Смотритель. Постапокалипсис, мистика

 Смотритель
   
    Жизнь - это всегда ожидание того часа, когда дальнейшее зависит лишь от твоих решительных действий (П. Коэльо).
   
    Интро
   
    Раз в год – с восьмого на девятое апреля - наступает моя ночь. Я зажигаю зеленый огонь и жду.
   
    Трое
   
    Полог из чешуйчатых ворновых шкур зашелестел под порывом ветра. Слов Стаса Катя не расслышала, зато с навеса полетели холодные брызги. Она вздрогнула и переступила с ноги на ногу. Размокшая земля жадно чавкнула, а с надвинутого на лоб капюшона тут же потекло в глаза.
    – Так какого лешего ты там забыл? – судя по голосу, Дрон злился. Впрочем, Дрон часто злился. На вечный дождь, на не вовремя ушедшую в низинные топи рыбу, на ржавчину... Даже на Стаса.
    – Не хочешь – не ходи.
    Голос Стаса был спокоен и холоден, и Катя счастливо улыбнулась. Пойдет ведь! Ради нее пойдет! Даже если Дрон откажется!
    – Сволочь ты, Стас, – сказал Дрон. – Не то плохо, что сволочь, а то, что глупая. Тебе что – легенды спать не дают, или жить надоело? Скажи честно: из-за девчонки?
    – Нет, Серого проведать решил, - Стас хмыкнул. – Так пойдешь? Сам понимаешь – Катька с ледяными духами справится. Я любую тварь в мешаницу покрошу, лишь бы она водяной не была. А мимо заставы Серого шлепать – это собачник нужен. У него в стае всегда пара ворнов прикормлена.
    – Так все же Катька... – Дрон замолчал. Несколько минут из землянки не доносилось ни звука, и Катя решилась. Она приоткрыла полог и скользнула внутрь. Кивнув Дрону, сняла со стены бесформенный дождевик. Вряд ли охрана у ворот будет всматриваться, но лишняя осторожность не помешает.
    – Ну, красавица... Отец хоть знает? – Дрон смотрел, как она застегивает дождевик, потом его взгляд обежал высокие ботинки с налипшей по щиколотки грязью, и задержался на животе. Катя инстинктивно обхватила его руками.
    – И не узнает, - она упрямо сжала губы.
    – Пойду, - внезапно решил Дрон. – Ты дурак, а Катьку жалко. На маяк уже лет тридцать никто не ходил. А кто ходил – тот не вернулся.
    – Может, потому и не вернулись, что дошли? – Стас притянул Катю к себе.
    – А ты не жалей, Дрон, - Катя прикрыла ладонью пальцы Стаса. – Какая разница, когда умирать - сейчас или шестью месяцами позже?
    – Дочь старосты, а Семи правил не помнишь?!
    – Я помню, Дрон. Слишком хорошо помню. Особенно первое. «Все, что предопределено, принимать с благодарностью должно», - Стас выпустил Катю. – Только я не червец, мне по чужим норкам ползать не хочется. Если мне предопределено сдохнуть – ждать этого в теплоте и уюте не буду!
    – А ты бы ждал? – Катя посмотрела на Дрона.
    – Гасильник не забыла? – Дрон отвел глаза и принялся рыться в рюкзаке.
    – Не забыла. – Катя похлопала по нагрудному карману. – Спасибо что пошел, Дрон.
    – Не за что. С вами сдохну – вам же передо мной на том свете стыдно будет.
    – Будет, будет, – Стас взвесил на ладони тяжелый двусторонний нож и заткнул его за голенище. – Манок свой возьми. И мясные шарики.
    – Знаю, не дурак. – Дрон вытащил налобный фонарик и щелкнул выключателем. Вслед за кружком света по стенам землянки побежали похожие на призрачных псов тени. – Ты о себе беспокойся. И на твою долю добра хватит. – Он потянулся и сунул фонарик Стасу.
    – Дрон, - Стас улыбнулся. – А вдруг город и правда где-то есть?
    – Ну и черт с тобой. Есть так есть, – внезапно согласился Дрон. – До прохода доведу. Если Серый встретится – вас в обиду не дам. Дальше – как знаете. Никто ничего не запамятовал? Стас! На воротах как… пропустят?
    – Предупредил, – улыбка пропала. Стас скривился так, словно у него во рту была горсть кислицы. – Пропустят.
   
    Один
   
    Густая морось впитывалась в насквозь промокший пиджак, скатывалась по ботинкам, чтобы тут же застыть мерзлой крошкой. Ветер бросил в лицо горсть жалящих капель, и губы затряслись от холода. Какого черта?! Я огляделся. Место было не просто знакомым. Длинную, на несколько километров уходящую в Волгоградское водохранилище косу я знал как свои пять пальцев. Поросшие водорослями плиты круто спускались к воде, а идущую по самому верху узкую дорожку ограждал бетонный парапет. Где-то далеко впереди, в самом конце косы, стояла башня маяка. На другой стороне реки сверкал огнями Волгоград, и в его свете ледяная корка блестела битым стеклом. А может, это и было стекло – маяк пропустил через себя несчетное количество молодоженов. Сюда несли цветы, здесь обещали вечно любить, здесь разбивали бутылки с шампанским... Я знал это место. Знал до самых мелочей. Даже то, что на выкрошенной стене маяка кто-то из местных «художников» намалевал красную демоническую морду. Чего я не знал – так это того, как очутился здесь, да еще в пижонском белом пиджаке. Я попытался стереть с лица капли и едва не раскроил щеку: онемевшие пальцы сжимали бутылочное горлышко. Еще секундой позже я понял, что не знаю, кто я такой. Потом из мешанины образов и слов выплыло имя - Олег – и я произнес его вслух, будто попробовал на вкус.
    За спиной, за бетонным парапетом, послышался шорох. Бомжи, что давно облюбовали развалины метеостанции около маяка, одичавшие псы – бродить тут мог кто угодно. Я быстро обернулся. Только вот здоровенная тварь, что смотрела на меня фосфорными глазами, собакой не была. За ней, на противоположном берегу реки призывно светился Волгоград, и блики вместе с каплями дождя скатывались по блестящей шкуре, застревали между стоящими дыбом чешуйками. Хлестал по поджарым бокам острый хвост.
    Страх тошнотой подкатился к горлу, и край «розочки» впился в сведенные пальцы. В ладони мгновенно стало горячо. Я сморгнул затекшие в глаза капли, и чешуйки тут же превратились в слипшуюся сосульками шерсть.
    Псина. Большая только. Привидится же…
    Собака повела длинной мордой, принюхалась и спрыгнула с парапета. Сзади раздалось цоканье когтей, едва слышно хрустнули ледяные катышки. Обернуться я не успел – что-то резко толкнуло меня под колени. Уже падая, наугад чиркнул «розочкой», и на замерзшие пальцы выбрызнуло горячим. Собака взвизгнула и отскочила.
    – Сууука! – выдохнул я и не услышал собственного голоса, который словно завяз в мутной пелене дождя.
    – Серый, я знаю, что ты рядом! Отзови своих псов! – звонкий женский голос разрезал дождь у меня за спиной.
    – А если не отзову, крошка Кэти, что сделаешь? Нажалуешься папочке? Так придурок – их законная добыча. Это место – мое!
    Я перевернулся и вскочил как раз в тот момент, когда гибкий парень перепрыгнул через парапет. Обойдя меня, он положил ладонь на холку раненого пса. Тот дернулся, утробно рыкнул, но не двинулся с места. Зрачки потухли, но отчего-то казалось, что пес все так же смотрит на меня. В мозжечке родилось неприятное щекочущее чувство – словно кто-то копался у меня в голове, и снова почудилось, что сквозь черную шерсть проступила блестящая от ледяной корки чешуя. Я помотал головой и всмотрелся в Серого. На нем были темные, похоже, кожаные штаны – и все. Жилистый торс блестел от воды, но Серый словно не замечал стекающих по коже ледяных капель. Черные, глубоко утопленные в узкое лицо, глаза столкнулись с моим взглядом. Потом он растянул губы в улыбке и стал похож на стоящего рядом с ним пса.
    – Просто дай пройти, Серый.
    – Кэти, а папочка знает, куда вы собрались?
    – А ты в деревню пойди и расскажи, - чья-то рука цепко схватила меня за плечо и отодвинула в сторону. – Там тебя ждут.
    Я обернулся и увидел девушку. Капюшон серого дождевика плотно обхватывал голову, Его завязки смешным бантом болтались под подбородком, а мимо меня смотрели сердитые карие глаза. На груди, поверх дождевика, висело странное металлическое украшение.
    – С кольями, - хмыкнул Серый. – Нет, спасибо. А может, останешься? – Почти неслышно из-за парапета появилось еще несколько псов. Широкогрудые, с мощными лапами и короткой плотной шерстью, они встали позади Серого.
    – Ты знаешь, Серый, что собак я стараюсь не трогать, – из-за корявых кустов выступил плотный мужик в дождевике. – Но для твоих сделаю исключение. Давно хочется, а ты понимаешь – я их на клочки порву и тебе скормлю.
    – И тебе привет… Дрон. – По губам Серого снова скользнула хищная усмешка. – На маяк собрались? На третьей вышке осторожнее. Вонь мне оттуда… не нравится.
    Больше он не сделал ничего – ни одного движения – но собаки, все еще ворча, начали медленно отступать в дождь. Когда последний пес растворился в мутной взвеси, Серый отпустил раненую тварь и издевательски поклонился.
    – Прощай, леди Кэт. Смотри, гасильник не потеряй – ночь сегодня славная…
    Девушка схватилась за карман дождевика, а Серый расхохотался и, тонко свистнув, исчез.
    – Интересный у вас дружок! – напоследок прозвучал из темноты ехидный голос, и щекочущее чувство исчезло.
    – Тебе что – делать больше нечего, как по территории Серого шляться?! – девушка тут же уставилась на меня. – Если бы не Дрон, от тебя и ботинок не осталось бы! Какого черта ты тут забыл?!
    – Все, – ответил я, разжимая пальцы и роняя стекляшку. – Я тут забыл – все. И чертей, и ангелов. Только Баскервиля вашего с его тварями помню. Такое хрен забудешь!
    – Обычные собаки, – тот, кого назвали «Дроном», бросил на меня короткий взгляд. – Даже не призрачные. И пара ворнов. Это же застава. Стас, чего ты там топчешься?! – вдруг заорал он.
    – Вас, идиотов, охраняю, – высокий парень в таком же дождевике, как Дрон, серым пятном вылепился из окружающей полутемноты. Капюшон был откинут, волнистые от дождя волосы схвачены кожаным ремешком налобного фонарика. Высокие ботинки звякали металлическими бляхами, на широком поясе висели короткие грубые ножны. Блеклый свет фонарика на секунду мазнул меня по лицу и тут же потерялся в яркости волгоградских огней.
    – Выключи фонарь, и так как днем, - я мотнул головой в сторону Волгограда.
    – А ты что – Серый, чтобы в темноте на ворнах чешуйки пересчитывать? – поинтересовался Стас, но повернул раструб света вниз.
    – Так кто ты такой? На вот… – Дрон скинул с плеча кожаный рюкзак и вытащил скомканную тряпку, которая оказалась еще одним дождевиком. – Как ты вообще тут очутился? Через заставу Серого лезть – надо быть полным кретином!
    – Хрен его… – Я кивком поблагодарил Дрона и натянул дождевик. – Олегом зови. Только в голове такая каша – ни черта не помню. Так что это за твари-то были?
    – Серый на границе всегда с десяток псов держит. У него тут свои интересы. А у тебя неплохая реакция.
    Дрон резко опустился на одно колено и провел пальцами по скользкой от наледи земле.
    – Убираться надо. Серый явно новых ворнов в свою свору присматривал. Стая недалеко, – он глянул на меня. – С нами пойдешь.
    – Делать мне больше нечего, - я обернулся на волгоградский мост. Отсюда невозможно было рассмотреть машины, только росчерки фар мелькали и преломлялись в дождевой пелене. Подсвеченные десятками фонарей пролеты моста удлинялись, арками ложились на неспокойную воду, образовывая в зябкой глубине ирреальный дворцовый зал. За его окнами летели в странном танце неясные фигуры. Дождь уже не так сильно жалил щеки, и вода словно стала ближе. Казалось – еще несколько шагов и можно будет рассмотреть одно из призрачных лиц…
    Жесткая пощечина заставила меня отскочить от парапета (и когда только успел к нему подойти?!) и удивленно уставиться на «леди Кэт».
    – Не смотри на воду! Третье правило - мужчинам нельзя!
    – Всю жизнь было можно, а сейчас нельзя! – неожиданно для себя заорал я, надвигаясь на нее и пытаясь проморгаться от затекающих в глаза ледяных капель. – Мне ваших странностей на хрен не надо! Мне свои девать некуда! Давайте, топайте, куда топали, и девку вашу ненормальную прихватите!
    – Прав был Серый – придурок и есть, – Стас выдвинулся вперед, плечом оттирая меня от Кати. – Один останешься – сгинешь. Если ты даже «Семи правил» не помнишь – как тебе себя-то вспомнить?
    – Делать больше нечего, – повторил я. – До дороги доберусь, а там видно будет.
    – До дороги? – Дрон поднялся с колен. – Как хочешь. Серого обойди. Как лицом к заставе повернешься – так слева. Там по краю лед не сошел, пройти можно. Только там и кроме Серого всяких тварей по паре, так что... Ножом управляться умеешь?
    – Не знаю… – начал было я, и тут же откуда-то пришло воспоминание о холодной тяжести в ладони. – Наверное, да.
    А дождевик себе оставь, – добавил он, когда я принялся развязывать шнуровку. – До деревни неблизко.
    – Ну да. До деревни, – развеселился я, кинув взгляд на светящийся миллионщик-Волгоград.
    – Тихо! – Дрон внезапно поднял руку и прислушался. Я замер вместе со всеми, вслушиваясь в ночной воздух. Ветер бросил в лицо горсть тяжелых капель и звук. Слабые, на грани слышимости, скрежет и постукивание. Словно покачивалась на выдранных петлях металлическая вывеска. Потом раздался тихий протяжный вой и… я мог бы поклясться – приглушенная дождем дробь женских каблучков. Дрон прошипел что-то невразумительное и зашарил по карманам. Мне внезапно показалось, что само это место вглядывается во всех нас, словно решает, кого первым попробовать на вкус? Вмиг осунувшегося Стаса, прикрывающего широким плечом Катю? Или – я почувствовал, как переместился невидимый взгляд – Дрона, который так и не выпутался из своих карманов? Или… Взгляд остановился на мне. Трещины на асфальте выглядели как маленькие голодные рты, и я непроизвольно отдернул ногу. Вой очертил круг, вызвав непреодолимое желание обернуться, прошелестел у меня за спиной, затем начал удаляться, и в конце концов оборвался на странной высокой ноте.
    Город на той стороне водохранилища как-то помутнел, словно его огни подернулись молочной дымкой.
    – Это Леди, – зашептала Катя. – Собак увела. Говорят же… Слышишь ее шаги – значит, и смотритель маяка где-то недалеко…
    – Смотритель... – Стас сжал узкую Катину ладонь. – Мало ли чего говорят. Например, то, что маяк – вообще живое существо... Хочешь вернуться?
    Катя отрицательно качнула головой.
    Память тут же подсунула нужное воспоминание: высокие – метра в четыре – ворота посреди ведущей на маяк дороги. Жестяная табличка «въезд запрещен» на скрученных цепью створках. Ржавая сетка-рабица отогнута от крашенного в зеленый цвет уголка. Глупая страсть к разрушению: обойти ворота можно с любой стороны. Надо только перепрыгнуть довольно большой – метра в полтора – парапет. Ржавые, как и сетка, петли натужно скрипят под порывами ветра.
    – Там, впереди, ворота. Обычные железные ворота – как я мог забыть? Метров через пятьсот, наверное. Это если по этой вот вышке мерить, – я кивнул на торчавшую за парапетом раскоряченную арматурину. – А звук… Так в дожде еще и не такое почудится.
    – Всем почудится?
    – Что?!
    – Я спрашиваю – всем почудится одно и то же? – прищурился Дрон.
    – Да откуда я знаю, что вам примерещилось?!
    – А не знаешь – зачем за всех говоришь?! Про ворота каждый дурак знает! – Катя вздернула подбородок и пошла вперед. А перед моими глазами мозаикой рассыпались картинки.
   
    …Белое платье. Широкий подол цепляется за дверцу машины и невеста хохочет.
    ...Острый подбородок упрямо вздергивается вверх – совсем как у «леди Кэт».
    …Цветы – много цветов.
    …«Не бойся, разбивай!»
    ...«На счастье, Олег!»
   
    – Удачи! – Дрон втиснул мне в ладонь тяжелый складной нож, и я потерял нить воспоминаний. – До деревни доберешься – сразу к старейшине иди. До завтра не вернемся – тогда о нас скажешь. А пока – не видел. Понял?
    Стас хлопнул меня по плечу.
    – Не бери в голову. Говорят, что Леди только беременным показывается. Вот Катьку и разобрало.
    – И чего?
    – Что – «чего»? Крепко же тебя по голове приложили! Чтобы кто-то родился, кто-то должен умереть. Основной закон, мать его! Даже у ворна сука выживает, а в приплоде семеро щенков. А мы... Как червецы. Бывай! – Стас повернул фонарик и пошел за Дроном. Через несколько секунд серая взвесь капель схлопнулась за его спиной.
    Постояв еще пару минут, я повернулся и побрел к шоссе. Не знаю, куда топали эти чокнутые косплейщики, но мне с ними явно не по пути.
    Зажатый в руке нож придавал уверенности. Если где-то недалеко Серый со своими тварями, на нем и опробуем. Умею обращаться с ножом или не умею? Я несколько раз подбросил нож, и попытался представить бой. Сначала - прикрыть шею намотанной на предплечье полой дождевика. Чуть вывернув ладонь, выставить нож вперед. Потом – скользящий выпад. Нож с хрустом рассекает грудинные хрящи. Тварь валится на землю и когти в агонии скребут лед, оставляя на нем длинные борозды... Еще одна обходит сзади. Жаль, складной нож не метнуть. Хорошо. Тогда – сунуть ей в пасть обмотанную дождевиком руку, и когда клыки сомкнутся...
    Черт, что ж так темно?
    Я глянул направо. Метрах в двухстах редкими зубьями торчали из воды опоры моста. Никаких машин или фонарей. Волгоград помутнел и как будто стал меньше. Не отрывая взгляда от города, я сделал еще несколько шагов. С каждым пройденным метром город темнел, словно кто-то накрывал его гигантским гасильником. Темнота стала почти живой и какой-то обволакивающей. Через несколько секунд от Волгограда осталась лишь горсть крохотных желтых точек. В их свете я уже не мог с уверенностью сказать, есть ли впереди мост, или мне только кажется, что из воды вырастают черные арочные дуги. Я попытался нащупать парапет, но вместо того, чтобы упереться в мокрый бетон, ладонь скользнула в пустоту.
    – Вашу мать! Еще и играться будете?!
    Не знаю, кому я это орал, и кто меня услышал, но на противоположном берегу мигнули и пропали последние огни.
    Город исчез.
   
    Трое
   
    Стас шагал рядом с Дроном, внимательно вглядываясь в искореженные столбы. Сколько он себя помнил, столько они торчали здесь, почему-то не крошась и не разрушаясь от времени. Правда, так далеко Стас еще не заходил, но в те редкие дни, когда не шел дождь, эти десятиметровые бетонные громадины было видно даже с другого берега реки. Сейчас же слабый раструб света выдергивал из темноты от силы два-три метра, густо оплетенных паутиной фосфорника.
    – Почему ты его отпустил?
    – Как я должен был его удержать? – Дрон скривился. – По башке настучать и с собой потом волочь?! И выключи свою светилку – все равно ничего не видно. Зато нас точно разглядят. До прохода дотопаем – там включишь.
    – А хоть бы и по башке, – Стас щелкнул переключателем. – Ты ж видел, что на него взгляд ворна не действует. Он явно не собачник, как ты, отводить не умеет, а парализованным не валялся... Серый вон как удивился. Совсем чужак – откуда он тут взялся?
    – К моему отцу отправил, – внезапно сказала Катя. – Так, Дрон?
    – Четвертое правило, - кивнул Дрон. – «Многие важнее чем один». Если он и правда что-то интересное знает – должен выжить и добраться до деревни. Деваться ему некуда - дорога все равно одна. Кстати, я всегда говорил, что при такой дочери твоему отцу и сына не надо.
    – Ты можешь хоть на минуту забыть об этих своих правилах? – скривился Стас. – Выжить каждому хочется. И нам бы не помешало.
    – Вот потому-то ты до сих пор всего лишь боец. Расходный материал, - заметил Дрон. – А если бы ты немного подумал...
    – То что?
    – То давно понял бы, что для того чтобы выжить, надо думать не о себе. И даже не о других, - Дрон перехватил взгляд Кати. – Надо думать лишь о том, что любое действие вне Семи правил есть вызов миру. Не противоречь – и выживешь. Брось ему вызов – и завтра окажешься в желудке какой-нибудь твари. Надо подчиниться, а ты воюешь.
    – В старосты метишь, зануда? – Стас хлопнул Дрона по плечу. – А чего ж с нами потопал?
    – А чтобы Серому на мозоль наступить, - подмигнул Дрон. – Пришли.
    Протянувшись от одного парапета к другому, дорогу перегородила стальная клетка ворот.
    – Самое место для засады, – спокойно заметил Дрон, разглядывая ржавую цепь, которой были скручены створки.
    В ответ на его слова раздался уже знакомый звук: тихий скрип и скрежет. Створки чуть подались вперед, словно что-то надавило на них с обратной стороны. Цепь натянулась, спружинила, и ворота дернулись, отчего табличка с полустертой надписью «въезд запрещен» закачалась, застучала о металлический уголок. Дрон посветил фонариком сквозь мелкие ячейки сетки. За воротами пространство искажалось. Не долетая до земли, капли разбивались, смешивались в тонкие струйки. Растекаясь по невидимой поверхности, плели из дождя гротескные фигуры. Ворота опять содрогнулись от удара. В метре над землей из капель вылепилась зубастая пасть и вдавилась в щель между створками.
    – Ах, ты!.. Стас! – Дрон отскочил и начал яростно копаться в рюкзаке. – Я постараюсь этих тварей на заставу Серого навести. Пусть друг друга сожрут. Заодно манок новый опробую. А вы – налево, в обход ворот. Там лед еще не сошел, и Катька с духами справится! Только быстро!
    – Дрон!
    – Чего – «Дрон»?! – заорал тот. – Ты меня для этого брал! Я обещал до прохода довести?! Так вот он – ваш проход! А на всякие сопли-прощания не подряжался! Призрачные псы медлительные, но не тупые. Долго в ворота ломиться не будут – обойдут и с парапета как горох посыплются!
    Ворота опять спружинили под напором пса и за ними раздалось глухое ворчание.
    – Помощь не требуется? – за плечами Дрона вырос Олег. В свете фонарика нож в его руке вился серебряной змейкой.
    – Вижу, вспомнил, как с ножом обращаться, – Дрон бросил на нож быстрый взгляд. – С ними пойдешь. Побежишь! А чего вернулся-то?
    – Потом, – Олег дернул плечом. – Тебе что, время девать некуда?
    – Хорошее слово – «потом»! – улыбнулся Дрон. – Мне направо, а вам - налево через парапет. И бегом!
    Не оглядываясь, он подтянулся на руках и исчез. Почти сразу же раздалось ворчание его манка.
    – Сюда! – Стас подождал, пока через парапет переберется Олег, потом подсадил Катю и спрыгнул следом.
   
    Один
   
    Плиты с той стороны парапета были скользкими от ватного налета светящихся водорослей. Приходилось идти осторожно, выбирая трещины в бетоне и цепляясь за редкие скелеты кустов. Псов уже не было слышно, манка тоже – или дождь жадно поглощал звуки, или Дрону удалось увести стаю.
    Лед и правда еще не сошел. Ледяное поле казалось совсем черным и... живым. Оно покачивалось, шевелилось, словно под ним гуляли невидимые волны. Изредка ледышки постукивали друг о друга, и раздавался странный костяной звук.
    – Так почему ты вернулся? – Стас успел перехватить меня, когда я поскользнулся на очередном комке водорослей. Рифленые подошвы его ботинок гораздо лучше подходили для подобных путешествий.
    – Соскучился.
    Я порадовался тому, что Катя не видит выражения моего лица. Да и что я должен был ответить? Начать трясти Стаса за воротник с криками «Что за хрень творится вокруг?!» Или цепляться за его ладонь как за единственную доступную реальность? Выкусите с медом! Сейчас Волгоград снова мерцал огнями – вернулись даже отблески фар на мосту, но проверять его на вещественность мне больше не хотелось. «А ты что – Серый, чтобы в темноте на ворнах чешуйки пересчитывать?» - вспомнились внезапно слова Стаса. Забавно... Значит ли это, что городские огни вижу только я?
    – Стас, для чего вам этот маяк?
    – Легенды... – он подмигнул и ускорил шаг. – Прости, я не поэт, потому в стихах не вспомню. Но раз в год, когда на маяке зажигается зеленый огонь, в его свете можно увидеть дорогу. Говорят, что по ней можно перейти реку и найти город. И что там все будет совсем не так, как здесь.
    – А по льду перейти? Ну – на ту сторону?
    – Ты из какого гнезда такой выпал? - Стас непонимающе уставился на меня. – Нет там никакой «той стороны». И переходить пробовали, и на лодке переплывать... А только нет – и все. Туман. Так что если мы дорогу не найдем, то...
    – Что?
    – Я умру, – просто ответила Катя. – Если рождается малыш – его мать умирает. Это закон равновесия.
    – Жадный я, Олег, – Стас нагнал Катю и прижал к себе. – Мне этот «основной закон» давно поперек горла стоит. Я больше не могу терять. Не ее, понимаешь?! Может, в том городе все будет не так?..
    Я почувствовал себя лишним. На несколько долгих мгновений для этих двоих перестало существовать все: и колкие капли, и едкая серная вонь, и маяк с его туманной надеждой. Свет гниющих водорослей бросал на их лица потусторонние тени. Стас дышал на Катины замерзшие пальцы, и мне показалось, что даже дождь над ними пошел реже.
    – Будет, - сказал я. – Маяк совсем близко. А еще там будет солнце.
    Дождь действительно перестал сыпаться, словно Стаса и Катю накрыл огромный невидимый зонт. Я посмотрел вверх. Метрах в пятнадцати над их головами повис расплывчатый силуэт. Зловоние усилилось.
    – Стас!
    – Я чую. Олег, уведи Катю! – он толкнул Катю на меня, одновременно выхватывая из-за голенища тусклый нож.
    – Стас, я тоже...
    – Уводи, придурок! И сам отвали!
    Тень рывком опустилась ниже, став меньше и отчетливей. Гибкая шея изогнулась так, что плоская голова с тяжелыми челюстями оказалась почти под брюхом, около поджатых лап. Шестиметровые крылья, слишком маленькие, чтобы удерживать тварь в воздухе, сложились, и она рухнула на Стаса.
    – Нет! – Катя рванулась к нему, но я ухватил ее за рукав.
    – Он справится!
    – Не понимаешь! Это же крылач! Его нельзя ранить!
    Стас отскочил, а похожий на помесь летучей мыши и змеи крылач перекувыркнулся и щелкнул челюстями. Неправильный прикус придавал костистой морде еще более жуткий вид. Стас двигался так быстро, что я не сразу понял, когда он успел ткнуть тварь в чешуйчатую шею. Смешиваясь с дождем, на землю плеснула струйка крови. Стас тут же откатился назад, уводя крылача от того места, куда попали капли. Высоко подпрыгнув на сложенных углом крыльях, тварь рванулась вперед и попыталась подмять его под себя. Катя напряглась, и я сильнее сжал пальцы на ее предплечье.
    – Почему нельзя?
    – Что?!
    – Ранить крылача почему нельзя?
    – Кровь. Чувствуешь, как пахнет?
    Кислота... Я вглядывался в крутящегося вокруг крылача Стаса и надеялся, что он сумеет вовремя отскочить от едких капель. Тварь резко мотнула головой. Затрещала пола дождевика. Стас вывернулся, перепрыгнул длинную шею и попытался обмотать дождевик вокруг ее челюстей. Крылач отдернул голову и обрушил на Стаса тонкий шипастый хвост.
    Стас кувыркнулся и пнул ребром берца в сустав сложенного крыла. Металлические бляшки зазвенели. Хруста я не услышал, но тварь взвизгнула и потеряла равновесие. Стас тут же поднырнул под тяжелое брюхо и снова ткнул ножом. Крылач отпрянул, длинная шея запрокинулась так, что под болтающимися кусками дождевика стали видны подчелюстные узлы и выпуклая гортань. Стас ударил туда тупым концом ножа, заставив оглушенное чудовище затрясти головой.
    Я хорошо видел, что надо сделать сейчас. Дернуть за болтающиеся в пасти крылача полы дождевика, рывком пригнуть его голову и сильно ударить в самое уязвимое место – сзади, в соединение черепа и гибкой шеи...
    ...Лицо Стаса внезапно изменилось. На нем появилось странное выражение – словно он вслушивался во что-то недоступное мне. И тут я тоже его услышал. Звук. Тонкий звон ледяных колокольчиков. Лед за моей спиной будто пробудился и запел под ветром, приглашая заглянуть в хрустальную глубину. Я медленно обернулся. Лед уже не был сплошным и черным. Его пересекали трещины, а где-то под ним замерцали огни. Они выхватывали из темноты узорчатые, словно сплетенные из тонких стеклянных волокон, ледяные наросты, и перед моими глазами снова появился подводный дворцовый зал.
    Стас медленно шагнул к воде.
    – Нет!
    Катя вырвалась из моих пальцев и побежала к трещине, на ходу расстегивая дождевик и вытаскивая что-то из кармана. Она протянула к воде руки, и я разглядел это «что-то». Маленькая, похожая на камертон, подвеска на шнурке. Катя зашептала, запела, и звон колокольчиков изменился. Музыкальный строй нарушился.
    Стас отшатнулся и обернулся, но момент уже был упущен: крылач пришел в себя. Зашипев, он по-гусиному бросился на Стаса и сбил его с ног. Голос Кати стал громче, она почти кричала, а я, как в замедленной съемке, видел: Стас замахивается, нож втыкается в шею крылача, потом с кажущейся легкостью скользит вниз, вспарывая артерии и хрящи. Стас откатывается из-под падающей твари, но крылач приподнимается, и из раны струей хлещет кровь. Но Стас почему-то медлит - он бросает взгляд мне за спину, его глаза расширяются, он что-то кричит мне, а кислота уже обжигает его руки, брызгает на грудь, на скулы, которые тут же покрываются язвами. Он снова кричит. Я делаю шаг к нему и понимаю, что поздно... поздно. Хотя башня маяка – совсем рядом. Мертвая и темная, но ведь свет как-то можно включить?!
    – Стас...
    Как сквозь вату до меня донеслись слова Кати, и я обернулся. Обхватив живот, она скорчилась на льду метрах в десяти от берега. Рука с камертоном-гасильником соскользнула в ледяную воду.
    Звон колокольчиков стал яснее. Я бросился к Кате, но лед прогнулся под моим весом, а в глубине, под ним, заметались тени.
    – Не подходи!
    Третье правило – мужчинам нельзя смотреть на воду. А что, если этот мужчина – еще нерожденный ребенок? Мальчик?! И не только смотреть, но и... слышать?! Лед передо мной зазвенел, покрылся сеткой трещин и вспучился. Катя потянулась к светящейся воде.
    – Пожалуйста, ты только дождись, хорошо? Только дождись! – Я развернулся и побежал так, как, наверное, не бегал ни разу в жизни.
   
    Огромными скачками я несся к башне. Вот уже дверь – недалеко. Добежать и включить свет. Вместо их сказочного Смотрителя. Правда это или ложь – но я же вижу город на той стороне реки?! Пожалуйста, пусть появится эта чертова дорога! Для меня, для Кати. Для не дошедшего до нее Стаса. Двадцать метров... Десять... Хватаюсь за обломок неизвестно как сохранившейся ручки... Открыто! Слава богу – дверь проваливается в темноту маяка, впуская меня в сырой, затхлый, но отчего-то знакомый воздух. Я успеваю захлопнуть ее и сделать несколько торопливых шагов по шаткой винтовой лестнице...
    Но мир кружится, наполняется звуками и голосами, и память взрывается в голове, словно маленький фейерверк. Да, я помню. Или вернее сказать – знаю?
    Я знаю, кто я.
   
    – Олег! – Она – моя леди - смеется. Она счастлива. Начало апреля, но на земле тонкая корка льда. Каблучки скользят, и она снова хохочет. И я тоже счастлив. Белый пиджак с глупой искусственной розой – столько еще впереди! Тяжелая бутылка шампанского хлопает пробкой. Вино пенится, течет по пальцам – пей! На счастье! Солнечные лучи играют в зеленом стекле, красиво, но я смотрю только на то, как вслед глоткам двигается под нежной кожей ее горло. Бутылка идет по кругу. А теперь – разбить. Как принято у молодоженов Волгограда – разбить о беленую стену маяка. На счастье. На то, чтобы в горе и радости. На сто лет или на тысячу. Слова звучат как заклинание, и бутылка брызгает осколками, оставляя в моей ладони тяжелое острое горлышко-«розочку»...
    ...Кто сказал, что конец света придет строго по календарю? Что он может быть понят, просчитан и кем-то предугадан? Что он придет метеоритным дождем или потопом, дав время на осознание или защиту?
    Нет, он пришел темнотой. Сразу – без надежды осознать, изменить или измениться. Без возможности простить или проститься.
    Качественным скачком.
    Даже сейчас я помню эту темноту. Для меня она яркая – потому что это последнее, что я видел, когда был человеком.
   
    Я – маяк. Смотритель.
    И одну ночь в году, призраком появляясь на мерзлой дороге, открываю путь тем, кто хочет вырваться из душных границ этого мира и вернуться в тот город, который я пока еще помню. В мир, что грезится мне в разрывах бесконечного дождя. Вернуться, чтобы... научить людей ценить то, что они имели? Может быть, это второй шанс. Я не знаю, есть ли на том берегу город, или это лишь игра моего воображения. Но я – верю. И перед тем, как снова раствориться в небытии, я вижу: хлюпающую стену воды; серый, почти неотличимый от сумерек, рассвет; манок Дрона в желудке одной из бродящих невдалеке призрачных тварей; искалеченное тело Стаса; вмороженный в ноздреватый лед гасильник... Я не вижу только Катю.
    Или боюсь увидеть?
    Но когда между дождевой пеленой этого мира и светом фонарей другого появляется моя дорога, мне кажется, я вижу на ней женскую фигурку с округлившимся животом.
    А значит, у меня еще есть надежда.