Подлинный город греха

           Пару лет прошло, а мне до сих пор иногда в воспоминания приходит тот день, вернее ночь, та ночь, что пронеслась как безумие над моей головой. Первая ночь в Нью-Йорке, в этом подлинном непридуманном Городе Греха. Еще подъезжая к нему (для встречи с давним другом) меня томило какое-то смутное чувство тревоги, как-будто приближаешься к центру сосредоточения мерзостей и блуда, этакому Вавилону, причем чем город больше, тем пропорционально более в нем греха, а этот – огромный, с миллионами людей, машин, дорог, всякого сброда, самых злачных мест и понеслось!
           Помню ночь, когда не в силах выносить пошлых анекдотов соседей по номеру, я, под хмелем дешевого пива, спустился вниз и вышел на 44-ую улицу на которой находиkся наш отель – до 5ой Авеню рукой подать – и направился неведомо куда, уж не помню что меня дернуло, вдоль ночного Нью-Йорка. Совершенно один в этом, казалось, застывшем в спячке мегаполисе, как будто странник, я брел и брел все вперед, обращая внимание на горящие кое-где вывески рекламы. Но я был не один буквально. На встречу мне попадались пьянчуги, бомжи, и конечно же представители нетрадиционной ориентации. Больше никого в этот час. В темноте их физиономии смутно угадывались, и очень быстро исчезали, расплывались, как нехороший сон.
          “Зачем? Что им дома не сидится – тем у кого он есть?”
           Кое-где мелькали и крысы, то копошащиеся в мусоре, то перебегающие скорее-скорее из одного лаза в другой. Жуткое зрелище возникало когда воображение, уносясь вниз, рисовало кишащие ими канализационные трубы, подземные катакомбы смрада.
           Настороженно было мое внимание. Гигантские стены зданий, уходящие во мглу ночного мрака, и практически сливающиеся с небом, не давали пространства свободно дышать, подавляли мою волю, поглощали разум, заставляли ощущать себя жалким клопом по сравнению с ними, и тесным молчанием своим будто намекали: “Сдайся! Покорись!” Странное ощущение. Надо было приехать сюда, чтобы ощутить его, именно ночью, когда город реально предстает перед глазами и дышит в лицо, в отличии от радужного и мнимого вида днем, в котором не различить, от людского муравейника, что за дух таится здесь.
           Так, повинуясь не столько разуму (поскольку он все еще был затемнен парами алкояда) сколько чувству любопытства и поиска нового, я дошел, никуда не сворачивая, до Центрального Терминала. Это, внушительной конструкции здание, являлось главным автобусным, и ниже – подземным клапаном. Оно работало и было открыто, и я по привычной нужде зашел в него. Отдельные люди, ждавшие поезда в просторном залище, были там как данность. Спустившись по лестнице и открыв нужную мне дверь, я обомлел! Все раковины общественного сортира были заняты бомжами, обросшими, больными, в поношенной одежде, такими социально отчужденными! Сейчас ночью, они казалось пользовались им как своим собственным, положенным по закону имуществом: брились перед зеркалами, чистились, подмывались, кто-то перематывал повязку на ноге, кто-то ни о чем не заботясь просто лежал на полу, при этом все они покряхивали, кашляли или сумбурно бормотали в тон включающимся непрестанно сушитлям рук так сумятно, что я тот-час же поспешил выйти оттуда! Набравшись мужества я снова зашел вовнутрь, переступая чьи-то ноги, нашел пункт назначения, и вместе с оборванцами справил нужду. “Забавно,” – подумал я. – “Что в этот момент, стоя за писсуаром, все равняются в одном естественном физиологическом акте и ощущении облегчения – и богатый бизнесмен в дорогих ботинках, и самый разбитый пьяница или бедняк в государстве, у которого ничего больше нет кроме своих вонючих портков!" Впрочем эта мысль мелькнула лишь на мгновение и тотчас улетучилась при желании поскорей отсюда удалиться.
          Я вышел за дверь, и, все еще удивленный, прошествовал по ступенькам обратно к дверям ведущим на улицу.  Я не знал, который сейчас час, “должно быть 3 или 4”, но понял, что пора бы возвращаться назад. Не помню точно, сразу ли я пошел в направлении отеля, или еще слонялся по каким-то закоулкам.
         “Что делают здесь ночью эти люди, считающиеся отбросами другими, по соседству с крысами и страшными бактериями? Неужели они так всю жизнь и проводят, между двумя-тремя пунктами их интересов, оставаясь в плену у этого монстра под названием Манхэттен?”
          Проходя мимо одного здания, я обратил внимание на свет, а потом заметил некий предмет в стене с выемкой, за стеклом витрины. На постаменте освещенном лампой, в полуметре от меня, лежала раскрытая Библия! Не знаю что за страница, или глава, но то, что поразило – “Как, посреди всего этого, и что делает здесь Библия? Что за абсурд!?”
          Странно, что я видел мельком картину страстей человеческих, неоновые огни и нищий люд, и почти рядом с ними обнаружилось то, что избавляет от этих страстей. Фактически не вязалось – одна лишь книга в отдельной витрине, предназначенной только для нее, выделяющейся светлым пятном в темноте, увеличивающейся по ходу удаления от этого места. Но как, что?... Слезы внезапно бросились из глаз моих, а губы зашептали неистово: “Они же ничего не понимают, совершенно!!!”
          Помню как, надыбав оказавшуюся в кармане бумажку и карандаш, который всегда со мной на всякий случай, я стал что-то писать на ней, мятой, прижав к стене, но сумбурно, неразборчиво, какие-то мысли, казавшиеся мне откровением в ту секунду, истиной, скрывшейся под пеленой мутного сознания, вот-вот я ее раскопаю и достану, и Все Станет Ясно!!!

          Я шел к отелю, а на встречу мне уже приближался, машущий мне рукой, друг.
          -  Ты где был? – спросил он недоуменно. – Мы тебя уже искать пошли!
          -  Да-а... Заблудился вроде...
          -  А-а, ну бывает!
          -  Хорошо, что мы с тобой не разошлись,а то...
          -  М-да... ну тогда... пойдем че-нить похаваем!?
          И мы пошли искать, ведомые внутренним голосом... желудка, где бы поскорее утолить “медведя”, т.е. голод!
          Светало.
         (Ах, если бы карандаш тогда не оказался тупым, и я бы мог хоть что-то разобрать из того написанного!)