Рассказ пятнадцатый. Хор не Турецкого

                Хор не Турецкого.

«Во поле бе…
           Во поле бе…
                Во поле берё-о-за стоя-а-ла…»

Канон… Распевка… Темно… Восемь утра… Мама рОдная! Кто поёт в восемь утра в начале марта? Только коты, наверное…

«Лю-у-у-у-ли…
            Лю-у-у-у-ли…
                Лю-у-у-у-ли, лю-у-ли стоя-а-ла…»

У меня голос «утренний», с хрипотцой. У Алёны тоже. Сделала мне страшные глаза. Да-а. Это не первое сопрано. Если Юрий Константинович услышит… А он-то услышит, то…
- Тэ-эк. Эта песня в народном стиле. Это не реквием, - бесстрастно, голосом Фантомаса, промолвил директор Музыкалки. – Первые сопрано – чище. Альтов не слышу.
Он был худ и высок, как циркуль, с гривой чёрных густых волос. Жгучие глаза сильно контрастировали со спокойным холодноватым голосом.
- Ещё раз. И поживее.
Взмах дирижёрской палочки - хор послушно оживился.

За окном серело утро. Когда хор заканчивал очередную распевку,   сосульки с крыши начинали свою: первые робкие капли мелодично падали на карниз. Март лениво дремал на осевших сугробах…

- Фибих. «Поэма». Начинаем тихо и трепетно… - Юрий Константинович округлил глаза и сделал движение, будто собирался взлететь.

« Я люблю нежно, несмело и немо.
  Я люблю, и это чувство поэма…»

 - И что мы «акаем»? Я-А, нежнА, немА… «А»должна быть, как «О»… Всегда! Девочки, собрались. Вы не зазывалы на базаре… Смех отставить… Между прочим, смеяться лучше тоже через «о», - наш хормейстер дождался пока мы «отфыркаемся» и опять взмахнул палочкой…

Резкое постукивание по столу, хор недружно замолчал.
- Тэ-эк. «Я ЛЮБЛЮ…» Это чувство… - Юрий Константинович заломил густые брови и очень немузыкально, на самых верхах, постарался показать нам чувство. Мы еле сдержали смех. -  У вас же - «я храплю…» Хор спит.
Девчачий смешок звонко разнёсся по всему залу. Хормейстер несколько смущённо кашлянул и строго оглядел хор. Веселье тут же погасло.
- Поэтому сейчас Глинка. Встряхнёмся «Попутной»!..  Ми-ма-мо. Ми-ма-мо. Дэ-дур, Ирина Васильевна! – это относилось к аккомпаниаторше. – Чётко. Весело. Задорно, - это уже к нам.

 «Дым столбом кипит, дымится – пароход!
Пестрота, разгул, волненье, ожиданье, нетерпенье!..»

- Каша. Перловая каша. «Дым стол-бом ки-пит ды-мит-ся  - па-ро-ход…» Слова отскакивают как шарики! Должно быть слышно: чух-чу-чу-чу, чух-чу-чу-чу… Заново! Чётко. Первые альты! Я всё слышу…

Хор уже добрался до второй протяжной части песни, и Юрий Константинович качался, как тростинка на ветру, всем своим видом  показывая нам «легато», как вдруг…
          - Поют одни альты! – холодный голос не сулил ничего хорошего.
Альты старались изо всех сил. Но вышло очень неубедительно.
- Тэк… Партии… Начинаем с альтов, - Юрий Константинович сложил своё долговязое тело и застыл ледяной статуей. Только чёрные глаза метали молнии, стараясь поразить нерадивых альтов.

Нервный шорох нотных страниц заполнил зал. Мы с Алёной шёпотом понОтно старались вспомнить «Попутную», правой рукой отсчитывая «размер». Да и не только мы, все девчонки, как молитву, бормотали себе под нос партии, подглядывая краем глаза в ноты.
А в это время в центре зала «всходили на костёр музыкальной инквизиции» злосчастные альты. Главный инквизитор, директор Музыкалки, откинувшись на спинку стула и покачивая длинной ногой в такт пения очередного «еретика», время от времени бросал: «Ре… Си бемоль… Чище… Плохо…»
«Двойки» лебедями летели с кончика ручки Юрия Константиновича прямиком в дневники скорбных альтов.
Сопрано в это время судорожно вытягивали шеи и косили глазами в сторону часов, висящих над дверью. Успеет или нет? Этот вопрос больше волновал вторых сопрано – после пресловутых альтов они являлись второй, хоть и менее интенсивной, зубной болью хормейстера.
Первые сопрано, в том числе и я, подвергались  репрессиям крайне редко: нас, высоких голосов, не так много. Поэтому нас, а значит и меня, холили и лелеяли.
Вторых альтов, самых басовитых девчонок, вообще только пять.  От фантомасового возгласа: «альты!» - они тоже ёжились, но Юрий Константинович понимал, что «держать басы» пятерым трудновато и частенько щадил их.

А в открытую форточку проскользнул в зал робкий солнечный луч. Синеокое утро разулыбалось. Сосульки с крыши, видно, составили свой немногочисленный хор и теперь дружно тарабанили первые весенние песенки.

- Сопрано. Следующий урок будет посвящён вам… Если «постараетесь», как сегодня альты… - Юрий Константинович «выпалил» огненным взглядом в нашу сторону. Вздох облегчения прошелестел по рядам. Альты, "зализывая раны", рассаживались по своим местам.

- Девочки, вы поющая группа. В мае у нас, как всегда, отчетные концерты. Сегодня пели плохо. Может, весна… Не знаю. Постарайтесь своих «амуров» оставлять за порогом. Или уж заставьте их не фальшивить… - наш хормейстер фантомасно улыбнулся, а девчонки захихикали. В хоре в основном старшие девочки. Таких, как мы с Алёной, немного.

              - Напоследок «Романс» Шостаковича. Соберитесь… Прочувствуйте… - Юрий Константинович приподнялся на носочках, посмотрел в окно и кивнул головой. Весь хор почему-то тоже посмотрел в окно… Затем дирижёрская палочка описала круг и …
                Весна, видно, исподволь затопила наш зал пьянящими запахами синей дали, тёплых лучей, звонкой капели. Через форточку просочились надежды, мечты, радость близких каникул. Сосулечный хор вступил первым, наш хор подхватил, и …
                …зазвучала Музыка, запела нашими голосами.

Хормейстер, как огромный ворон, распростёр руки-крылья над хором, а взъерошенные волосы-перья отливали чёрно-синим. Лицо дирижёра будто оттаяло: глаза, брови, рот – всё подчинилось Музыке.

Последний аккорд постепенно сошёл на «пиано». Хор задумчиво примолк. «Волшебная палочка» в руках Юрия Константиновича бессильно опустилась.
И тут! Чик-чирик-чик-чик! Чики-чики-чик! Чирик-чик-чи-чи-чи-чи-чи! По форточке прыгал воробей. Напрягая своё маленькое тельце, приседая и взъерошиваясь, он изо всех своих воробьиных сил  пытался солировать.
- Хе. Хе. Хе. – Юрий Константинович засмеялся. Фантомас мог бы ему позавидовать.
Мы тоже не выдержали, и девчачий смех лавиной накрыл зал. Воробей испуганно упорхнул, хормейстер поднял бровь. Воцарилась тишина.
- Шостакович на «отлично»… Да и природа со мной согласна… - Юрий Константинович покосился на форточку. Прозвенел звонок. Зал ожил броуновским движением.
«Весна, весна на улице,
 Весенние деньки!
 Как птицы заливаются…
 ДЕВЧАЧЬИ ГОЛОСА!»