Гл. 1 Зачем? Всё равно голыми ходим

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Зачем? Всё равно голыми
ходим…


Опять затащили меня в постель две подружки Вакханка да Похоть.

Кувыркаются рядом, меня и себя ублажают.

Мне посибаритничать приятно.

Вакханка, падчерица Хмеля, вина дорогого подливает. Похоть телевизионными каналами щелкает, ТV–лентяйкой, как волшебной палочкой, орудует.

Щёлк.
Открываются шлюзы, мутная попс-вода пошла.

Щёлк – реки гламур-грязи.

Щёлк – ручеек информации, отравленный политикой.

Щёлк – опустошающий душу селевой поток из убийств и подлости.

Щёлк – что это за водопад такой?

Щёлк – юмор, что ли?

Щелк – гейзер кривляний одних и тех же лиц.

Щёлк.
Щёлк.
Щёлк.

Рыщет, что посмотреть, чтобы не думать. А отыскивать особенно и не приходится: почти все готово к употреблению. Глотай – жевать не надо. Нужны только глаза и уши. Можно по одной штуке, можно и бракованные, хотя лучше, как раньше в СССР, третий сорт, по ГОСТу не брак.

Обрыдло. Хочу чем-то заняться, например, почитать. Похоть не дает. Загоняю её, красавицу под одеяло. Сажусь сверху, открываю  книжку.

Вакханка, как лихая городошница, сбивает фокус с глаз.

Все наскучило. "Хочу" не достаточно, надо встать и уйти из дома. Прогуляться, подумать.

Нахожу предлог: "Надо хлеба купить, сигарет…"

– Куда, на ночь, глядя, – удивляется Похоть.

– Только "мухой" и шампанского не забудь, – радуется Вакханка, наливает остатки вина и, как подобает жрице Вакха, повелевает, озорно улыбаясь. – Давай. "На посошок".

Рассеянно пью.

 Одеваюсь.

Подхожу к рупору "чего-то там" и грубо бью этому ящику с дерьмом прямо в "ВКЛ". Он умолкает и, не моргая, как раньше его TV-прадеды, убегающей в бесконечность точкой, просто с удивлением, бездарно чернеет злясь.

– Зачем выключил? – заверещала Похоть. – Что я ДЕЛАТЬ буду?

– А давай песню споем, Похотьюшка. Я хорошую знаю, про мороз, – сказала подруга и пьяно заголосила.

– Ты только одну её и знаешь, а я холод люблю только в коктейлях, – заявила Похоть, – и одежда какая-то, ну, не гламурная, когда мороз, – расплывчато туманно закончила она и стала подвывать, ломая песню.

– Я тут стренги видела, розовые, с серпом и молотом накрест из стразов Сваровского, на интимном месте. Отпад башки.
 
– Зачем? Всё равно голыми ходим…

Мои видения продолжили грустно петь.

Я вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Стало странно сладко одиноко он того, что подружки за мной не увязались.

Вначале, испугавшись пустоты, я шепнул:
– Ангел мой, будь со мной. Я вперед, а ты за мной.

Потом, решив полностью окунуться в сладкое одиночество, добавил:

– Только, ради Бога, будь незаметным и помолчи. Ты ведь знаешь, когда ты смотришь на меня с укоризной и предупреждаешь о пустяшных опасностях, я перестаю чувствовать себя человеком.

– Понял, – коротко "выстрелил" воссиявший надо мной Ангел и исчез.   

В одиночестве спускаюсь по лестничному маршу. Ни души, ни ангела, ни дьявола…

Вдруг слышу шум возни - это на первом этаже подъезда сосед-малолетка из пятой квартиры выцарапывает железякой гадкие слова на свежеокрашенной стене. За ним стоят, подзадоривая его, Бескультурье и Глупость. У ног крутится маленький Бесёнок, который, хихикая, дергает за косичку квёлую Совесть.

Я шуганул незрелого хулигана.

Пацан помойным ведром скатился с лестницы. Вместе с ним его окружение.

Чертёнок показал язык, а расплывчатая Совесть, исподлобья, виновато, посмотрела на меня большими заплаканными глазами.

"Надо пожаловаться на него его родителям", – подумал я.

Внезапно, дверь подъезда распахнулась и на пороге они, его, сорванца, производители.

– Это ты испугал нашего ребенка? – мамаша бульдозером пошла на меня, под ручку с ней, супруг, похожий на маленький асфальтовый каток, позади отпрыск.

Их окружала возбужденная орава из Раздражительности, Безнравственности, Глупости, Бескультурья и Хамства.

Непонятно, куда подевались у моих соседей Учтивость, Добропорядочность и Спокойствие.

На шее у папаши сидела Обуза. На голове мужчины женская туфля с огромным каблуком и пестрым бантом удерживалась исключительно только разлапистыми рогами.

– Что пристаёшь к моему сыну, – завопил он, поправляя обувь на голове, и вызывающе предупредил, – не хами мне, видал я таких!

Губы у него задрожали.

Оторопь взяла меня, но я справился с этим неудобством и поинтересовался, посмотрев вокруг:

– Кто хамит? – и ледяным тоном довершил. – Ваш сын, здесь стену испортил.

Ваш покорный слуга, читатель, завязал шарф, поправил его, и, невозмутимо, прошёл мимо, потерявшей друзей Ума, семьи.

 Бесёнок разочарованно плюнул мне вслед, скандала ведь не получилось.