Колька Рябой

КОЛЬКА РЯБОЙ

                Моему дяде посвящается

«Повезло Пете, он скоро с фашистами будет сражаться. Ну, ничего, я тоже скоро на фронт подамся, вот провожу Петю и поеду на войну», – так думал Колька Зимин, стоя на перроне небольшого сибирского городка Топки. Колька провожал своего брата в Красную Армию. Пете двадцать лет и он на одиннадцать лет старше Кольки. Он большой и сильный. Колька его очень любит. Два года назад у них умерла мама, а батя тот давно умер, в драке его зашибли, Кольке трёх лет не было. Он помнит руки отца, большие и жёсткие, как тот однажды принёс сладких петушков…. Мамка, когда жива была, говорила, что папка первый драчун был на деревне: «...Взрослый мужик, семья, вон какая..., и дети малые..., а ему бы всё драться, вот и додрался...». Колька в него, наверно, вечно в ссадинах, чуть что, в драку, местные пацаны его побаиваются, уважают. У Кольки кроме Пети ещё три брата: Павлик, Филька и Тимка. Тимке уже четырнадцать лет, он работает в депо, Фильке – двенадцать, он фэзэушник1, а Павлику скоро исполнится семь, он в этом году в школу пойдёт. Когда мамка умерла, Пете предлагали сдать ребят в детский дом, но он не согласился, а чтобы не домогались всякие комиссии, через месяц в дом привёл жену.
– Знакомьтесь, ребятки! Вера, моя жена! Она вам будет сестрой и мамой.
Ну, сестрой ещё ладно. А вот мамкой? Какая из неё мамка. Кнопка какая-то. Колька уже сейчас с неё ростом. Когда в её ботинок подложил дохлую мышь, визжала как девчонка. Колька не иначе как Веркой её и зовёт. Вот и сейчас глаза на мокром месте. Прижалась к Петьке.
В Топки они год назад переехали, как раз перед самой войной. В деревне голодно стало, да и тётка позвала, мол, дом у неё большой и помогать будет. Дом в самом деле большой. В одной половине тётка осталась, в другой племянников поселила. А вот помощник из неё никакой. Всю весну проболела. Верка с Петей выхаживали, как ребёнка, и сейчас еле ходит. Провожать вот не пошла, ноги отнимаются. А вообще-то тётка добрая, иногда из своего нафталинового мешочка конфетами подушечками подкармливает. Где она его только прячет...?
Тяжёлая Петина рука легла на Колькино плечо.
– Коля! Братик мой, помогай Вере. Ладно?
– Петь, возьми меня с собой на войну, а-а. Я спрячусь, никто не найдёт. А потом....
– Не положено, брат. Ты уж подрасти..., – Петя потрепал непослушные Колькины вихры, затем подхватил Павлика, подбросил вверх. – Павлин, ты у нас в школу пойдёшь. Учись хорошо, нам учёные в семье нужны.
– Закончить прощания! По ва-го-нам! – понеслись команды от вагона к вагону.
На перроне поднялась суматоха. Поезд свистнул и медленно тронулся. Пётр обнял ребят.
– Ребятки, братики родненькие, слушайтесь Веру, мы одна семья, помогайте друг другу, живите дружно. Помните, как Тима читал нам в одной книжке «Один за всех и все за одного», – затем прижал к себе Веру, поцеловал и зашептал ей на ухо: «Вер, а ты мне роди мальчика, нет лучше девочку..., жди меня, Вера, я обязательно вернусь», – отстранил её, развернулся, в три прыжка догнал вагон и заскочил на подножку. – Прощайте! Ждите с победой!
Колька вдруг вспомнил, что не сказал самое главное и, перекрывая привокзальный шум, крикнул:
– Петь, привези с войны пистолет или гранату, – а про себя подумал, – «я и сам привезу».
Филька беззлобно щёлкнул его по носу.
– Дурак ты, Колька, фашисты полстраны захватили, к Волге рвутся, а ты в войнушку играешься. Петя на настоящую войну поехал, там и убить могут.
Вера не удержалась, слёзы потекли ручьём, она зарыдала, бросилась за вагоном.
– Петя! Петенька...
– Сохрани ребят. Я тебя люблю-ю-ю..., – продолжительный паровозный гудок заглушил слова Петра.

Бежать на войну Колька решил сегодня же. «А чё ждать, может, вместе с Петей до фронта доберусь, а может быть раньше. Вот удивится-то Петька: «Ты как здесь оказался?» – я в красноармейской форме, руку к пилотке приложу и скажу командиру: Товарищ командир, это мой брат, Петя. Вы определите его вместе с нами, возьмите его в пулемётчики или лучше в разведчики, он сильный...».
В первую очередь Колька заскочил домой, достал из сундука штопанный-перештопанный пиджачок, такие же штаны, рубашку и совсем новенькие ботинки. Ботинки ему Петя купил совсем недавно, пиджак и штаны достались от Фильки в «наследство», а рубаху Верка сшила из своей юбки. Это богатство было подготовлено к сентябрю, к школе. «Жалко, конечно, но не ехать же на войну босиком и в одной рубахе...».
Колька обул на босу ногу ботинки, поразмыслив, переоделся в новую рубашку. Старую рубашку и штаны он завернул в пиджак. Затем Колька залез на чердак. Достал из потаённого места десяток сухарей, жестяную баночку из-под конфет монпансье и верёвку. Баночку он выиграл у пацанов в бабки, в ней хранил юморные картинки-вырезки, про каких-то оппортунистов, про английского лорда Чемберлена, особенно он дорожил последней: про Гитлера и его свору генералов – фашистов на поводке. Вырезки были в основном из газет, изредка попадавших к нему в руки. Баночку с картинками Колька положил в карман штанов, а сухари сунул в пиджак. Пиджак обвязал верёвкой так, что образовались две лямки, получилось подобие котомки. Забросив котомку за плечи, Колька направился к Толику Башкатову. Толик сосед и первый друг. Неделю назад, после того как Толин папка и Петя получили повестки из военкомата, ребята решили вслед за взрослыми отправиться на войну.

Толик был дома, кормил трёхлетнюю сестрёнку Машку кашей.
– Ешь быстрее, вот навязалась...
– А потом будем иглать?
– Будем, будем.
Увидев Кольку, Толик смутился.
– Вот, – Толик кивнул в сторону сестрёнки, – папку проводили, мамка на работу ушла, меня с ней оставила... А ты уже, что ли?
– Мы Петю тоже проводили, – ответил Колька. – Давай Машку к моей тётке отведём, она за ней присмотрит.
– Не хосю к бабуске Евдокии, хосю с вами.
Толик виновато отвёл глаза.
– Коль, ты уж извини, не справится мамка одна с Машкой, да и папке пообещал..., не могу я с тобой на войну. Ладно, Коль?
– Ладно. Ты только нашим не говори.
– Не, не скажу.
– А я сказу мамке, цто ты, Колька на войну усол, – сказала Машка. Она давно закончила кушать и с интересом прислушивалась к разговору ребят.
– Вот я тебе скажу..., – Толик сделал вид, что хочет щёлкнуть Машку по лбу.
– А я всё равно сказу и исё сказу, цто ты дерёсся, – насупилась Машка.
– Тогда..., тогда я с тобой играть не буду, – этот довод оказался наиболее действенным.
– Ладно, не сказу. А во сто мы будем иглать? Давай в классики.
– Маша, посиди дома, я провожу Колю до улицы, потом вернусь и поиграем.
Ребята вышли на улицу, на прощение пожали друг другу руки.
– Коль, может не пойдёшь, там же взрослые..., а мы здесь будем помогать... Папка сказал, что мы здесь можем помогать фронту..., раненым в госпиталь можно приносить лук, огурцы, чтобы быстрее поправлялись...
– Не, Толик, раз решил, пойду, – Колька махнул рукой и уверенно зашагал к станции.
На улице, примыкающей к железной дороге, Кольку остановил знакомый неприятный голос:
– Эй! Рябой, куда прифраерился?
Дорогу преградил Федька Шмаков. Федька учился вместе с Колькой в одном классе, был второгодником, на два года старше и на голову выше. Это был зловредный, туповатый и, до безобразия, губастый мальчишка. У него и прозвище было подобающее – Губошлёп или проще Губа. В городе у всех ребят прозвища, как у собак или кошек. Вот и Кольку здесь обзывают Рябым. Получил он прозвище за то, что лицо у него в ямках и рытвинках, когда был совсем маленьким, переболел оспой. Колька ужасно не любил, когда его называли этим обидным прозвищем и сам старался не обзываться. В другой раз он накостылял бы Федьке, но сейчас не до драки.
– Федька, пропусти, мне срочно на станцию надо, дело у меня...
– А ты, Рябой, разве не знаешь, что за проход по чужой территории требуется штраф? Ишь разгулялся, как у себя дома.
– Где хочу, там и гуляю, понял, Губа. А штраф я тебе сейчас выдам по первое число.
Колька засунул руки в карманы (так делают взрослые пацаны перед дракой) и развязанной походкой пошёл на врага.
Губа, на всякий случай, отбежал на безопасное расстояние.
– Ой! Боялся я тебя, – и вдруг закричал во весь голос: «Пацаны! Здесь зареченский, здесь Рябой!».
Колька показал Шмакову кулак.
– В следующий раз встречу, моську тебе намылю, будешь знать, – сказал и не спеша, хотя очень хотелось драпануть со всех ног, направился к станции.
Кольке повезло, никто не стал его преследовать. По-видимому, пацаны не услышали призывы Губы, а сам он струсил остановить Кольку.
Станция сортировочная Топки была забита товарными эшелонами. Здесь формировались и менялись поездные бригады, здесь паровозы заправлялись водой и углём. Колька выбрал состав, предварительно узнав его направление у знакомого дяденьки машиниста. В одном из вагонов задвижка на двери была приоткрыта. Вдоль вагона ходил часовой, пожилой, усатый дядька с винтовкой.
– Дяденька, – обратился к нему Колька, – а вы на фронт?
– На фронт, мальчик, на фронт.
– Дяденька, возьмите меня до города Новосибирска, здесь недалеко. Мамка там у меня, а я у тётки был, больная она. Мамка посылала проведать, помочь, теперь надо домой, а денег нету, – выдумывал на ходу Колька. – Дяденька, возьмите, а-а.
– Ну, чё, помог тётке-то?
– Помог, дяденька, она уже сама ходит, – продолжал врать Колька, – я ей и картошку посадил...
– Молодец! А вот подсаживать не положено, парень, нельзя. Начальство, брат, по головке не погладит, вмиг справит на гауптвахту, а то куда и подалее, время такое, военное, – усатый часовой подмигнул Кольке и, развернувшись, пошёл в обратную сторону.
Колька, не раздумывая, запрыгнул в вагон. Вагон был заполнен свежескошенным, просохшим на летнем солнце, сеном. Пахло клевером, душицей и мятой. Колька пробрался в дальний угол, соорудил себе уютное гнёздышко и стал ждать отправления. Незаметно он заснул. Проснулся от мерного постукивания колёс и негромкого голоса, который звал его.
– Эй! Паренёк, где ты? Не бойся, вылезай. Голодный, поди? Вылезай, перекусим. Ну, где ты там? Вылезай, я знаю, ты здесь, видел, как шмыгнул в вагон.
– Тута я, – Колька заспанный вылез из-под сена, – заснул немножко.
– На-ка, покушай, – дядька поставил перед Колькой банку тушёнки и ломоть хлеба, – ешь.
Колька не заставил себя упрашивать, хотя и был голоден, ел не спеша, с достоинством. Усатый ласково смотрел на него.
–Вот и у меня такие же пострелята, трое их у меня. Как зовут-то тебя, мужичок?
– Колька.
– Меня Артёмий Степаныч. Папка-то, поди, на фронте у тебя, воюет?
– Не, папка у меня умер, уже давно. У меня брата Петю взяли в Красную Армию.
– Ну, теперь всё ясно....
Колька так и не понял, что там стало ясно Артёмию Степановичу. Он доел тушёнку, аккуратно корочкой хлеба выскреб банку и засунул её в пиджак.
– Всё же видать в тебе, малый, деревенскую, крестьянскую жилку.... Пить, поди, хочешь, а вот кипяточку у меня нету. Держи мою фляжку, пей. Бери себе, пригодится, у меня ещё одна есть, а банку выброси.
– Спасибо! Так мы, дяденька, год назад из деревни в город переехали. Не, в городе мне не нравится. Когда мамка..., – Колька чуть было не выдал себя, – в общем, тётка уговорила нас в город перебраться.
Поезд замедлил ход и остановился. Артёмий Степанович спрыгнул на землю.
– Я в последний вагон пойду, напарник мой там. Ты, Коля сиди тихо, а то... В прошлом разе наших двоих с охранного взвода на фронт отправили за то, что подсадили таких как ты зайцев. Ты не думай, я фронта не боюсь. Может, скоро сам туда попрошусь, – Артёмий Степанович махнул рукой на запад. – Однако ж кому-то надо военные грузы сопровождать. Вот эти вагоны, думаешь, просто сено перевозят? Нет, брат, это эшелон с сеном для лошадок наших боевых конников, что с фашистом сражаются... Ладно, сиди, Николай, не высовывайся. Когда подъедем к Новосибирску, я скажу.
Артёмий Степанович ушёл, а Колька ещё долго лежал на сене и мечтал. Он был то лихим наездником, саблей наголо разившим врагов налево и направо, то танкистом, мчащимся на своем танке с развевающимся флагом на башне, то лётчиком в пикирующем самолёте с красными звёздами на крыльях. Он так и заснул, мечтая, и снились ему сны о боевых подвигах. А между тем наступила ночь. Состав медленно тащился на запад, останавливаясь на каждом полустанке, пропуская стратегически важные поезда.

– …Коля, вставай! Вставай сынок, приехали...
Колька с усилием открыл глаза. Артёмий Степанович теребил его за плечо.
– Силён, однако, ты спать. Пушкой не разбудишь. Вставай, Николай, вот он твой Новосибирск. На запасных путях стоим. Дом-то найдёшь, далёко отсюда?
– Найду, дяденька Артёмий Степаныч, мой дом возле вокзала, по рельсам пойду и как раз выйду, – опять лихо соврал Колька.
– На-ка вот, возьми, – Артёмий Степанович протянул тёмно-коричневый брусок мыла, банку тушёнки и два куска сахара. – Мыло и тушёнку отдашь матери. Это, брат, богатство сейчас. Сахарком угостишь сестёр, братьев...
– Спасибо, дяденька Артёмий Степаныч. – Колька нащупал в кармане штанов коробочку. – А вы возьмите баночку, в ней картинки смешные. Будете смотреть и меня вспоминать, в баночке можно что-нибудь хранить...
– Не жалко, Коля?
– Не-е.
– Что ж, спасибо! Я в твоей баночке махорочку буду держать.

Было раннее утро. Ёжась от утренней прохлады, Колька шагал по рельсам, шёл и думал: «Зачем соврал дяденьке Артёмию Степанычу, надо было рассказать ему всю правду. Может, разрешил бы ехать до фронта. А если бы отвёл в милицию? Нет, не понимают взрослые, что ребята могут воевать не хуже взрослых…».
– Стой, малец, туда нельзя.
От неожиданности Колька споткнулся и чуть не упал. Он так задумался, что не заметил рядом с путями деревянную будку. В дверях, позёвывая, стоял солдат с винтовкой.
– Туда только по пропускам, – мотнул он головой в сторону вокзала.
– Да я всегда здесь хожу. Брат у меня в депо работает. Мамка просила еду ему отнести, – не растерялся и вновь соврал Колька. В Топках перед депо тоже охрана и не раз он носил брату обеды, но там-то его знали, и представил он, будто в своём городе.
– Везёт твоему брату. Эх! Щец бы горяченьких, – солдат похлопал себя по животу. – Ладно, иди.

Полдня Колька протолкался на вокзале и на путях. Уж очень хотелось ехать дальше. Он и названия станций узнал, какие будут в пути. Придумал историю о том, что потерялся и отстал от поезда. Слёзно рассказывал эту историю проводникам пассажирских поездов и охранникам товарняков. Бесполезно, те либо отмахивались от него, либо предлагали обратиться к начальнику вокзала или в милицию. Тогда Колька решил дождаться вечера. В темноте будет легче проскользнуть мимо проводника или охранника. Решено. До вечера ещё было много времени, и он вышел в город.
Город поразил Кольку. Столько много домов: и деревянные, и каменные. Да такой городище за день не обойти, не то, что Топки, заблудиться можно. Машины туда-сюда ездят, люди толкаются, бегут куда-то военные, гражданские, а тут ещё солнце припекает – жара, духота, пылища. Колька обошёл вокруг привокзальную площадь, постоял возле громкоговорителя, послушал сводки с фронтов. Немцы рвались к Волге, к Сталинграду. «Вот туда я и попрошусь, когда приеду на фронт, – подумал Колька». На привокзальную площадь выходило несколько улиц. Колька выбрал самую большую и красивую улицу: на ней было много высоких и каменных домов. На одном из домов он прочитал название улицы: «...им. В. И. Ленина». «У нас тоже такая есть, – думал Колька. – Учительница, Клавдия Михайловна, рассказывала, что Ленин боролся за то, чтобы все люди в городе и деревне жили хорошо, потом Ленин умер, и люди его именем стали называть улицы и даже города. Пройдёт много-много лет, люди увидят название улицы и вспомнят о нём...». Так размышляя и разглядывая дома, витрины магазинов, машины, людей, Колька дошёл ещё до одной площади. За площадью он увидел ворота. В ворота входили и выходили люди, въезжали и выезжали подводы. На воротах висела вывеска «Колхозный рынок» и Колька зашёл на рынок.
Огромная площадь, обнесённая глухим забором, была заполнена людьми.
– Ого, сколько народу! – непроизвольно вырвалось у Кольки.
– Сегодня воскресенье, мальчик, вот народ и собрался, кто-то хочет продать не нужное, кто-то купить нужное. В другие-то дни рынок полупустой, – ответил ему проходящий мимо старичок.
По правую руку от Кольки находились прилавки. За ними колхозники продавали молоко, сметану, творог, свежеиспеченный хлеб, соленья..., в общем, здесь можно было найти все, все, что производит и добывает деревенский труженик. После прилавков стояли подводы. С них торговали живностью, начиная от кур и кончая коровами. По левую же сторону был вольный рынок. Здесь в основном продавали и покупали вещи. Кто-то разложил свой товар на земле, подложив газетку или клеёнку, кто-то предлагал свой товар, расхаживая по рядам, стихийно образованными продавцами.
Колька пошёл по левой стороне. Вот тут-то он и увидел ножичек. Чернявый, неопределённого возраста мужчина, небритый, с бегающими цыганскими глазами в замусоленной кепке с поломанным козырьком, разложил на земле поношенные вещи для продажи: сапоги, штиблеты, шапку, рубашку... А на рубашке лежал маленький ножичек с тремя лезвиями: одно побольше, другое поменьше, а третье совсем маленькое, четвёртым было шильце. Перламутровые щёчки перочинного ножичка отливали изумрудным блеском.
Колька остановился рядом с чернявым и, как завороженный, уставился на ножичек.
– Чё, пацан, нравится? – спросил чернявый, сверкнув металлическим зубом.
– Нравится, – ответил Колька.
– На, посмотри, – чернявый протянул ножичек.
Колька аккуратно двумя пальчиками взял ножичек и с восторгом стал рассматривать.
– Будем меняться? Чё там у тебя, в узелке? – спросил чернявый.
Колька достал брусок мыла. Он не заметил, как у чернявого алчно сверкнули глаза.
– Не-е, пацан, так не пойдёт, за такую вещь какой-то обмылок, не-е, – сказал чернявый и забрал у Кольки ножичек.
Колька порылся в своей самодельной котомке и протянул банку тушёнки.
– Давай, давай, пацан, развязывай свой узел, эта вещь много стоит.
– Дяденька, у меня тут мои вещи, фляжка, сухари и вот сахар..., – сказал Колька, расстилая пиджачок.
Чернявый оценивающе оглядел содержимое, затем взял рубашку, повертел, зачем-то понюхал и отложил обратно, оглядев таким же образом штаны, сказал:
– Ладно, так и быть, штаны забираю, давай ещё сахар, фляжку и мы в расчёте. Бери ножичек..., – и он потянулся за сахаром.
– Подожди. Что ж ты, гад, мальчонку обманываешь? – высокий мужчина лет тридцати схватил чернявого за руку. – Положи всё на место.
– Ты откуда взялся, фраерок? – зашипел чернявый, выставив металлическую фиксу.
– От верблюда, – мужчина вытащил из кармана книжицу и сунул чернявому под нос. – Совсем барыги совесть потеряли.
– Гражданин начальник, так пацан сам захотел меняться, – заюлил чернявый.
– Сам говоришь? Ты почему не в армии? Документы предъяви.
– Слышь, начальник, ты меня на понты не бери, ксива у меня есть, а в армию не берут из-за туберкулёза, – сказал чернявый, доставая листок бумаги с печатью.
Мужчина изучил документ и, возвращая, сказал:
– Увижу ещё раз, заберу...
– За что начальник?
– Найду причину..., за то, что краденым торгуешь....
– Ты сначала найди краденое, начальник....
Но суровый дяденька уже не слушал чернявого, повернувшись к Кольке, приказным тоном сказал:
– Собери свои вещи, мальчик, пойдёшь со мной, – и, словно вспомнив что-то важное, резко повернулся к чернявому. – Ну-ка, гони ножичек, – протянув ему деньги, добавил, – десятки тебе достаточно.
Суровый дяденька и Колька вышли за ворота рынка и медленно пошли по одной из улочек.
– Как тебя зовут, паренёк?
– Колька.
– Фамилия твоя?
– Зимин.
– Значит мы с тобой тёзки, меня Николаем Григорьевичем кличут, зови дядей Колей. Ну, что, Колька Зимин, держи свой вожделенный предмет, – и он протянул Кольке ножичек. – А теперь скажи, где ты живёшь?
– Я..., я там за речкой, – слегка заикаясь, ответил Колька и куда-то в сторону махнул рукой.
– За Ельцовкой, что ли? – спросил дядя Коля.
– Да.
– Так, так, а откуда у тебя мыло, тушёнка, сахар, ну, и вещички? Только не врать.
Ну как тут не соврать, ведь Кольке любой ценой необходимо добраться до фронта и он рассказал свою выдуманную историю о больной тётке, и совсем правдивую о том, как ехал в вагоне с сеном, об Артёмии Степановиче.
– Значит, говоришь, тебя мамка отправила в Топки навестить больную тётку? Так, так, – иронически улыбнулся Николай Григорьевич. – Что же, пойдём, Николай, я тебя отведу к твоей мамке.
– Дяденька, дядя Коля, да я сам дойду, здесь недалеко, – воскликнул Колька и с ужасом подумал: «Что же делать? Всё пропало...».
Вдруг со стороны рынка раздались свистки, послышались выстрелы и крики:
– Атас! Лягавые!
Дядя Коля выхватил из-за пояса пистолет и бросился к рынку, крикнув на ходу:
– Коля, жди меня здесь, не уходи.
Вокруг поднялась суматоха. Люди спешили покинуть рынок, уйти подальше от стрельбы, от опасности.
Возле Кольки остановился мальчишка.
– Фто стоиф? Беги, виф, менты облаву устроили, – шепелявя беззубым ртом, выкрикнул он.
И Колька побежал. Бежал вначале за шепелявым мальчишкой, потом мальчишка пропал, а он ещё продолжал бежать какими-то улочками, проулками. Наконец, запыхавшись, Колька остановился. Вокруг были ветхие, покосившиеся домишки, по самые крыши вросшие в землю. «Зачем бежал? – подумал он. – Спокойно бы пошёл в сторону вокзала, а теперь выбирайся отсюда...». Колька определил направление и двинулся, как ему показалось, в ту сторону, откуда прибежал. Однако короткие кривые улочки и переулки были совершенно одинаковы и часто, почему-то, заканчивались тупиками, и он, поворачивая то налево, то направо, оказался на том же месте, откуда начал движение: его он узнал по чахлому клёну, одиноко стоявшему посредине улицы. Колька понял, что заблудился. «Надо у кого-нибудь спросить, как выйти к вокзалу». Впереди он увидел группу ребят и поспешил к ним, те тоже увидели его и остановились, поджидая. Мальчишек было трое. Один был высокий и худой, второй, со шрамом на губе, был ростом с Кольку, третьим оказался старый знакомый шепелявый, беззубый мальчишка с рынка.
– Пацаны, – обратился к ним Колька, – подскажите, как пройти к вокзалу?
Мальчишки, казалось, не слышали вопроса. Шепелявый, указывая пальцем на Кольку, сказал мальчишке со шрамом:
– Вот он торговал у барыги Фыгана нофифек. У него в пидфаке много всякого барафла.
Мальчишка со шрамом, по-видимому, самый главный, нагло рассматривал Кольку, затем, надменно сплюнув сквозь зубы, сказал:
– Слышь, ты..., рябоватый – морда лопатой, сам отдашь пиджачок или помочь?
Бешено заколотилось сердце, внутренняя дрожь прокатилась по телу и затаилась где-то под сердцем. Так всегда бывает перед дракой и всё тут же проходит, как только начинаются действия. «Эх, придётся драться», – вздохнул Колька, а вслух сказал, показывая кукиш:
– А это видел?
– Щербатый, помоги рябоватому освободиться от вещичек, – приказал мальчишка со шрамом шепелявому.
Шепелявый вихлястой походкой подошёл к Кольке и двумя руками хотел толкнуть его в грудь. Колька перехватил его руки, слегка потянул на себя, затем с силой толкнул назад и, уйдя чуть в сторону, подставил подножку. Шепелявый растянулся на земле, а Колька отскочил к высоким воротам, чтобы обезопасить себя от нападения сзади.
– Длинный, чё стоишь, бей рябого.
Длинный, набычившийся, выставив вперёд длинные руки, пошёл на врага, но вдруг согнулся, схватившись за ногу, заковылял в сторону «Ой, мама!». Колька со всей силы саданул его ботинком по ноге, чуть ниже коленки.
– Ах, ты, падла, – мальчишка со шрамом ринулся в драку.
Колька встретил его прямой левой. Мальчишка, схватившись за нос, сел прямо в пыль на дороге. Только и всего-то надо было, резко выбросить вперёд прямую руку с зажатым кулаком. Это Тимка, начитавшись книжек про Шерлока Холмса, учил их английскому боксу. Правда Петя говорил, что никакой это не английский бокс, драка на кулаках испокон веков была русской забавой, почитайте, мол, хотя бы про купца Калашникова...
– Ша, пацаны, вы чё, как шавки, на одного набросились, – из переулка вышел парень лет восемнадцати. На ногах офицерские сапожки, рубашка – апаш заправлена в брюки под тонкий ремешок. Волосы причёсаны на прямой пробор. Ну, как с картинки. Похлопав Кольку по плечу, сказал:
– А ты молодец! Где так драться навострился?
– Братья научили.
– Учись, Меченый, – обратился картинный парень к мальчишке со шрамом, – как кровянку пускать.
– Если бы не ты, Валет, мы бы из него котлету сделали, – проворчал Меченный.
– Да, видел я, как вы котлету делали. Здорово вас пацан..., – Валет вдруг обратился к Кольке. – Как зовут тебя?
– Колька.
– Будешь Колька Рябой. У нас кликухи, как у революционеров. Слышал про таких? – с усмешкой сказал Валет.
– Знаю, Ленин, Сталин..., – ответил Колька.
– Во-во, как у Ленина, у Сталина. Вот они, – Валет указал поочерёдно на мальчишек, – Меченый, Длинный и Щербатый. А у меня, как ты понял, погоняло Валет.
– Я не хочу быть Рябым, меня уже так обзывали в Топках, – насупился Колька.
– Как поведёшь себя.... А, вообще-то, не погоняло красит человека, как сказал классик, а его дела, – хохотнул Валет. – Ну, и откуда ты родом Колька Рябой, где живёшь?
– Он не местный, – вмешался в разговор Меченый, – спрашивал, как пройти к вокзалу.
– Я на фронт еду, – пояснил Колька, – старший брат Петя уже там, а мои братья сейчас в Топках живут, а раньше в деревне жили.
– Ладно, Колька Рябой, фронт от тебя никуда не уйдёт, если захочешь, поедешь завтра, а сейчас предлагаю мировую с твоими оппонентами и отметим это дело. А-а? Жрать хочешь?
Только сейчас Колька вспомнил, что с утра у него не было во рту и маковой росинки и сразу ужасно захотелось есть.
– Хочу!
– Ну, что пацаны, пошли к Карге, – сказал Валет и зашагал по улице.
– Стой, Валет, – остановил его Меченый, – мы сегодня пустые, на рынке кипиш был, менты облаву устроили....
– Зато я сегодня с фартом, идёмте, я угощаю, с Каргой договорюсь. Сегодня у нас праздник, гулять будем, братва.
Довольная и веселая компания во главе с Валетом шумно двинулась по улице. Колька шёл с ребятами, и ему тоже было весело и радостно от предстоящего праздника, обещанного Валетом. «Сегодня никуда не поеду, – решил он, – завтра с утра пойду на вокзал».
Минут через двадцать ребята подошли к дому, обнесённому высоким забором. Валет носком сапога и костяшками пальцев выбил на дверях ворот замысловатую дробь.
– Глядишь, под эту музыку Карга и растает. А? Вспомнит молодость, – весело подмигнул ребятам Валет.
Дверь отворила старуха. Она на самом деле походила на ведьму. Из-под платка выбивались седеющие космы. Над маленькими злыми глазками без ресниц нависли густые клочки бровей. Беззубая челюсть вдалась вовнутрь, отчего, казалось, подбородок с несколькими седеющими волосинками касался крючковатого носа.
– Чё тарабанишь, непутёвый, по голове себе постучи, – напустилась на Валета старуха.
– Извини, Марго, – Валет рисовано галантно склонил голову, затем взял старуху под руку, отвёл на середину двора и зашептал на ухо, передавая что-то в руки.
– Ты, смотри, не называй старуху Каргой, а то потом со света сживёт, – зашептал Кольке Меченый. – Она раньше дворянкой была, потом с фартовыми связалась, на кичи парилась....
Колька ничего не понял из того что сказал Меченный, но мотнул головой.
– Ладно, не буду.
Дом был большой, не меньше пяти комнат. Ребята прошли в большую комнату. Здесь был полумрак. Два окна, выходящие на улицу, были плотно закрыты бархатными шторами, на стенах висели дешёвые клеёнчатые ковры с такими картинками, от которых Кольке стало стыдно, и он старался не смотреть на них. Два стола, один большой, другой поменьше, разместились посредине комнаты. В углу стоял кожаный диван, застланный цветастой накидкой. На диване лежала гитара, перевязанная красным бантом. Старуха зажгла две керосиновые лампы, стоящие на большом столе, и в комнате стало светло. Ребята уселись за столом, который был поменьше. На столе появились пряники, конфеты, бутылка водки и бутылка красного вина. Подавали старуха и девчонка лет четырнадцати, наверно, её дочка.
– Несите чего-нибудь посущественней, пацаны шамать хотят, – прикрикнул на них Валет, наливая в стаканы: себе Водки, а мальчишкам вино, достал из кармана пачку папирос-гвоздиков и бросил на стол, – курите, пацаны.
Пацаны, Меченый, Щербатый и Длинный, закурили. Рядом с Колькой сел Меченый.
– Будешь? – Меченый протянул зажжённую папироску Кольке.
– Не-е, я пробовал, мне не понравилось.
Он вспомнил, как они с Толиком нашли начатую пачку папирос и за сараями выкурили сразу по три папироски. Верка после этого отпаивала его молоком, а Петя сказал, что в их семье никто никогда не курил...
Меченый дотронулся до Колькиного плеча и шепнул:
– А ты здорово дерёшься. Меня здесь никто не победит. Давай дружить. Меня Сенькой зовут, Щербатого – Серёгой, а Длинного – Кирькой. Я тоже хочу отсюда драпануть... Давай вместе?
– Давай, – ответил Колька.
– Пей вино, оно сладкое, только не очень много, а то опьянеешь...
Подали горячие щи. Мальчишки уплетали их за обе щёки, не до разговоров стало. Кольке, после выпитого глотка вина, еда показалась божественно вкусной, а пацаны, Валет, старуха и её дочка казались милыми, добрыми людьми. Кружилась голова. Говор окружающих и слова Сеньки, его нового друга, слышались, словно, через вату.
– Если бы не Валет, старуха нас сюда не пустила бы и жратвы не дала, она жадная, Карга она и есть Карга, – опять зашептал Сенька, – Коль, давай дёрнем через недельку, продуктами надо запастись, ехать-то знаешь как долго, только до Омска сутки, а до Москвы так целую неделю.
– Давай, – согласился Колька. – «С другом легче будет. Сенька знает, как до Омска доехать и до Москвы, – думы в затуманенной голове перекатывались, бились друг об друга, обрывались и вновь сплетались, забавно...».
В комнату ввалилась шумная компания: три мужчины и две женщины.
– Марго, водки! – с порога крикнул коренастый лысоватый мужчина в военной гимнастёрке и в кожаных перчатках.
– И закусочки, – добавил мужчина похожий на подростка. Его ноги приплясывали, руки подёргивались, туловище постоянно вихлялось, нахальные маленькие глазки бегали, рыскали по комнате, и похож он был на рыбу, выброшенную на берег. Увидев ребят, он прикрикнул: – А чё здесь шантрапа делает? Ну-ка брысь отсюда, авторитетные люди здесь гулять будут.
– Не тронь ребят, я их сегодня угощаю, – остановил его Валет. – Сидите пацаны, ешьте конфеты, пряники, пейте вино. Марго, пряников пацанам!
Вихлястый посмотрел на мужчину в гимнастёрке, ища поддержки, но не получив её, с лёгкой иронией сказал:
– Ну раз Валетик угощает, сиди, шантрапа.
Третьим был мужчина, на голову выше всех остальных, с огромными корявыми ручищами, с непроницаемым угрюмым взглядом. Он принял полный стакан водки от мужчины в гимнастёрке и, ни слова не говоря, опрокинул его в глотку.
Сенька прильнул к Колькиному уху и вновь зашептал:
– Тот, который в гимнастёрке, под фронтовика косит, он вор авторитетный, кличка у него Хват. Раньше медвежатником был, сейфы с деньгами взламывал, а потом ему пальцы где-то на зоне поломали, теперь гоп-стопом промышляет, короче, налётчик он. А эти двое, вихлястый и громила– его шестёрки. У вихлястого погоняло Пескарь. Он на вокзале углы задвигает, чемоданы у граждан тырит, а у громилы – Угрюмый, он, как тень у Хвата, ни на шаг не отходит, и сильнющий гад, замки руками ломает. – Сенька пожевал пряник и продолжил, – баба, которая рыжая – Любка, воровка на доверии. Любка добрая, как Валет, она нам всегда помогает и деньги даёт. А ту вторую не знаю, она у нас первый раз.
Из Сенькиных объяснений Колька ничего не понял, но зато стало ясно, что попал он в дурную компанию и отсюда надо уходить, сказать Сеньке и уйти вместе. Но язык не повиновался, словно прирос к нёбу.
Пошатываясь, к Кольке подошла Любка и присела рядышком. От неё пахло водкой и цветами.
– У нас новенький. Как тебя зовут, малыш? – она хотела погладить его по голове.
– Я тебе не ма-а-лыш..., – превозмогая непонятную слабость, уклонился Колька. Голова его пошла кругом, свет стал меркнуть в глазах.
– Откуда же ты такой ершистый? Да он весь горит. Ему срочно нужен доктор...

Колька открыл глаза. Он лежал в кровати, под грязным, рваным одеялом и совсем голый.
– Офнулся, а думали, фто помрёфь, – рядом сидел Щербатый.
– А Сенька где? – спросил Колька.
– Мефеный фто ли? – и приблизившись к Кольке, зашептал: – зарезало его поездом, говорят...
– Как поездом? Ещё вчера мы у старухи щи хлебали, – перебил его Колька.
– Вфера? – Щербатый с удивлением посмотрел на Кольку, – ты знаефь, сколько провалялся? Целую неделю, вот неделю назад Мефеного и зарезало поездом, – и опять приблизившись к Колькиному уху, зашептал: – Говорят, его под поезд толкнул Угрюмый по приказу Фвата. Он побефал за доктором, а они подумали, фто он ментов наведёт. Любка на Фвата с нофом бросалась, фотела зарезать, а тот ноф вырвал и избил её. Скафи спасибо Любке, если бы не она, тебя бы тофе выбросили на пути или старуфа закопала бы на огороде.
– Как? Живого?
– Ей фто кофку, фто тебя, всё равно. А Любка вымыла тебя и полофила сюда, на кровать. Два дня не отходила от кровати, потом дала старуфе деньги и сказала, фтобы та кормила и поила тебя, а если фто с тобой слуфится, то та, мол, и фаса не профивёт..., фи-фи-фи, – захихикал Щербатый, – нам тофе, мне и Длинному, денег дала, просила следить, уфафивать за тобой.
Колька, превозмогая слабость, сел на кровать.
– Где мои вещи?
– Сфас, – Щербатый куда-то сбегал и принёс ворох одежды.
– Но это же не мои? – удивился Колька, перебирая в руках поношенные, рваные штаны, рубашку и парусиновые полуботинки с оторванной стелькой.
– Твои старуфа забрала и отнесла Фыгану. Помнифь того барыгу на рынке? Старуфа думала, что ты помрёфь, а эти, – Щербатый указал на вещи в Колькиных руках, – Нинка из барафла выбрала. Одевайся, да пойдём фамать, старуфа приготовила нам кафу. Смефота, старуфа нас ругает, дармоедами обзывает, а сама не фадится, кафдый день кормит. Любка, знать, много ей денег дала.
Жальче всего было новые ботинки, которые Петя купил, и ножичек. Пришлось Кольке смириться и надеть это барахло.
Через два дня Колька полностью выздоровел. Болезнь внезапно сразившая, так же быстро ушла из детского организма. От Серёги Щербатого и Кирьки Длинного он узнал, что в доме старухи собираются блатные, за счёт их старуха и живёт. Со старухой живёт то ли дочка, то ли дальняя родственница, зовут Нинкой, только она немая. Пацаны тоже живут у бабки, уже больше года. Когда у них есть деньги, то бабка их кормит и спят они в доме, если денег нет, то спят голодные в сарае. Привёл их сюда Меченый, у него мамка померла, отец в тюрьме, а бабка его приютила. Щербатый сбежал из Саратовского детдома. «Воспиталка – фафистка бьёт и ставит на колени на гороф и кормят там протуффими продуктами. Не вфизнь не вернусь…». Длинный был из Воронежа, его поезд разбомбило, мамка и сестрёнка погибли, а папка на фронте «После войны обязательно его найду, вернусь в Воронеж…». Колька же от своей затеи, добраться до фронта, не только не отказался, но и подговорил ребят Серёжку и Кирьку. Они решили, что недельку поживут у старухи, накопят сухарей и других продуктов, а может быть добудут деньги и только тогда в путь.
После выздоровления Кольки бабка переселила ребят в сарай и перестала кормить. Друзьям надо было зарабатывать на пропитание, и Щербатый, возглавив ватагу, повёл ребят на рынок.
– Там легфе подработать, фего-нибудь выпросить или стибрить, – пояснял он по дороге к рынку, – один отвлекает, а другой незаметно лямзит. Раньфе лямзил Мефеный, а я и Длинный отвлекали.
Дольше двух часов ребята толкались на рынке. Бесполезно. Только Кирьке Длинному повезло, ему сердобольная старушка насыпала две ложки творога, а одна тётка дала огурец. Ребята собрались у ворот рынка, обсуждали ситуацию, и тут их окликнул Валет:
– Пацаны, рад вас видеть и тебя рад видеть здоровым, Колька Рябой, – Валет похлопал Кольку по плечу, – да, прикид у тебя, как у беспризорника, босяка...
– Это бабкина одежда, мою она загнала барыге, – насупившись, ответил Колька.
– А я, ребята, завязываю с этой жизнью, вот, – и он вытащил из кармана бумажку, – повестка в военкомат, ухожу в Армию, буду воевать с фашистами.
– Мы тоже скоро на войну, насушим сухарей, денег накопим и поедем. Только без Меченого трудно.
– А чё, пацаны, – оживился Валет. – Давайте напоследок покажу класс, а-а? Проведём экспроприацию у имущего элемента, вложу в вашу копилку копеечку. Так, идёте за мной в полутора метрах, – приказал он. – Вы меня не знаете, и я вас не знаю.
Он обошёл весь рынок. Ребята на некотором удалении двигались за ним. Наконец, Валет остановился. Он выбрал жертву. Приблизился к мальчишкам и, наклонившись, якобы смахнуть пылинки с лакированных сапог, зашептал:
– Видите тётку на подводе, что за моей спиной продаёт сушеную рыбу, молоко, сметану... Когда я буду позади её, хватайте связку с рыбой и ноги в руки. Один убегает, двое подстраховывают, чтобы не зацапали. Встречаемся у клёна.
– Я тырю рыбу. Колька, не отставай от меня, а то потеряефься. Кирька, за мной, бефим к нафему лазу..., – на правах самого опытного, приказал Щербатый.
Валет был уже за спиной дородной тётки, которая сидела на полушубке и зазывала покупателей:
– Солёная рыбка, покупайте молочко, сметанку, семечки берить...
– Тётка, по фём рыбка? – Щербатый ухватил вязанку с рыбой и понёсся со всех ног.
Тётка вскочила на ноги, замахала руками и писклявым голосом закричала:
– Украл! Украл, паразит! Держите вора! Хватайте его! Держите!
Лавируя между покупателями и продавцами, Щербатый нёсся к забору, в котором был потаённый лаз. До спасательного лаза было совсем немного, когда навстречу выскочил дядька с запорожскими усами. Он, широко расставив руки, шёл на Щербатого.
– Ни, не уйдёшь, бисов сын.
Колька, не раздумывая, бросился к нему под ноги. Дядька, самую малость не дотянувшись до Щербатого, растянулся на земле, разразившись трёхэтажным матом. А ребята, тем временем, были по ту сторону забора. Опасность миновала, но мальчишки ещё долго бежали по инерции. Затем остановились, перевели дух и далее, раскрасневшиеся, перебивая друг друга рассказами об эпизодах удачно совершённого дела, пошли не спеша к месту встречи.
– Во суматоха-то поднялась...
– А я, как сфватил рыбу да бефать, нифего не видел и не слыфал...
– А я, как брошусь ему под ноги....
Так за разговорами достигли условленного места. Вскоре появился Валет. В руках у него был полушубок.
– Забирайте, пацаны, – он бросил его к ногам ребят, – подарок от любительницы мягко посидеть. Полушубок загоните Карге, а здесь деньги в вашу копилку, – Валет из кармана достал тряпицу, развязал её и в руки пацанам посыпались мятые, замусоленные рубли, тройки, пятёрки и червонцы....
Кольке, вдруг, жалко стало эту тётку, он представил её плачущую заламывающую руки... «Может, у неё дети, может, от всей деревни приехала продавать...».
– Ладно, пацаны, пошли на малину к Карге, я сегодня проставляюсь, эх-х, гуляем..., – сказал Валет, однако не было в его глазах той лихости, той бесшабашной весёлости, которая заражала окружающих.

Во дворе старухиного дома ребята увидели две подводы. Лошади стояли не распряжённые.
– Кто у тебя, Марго? – спросил старуху Валет.
– Хват со своими куда-то сготовился, – прошамкала Марго.
За большим столом сидел Хват, вокруг него сгрудились четверо подельников, среди них были Пескарь и Угрюмый. Они что-то обсуждали. На столе стояла раскрытая, но непочатая бутылка водки.
– Привет честной компании, – Валет прошёл к малому столу и, бросив на него пачку денег, сказал: – Марго, водки, пацанов хорошенько покорми, у меня сегодня отвальная, всех приглашаю.
– Хе-хе! Валетик свою банду привёл, гулять будут..., – хихикнул Пескарь.
– Ша! – прервал Пескаря Хват. – Наслышан я, Валет, что ссучился ты, записался добровольцем в Красную Армию. Правда?
– То, что записался воевать добровольцем, правда, Хват, а сукой никогда не был.
– Так что же, пойдёшь защищать Советскую Власть? А что она тебе такого хорошего сделала? Может, ты получил благословение от своих расстрелянных этой властью родителей?
– Нет, Хват, защищать я иду не власть, а свою Родину. Мой родитель был офицер и уж не сомневайся, благословение я у него получил бы.
– Врёшь, Валет, какими бы красивыми словами ты не прикрывался: Родина, Отчизна, – ты всё равно будешь защищать власть, а вору всё равно при какой власти воровать, и она, эта власть, советская или немецкая, будет давить тебя.
– Я русский! Пусть вор, но русский вор и не хочу жить при немецкой власти.
– Слышь, Хват, может на ножи его, – прогнусавил Пескарь.
– Заткнись, – рявкнул на него Хват, затем обратился к Валету: – Хватит нам собачиться, предлагаю не пыльную работу, дело плёвое, само в руки идёт, вагончик с продуктами надо взять. Потом можно полгода в потолок плевать, а ты воюй на здоровье. Помощь твоя нужна, а пацаны пусть на шухере постоят.
– Нет, Хват, помогать я тебе не буду. А пацаны вот они, договаривайся.
– Ну, на нет и суда нет, а о наших понятиях, Валет, мы ещё потолкуем, – сказал Хват и поманил пальцем мальчишек. – Пацаны, есть дело, надо постоять на шухере, пока мы вагон перебросаем. Не сдрейфите? А я не обижу.
Хват ужасно не нравился, и не хотел Колька ему помогать, но он боялся его. «Если бы я был большой, как Валет, а лучше, как Петя, я бы сказал ему: – Катись колбаской…».
– Не сдрейфим, – за всех ответил Серёжка Шепелявый.
Хват стал давать наставления, как действовать на шухере.
– Так, пацаны, охраняете три направления: со стороны вокзала, со стороны депо и со стороны моста. Если увидите ментов или солдат, то кричите во всё горло и дёру. Если поймают, то говорите, что проходили мимо, испугались, вот и бросились наутёк….
– Со стукачами у нас разговор короткий, – влез в разговор Пескарь, – пику в бок и шито-крыто….
– Не пугай пацанов, – прервал его Хват, – но он, в общем-то, прав, мы не любим фискалов, – и он продолжил наставления. – Если всё будет нормально, то вы услышите три коротких посвиста, – он показал, как это будет, – значит, дело сделано, и вы разбегаетесь. Понятно, пацаны?
– Понятно, – опять за всех согласился Шепелявый.
– Сейчас всем ужинать и отдыхать до двенадцати, – закончил Хват.
– А водочки? – Писклявый потянулся за бутылкой.
– А водочку потом, после дела, злее будете, – перехватил бутылку Хват. – Марго! – крикнул он хозяйке, – убери бутылку и щей давай, понаваристей.

В полночь Хват разбудил ребят. Мальчишки с вечера заснули у стола, где ужинали и теперь, позёвывая, собрались возле Валета. Валет так и не ложился. Он сидел на диване и тихо перебирал струны на гитаре.
– Слышь, Хват, – обратился он к бандиту, – ты пацанов не трогал бы, дело, наверняка, мокрое.
– Пацанам наука будет, а ты фраерок о себе побеспокойся. Ещё не передумал, может, с нами пойдёшь?
– Нет, – ответил Валет.
– Тогда дождись, если не мандражишь, толковище серьёзное будет, я с тобой ещё не договорил, – угроза звучала в его сиплом и неприятном голосе.

Кольке досталась охрана направления со стороны моста. Угрюмый отвёл его в конец состава. Там Колька залез под вагон, устроился поудобнее и стал вглядываться в ночную мглу. Вскоре его стала бить крупная дрожь, трясло от ночной прохлады, но больше от страха. А ещё его мучила совесть. Он стал помогать ворам, он сам стал вор. Что бы сказал Петя? Как он будет смотреть в глаза братьям? Рядом с собой он увидел клочок бумаги. Он взял его в руки. Это была газетная вырезка, его газетная вырезка. На ней был изображён Гитлер со сворой своих министров и генералов на повадке. «Где-то рядом дяденька Артёмий Степаныч..., надо найти его и рассказать...». Колька вскочил и побежал вдоль вагонов туда, куда ушёл бандит Угрюмый. Вдруг он споткнулся, на дороге лежало человеческое тело. Пересилив страх, Колька подполз к нему и заглянул в лицо.
– Дяденька Аартёмий Степаныч? Дяденька Артёмий Степанч, вы слышите меня, там воры, там воры, дяденька..., – повторял Колька и теребил его за рукав.
Из безвольной, податливой руки выпала баночка, наполовину наполненная махоркой, на груди растеклось красное пятно. «Они убили дяденьку Артёмия Степановича, они убили Сеньку, они хотят убить Валета, они фашисты, нет, они хуже фашистов, они предатели...». Рядом с телом Артёмия Степаныча лежала винтовка, и Колька поднял её. Он уже не трясся, не боялся этих бандитов, он знал, что надо делать. Колька передёрнул затвор и пошёл на звуки. Мальчишки того времени много знали об оружии. Колька никогда не держал в руках винтовку, зато он видел, как на уроках военного дела обращались с ней его братья, как стреляли на полигонах призывники, поэтому передёрнуть затвор у него получилось автоматически, как будто, так и надо.
Вот он этот вагон, где орудует Хват со своей бандой. Дверной проём зияет чернотой, и там копошатся тени. Колька, не целясь, выстрелил в эту черноту.
– Вот вам фашисты, бандюги, за Артёмия Степаныча, за Сеньку..., вот вам...
– Гадёныш, ну-ка брось винтовку, – голосом Хвата, закричала зловещая тень, появившаяся в проёме двери вагона.
Колька выстрелил в эту тень. Он хотел стрелять ещё и ещё, но затвор винтовки перекосило, и он не поддавался. Вдруг сноп искр посыпался из глаз, в голове всплыло красно-бордовое пятно, и Колька потерял сознание.

Звук нарастал, приближался издалека, как эхо, когда крикнешь в колодец и, вдруг, словно включили громкоговоритель, Колька услышал громкий смех, разговоры. Он открыл глаза. Белый потолок, кровать, белые простыни. Голова тяжёлая и большая. Колька потрогал руками голову – как шар, перебинтована. Шум стих. На него смотрели десятка два улыбающихся, сочувствующих глаз.
– Старшой, герой твой очнулся.
К кровати подошёл высокий мужчина в милицейской форме с тремя кубарями в петлицах. Колька узнал его, узнал и всё вспомнил.
– Николай Григорьевич, дядя Коля, вы поймали их? Они Артёмия Степаныча убили, Сеньку под поезд... – взволновано заговорил Колька.
– Не волнуйся, Коля, мы поймали их, с твоей помощью всех поймали, теперь их будет судить трибунал по законам военного времени, – Николай Григорьевич ласково погладил его по забинтованной голове. – Не болит?
– Не-е, только шумит немного.
– Это Угрюмый тебя, но ты молодец, крепкий сибирячёк, а Хвата ты ранил в плечо.
– Дядя Коля, а мои дружки Щербатый…, вернее, Серёжка с Кирькой, что с ними?
– Серёжа и Кирюша ещё увидят тебя. Их определили в детский дом, здесь в Новосибирске, хороший детский дом.
– А, Валет..., что с ним? Он хороший....
– Александр Меньшиков, рядовой Меньшиков, в составе вновь сформированной Н-ской дивизии сейчас едет на фронт.
– Дядь Коль, а сколько я здесь..., ну...? – спросил Колька.
– Находишься ты, Коля, в палате военного госпиталя, вокруг тебя раненные бойцы и лежал здесь, так сказать в коме, три дня. О твоей удивительной способности отключаться на неопределённое время ребята рассказали, Серёжа и Кирилл. Доктор объяснил, что есть такая защитная реакция у организма... Ну, ладно, Коля, вон тебе завтрак несут, а я подойду попозже, – уже в дверях палаты Николай Григорьевич остановился и помахал Кольке рукой, – выздоравливай, тебя ждёт сюрприз.
– Оклемался, родненький, дай я тебя покормлю, – пожилая нянечка склонилась над Колькой.
– Тётенька, я сам могу, – Колька приподнялся на локтях.
– Лежи, лежи, пострел, вот врач посмотрит, тогда будешь сам, а сейчас ешь-ка с ложечки.
Колька с удовольствием съел гречневую кашу и выпил компот. Было так вкусно, как никогда, только неудобно перед ранеными бойцами «Кормят, как маленького ребёнка, с ложечки».
После завтрака Кольку осматривал врач, сухонький старичок с бородкой клинышком.
– Головка не болит, не тошнит, слабости не чувствуете?
– Не-а.
Доктор заглянул ему в зрачки, ощупал руки, ноги, послушал трубочкой спину и грудь, затем сказал:
– Молодой человек, да у вас отменное здоровье, на вас раны заживают, извините, как на собаке, но с недельку придётся полежать, – и добавил сопровождающей его свите врачей, – мальчику усиленное питание.
Доктор ушёл, а к Кольке началось паломничество. Один раненый принёс яблоко, другой конфету, третий свежий огурчик... – натащили целую тумбочку. А потом расселись вокруг, и пошли разговоры.
– Прослышали мы, дружок, что на фронт хотел сигануть? – говорил солдатик без ноги на костылях. – А как ранют тебя али ищё хуже убьють? Ты о папке с мамкой подумал? Тута взрослому на войне туго, а ты...
– Нету у меня папки и мамки..., – но Кольку уже никто не слышал.
– Да они разве думают о папке с мамкой...
– Не, мужики, если дети да бабы на защиту нашей страны стали, то ни в жисть Гитлеру нас не победить. Вот у нас в роте санинструкторша была, совсем девчонка, ей бы в куклы играть, а она нас мужиков с поля боя выносила, плачет, а сама тянет....
– Тебя такого борова попробуй вытяни, жилы порвёшь. В тебе пудов2 пять, поди, будет.
– А почему была-то?
– Убило её, когда фашисты окружили, подорвала гранату...
– А я бы запретил баб в армию брать, им рожать надо...
Вот под эти разговоры Колька и уснул. Потом был обед, а после обеда пришёл Николай Григорьевич и Колькины друзья: Серёжка и Кирька. Кирька, как обычно молчал, зато Серёжка тараторил безумолку.
– Меня и Кирьку в детдом определили. Там здорово. Кормят от пуза, во, форму выдали. А ефё там мастерские есть. Мы детали для самолётов будем делать. Нам уфе давали попилить, только у нас пока не офень полуфается. А в сентябре в фколу пойдём, нас уфе записали. В обфем, классный детдом, не то фто в Саратове, – Серёжка склонился к Колькиной голове и перешёл на шёпот. – Там у вокзала, когда нафали стрелять (мы фе не знали, фто это ты стреляефь), мы деру дали. У старуфи в доме нас встретил Валет, сказал, что мы плофие друзья, раз тебя бросили, и пофёл тебя искать. Утром к старуфе менты пришли. Столько добра у неё было, аф в мафину не влезло, в подполе был целый продовольственный склад. А Фвата к ментам Валет приволок. Фват совсем было убефал, но Валет его нафёл, он думал, фто тот тебя убил.
– Хватит секретничать, – прервал Серёжку Николай Григорьевич, который стоял у окна и зачем-то изредка посматривал на улицу. – Ну, Коля, соберись, это мой сюрприз.
Дверь в палату отворилась. На пороге стояла Вера. Она с тревогой осмотрела палату, увидела Кольку и со слезами бросилась к нему.
– Коленька, живой, мальчик мой, ты жив...
– Ну, ребятки, пойдёмте, – Николай Григорьевич подхватил ребят и заспешил к выходу, – к Коле мама приехала, нет, не похожа она на маму, скорее всего, это сестра, но всё равно им надо побыть одним.
– Это тофно сестра, у Кольки мамки нет,– подтвердил Сергей.
Колька обрадовался появлению Веры, на глаза нахлынули слезы, и он усиленно затёр их руками, ему захотелось домой, в семью, хотелось крикнуть, чтобы слышали все: «Это моя мама!».
Через неделю Николай Григорьевич и ребята. Серёжа с Кириллом, провожали Веру и Колю домой в Топки. Ребята обнялись, пожали друг другу руки и поклялись, что не забудут дружбу и когда-нибудь обязательно встретятся. Затем к Коле подошёл Николай Григорьевич. Он порылся в кармане, достал маленький ножичек с зеленой перламутровой ручкой и протянул Кольке.
– Твой, тот самый, я конфисковал его у того же перекупщика краденого, у Цыгана. Теперь он надолго сядет в тюрьму.
– Спасибо, дядя Коля.
Поезд тронулся, а Колька ещё долго стоял на площадке вагона и махал своим новым товарищам. Впереди были три года войны.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА

– Дядя Коля, а вы встречались с Серёжей и Кириллом? – спросил я.
– А как же, конечно, встречался, мы ведь поклялись. Мы и сейчас дружим и через четыре-пять лет встречаемся здесь, в Новосибирске у Серёжи Круглова, приезжает Кирилл Липков, и я подтягиваюсь. Вот смотри, – дядя Коля из внутреннего кармана пиджака достал фотографию, на которой были изображены три бравых мужчины, – 1983 год, нам здесь по пятьдесят лет. Тот, что слева, высокий, стройный, как ты понял, Кирька Длинный, капитан дальнего плавания, сейчас на заслуженном отдыхе, живёт во Владивостоке. Справа от меня, слегка располнел, Серёжка Щербатый, заслуженный учитель России, можно сказать, бессменный директор лучшего в стране детского дома, живёт в Новосибирске. Ну, а в центре ваш покорный слуга, здесь я после Афгана, за два года до демобилизации из Вооруженных Сил.
– А Николай Григорьевич, Саша Меньшиков, вы о них что-нибудь узнавали?
Да-а, – вздохнул дядя Коля, – хорошие были люди, хоть из разных антагонистических прослоек общества. Погибли они, погибли на Войне. Николай Григорьевич под Кенигсбергом, Валет – Саша Меньшиков под Сталинградом, я запрос на них делал в архив Вооруженных Сил. А вот о Любе, которая спасла меня от гибели, я ничего не узнал, сгинула, наверно, в лагерях.
– Ребята, к столу....
– Пойдём племянник, общий сбор, твоя мать волнуется, – и крикнул: – Мы идём, Вера!
За столом, поставленным буквой «П», собралась огромная семья Зиминых.
– Ну, академик, начинай, – дядя Коля слегка толкнул в бок соседа, в строгом костюме-тройке с копной рыжеватых седеющих волос.
– Есть! Полковник. – Дядя Павел поднялся, постучал ложечкой по краю бокала, – прошу тишины, – выдержал паузу и начал: – Вера, спасибо тебе, что собрала нас вместе, но прежде чем поздравить тебя с юбилеем хочу помянуть своих братьев: Петю, Тиму, Филиппа – ваших мужей, отцов и дедушек, безвременно ушедших от нас...».
Шёл 2003 год.