Крымские хроники бандитского периода 3 глава

Виктор Викторович Сапогов, главарь одного из крупнейших мафиозных кланов Крыма, выехал со своей станции техобслуживания, что на улице Красных Партизан, на серо-серебристой представительской «Ланче». Сзади шел джип с охраной. Автомашины на большой скорости направились к выезду из города и, конечно, никто из пассажиров не заметил, как подросток, сидящий на скамейке в скверике, открыл портфель, сунул в него руку, чем-то щелкнул и сказал в нутро школьного портфеля несколько слов.
На выезде из столицы еще один щуплый паренек произвел незамысловатые манипуляции с передающим устройством, упакованным в полиэтиленовый пакет.
За Низовым рынком, где после стационарного поста ГАИ кончалась черта города,  кортеж из двух автомобилей набрал большую скорость и пошел по осевой трассы, распугивая встречных и попутных.
В районе Лозового с проселочной дороги вслед кортежу вырулил новенький алый мотоцикл «Ява». Водитель и пассажир были в шлемах с черными забралами, вдобавок пассажир держал в руках большую спортивную сумку. Несмотря на огромную скорость «Ланчи» и джипа, «Ява» стремительно, как стоячих, нагнала их, обошла джип и поравнялась с «Ланчей». В руках сидящего сзади мужчины в черной кожаной куртке и спортивных брюках трепыхнулась сумка и отлетела назад на дорогу, обнажив автомат Калашникова. Загрохотала первая очередь, брызнули стекла «Ланчи», облако черного порохового дыма отлетело на оскаленное рыло джипа. Вторая очередь, гораздо более длинная, изрешетила всю боковину «Ланчи», разворотила тела водителя, Виктора Сапогова и его охранника. «Ланча» резко нырнула вправо и ушла в кювет на столкновение с опорой троллейбусных проводов. Третья автоматная очередь ударила в лобовое стекло джипа, легко ранила водителя и срезала ревущую в салоне музыку. После этого стрелок кинул автомат на дорогу и мотоцикл на чудовищной скорости с ревом ушел вперед и практически мгновенно скрылся из вида.
В лесу за Лозовым, на самой верхотуре улавливающего тупика «Ява» свернула с дороги, некорое время ревела между деревьями и наконец стала. Дальше шел уже густой бурелом. Пассажир снял шлем, бросил его на мшистую почву, стянул кожаную куртку. Водитель заглушил мотор, тоже снял шлем и оказался совсем молодым человеком, почти подростком. Руки его дрожали. Старший подбородком указал на огромный мшистый валун меж деревьями. Подросток нырнул за камень, вытащил оттуда сумку с одеждой. Быстро переоделись. Главарь открутил пробку бензобака, перевернул мотоцикл, давая стечь бензину на брошенную одежду. Паренек аж скривился от жалости – такой мотик погибает!
- Сенсэй, ну можно хоть шлем оставить?! – умоляюще простонал он. – Такой
классный!
Сенсэй только усмехнулся, кидая спичку.
* * *
«Более двухсот тысяч лет назад на территории, занимаемой современным Средиземноморьем, произошло разрушительное землетрясение чудовищной силы. Сумма ущерба составила поистине астрономическую цифру в 150 миллиардов долларов США».
«Крымский обозреватель» 2 августа 1998 г.



АСТРАЛЬНЫЙ КАРАТЭК СЛАВА ЛАЩЕНКОВ (продолжение)

Следователя на месте, конечно, не оказалось. Вызвал свидетеля к 10-00 и забыл. На шестом этаже здания УВД царила тишь и прохлада. Я побродил по длинному ментовскому коридору с сиротскими дверьми в облупившейся краске. Даже дверь начальника управления по борьбе с организованной преступностью была такая же хлипкая и облупившаяся. Зато к каждой филенке гвоздем прибита бутылочная пробка, полная зеленого пластилина, - для опечатывания. Ну, посидел на раздолбанном голенастом стульчике на лестничной клетке, которая служила ментам курилкой, посчитал окурки в банке из-под пива, послушал, как заунывно гудят огромные осенние мухи, поматерился про себя и собрался было уходить, как вдруг послышались шаги и появился капитан Карков - полный, лысоватый, с отсыревшим круглым лицом. Нечистая совесть и подъем пешком на шестой этаж изнурили его окончательно. Он тяжело переводил дыхание, утирал пот со лба грязной бумажной салфеткой, и только махнул мне рукой, приглашая следовать за ним.
 В кабинетике, где кроме старого стола и стула стоял еще железный несгораемый шкаф, да висел японский настенный календарь с полуголой девицей, он кому-то позвонил по телефону, потом без долгих слов полез в стол, вытащил кусок раскатанного пластилина и предложил сделать отпечаток моей кроссовки. Недоумевая, я тем не менее приложил стопу. Все так же отдуваясь, капитан Карков полез в  сейф, достал оттуда завернутый в целлофан бурый лапоть засохшей грязи с отпечатком подошвы  и принялся сравнивать с моим оттиском. Я принюхался и не поверил ноздрям своим: то был кусок черствого человеческого кала!
- Ничего себе, - осторожно говорю, - у вас вещдок!
- Вещдок самый качественный, - заверил славный следователь Карков, кряхтя и
отдуваясь. – Совпал бы протектор, загремел бы ты на десятку!
- Позвольте, - пытаюсь я возразить, - я свидетель, а не обвиняемый!
Капитан спрятал свой странный вещдок в сейф, сел. Под мышками его синей рубашки проступили круги пота.
- Любой свидетель может стать обвиняемым. И наоборот, - философски
заметил он, посвистывая бронхами.
Пока мы так вежливо беседовали, в кабинет вошел невысокий крепыш с мощным артикуляторно-речевым аппаратом на лице. Сквозь короткий бобрик черных волос светились два белых незаросших шрама слева над виском. По его рукопожатию я понял, что при желании он может поступить с моей ладонью, как винодел с кистью винограда при выжимке особо ценных сортов вина. Подобных людей из органов и спецслужб словно делают в одном инкубаторе. И манеры у всех похожие. Цепкий долгий взгляд светлых глаз прямо в зрачки собеседника, выражение лица такое, словно знает о тебе самое стыдное, но не скажет.
- Евгений э-э Александрович, - сказал славный следователь Карков, - вот Илья
Александрович, наш коллега из параллельных структур, заинтересовался вашим случаем, он у нас по молодежной проблематике. Побеседуйте с ним, пожалуйста, а я ненадолго отлучусь.
Карков вышел.
- Просто Илья, - сказал мой новый визави. Посидел молча. Вдруг
процитировал: «Когда в Крыму над городами повисли долгие дожди, и вечера мы коротали, как море коротает штиль…» А, Евгений Александрович? Знаем классику?
Я удивленно посмотрел на него – ба, еще один поклонник! Может, хоть этот
поможет из уважения к искусству!
- Знаем, знаем классику, – улыбаясь, продолжал «просто Илья». – Так вот,
Евгений Александрович, в рамках органов безопасности я курьирую молодежную преступность. - Привскочил, выдернул из-под себя стул, крутнул его в воздухе и сел верхом, упираясь в спинку локтями. – Нас серьезно беспокоит мониторинг преступности в подростковой среде.
- Я не говорил, что на мой бар напали подростки, - возразил я.
- Но вы  ведь сказали, что на ваш бар совершили нападение молодые люди,
ведь так? Не могли бы вы рассказать поподробнее, как они выглядели, как себя вели, не называли ли каких-либо имен и кличек. Это очень помогло бы следствию.
И охота дебилам выражаться заумно - «беспокоит мониторинг», «курьирую преступность». Я почувствовал презрение к этому недалекому парню, но внешне ничем его не выразил, вежливо пересказал знаменательные события погрома.
- Ну, а в чем может быть причина нападения, по вашему мнению? – спросил
особист, когда я замолк. - Что значит фраза из записки «Закрывайте ваш «талибан», иначе всем конец»?
- Не знаю. Для меня это тоже загадка.
- Да? - скептически сказал Илья и повел выпуклыми ноздрями, словно
принюхиваясь к моему вранью. - Евгений Александрович, - после недолгого молчания сказал он, - у любого события есть своя причина. Если на вас напали, то это может быть либо рэкет, либо бандитизм, либо что-то третье. Что именно, я и хочу уточнить, чтобы следствие не пошло по ложному пути. Варианты рэкета и бандитизма вы отрицаете, значит что-то третье?
- Может быть, элементарное хулиганство? - подсказал я.
- Да нет, не похоже. Хулиганы не пишут такие записки. Вы подумайте, Евгений
Александрович, что такое «талибан». Ваш бар так называется?
- Нет, бар мой называется «Гольф», «Гольфстрим», а талибан - это что то из
Афганистана.
- Это-то я прекрасно знаю, служил. Так вот, «талибы» по-афгански значит
«студенты». Насколько я понимаю, нападавшие предлагают вам прервать некие отношения со студентами?
- Студенческий период остался у меня в далекой юности, - попытался я съехать
с темы.
- Но какие-то отношения с нынешними студентами вы поддерживаете?
Я пожал плечами.
- С их лидерами?
- Так, шапочные знакомства.
- Фамилия Лезов вам ничего не говорит?
- Как же не говорит, он в моей группе играл. Сейчас заделался в Университете
каким-то профоргом… Постойте, вы что, хотите сказать, что бар разгромили из-за студентов?
- Буду с вами откровенен, Евгений. У нас есть сведения, что наши крымские
«талибы» во главе с вышеуказанным Сергеем Лезовым ступили на скользкую дорожку подрывных действий. Они воображают себя карбонариями и всяческими Оводами, а на самом деле элементарно выполняют «заказы» своих настоящих руководителей - небезызвестного криминального авторитета Димы Чугунка, Зюзи и других и иже с ними. Вот такое нехорошее получается чахохбили.
- Насколько я знаю, Чугунков - депутат Верховного Совета Крыма и
возглавляет комиссию по борьбе с организованной преступностью.
Оперативник поморщился, изобразив лицом, что не надо, мол, прикидываться дурачками.
- Евгений Александрович, - сказал он, поглядывая на часы. - Мы знаем, что
талибы многие свои заседания проводили в вашем баре. Ваш «Гольфстрим» стал их штаб-квартирой. Нам до конца не ясна лично ваша роль в этой подрывной организации, но хочу вас предостеречь, чтобы и вы не ступили на скользкую дорожку. Государство не вечно будет пребывать в параличе. Уверяю вас, скоро, очень скоро бардак закончится и всем придется отвечать по делам своим. Я знаю вас как замечательного музыканта и поэта, даже знаю наизусть некоторые ваши стихи, и поэтому, из чисто дружеских чувств, хочу вас предостеречь от втягивания вас в этот балаган-талибан. Студенчество испокон веков было рассадником смутьянства, они и царя убили и ввергли Россию в гражданскую войну. Смутьянство надо выжигать каленым железом. Я предлагаю вам помочь нам в прижигании язв. Этим мы убережем Крым от потрясений, обеспечим нашим старикам спокойную старость, детям - возможность спокойно ходить в школы. Уверяю вас, студенчество используют как таран в своих целях преступники для того, чтобы прорваться к власти и свалить неугодных. Милиция - единственная преграда на их пути. Необходимо нейтрализовать главарей, и тогда судьбы многих мальчиков и девочек, вовлеченных в это движение, не будут сломаны. Разве это не благородная задача?
- Благородная, - согласился я.
- Вот и якши! Значит, вы согласны сотрудничать в достижении благородных
целей! – обрадовался Илья и протянул руку, чтобы рукопожатием закрепить союз. Я руки не подал.
- Вы что, грубо говоря, предлагаете мне «стучать»? – я постучал по столу и
изумленно вздернул бровь, словно не мог поверить, что грязное предложение поступило от такого респектабельного товарища. Моя дурашливость могла бы спустить дело на тормозах, но не тут-то было!
-    Евгений Александрович, - сказал мой собеседник, сузив глаза, - скажу вам откровенно. Если бы я родился в начале века, я бы пошел работать в охранку. И организовал бы «черную сотню». Понимаете? – лицо его как-то странно окаменело, превратившись в барельеф. Глядя на него, можно было поверить в существование нового вида спорта – лицевого бодибилдинга: накачанные скулы, вздутые желваки, крутые изгибы бровей, бугры надбровных дуг. Во, надо запатентовать этот вид спорта, чтоб конкуренты не перехватили. Представляете, такой лицевой Шварценнегер? А какие рожи можно корчить!
- Я бы самолично резал большевиков, – злым шепотом продолжал Илья. – Я бы
им такое нагасаки устроил, что… И тогда бы революции и гражданской войны с ее миллионами жертв не было! Слюнтяйство приводит к большой крови! Ваши университетские талибы – это нынешние большевики. Это экстремисты, они ведут к новым беспорядкам, к новым мятежам и погромам. Погибать будут наши матери и сестры. Убивать будут наших братьев, одетых в серые шинели. Это надо прекратить! В зародыше. Мы уничтожим эту мерзкую плесень на теле народа, пока она не превратилась в гнойную язву. С вашей помощью или без вашей помощи, но уничтожим! Чтобы у нас не было новой гражанской войне, новых репрессий и массовых убийств! – он почти кричал под конец тирады, нагрянув в мое лицевое пространство своими раздутыми ноздрями и яростно выпученными глазами. Я отпрянул в недоумении, чего это он с таким жаром и мрачным огнем в глазах орет о простейших вещах. Что-то в его облике показалось мне пугающе странным, зациклился он, что ли, на этих своих идеях о борьбе с подрывным элементом. Мент-маньяк с манией преследования? Повсюду видит заговоры и беспорядки?
- Вот вы говорите «уничтожим», - попытался я переключить его в другой
регистр, - это ведь тоже репрессии.
- Мы уничтожим только плесень, повторяю вам, только гниль эту мерзкую
счистим! – прорычал он, стуча здоровенным кулаком по спинке стула. Я обратил внимание на то, какие у него грубые суставы и корявые в наплывах мозолей большие пальцы.
- Сталин тоже говорил, что мы уничтожаем кучку отщепенцев, - сказал я, - а
дальше, мол, начнется хорошая жизнь. Результат известен.
- Да все правильно Сталин делал! Уж он-то знал, кого надо вырезать, сам из
них вышел. И всю эту гангрену, всех старых большевиков вырезал под корень. Потому что они, эти вечные бунтари и смутьяны, могут только разрушать, а ему надо было строить го-су-да-рство! И я вам предлагаю помочь нам и остановить молодых и горячих придурков, которые по указке бандитов выведут молодежь на улицы и бросят на ОМОН. Я точно знаю, какие они планы вынашивают. Их начали мочить, всю эту бандитствующую клоаку, так они не остановятся ни перед чем, лишь бы удержать свою преступную власть. И мне нужен от вас четкий ответ – вы согласны или нет?
- Я думал, меня пригласили в милицию, чтобы сообщить о результатах
расследования, а вы меня элементарно вербуете, - заразившись его раздражением, вспыхнул я. - Я на органы не работал в советские времена, тем более не буду и сейчас! Да, студенчество - стихия опасная, но студенты - это дрожжевая закваска общества, без них все так бы и гнило, как болото. Вот пусть и тряхнут как следует наше долбаное государство, чтоб хоть жопу себе почесали, да сделали что-нибудь для простого народа. А то ведь воруют миллиардами, а вы их охраняете. И наверное, за малю-юсенькую зарплату, не так ли?
Я перевел дыхание. Илья помолчал.
- Как я понимаю, вы отказываетесь от сотрудничества, - сказал он. – Ну, что ж,
дорогой товарищ. До радостных встреч. Дискуссию мы все-таки, надеюсь, продолжим.
Он вышел, так же стремительно, как и появился. И тут же вернулся следователь
Карков, словно ждал в коридоре. Сел, отдуваясь, сказал:
- Ну и что прикажете с вами делать?
- Расследовать!
- Так вот, есть такая версия, что вы сами затеяли драку в баре, а теперь вешаете
на нас дело о разбойном нападении, чтобы списать бой посуды, а? Как вам? Я ясно излагаю?
Я застыл с открытым ртом вне себя от возмущения –  значит, не поддался на вербовку, ну и разбирайся сам с бандитами! Хотел было разораться, но вдруг понял, что это бесполезно.
- Вы что, отказываетесь вести это дело?
- Забирайте ваше заявление и разойдемся тихо-мирно. У меня таких дел на шее
висит, - он похлопал себя по жирному загорбку, - три десятка.
- Но ведь было нападение. Немотивированное нападение с угрозами. Я же
отдал вам записку. И все остальные свидетели подтверждают мои слова!
Он пристально осмотрел мое измятое лицо, повел ноздрями.
- Алкоголь злоупотребляли, - констатировал. - И чесночком закусывали.
Верно?
Я был несколько сбит с панталыку. Капитан посоветовал.
- Никогда не пользуйтесь после чеснока с водкой мятными жвачками, они
только усиливают запашок. Лучше семечки. Или полстакана собственной мочи.
- Спасибо за совет, - только и нашелся я.
- Записку вы могли написать и сами, верно? У вас что-нибудь украли?
- Нет. Но ведь все побили!
- Вот видите - была драка, - устало сказал он. Мы посидели молча. Внезапно он
прошептал, пригнувшись к столу и переходя на «ты».
- Своим заявлением, парень, ты включаешь машину, которую уже не сможешь
выключить. Эта машина тебя сжует, проглотит и переварит. Кем ты будешь после переваривания? Подумай. А пока что я тебе по-хорошему советую забрать заявление и  написать отказ, понял?
Я вспомнил о каловом вещдоке в его несгораемом шкафу, подумал, что у следователя теперь есть отпечаток моей кроссовки, так что он при следующем своем утреннем стуле может запросто перевести мой оттиск на свой кизяк и измазать меня экскрементальными доказательствами на всю оставшуюся жизнь. Я махнул рукой и сказал.
- Давайте бумагу.
Пока я прел в прениях со следователем Карковым, пацаны насильно вымыли машину и затребовали пятьдесят гривней. Я отдал последнюю пятерку и пошел к Славе в редакцию. Просто попить с бодуна «классное кофе». Именно так он сулил - «классное кофе». Когда я поправил орфоэпию, Слава надменно заявил, что прекрасно знает, какого рода слово «кофе», но произносить его так в условиях жесточайшего экономического кризиса, когда страдает народ, было бы верхом снобизма.
В приемной за стильным бюро сидела потрясающая блонди с приветливым декольте и неприветливым личиком измученной приставаниями красотки. Она пропустила меня в кабинет «Вячеслава Ионовича» только после предварительного доклада. Щуплый Слава утопал в огромном кожаном кресле бордового цвета, положив ноги на роскошный светло-серый стол, уставленный элегантными офисными штучками-дрючками, в работе никчемными, но подчеркивающими благосостояние хозяина. Два кресла поменьше по-проституточьи раскрывали посетителям глубокие кожаные лона. Справа в глубокой нише по-бляжьи вальяжно развалился такой же бордовый кожаный диван. Весь гарнитур тянул штуки на три баксов. Выставляемая напоказ роскошь вызывала  раздражение.
- Ну, что ж, «просто Лащенков», устроился ты неплохо. Диван для секретутки?
– осведомился я, усаживаясь, развязностью разгоняя скованность.
- Не обязательно. Это у меня тоже кресло-кончалка! - и Слава с ухмылкой
откинулся в мягко спружинившем лежбище. Скупец! Даже смеется, втягивая воздух в себя.
Мы полыбились, радуясь собственной пошлости, после чего я кратко изложил свои страсти по УВД.
- Оч-чень интересная информация, - сказал он, что-то записывая в настольной
книжке с золотым обрезом. - Я сейчас готовлю «бомбу» для Охрима. Какие все же сволочи, заставили забрать заявление! Улучшают показатели! Это у них нормальная практика. Ничего, мы им этого не спустим! Ты знаешь, что я член депутатской комиссии по законности и правопорядку? Обращайся! Я твоим делом лично займусь! Вот недавно, у супермаркета «Триумф» ночные тати разломали пластиковый рекламный щит на въезде в город, со стороны московского шоссе, ну ты видел! Ну так вот, Поламишев написал заявление, - знаешь Поламишева? ну, бывший зампред, сейчас директор «Триумфа», с итальянцами, - а Охрим ему - проверку! Арестовали супермаркет, изъяли документы. Тот побегал-побегал, провентилировал ситуацию и узнал, что менты на него стрелки перебили - дескать, Поламишев вешает на них «глухарь». Так бедняга побежал в УВД, еле умолил отдать ему заявление, написал, что щит разрушен ураганом. Когда у нас был ураган в последний раз, не помнишь? То-то! Ну ничего, скоро мы Охрима сковырнем!
- То есть он будет «в снятом виде»?
- Вот-вот! - хохотнул Слава.
- А не боишься с ментами связываться?
Слава усмехнулся с видом небожителя, которому смешны страхи простых смертных. Чинно семеня, длинноногая секретарша внесла подносик с двумя чашечками кофе.
- Ирунчик, спасибо! - игриво  поблагодарил ее шеф. Ирунчик состроила милую
гримаску, показав порченые зубки.
- Девушка тоже в «снятом виде»? - поинтересовался я, глядя  вслед
покачивающимся бедрам.
- У меня все в «снятом виде», старик! - Слава победно отчмокнул глоток кофе.
– Так говоришь, «Гольфстрим» разгромили, а менты заставили забрать заявление? - Поразмыслив, он безапелляционно заявил. - Значит, они и организовали нападение!
- А я думал ты! - дуплетом зрачков выстрелил я в его подглазья.
Слава откинулся в кресле-кончалке, изображая полную обескураженность, смешанную с искренней обидой.
- Ну-у-у, Женя, ты меня расстраиваешь. Мои виски покрылись благородной
патиной незапятнанного служения словесности. Зачем же подозревать мэтра журналистики в подобной низости? Разве я Шрам или Зюзя? Это же питекантропы. Они действуют на физическом плане. Надеюсь, ты осведомлен, что человек состоит из физического или так называемого грубого тела, а также из астрального, витального и ментального тел? Так вот, я практикую только астральное каратэ и никогда не унижусь до грубого физического воздействия. Это меня бы унизило. И поэтому с чистой совестью и незапятнанной репутацией возобновляю свое деловое предложение на музыкальном фронте и даже беру обязательство в рамках генерального контракта бесплатно отремонтировать твой «Гольфстрим». Или вот что – а продавай ты мне его со всеми потрохами, а? Все равно вы с супругой вроде как в разводе. И кроме всего прочего, настоятельно советую тебе принять предложение Сергея Лезова и возглавить молодежный избирательный блок «Будущее Крыма».
- Не понимаю, на черта я сдался тому же Лёзову в политике? Ну и
баллотировался бы в это болото самостоятельно, зачем меня тащить?
- Я тебе скажу одну простую вещь. - Слава отхлебнул кофейку. Встрепенулся. –
Кстати? Не выпить ли нам коньячку «Хенесси» за триста долларов бутылочка, а?
- Я за рулем.
- Я дам тебе визитку Гурнавы с его личной подписью. Ну, как хочешь. Так вот.
Лезова не любят. Выскочка, лезет во все дыры. Его только девки восторженные поддерживает, которые думают той извилиной, что между ног. Поэтому для широких студенческих масс нужен ты с твоей харимьзей. Харимьзей, - повторил он понравившееся слово.
- Харизма - это такая большая харя, что не обсерешь, да?
- Ну! - восхитился Слава. - Чем не генерал Лебедь?! «Харизма - харя»,
«баллотироваться в болото». Чувствуется закваска художника слова. И эта... как ее... харимьзя! Ха-ха-ха!
Не успел я сострить в ответ, как дверь открылась и в кабинет без доклада ввалился... вышеупомянутый Сережа Лезов! Как он меня здесь вычислил? Что за цепь странных совпадений и встреч?
После ссоры мы еще не виделись, поэтому поздоровались сдержанно. Но Слава тут же разрядил атмосферу, задушевным рассказом о нападении на «Гольфстрим». Лезов, ничего еще не слышавший, обалдел и набросился с расспросами. Я, между прочим, сообщил, что нападавшие искали именно его, славного лидера «Радикальных студентов», и даже оставили послание. Лезов, а затем и Слава, с интересом прочли предписание из «Химчистки».
- Ого! - сказал Слава. - Это архиинтересно! Это уже наезд!  Вам, ребята, нужна
помощь!
- Ради Бога! - поморщился я. - Что ты, Слава, лезешь во все дырки?! Не нужна
мне никакая помощь. Я сам разберусь! - и чуть было при этом не ляпнул о сегодняшней встрече с молодым абонентом «Чуда-юда».
Тут они с двух сторон насели на меня, нехорошо, мол, чураться старых товарищей, отказываться от помощи, предлагаемой от чистого сердца, давай, мол, решать все проблемы вместе, на столе каким-то образом оказался загодя подготовленный договор между «О.о.о. Обозреватель» и МЧП «Гольфстрим» о совместной деятельности в области шоу-бизнеса, нонпарелью шли строки об авторских правах, но я уже не стал в них вникать, мне все сделалось глубоко безразлично, я не глядя подмахнул бумаги, допил кофе и распрощался под предлогом срочных дел. Лезов крикнул мне вслед: «Подожди, я с тобой!», но остался в кабинете. Пусть там сами обстряпывают свои музыкально-политические аферы.
Охомутали, сволочи! С одной стороны, смалодушничал и почувствовал даже какое-то облегчение, а с другой... ну, не лежала у меня душа ни к Лащенкову, ни к «Радикальным студентам»! Предчувствие такое было, что добром это не кончится.
Секретарша чинно делала пальчиками точечный массаж клавиатуре компьютера. И-эх, так бы да по моим бы эрогенным точкам! Надо было и ее, сучку, в договор включить, чтоб обслуживала по мере поступления. Я стоял над ней до тех пор, пока не вынудил поднять хорошенькую головку с туго затянутым назад конским хвостом белесых волос.
- Где у вас можно снять писчую судорогу? - чинно спросил я. Она
непонимающе нахмурилась.
- Сортир где тут у вас? - рявкнул я. Ссать хотелось невыносимо. Секретутка
оскорбленно раздула ноздри маленького напудренного носика, но презрения внешне не выказала, вежливо показала подбородком в конец коридора.
- Вот спасибо! - я ломанулся в указанную сторону, крича ей через плечо. – А то
тут в парке туалет платный, так дорого! Хоть сэкономлю тут у вас! - и покатил по ковролану походкой городского юродивого. Сучка! Вся из себя! За стольник баксов небось уплетала бы за обе щеки! С улыбкой на ширине плеч!
Зашел в роскошный сортир - весь в блистающей плитке и дорогой  сантехнике, опустил на унитаз нежную бежевую крышку с вышитыми по дерьмантину розовыми цветочками и обильно оросил струей. Обоссал, да! Но - «в снятом виде», господа!
* * *
В актовом зале Мединститута идет встреча команды мединститута «Бригада скорой помощи» против сборной Университета «Непоседы».
- Так, «Скорую» вызывали?
- Вызывали.
- Что болит?
- Кошелек. (Смех в зале)
- Нет проблем, вырежем! (смех в зале)
- А мне уже вырезали.
- Что?
- Хвосты.
- И как?
- Вырезали хвосты, а вырезали… стипендию!
Песня акушера: «Может быть, выйдет, может быть, нет…»
Песня хирурга «Эге-гей, привыкли руки к топорам».
Выходит Веня Кулапчин, навстречу Журавлев.
Веня (громко):
- Ой ты, гой еси, добрый молодец!
- Какой я тебе “гой”! Гои в Израиле.
- Извини. Ой ты, гей еси, добрый молодец!”
- Какой я тебе гей, геи в баре “Голубая луна” тусуются! (смех в зале)
- Да, не зря пели – “эге- гей, привыкли руки к топорам”.
- Теперь я понял, почему на Руси главный клич был – “гей, славяне!” (смех в зале)
Вы не забыли почистить пальто, изделия из кожи, замши, крэка, нубука, натурального меха? Щадящие технологии при минимальных ценах. Симферополь, ул. Бела Куна, 5. Тел. 0652-26-52-24.
ВАЗ-21099, полный фарш. Цена 6000 у.е. Торг. Тел. 0652-524-050, вечером.
ВАЗ-2109, 1992 г, велюровый салон, деревянный руль, титановые диски, в отличном состоянии. Цена 2800 у.е. 0652-22-99-74. Виктор.
Сниму малосемейку, без мебели, недорого, с оплатой помесячно, на длительный срок. Без посредников. Порядок и своевременную оплату гарантирую. Тел. 0652-49-93-32.
В ШКОЛЕ

- Тёма, вставай, уже семь часов.
Мать проходит по комнате к шкафу, берет плащ и уходит в гостинную. На полу от двери до кровати лежит желтый прямоугольник света. За окном светает.
Как спать хочется! Не надо было вчера сидеть за компьютером до двенадцати. И тренировка вчера была ломовой, все тело ноет, хочется лежать без движения, долго-долго. Ну, хоть пять минут.
- Вставай, соня!
Мать успела умыться, одеться-накраситься и приготовить завтак. Полежать бы еще минутки две.
- Вставай!
Ну, одну минутку.
- Встанешь ты наконец?
Артем, страшно щурясь, бредет в туалет. Бр-р, какая холодная вода, аж зубы ломит.
- Артем, возьми на зубы теплую воду, я согрела,- кричит с кухни мать.
“Поздно, уже почистил”, - думает сын, натягивая брюки. Одевает с вечера выглаженную мамой рубашку.
- Иди есть, - зовет мать. Есть не хочется. Даже курицу. Но ничего не поделаешь:
мать где-то вычитала, что из дома нельзя выходить, не съев хоть кусочка пищи. “Желудок начинает поедать сам себя, - поясняет она, - от этого и появляются язвы. А у вас в школе такие нагрузки. Кушай”.
Артем вяло ковыряет яичницу.
- Ну, я пошла, - кричит из прихожей мать. Требовательно лает Дружок, мелкий
двортерьер, подаренный знакомыми. Он хочет гулять, но мать его не берет. - Не забудь покормить Дружка, - уже на пороге напоминает она. - В холодильнике лежит кусочек мяса для него.
Она говорит это каждый день. И каждый день он забывает покормить собачку. Так и сидит Дружок  голодный до вечера, до прихода матери.
В прихожей, наклонясь к трюмо с высоты ста восьмидесяти пяти сантиметров роста, Артем зачесывает назад длинные черные волосы, собирает сзади в хвостик а ля Стивен Сигал, смотрит на часы: “Ого, полвосьмого!” и выскакивает из дома. На бегу спохватывается, что забыл включить холодильник. Отец всегда по утрам отключал его, когда жужжал электробритвой. Да нет, включен холодильник, отец уже год как ушел из дома.
На остановке, как всегда, давка. Школа Артема недалеко от завода, на работу едут сотни людей. Приходится втискиваться. Но он уже привык. Раньше жили рядом со школой, он ходил пешком, а потом отцу дали новую квартиру, Артем школу не захотел менять и вот уже пять лет ездит с пересадками. Это даже увлекательное занятие - ездить в троллейбусе. Едва с невероятными усилиями закроют двери, а водитель при этом минут пять орет в микрофон, призывая потесниться и дверь освободить, как начинают сыпаться предложения:
- А теперь давай до автовоказала! Без остановок!
- А чего там, давай сразу на Перевал!
- Мужчины, пройдите вперед!
- Тетя, впереди тоже люди...
- Куда вы претесь...
Назревает перебранка, но опытный водитель разряжает ситуацию резким торможением - пассажиры, топча друг другу ноги, валятся вперед, толпа утрамбовывается, но никто не злится.
- Правильно, - одобряет здоровенный дядка, держащийся двумя руками за
поручни и озонирующий салон сразу обеими мохнатыми подмышками, - сами никогда в жизни вперед не пройдут.
С нарастающим завыванием спрессованный брикет троллейбуса катится по городу. Щелкают штанги, сыпятся искры...
- Господа пассажиры! Экипаж троллейбуса борт 8606 в составе водителя первого
класса Подкопаева Александра Николаевича и кондуктора Логвиновой Ирины Константиновы приветствует вас на начальной остановке «Московское кольцо» маршрута № 5. Приобретаем билетики, господа пассажиры. Задняя площадочка, что-то вы ничего не передаете! Так, у вас что? Показывайте! А у вас что, девушка?
- То же, что и у вас!
- Так показывайте! А вы, молодой человек? Нет, вот вы, с усами! Что у вас? Так
показывайте, почему я должна догадываться, что там у вас?!
Троллейбус смеется.
- Кондукторша шухарная, все шутит...
- А я люблю с ней ездить, пока до работы доберешься - целый концерт
услышишь. Артистка погибает!
- Задняя площадочка, передаем на билетики!
Артем с дикими усилиями выпрастывается из салона, выдирает портфель двумя руками. При нем был случай, когда девушка выдрала только ручку - портфель уехал в плотной массе.
Первый урок - алгебра. Артем никак не может понять, зачем устраивать первым такой трудный урок. Мозги-то еще сонные. Хочется опустить голову на руки и продремать весь первый урок. Можно и половину второго. Учительница алгебры - пожилая и, говорят, сильно пьющая женщина, вечно что-то пишет на доске, пальцы у нее всегда в мелу и поэтому ученики испуганно шарахаются, когда она, выслушав ответ, провожает их от доски.
- Котя, - кошачьей кличкой зовет Артем соседа по партке и закадычного дружка
Костю Попова. - У тебя как после вчерашней?
- Крепотуру поймал. Илья озверину наелся.
- Спать охота. Ты сёдня умывался? У тебя глаза сопливые.
- Легостаев! - прерывает его алгебраичка. - Прекрати разговаривать!
- А я разговариваю? - деланно возмущается Артем.
- Не будем, Артемий. Не надо. Пиши.
- Я не Артемий, а Артем.
- Арти-кола! - пищит Анцевич. - Кто не знает, тот отдыхает.
В классе проносится смешок. Артем смотрит на доску.
- Саня, - кричит он Сашке Волову, что-то скрипящему мелом на зеленой  доске. –
Отойди.
Вол отходит и Артем начинает быстро списывать пример. Сзади раздается громкий хохот.
- Анцевич! - восклицает учительница. - Прекрати!
- Все, я больше не буду, - смиренно отвечает Максим Анцевич, записной болтун
и хохотун десятого “Б”.
Артем дописывает решение. Близорукий Костя Попов безуспешно натягивает угол глаза, наводя резкость на доску,  суется к нему в тетрадь.
- Слушай, а почему тут плюс? Ведь когда скобки раскрывают...
- А я откуда знаю. На доске так.
- Ах, на доске, - иронически тянет Попов. - Тогда не мешай.
- Я - тебе? - возмущается Артем. - Сам пристал, почему да отчего.
Но Костя уже не обращает на него внимания, минут десять горбится над тетрадью, пока радостно не хлопает себя по лбу, найдя решение.
- Понял! - на весь класс говорит он, хотя все уже слушают новую тему. И в ответ
на возмущенный взгляд математички, спохватившись. - А? Извините.
Учительница продолжает объяснение. Звонок. Все выходят и бредут в кабинет “истории”. В школе действует кабинетная система. Каждый урок проводится в соответствующем кабинете. Первым полагается войти дежурному, принять класс, потом могут входить и остальные. Но это так по идее, на самом деле все входят гурьбой, рассаживаются по привычным местам, галдят, хохочут... В класс заглядывает директорша школы, в чопорном костюме, строго зачесанная, в золотых льдистых очках.
- Так. Кто дежурный? Выгоняй всех из класса.
- Так они не выходят, - оправдывается Кирилл Баранов, обязанный проветрить и
подмести класс на перемене.
- А ты выгоняй.
- Что значит “выгоняй”, - вмешивается Артем, - выгонять можно овец, баранов...
- И тебя, Легостаев, тоже.
- Ах, Нина Аркадьевна, - укоряет ее Артем качанием красивой головы.
- Иди, иди, - подталкивает его директорша, слегка улыбаясь. Она питает слабость
к смуглому большеглазому  парню. Гордость школы. Вице-чемпион Украины по какому-то костоломному спорту. На остальных прикрикнула:
- А вам что, особое приглашение?
- А мы - дежурные! - отвечает за всех Анцевич.
- Ну, да, дежурные! А ну быстро на выход!
Артем выходит в вопящую кутерьму коридора. Мелюзга гоняется друг за другом, от визга звенит в ушах, он пробирается через бурление коридора, как в брод по речке, выходит во двор. В школьном саду Анцевич, Волов и Кесь курят.
- Засмыкаешь цидульку, Лего? - предлагает Анцевич.
- Не хочу. - Артем подпрыгивает, цепляется за ветку, подтягивается, мышцы
ноют. Еще раз, еще. Разгретая мускулатура смягчается, боль отпускает.
- Спортсмен, - иронизирует хилый Анцевич, выпускает струю дыма изо рта. –
Знаю, знаю, - он отскакивает от шутливой угрозы артемовой ноги. - У тебя смертельный удар мизинцем левой ступни.
Артем демонстрирует пару стоек, пару ударов. Легкий спарринг с Кесем. Чтоб все видели.
- Вчера классную игрушку купил, “Старкрафт”,  - говорит Анцевич. – Там “Ред
алерт” отдыхает.
- Я читал, это “Близзард” сделала, да? Которая “Воркрафт” сделала. Слышь,
принеси посмотреть.
Анцевич загадочно разводит руками, набивая себе цену.
Звонок.
Уроки литературы Артем любит. Уж очень препод прикольный. Молодой, жирный,  только из педвуза, нигилист и ниспровергатель, ведет себя запанибрата со школярами, может ввязаться в спор на целый урок.
- Садитесь!
Класс гремя партами садится.
- Встать! Грохая сиденьем, вы даете пощечину собственному заду.
Класс садится уже гораздо тише.
- Ну, что, школьнички, тунеядцы, маменькины сынки!? – рокочет Андрей
Николаевич, прохаживая между рядами и занимаясь зачисткой парт: у кого карты отнимет, у кого трубку для плевания пластилином. Толстый, с бабьим лицом с тремя подбородками, с узловатым носом, истыканным, как шилом, крупными порами, он ходит между рядами и не гнушается отпускать шуточки и затрещины особо нерадивым. - Мозги закомпостированы школьными программами, а? Шекспир – гений? Пушкин – гений? –  показывает длинные зубы с синими стыками в глумливой усмешке. – Я вас другому учу. Я вас учу воспринимать мир в его первозданной грубости и весомости. А для этого необходимо – что? – правильно, Легостаев, разрушить стереотипы и шаблоны, которыми загипсовано ваше сознание. Как в каратэ вы там ломаете твердые предметы, так и я буду в ваших мозгах ломать стереотипы. Эдакое тамишивари. Я правильно произношу, чемпион, хо-хо? Что такое стереотип, Анцевич? Какой стереомагнитофон, ты чё в натуре! Кто знает? Говори, Зверева. Правильно. Итак, кто ответит мне, почему Гоголь сказал, что «редкая птица долетит до середины Днепра»? Баранов!
- Днепр – широкая река, - пожимает плечами Валерка.
- Птицы моря перелетают.
- Это гипербола, - говорит Настя Кучеренко, строгая девушка с двумя тугими
белесыми косами, с томатными щеками и выступающей грудью.
- Гипербола? – презрительно переспросил Андрей Николаевич. – Парабола,
блин! Нет, это просто орнитологический идиотизм! Чё его там перелетать? Воробей раз пять до обеда слётает. Чё он туфту-то пишет? А, Легостаев?
- Что? – Артем очнулся от каких-то своих мыслей.
- Я какой вопрос задал? Че он туфту-то писал?
- Кто?
- Конь в пальто! Слушать вопросы надо. Гоголь! Вот еще классик! Некрофил!
Бредятину какую-то всю жизнь писал, а все восхищаются! Гений для удобрений! «Ревизор». Это ж полная хреномундия! Весь город поверил в Хлестакова. Это реально, Волов? Ты бы поверил? Не знаешь, то-то. Вообще вся наша литература и история полна нелепых суеверий. Что она воспевала, эта наша хваленная классическая литература? Начнем с Пушкина. «Капитанская дочка». Воспевание бандита Пугачева. Дальше – Лермонтов. Воспел автомат Калашникова. Как нет? А «Песня про купца Калашникова»? Однофамильцы? Ладно, поверю на слово. Ну, а Горький? «Челкаш», «На дне»? Воспевание бомжей и воров. «Поднятая целина» – воспевания грабежа крестьян. А история? Суворов – великий полководец! Это тот, кто говорил, что «пуля - дура, а штык – молодец»? И гнал в штыковую солдатушек-бравых ребятушек на пушки и плотный ружейный огонь? А Кутузов? Тоже великий полководец? Спаситель отечества? Да чудак на букву «мэ», жирный, глаз прищурил, притворялся, что в битве потерял, а на самом деле катаракта у него была банальная! Этот великий полководец не выиграл в жизни ни одного сражения! Ни одного! Пол-России сдал, Москву сдал! Зачем сдал, кто скажет?
- Так иначе армию бы уничтожили, -  кричит Артем.
- А на хрена она нужна  - такая армия? – вызверивается препод. – Чтоб женщин и
детей защищать, чтоб костьми лечь, но страну под захватчика не отдать! Ты, б…, сдохни, стой до последней капли крови, а не беги, как заяц! Так нет – страну сдали, столицу сожгли, французы всех наших баб перепортили, а Кутузов после этого – великий полководец! Да замерзли просто французишки! Нет, наша история и литература полна нелепых, глупейших суеверий!
… На урок истории директорша привела практиканта.
- Константин Семенович заканчивает педагогический институт и будет вести у
вас уроки истории. Прошу любить и жаловать, - и проходит на заднюю парту, освобождая поле деятельности для новоявленного учителя.
Константин Семенович плюгав и жалок. У него большой гнутый нос, жиденькие усы, а под ними два тусклых железных зуба. Вдобавок он заикается.
- Д-от, здравствуйте, - говорит он классу. Тридцать пар насмешливых, ехидных,
глумливых, нахальных, безразличных, любопытных, жалеющих, презрительных глаз скрещиваются на нем. Константин Семенович читает новейшую историю, страноведение. Объясняя тему, все время смотрит в раскрытую тетрадку.
- Константин Семенович - знаток, - громко, чтобы слышала Наташа Зверева,
комментирует Артем. С деланным уважением высказывает догадку. - Не иначе - лауреат Шнобелевской премии!
Класс сдавленно смеется.
- Легостаев! - директрисса взвивается с задней парты.
- А что я сказал? Нобелевский лауреат.
- Помолчи! Продолжаем урок! - директрисса проходит к учительскому столу.
Поворачивается к классу. 
- А теперь, - говорит она, обводя класс взглядом укротительницы, - повторим
прошлый урок. Баранов расскажет нам о Монголии. Не задерживайся, Баранов! Константин Семенович, ведите урок!
Мучительно раскачиваясь, Киря Баранов выпрастывает из-за низенькой парты длинное тело, нехотя бредет к доске, берет указку, чиркает наотмашь по карте, захватывая сразу оба полушария.
- Вот это – Монголия, - немного подумал и добавил. - Столица Улан-Батор.
- Отвечайте, д-от, отвечайте, - поощряет его практикант. Баранов с трудом
выдавливает из себя “э-э” и “ну”.-  Там это, овец разводят, полушубки шьют, кони у них, монголы-татары они... татары к нам приехали, вот, а монголы там остались...
- Ничего, д-от, не понимаю в вашем бормотании, - наконец говорит практикант.
- Что вы нас ведете в темный… д-от… лес, как Садко.
- Как Данко, - поправляет Артем. Класс насмешливо шумит.
- Н-ну, да. Как Данко. Д-от, оговорился. - Костантин Семенович покраснел.
- А чем Данко плох? - продолжает Артем, косясь на Наташку Звереву,
пышноволосую, голубоглазую блондинку с яблочной кожей, проверяя, какое на нее производит впечатление его ухарство. - Сердце свое спалил, чтоб людям дорогу показать.
- Ну, тогда, как Сусанин, - поддержала практиканта директрисса. – Баранов
ничего не выучил и ведет нас в темный лес, как Су-са-нин.
- Не понимаю я вас, - продолжает принародно недоумевать Артем. – Нина
Аркадьевна, Сусанин - национальный герой, а вы им обзываете Баранова.
Класс откровенно ржет.
- Легостаев! - кричит директрисса. - Всем тихо! А ты, Баранов...
- Согласен на “четыре”,- соскоморошничал Валерка.
- Садись, два!
Недовольно бурча под нос, Баранов бредет на свое место. Класс смеется.
- Что за народ! - восклицает директрисса и очки ее сверкают. - Что только ни
скажи, сразу смех. Обязательно вышутить, высмеять надо. Ну, меня не уважаете - так хоть себя уважайте. А ты, Легостаев? Постыдился бы. Человек впервые в жизни ведет урок, а ты все подшучиваешь, все с издевкой...
- Издёвкой, - поправил Артем.
- Вот! – взвилась директрисса.- Ты и сейчас остришь! Посмотрим, как ты
будешь острить, когда тебе в четверти по поведению двойку поставят!
- А что я такого сказал?
- Помолчи! Ты срываешь мне урок!
Артем пожал плечами, презрительно усмехнулся. Он замечал за собой, что, когда на него глядит Наташка Зверева, то он становится неестественным, напряженным, снисходительно лыбится или, закрыв лицо руками, тяжело вздыхает. Он жестоко внутренне ругал себя за это, заклинал не позировать, но... Вот и сейчас, вздернул угол рта в бесшабашной ухмылке, откинулся назад, тряхнул хвостиком волос.
Практикант меж тем, заикаясь и запинаясь, довел урок до конца.
После звонка директрисса подозвала к себе Артема. Он думал получить взбучку, но директорша заговорила не в своем обычном чеканном тоне, а тихо, с надсадной болью.
- Артем, я тебя прошу. Ты лидер в классе. Пощади его. Он волнуется, у него
дефект речи...
- Да он вообще дефективный! - фыркнул Артем, мотнув хвостиком волос.
- К нам никто не идет, в педагоги! Одни девочки... женщины. Школе нужны
мужчины. А кто к нам пойдет на нищенскую зарплату, которую месяцами не платят! А тут еще вы, здоровые лбы, измываетесь, как хотите! Ты понимаешь, что ты глумишься над человеком? Измываешься, как над собакой на живодерне!
Артем побледнел. Нина Аркадьевна снизу вверх строго смотрела в его смуглое лицо с проступившими пятнами бледности. Слегка тронутая темным пушком чуть вывернутая верхняя губа, мягкий овал подбородка в прыщиках, синие ясные глаза, блестящие черные волосы, стянутые в косичку к затылку под какого-то героя их любимых американских боевиков. Раньше бы отправила стричься “под бокс” и никаких возражений! А теперь - демократия! Девчонки красятся с младых ногтей, развязные, распущенные, насмотрелись боевиков да порнографии, думают - все им позволено!  У них и слэнг изменился. Раньше разговаривали фразами из наших советских фильмов. Стоило кого-нибудь вызвать к доске, тот кричал: “чуть что - так косой!” Это из “Джентльменов удачи”. Еще орали “ухи мои ухи!”, “влип, очкарик!”, “шляп сними”, “народ для разврата собрался”, “Да ладно вам, Штирлиц!”. А теперь полностью перешли на американский жаргон. Недавно вызвала Анцевича к доске. Вижу - ничего не знает, давится словами. А из класса орут - “мы его теряем!”, как в американской “скорой помощи”, когда больной умирает. И хохочут. Или выгнала из класса семиклашку сопливого, Данильца, тот в дверях так важно поворачивается: “Айл би бэк!” Вызвала его в кабинет, думала, ругательство какое. Оказалось - так их Шварценеггер любимый выражается, дескать, “я вернусь!” Жесты копирают, понабирались ругательств из американских боевиков, как вшей. Пароль - “фак ю!”. Отзыв - “фак ю!!” Даже первоклашки, дети! Гоняются друг за другом с хворостинами, лупят, орут: “Том и Джерри! Том и Джерри!” Эти мультфильмы воспитывают молодых садистов! А тамагочи! Эпидемия! Отключится у них животное электронное - рыдают. А живую кошку повесят на дереве и расстреливают из рогаток. Целое поколение выросло под прессом американской поп-культуры! Все копируют без разбора!  Раньше кричали от удивления - ого, ух ты! А сейчас и возглас удивления переняли у американцев - “вау!”. Ну, что это за “вау” такое? А жвачка?! Даже жвачка у них порнографическая! «Ригли сперминт!» Вот откуда у них Моники Левинские берутся!
- Я тебя  убедительно прошу, Артем, - повторила Нина Аркадьевна, - заступись
за него.
Артем отвернулся, возвел глаза к потолку. Чего ради подписываться за этого замухрышку?!… Собака на живодерне… черт… не хватало еще разнюниться…
… Летом они целыми днями пропадали на водохранилище. Окруженное сосновыми рощами, огромное, синее, оно напоминало море, и ребятня так его и звало «Море».
- Айда на море?
- Айда.
В то лето, после пятого класса, Артем впервые переплыл «море» и очень этим гордился. Они играли в «казаков-разбойников», купались, ловили раков, просто загорали, и с ними постоянно увязывался Рембо, лопоухая крупная дворняга  с тонкой горбоносой мордой и роскошной рыжей шерстью, доставшейся в наследство от мамы-колли. Рембо воды боялся и очень веселил ребятню отчаянным лаем, когда они заплывали далеко от берега. Видимо, этот лай и привлек Скорняка. Он вывалился из кустов, не обращая внимания на лай Рембо, огромный, сгорбленный, с тупым лицом дегенерата, тускло осмотрел пацанов крошечными глазками из-под нависших надбровных дуг, лениво-презрительно шевельнул огромной челюстью:
- Чей кобель?
Ребятня пожала плечами.
- Твой?
- Нет.
- Твой?
- Не, не мой. Приблудный.
Артем к тому времени уже оделся и стоял, трясся от перекупа. Скорняк взял его за плечо огромной лапой.
- Пойдете со мной, - и поволок через кусты.
Скорняк был грозой школы, двоечник, второгодник, тупой и жестокий, он прославился тем, что носил на груди в целлофановом мешочке глаз живой кошки. Глаза протухали и приходилось их все время обновлять. Это был «оберег» Скорняка, он уверовал своим плюгавым умишком, что кошачий глаз уберегает в драках, поэтому с усердием маньяка регулярно ловил и калечил котов.
Друзья с Рембо бежали за ними и просили отпустить Тёмку, но Скорняк тупо ломился через кусты в каком-то одном, только ему известном направлении. Через полчаса вышли к забору-сетке, из многочисленных вольеров доносился собачий лай и скулеж. Ребята знали этот питомник для бездомных животных, там даже был крематорий и из него временами шел черный жирный дым. Скорняк вошел вовнутрь вместе с Артемом, остальным сказал:
- Давайте сюда вашего кобеля, а я вам отпущу кореша.
Рембо ни за что не хотел идти, шарахался, но вчетвером его кое-как затащили в калитку. Скорняк отпустил Артема и тот бросился наутек. Они немного отбежали, и вдруг остановились.
- Вот гад, они же его сожгут!
- Пойдем назад, попросим..
- За так не отпустит... Денег надо...
- Пообещаем, соберем и выкупим...
- Давай!
Так же гурьбой бросились обратно. Скорняк стоял к ним спиной, низко наклонившись над скулящим, прижатым к земле псом, и что-то делал. Внезапно Рембо дико, душераздирающе завизжал.
- Дядя, дяденька, не трогайте его! Мы вам заплатим! - закричали они хором.
- Брысь отсюда! - Скорняк даже не обернулся, продолжая пластовать орущую в
диком ужасе собаку.
- Не надо! – орали они.
- С дохлых заморишься сдирать...-  как бы оправдываясь, перед ними бормотал
Скорняк, продолжая делать надрезы, - а так... оно легше... - он отбрасывает окровавленный кривой нож, начинает с усилием дергать и тянуть за густую рыжую шкуру. Визг Рембо становится невыносимым. Во всех вольерах остервенело лают и воют собаки. На шум из глубины питомника показалась фигура пожилого мужика, одетого несмотря на жару в сапоги, фуфайку и широкий брезентовый  фартук в бурых пятнах.
- Дядя, дяденька, - сквозь слезы кричат ему мальчишки, - спасите нашу собаку!
- Та не их это, сами сказали - приблудный. - Скорняк выпрямляется, в руке его
слипшаяся рыжая шкура. Пустая.
- Гля! – он с гордостью показывает ее мужику.
А где же Рембо? Вот это? Такой маленький? Огромными от ужаса глазами пацаны смотрят на иссиня-розовую скачущую фигурку. Бедный Рембо визжит, лижет себя голого, визжит, извивается, судорожными скачками  шарахается, бежит куда-то.
Мужик отгоняет их от сетки.
- Идите отсюдова, хлопчики, вам того видеть не надо.
  Маленький Тёма не может шевельнуться. Его словно окаменило. Рыдания сокращают горло, но не могут вырваться наружу, слезы наполняют глаза, растворяя едкой кислотой весь этот страшный мир, но не могут никак пролиться. Рот его распялен беззвучным воплем.
- Пошли вон отсюда! - орет Скорняк, выскакивает из калитки и с размаху бьет
Артема свежесодранной шкурой по голове. Что было дальше Артем помнит смутно: мужик в фартуке вроде оттягивает Скорняка, друзья тащат вопящего Артема за собой в лес, потом они несутся домой и на бегу все время кричат, кричат, пока детские горлышки не срываются, пока пульсации сердца не заполняют горящие головы.
- Стой, стой! - они падают на какой-то полянке. И плачут. Там же они клянутся
убить Скорняка.
Какой там! Скорняк пошел в гору, заделался «крутым», его видели на дорогих иномарках в «маститом прикиде» с толстенной золотой цепурой на шее. Говорили, он стал правой рукой Чугунка, выполняя при нем функции палача и телохранителя. Его боялись даже больше, чем Чугунка, о его жестокости ходили легенды. Одна из этих легенд казалась вовсе несуразной, он будто бы высасывал и съедал глаза пытаемых. Сначала один, чтобы жертва могла видеть, как чудовищные челюсти пожирают ее окровавленный глаз. Потом второй.
Артем еще долго просыпался среди ночи с криком. Он ИСПУГАЛСЯ. Мать пыталась отлить испуг, водила его к бабкам, но все было бесполезно. Ночные кошмары мучили его, и каждый раз он просыпался от удара по голове окровавленной собачьей шкурой.
- Мамочка, - стонал он обнимавшей его матери, - собачке холодно...
- Да они привыкшие, Тёма, у них шкурки теплые, они спят себе клубочком...
От этих слов Артем заходился еще больше. Но он не мог, не мог рассказать матери, что у Рембо больше не было, не было теплой шкуры. Он никак не мог рассказать маме всего этого кошмара, потому что сам  о т к а з а л с я  от собаки. Ах, почему он не сказал Скорняку, что это его собака! Тогда тот не посмел бы содрать с него шкуру! Все было бы иначе! А так они все струсили, отказались от друга, предали его. Артем страшно, до стонов и рыданий казнил себя,  винил в первую очередь только себя, не зря же ему одному  из всех достался удар по голове кровавой шкурой!
- … Я тебя убедительно прошу, Артем, заступись за него! – повторила директрисса.
- Нина Аркадьевна, я  постараюсь его не задевать.
- И другим не давай! Ты сильный, ты должен защищать слабых!
- С чего все взяли, что я сильный! - возмутился Артем. Поморщился от
болезненного воспоминания, сдался. - Ну, хорошо, не дам я его в обиду.
Артем и не догадывался, что Нина Аркадьевна несколько раз беседовала с его матерью и узнала от нее о той страшной истории с дворняжкой, приключившейся с Артемом в детстве. И сейчас в педагогических целях как бы невзначай упомянула в воспитательной беседе собаку на живодерне, и паренек тут же сломался, раскис. Умела Нина Аркадьевна подобрать ключик к каждому, даже к самым отпетым. Слабинка есть у любого. Человека вскрыть - это не сейф подломить. Тут тонкая работа. Она ощущала себя мастером своего дела. Как говорил Горький, инженером человеческих душ!

ИНЕССА О РЕПЕЦКОМ
«ЛОБКОТРЯС РЕПЕЦКИЙ»
«Глупо обвинять женщину в холодности, если она уже труп».
Анатолий Оноприенко, серийный убийца.

Что-о-о? Этот гад назвал меня валютной путаной? Вот сволочь! Облил с ног до головы помоями. Да я за Мауро замуж собираюсь, и никогда за деньги ни с кем в постель не шла! Ведь все придумал, наврал! Ни с какими девчонками на пляже не знакомился, написал, чтоб вставить свои шуточки про «Уфо из Уфы». И про купальник мой наврал! Какая там веревка с прищепками? Я в монокини была. И про подмышки Мауро – для красного словца, никакой он не генерал-губернатор!
Ладно, пусть это бессовестное вранье останется на его совести. А это как вам понравится? Заявил, что застукал меня с любовником, избил его и голым выгнал из квартиры? Ха-ха два раза! Со мной был Зюзя, и я еле уговорила его той ночью не трогать разбушевавшегося Женечку и уехать. Еще имеет наглость заявлять, что я пряталась заподлицо со стенкой, или как там?  А про то, как всю ночь проплакал на кухне, не говорил? Как умолял на коленях начать все сначала, тоже не сказал? Эх, Женя-Женечка...
Когда я увидела его на ялтинском пляже с разбитой физиономией, с этой его лиловой челюстью, с коростой вавки, из которой торчал куст несбритой белесой щетины, я сразу поняла, что отпуск мой испорчен бесповоротно. Это не мужчина, а живой экземпляр для музея виктимологии. Несчастья преследуют Репецкого с ясельного возраста. 
В младенчестве Женя любил дергать за смыв унитазного бачка и смотреть на бурлящую воду, вследствие чего подростком попытался поступить в мореходное училище, но не был принят из-за близорукости и плоскостопия, однако, на сухопутных крыс с тех пор смотрел свысока. Карапузом Женя бессчетное количество раз пикировал лбом с диванов, парапетов и бордюров, набивая шишки и даже сломав один раз нос, отчего имеет толстую переносицу, которую до красноты надавливают любые, самые широкие очки. Юный Женя не достиг еще совершеннолетия, когда в кинотеатре “Ударник”  на дневном сеансе обрушилось с потолка четыре квадратных метра лепнины - гух! - и перед ним в ослепительной пыли, высвеченной лучом допотопного кинопроектора, скорчились четыре ряда размозженных кресел.  Женя отделался легким чихом. Затем срывается штанга с троллейбуса и перебивает ему правую ногу. Затем новое несчастье - Женечка увлекается гитарой, “Лед Зепеллином”, начинает пить портвейн, забивать “косяки” и музицировать. Видимо, чтобы отрезвить от зазнайства начинающего рок-идола на него обрушивается старый балкон. Не сделай он полшага вперед, и полтонны армированного цемента дюбнуло бы его в начавшую рано лысеть маковку тыквообразного черепа. А так этот обвал превратил в сито джинсовую куртку на спине и искровенил икры ног. Он летел кувырком в “жигуленке”  по откосу метров в триста длиной, но, к счастью, машина успела перевернуться всего три раза и повисла на неизвестно откуда взявшемся железобетонном столбе. Представьте, голый на сотни метров откос и в центре никому не нужный, каким-то чудом там воткнутый столб. И на нем сплющенная наша первая машина. Репецкий отделался сотрясением мозга и переломом нескольких ребер. Кроме твердых предметов против него были настроены также и  стихии. Он несколько раз тонул, однажды умудрился сам себя опутать леской подводного ружья, да так, что стреноженные щиколотки подтянуло чуть ли не к лопаткам. Спас его братец Витя,  такой же шалопай, обалдуй и оболтус. Витек  собирал за ним рыбу, заподозрил неладное, нырнул и вытащил Жеку уже без сознания на надувной матрац. Его убивали в темном подъезде мои ухажеры, когда он провожал меня после студенческих междусобойчиков, однажды игольчатым кастетом сорвали кожу с мясом с глазницы - целили в висок, а попали в надбровье, все решили какие-то миллиметры, словно какая-то невидимая рука отводила чуть в сторону смертельные удары. То, что самая красивая девушка института, а может быть, и всего тогдашнего СССРа, то есть я, вышла за него замуж, тоже входило в длинную череду его несчастий и неприятностей.  Я уж не упоминаю о таких мелочах, как падения в люки на сцене и короткие замыкания на электрогитаре. Это семечки! Кульминацией был взрыв на силовом кабеле в 6 тысяч вольт, в который Репецкий сдуру воткнул лом, когда долбил для старого придурка-папаши, Александр свет Иваныча, самовольно поставившего гараж в запретной зоне, лунку для ограждения евойного гаража. С грохотом выплеснуло столб пламени, уже довольно известную студенческую рок-звезду по сверкающей траектории отбросило метров на восемь, лом оплавился до половины. На самом Женьке мгновенно истлела меховая куртка, обгорело лицо, руки, сутки четыре района города оставались без света.
Он лежал в реанимации на столе и слышал, как врачи говорили, что откачивать бесполезно - мертв. Я дежурила в приемном покое, была в каком-то невероятно безумном состоянии, меня всю трясло, врачи только разводили руками, а потом, когда он оклемался, могучий волосатый Геннадий Стрелецкий, совершенно гениальный мужик, лучший хирург там у них, сказал, что случай уникальный и надо заносить Репецкого в книгу рекордов Гинесса. “Считайте, сказал, что ваш муж выдержал электрический стул”.
Да, это и был первый случай, занесенный в «Книгу рекордов Инессы». После электрошока мой невероятный везунчик муж начал утверждать, что в нем прорезались экстрасенсорные таланты. Стал корчить из себя врачевателя, телепата, стал водить ладошками над болючими местами, пронизывать окружающих испепеляющими мутными взглядами, а когда напивался, что стало случаться все чаще по мере нарастания неудач, обломов и катастроф, изображал из себя чудище из “Аленького цветочка”: гукал, затихал долгим эхом, прятался по соседям. Но самое невероятное - это какой вывод он сделал из всех подобных происшествий, даже  одного из которых хватило, чтобы осчастливить простого смертного на всю оставшуюся жизнь. Слушайте, он решил, что предназначен для великих деяний! Ни больше, ни меньше. За ним якобы ведут охоту силы зла, а силы добра отводят удары в сторону. Кутузов, мол, тоже был дважды смертельно ранен, но выжил, чтобы спасти Россию в 12 году. Меры предосторожности Репецкий, конечно, принимал: редко брился, не ходил под балконами, не перебегал улицу, не заплывал в ванне далеко, даже крест освятил и носил не снимая. Точнее крест освятила ему его мамаша - ударившаяся в Агни-йогу и совершенно рерихнувшаяся пенсионерка, что не мешало ее боголюбивой душе смертельно меня ненавидеть.
Женька с детства увлекался идеями фашизма, играл в эсэсовцев и гестапо, удостоверения себе понаделали с черепом и костями, он был гауляйтер, а Морозов – штандартенфюрер, когда нашли - такой скандалище был в школе, а после удара электрошоком вообще свихнулся на мистике и эзотерике. Зачитывался самиздатом о всяких божественных штучках, пытался и меня «просветить», да куда мне до высокого и божественного, я все больше в налоговой просиживала, да с официантками-воровками лаялась. Помню, пытался мне втолковать, что наш христианский бог не настоящий, а вот падший архангел Люцифер – тот и есть истинный бог нашей реальности – оболганный официальными церквями. И якобы Женя чувствует в себе ну там какую-то искру этого Люцифера, отсюда и его творческие потуги. А меня обвинял в том, что я его творческий огонь погасила своим меркантилизмом. Здрасьте! Спасибочки вам большое, Евгений свет Александрович, да ты огонь этот водкой залил с портвейном. Пьянствовали ведь ночи напролет со Славой Лащенковым и пацанами из околомузыкальной тусовки, все толковали про Люцифера, про то, что надо ниспровергнуть бога лживого и воздвигнуть алтарь богу истинному, даже какие-то мессы проводили сатанинские. Мне просто смешно было. Дело надо делать, строить и пахать. Ну да ладно, бог с ними, богема-с! Но если бы только болтологией все и кончалось. Репецкий же не только привлекал, но и индуцировал несчастья. По-хорошему, надо было держаться от него подальше, но я же не знала, была молодой, восторженной дурочкой, мечтала выбиться вместе с ним в артистическую богему, стать топ-моделью. Я помню, когда впервые увидела Женьку на концерте, обомлела, по мне прошла дрожь, я его  у з н а л а, для меня это было потрясение, я была в шоке, просто в шоке! Высокий, пепельно-кучерявый, с нордическим высокомерным лицом, с великолепной пластикой. Па-ба-ба-ба-у-у-у-ееееаууу! Он вздымал стадионы, абсолютно, абсолютно! Толпы повторяли любое его движение, выли, охали, ахали и визжали. Девчонки пысали кипятком, рыдали, натурально резали себе вены. У нас была такая фан-группировка репецких девочек, мы собирались по квартирам и дни напролет слушали его песни, обменивались фотографиями, сами снимали его из зала, печатали вскладчину самые большие фотки и наклеивали их вместо алтаря. На концерты прорывалась всеми правдами и неправдами, это сейчас реклама повсюду, лучшие залы, плакаты по городу, а тогда он был практически запрещен. А это еще больше подливало масло в огонь нашей влюбленности. Мы ощущали себя этакими подпольщицами, а он был главой Сопротивления этому вонючему коммунистическому режиму и родительскому гнету. С родичами ведь ни сигаретки покурить, ни вина выпить, а на концерте – это оазис свободы, полного, разнузданного, дикого раскрепощения, братания со всеми окружающими фанатками и всем миром. Трансовая медитация, камлание, радение с потерей рассудка и вылетом души в астрал через исступленное визжание и остервенелое ритмичное подпрыгивание и сотрясение. Женька, видимо, знал какие-то основы шаманизма, он вводил залы в состояние близкое к трансу, а может, это было ему дано от природы. Мы не пропускали ни одного его концерта, это же был как наркотик, тем более что концертов-то этих было раз-два и обчелся. Слухи о “Мертвой воде” расходились по сарафанному радио, вот прокричали, что Репей выступает в клубе ЖД, бежим туда, осаждаем кассу, дают отбой - он оказывается в Доме медработников, и не сегодня, а завтра, дежурим там с девчонками допоздна. Да-а, были времена! Я так восхищалась его песнями, получала безумное удовольствие, близкое к ментальному оргазму, хотя сейчас понимаю, что в сущности ничего особенного в них не было. Просто вокруг него было создано такое невероятное биополе поклонения, что девчонки сами друг другу индуцировали влюбленность в идола. Девчонкам в тринадцать-пятнадцать лет нужен идол, чтоб повизжать, попреклоняться, а когда они еще объединяются в  фан-клуб, то создают такое мощное биополе истерии, что даже нормальные, далекие от музыки девочки-отличницы и те безумно влюблялись в Репья, писали ему письма, звонили по ночам, изрисовывали подъезд губной помадой. А познакомились мы с ним на конкурсе красоты “Мисс очарование - 87”. Помню, все зашевелились, затрепыхались: “Репей пришел! Репей!” Он такой вальяжный, далекий, как созвездие Альдебарана, прошел в первый ряд, развалился в жюри, ногу на ногу в рваных джинсах. Энергетика от него так и прет. Я словно видела вокруг него ауру сияния. И вот тут-то я его уже не отпустила. Я надела на конкурс старинную мамину шляпку с такими невероятными лентами и казалась себе дико модной. Еще помню, надела черные колготки и – о, ужас! – на одном была стрелка, а на другом не оказалось. Но я прошлась по подиуму как ни в чем не бывало, сделала такой дикий пируэт и запустила в Репья этой шляпкой. Он дождался меня после конкурса, вернул шляпку. И пошло-поехало, сумасшедствие и дурдом, любовь, скандалы с родителями, концерты, аборты, об стол мордой. Но счастье было. Молодое, безумное, бездомное и бездумное. Я, конечно, хотела стать манекенщицей или еще кем-то в богемном мире. Но в нашем захолустье какие там дефиле! Провинция! Хотя и у меня бывали триумфы. Самый клевый случился в Ялте, когда мы были там с Женькой в свадебном путешествии. Только поженились, молодые, счастливые, Господи, как давно это было! Ладно. Лежим на пляже, поругались чего-то, и он ушел. Я, значит, одна загораю, и вдруг налетает гроза. Все потемнело вокруг, тучи чудовищные, загрохотал гром, хлынул такой ливень! Толпа побежала с пляжа, я со всеми, вижу – не спастись, ну и пошла в одном купальнике по городу. Под струями ливня. Мокрая вся, волосы облепили, я тогда длинные носила, одежда в сумке через плечо, в туфлях на огромных платформах, развратной походкой супермодели, искося следя, как играет вокруг самой себя грудь четвертого размера в микроскопическом купальнике от Версаче. Это не купальник, а аптекарские весы. И с каждым шагом перевешивает то одна чаша, то другая. «Висят грузди – нельзя скушать» – загадка Репецкого про меня. И вот за мной, разгребая волны, пристроились машины, мужики глазеют, как я иду, безумно красивая, загорелая, мокрая, как попка подрагивает, да сисочки подпрыгивают, сзади клаксонят, гром чудовищно гремит, молнии рвут над моей головой тучи, а за мной медленно движется кавалькада крутых автомобилей и задрипаных тарантаек, и дворники у них со страшной силой туда-сюда, туда-сюда, а я шествую по тротуару, далекая, как внеземная цивилизация, а у этих кобелей во такие «полтинники» на лоб повылезали, а после жары дождь такой прохладный, я будто уношусь по струям вверх, и каждый притормаживает, предлагает подвезти, а я вся из себя гордая, никого не замечаю, а вокруг клаксоны, и гром, и клекотание водосточных труб и густой шум ливня, и сисочки мои при каждом шаге кивают, словно соглашаясь с обрушивающимся со всех сторон восхищением мира…
Ну, правда, потом простудилась…
Еще как-то поступила в Универ, на ром-герм, но так и не доучилась.  Началась рыночная экономика, развал Союза, нищета, безработица. Ни музыкой, ни компьютерами своими Женька семью прокормить не мог, ютились с ним в общаге на семи квадратных метрах, он фарцовал, кое-какие деньги были, и  мы с ним на третьем курсе организовали кооператив кройки и шитья под гордым названием “Орион”. Затраты были минимальны: в развалившемся Доме быта по дешевке купили машинки, оверлок можно было арендовать, а материю доставали вообще невиданным способом: ездили по крымским деревням и в сельторгах скупали шелковые женские комбинации сто второго размера. Видимо, производители этих комбинаций рассчитывали на исполинские размеры русской бабы, но не учли, что баба на такую фигню тратиться не будет - наши бабы и на пляж-то до сих пор выходят в матерчатых белых бюстгалтерах, свято веруя, что эти гигантские насисьники ничем не хуже синтетических купальников. На селе эти комбинашки, способные упеленать буренку, стоили, как сейчас помню, по пять рублей, но из них получалось пять мужских плавок по 25 целковых. Мы имели совершенно безумный навар в 500%!  Но тут же вступает фактор Репецкого!  Надо же мне быть такой дурой, чтобы доверить любителю несчастий, происшествий и катастроф, коллекционеру содроганий и мурашек по коже (его выражения) набор персонала в наш кооператив! После продажи первой партии плавок вдруг выяснилось, что классные мужики-портные, которых он нанял прямо с улицы, освоили швейное ремесло не где-нибудь, а на зоне. И очень жаждут поделить навар “по-честному”. Короче, кооператив наш гавкнул. Не скажу, что мы ничего не заработали. Удалось даже купить “жигуленок”, в котором Репецкий тут же благополучно повис на столбе.
Но молодецкого задора у нас еще хватало и мы открыли один из первых баров Захолуйска. Он же в Мосве два курса проучился, для него наш городок - захолустье, он его иначе и не называл - Захолуйск, я тоже привыкла, конечно, захолустье, мне ведь тоже хотелось пройтись по подиуму с Клавой Шифер. Да у меня ноги длиннее, чем у Линды Евангелисты, хоть она и святая! Конечно, что для него наш город - провинциальное захолустье, он мечтал покорить Парижи и Лондоны, ведь ему предназначалась великая судьба. Вот он и метался из стороны в сторону, как собака, берущая след. Подался в телевизионщики, связался с ребятами из “Чудо-юдо”, писал им какие-то тексты, занимался созданием рекламных клипов, богемски пьянствовал и я была вынуждена тащить “Гольфстрим” на себе. Ну и что? Освоила очень быстро и бухгалтерию, и разблюдовку! Все приходилось брать на себя, Репецкий только и умел, что поить задарма своих начинающих телезвезд. Таскал всех гастролирующих артистов, эстрадных звезд и всех поил задарма. Однажды притащил начинающего Филю Киркорова, он тогда еще не был женат на Пугачевой и только хлопал огромными кукольными глазами. Приводил Укупника, Буйнова, ребят из «Алисы», «Маски-шоу», одесских джентльменов.
Но вот когда к нам приперлись бойцы Шрама и поиграли ножичком перед моим лицом и прямым текстом намекнули, что нам пора платить, именно мне пришлось ехать в их бар “Чуча” и договариваться с Витей о расценках на рэкетирские услуги. Репецкий ехать отказался на том основании, что с бабы, мол, меньше слупят! А я так подозреваю, что он просто струсил. Ну, поехала в “Чучу” самолично. Прикинулась поскромнее, но красоту ж никуда не спрячешь. Витя тогда еще не был таким громилой, как сегодня, не жрал стероиды жменями, был просто накачанный и симпатичный мальчик с коротким белесым бобриком и голубыми глазами. Очень вежливый, даже интеллигентный. Ну, цепь золотая на шее, толстая и безвкусная, но им же так положено.
- Инесса Евгеньевна, - говорит, - мы вас да вно отслеживаем, следим за успехами. Дали вам спокойно поработать, накопить капитал, никого к вам не подпускали. Но вы уже давно наша, ваш бар к нам отошел по дележке, к охранной фирме “О.о.о. Эгида ”.
Я, конечно, выразила удивление, что без меня меня женили, посмеялись. «Надеюсь, вы не будете грабить бедную девушку...» Он говорит:
- Если на вас кто наезжать будет, отвечайте, только очень вежливо, что вы - “при делах”. Запомнили? Вот мой домашний телефон, вот мобильный, вот телефон дежурной “бригады”. Если кто-то хамит, бьет посуду, хулиганит, сразу звоните, мы - не милиция, приедем через пять минут. Ну, и стоят наши услуги то-то и то-то.
Ударили по рукам, он ни приставать не стал, ни клинья подбивать, все вежливо, чин-чинарем. Несколько раз я его ребят вызывала, они мигом успокаивали любых  дебоширов и забияк. Витя нередко со своей женой, тоненькой скромной девочкой, к нам приезжал, заказы делал богатые, платил хорошо. По тем временам наш “Гольфстрим” был  лучшим диско-баром. Это сейчас полно роскошных ресторанов и дискотек, а тогда мы были первыми. Первыми открыли и стриптиз-шоу, народу было - море. Надо было развиваться, вкладывать деньги, расти. Но разве с Репецким вырастешь? Вгрохал все деньги в какие-то телепроекты, конечно, прогорел. Вскоре началась бешеная конкуренция, “Гольфстрим” опустел, вся наша клиентура бесповоротно ушла в бандитскую супердискотеку “Бетельгейзе” с навороченной программой и ди-джеями из Москвы. А у нас тусовалась нищая богема, журналисты, поэты, телевизионщики, студенты. Какая от них выручка? Пива напьются и горлопанят. Пришлось мне вспоминать языки, подрабатывать переводчицей. Поучаствовала в кое-каких конкурсах красоты, но... Потом узнала, что Репецкий по своим каналам воздействовал на членов жюри, чтобы мне не давали призового места, боялся, что я возгоржусь и брошу его. Он, правда, клянется, что никакого влияния ни на кого не оказывал, но я-то знаю, он просто индуцирует неудачи. Хотя, если правду сказать, вначале нам было хорошо вместе, особенно в постели, он так умел комплимент сделать нестандартно, что душа таяла. Помню, как-то раз поставил меня, извините, раком на постели, зашел сзади и замер, не шевелится. Я оглядываюсь через плечо: Ну, что ты там застрял? А он благоговейно так кладет мне руки на ягодицы, закатывает глаза и шепчет: “Чехов”.
- Что-о?
- “Вишневый зад”. Роскошный мир повергающей в обморок атласной плоти. Это не поддается описанию и оценке в соврублях.
С ним весело было, он балагур каких мало. Конечно, молодые были, полные надежд. Бывало сидим в гостях, а он начинает хозяина подначивать: “Ты “Вишневый сад” читал? Вчитывался во всю его глубину?  Инесска, поехали в театр, “Вишневый сад” посмотрим. Умора. Мчались домой, и - у койку! Он лучший был из всех моих любовников. Что болтать языком, что лизать - виртуоз! Короче, расставание было не таким простым, как выглядит в светской хронике. Потом случилось несколько вещей, о которых и рассказывать не хочется. Я завязалась с одной итальянской фирмой, они создали СП «Триумф», то, что держит итальянский супермаркет на Кирова, их инженер Мауро, конечно, положил на меня глаз - горячий свой, сицилийский глазище, ну и завертелось у нас, как в калейдоскопе. Скандал, развод, раздел. Мауро в Италии со своей старухой разводится, а песня у них это долгая, я жду в этой богом проклятой стране, когда же можно будет отсюда смотать навсегда. И вот на’ тебе - разгромили наш бар! Да кому он сдался? Кому он нужен? И, конечно, Репецкий не нашел ничего лучшего, как втравить меня в новую историю, послал на встречу с каким-то фанатиком из придурошной организации “Химчистка”. Спросите, почему я согласилась пойти? Да потому что этот гад пригрозил, что подаст в суд на раздел имущества и нашей квартиры. Она стоит с евроремонтом не меньше тридцати тысяч долларов, мы договорились, что я куплю ему однокомнатную, но Мауро тянет с деньгами, жлоб перинейский, вот Репецкий меня и шантажирует! А еще он сказал, что Слава Лащенков хочет купить наш бар, вот это дело я ну никак не могла доверить Репецкому. Ведь он все привык делать моими руками! И с бандитами я договаривалась, и с этими выродками должна контактировать. Ненавижу! Подонки! Разбили аквариум, Байнак погиб, моя цихлозомка любимая. Уникальная рыбка, нет, правда, огромная для этой породы. Я так ею гордилась! Пусть только придут, выродки, я им зенки-то повыковыриваю, маникюр испорчу, а повыковыриваю! Дебилы, питекантропы, наверно, хотят через телевидение шантажировать город: положите в мусорный ящик миллион долларов, не то взорвем памятник Ленину. Когда же все это закончится, когда эта долбаная страна отлипнет от меня, как говно от подошвы?!

*  *  *
Ректор Куприянов дает документ на подпись главбуху, симпатичной пышечке. – Валя, подмахни! Валя краснеет, хихикает. Подмахивает