АРТЕМ ИДЕТ НА ВСТРЕЧУ
До встречи с телевизионщиками оставалось еще около часа и Артем включил компьютер. Когда он нервничал, ничего лучше не отвлекало и не успокаивало, как игра, какая-нибудь real-tiame strategy, типа “Red alert”. Сейчас он проходил одну из самых последних, а значит, и самых сложных миссий. На его базу отовсюду лезли танковые колонны врага, мотопехота прорывалась к электростанциям, без которых не работали сторожевые вышки, в тылу высадился десант. Комната наполнилась грохотом разрывов, автоматных очередей, воплями умирающих солдат. Артем метался “мышкой” по экрану, ресурсы иссякали, за его харвестерами охотились вертолеты противника. Взорвался предпоследний харвестер, вспух огненный шар на месте завода бронетехники, теперь он мог создавать только пехотинцев. Они выскакивали один за другим из казармы и тут же вступали в бой - враги были повсюду. Самое страшное, что...
- Тёма! - закричала с кухни мать, - сделай тише свою войну, уши заложило. И
хватит уже время тратить на эти игрушки, это дьявол сделал, компьютеры ваши, чтобы отвлечь людей от духовной жизни.
“Так, завела свою любимую песню. Ведь договаривались же!”
Артем отключил колонки, надел наушники, чтоб не слышать материных сетований на злокозненный сатанинский прогресс. Да! Самое страшное, что к казармам прорвались огнеметные машины врага. Эти одной струей могли испепелить целый взвод. Машины были похожи на бронированных божьих коровок, ползли медленно, но неотвратимо. Артем поднял с дальнего аэродрома авиацию и обрушил ракетные залпы на “божьих коровок”, но подбил только одну из десятка. Вот они доползли до казармы и длинные струи пламени превратили в факелы десятки фигурок его автоматчиков. В уши ударили дикие вопли заживо сожженных. Артем сдернул наушники, осмотрел объятую огнем и дымом картину боя и с сожалением выключил компьютер. Эту миссию придется переигрывать. Да! Пора на встречу! Опять охватило сосущее ощущение тревоги. Может, не ходить? И дождь к тому же на улице... Но он привычным волевым усилием заставил себя сделать то, что делать не хотелось, и пошел на встречу.
Кто сказал, что наш мир трехмерен? Параллельно с миром взрослых существует и мир подростков. Подростковый мир существует совершено в другом измерении, чем взрослый, хотя и пересекается с ним в силовых точках - таких, как школы, спортзалы и тюрьмы.
Взрослые уже, конечно, забыли свои ощущения, когда они пацанами выходили в город. В том возрасте это было все равно что оказаться в зоне боевых действий. На улицах можно было напороться на молодежные компашки, шайки и самые настоящие банды. Не только тупорылые второгодники, но и приличные мальчики, интеллигенты и отличники, выходили в город “помахаться”. Это был спорт, приключение, “казаки-разбойники”, русская стенка на стенку. Но постепенно мальчишеские кулаки тяжелели свинчатками, в карманах оттопыривались складные ножи, на танцы вечерами выходили уже с цепями и арматурными прутьями. Мелкотравчатые драчуны убегали смывать кровь и бинтовать головы и больше не возвращались, романтика “махалова” быстро заканчивалась, драки становились зверскими, боксеры и каратисты выбивались в “короли” группировок и районов, из них рекрутировалась бандитская “пехота”, а дальше - или тюрьма или деревянная посылка “до востребования” в иные миры.
Артем шел по городу, настороженно высматривая встречных пацанов, издалека измеряя их габариты, силу, агрессивность. Он давно уже не боялся драк, но живущий в мозгу “сторожевичок” отслеживал окружающий мир и готовил организм к отпору, спасению, много раз проигрывал про себя опасные ситуации, фехтовал фразами типа “я шо сказал, чувак?!” “Это ты мне, кореш?” “Вали-ка отсюда, брат, по-хорошему”.
Артем шел и вспоминал, как год назад Илья Александрович уехал в командировку и оставил его главой школы. Он тогда самостоятельно вел тренировки старшей группы, контролировал занятия в двух младших, у него были ключи от зала и раздевалок и чувствовал он себя матерым сенсэем. Кент с Фасоном пахали на тренировках, как следует, не залупались, а вот Кесь и Жила не слишком признавали его авторитет, подначивали, нарочито лениво исполняли команды, опаздывали на тренировки, что было верхом невежливости. И тогда Артем вызвал их на соревнования по тамишевари - разбиванию твердых предметов. Они раньше кололи всякие досточки, кирпичи и палки, но в этот раз Артем притащил полсумки старого дубового паркета. В зале установили две табуретки, поместили между ними паркетину, все сели на колени, Артем - лицом к залу - пригласил Жилу.
- Игорь, начинай!
Вразвалочку, усмехаясь, запахивая грязное кимоно, Жила вышел к “снаряду”, стал в киба-дачи, широко расставив толстые ноги, втянул воздух ноздрями, сконцентрировался и с диком выкриком “кья” рубанул ребром ладони па паркетине. Та подпрыгнула под ударом и целехонькая упала на пол, а Жила со свистом втянул сквозь зубы воздух и зажал руку между ног (к концу тренировки кисть опухла и походила на боксерскую перчатку).
- Кесь, на выход! - скомандовал Артем.
Глыбообразный Кесяра выплыл к стульям, ударил кулаком без подготовки, паркетина треснула - так, самую малость.
Артем взял новую паркетину, сконцентрировался, несколько раз примерил рубящий удар из-за головы по дуге и вдруг резко, представив, что кулак проходит через деревянную поверхность до самого пола, ударил. Деревяшка хряснула и прогнулась. Артем взял ее и двумя пальцами легко разломил на две половины. Эти половинки он отнес Кесю и Жиле, вручил каждому с поклоном, церемонно, приложив ко лбу и сердцу. Жила хохотнул, рассматривая зазубренный край паркетины.
- Ну ты прям как Железный Дровосек!
В зале засмеялись, уважительно, с почтением.
- Матэ! - гаркнул Артем. Все вскочили. Артем стал перед залом, копируя Илью,
резко развел руки со сжатыми кулаками перед собой, сильно потянул ноздрями, концентрируясь, выразительно посмотрел на Попова. Тот сообразил, громко крикнул:
- Сенсэй!
- Рэй! - с поклоном рявкнул зал.
Авторитет Артема был признан. И кличка “Железный Дровосек” к нему приклеилась среди спортсменов. Только самые близкие друзья - мосластый рыжий Жданов и худой, долговязый Костик Попов звали его по школьной привычке “Лего”.
Илья вернулся бледный, исхудавший, с глубоко запавшими глазами, на тренировках бывал редко, давал установки и уходил. Артем несколько раз замечал, что при резком движении сенсэй морщится, а Кесь клялся, что видел на спине у тренера здоровущий свежий шрам, когда заглянул к нему в кабинетик за талонами на питание, а Илья как раз переодевался.
- Он точно воевать уезжал! - жарко выдохнул Кесь, отозвав Жилу и Артема в
сторону. – Давай к Илье сходим, пусть нас отправит на войнуху, чеченов валить или еще куда! Предали наших в Чечне, предали! Генералы, политики, а журналюги под них прямо стелются, делают из чехов героев. А мы не слабее их, я готов ехать и мочить их, да и бабок заколотим. Пойдем к Илье, он поможет! Ну, хачапури, мужики?
- Нагасаки, Кесяра! Ты чо, зовсим сказывся? - Артем покрутил пальцем у виска.
– Нам учиться надо, а не мочить ни в чем не повинных людишек.
- Ссышь? - презрительно скривился Кесь.
- Но-но! - предостерегающе осадил его Артем. - Ты еще предложи с небоскреба
прыгнуть, умник!
- Да на хер та учеба! На войне - то учеба! Ну на кого ты выучишься? Здесь
бабок нигде по нормальному не заколотишь. А наемники гребут стока, что тебе за сто лет не заработать! Как хотите, я в наемники пойду! Пошли вместе, попросим, ты у него любимчик.
- Сами просите, коль дурью маетесь! - Артем закинул за спину рюкзачок со
спортивным снаряжением, зашагал прочь.
- Паркетчик! - презрительно бросил ему в спину Кесь. Повернулся к
Жилевскому. - Ну а ты?
- Я с тобой. Давай Кента еще позовем с Фасоном.
- Давай. Эй, Кентяра, вали сюда, дело есть!
Ребята с Ильей перетолковали. Результатом стало тайное собрание лучших учеников в кабинете сенсэя. Кабинетом, конечно, это было трудно назвать - подсобку для техинвентаря Илья Александрович выдраил, поставил столик, стулья, развешал по стенам фотографии. Ребята с восхищением рассматривали парней в десантном камуфляже, групповые снимки запыленных бойцов из Афгана и прочую романтическую атрибутику.
- Тут некоторые горячие головы просятся в горячую точку, - иронически
приподняв угол рта, начал Илья. Маленький, неестественно прямой, сидел он за столом и медленно переводил пристальный взгляд с лица на лицо сгрудившихся учеников. Тренировка только что кончилась, ребята еще не переоделись, сидели и стояли со всклокоченными мокрыми волосами, с красными потными лицами, в растерзанных кимоно, сильно и приятно пахло юношеским потом. Илья разверстыми ноздрями глубоко втянул настой. Кент, Жданов, Жила, Артем, Попов, Фасон, Лишай, Кесь.
Щербина Виктор, Кент, - типичное воплощение хищного животного в человеческом теле, скорее всего волка, человолк, жестокий, наглый, агрессивный, но уже с задатками главаря, уже «держит» пацанов, что моют машины возле Низины - низового рынка, те ему башляют за «крышу». Правда, когда подъехали настоящие рэкетиры и взяли Кента за горло, пришлось Илье вмешаться. Рэкетиров - бригаду Сапы из «сапоговских» - «Беркут» положил возле машин на землю прямо на заправке на Лермонтова, зимой, на мерзлый наст, и продержал два часа, обеспечив простатит и обширные расстройства мочеполовых систем. Потом Пана-старшего отфутболили в больничку. Кент с Фасоном вроде еще и ПТУ «держат», где учатся на слесарей, ну и пусть привыкают, навыки руководства потом пригодятся. Кадровая политика, бляха-муха! Кента, вообще-то, сдерживать надо, иначе может так подставить, что даже он, Илья, не расхлебает. Фасону вообще в боксе мозги отбили, шепелявит да молотит по груше, как бешеный. Грабил по ночам с низовскими отморозками, давно бы на нарах ему преть, да Илья вытащил, наставил на путь истинный. Фасон, наверное, в прошлой жизни был кабаном-секачом. Заматереет - будет кошмар. Такого надо приручить и держать под рукой.
Кесь Александр - огромный, тулово непропорционально длинное по сравнению с короткими ногами, жадный, торгует на рынке с детства, значит, на бабках с детства «подвинулся». Скорее всего был в прошлой жизни огромным моржом, вот жир и в этой жизни накапливает. После первых дел и первых выплат глаза разгорелись, пришел после захвата Крупина, потребовал долю. Готовился к разговору, видимо, долго. Стоял, набычившись, часто вздыхая и оглаживая короткий белесый ежик. Лоб узкий, переносица вдавлена, приплюснутый нос жирно блестит, запустил заусенчатый палец, поросший белесым волосом, в туго скрученную ноздрю, долго ковырялся, наконец извлек улитку дрожащей сопли. Долго растирал ее в пальцах. «Долю хочешь? - недобро переспросил тогда Илья. - Будет тебе доля. Горькая доля». Через сутки Кеся арестовал капитан Чесноков, однокашник Ильи еще по учебе в школе МВД в Харькове, арестовал якобы за драку, прямо на Низине, где он со старшим братом-челноком работал реализатором. И светила Кесяре зона-малолетка, да Илья сжалился, спас. Урок всем был хороший. Больше о доле разговоров не было. Хотя все равно скоро придется делиться, вырастают уже, потребности растут. Вон Жила - красивый парень, уже на мотоцикле девок катает, корчит из себя Терминатора, деньги, небось, во как нужны! Но то будет дележ добровольный. Илья сам выделит долю. Пусть кто-нибудь из этих мальков только посмеет качать права! Тут надо жестко пресекать все поползновения. Один Лишай ничего не потребует - забитое, рабски преданное существо, жизнь отдаст, если сенсэй прикажет. Только не интересный он. Лемур. Вот Артем - тот иной, хорошо учится, собирается в университет на юриста, нужный будет кадр, среди однокашников-каратистов он как белая ворона, яркий, умный, ироничный парень, непокорный, себе на уме, но и жалостливый, мягкий, эта слабина его в нынешней жестокой жизни ой как может подвести! Бомжа ему было жалко, скажите! А в каратэ одарен от Бога! Не осваивает приемы, а вспоминает! Наверное, в предыдущей инкарнации был великим мастером. Надо его из пеленок этой оболочки высвободить, будет из него личность огромная! Попов это чувствует, харизму Артема, бегает за ним, как собачонка, вечно юродствует, что-то выдумывает, каламбурит, а боец из него никакой, хлещет ногами-прутиками, красиво, высоко, таких в каратэ «парикмахерами» зовут, обмахивают ногами прически противников, да все без толку. В реальной драке его тут же замолотят. Жданов тоже под Артемом, типичный середняк. Вообще, интересная эта когорта получится. Надо Артема и здесь поставить во главе. Если сумеет обуздать Кента с его дикостью, Кеся с его силой и патологической жадностью, Жилу с его своенравием и высокомерием, если подчинит себе отморозка Фасона, вот тогда и будет из парня толк!
- Значит, повоевать захотелось? Желание, конечно, похвальное. Только
нынешние войны - это войны профессионалов. Чтоб туда ехать надо ой как подготовиться. Да и не надо никуда далеко ехать. У нас теперь горячие точки - любой район, любая улица. Игорь, ты после школы куда пойдешь?
- К отцу, машины мантулить. - ответил Жилевский, взбивая мокрый белесый
кок над мощным воловьим лбом.
- Он у тебя автослесарь, так?
- Да.
- Кому он платит?
- Налоговой.
- Нет, за «крышу».
- А. Шраму.
- Так. Кесь, ты?
- В смысле? - толстяк часто заморгал исподлобья. Стеснительный тюлень! Если
речь денег не касается.
- Куда пойдешь после школы?
- Пойду это... с братаном буду челночить.
- Он кому платит?
- “Сапоги” рынок держат...
- Почему ваши отцы и братья платят? Нас что, Мамай завоевал и данью
обложил? Кто такой Шрам? Бывший инструктор по боевым единоборствам. Где он рекрутирует бойцов? Да в спортзалах же! И все их боятся? А почему? Потому что они организованы. Надо их организации противопоставить нашу. Вот вам и будет война в горячих точках. Только мы противопоставим их звериному оскалу - борьбу за правое дело, за освобождение трудового народа от новых эксплуататоров и кровопийц! Я вас тут не для того натаскиваю, чтобы вы проламывали бошки пацанам на улицах. Я предлагаю вам вступить в тайную организацию борцов с мафией. Ну, как, хачапури?
Тренер оглядел ребят и по загоревшимся глазам понял, что еще бы, конечно хачапури, да с вами, Илья Александрович, мы всех заломаем!
- Хорошенько подумайте перед тем, как принять решение! Это вам не в
пиписки играть.
Ребята коротко хохотнули. “А что тут думать! Во, класс, своя группировка намечается!»
- Илья Александрович, Илья Александрович! - Попов восторженно, как на
уроке тянул руку. – Давайте назовемся “Чистилище”. Я книжку читал, там с мафией боролось “чистилище”.
- Зачем так громко? - иронически хмыкнул Илья. - Будем просто “Химчистка”.
Тихо и скромно.
... Артем пересек Гагаринский парк, прошел мимо Вечного огня, у которого по ночам постоянно грелись бомжи, вышел к гостинице «Украина». «Украина» выходила фасадом прямо на сквер Победы, разбитый перед огромным зданием Верховного Совета Крыма.
- Артем! Артем! Постой!
Оглянулся. Из газетного киоска выскочила и замахала руками тетя Люба, сестра его матери и мать закадычного друга детства, братана Юрки Слонимского, Слоника. «Зайди!» - махала рукой тетя Люба из дверей киоска. Артем приветственно взмахнул рукой, подбежал.
- Теть Люба, здравствуйте. Как дела?
- Зайди, Тема, разговор есть. Чаю хочешь? - тетя Люба затащила его внутрь
тесного киоска, завешенного яркими журналами, усадила. Под прилавком дымилась алюминиевая кружка с черным чаем, стояли тарелки с объедками.
- Не, не, я спешу, я потом зайду... - попытался было ускользнуть Артем.
- На вот попробуй, на! - тетя Люба насильно всунула ему в руку курабье, Артем
машинально надкусил, пожевал.
- Вкусно?
- Ничё.
- Это домашнее. «Паштет переходного периода». Правда, нравится?
- Да ниче, говорю, солененький.
- Рецепт простой: стакан рассола от хамсы, стакан томатного сока, два стакана
манки, морковку потереть как наполнитель, и вари до густой массы. Для богатых можно вбить яйцо. Выручки никакой, даже газеты плохо берут, вот и приходится выдумывать.
Артем замер в жевании.
- Вот и Юрка так! - скорбно всхлипнула тетя Люба. - Нет, «Комсомолка»
вчерашняя, - ответила в окошко покупателю. - Давать? «Крымское время» есть, «Обозреватель». Рубль десять, - и снова со слезами, обернувшись к Артему. - Я его не кормила? Последний кусок отрывала, а он взял ушел, мать броси-и-ил...
- Как бросил? - Артем не мог взять в толк, как пятнадцатилетний подросток
может бросить мать.
- Тебе мать ничё разве не говорила? Приманули его сектанты эти,
огнепоклонники.
- Какие сектанты?
- Агни-йога чи как ее? - с неожиданной злобой сказала. - Мать твоя знает! Она-
то руку и приложила! Церква новая, что это... про свет говорят... Я их не разберу. Спаси ты его, Артемушка, вытащи! Лучше бы он водку пил, наркотики эти принимал, тьфу-тьфу-тьфу, прости, Господи, что это я говорю! Лучше бы он в спорт ваш этот костоломный пошел, занимался бы чем-нибудь путевым, а не в религии эти! Стал как неживой, мать не признает, семья ему не нужна, никого видеть не хочет, все молится, да как-то странно, лежит, как неживой, я даже его будить пробовала, так он на меня как вызверился, что ты! А потом вообще ушел, из дома ушел. Спаси ты его Артемушка, ведь брат он тебе, не абы кто...
- Теть Люба, вы мне толком расскажи, что случилось. Где он теперь, Юрка-то?
- Заманули его сектанты, а мать твоя им помогала, говорю тебе русским языком.
Может, сатанисты, может еще кто...
- Да мать-то моя при чем? - неприятно уязвленный, спросил Артем.
- А ты что, не видишь, что у нее «крыша» совсем поехала на религии этой ее? –
зло, на вскрике спросила тетя Люба. - Ты хоть знаешь, куда она все бегает, деньги последние относит, Юрку вот охмурила, совсем сбила с толку, я с ней пробовала поговорить, так она меня: «Ты с темными!» - кричит, - «Ты одержимая! Не мешай Юре к свету идти!» И это матери-то родной, а! Пойди, говорю тебе, к этим сектам, они сейчас называются как-то... тотальные... тотальные навроде...
- Тоталитарные? - подсказал Артем.
- Нету «Комсомолки», - крикнула тетя Люба в окошко. - С телепрограммой
«Обозреватель» есть, давать? - отсчитала сдачу черными от газетного свинца пальцами, снова повернулась к Артему, обдавая затхлым запахом изо рта. - «Юрочка, пошли домой, пожалей мать», плачу, а он смотрит как не узнает. Потом вроде в себя пришел, сказал, что потом придет. И не пришел. Я обратно туда, а дружки его говорят: «Нет Юрия». И по имени-то его не знали, звали как-то странно «Юрген, Морген», чего-то там по-грузински, вроде переименовали его. Нашел бы ты его, хоть как, хоть силком приведи, пусть дома сидит, никуда не пущу. Погоди, у меня записано, а то так не упомню, - и пока теть Люба рылась в ящичке стола Артем вспомнил, как громогласная, полная сил учительница начальных классов Любовь Ивановна Слонимская «воспитывала» сына Юрку шлангом от клизмы и орала на парня по поводу и без повода днями напролет. Вот и дооралась. Теть Люба разогнулась с обрывком газеты. - Вот. Храм Божественного Света-Огня. Общежитие Университета, корпус 2. Среда-пятница в 19-00.
ГЕРОИ ИДУТ НА ВСТРЕЧУ
Жизнь не удалась, жаловалась спичка, я сгорела.
А в Захолуйск из Ялты я приехала не потому, что Женька попросил, а просто… короче, с Мауро напряженка вышла, так что нападение на бар подвернулось как нельзя кстати. Мой макаронник приехал в гостиницу за сутки до меня и привез туфли – мне и на продажу. И пока меня не было, дал эти туфли горничной на примерку. Так их перемеряли все «этажерки» гостишки, растоптали, пальцы свои грибковые повтыкали. Я обиделась, устроила ему выволочку – ведь сначала я должна выбирать, а что не подойдет – то на продажу. А теперь туфли эти кто только не примерял, а я после этого должна надеваное носить? Я ему так и сказала – ты б еще презервативы подносчикам багажа дал примерить. Поругались. Я ему по-русски ору, а он половины не понимает, злится. Потом у него образовалось какое-то воспаление во рту, он меня обвиняет, я говорю – не знаю, что ты там в рот брал, а у меня все чисто. Он орет. А как мне с ним после этого целоваться? Может, он «этажеркам» не только туфли примерял? В общем, даже и хорошо, что Репецкий подвернулся и я смогла слинять от Мауро, задолбал он меня, если откровенно. Ревнивый как Отелло. Не зря Репецкий его Мавром зовет. Каждый вечер звонит из Италии ровно в девять, проверяет, дома ли я. Я его звонка дождусь, отчитаюсь, и – арриведерчи, каро! На свободу!
Я ведь – змееловша, как говорил обо мне Репецкий. Отлавливаю мужчин, как гюрз,
беру у них из клыков всю их суть мужскую, истинную, янтарными каплями высочайшей концентрации и - выбрасываю, опустошенных, как чехлы от зонтиков. Вот и сейчас надо изъять порцию яда у какого-то троглодита из новоявленной «Химчистки». Что ж, оделась на встречу я простенько, чтобы не спугнуть клиента, грима практически не наложила, но истинную красоту гримом не скроешь - встречные мужики все равно оглядываются, машины у тротуара притормаживают, когда по городу и без охраны шествует такая красавица. На мне, значит, мини юбочка и длинный светло-серый, под цвет глаз, тренч от «Роккобарокко», спускающийся ниже самой этой юбки, - со стороны должно казаться, что я в одном пиджаке, при моих-то ножищах эффект потрясающий! Встречные особи мужского пола спотыкаются, налетают на столбы и роняют челюсти. Переставляю ходули по направлению к «танку», очки от «Фэнди», туфли от «Версаче», трусы от Труссарди. Да! Волосы я недавно покрасила в совершенно безумный светло-морковный цвет, представили? Губы соответственно - цвета «моя любовь - моя морковь».
Я следовал за Инесской на расстоянии двадцати шагов, но моя самоупоенная б/у жена меня, конечно, не замечала. Идет и смотрится во все витрины. Умора! Зорко следит за реакцией встречных мужиков, раньше она мне даже отчеты делала - «сегодня на меня оглянулось восемнадцать человек!» Бывало, приходила подавленная - «представляешь, на меня оглянулось всего три жалких, плюгавеньких мужичонки!» А сейчас иное дело - витрин много новых, сияющих, есть, куда посмотреться. Действительно, город как-то странно возрождается изнутри. В обшарпанном старом здании вдруг возникает ячейка Европы - блестящие стеклопакеты и бронированные двери коммерческого офиса, или мигающая световая реклама нового бара, или роскошная витрина модного бутика. Странно смотрятся грязные, облупившиеся до дранки фасады в медовых сотах новой нарождающейся цивилизации. А вокруг все та же древняя жизнь, все так же бегают по центру собаки, оставляя на углах пахучую азбуку Морзе любовных посланий, все так же в раздрипанных троллейбусах пенсионеры ведут с пионерами изнурительную борьбу за места для беременных, все так же бродят по паркам обнявшиеся разнополые парочки, которые через несколько лет смертно друг друга возненавидят и в страшных судебных тяжбах будут делить шифоньеры и детей, все так же могучие омоновцы в камуфляже ведут затяжную борьбу с бабками, торгующими семечками и петрушкой. Бабкам на тот свет пора, а они не хотят, пытаются выжить, бегают от милиции с немудрящим товаром. Вот если бы они кассовые аппараты у семечек установили или патенты на торговлю петрушкой покупали, тогда бы государство их признало. А так - какая с них корысть? Все давно высосали, сбережения из сберкасс изъяли, пенсии поотбирали, брысь отсюда - на паперть милостыни просить!
Загадывал же не наступать на стыки тротуарных плит! Опять наступил! Задумался и наступил! Добра не будет. Стоп, зачем я это загадал? Детство в мозгах играет. Вот я иду, иду на встречу с телевизионщиками, хотя страшно не хочу идти. Зачем же я это делаю? Кто мною руководит? Почему я прыгаю по квадратикам плит, как кенгуру? Почему я боюсь наступить на эти стыки? Суеверие дурацкое! Черт знает что! Вот не пойду ни на какую встречу и все тут! А если у них есть телефон с автоопределителем? Позвонят домой, скажут: «Что же вы, молодой человек, не пришли? Мы вас ждали, а вы струсили. Нехорошо». Стыдоба какая! Опять на стык ступнул! Ну и хрен с ним! Сам себе придумал и соблюдаю. Вот назло буду наступать только на стыки. Ну - наступаю... и что? Опять приходится прыгать, то удлинять, то укорачивать шаг. Наступаю, наступаю, вот плитка дрогнула под ногой, черт, значит, все будет плохо! Да что я дурью маюсь? В голове каша, как будто там сидит сотня маленьких артемчиков и каждый думает свою маленькую мыслишку. Зачем я себя постоянно насилую? Не люблю драки, но специально тащусь с пацанами в поисках приключений на свою жопу, не хочу поднимать бучу с Ильей и «химчисткой», но почему-то знаю, что именно я должен встать и сказать, остановить и спасти. Но ведь я, я, Артем Легостаев, Тема, Лего, я этого боюсь и, значит, не хочу! Я до сих пор не привык к собственному имени, а ведь мне уже скоро семнадцать... Да и какой я Артем? Я и не Легостаев вовсе. Это странные, чуждые для меня имена. А как меня зовут на самом деле? Не помню, не знаю. Вон парень идет, здоровый качок, интересно, если бы сцепились, сделал бы я его? Конечно, прочь сомненья! Я же Воин, Мастер! Ха-ха, тебе, Тема, до мастера расти и расти! Так зачем я иду на эту встречу, которая сулит кучу неприятностей? Сам не знаю! Но иначе ни Илью, ни ребят ни в чем не убедишь! Им нравится играть в «красные бригады». А мне не нравится. И вот я их иду закладывать, чтобы выйти из игры? Нет, не так. Я их спасти хочу, и других предупредить и отговорить. Зачем? Мне-то какое до них всех дело? Знать никого не хочу, и идти туда не хочу. А все равно иду, насилую себя. Или кто-то мной руководит? Оттуда, сверху? Эй, ангел-хранитель, я здесь! Любишь ли ты меня или просто забавляешься мною? Играешь? Где моя истинная воля? Где я истинный? Черт, опять наступил на стык!
Марик Меламед уже дежурил у «танка». Для иногородних объясняю: «танк» - это настоящий Т-34 военных времен на постаменте в сквере Победы. Сквер в самом центре города, полно кафешек, жарят шашлыки, старички греются на солнце, мамы с детьми, визг, гвалт. Курчавый Марик весь замаслился, меня увидев.
- Ты потрясающе выглядишь, Нэсси!
Мы с Марком в одном классе учились. Он сын главного режиссера Крымского русского драматического театра им. Горького, великого и ужасного Бориса Меламеда, с детства занимался в театральных кружках и студиях, разъезжал с отцом по гастролям, приобрел европейский лоск, и когда стал ведущим «Телемаркёра», то на фоне наших захолуйских косноязычных дикторов смотрелся стильно, говорил не запинаясь, без горбачевских «ложить» и «начать», выражался не то чтобы мудрено, а этак изысканно - «режиссер дефис юморист», «Марк Меламед, эсквайр», или «игроки прокатили белую сферу по полю» (это он о футболе), знал такие слова как «экзистанс» и «амбивалентность», что очень льстило провинциальной интеллигенции, смотрел его весь Крым, потому что рассказывал он о Шварценнегере, Сталлоне и Ван-Дамме и показывал на своем канале нелицензионные боевики. Меламед быстро приобрел популярность и даже стал заметной личностью в политическом бомонде, так как к его услугам во время предвыборных кампаний прибегал сам Аристов.
А «Нэсси» он меня кличет по школьной привычке. Я с класса шестого стала расти как на дрожжах, одноклассники в одночасье оказались где-то далеко внизу, под баскетбольным кольцом, а я возвышалась над их мелюзговой толпой нелепой мосластой дылдой, худой, неуклюжей, патлатой и нескладной (здорово я себя описала?) Господи, как они изводили меня дразнилками – безумно! Каких только кличек не давали - и «каланча», и «Гулливер», и «жирафа», и «три метра сухостоя», и «рельса», и этот... как ее?.. литовский... «Сабонис!». Остановились на Нэсси. Чудовище из озера Лох-Несс. Наверно, из-за длинной шеи. Получалось вообще дико – Лох-Инесса. Я плакала, дралась с ними, махала граблями, как мельница над подсолнухами, дико комплексовала, помню, специально горбилась, чтобы казаться пониже и спрятать круто навернувшиеся сиськи. Мать меня успокаивала, говорила, что я у нее красавица и не чета всякой там мелюзге, но я все равно чудовищно страдала, стыдилась и роста, и всей себя. Мне и сны снились, что я голая на базаре, большего ужаса я не испытывала!
А вот когда после лета в 8-ом классе ( я, кстати, «бэшница», а вы?), только что с моря, где у меня был роскошный роман с мальчиком из Москвы, с выгоревшими на солнце волосами, с льдисто-светлыми глазами на бронзовом лице, с багровым, накрашенным материнской помадой ртом, в совершенно безумном прикиде: помню, мамину юбку обкорнала под мини, сама обрезала и обстрочила, скандал потом был дома - ужас!), на грандиозных ногах Нэсси с вырезом до пупа грациозно вплыла в школьный двор, все там, блин, от директора до второклашек замерли! И рты пораскрывали! И Марик Меламед, молодой, да ранний, уже пообтершийся в актерской среде, в числе прочих попытался ко мне клинья подбить, да куда ему, Знайке из Солнечного городка, до больших, настоящих людей! Он до моих сисек мог достать только в прыжке. На батуте.
- Марик, здоровского! – поприветствовала я его радостно, сгибаясь в три
погибели, чтобы поцеловать бородатую колючую щеку теледивы. - Ой, как ты вкусно пахнешь! «Харли-Дэвидсон»?
- «Пакко Рабан».
- Ну, где наш молодой герой?
- Ждем-с, - лучась лучиками Ильича у глаз, улыбнулся он. - Что у вас там
стряслось в «Гольфстриме»?
Я Меламеда не сразу узнал. В телеке он кажется и выше, и крупнее, и солиднее. А этот маленький какой-то, по телеку борода - черная, а здесь - рыжая, и в веснушках весь, а по телеку их не видно. И на шее фурункулы здоровые, а по телеку... Он или не он? И притащил с собой какую-то тетку ногастую, крашенную, развязную, такую, сразу видно, что с телевидения, стоят, смеются, оглядываются по сторонам. Зачем он ее притащил? А у меня такой прыщ вскочил на подбородке! Жвачки надо было купить. У Блинова вон изо рта воняет, может, у меня тоже? Хотел уже уйти, не подходить к ним, поймал себя на трусости, нет - на нерешительности, нажал волевым армрестлингом на свою боязливость...
Я озиралась, но Репецкого нигде не было видно. Наверно, залез в кабину танка, в решительный момент выедет и сделает выстрел. И отравится там внутри выхлопными газами. Это было бы в его стиле.
Удивительно - зачем обязательно целоваться при встрече со знакомыми, которые при власти или при славе? Только комплекс неполноценности демонстрируешь. Смехотура! Меламед со своего роста прямиком попадает иудейским своим шнобелем в разрез инесскиного пиджака. На него тоже, между прочим, посматривают, узнают. Я помню их выпускную фотографию 10-го «Б»: Марик стоит на скамейке во втором ряду и все равно они одного с Инессой роста. А Инесска там худенькая, стройненькая. Бедра у нее уже тогда были широкие, а ноги еще тонкие, на пляже, помню, стоит, колени свела, а между бедер - щель треугольная, кулак пройдет. А сейчас залила-заполнила предназначенную ей Господом форму, вот-вот разорвет ее, и - расплывется Инесска мясистой толстухой, утекут из лифчика сиськи... Так. Вот он! Высокий, брюнет, на цыгана похож, волосы в хвост собраны, на плече рюкзак цвета хаки, пацан еще, молодой совсем...
ВАЛЬКА.
ПРОБУЖДЕНИЕ
Разбудил Вальку громкий хохот и крики Будницкого.
- Харэ дрыхнуть, Снежок! Пора опохмеляться!
Валька с трудом разлепил глаза. Голова не прошла, больно пульсировала. Все тело ныло как избитое. Рот заклеен горькой слюной. Валька со стоном сел на кровати.
- Воды, - прохрипел.
- На, держи. - Будницкий сунул ему грязный эмалированный чайник, сквозь
копоть проглядывали нарисованные на боку ромашки. Валька жадно присосался к носику, выпил почти весь чайник, отвалился в блаженной истоме.
- Привет с большого бодуна! - захохотал Будницкий. - Гони пятерку, пива
возьмем, осадку сделаем.
Валька пощупал карманы, и ему стало нехорошо. Денег не было. И вдруг вспомнил всю ночную историю с оперотрядом и допросом, похолодел. А что, если тот начальник оперотряда уже показал его донос? Димка его убьет! Хотя с какой стати? Это Будницкий убежал, бросил его одного на съедение операм, вот пусть теперь и отдувается!
- Я деньги потерял, - сказал Валька. Встал, почувствовал, как в животе
забулькала, перетекая, холодная вода.
- Как! - Завопил Будницкий, расширяя узкие китайские глазки и без того
опухшие с перепоя. – Когда?
- Вчера. Пошел вас искать, заблудился, где-то заснул. Проснулся – денег нет.
- Елки-палки! - В сердцах ругнулся Димка. - Я так рассчитывал на твои... на
тебя! Бля-а, опять пришли по бабкам к минусу…
- Как я жить буду - вот вопрос, - понуро сказал Валька. - Родичи больше не дадут.
Димка беззаботно махнул рукой.
- Не ссы! Прокормимся.
Валька пошел умываться. Туалет был в конце коридора. Валька сунул голову под кран. Голова не помещалась, и он намочил только один бок. Выпрямился. Волосы слиплись, холодные струйки лились за шиворот, словно тонкие цепочки. Он почистил зубы и с наслаждением вдохнул воздух холодным ртом. Долго плескал в горячее лицо водой. Вода холодила кожу и капелюшками оседала на красивых темных бровях и маленьких, еще ни разу не бритых усиках. Они скорее напоминали тени, а не усы. Валька подошел к зеркалу и всмотрелся в свое лицо. Под глазами рассинелись полукружья. Глаза с очень большим карим зрачком и зелено-серым райком смотрели вопросительно и насмешливо. Яркие губы поползли в стороны, он ухмыльнулся и хлопнул себя по щеке: «У, пьяная рожа!». Строго свел сам себе брови и между ними прорезалась крупная морщина. Покачал головой и сам себе погрозил пальцем в зеркало.
Перебросил полотенце через шею, как хомут, пошел назад в комнату. Ночное происшествие уже тревожило меньше. Ну, остался без денег, ну и хрен с ними! Ну, написал объяснительную - так по пьяни же, скажу, что ничего не помнил или что заставили написать. А, ерунда все это! Главное теперь - экзамены сдать, поступить!
Будницкий стоял у шкафа.
- Это кто? – спросил он Вальку, показывая в шкаф.
Валька заглянул - на полу подсох корж вчерашней блевотины.
- Ну, я.
- Я тоже блевал, - сказал Будницкий, ложась на кровать. - Только не помню где,
в натуре. Вообще ничё не помню. Сначала допили портвейн... - тут он резко поморщился и гадливо сглотнул. - Фу, лучше не вспоминать! Помню, ты лег спать, а мы пошли взяли еще две бутылки. И все. Ни хера больше не помню. И как это я до дому добрался. Наверно, на автопилоте.
Димка, мучительно кривясь, закурил и пошел умываться.
- Валентин, - сказал Миша, что кричал «укатайка», - Ты документы сдал?
Сегодня и завтра – последние дни.
- Нет, - спохвативался Валька. - Когда б я успел.
Полез в карманы - документов не было. Заглянул в чемодан. Пусто. Судорожно перерыл запасные трусы, майки и рубашки - документов нигде не было. Валька похолодел. Болящая голова никак не могла вспомнить, куда же он подевал документы. Деньги и документы. Стоп, оперативник же не отдал документы, чтоб не потерял!
- Я пойду, - сказал Валька вскакивая. - Это... документы сдавать. Скажите Буде,
что скоро вернусь.
Он выскочил на улицу в полной уверенности, что быстро найдет комнату оперотряда, но не тут-то было. При дневном свете мир изменился. Студгородок кишел молодежью, корпуса были похожи один на другой, память ничего не подсказывала. Побродив в недоумении между домами, Валька решился все-таки обратиться с вопросом к встречным, но большинство и слыхом не слыхивало про оперотряд, все были абитуриентами и с веселым энтузиазмом осваивали новую жизнь. Наконец он догадался обратиться к бабке-вахтерше, и та направила его в пятый корпус, почему-то назвав его «богатым». Корпус действительно отличался от того, где жил Будя: в нем было чисто, тихо, конфигурация коридоров и комнат была другой, какой-то современной. Впрочем, Вальке было не до конфигураций. Он еле упросил охранников пропустить его в оперотряд, уверяя, что документы его находятся именно там. Дверь в оперотряд безмолвстовала! Напрасно Валька стучал и крутил ручку. Он бегал заглядывать в окна с улицы, дежурил у подъезда, и только ближе к обеду, когда желудок уже запел голодные фиоритуры а ля кастрат Фаринелли, на крыльцо вышел высокий костлявый старшекурсник с красной повязкой «Оперотряд» на облаше потертой джинсовой куртки
- Извините, - бросился к нему Валька. - Меня вчера задерживали, и забрали
документы.
- Ну? - сказал верзила и задрал белесую бровь над жидким голубым глазом,
глядящим свысока с надменной наглостью.
- Я говорю, тут у вас остались мои документы. Хотелось бы получить их взад.
- Посмотрим, - верзила вошел, оставив дверь полуоткрытой, но Валька войти не
решился, стоял, заглядывая в щель.
- Заходи ты! - крикнул старшекурсник. - Фамилия?
- Снегов.
- Снегов... Снегов... - парень карандашом скользил по растрепанному журналу.
- Когда, говоришь, тебя задержали?
- Вчера.
- Кто дежурил? Воробьев, Дмитриев, Довбыш, Лезов.
- Лезов! - обрадовался Валька. - Помню, так одного называли.
- Ну, значит, у него твои документы, - парень откинулся на старом стульчике и
бросил карандаш в разворот вахтенного журнала.
- А где мне его найти?
- Где-где - в Караганде! Лезов человек занятой. Жди
- Понимаете, - дрожащим голосом, мокрый от испарины, залепетал Валька, -
мне надо срочно сдать документы, во что бы то ни стало, я поступать приехал. Если не сдам сегодня, меня не допустят к экзаменам, а мой отец... мой отец платил по пять долларов за урок английского, он меня просто убьет, если я ... вот так, из-за дурацкого случая, провалюсь...
- Лезов такой, - усмехаясь, сказал оперативник. - Еще и отцу напишет. «Ваш
сын не был допущен к государственной экзаменационной сессии по причине...» Кстати, а чего тебя повязали?
- Выпил лишку, - ответил Валька. И почему-то добавил. – С Будницким.
- С кем?
- С Будницким.
- С Димкой? - оживился оперативник. - Ну, так иди к нему, бери за хобот, пусть
отведет тебя к Лезову. Они же лепшайшие кореша!
- Серьезно? - обрадованно удивился Валька.
- Точно!
- Так я пошел, - метнулся к выходу Валька и уже из дверей крикнул. – Спасибо.
Будницкого в комнате не оказалось!
- Ждал, ждал тебя, - пояснил один из Миш, сидящий с книгой в углу кровати. -
Потом выругался страшным матом и ушел. Сказал, что будет собирать бутылки по общаге.
Валька рухнул на панцирную, ушедшую почти до пола кровать и чуть не заплакал. Подавленный отчаянием аппетит внезапно снова дал о себе знать. Забурчало так, что Миша поднял голову от книги и предложил оторвать кусок от его булки. Валька оторвал ломоть и с диким аппетитом прожевал. Тут же рассказал всю свою историю. Миши выразили готовность выступить на поиски Будницкого. Удалились врассыпную. Валька бегал из корпуса в корпус, прочесывал этажи, вслушиваясь, не рокочет ли где бас Будницкого. Все было напрасно. Будя канул. Проклиная Димку в частности, пьянство и алкоголизм вообще, Валька переодел совершенно мокрую рабушку на новую, сухую и кинулся снова в оперотряд. И - о счастье! - Лезов был там. Только не в камуфляжном, а джинсовом костюме и распущенные волосы собрал в длинный хвост. Холодно смерил Вальку взглядом, со скукой выслушал его сбивчивые просьбы вернуть документы, недовольно кряхтя, полез в карман кожаной куртки, достал длинный ключ с фигурной бородкой, отпер старый несгораемый шкаф в наклейках, вынул полиэтиленовый пакет, вытряхнул его содержимое на стол. Валька испустил радостный выдох и на подкосившихся ногах шагнул к столу и рухнул на стул.
- Я тебя приглашал присесть? - изображая невероятное удивление, спросил
Лезов. Валька вскочил, извинился. Вытер пот со лба. Он весь был мокрый, насквозь. Лезов поворошил документы, схваченную резинкой пачечку денег, золотую цепочку с крестиком. Валька испуганно схватился за шею - так и есть, и крестика нет. Вон он лежит, подарок матери.
- Ты что, Снегов, верующий? - листая его паспорт, лениво спросил Лезов.
- А что?
- Отвечай на поставленный вопрос!
- Да, - ответил Валька. Так и подмывало выхватить документы у этой сволочи и
сбежать.
- Ну, и во что ты, Снегов Валентин, веришь?
Валька понял - ночное издевательство начиналось сызнова.
- В Бога, душу и мать, - с каменным лицом ответил он, решив выдержать всю
экзекуцию до конца.
Лезов смерил его с ног до головы, угол рта дрогнул в ухмылке.
- Это – хорошо. С людьми, ни во что не верящими, невозможно работать.
Подкуп, компромат, вымогательство. А вот с верующими бывает просто интересно обменяться. Так кажется, выражался товарищ Горбачев. Ты хоть помнишь, кто такой Гобачев, ты? Во, молодняк вырос, - сказал Лезов вошедшему низкорослому крепышу с повязкой оперотряда на руке. - Уже и не помнят отца перестройки.
- Помню я, - буркнул Валька.
- Ладно, Бог с ним, с Горби. Ты вот сказал, что в Бога веришь. И зачем, Снегов,
Он, по-твоему, нас создал?
- Что? - Валька не понял вопроса.
- Зачем, говорю, Бог нас создал?
Валька потряс головой, вдумываясь, о чем идет речь. Извилины в голове судорожно скручивались. Подходящего ответа не находилось.
- Не знаю, - честно признался Валька.
- А ты подумай, - посоветовал Лезов и почему-то спрятал документы в стол.
Валька ужасно встревожился. Показалось, что от ответа на поставленный вопрос зависит, отдаст ли каверзный человек ему документы или нет.
- Бог создал человека, - начал Валька как на экзамене, - по своему образу и
подобию.
- Так, хорошо. И?
- И... и... Затем изгнал из рая.
- За что?
- За то, что съели яблоко.
- Правильно! - одобрил оперативник. - Изгнал. Но если по образу и подобию,
то, значит, сам себя изгнал, а? Нет ли тут подвоха?
- Что? - переспросил Валька в растерянности.
- Следи за мыслью, - назидательно посоветовал Лезов. - Бог себя клонировал,
создал свои маленькие копии, затем выгнал их к чертовой матери из рая. Почему?
- Ну, они же съели там чего не надо!
- Не велик грех. А может, Он людишек-то создал только для того, чтобы ими
развлекаться, как игрушками, а?
Вальку заклинило. Он напрочь не понимал, для чего надо вести заумную богословскую беседу в маленькой конурке в торце общежития, когда надо бежать с документами в деканат!
- Странный у нас какой-то разговор получается, - буркнул он.
- Почему же? – ужасно удивился Лезов. - Вот когда я тебя спрашиваю, зачем
ты, Вэ Снегов, напился, как свинья, и рыгал в окно на прохожих, это тебе не кажется странным. А вот когда я спрашиваю твое мнение, зачем Бог нас создал, это тебе странно. А что может быть важнее этого вопроса?
Документы мне сдать, хотел было крикнуть Валька, но сдержался.
- Значит, ты верующий? - снова спросил Лезов. Валька вскинул голову и с
закипевшей слезой выкрикнул.
- При чем тут это? Мне срочно надо сдать документы в деканат! Давайте я
сначала их отнесу, а потом мы с вами поговорим о чем угодно! Пожалуйста!
- Тс-с-с! - прошипел Лезов. - Не надо грусть! Вот ты думаешь, что тебе надо
сдать документы, и ничего важнее этого в твоей жизни нет. А я вот думаю, отдавать ли тебе твои документы и достоин ли ты поступления в наш славный Университет. И этот МОЙ, - он повысил голос на слове «мой», - экзамен гораздо важнее вступительного. - И - шепотом. - Понял ты, Снегов, куда ты попал? Ты думаешь, ты случайно попал ко мне в руки? Не-ет, брат, не случайно. Так что не брезгуй, поговори со мной по душам. Тогда, глядишь, я и верну тебе документы. - Последнее слово Лезов насмешливо произнес с ударением на «у».
Вальку трясло. Он знал за собой приступы дикой, неконтролируемой ярости, которая кидала его на сильнейшего врага, заставляла суматошно колотить кулаками, вереща и брызгая бешеной пеной. В пароксизме ярости он мог схватить любое оружие – нож, палку, камень, лишь бы сразить ненавистное существо. Вот и сейчас поймал себя на том, что ищет глазами предмет потяжелее, чтобы оглушить гада, вырвать из его лап документы и бежать. А оперативник, казалось, провоцировал его на это, – беззащитно откинулся в кресле и даже прикрыл глаза. Презирает, наслаждается его, Валькиной, раздавленностью, сволочь! Дать ему по черепу эбонитовым телефоном, как Брюс Виллис в каком-то боевике… м-м… не помню названия!
- Итак, я спрашиваю - молитвы знаешь? – открыл глаза Лезов и внезапно
пронзительно впился взглядом ему в зрачки. Этот взгляд отрезвил.
- Ну, так себе... – промялил Валька, переминаясь с ноги на ногу.
- Прочти. – Приказал Лезов.
- Что именно?
- Главную, наиважнейшую молитву христиантсва. Ведь ты, судя по крестику,
православный?
Валька вжал голову в плечи - его заколодило, он никак не мог вспомнить, какая же самая главная молитва в христианстве.
- Так какую? - снова с мозговой натугой переспросил он.
- Ты меня спрашиваешь? - неприятно изумился Лезов, качнулся к Вальке и
заговорил, повышая и повышая тон. - Какая главная молитва христианства? Ты верующий или дебил подзаборный?! Что у нас за молодняк растет ублюдочный! Выродки сраные! Вам бы только хань жрать, колоться, да клей нюхать! И ты еще хочешь поступить в Университет! Какая, я тебя спрашиваю, главная молитва христианства!
- Ну, эта... эта... «Отче наш»! - наугад ляпнул первое пришедшее на ум название
Валька. Он совсем не был уверен, что это и есть главная молитва. Но Лезов внезапно, так же быстро, как и взъярился, успокоился.
- Правильно, – сказал он, откидываясь на стуле. - Вот и читай!
Валька в церковь не ходил, хотя и увлекался исторической литературой и личностью Иисуса Христа, много читал о нем, «Забавное евангелие», «Иисус Христос - бог, человек, миф», «Что знает история об Иисусе Христе?» и т.д. А из молитв он знал только «Отче наш», потому что мать заставила выучить и читать в трудных обстоятельствах. «Да святится имя Твое, - невнятно бормотал он. - Да будет воля Твоя, да приидет царствие Твое, как на небесах, так и на земле. Хлеб насущный даждь нам днесь, и отпусти грехи наши, яко и мы отпускаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь».
- Ну, выродил, молодец! - похвалил Лезов. - А боялся! А вот ответь ты мне, что
значит...
В этот момент затренькал старый из черного эбонита телефонный аппарат. Лезов снял трубку, пообщался с кем-то.
- Пусть идет к Полторацкому! Скажи, что я распорядился. Да, кстати, зайди ко
мне! Тут фрукт один интересный попался, по твоей теме.
Бросил трубку, возобновил свой вопрос.
- Что значит фраза - «не введи нас во искушение»?
- Ну, не соблазни чем-то...
Лезов в страшном удивлении деланно расширил, просто распялил глаза.
- Это к Богу-Отцу-то ты так обращаешься? – возопил он. - Пожалуйста, Отец,
не соблазни меня? А кто соблазнитель? Кто Еву соблазнил, ты знаешь?
- Змей.
- А Змей - это образ кого?
- Ну, вроде дьявола.
- Правильно. Знаешь мифологию. Так почему ты просишь Бога, как Змея, не
соблазнять тебя, а?
Валька совсем был сбит с толку и уже ничего не понимал. Уставился в угол невидящим взором, молчал. Пауза длилась довольно долго. Вдруг сильно вздрогнул от страшного удара кулаком по столу.
- Бог тебе что - Сатана?! - с искаженным лицом завопил прямо ему в глаза Лезов,
медленно поднимаясь со стула. - Что ты мелешь! Ты Бога подозреваешь в такой подлянке, что Он будет тебя, букашку, вводить в искушение?! Да ты еретик, богохульник! Не-ет, таким не место в Крымском государственном университете! Все, свободен!
- Но ведь это не я, не я говорил... - ошарашенно попытался было оправдаться
Валька.
- А кто? Кто?
- Да вы сами и сказали!
- Я-а-а?! - изумился Лезов. - Клевета! Ты и меня хочешь во враги Господа Бога
записать?
- Это просто молитва. Я ее просто повторял. Ее все человечество так говорит! –
закричал в возмущении Валька.
- А, ты просто повторял! - расширил глаза Лезов. - А своими мозгами ты приучен
думать? Или всю жизнь будешь талдычить за лже-учителями лже-молитвы? Хочешь ты обрести собственное мнение или соплей дрожащей хочешь проваландаться по жизни? Отвечай!
- Хочу иметь собственное мнение! – снова заорал Валька. - Для этого я и приехал
сюда – чтобы учиться! Прошу вас по-хорошему, отдайте мне мои документы.
- А что, можешь просить и по-плохому? - вкрадчиво спросил Лезов.
- Если доведете, могу и по-плохому, - выдавил сквозь зубы Валька.
Лезов смерил его оценивающим взглядом.
- Да, если зайца в угол загнать, он тоже начнет драться. Лупить своими ушами
дурацкими. Ладно, поступим следующим образом.
В этот момент в комнату заглянул невысокий юноша с умиротворенным лицом, пушистой, черной, очень редкой бородкой и длинными черными въющимися волосами до плеч, чем-то похожий на священнослужителя.
- Вениамин, заходи, - сказал ему Лезов, - мы тут вот с этим молодым оболтусом
запутались в богословии, а у меня времени нет его просвещать. Потолкуй с ним, а потом скажешь, можно ли иметь с ним дело или гнать его надо в три шеи. – С этими словами Лезов встал и, страшно зевая, вышел из комнаты. Молодой человек поповского вида уселся на его место и приветливо посмотрел Вальке в глаза.
- Так что приключилось? – мягко спросил он, трогая большую в форме слезы
родинку под правым глазом.
Валька, запинаясь и пытаясь разжалобить, пересказал свои злоключения. От голода
у него начало уже мутиться в голове. Пушистый и бородатенький молодой человек слушал внимательно, не перебивая, часто кивал и сочувственно покачивал головой, даже повторял вслед за Валькой жесты и так же разводил руками и пожимал плечами. К концу рассказа Валька проникся к нему доверием и симпатией.
- Так, значит, этот гадкий Лезов забрал твои документы и не отдает?
- Ну, да.
- А ты куда приехал поступать?
- На филологический.
- А на какое отделение?
- На это… как его?.. на классическое.
- Почему?
- А я люблю русскую классическую литературу.
- Так ты думаешь, что на классическом отделении изучают классическую
литературу?
- Да.
Вениамин расхохотался, закидывая голову. Белые зубы в черной редкой бородке, трепещущие ноздри. Смех не обидный, обольстительный. Вальке нравится, как он смеется.
- На классическом отделении изучают древнегреческий и латынь, - сказал он,
стараясь приглушить смех. Смешливый рот его сжимается в углах, на щеках появляются продольные ямочки. – Изучают Тацита, Цицерона, Ювенала и других не менее мертвых товарищей. Ездят на раскопки в Неаполь скифский и Пантикапей. Ты, кстати, знаешь, что по-латыни значит слово «транс»?
- Нет.
- Транссибирская магистраль. То есть через Сибирь. А в психологии «транс» –
это такое состояние, когда осуществляется прямой контакт через сознание с подсознанием. Так вот я тебе советую пойти на отделение, которое сделает тебя всемогущим и счастливым.
- Есть и такие отделения?
- Есть.
- Ну и какое же?
- Отделение структурной и прикладной лингвистики.
- Это еще что такое?
- А это наука о том, как структурно устроен и функционирует язык. А так как
весь мир вокруг нас есть язык или текст в широком понимании этого слова, а язык в свою очередь есть сознание, ибо, согласись, без языка никакого мышления невозможно, то, следовательно, ты будешь изучать науку, как с помощью языка (лингвистики) манипулировать мышлением. Своим и окружающих тебя людей. То есть по сути, это наука о том, как создавать этот мир, ибо мир создает наш мозг. То есть, прямо и грубо говоря, это наука как стать Богом. Точнее, как реализовать в себе Бога.
Валька сидел с открытым ртом. Он не понял и половины из речи Вениамина, а тот продолжал все более ускоряя темп речи и время от времени трогая указательным пальцем большую родинку в виде слезы под своим правым глазом. - В то время, как ты сидишь на стуле напротив меня, твоя сосредоточенность возрастает. Постарайся вникнуть и ты поймешь, что я говорю об очень полезных для тебя вещах, которые могут очень значительно помочь тебе. Я расскажу, как я сам поступал в Университет. Когда я пришел сдавать документы для поступления в Университет, это было неопределенное время назад, я тоже не знал, какое отделение выбрать, и мне встретился в приемной комиссии человек, высокий, с седыми, зачесанными назад волосами, который оказал мне неоценимую помощь. Он подошел ко мне вот так, протянул руку для рукопожатия, а когда я подал свою, неожиданно схватил мою правую руку, вот как я сейчас тебя, своей левой рукой и сказал «Стоп! Посмотри на свою руку! Она застыла… и это значит… что ты способен… усвоить новый опыт, потому что ты входишь в транс!» Это такое состояние легкого гипноза, когда твое подсознание напрямую контактирует с миром, минуя сознание. И в этом состоянии ты не можешь сделать ошибку, потому что подсознание никогда не ошибается, а ошибается наш ум – хитрый, верткий, лживый ум, который врет в первую очередь самому себе. И тот человек, который сказал «Войди в транс», рассказал мне о той науке, которая позволяет тебе учиться чему-то новому, получать знания и стать от этого гораздо увереннее в себе. И я послушался того человека, который поразил меня тем, что заставил мою руку застыть на весу, а сам я вошел в состояние легкости и покоя, которое бывает, знаешь, когда смотришь на воду и на блики солнца на воде… эти блики слепят… и иногда хочется просто закрыть глаза и послушать плеск воды… расслабиться и отдохнуть… И я прислушался к его совету, он сказал «Не раздумывай, верь мне, поступай на отделение структурной и прикладной лингвистики, не пожалеешь!» И я поступил на отделение структурно-прикладной лингвистики и узнал много нового, важного для меня. И чем больше я изучаю эту науку, тем больше я стал понимать, что не понимаю в людях очень многое, но никак не могу понять, что именно из непонятого мной я все же понимаю, и я, наверное, никогда не пойму разницу между тем, что я уже понял и тем, что я не понимаю. И когда я, как и ты, на счет три вышел из транса, я почувствовал себя, так же, как и ты почувствуешь себя на счет три - замечательно отдохнувшим, спокойным и уверенным в себе. Раз… два… три…
Некоторое время они сидели молча. Валька словно бы спал наяву. Ему было хорошо с этим человеком, он словно бы таял в успокоении.
- Валентин, - сказал Вениамин после продолжительного молчания, - я
попытаюсь в меру своих скромных сил помочь тебе. Для того, чтобы получить мою помощь, тебе надо прежде всего успокоиться, расслабиться и постараться понять, осознать мои слова. Ты готов к этому?
- Да, - покорно кивнул Валька.
- Тогда слушай. С тобой случилось неприятное происшествие. Тебе кажется,
что оно случайно. На самом деле – это урок, посланный Богом, Высшими силами, Судьбой, Кармой, как хочешь называй эту силу, которая управляет нашими судьбами. Сейчас твоя главная задача – осознать смысл этого урока и сделать так, чтобы он больше никогда с тобой не повторился. Ибо, если он повторится с тобой еще раз, то форма его будет гораздо более тяжелая, а последствия – просто трагическими. Пойми, каждый человек, встреченный тобой в жизни, - либо Учитель, либо вестник. Вот Сергей Лезов. Судя по твоему рассказу, он напугал тебя, специально мучит допросами, не имеющими на первый взгляд видимого смысла. По сути, он создал для тебя ситуацию кармического узла.
- Какого узла?
- Кармического. То есть такой ситуации, когда ты оказался как бы на распутье.
Если тебе не удасться правильно разрешить эту ситуацию, твоя жизнь может резко свернуть в сторону. Ты не поступишь в Университет, тебя заберут в армию, где ты проведешь два трудных года, твоя жизнь в твоем нынешнем представлении пойдет под откос. Ведь так?
- В общем, да.
- Выход один – надо принять правильное решение.
- Но какое?! – вскричал Валька. От голода тошнило, голова разболелась, он уже
почти не понимал, где он и что с ним происходит.
- Давай вместе поищем причину события, а потом найдем к нему и противоядие.
- Причина? Ну, Будя… Будницкий напоил меня и бросил одного в комнате, а
оперотряд застукал. Вот и вся причина.
- Значит, виноват Будницкий?
- А кто еще? Я вообще не пью. Поэтому и стошнило. А Будя только орал – давай
за приезд, давай за поступление! Вот и доорался! А сам слинял и бросил меня!
- Значит, он во всем виноват?
Валька подумал, сказал убежденно.
- Да, он! Если б его не было, я бы вооще не пил, и документы давно бы сдал.
- Валентин, я же говорил, что любой встреченный тобой на жизненном пути
человек, есть учитель для тебя. Будницкий просто создал ситуацию искушения. А ты не устоял. Его вины тут нет. Он просто выявил твое слабое место. Тебе надо извлечь из этого урок и ликвидировать слабину.
- Да мне документы надо забрать! – простонал Валька.
- Эта проблема решится автоматически, как только ты осознаешь причину…
- Вы мне можете реально помочь или мы тут будем трепаться бесконечно! –
заорал Валька, привставая и чувствуя, что снова накатывается приступ ярости.
- А я как раз и помогаю, - невозмутимо продолжал Вениамин. - Что толку отдать
тебе документы, если ты не извлек для себя урока? А завтра опять тот же Будницкий вовлечет тебя в попойку, снова бесы одурманят тебя алкоголем, и ты выпадешь из окна пятого этажа. И будешь потом лежать парализованный, и тогда у тебя будет огромное количество времени – целые десятилетия неподвижности в гипсе, чтобы осознать смысл уроков Судьбы. Вот ты весь трясешься от злобы, ты ненавидишь Лезова, готов разорвать его на части, лишь бы заполучить назад документы, но своей вины ни в чем не видишь. А Бог для того и создает такую ситуацию, чтобы научить нас уму-разуму.
- Ситуацию искушения? – переспросил Валька, вспоминая разговор с Лезовым. -
Бог не может искушать! Искушает Дьявол.
Вениамин мягко улыбнулся.
- Я сам был воцерковлен и тоже верил во всю эту древнюю мифологию про
доброго Бога и злого Дьявола. Все гораздо сложнее, дорогой Валентин. Если жизнь тебя бьет, ты считаешь это происками Дьявола, а если спасает – то помощью Бога. Но разве это не две руки одной и той же силы, которая ваяет из человеческой глины шедевры? Я бы посоветовал тебе прийти на собрание Далисовского общества духовной помощи, которое я веду среди абитуриентов, и тебе многое станет понятно. Более того, все, кто прошел обучение в обществе духовной помощи, стопроцентно сдавали экзамены на «отлично» и поступали в Университет. Так как, придешь?
«Охмуряет, - понял Валька, внезапно осознав причину всех этих странных разговоров. – Но черт с ними, главное получить документы, а там уж разберемся с их сектами!»
- Хорошо, я согласен, на все согласен, но помогите, ради Бога, вернуть
документы.
- Уверяю тебя, ситуация сама собой разрешится в благоприятную для тебя
сторону, стоит только тебе искренне принять правильное решение.
- Какое?! – проорал Валька.
- Прежде всего, не раздражаться, не обижаться на жизнь, принять ее такой, как
она есть. Затем, простить Будницкого и Лезова, которые кажутся тебе причиной всех бед, и попросить у Бога прощения. Ведь, ненавидя Лезова, ты ненавидишь в его лице мир, созданный Творцом, а, значит, не принимаешь Бога в любых его проявлениях. А это уже грех. Надо полюбить лезовых и будницких – и тогда весь узел страстей развяжется сам собой, уверяю тебя. А вот и он, тот, кого тебе следует полюбить, - улыбнулся Вениамин, вставая навстречу вошедшему Лезову.
- Ну, что, наш молодой питекантроп? – спросил тот входя. – Не безнадежен?
- Богатейшие задатки духовной личности, - вполне серьезно ответил Валькин
собеседник. – Может стать апостолом.
- Ты это серьезно? – недоверчиво спросил Лезов.
- Вполне. Надо ему помочь.
- Ну, если ты говоришь, - протянул Лезов, удивленно осматривая Вальку. –
Скажите, пожалуйста, апостол! Вениамин, так ты ни о ком не говорил!
- Я – вижу! – очень весомо сказал молодой человек, без улыбки пристально
глядя Вальке в зрачки. Вальке стало не по себе – ужасно приятно и страшновато. Он находился в каком-то звенящем состоянии – от голода, он недосыпания, от переживаний, от стресса и напряжения заумных, но очень значимых (как он начинал это понимать) разговоров. В мозгу словно лопались перепонки и открывались ниши и пространства, которые надо было осваивать. Он и не заметил, как в руках у него оказались документы и крестик с цепочкой. Вышел в коридор вместе с Вениамином, пошел вместе с ним к светлому фойе. На выходе спросил.
- Когда и где у вас собрания?
Спаситель ласково улыбнулся ему, вынул пачечку отпечатанных на ксероксе визиток с адресом.
- Приходи, - сказал он, - будешь нам братом.
НАГНЕТАЙ, АЛЕКСАНДРА, НАГНЕТАЙ!
Александра Викторовна Дзюба выпила уже третью чашку растворимого кофе натощак и выкурила - какую же по счету? - да, всего лишь третью с утра сигарету. Она сидела в своем кабинете Председателя Республиканского Комитета по телевидению и радиовещанию на третьем этаже телецентра на Рихарда Зорге. С утра на ее «мобильник», который Александра Викторовна звала «дебильником» за вторжения в личную жизнь в самые неподходящие моменты, позвонил сам Корифей и сказал одну фразу:
- Нагнетай, Александра, нагнетай!
- Стараюсь, Станислав Валентинович.
- Нагнетай! - с нажимом повторил Аристов сквозь шум и хрипы эфира и
отключился.
Александра Викторовна стала известна Крыму после плача в эфире. Шел репортаж о положении обездоленных пенсионеров. Какая-то одинокая бабулечка приносила на родные могилки цветочки, хлебушек и яичко, крестилась с поклонами, и говорила напоследок, кроша вокруг могил хлеб – «пусть птички помянут». Когда репортаж закончился, камера застала Александру Викторовну в студии с полными слез глазами. Она начала было говорить, но не смогла из-за комка в горле, разрыдалась и плакала секунд двадцать, пока режиссер не догадался дать заставку. Этот момент несколько раз повторяли в виде казуса по УТ-1, а один раз прокрутили в программе «ТВ-6» «Вы очевидец» в виде курьеза. Эти двадцать секунд сделали Александру Викторовну в глазах крымчан сердобольной, честной журналисткой, радеющей за права простого народа. Но чиновничьим своим возвышением Дзюба была обязана именно Аристову, «Корифею», как звали его в кругах политбомонда.
В глобальной концепции предвыборной борьбы «Корифей» сделал ставку на общую дестабилизацию обстановки. Киев все сильнее прессинговал. Своры налоговых инспекторов переворачивали Полуостров вверх дном, «подрывая экономическую основу организованной преступности». Необычайно активизировалась милиция. Ключевую роль играл начальник ГУ МВД полковник Охрименко. Его единственного из центральных милицейских чинов не удалось купить или нейтрализовать. Аристов с Чугунком организовали полковнику несколько провокаций и подставок, включая и скандал с разгоном студенческой демонстрации, но при могучей поддержке из Киева тот устоял и активизировался еще сильнее. Сыскари и ОБЭПовцы совали ищеистые носы во все дырки, перелопачивали тонны документов, а после убийства Председателя Комитета госимущества Крыма вообще оборзели, влезли в святая святых - в документы по приватизации Аристовских ресторанов, гостиниц и кафе. Были возбуждены уголовные дела по нарушениям, допущенным ставленником Аристова мэром Захолуйска Ободовым, прокуратура один за другим выносила протесты на решения горисполкома, расследования были начаты и против кандидатов в депутаты от ПППК. По телефонам поступали угрозы. Всплывали, казалось, давно забытые дела, в том числе снова вылезло на свет резонансное дело о расстреле в баре «Чуча», что напрямую было направлено против самого Дмитрия Ивановича Чугункова, тоже кадидата в депутаты Верховного Совета Крыма.
Ответом должно было стать тотальное сопротивление. Аристов решил доказать, что может погрузить Крым в хаос. Следовало обвинить во всех бедах центральную власть и ее намийтов - крымских коммунистов во главе со Стрижом и вновь будировать вопрос о территориальной принадлежности Крыма России. Гонцы полетели в российскую Думу, эмиссары вели переговоры об участии в акциях протеста и крымско-татарского меджлиса. Активно должны были выступить и «радикальные студенты», стать тем запалом, который взорвет горючий напалм безработной и обозленной молодежи. Через своих людей в органах местной власти Аристов искусственно блокировал выплаты зарплат и пенсий на местах, организовывал веерные отключения электроэнергии, и целые районы Крыма погружались в темень.
Телевидению отводилась важнейшая роль в предстоящей схватке. Аристов не зря пропихнул на пост Председателя Республиканского Комитета по телевидению и радиовещанию именно Александру Дзюбу. Их связывали давние, спорадически переходящие в интимные, отношения. Получив приказ «нагнетать!», Александра Викторовна развернула бурную деятельность. Доверенные репортеры получили прямое указание искать чернуху и компромат. Сама Александра Викторовна взяла на себя самую трудную роль - она должна была организовать компанию компрометации лидеров вражеского лагеря. Собственно, такая компания исподволь уже велась. Александра Викторовна лично монтировала пресс-конференции и интервью и Стрижа, и того же Охрименко, подчеркивая неправильности и оговорки в топорной милицейской речи, не раз подкузмливала она и представителя президента Украины в Крыму Белоногова едкими вопросиками и намеками, словом всячески гадила, чернила и пачкала. Но теперь задача была поставлена глобально - полная дискредитация набирающих силу коммунистов, диффамация посредством скандалов и разоблачений правоохранительных органов во главе с Охрименко, создание из Киева с его украинизацией образа главного врага крымского народа.
Сейчас она смотрела репортаж своего самого ударного репортера Глеба Гуськова. Панорама степной деревеньки, текст за кадром.
«Тревожное сообщение пришло из села Запущенное Раздольненского района. Уже второе на этой неделе зверское убийство потрясло жителей. Кто-то ночью врывается в дома и убивает людей. Страшная картина предстала перед глазам и т.д.
Интервью местного жителя.
- Вы слышали о маньяке-убийце, что орудует в вашем районе?
- Слыхали, - нехотя отвечает небритый мужик в грязной кацавейке с лицом,
похожим на дулю, и чешет грудь. (За его спиной - покосившиеся одноэтажные мазанки под низкими дождевыми тучами, дорога в рытвинах и блестящей слякоти, гул ветра в микрофон.)
- Мы теперь зазря на улицу не выходим, - вторит ему приятель, такой же
ханыга, с лицом тоже похожим на дулю, но свернутую не заскорузлой крестьянской рукою, а лапой какого-нибудь примата, навроде орангутанга. - Милиция ни хрена не делает. У меня жена поздно, значит, на ферме работат. Я ее встречаю ночью. Приходится, а как же.
- И не страшно?
- Как не страшно? Страшно.
- А он на голову кастрюлю надевает, - поясняет первый мужик и ржет. – И
молоток берет.
- А кастрюля зачем? - наивно спрашивает репортер.
- Чтоб как каска. (Смех похожий на хрипение)
На экране появляется проникновенное лицо толстяка-репортера. «Они смеются, - комментирует Гуськов, придерживая вздыбливаемые ветром пегие космы. - Наш народ не унывает ни в каких ситуациях. А вот что делают органы охраны правопорядка, чтобы уберечь наших и без того обездоленных сограждан от ночных нелюдей?»
Многозначительный вопрос-укор, панорама деревеньки, свинарник, лужи, грязь, ржавый остов трактора.
Молодец Глеб! Надо только четче показать коррупцию в рядах славной милиции. Аристов компромат на начальника ГУВД заказывал, да где ж его найдешь, компромат-то? Копать надо, копать!
Дальше шел большой репортаж Оксаны Кондратенко о гибели ребятни в севастопольских катакомбах. Пацаны разыскивали в штольнях снаряды и боеприпасы времен Великой Отечественной, вытапливали тол и продавали. Нередко при этом гремели и взрывы. Кадры больничных палат, дети в кроватях, культи рук и ног, толстые бинты, промокшие от свежей крови. Бр-р-р.
Молодец Оксана! Надо только добавить фразу, что милиции давно пора решить проблему севастопольских каменоломен, перекрыть все ходы и выходы, выставить постоянные посты. Ха-ха, пусть штольни сторожат, раз ничего другого толком делать не умеют!
Что там ялтинская редакция приготовила?
«Младенец искусан крысами в собственной кроватке». Отлично! В смысле, не то, что младенец искусан, а то, что ребята нашли такой злободневный материал! «Молодая мама Елена С. покормив грудного ребенка, буквально на двадцать минут выскочили в ближайший магазин за покупками. Каков же был ее ужас, когда по возвращении она услыхала душераздирающие крики ее малютки. Глазам матери предстала поистине страшная картина. В кроватки младенца хозяйничали две огромные крысы. Они успели отгрызть ребенку половину уха и выесть нос». Александра Викторовна в ужасе расширила глаза и с трудом сглотнула. А еще говорят, что у них работа не пыльная! Да тут никаких нервов не хватит смотреть такие ужасы! Знали бы ее обвинители, как она все это переживает, пропускает через собственное сердце! А что прикажете, молчать? Закрывать глаза на безобразия и мерзости нынешнего бытия? Нет уж, увольте! Бескомпромиссный, пусть временами и жестокий, прямой разговор с телезрителями, безжалостное вскрывание всех язв и нарывов, беспощадная борьба с коррупцией, милицейским и бандитским беспределом! Жаль только, что ялтинским сотрудникам не удалось крупным планом снять обезображенное личико младенца. Судя по кадрам обезумевшая мать с воплями выпихнула съемочную группу из убогой комнатушки. Боевитей надо работать, напористей! Отметить на оперативке. - Александра Викторовна черкнула в рабочем кондуите эту мысль, чтобы не забыть.
Так, это что? Материал «Чудо-юда». Посмотрим.
«Унесенные вепрем».
«На окраине Оболони объявился огромный вепрь-секач. Оголодавшее животное рыщет в поисках добычи в мусорных баках, до смерти пугая домохозяек и школьников».
Местечковые пейзажи, ивы, речка, мусорные баки.
При чем тут Оболонь? Сказано же было, делать репортажи о крымской действительности! Дать взбучку Меламеду на летучке. Вообще – мелкотемье! Решение: поменять озвучку, назвать Оболонь Захолуйском и пускать в эфир. Кто там будет разбираться в точном географическом местонахождении неведомого вепря?
Так. Как они осветили «Битву за урожай»? Огромные парники с битыми стеклами, женщины роются в зелени. Голос Меламеда: «В собирании огурцов женской бригадой Антонины Перегудько есть что-то неуловимо эротическое». Сама Антонина – дюжая баба с лицом боксера тяжелого веса после проигранного поединка. В руках – чудовищных размеров огурец «грезы монашки». Разные ракурсы самого огурца. Вот он в пальцах, вот торчит из сжатой ладони. Они что, порнуху снимают или репортаж с трудовых будней? Просто сволочи! Ради красного словца не пожалеют и отца! Нет, это «Чудо-юдо» пора разгонять! Я же просила про фермерские хозяйства, про ростки капитализма на деревне. А, вот, похоже что-то по теме… Снова на экране самый пронырливый и скандальный репортер Полуострова - Глеб Гуськов, луноликий толстяк с огромными брыльями щетинистых щек.
- Колхоз «Рассвет Ильича» знаменит на всю область своим молочным
производством, - повествует он на фоне пейзанских пейзажей, - а особенно качественными и разнообразными сырами. Фермерский почин подхвачен бывшими колхозниками. Тут, почитай, в каждом дворе производят свой сыр. Мы встречаемся с Иваном Бородаевым. Бородаевский сыр знаменит на всю округу. Скажите, Иван Савельевич, как вам пришла идея производить сыр?
- Да как. Молока некуда было девать, вот и начали…
- У вас, наверное, давно свои коровы, не колхозные, а фермерские?
- Не, коров у нас нет.
- Молоко значит покупное? Иван Савельевич? А, Иван Савельевич? Что вы
молчите?
- Молоко свое.
- Я чего-то не понимаю. Если вы коров не держите, то откуда свое-то молоко?
- Жена выручает.
- Она на ферме работает?
- Да не, какой ферме. Нету у нас давно фермов-то никаких.
- Вы, товарищ корреспондент, его не слушайте, он стесняется. А чего,
спрашивается, стесняться? Маня Бородаева, жена его, грудью кормить не бросила, как некоторые вертихвостки в городе делают. Нет, зачем? Она и детей кормит, и мужа, и на продажу делает. Мы у них сметану покупаем, масло. Сыр у них лучший в районе. Лучше даже козьего.
- Позвольте, госпожа Лыкова, я чего-то не понимаю. Мария Бородаева делает
сыр, говорите вы? Но ведь коровы у них нет.
- Чего тут не понимать? Я же вам русским языком, Маня кормила детей, а
молока в избытке, у нее дойки, как у коровы-рецидивистки, то есть тьфу! - рекордистки, молока с каждой дойки дает с полбидона зараз. Пацанва давно уже выросла, а Маня по сю пору сдаивает утром и вечером по бидону, вот молоко-то и не кончается. У нас многие бабы так, да только Маня у нас самая рекордистка. И не пьющая она, вкусное молоко у нее-то, аж сладкое. Мы у Бородаевых только и скупаемся. А вот Морозиха, к примеру, курит, у нее сыры отдают табачищем. Некоторые мужики такой сыр любят, под пиво. С горчинкой. Или Кудлаевский. Их девка когда на сыр сдаивает, горький перец жрет. Сыр пикантный получается, получше любого городского. Да вы ж его ели, сыр той, в правлении. Как, вкусён был?
Гуськов входит в хату, камера вплывает вслед за ним. Дородная, еще молодая женщина сидит за столом. Красивое лицо под короной толстой русой косы. Огромный зеленый сарафан в белых ромашках колоколом обливает ее массивную фигуру. Гуськов здоровается, садится за стол напротив.
- Скажите, Мария, - говорит он, - мне рассказали о вашем не совсем обычном
производстве. Я имею в виду молочные продукты домашнего изготовления. Надо полагать, не от хорошей жизни вы и ваша семья прибегли к такому необычному способу пропитания.
- А то! – говорит женщина и заметно краснеет.
- Интересно, как вообще родилась эта идея – использовать излишек молока
(ничего, что я называю вещи своими именами?) для… ну, в целях производства?
- Само как-то. Молоко ж нельзя оставлять в грудях, оно спекается, воспаление
может быть. Сцеживать надо. Вот я и сцеживала. А оно все идет и идет. А выливать жалко. Сначала масло пахтали, потом вот сыр. Поначалу я сама справлялась, а его все больше и больше. Молока. Потом уж и не доставала руками-то своими. Муж вон помогает. – Мария обтягивает сарафан и под ним обрисовываются исполинские овальные груди, валунами лежащие на коленях.
- Значит, сейчас Иван Савельевич исполняет миссию, так сказать, дояра?
- Когда он, когда свекровь… А что ж мы, - спохватывается Мария, - может,
чаю?
- Было бы здорово!
- Я сейчас, - Мария достает откуда из-за спины широкий бандаж, подводит его
под грудь и накидывает, как хомут, на шею. Упирается ладонями в колени, с натугой поднимается, словно вес берет на помосте. Муж торопливо подкатывает детскую коляску, Мария опускает в нее бюст, боком катит заполненную до краев коляску к плите, разливает чай.
- Вам чай с молоком? – неловко поворачивается она к гостю.
- Нет, нет, - поспешно отвечает корреспондент, - если можно, просто с
лимоном.
Ну, Гуськов! Ну, бракодел! Как такой материал в эфир пускать? Это не репортаж, а
дурдом «Ромашка»! Наташа, найди мне Гуськова, и побыстрее! Избави Бог нас пуще всех печалей, как говорится…
А это что?
«Вот уже пятый месяц семья Пелехацких из Симферополя вместо унитаза пользуется полиэтиленовыми пакетами. Канализацию у них прорвало еще в начале весны и с тех пор естественную нужду члены семьи совершают в специально припасенные пакеты, а по утрам выносят их и выбрасывают в мусорные баки. Велико ты, долготерпение нашего народа!» Помятый интеллигент в шляпе несет на отвес раздутый пакет, швыряет в мусорный бак, укоризненно качает головой, обвиняя ЖЭК и все мироустройство.
О, Господи! Эти придурки пять месяцев ждут, что кто-то к ним придет и отремонтирует канализацию! Да, с таким народом мы еще долго будем сидеть в дерьме по уши!
Идем дальше. Где криминальное обозрение? Готовится? Обязательно сообщите, когда будет готово. Так, это что? Пошел репортаж о Кубке Батыра в Бахчисарае, крики, какие-то подростки в кимоно друг друга лупцуют. Стоп! Я же заказывала Гуськову материал о детях-бродяжках, о беспризорных! Так, где Гуськов? Наташа, где этот Гусиков? Я долго буду его ждать? «Он в монтажной, Александра Викторовна». Пусть позвонит! Гусиков, я тебе что заказывала? Какое это фермерское хозяйство? Это конкурс «Мисс бюст-98», а не хозяйство. Кто с руками оторвет? Вот и иди на ОРТ работать! Не мог, что ли, снять пару комбайнов? Вообще нету комбайнов? Черт те что! А что это за детишки в кимоно? Какие это дети? Это малолетние преступники, подрастающие рэкетиры! Эфиоп твою мать, Глеб, да позволено будет высказаться от души! Тебе что, совсем насрать на беспризорных детей? Как не нашел? А кто автомобили моет, кто на всех перекрестках газетами торгует? Ты что, Гусиков?! Чтоб был мне репортаж и послезливее, понял? Натурализма больше! Вшей сними, если есть, крупным планом! Будем бороться за судьбы детворы, Гуськов!
Александра Викторовна просмотрела еще несколько материалов, сделала выпускающему серию замечаний и переключилась на подготовку своего ток-шоу «Горько!» с лидером крымских коммунистов Стрижом. Однако, мысль о том, что главного, ударного материала так и не найдено, не покидала ее.
На одиннадцать была назначена оперативка. В кабинет входили репортеры, операторы, выпускающие, на подходе к дверям шэфини хохотали, даже через толстые оббитые кожей двери был слышен их гусиный гогот, а в кабинете стихали, скованно здоровались и рассаживались почему-то по окраинам, прям как школьники, не выучившие уроков и забивающиеся на «камчатку» в надежде, что там их не достанет острый учительский взгляд. Да, неплохо владела Александра Викторовна своей харизмой. Умела в нужный момент ее подпустить, подавить конкурента, оцепенить подчиненных. Недруги, правда, именовали это стервозностью, ну да Бог с ними, на чужой роток не накинешь платок. А вот с тем, что она занимает свое место, никто поспорить не мог! Александра Викторовна была бойка на язык, образована, хорошо ориентировалась в терминологии и фактологии, знала, например, что Стрейзанд зовут Барбра, а не Барбара (чай не Брыльска!), знала такие слова, как «парадигма», «девиант», «фекальный секс», вместо «чем» обязательно говорила в эфире «нежели» - «его больше знают за границей, нежели чем на родине», цитировала на память Цветаеву и Ахматову - «Когда б вы знали, из какого сора растут цветы, не ведая позора...» (знала-знала, что в подлиннике «не ведая стыда», но свой вариант ей нравился больше), знала всякие профессиональные фенечки - могла, например, к месту вставить такое словцо, как «блокбастер».
Здравствуйте! С вами снова «Телемаркёр» и я, ее ведущий, Марк Меламед. Сегодня у нас не обычная телепередача, а творческий портрет звезды крымского телевидения Александры Дзюбы.
Александра Викторовна Дзюба является выдающейся теледивой Крыма. Причем выдающейся в нескольких местах! (шутка Вадика Турова). Так, например, бюст ее таков, что при первом знакомстве я по ошибке долго и прочувствованно тряс ее правую грудь (шутка не моя, а все того же Турова). Эта нервная, прокуренная, ненатуральная блондинка с густым макияжем на пожилом лице и вечно распатланым шиньоном, говорливая и самоуверенная, с трясущимися пальцами кофеинистки и истерички, считалась уже телезвездой Полуострова, когда я только пришел на телевидение и в качестве ассистента режиссера получил шуточный приз «Лучшие пальчики экрана» за то, что неловко держа заставку «Погоды», выдал в эфир и свои пальцы. Она уже тогда вела знаменитую передачу «Горько!». Вначале это была поздравительная передача по заявкам телезрителей, но затем, следуя модному в то время московскому «Прожектору перестройки» свадебный крик «Горько!» в устах Александры Викторовны стал раздаваться в резко критическом и даже гносеологическим смысле. Ей горько стало обозревать окружающую действительность. Она потихоньку стала лягать мелких чиновников, затем председателей колхозов и ЖЭКов, а потом добралась до мэров городов и даже министров! Ее боялись, с ней считались. Взрослые, влиятельные дядьки, привыкшие гаркать на подчиненных и через колено ломать волю городов и республик, перед телекамерой потели, краснели и лишь слабо мяукали в ответ на каверзные вопросы.
Оснований опасаться мести наперсницы (от поэтического «перси») у нас были. «Чудо-юдо» давно заочно пикировалось с ней. Мы дали ей кличку «Дзюбила» за необыкновенные пробивные способности, о чем она конечно же знала, и даже несколько раз спародировали в своей программе ее манеру самозабвенно изливаться в камеру, прерываясь только для того, чтобы в форме вопроса обругать гостя студии и выставить его полным дураком. Наша пародия заканчивалась так: «Ну что ж, поблагодарим нашего гостя за представившуюся мне очередную возможность облить его ушатом грязи. Горько!» Дзюбила в ответ зло пошутила по поводу нашей программы: «Какое это «чудо-юдо», прости Господи! Это чудо-юде носатое!»
Тут она была права - ни носа, ни курчавости отнять у меня нельзя. Как невозможно никуда деть и пронзительный, светлый умище.
Спустя неделю после своего назначения она вызвала нас в кабинет на большую «аперитивку». Как назло, какой-то шутник прибил к двери ее кабинета табличку, сорванную где-то на стройке «Осторожно! Работает башенный кран!», причем «а» было зачеркнуто и получалось, что в кабинете работает «бешеный кран». Естественно, на кого еще могла подумать мнительная и мстительная комсомолка? Только на нас - патентованных шутников и кавээнистов КТВ.
Предчувствия не обманули - час расплаты настал. Дзюбила в боевом раскрасе восседала во главе стола. Особенно сильное впечатление производил речевой аппарат. В летнюю жару густо накрашенная помада растрескалась по многочисленным морщинкам губ и алые паутинки тянулись к носу и волевому напудренному подбородку, так что рот более походил на огромный дактилоскопический отпечаток. Я давно пытался понять, что же напоминает мясистая, бахромчатая, морщинистая мякоть ее рта, и вот наконец понял - морскую губку! Нет, трепанг! И вот открывает она этот свой густо накрашенный, морщинистый трепанг и произносит…
- Смотрела я ваши блокбастеры, Марк. Я что просила сделать? У нас
телевидение или деревня Простоквашино?
В этот момент заглянул и, извинившись, вошел Вадик Туров, примостился с краешку.
- Вот еще почтальон Печкин прибыл! – приветствовала его Дзюба. (Ксюша
Кондратенко угодливо прыснула). - Марк, я что просила делать? Злободневный, остро социальный материал о молодежи! Вы же молодежная редакция! А ты? «Унесенные вепрем». Сами вы унесенные вепрем! Все б тебе зубоскалить! Помните мультик «Паровозик из Ромашково»? Точно такая же картина! (Марк начал напряженно вспоминать, какая же картина была в Ромашково? Какой паровозик? О чем она?)
- Марк, - продолжала Дзюба, - разве мало в нашей крымской жизни достойных
экрана историй и сюжетов? Да мы дадим сто очков вперед любой московской программе! Разве мало у нас необычных и необыкновенных людей? Разве не призваны мы бороться за улучшение жизни этих людей? А мы хиханьки да хаханьки! Нет, Марк, если ориентация твоего «Чуда-юда» не изменится...
- Сексуальная? - попытался пошутить Меламед и сбить накал дзюбовского
наезда, но та не поддалась на шутку, прихлопнула ладонью по столу.
- Да, и сексуальная тоже! Если не изменится ваше «Чудо-юдо», если не схватит
за живое, за нерв нашего зрителя – будем прощаться! - Александра Викторовна обвела присутствующих расширенными глазами с мелко дрожащами зрачками и сделала мхатовскую паузу. - Вы может быть думаете, что у нас нет конкуренции и потому сойдут любые ваши творческие потуги? Нет, наши конкуренты - ОРТ, РТР, НТВ, ТВ-6! (ребята переглянулись, как психиатры на консилиуме). Да, мы отстаем в техническом оснащении, мы без денег, но мы - местные, мы здешние, мы - свои! И если мы будем говорить о наших, крымских проблемах, доводить до зрителя наши новости, тогда нас будут смотреть, мы будем интересны, мы будем злободневны! Вот главная указивка, которую рекомендую всем принять к исполнению. Кто не примет, пусть начинает новую жизнь! Я ясно выразилась? - снова прожекторное обведение массовки расширенными очами, снова пауза - теперь михалковская, из «Механического пианино...»
Всеукраинское имя крымская звезда сделала себе на теме усыновления иностранцами крымских детей-сирот. Серия хлестких телерепортажей, залп сенсационных статей подняли волну общественного возмущения. «Дети оптом и в розницу», «А вот кому сиротку?», «Украина продает свое будущее», - вот названия ее материалов, разоблачающих «ужасающую» практику «детоторговли». Пафос статей заключался в том, что Украина, отдавая в другие, более благополучные страны, своих детей, лишает себя будущего. Апофеозом кампании против торговли детьми стала ее поездка в Германию, где бравая журналистка, придравшись к неверно оформленному документу, отсудила и «вырвала» из «цепких лап псевдоприемных родителей» украинскую сиротку Наденьку Гриценко и «вернула обманом вывезенного ребенка на Родину».
Вадик Туров, ездивший с ней снимать процесс вызволения Нади Гриценко из приемной семьи, рассказывал, что перед телекамерой Дзюбила прижимала девочку к груди, гладила по волосам, а в машине отшвырнула в угол, выхватила из сумочки вату и флакон со спиртом и судорожно принялась протирать руки, шею, лицо.
- Она же сифилитичка! – буркнула на недоуменный взгляд оператора. А дома
создала «Фонд Нади Гриценко», открыла счет в Лесбоссбанке на ее имя, и посвятила освобождению малютки большую передачу в прямом эфире. Итог подвел звонок неизвестного мужчины.
- Наши дети пусть живут или дохнут на родине! Нечего поднимать им
рождаемость там, на Западе! Чего они детей у нас ищут? Да потому что они бесплодные! Значит, так природа распорядилась, чтобы Западу больше не размножаться! А мы должны и будем плодиться! И никому наших детей отдавать не будем. Это следует запретить по закону! Пусть вон китайчат усыновляют. А то так скоро и до работорговли дойдет!
Снова звонок в студию.
- Слушаем вас.
- А нельзя ли, чтоб меня на Западе кто усыновил? Я согласный!
- Позвольте, сколько вам лет?
- 25!
Смех в аудитории.
Дзюбила выросла в наших глазах в чудовищного динозавра Годзиллу. Она топала по полуострову, испускала лучи из ноздрей струями сигаретного дыма и испепеляла мечущихся внизу микроскопических людишек. Меж тем волна общественного возмущения вознесла ее в Верховный Совет Крыма, откуда она прыгнула в кресло Председателя Рескома по телевидению и радиовещанию. Перепечатки ее гневных материалов прошли во многих печатных изданиях СНГ, обрастая, как водится, леденящими душу подробностями, как-то: вывоз детей для услаждения богатых западных педофилов, детская проституция и торговля донорскими детскими органами.
- Александра Викторовна, - прервал молчание Меламед, - мы готовим сейчас
большую молодежную программу. Уверяю вас, что она будет остро социальна.
- О чем программа? - встрепенулась Дзюба, вперила взор. - Название, девиз,
герои, сверхзадача?
- Рабочее название «Толк-шоу». В этом и сверхзадача – извлекать толк из
разговоров. Несколько дней назад по горячей линии «Чудо-юда» позвонил молодой человек и назначил встречу. Оказывается, он вовлечен в подпольную организацию мстителей и...
- Кому они мстят? Против чего выступают? Какие идеалы преследуют?
- Вот как раз об этом мы и будем делать передачу.
- Вот и флаг вам в руки. Но учтите, необходимо повести дело так, что
недовольство молодежи, выражающееся в желании мстить всем и вся, обусловлено государственной политикой украинизации, проводимой со стороны официального Киева. Ты записывай, записывай, Марк, я десять раз повторять не буду. Это первая коренная идея передачи. Вторая. Развал Советского Союза на руку только местническим князькам и националистам от политики. Сделайте акцент на тяге Крыма к России в противовес Украины, выражающейся в молодежной среде тенденциями к мести, гражданскими неповиновениями властям и всяческими поползновениями.
- Александра Викторовна, - попытался прервать ее трескотню Марк, - у меня
есть основания думать, что этот парнишка - из знаменитой «Химчистки».
- Это какой химчистки? Что на Героев Аджимушкая?
- Нет, это та «Химчистка», которая борется с коррупцией методами террора.
- Ах, эта! – распахнула глаза в густой щетине накрашенных ресниц Александра
Викторовна. - Робин Гуды городских трущоб. О них, кажется, писали в связи с делом этого… как его?..
- «Грааля».
- Да, «Грааля»! Они его вроде в заложники взяли, директора этого, верно?
- Да.
- Да это же сенсация! – воскликнула Дзюба. Распорядилась. – Немедленно
делайте с ним материал, но с нужными акцентами, понял меня, Марк? Наконец-то я вижу, что вы - молодежная редакция, а не деревня «Простоквашино», ха-ха... Учтите, если мы не противопоставим Киеву единый русскоязычный фронт, завтра вы все будете делать репортажи на украинской мове, а скорее всего - вместо вас будут сидеть щирые парубки та дивчыны с западянщины. Уясните себе эту простую истину, и в любом творческом акте преследуйте несколько сверхзадач - противостояние охохлячиванию Крыма, защиты наших, крымских интересов и наших, крымских политиков. Марк, представишь мне к вечеру план-конспект твоей передачи о молодом мстителе, а я внесу необходимы поправки. Все свободны. Оксана, задержись.
Оксана Кондратенко осталась в кресле.
- Ну, как тебе наши жидовствующие интеллигенты? – спросила ее Александра
Викторовна после того, как все вышли из кабинета.
- Он возомнил о себе как о телезвезде, вот и задирает нос, - поддакнула Оксана.
- Есть по крайней мере что задирать! - удачно пошутила Дзюба и хохотнула.
Трясущимися пальцами закурила сигарету. - Оксана, есть у меня мысль назначить тебя к нему комиссаром. Пойдешь делать с ним передачу про «Химчистку». Ну, не доверяю я этому «чуду» носатому и все тут!
- Гнать его надо в шею! В конопатую, фурункулезную, жидовскую шею!
- Папа его, ты же знаешь! - как умная с умной обменялась взглядами Дзюба с
Оксаной. – Борис Меламед - титан соцреализма! «Сталеваров» ставил! Его Стриж поддерживает. Ничего, после выборов разгоню я их кибуц!
Оксана широко открыла лупатые глаза: она не знала, что такое «кибуц», и это льстило самомнению Дзюбы.
- Кибуц, - пояснила, - это еврейский колхоз, не в обиду будет сказано...
- Вот не знала, что у евреев есть колхозы, - хихикнула Оксана.
- После выборов проведем им раскулачивание! - мрачно пропророчествовала
Дзюба. Хохотнула. – Аристов недавно пошутил классно. Все евреи – кулаки. Почему? Потому что у них у всех обрезы, ха-ха!
Оксана соли шутки не поняла, но все равно натянуто захихикала, восторженно закивала.
- Проверь в студии, чтоб все работало. В прошлый раз микрофон отключился,
свет поставили из рук вон плохо. А сегодня в операционной будет сам пламенный коммунист Стриж. Ну, Стриж, погоди! Уж я тебя разделаю, как Бог черепаху!
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА ИНЕССЫ И АРТЕМА
- Легостаев, ты первый! Чего тянешь?
- Сенсэй, я не буду.
- Почему?
- Лучше сдадим его в милицию, пусть его лучше судят.
- Мы сами себе суд. Кент, покажи Легостаеву, что надо делать с подонками! Молодец! Добавь в голову! Так, теперь ты, Жилевский. В голову! Поднимите его. Так, отрабатываем маваши-гери в голову. Попов. Хлестче, резче! Кесь, ты! Говорил тебе, работай растяжку! Куда ты ему залепил, Миклухо ты Маклай! Ладно, хватит. Фасон, твоя очередь. Хорошо. Держи его. Ты, Лишай. Только не пукни в прыжке. Ха-ха! Ну, вот, попал в шею. Дышит еще? Легостаев, решился? Или как девочка будешь хныкать и жалеть подонков? Ну, ити, ни, сан, си, ГО-О!.. И это удар? Что ты его гладишь ножкой по щечке? Смотрите, как надо. Кья-я!! Ну, что, все приложились? Лизнули крови? Страшно? Молодцы! Присваиваю вашей семерке звание центурии. Хорошо отработали. Как на манекене. Почистили землю от мрази.
Меламед, как и было уговорено, представил меня юноше как редакторшу
телевидения, которой поручено сделать с ним материал, и удалился. Я рисовала себе образ дебиловатого качка, а мальчик оказался ничего себе, с признаками интеллекта, высоченный, смуглый, черные волосы стянуты в хвост, (я подумала мельком, что он из татарской группировки), глаза синие, яркие, с обалденными ресницами - там “Макс Фактор” отдыхает, нос точеный, резкий, даже злой, а вот губы и подбородок мягкие, детские еще... Неужели он бил железным прутом по моему аквариуму?
- Давайте сядем, - предложила я после неловкого молчания. - Вас как зовут?
Мы сели с ним на скамеечку, он засунул руки между колен, молчит, на меня не
смотрит.
- Вас как зовут? – повторила я свой вопрос.
- Меня? А это обязательно знать? – грубо спросил он.
- Желательно, - как можно обольстительнее улыбнулась я, внутренне
возненавидев этого громилу за хамский тон. Громила, явный громила, только маскируется под симпатичного мальчика. – Иначе как мы с вами будем общаться?
- Ну, Ибрагим.
Я опешила.
- Вы татарин?
- Нет. Я пошутил. Ну, Артем меня зовут. Я просто смуглый, а не татарин.
Только нигде не надо называть мое имя, хорошо?
- Да ради Бога! Полная конфиденциальность гарантирована.
Он озирался посторонам, стараясь не смотреть мне в лицо. Неожиданно спросил.
- А нас не снимают скрытой камерой?
- Нет, не снимают, - улыбнулась я самой доверительной улыбкой. И решила
перейти на «ты». – Ты чего-то опасаешься?
Он хмыкнул, давая понять, что дело не шуточное. Раскачивается на скамейке, молчит, на меня избегает смотреть.
- Ну-с, начнем. Ты позвонил на телевидение и сказал, что представляешь некую
подпольную организацию. У вас есть какие-то требования?
Он удивленно посмотрел на меня.
- Какие требования? Я позвонил, чтобы предупредить... ну, в смысле,
остановить это...
- Что остановить?
Он хмыкнул, независимо вздернув угол рта.
- Не знаю, как вот сказать. Шел, готовился. Я вообще-то думал, буду с
Меламедом говорить, а не с женщиной. Как вам это объяснить, даже не знаю.
- Ты не беспокойся, - закипая, сказала я, - я способная, я все пойму. Итак, ты
хотел что-то остановить. Какой-то теракт?
- Да нет, почему теракт? Вообще!
- Всю земную жизнь? – с иронией спросила я. Разговор мне стал надоедать.
- Да нет! – с досадой крякнул он, - наших пацанов я хочу остановить, вот кого!
- Почему их надо останавливать?
- Потому что мы действуем, ну как... - он замялся, морщаясь, потом решился, -
ладно, надо говорить прямо! Я считаю, что мы перерождаемся в обыкновенных… ну как?…бандитов. В террористов каких-то, типа “красных бригад».
- Вот как? Хорошо, тогда, если можно, из кого состоит и насколько
многочисленна ваша “Химчистка”.
Он проглотил наживку - не удивился “Химчистке”. (Это я сама приготовила такую ловушку).
- Сколько людей, я точно не знаю. У нас в центурии семь человек. Есть семерки
в разных... ну... учреждениях... много заводских... Семь - это эзотерическое число. В центральный аппарат я не вхож. Много из опорных пунктов охраны порядка, ребята, которые безработные, из других спортзалов. В высший орган входят несколько афганцев. Сенсэй говорил, что есть мощная поддержка в УВД и связи с этим... со спецназом. Только об этом... ну... не надо говорить. – Артем запнулся, взгляд набрел на ступни женщины: из босоножек выглядывали пальцы с диковинным педикюром – на каждом ноготке нарисованы пальмы, солнце и море. Спросил неожиданно. - А у вас есть удостоверение, что вы вот это... с телевидения?
Я немного жухнула - никакого удостоверения у меня, конечно, не было.
- Я не ношу его с собой на такие рандеву, - нашлась я. - Вдруг бы пришел дебил
качок, вырвал бы сумочку и убежал. А пришел, напротив, такой милый, интеллигентный юноша. Да ты ведь сам Меламеда узнал, ведущего с телевидения!
- Ах да! Я чего-то зашуганный какой-то. Инесса...
- Евгеньевна…
- Инесса Евгеньевна, поймите, это очень серьезное дело. Я сильно рискую, что
даю такую информацию. Поймите меня. Не подумайте, что я трус или псих, который всех подозревает.
- Что ты, что ты!
- Если об этом узнают… ну, наши… меня потом в канаве придорожной найдут.
Я вот чего хочу, - он сжал кулаки перед собой и развел их слегка в стороны, глубоко вдохнул, сосредотачиваясь. - Надо остановить ребят, открыть им глаза, пока не поздно. И сенсэя остановить, образумить! Хотя его вряд ли остановишь! А он их ведет к пропасти! Скоро ведь начнут убивать направо и налево - не остановишь! А к кому идти? Не к бандитам же, не в ментовку. Это было бы предательством! А вы - четвертая власть. Надо осветить как бы со стороны это явление, предупредить, сделать хоть что-нибудь, чтобы они поняли, что их действия беззаконны.
- А вы пробовали поговорить со своими друзьями?
- Да, но они ничего слушать не хотят, романтика в одном месте играет. Все у них
хачапури! Я говорю – нам учиться надо, а они – поехали на войну, бабок срубим. Мы ведь начинали совсем не так, мы начинали, как Робин Гуды такие, заступались за бедных и слабых.
- Например?
- Ну, например, лично я собирал досье на Храпатого - помните? – директор
детдома. Оказался ворюга и садист. Над детьми издевался, держал их впроголодь, а сам все деньги, что на питание сиротам, разворовывал. Я там уломал одну санитарку, она мне все рассказала – кошмар! Избивал детей, лично. Ну, мы с ним и разобрались, с гадом! Дачу ему сожгли, “Волгу” раздолдали, а самого избили так, что он оглох на одно ухо. Почки еще там отбили, селезенку. Да, он вор, я его так ненавидел - кошмар! Но... когда мы его били… в подвале… нет, не могу просто говорить… Вы бы видели эту тушу! Освежевали, как борова какого-то... У меня ботинки... Ночами снится… Ладно. Или еще. Кент поймал одного бомжа…
- Кто?
- Кент. Ну, там один кент из наших... И это... говорит, этот гад изнасиловал
мальчика в подвале. Мальчик Кенту пожаловался, Кент пошел в подвал и поймал. Бомжик, значит, хилый такой, кашляет. А сенсэй велел, чтоб каждый ему нанес маваши в голову. Мол, так никто не узнает, кто нанес смертельный удар.
- Простите, “мамашу в голову”? – переспросила я.
Он невесело засмеялся.
- Маваши! Это круговой удар в карате.
- Вы какие-то ужастики рассказываете! И что, этот бомж, умер, что ли?
Он надолго замолчал, играл желваками. Потом жестко отрезал, словно сам себя убеждал:
- Он изнасиловал ребенка!
- А кто это доказал? - искренне возмутилась я. - Пришел мальчишка,
пожаловался на дядю, вы кого-то поймали и - мамашу в голову? Даже не опознав, без суда и следствия?
- Я потом Кента прижал к стенке - покажи мне мальчишку, пусть подтвердит.
Кент только лыбится. Он с мышами в голове. Может, он все и придумал! Ему человека избить или искалечить - в кайф. Или сенсэй ему приказал кого поймать. Для инициации. Чтоб все, значит, приложились, крови лизнули… Пацаны звереют. Вот Костька Попов, я его с третьего класса знаю. Рохля такой был, боялся кого в лицо ударить, а сейчас не задумываясь лупит железными палками людям по головам. А другие вообще без тормозов, пацаны. Сенсэй их набирает из детских комнат милиции, сирот всяких, тренирует, кормит, он для них становится царь и бог, вот они и делают все, что он скажет. Разорвут любого. Молятся на него просто! Это надо остановить. Но я не знаю, как! Я говорил с некоторыми, пытался переубедить, а им нравится, романтика, классная житуха. Хачапури-чахохбили, блин! Сэнсей в последнее время стал и деньги давать после операций. А чем мы тогда лучше бандитов? Такая же шайка. Ребят надо убедить! Может быть, сделать передачу типа “Человек в маске”, я бы все рассказал. А как иначе это можно остановить? Не в милицию же идти! Я не могу вот… после этого бомжа. Жалко мне его.
- Артем надолго замолчал, шмыгнул носом. Я заглянула снизу – глаза его покраснели, крупный кадык судорожно перекатывался от сдерживаемых слез. - Это надо как-то остановить, – прокашлявшись, сказал он. И вдруг со схлипом выдохнул-выстонал. - Что мне делать, Инесса Евгеньевна? Как быть?
В его голосе прозвучала такая мука, что у меня у самой проступили на глазах слезы. Фу, что это я, рассиропилась? Боже мой, да мальчик ведь хороший!
- Да уйти тебе надо оттуда, от этих зверей! – рявкнула я в сердцах. - И в милицию
заявить!
- Не могу, мы клятву давали, на крови! Понимаете?
В этот момент мимо нас с независимым видом прошествовал Репецкий, и я внутренне вознегодовала: вот идиот, а если этот паренек его знает, сорвет же всю конспиративную встречу!
- Антон, э-э…- растерянно замычала я, маякуя Женьке прожекторными
взглядами, - мы… э-э…обязательно подумаем, как тебе можно помочь.
- Артем.
- Что?
- Меня Артем зовут! – тоном поправил он и юношейский пушок на верхней губе
зло встопорщился.
- Артем! Извини, ради Бога! - я смутилась, рассмеялась, положила ему ладонь
на руку. – Позволь вопрос. Это не вы нападали на такой бар - «Гольфстрим»?
- Меня там не было, - после паузы сказал он, - но нападали вроде наши.
- Но почему? – вскричала я. - Почему? Чем вам бар помешал?
Он удивленно посмотрел на меня, свел брови, припоминая:
- Сенсэй сказал, что там центр этих… «Радикальных студентов», ну,
этих…смутьянов, что демонстрацию…
- У нас в баре? – изумилась я.
- А это что, ваш бар? – тоже удивился он.
Я запнулась.
- Дело в том, - пояснила, - что мы, телевизионщики, там тусуемся постоянно.
Там богема всякая собирается, журналисты, с телевидения, актеры, ну и студенты бывают. И за это громить бар?
- Сенсэй сказал, что там штаб-квартира и что студенты – ну как? – подрывной
элемент. Из-за студентов и Октябрьская революция, и гражданская война, и вообще – это тротил… ну, после демонстрации студентов, которую вот Омон разогнал. Помните? Говорил, что студенты пляшут под дудку бандитов.
- По-моему, это дикое преувеличение, - сказала я, а сама внутренне ахнула:
Лезов же главный у этих, «Радикальных студентов», они постоянно торчали в нашем баре со своими бойцами, и Женьку в свой угол постоянно затаскивали и охмуряли. Женька, дурак, полез, наверное, в политику и подставился! Вот и вся разгадка! Подставил наш бар, сволочь! Очередная его, стотысячная катастрофа!
- Ну, хорошо. Ты, конечно, клятву давал, но ты же изменился, тебе не нравятся
ваши действия. Я не вижу причин, почему бы тебе оттуда попросту не уйти.
- Куда уйти?
- Да никуда, просто уйти и все.
Он посмотрел на меня, как на идиотку.
- Вы что?! Я же действующий вице-чемпион Украины по кёкусинкай-карате. У
меня турниры наперед расписаны, сэнсей на меня надеется, вся федерация. Куда же я уйду? Что я, зря вкалывал почти три года?
Все мои понятия о каратэ ичерпывались фильмом «Кровавый спорт». Поэтому спросила:
- А это какое каратэ? Это как Ван-Дамм?
Он презрительно махнул рукой.
- Ван-Дамм слабак. Против меня он бы не выстоял и раунда.
- Да что ты говоришь! (Я внутренне хохотала) А против вашего сенсея?
- Против моего сэнсея не выстоит никто, - он сказал это с такой обреченной
убежденностью, что я несколько даже озадачилась. - Нет, серьезно, - продолжал он,- Вам-Дамм давно не действующий мастер, теперь он просто актер, а я уже больше семи турниров выиграл, серебро на Украине … ну, я уже говорил… Да у них там финты киношные, все понарошку, ничего общего с настоящим боем...
Артем рассказывал свою историю и искоса поглядывал на пришедшую на встречу женщину. И от каждого взгляда ему становилось все хуже и хуже. Он словно предчувствовал, что несет в себе эта яркая женщина, чем грозит она ему. Он зыркал исподлобья, и как только она собиралась посмотреть на него, тут же испуганно отводил глаза в сторону, метался глазами по аллее, шумящим деревьям, людям. Все потеряло свой нормальный облик, стало текучим, необычным, что-то тектоническое сдвигалось в его жизни, а по виду ничего особенного не происходило - просто сидят два человека на скамеечке и беседуют. Как случилось так, что они сошлись на планете Земля?
Господи, и ведь совсем не так хотел он рассказать свою историю, а начал выкладывать самое сокровенное, стыдное, чуть не расплакался, потом хвастать начал - “вице-чемпион Украины!” - Господи, стыдоба-то какая! Среди юниоров же! “Ван-Дамм - хиляк!” Для нее это смешно! Я для нее пацан, хвастливый придурок! Он запнулся, поморщился от своих внутренних переживаний, переборол себя, резко поднял на нее глаза и тут...
Их взгляды встретились!! Инесса поймала его бегающие зрачки своими, светло-серыми очами, и Артема словно что-то сильно и мягко толкнуло в лицо. Так толкают теплые лучи внезапно вышедшего солнца. Выражение его лица, хранимое мышцами, кожей, глазами, ушло от этого толчка вовнутрь, словно бы кровь отхлынула от щек - осталось лишь ощущение света. Все это длилось не более секунды, но этого времени хватило, чтобы их души соприкоснулись. И тут же восстановились грубые покровы мира, наплыли веки на глаза, моргнули - и вновь стали на места в извечной тяжеловесности здания, деревья и люди. Момент потрясения и невесомости исчез. Миг растворения, пресуществления, миг проницаемости обоюдным светом, рассеялся. Но остался. Может быть, такие мгновения и есть истинные, когда душа протуберанцем, обжигая, изливается из глаз.
... все лицо мне обмусолил взглядами. А как я на него посмотрю - вмиг отводит гляделки. Я улучила момент и вдруг резко навела ему глаза прямо в зрачки - так флагманский крейсер наводит орудия главного калибра на хлипкую шлюпку, в которой спасается адмирал разгромленного вражеского флота. Он так и замер, у него лицо помертвело, ей-богу! Все-таки я потрясающая красавица, меня из золота ваять надо, я божественно прекрасна, я чумею сама от себя, я визжать иной раз готова, до чего же я великолепна, стройна, кожа - бархат, на лебединой шее - ни единой морщинки, глаза огромные, холодные, равнодушные, зубы ослепительные, ножищи длиннющие, растут от коренного зуба, грудь голливудской выпечки - сдоба с изюмом, но самая замечательная моя часть - это жопа. Репей не зря звал меня Царь-жопа. Это роскошный мир повергающей в обморок атласной плоти. Это не поддается описанию и оценке в местой валюте. Стоп, это я уже где-то говорила.
Я смотрела на него и понимала, что выдать этого наивного глупенького мальчика
Репецкому будет последней подлостью, которую я себе никогда не прощу. Мало того, что он не хочет участвовать в хулиганских набегах своей шайки малолетних преступников, он еще хочет этих зверенышей образумить, спасти! Да он просто христосик какой-то! И что мне теперь делать? Выдать его на распятие? Ведь Репецкий сразу побежит к Шраму, те схватят мальчика, паяльник в жопу, измордуют, потом начнется резня с боксерами этими или как они там?.. каратисты… Что делать? И Репецкий со своей шайкой кружит хищно вокруг, ждет сигнала.
Более того! Я слушала и смотрела на него, на этого мальчика практически ясельного возраста, и замечала за собой какие-то нарастающие странности: моя сумасбродная шмонька начала на него явственно реагировать. Вначале я отнесла это на значительный перерыв в половой жизни (уже больше суток!), отвлеклась беседой, но вдруг резкий, тягучий позыв сотряс меня. Боже, моя кашлатка сошла с ума! Ей же всегда нравились зрелые мужчины, крутые, властные, сильные, талантливые, хозяева жизни - и вот! Этот мальчик, “моводенький-моводенький”, с романтической кашей в голове, по сути - зародыш еще, и вдруг она, эта бешеная стервочка, не раз заводившая меня в дебри сексуально-экзистенциальных передряг, его х о ч е т ! Да еще как! Он весь какой-то чистый, наивный, не похожий на рыночных выжиг и похотливых мужланов, которые мерзким козлиным хороводом окружали меня все эти годы. Мне вдруг захотелось обнять его, прижаться, побаюкать... Господи, дура! Прекрати! Тебе же всегда нравились зрелые мужчины! Я вдруг поймала себя на том, что впервые в жизни начала всерьез бороться со своей шмонькой, пытаясь приказать ей закрыться и заглохнуть, но не тут-то было. Повлажневший клитор активно поддержал шмоню, и в я который раз в своей жизни мысленно увидела этот вертикальный рот с волосатыми губищами, который, внятно артикулируя, продиктовал мне мою ближайшую половую судьбу.
- Артем, сколько тебе лет?
- Ну, семнадцать.
- Ты учишься?
- Да.
- Где?
- В университете. ( Зачем я соврал?) На первом курсе, ну, на подготовительном...
- Ясно. Послушай, то, что ты рассказываешь, очень интересно и важно, и я хочу,
понимаешь, хочу помочь тебе (что это я все хочу и хочу?). Но я проголодалась. Пойдем куда-нибудь перекусим и продолжим нашу беседу.
Он откровенно запаниковал, заозирался, начал отнекиваться.
- Слушай, я знаю, у студентов никогда не бывает денег, я знаю, сама училась на
журфаке (на факе-то только и училась!). Но редакция оплачивает нам представительские расходы. Так что я угощу тебя за счет редакции, идет?
Артем действительно паниковал. Он совсем не хотел есть. Какой там! Его даже немного подташнивало. Он был из той породы мужчин, которые рядом с очень красивой женщиной испытывают не возбуждение, а смертное томление. Но привычным волевым армрестлингом он переборол себя, решительно встал, сказал:
- Хорошо, идем.
Крымские хроники бандитского периода 5 глава
© Copyright: Валерий Финогенов, 2012
Свидетельство о публикации №212010701684
Свидетельство о публикации №212010701684
Рецензии