И хвост, как показатель самоуважения

                Новелла

     Почти в одно и то же время родились оба в северном, довольно грязном городке, на территории шахты, где первые недели жизни провели довольно-таки беззаботно, можно сказать, в достатке, были окружены вниманием людей да и своих кормящих мам. Весь черный, только с белыми лапками и грудью, как большинство детей, очень и очень милый песик, которого на лесном складе нарекли Барбосом, был всего-навсего дворнягой, зато весьма смышленым, слыл самым крепким среди братьев. Наоборот, чуть позже появившийся на свет, красно-желтого цвета, с темно-коричневыми полосками, котик родился слабым, выглядел глупым и никчемным, казалось, вот-вот окочурится. Однако выжил и окреп, и познакомился с Барбосом, а тот, на удивление, проявлял лояльность, был весьма дружелюбным и даже призывал кота играть. Вполне возможно, что приятели, не встретив   трудностей и забот, так и не стали бы настоящими друзьями, но жизнь преподнесла совершенно другое.
     Огромный, голосистый и с первого момента не понравившийся ему человек схватил щенка за шиворот, засунул в темный, где было мало воздуха, мешок и, лишь спустя немало времени, выпустил на пол какой-то странной, незнакомыми предметами заставленной комнаты, где как-то непривычно пахло, было полным-полно людей. И эти люди приставали, тискали, говорили умильными, слишком уж слащавыми голосами, а самый главный человек вдруг хлопнул по ноге и строго произнес: «Ко мне!» Барбос боязливо направился к нему, за что хозяин похвалил, позвал с собой в другую, где более приятно пахло, комнату и вкусно, сытно накормил. Но радоваться было рано – прошло примерно полчаса, щенка приспичило справить нужду. У двери два-три раза визгнул и, не дождавшись какого-либо ответа от людей, сотворил маленькую, все же заметную лужицу, из-за которой был впервые да и больно отлуплен.
     Барбосик тосковал по маме, по резвому и не менее,  чем сам,  шаловливому дружку и был приятно удивлен, когда котенок появился в доме, сразу же бросился к нему и, по-собачьи проявляя радость, смешливо прыгал и вилял хвостом. Чрезвычайно перепуганный приятель, поставив ушки, вздрагивал, пытался спрятаться под шкаф, однако вскоре свыкся и уже через полчаса, приведя в восторг детей, начал дурачиться, играть.
     Назвали люди друга Рыжиком, хотя тому, казалось, было все равно, лишь бы давали молока и, конечно, рыбешку. Кстати, кормили их крайне редко, иногда забывали и вовсе, благо, в жару не очень и хотелось есть.               
     Дети. В конце концов Барбос уразумел: все в доме живущие люди, за исключением длинноволосой и пышной, будто булочка, хозяйки – дети большого человека. Но ведь детьми пока что были и они, сын собаки да кошки, всем хотелось носиться, играть, однако за что всем вместе и попадало. И попадало очень часто – вольнолюбивому щенку это, конечно, мало нравилось и он все чаще вспоминал те приятные и беззаботные деньки, проведенные на территории лесного склада шахты, где можно было делать что угодно, где никто ни за что не лупил, где иногда шахтеры угощали колбаской или хрустящей косточкой. Нет-нет, Барбосик не был чурбаном или каким-нибудь бесчувственным созданием, он преданно встречал и провожал своего хозяина, был благодарен за еду, любил и развлекал хозяйских детей, но больше всех полюбил хозяйку, ради нее готов был делать все, ради нее, можно сказать, и терпел, стойко переносил все тяготы судьбы, не уходил куда глаза глядят. Почему именно ее?.. Этого он не знал. Может быть, потому что вечно чем-то занятая женщина всегда уделяла ему внимание, всегда находила время, чтобы их, всех своих проказников, побаловать и обласкать, может быть, потому что она никогда, ни разу и ни на кого, не позволяла себе крикнуть, что постоянно делал сам хозяин. В конце концов не так уж и важно, почему именно ее…
     А время шло; щенок и котик подросли, но мало поумнели. К сожалению, осень наступила промозглая, с бесконечными дождями и огромными лужами, грязью, неприятная осень. Теперь на улицу их выпускали редко, очень редко. А так хотелось пообщаться с дворовыми, знакомыми и незнакомыми собаками!.. И Барбосик страдал.
     Однажды получилось так, что все до одного ушли, дома остались только Рыжик и крайне возмущенный пес, которому инстинкт подсказывал сопровождать, а по мере надобности и защищать своих, пусть хоть и сильных, однако, по его мнению, все же беззащитных хозяев. Будто о чем-то размышляя, собачка понурила голову и долго, как ей казалось, целую вечность, сидела у двери, а потом заскулила, тут же протяжно взвыла, тявкнула и опять приумолкла… Увы, стояла тишина. Лишь Рыжик грациозно подошел и, мордочкой ткнув другу в бок, с любовью, пылко замурлыкал. Но пес остался непреклонен, уже громко залаял, с яростью бросился на дверь… И мягкая, с подкладкой из щекочущей нос серой ваты, ярко-синего цвета обивка… Только клочья летели!.. И вскоре полдвери бесстыдно, слишком уж быстро обнажившись, с явным укором забелела, словно стреляла в полутьме… Но Барбос не сдавался, отбив все лапы, он  продолжал прыгать и к тому же зубами их рвать, и совсем обезумев, рычать…
     Большой и тучный, свирепее бульдога, человек взревел, дрожащими от злости руками снял широкий и прочный ремень… А позже, выбившись из сил, схватив щенка за шиворот, открыл ту проклятую дверь и с силой швырнул щенка на лестницу, туда же вскоре вылетел взъерошенный, до смерти перепуганный приятель.
     На улице почти уже зимняя, вполне благоприятная погода, слегка пощипывал мороз. Друзья недолго посидели у крыльца. И вдруг Барбос тихонько, будто прощаясь с хозяйкой и Рыжиком, визгнул, поднялся и посеменил куда-то прочь. За ним пружинисто, как на охоте тигр, заторопился кот. Пес недовольно зарычал, но Рыжик, вовсе не обращая на приятеля внимания, продолжал следовать за ним, даже не думал отставать. Что оставалось делать бедному, изрядно поколоченному щенку?..
     Собаки. Пока Барбос был маленьким, они его не обижали, но то время почти что прошло… Скоро они оказались не в пределах своей территории, где на них мог наброситься любой, даже самый тщедушный щенок и вся округа слетелась бы к нему на помощь, во-вторых, Барбос был не один, с ним ведь гордо вышагивал Рыжик, а о давней неприязни собак к кошкам всем известно давно. В какой-то мере грозный, с вертикально поднятым хвостом, вид приятеля, может быть, и отпугивал недругов, но это только до поры до времени. Пришлось быть осторожным, очень-очень внимательным…
     Какое-то глубинное чутье подсказывало направление – Барбос пытался найти шахту, где, как он полагал, давно ждала, скучала по сыночку мама, где только гладят, а не бьют… Долгое время им везло – с сородичами пса крупных столкновении не было и путники, хоть и медленно, но верно приближались к цели. Под конец все же сбились с пути и оказались на окраине города, возле извилистой и шумной, сыростью веющей реки. Быстро темнело, сил, чтобы дальше идти, чтобы искать дорогу, давно уже не было. Осталось лишь желание есть и, конечно же, спать. Приблизившись к воде, оба напились, после чего пес отыскал сухое, кустами защищенное от ветра место, тяжко вздохнул и, свернувшись калачиком, лег.
     Но почему-то бодрствовал, ходил кругами и принюхивался, казалось, вовсе не уставший Рыжик и через несколько минут он осторожно, не выпуская когтей, потеребил и разбудил уже уснувшего приятеля. Барбос открыл глаза, тут же учуял непривычный, не очень-то приятный запах и перед носом наконец заметил жалкую, еще чуть-чуть живую полевую мышь. Состряпав кислую, брезгливую гримасу, щенок жалобно тявкнул и, тотчас отвернувшись, задремал снова. Сквозь сон почувствовал приятное, горячее дыхание друга. И им стало обоим тепло.
     С рассветом сразу же проснулись, а с ними и река, с редкими и уже обнажившимися карликовыми березками поросшая тундра, весь мир проснулся и запел, весь мир мгновенно засиял в осеннем свете первых солнечных лучей – по меньшей мере так казалось отдохнувшему, в боевом настроении Барбосу.
     Друзья тронулись в путь. Вскоре холодный, но освежающий ветер донес им хорошо знакомый, ставший приятным запах угольной пыли, а через полчаса перед их взорами наконец появились копры, огромные штабели бревен и досок.
     Однако все: здания шахты и бревна, и мощнейшие краны, и люди стали какими-то другими, казались будто бы чужими; снова нахлынула тоска и щемящее чувство утраты и чего, Барбосик явно сознавал, уж никогда не возвратить. И хвост щенка, как показатель самоуважения, бахвальства, невзрачно и беспомощно повис; и только более пышный хвост, как признак сытной и достойной жизни, вызывающе торчал у кота. Нет-нет, Барбос не обижался, нет! Где-то внутри осознавал: любовь – это умение не замечать не столь уж крупных недостатков друга, это – умение прощать.
     В конце концов щенок увидел нескольких, давно знакомых ему мужчин, которые, присев, пускали едкий и очень неприятный дым, которые, Барбосик все отлично помнил, в свое время ласкали и гладили, что-то бубнили с ним негромкими и одобряющими голосами. Пес понесся к знакомым и тотчас заскулил, и от счастья запрыгал, и вилял что есть силы хвостом… Бесполезно, увы.. Мужики продолжали дымить, глядели на щенка холодными, с безразличием, глазами. Только один из них спросил:
- Откуда взялся этот пес?..
- Видно, заблудший и голодный, - и ответил другой. – Между прочим, похожий на Марту.
     Он, этот второй человек, произнес имя матери Барбоса, от чего тот подпрыгнул и завилял хвостом пуще прежнего; но людям было все равно, не обращая на собаку ни малейшего внимания, они оба поднялись и, надо полагать, занялись прежними, по мнению пса, дурацкими и совершенно бесполезными делами.
     Вдруг из-за бревен появилась Мурка, мама Рыжика; шерсть у нее вздыбилась, а длинный и облезлый хвост раздулся, с яростью нервно завилял. Она направилась к сынку, который, не побоявшись собак, на сей раз явно струсил и выглядел весьма растерянным. Но тут на выручку пришел Барбос – с разбегу налетев на Мурку, грозно, с оскалом зарычал, однако трогать мать приятеля не стал, не посмел все-таки. Не менее грозно зашипев, кошка вся изогнулась, приняла угрожающую, с поднятой лапой боевую позу, но царапнуть- таки не успела, может быть, тоже не посмела. Придя в себя, изящно спрыгнула с бревна и с явным преимуществом, словно издеваясь над незваными гостями, уставилась на них с победным и совершенно отчужденным взглядом. И друзьям лишь осталось уйти.
     Барбос едва, только по запаху узнал осунувшуюся, со слипшейся от грязи шерстью мать, которая, чего и следовало ожидать, тоже держалась отчужденно, без проявления родственных или каких-то нежных чувств. И тут голодный пес увидел возле Марты желтоватую, давно обглоданную кость, невольно сделал шаг, но мать… Она с угрозой зарычала; Барбос, конечно, отступил, недолго подождав,  ушел. Навсегда, разумеется… 
     В тупике; и без малейшего понятия куда, в какую сторону пойти, как и где дальше жить и где, в конце концов, поесть. Поплелись… в никуда, куда глаза глядят.
     Внимание пса вдруг привлекли большие, давным-давно переполненные контейнеры. И из них дурно пахло. Все же сквозь этот отвратительный, чуть ли не убийственный запах пробивался приятный, можно сказать, головокружительный запах колбасы и чего-то съестного. Однако рядом с контейнерами шаталось несколько таких же, как Барбос, дворняг. И пришлось рисковать…
     Толстоватая, явно сытая, но, увы, незнакомая женщина… выносила ведро. Вслед за ней и Барбос… Колбаса!.. Угрожающий вид конкурентов!.. И пришлось грозно рыкнуть, срочно сматывать удочки – в кустах ждал его Рыжик… И набили желудки той самой, лишь сверху плесенью покрытой колбасой. Пусть не совсем достойным образом…
     Такой же ясный, как вчера, прохладный день клонился к вечеру, когда приятели поняли, что оказались в том же квартале города, откуда лишь вчера ушли. И сразу оба ожили, сами того не чувствуя, засеменили более быстрыми шажками.          
     Из-за угла с важнецким видом вышла крупная, хорошо упитанная овчарка и, будто не видя растерявшегося щенка, тотчас бросилась к Рыжику, который быстро сориентировался и вовремя успел залезть на перекладину, где люди часто вешали и выбивали ковры. Свирепо скаля зубы, с явным желанием растерзать кота, овчарка подпрыгнула, но, слава Богу, неуспешно. Не успела подпрыгнуть опять, как негодующий Барбос с разбегу яростно набросился, тотчас вонзил ей в шею острые, не успевшие обноситься клыки; и завязался жесточайшая и впрямь кровавая, явно неравная грызня; и длилась очень долго. Но вдруг овчарка завизжала, наконец отпустила дворнягу и, с обидой гавкнув, отошла в сторону. С палкой в руке рядом стояла женщина; сквозь отлегающую ярость и туман в глазах Барбос признал в ней пышную, как булочка, свою любимую хозяйку.
- Мой маленький, мой бедненький щенок… - произнесла женщина и, наклонившись, подняла его на руки; весь грязный, окровавленный Барбос с облегчением вздохнул, тут же уставился на перекладину, где все еще отсиживался Рыжик. – Здесь и ты, хулиган!..
В объятиях доброй женщины хватило места обоим.

                1996 г.