Крымские хроники бандитского периода 11 глава

КАК ВАЛЬКА УЗНАЛ, ЧТО ТАКОЕ ЗАНОВО РОДИТЬСЯ
Десять дней спустя после получения задания на добычу ста долларов, ровно в девятнадцать ноль-ноль Валька и Василиса пришли на собрание Далисовского общества и вручили апостолу Сергею (Лезову) по заветной зеленой бумажке. Сдавали еще некоторые. Остальные извинялись, но денег не собрали.
- Те, кто смог добыть сто долларов, продемонстрировали, что достигли уровня
личной мощи, достаточной для посвящения на первую ступень, - сказал Лезов. – Остальные останутся пока «ищущими». Сдавшие приходят завтра в спортзал  Университета в это же время.
На следующий день Валька, Василиса и другие допущенные с замиранием сердца толпились в предбаннике спортзала. Вышел Вениамин, одетый в черную, переливчатого атласа рясу, проводил всех в зал по списку.
В огромном светлом спортзале уже были разложены рядами черные маты. Члены группы расположись на них. Помощники апостола разносили одеяла и черные повязки на глаза. Объясняли, что делать.
В гулком зале загремел голос апостола Сергея. Он ходил между лежащими.
- Наденьте повязки на глаза, ложитесь навзничь, расслабьтесь, укройтесь
одеялами. Сейчас я открою вам полное имя Учителя. Его духовное космическое имя – Далисус Раматавриом. Объясню, что это значит. Даль – значит пришедший издалека. Это действительно так, ибо Учитель воплотился на земле из созвездия Ориона. Исус – это значит, что Учитель несет спасительную миссию Иисуса. Имя Рама свидетельствует, что на своем небесном Пути Учитель воплощался богом Рамой. Таври - Таврида, то есть ему было суждено начать служение свое в Крыму. Ом - имя бога. Запомните это имя. Это не просто имя, это мантра. Спасительная, могущественная мантра. Повторяйте ее денно и нощно, повторяйте в минуты слабости и горя, в минуты счастья и радости, и мощные вибрации Учителя придут к вам на помощь. Далисус Раматавриом учит, что каждый человек на земле несет в своей психике фрустрации, окостеневшие мыслеформы горя и страданий. Учитель называет эти мыслеформы «пси-псы», ибо они, как гончие, преследуют человека всю жизнь. От них надо избавиться, и тогда ты станешь счастливым. Самая страшная психо-травма - это рождение. Сейчас мы посредством глубокого дыхания войдем в состояние, в котором каждый из вас будет возвращаться ретроградно в памяти своей к себе в 5, 4, потом три года, пока не вспомнит процесс самого рождения. После чего вы все снова переживете ужас появления на белый свет и, таким образом, изживете и сотрете в мозгу страшную травму. Начинаем глубоко, размеренно дышать! Не бойтесь никаких состояний. Я и мои ученики рядом, мы поможем вам в любом состоянии, вы в полной безопасности.
Валька надел на глаза плотную повязку, пахнущую чужим потом, лег на спину,
попытался расслабился.
- Дышим! – доносится властный, раскатистый в высоком зале апостольский
голос. - Глубже. Глубже. Чаще, чаще, - голос удаляется, гулко отдаваясь в высоком потолке спортзала, снова возвращается. Звучит симфоническая музыка. На ее фоне с размеренностью сердца начинает стучать метроном. - Поддерживаем ритм учащенного дыхания. Знаю, это нелегко, но вы вскоре втянитесь и дышать станет легче.
Дышать глубоко и часто становится все труднее, голова мутилась, в глотке
пересыхало. Прошла, казалось, вечность частого, заполнившего все естество хрипящего дыхания.
- А теперь, - слышится совсем рядом голос Апостола, - вдыхаем как можно
глубже, до самой души, и задерживаем дыхание. Не дышим. Не дышим.
Валька изо всех сил втянул в пересохшую глотку воздух и замер. И вмиг тело загудело, завибрировало, руки, кожу под волосами головы закололо мириадом мурашек. Вибрации, похожие на слабый электроток, побежали по лицу, свели судорогой губы.
- А теперь снова дышим, дышим, дышим! - подстегивает голос Апостола, -
накачиваемся энергией, праной, отдаемся вибрациями божественной волны Учителя Далисуса Раматавриома. Повторяем про себя это имя, эту мантру могущественную. Тело расслаблено, мысли уходят далеко-далеко, вам тепло, вы расслаблены, как в детстве, как в кроватке рядом с мамочкой. Вы переноситесь в свое раннее, раннее детство, когда вас так любили родители, когда вам было так спокойно и хорошо. Дышим, дышим, глубоко, сильно дышим. Теперь вы уже младенец, вам три месяца, два, один, и вот - вы в утробе матери! О, какое счастье, какой покой, вы в раю! Ложитесь поудобнее, примите самую удобную для вас позу, вы вернулись в рай, вам ничто не грозит, блаженство обволакивает вас со всех сторон, вы парите в вашей собственной вселенной, вы наслаждаетесь.
Симфоническая музыка вздымает, укачивает, гулкие удары материнского сердца сотрясают все вибрирующее, словно перерождающееся существо Вальки. Он свернулся в комочек, принял позу зародыша, глаза заливали слезы счастья.
- Дышим, - настаивает грохочущий голос, но Вальке не хочется больше дышать –
хочется парить и растворяться, слиться с миром и исчезнуть.
Музыка стала нарастать, в ней послышались грозовые аккорды.
- А сейчас вы, девятимесячный младенец, готовы к родам. Наступают роды.
Низвергается Ниагара околоплодной жидкости, вас несет куда-то стремительный поток, вас сдавливает, тащит, выталкивает… Дышим, дышим, глубже, еще глубже!
Страшная сила сжала все тело и потащила куда-то. Валька почувствовал, что сейчас умрет. Перед глазами возник черный вращающийся тоннель со светом вдалеке. Его стремительно повлекло к этому свету. Боль и ужас мяли и корежили тело. Внезапное облегчение совпало со страшным холодом, объявшим все тело. Огромный белоснежный Бог, далеко превосходящий размерами вселенную, взял его на руки. В несказанном, запредельном ужасе он скорчился и замер. На Бога нельзя было смотреть. Он слепил, облитый божественным режущим светом. И вдруг Бог улыбнулся и больно шлепнул его по попе. «За грехи!» - понял он. - «Прощает, раз наказывает» - отложилось в голове. И тут же стерлось. Он заорал, всем своим тельцем, всем существом, а Боги и ангелы вокруг смеялись и радовались его приходу в мир.
- Ну? Как ты? - Лезов держал его плечи, близко заглядывал в глаза.
- Родился, - прошептал Валька сухими губами.
- Молодец. Лежи, отдыхай, переживай. Все. Травма рождения изжита, и больше
никогда не будет уродовать твою психику. Теперь по воле Учителя я сообщу тебе твое настоящее, духовное имя. Авваллариус. Любезный богу.

IN GOD WE TRUST (Сергей Лезов)
Мы вместе с Женькой съели пуд соли.
Я имею в виду музыкальную ноту. Тонко?
«Ты знаешь, что понос – это изнасилование изнутри? Причем в извращенной форме». Это Репецкого перлы. Его разговор – это вообще перловая каша. Ни одной фразы в простоте не скажет, обязательно что-то неожиданное, порой – скандальное, грубое, часто смешное. С ним невозможно было общаться как с нормальным человеком. Паяц на сцене. То кульбит выкинет, то розыгрыш такой, что хоть святых выноси. Чувствуешь себя, как рядом с гейзером – в любой момент может что-то выплюнуть. Всегда держал в напряжении, заставлял лезть из кожи вон, шутить, как он, ходить, как он, хмыкать, как он. Я был задавлен этим человеком, честно скажу. Он меня подавлял. Эрудицией, размахом, опытом, едкой иронией, классной поэзией, своими ритмами музыкальными. Я попал под него, как под каток. Причем, ни чужая ирония, ни эрудиция не смогли бы обратить меня в некоего раба, чуть ли не в копию Репецкого. Нет, в нем было нечто большее, какая-то сила, магнетизм. И потом, он был знаменит! Ему поклонялись толпы фанатов. У него была потрясающая красавица-жена, которая смотрела на него в восхищении открыв рот. Как я, восемнадцатилетний пацан, мог устоять против такого напора? Он излучал магнетизм. Позже, уже переболев им, как корью, и избавишись от внешних проявлений подражания, я со смехом наблюдал его воздействие на каждого нового человека, попадавшего в нашу компанию. Стоило новичку пообщаться со «звездой», как у него появлялась репецкая мимика, многозначительные взлеты бровей, жонглирование словами, пошлые шуточки на грани сальности, и даже угол рта тянуло вниз-назад - вот, очень типичный для Репья жест – левый угол рта судорогой тянуло вниз, как вожжу, и на шее обозначалась напряженная жила. Часто попавший под репецкую «радиацию» человек начинал тоже дергать ртом, хохмить, каламбурить, подкалывать, но так как талантом Женьке не соответствовал, то и шутки были пошлыми, а каламбуры дурацкими. Мы с Инессой только переглядывались, как умный с умным: еще одна жертва! И ведь жертва уже не может в простоте душевной ответить ни на один вопрос. Его спросишь, сколько время, а он ртом дернет и выдаст что-нибулдь «сногсшибательное»: А сколько надо? Вам по Гринвичу или по Сэндвичу? и т.д. На первом-втором курсах такая возня со словами была еще развлечением, но потом, когда появились серьезные занятия, словоблудие только раздражало. А новообращенный уже не может остановиться – хохмит, презрительно цедит слова. Гектозавр, например, однажды в пух и прах разругался со своей девушкой. По телефону. Обалдев от общения с парадоксальным Репецким, Гек вместо того, чтобы просто позвонить и назначить свидание, начал юродствовать, отпускать дурацкие шуточки, пока не договорился до того, что суженая бросила трубку, а очумевший Гектозавр бродил по общежитию, вымаливая двушки на телефон.
Представьте, насколько тяжело было мне устоять под этим влиянием, если я прожил в Женькой четыре года в одной комнате в пятом корпусе студенческой общаги нашего Универа! Я поступил в Университет прямо из школы, был розов, упитан, чернокудряв, и представлял собой типичный кусок теста. Меня еще предстояло формовать и выпекать. А Женька уже проучился два года на философском, перевелся на филологический, писал музыку и тексты и был для меня Эйнштейном и Ленноном в одном лице. Я совершенно не подозревал о грозившей мне опасности, был так увлечен студенческой вольницей, нашими музыкальными экзерсисами и бешеным успехом среди девушек, что только спустя где-то год заметил за собой репецкую манеру шутить, иронизировать и даже мыслить. У меня даже появился мозговой рефлекс: в случае затруднений, почти не отдавая себе отчет, я думал: «А что бы сказал в этой ситуации Женька? Как бы он поступил?» И ответ всплывал сам собой, будто кто-то мне на ухо его нашептывал. Но и тогда я не представлял всех масштабов опасности.
Мы были друзьями. Можно сказать, что Женя был моим единственным другом в Университете. Я имею в виду настоящих друзей, а не приятелей-выпивох. И мы так бы, наверно, и остались друзьями, если бы в самом начале я не был таким податливым материалом, а Женя не был таким жестким и рельефным характером. Он проштамповал меня! Когда на четвертом курсе пришла пора самоопределения, то есть когда из молодого человека, подающего надежды, я должен был стать молодым человеком, эти надежды реализующим, я вдруг со страхом, с каким, вероятно, бьется в силках пойманная перепелка, почувствовал, что Женя меня задавил, расплющил, просто растоптал. Я ходил, как он, сутулился, как он, говорил и мыслил, как он. Мне в глаза говорили, что я копирую Репецкого, звали Репьем номер два, но я не верил. Потом произошла история с Лерой, после которой и пришел этот страх пойманного животного. Но черт возьми, я же не знал! Меня никто не предупреждал, что надо беречь и нянчить каждую оригинальную черточку собственного характера. Я и пишу эти строки, может быть, для того, чтобы предупредить слишком доверчивых юношей – не подражайте никому, будьте самими собой! Конечно, мой призыв покажется смешным и банальным. Кому же не ясно, что надо быть самим собой? Но лучше это понять раньше, как можно раньше! Ведь подражание – это не осмысленное действие. Это проникновение в кровь и лимфу чужого дыхания, чужого влияния, чужой манеры мыслить и говорить. Мой случай оказался еще тяжелее, чем простое подражание Женьке. Дальше я объясню почему. Сейчас скажу только, что страх перед тем чужеродным, что отпечаталось в моем характере, привел к тому, что сначала я инстинктивно стал отталкивать все «репецкое», потом все «репецкое» стало меня раздражать, и в конце концов я его просто возненавидел, что и привело к скандалу, разрыву и распаду «Мертвой воды». Он приписывал это моей якобы зависти, выстраивал парадигму Моцарта и Сальери, где роль Сальери отводилась, естественно, мне. Но причина разрыва крылась глубже. Мне надо было оторваться от учителя и стать самим собой.
Стать собой я пытался еще в бытность студентом и соседом Женьки по общаге. Я тоже мечтал писать гениальные тексты и стать рок-звездой, а не затмеваться всю жизнь в его сиянии. Но что было делать, если он въелся в мои поры, как угольная пыль. Я набросился на других поэтов, зачитывался Вознесенским, Пастернаком, Цветаевой, Мандельштамом, а Женька прочитает мой новый текст, дернет иронично углом рта и говорит: «Хочешь угадаю, кого ты читал перед тем, как сморозить этот опус?» И ведь угадывал! Вот, например, четверостишие из одного моего текста:
Троллейбус ребус разгадал
И смежил веки. Из котельной
Он в две соломинки сосал
Электростанции коктейли.
Это, говорит Женька, Пастернак. Я перечитываю и сам вижу, что Пастернак! А где же я?! Кем я буду в этой жизни? Эхом Репецкого, Пастернака, Вознесенского?
Мы живем в телевизорном рае.
Удивление отмирает.
Бомба атомная, нейтронная,
привыкаем, лишь бы не тронули.
Вознесенский, говорит. Ну, да, читал я Вознесенского. И вот ритмы этих поэтов, въевшиеся в мозги, начинают вещать через меня, как через медиума! Женька мне даже стихотворение посвятил о проклятии подражательства:
Хоть голос умерший мглист,
он явственно говорит,
ибо в мозги, как глист,
въелся чужой ритм.
Хоть плотью и духом умри,
но если ты создал свой
неповторимый ритм –
вечно будешь живой.
Всегда отыщется юноша,
зачитывающийся до несчастья,
и ритмами в нем проклюнувшись,
как сердце клюется запястьях,
вы снова заговорите,
но только невнятно и камерно,
как гром в домашнем корыте… и т.д.
Он сравнил меня со звуком, которое издает домашнее корыто, соревнуясь с небесным громом! Кому-то это покажется невеликой проблемой, но в двадцать лет обнаружить, что ты не гений (как о том думал), а простой звукоподражатель, бездарь, чья-то бледная копия – это ужасно! И вдобавок наши девушки, конечно, снисходили ко мне и даже спали рядом, но восхищались-то они – Женькой! Вот что ужасно. Надо было рвать пуповину с кровью и становиться самим собой. Грянула перестройка, началась бешеная гонка за деньгами, народ с ума посходил, все торговали партиями комбайнов, красной ртутью и командирскими часами. Репей ушел в бизнес, открыл с женой бар, без него наша музыка заглохла и я решился - бросил Универ и уехал на свой страх и риск пробиваться к вершинам славы в Москве.
Настоящую карьеру можно было сделать только там, в мировой столице. Ну и делал там карьеру, дурак. Как и сотни и тысячи таких же выскочек из провинции. Но вначале были даже кое-какие успехи. И на их гребне я и познакомился с ней, с Яной. Точнее ее со мной познакомили. Она была слишком большая и красивая для меня. Я это сразу почувствовал. Время и пространство Земли были ей в обтяжку, кое-где надрывались и в прорехи тянуло галактическим сквозняком. Достаточно сказать, что она была дочкой академика и работала в представительстве фирмы «Де Бирс» в России. Кто не знает, объясню: «Де Бирс» – мировой контроль за бриллиантовым и алмазным бизнесом. И она – шишка в алмазной тусовке. Каково! Молодая еще, тридцати нет, красивая до потери сознания. Я тогда в тусовке Николаева засветился, исполнил несколько наших с Репьем песен, ну, ко мне интерес, все подходят, знакомятся. Москвичи всегда так клюют на молодых. Вроде как застолбили. Если молодой пробьется и станет звездой, то они ему как бы уже и друзья. Ну и ее подвели, познакомили. Я пафос такой держал типа гений в процессе раскрутки. Она и клюнула. Слушала с открытым ртом, несмотря на то, что я по-крымски «гэкал» и говорил «семачки» вместо семечки. Обожала Ахматову, Цветаеву. Я ей читал стихи, ну, наши с Репьем тексты. Она балдела. И вот я оказываюсь в ее роскошной квартире на Кутузовском проспекте, и у нас начинается бурный роман. Она любила меня как потенциальную звезду. Так меня и представляла – это наш молодой гений из глубинки, алмаз в процессе огранки, помогала мне, знакомила со всякими пройдохами-продюсерами, все ждала, когда же я наконец засверкаю всеми шестьдесят четырьмя гранями. А она, как типичная москвичка, сострижет с этого купоны. Я и старался. Но не получалось. И соответственно это ее разочаровывало. И охлаждало. Она все искала себе мужика, на которого можно опереться. Скалу. Странные женщины – любая, даже самая сильная, все хочет на кого-то опереться, словно сама стоять не в состоянии. А какая из меня могла быть в то время скала? Молодой дурачок, заносчивый петушок, провинциал, за душой ни гроша. Тужился только, как дурак на толчке, а ничего стоящего добиться не мог. Чтобы пробиться на московской эстраде, это ж какие бабки надо было вложить! А продюсеры все пидоры, готовы тебя раскрутить только через анус. А если он нормальной ориентации, то раскручивает телок или жен законных. Ничего у меня не вышло. Кончилось моей отставкой. Я пережил пограничное состояние между жизнью и смертью, которое длилось несколько месяцев. Достаточно сказать, что все эти месяцы нашего разрыва я был на грани самоубийства. Она то допускала меня к себе, то выгоняла. Я дико ревновал, выслеживал, устраивал истерики, все это было безобразно и тяжело. Достаточно сказать, что от нервного стресса у меня начали выпадать не только волосы по всему телу, но и брови. Я ненавидел эти их тусовки, крутых мэнов и топ-моделей. Я готов был взрывать подиумы по которым они ходили, я залил бы серной кислотой все их пирушки, этих самовлюбленных токующих тетеревов, меня рвало желчью и кровью от одного вида наворочанных надменных пидоров и лесбиянок, которые из года в год красуются на телевидении и в желтой прессе. Спросите меня, и я расскажу, какие они марамои и выродки. Но я никого не интересовал! Вот что меня бесило! Я же значительно лучше и умнее любого из них, из всех этих Крутых, Пугачевых, Леонтьевых, Киркоровых. Так почему они, а не я в центре внимания?! Я понял, что кончится вся эта история очень плохо, и уехал из Москвы. Это было словно захлебывающийся под водой наконец-то вынырнул и жадно хватает ртом воздух.
Вернулся в Крым, продал гитару, единственное, что было у меня ценного, снял комнатку в коммуналке на улице Спендиарова, обрился налысо, сделал клизму и лег на панцирную продавленную кроватку. Я решил голодать! Я решил одним скачком досягнуть духовных высот и излечиться от несчастной любви. Либо умереть. Вот такой способ самоубийства – либо смерть от голода, либо прорыв к высотам духа. Это она мне книжек надавала и про голодание, и про экстрасенсорику и оккультизм. Как вступали на Путь святые и пророки? Ведь не просто так, ни с того ни с сего выходили на площадь с кимвалами и бубнами. Ну, как начинался Путь Иисуса, Будды? Не знаете? То-то!
Они  г о л о д а л и. И не один день, не неделю, даже не месяц. Иисус удалился в пустыню на 40 дней! Будда голодал 40 дней! Другие святые голодали разные сроки, но решающим является именно этот рубеж - 40 дней! Очевидно, сорокадневное голодание подает в Высшие миры сигнал о том, что голодающий Дух готов к восприятию верховных энергий, готов к скачку! То есть 40 дней - это подвиг, на который способны единицы!
Так я приступил к свершению Подвига. Денег мне не надо было, еда не нужна, пил только воду и промывался клизмами. Лежал и читал. Тогда в Симферополе начали выходить книжки новоявленного пророка Далиса, я читал, и мне открывались такие истины и необозримые высотные перспективы, что только укрепляли меня в вере в прорыв к сверхспособностям и всемогуществу. Я все ждал, когда же откроется ясновидение или способность к телепортации. Голодание приглушило душевную боль, невыносимая тяга к ней, к Яне, после пострига ослабла, и я понял, почему монахи остригали волосы при поступлении в монастырь. Волосы – силовые нити, привязывающие человека к миру, к женщине. На меня снизошло странное успокоение. Сознание было занято приступами голода, тошнотой, промываниями, снами о жратве и водке. Через неделю я впал в полное оцепенение, пил только воду, изредка гулял вокруг дома по заснеженному двору и пьянел от морозного воздуха. Я лежал – пустой, легкий, благостный, под тремя старыми одеялами, мерз и медитировал. Я закрывал глаза, видел огромные сполохи голубого и фиолетового света и думал, что вижу духовное небо. Но это были всего лишь прихоти каких-то там колбочек в сетчатке глаза, как сейчас понимаю. Сам процесс голодания описывать не буду - были и моменты взлета, и ломки, и выбросы нечистот, и тяжелейшее физическое состояние.
На двадцатый день голодания случилось. Я ощутил в медитации проникновение в мозг. Могучая сила. Полная холодность, безразличие. Этой силе что-то было надо, она что-то ищет. Мы, люди, вроде пасеки. Мы производим нужное для них вещество. Скорее всего, это энергия, которая выделяется при эмоциональных переживаниях человека. В силовых центрах планеты подключены огромные трубы, они гонят это вещество, похожее на нефть, на перерабатывающие заводы этих существ. То, что я почувствовал своим умом, говорит о запредельности их сознания. Они что-то ищут. У них проблемы. Они не могут нормально дышать в их мире. Он сильно загрязнен побочными продуктами переработки человеческой «нефти». Они снова вторгаются в мое сознание. Я совершенно бессилен им противостоять. Мне очень страшно. Они ищут. Наконец они обращаются ко мне. Им нужен дыхательный центр. Их интересуют два вопроса: почему мы дышим и почему бьется наше сердце? Для этого нет никаких внешних и внутренних причин. Я бессилен им что-то ответить. После этого вторжения я почувствовал, что в меня как бы вселилась часть этого могучего сознания и осталась. Мышление мое стало отчасти таким же отстраненным, льдисто холодным и безразличным. То есть какой-то частью сознания я понимал, например, что красть или убивать грешно, но вторгшаяся новая часть сознания была к этому совершенно равнодушна, она все разрешала мне и даже подталкивала на путь доминирования и роста над окружающими человечками.
Я понял несколько фундаментальных вещей.
1. Никакой Христос в человека не воплощался. Это даже смешно представить, что запредельное существо того мира захочет воплотиться в смрадное и тесное тельце и умишко человека. Вы бы захотели воплотиться в шакала и спасать шакалью стаю?
2. Те, кого мы называем боги, такие же существа, как и люди, только неизмеримо более могущественные и эмоционально льдисто холодные. Их жизнь основана на таких же принципах, что и наша: энергообмен с окружающей средой, борьба за источники энергии и полное торжество «принципа доминирования». Как говорится, что внизу, то и наверху. Им нет никакого дела до наших страстей и переживаний. Наша жизнь или смерть им так же безразличны, как для нас гибель одной отдельно взятой пчелы. Более того, пасечник бы переживал, если бы рой улетел или погиб. Они - нет. Они даже не испытывают чувства досады. Просто начали бы все сначала. Они разводят людей, как пасечник разводит ульи, и получают от людей своеобразный мед. Это вещество отдаленно похоже на нефть, оно густое и текучее, оно несет в себе горючесть, энергию. «Боги» опутали планету сетью трубопроводов и скачивают в свою цивилизацию людской продукт. Эта «нефть» подлежит дальнейшей переработке и становится очень ценным для них продуктом. Вот все, что от нас нужно богам. Им наплевать с высокой колокольни на наши пчелиные страсти. Выработанная земной цивилизацией мораль им совершенно безразлична. Что бы мы ни делали на земле во время физической жизни, никак не влияет на наше состояние после смерти.  Наоборот, чем больше страстей и мук мы переживаем, тем больше «меда» даем. Поэтому «боги» заинтересованы в вечном колоброжении человеческого мира. Мы даем им секрет эмоций, то есть то, что отсуствует у них. Кажется, я догадываюсь, что это за астральная нефть, которую они качают с Земли. Это - наши страсти! Чем они сильнее, тем выше производительность для «насосных станций». В этом смысле понятия греха у них нет абсолютно. Чем сильнее переживание, тем лучше. Будь то убийство или самопожертвование, все равно. После смерти мы поступаем в их мир на определенную переработку, что не отменяет общего состояния рабства, в котором мы по отношению к ним находимся. Никакого суда ни над кем не будет. «Богам» это просто не придет в голову. Так пасечник не будет судить ни пчеломатку, ни трутня. Да и как можно судить существ, которые неукоснительно выполняют их волю? Вот почему в среде людей в массовом порядке обретаются трудолюбивые и добропорядочные пчелы, но к ним неизменно добавляются в виде бродильной закваски садисты, убийцы и гении. Чан Земли продолжает бурлить и давать все в больших количествах эмоциональную «нефть». Больше богам ничего от нас не надо. Все богоборческие вопли и акты протеста в виде убийств, самоубийств и богохульства им абсолютно безразличны, так как никакой людской акт не в состоянии проникнуть в их эмоциональную сферу по одной простой причине - по причине полного отсутствия таковой в существе «богов».
Сказки о Спасении, о воплощении Христа и других богов, о загробном воздаяния удобны для них и потому поддерживаются, ибо позволяют более эффективно управлять все растущей массой пчел-людей. У них и без нас свои проблемы, свои битвы и свои смерти. Над ними есть свои боги, а над теми еще и еще. Иерархия бесконечна и скрывается от нашего взора в чудовищной, невообразимой высоте. Нам остается только осознать свое жалкое рабское состояние, понять, что добро-зло, как и свет-тьма, существуют только в наших белковых головах и не строить больших иллюзий на прекрасное посмертное существование в гипотетическом раю. Никто никакого рая после смерти нам не даст. Будем пахать и там, как пчелки.
Это не значит, что я полностью разочаровался в жизни. Напротив. Мое открытие научило меня очень многому. Первое: я стал совсем иначе ценить жизнь, каждое ее мгновение. Я понял, что должен испытать, достичь и получить все здесь, именно в этой жизни, и в определенном смысле был прав Павка Корчагин, а с ним и православная церковь, когда говорили, что жизнь дается один раз и надо не прозябать, но взять от нее все! И второе, что я понял: никакого Страшного суда не будет, в глазах Богов грехов нет, а совесть - действительно химера, правы были нацисты, не дураки, ибо совесть - продукт эмоциональной сферы человеческого существа. Но так как сфера эта есть не что иное, как вымя у коровы или медоструйная железа у пчелы, используемая «богами» в каких-то только им ведомых производственных целях, я вправе сделать заключение о том, что совесть - наручники на руках и так опутанного бесчисленными нитями существа. Никакого различия добра и зла в том мире не существует, а есть лишь разные частоты вибраций. По сути, и мы, наш мир есть не что иное, как определенное сочетание вибраций. Досадно понимать, что и ты со всем букетом высокотонких переживаний и фейерверками духовных взлетов не что иное по сути, как форма вибраций. Подлость или самопожертвование разнятся только частотой, так черт ли нам, красивым бабам?! Станем НАД этими химерами и будем добры или злы в зависимости от того, с какой ноги встали, то есть по собственному решению.   
Я понимаю, что почти никто мне не поверит. Люди будут продолжать ходить в церкви и секты, пить крещенскую воду и верить, что если читаешь молитву, то потом, в посмертии, тебе навалят за это кучу всяких вкусностей, а если не бубнишь ежедневно набор каких-то там слов, трахаешь баб без перебору и используешь «пчел и трутней» в своих корыстных целях, то потом тебя за это будут пороть на небесной конюшне. Пусть их! Я получил этот духовный опыт, я узнал, как поистине устроен мир, и, сообразуясь со своим духовным опытом, я буду проживать на земле отпущенные мне жалкие мгновения. Это единственный богоборческий протест, который я могу предпринять. Предпринять со смехом, зная, что истинным «богам» совершенно насрать и на мои протесты, и на мое поведение в подведомственном им улье.
Сам факт того, что я это пишу, может показаться попыткой самооправдания, попыткой подвести теоретической фундамент под философией «мира без совести». Пусть люди-пчелы считают так. Это ничего не меняет. Мы пчелы, рабы, трутни.
Я вышел из голодания преобразившимся. Я буквально стал другим человеком. Вошел в коммуналку на Спендиарова раздавленным, отчаявшимся человеком, а вышел Хозяином Судьбы.
Я восстановился в Университете на непопулярный в то время филологический факультет. Почему? По ряду причин: Первое: после неудачи в Москве я решил стать боссом здесь, в провинции, где люди бесхитростны и слабы. Для этого требовалось формально завершить образование и получить диплом.
Второе: на филфаке учатся, в основном, девочки и на них я мог отыграться за свои московские страдания.
Первым делом я решил взять Алису Куприянову. Дочка ректора Университета, чопорная строгая красавица в больших дымчатых очках на остреньком припудренном носике, с вишневыми губками и блестящими пышными черными волосами до лопаток, прямо с рекламы «Органикс», она никогда не смотрела по сторонам, не стреляла глазками, несла себя по коридорам Универа так неприступно и возвышенно, что любые «левые» мысли о наличии в ее организме вульвы казались кощунственными. Но одевалась девочка так, что в декольте всегда виднелось начало глубокой ложбины между тесно сжатыми выпирающими грудками. Я просто изнывал в мечтах о том, как проведу указательным пальцем между этими стиснутыми грудями, по влажной, горячей ложбине. Я не сомневался, что там у нее мокро, тесно и мечтал вылизать это пекло. Но все мои «заезды» были «мимо кассы». Алисонька не обращала на меня никакого внимания, как, впрочем, и на других сокурсников. Но я твердо решил взять ее. Это значило для меня – взять Жизнь, переломить своей волей неблагоприятный ход Судьбы. Схема была проста – пригласить недотрогу на вечеринку, влить в хрупкий организм алкоголь и трахнуть невменяемое тело. Но Алиса не велась ни на какие приглашения. Наконец на осеннем студенческом балу я втерся-таки в их девичью компанию, пригласил на танец, знаете, как в песне поется «Вальс начинается, дайте, сударыня, другу, и раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…» Кончилось тем, что затащил ее темную аудиторию и запустил-таки пальцы в мохнатую эспаньолку между ног. Она немного потерпела мое проникновенное тискание, а затем потребовала сигарету, закурила и на все мои попытки облапить выдающуюся грудь со смешком  и якобы в шутку прижигала мне тыльную сторону ладони-лазутчика красным угольком горящей сигареты. Я чертыхался, отдергивал руку, и после пятого или шестого прижига рассвирипел и вдруг неожиданно для самого себя изо всей дури врезал ей этой самой тыльной стороной по красивой сопатке, схватил за пышные волосы от «Органикс», запрокинул, ахнувшую, на стол, содрал трусики и трахнул раком, пресекая любую попытку криков и сопротивления катанием за волосы мордочкой по столу, на котором она этим утром, может быть, писала конспекты по Ювеналу и Марциану.
По завершении коитуса сквозь задыхающиеся всхлипы Алиса шепотом заорала вишневым ротиком: «Дурак, ты в меня кончил, в меня, дурак, гад! Вот пойду, отдам твою сперму на экспертизу, тебя посадят!» Я снова опрокинул ее спиной на стол, и разодранными трусиками насухо вытер все ее горячее мокрое логово. Эта протирка ее как-то успокоила, мы закурили и она сквозь всхлипы призналась, что мужчин ей в принципе вообще не нужно, потому что она… потому что она… - лесбиянка!!! Из дальнейшего разговора выяснилось, что дурочку, оказывается, соблазнила на первом курсе доцент кафедры классической филологии Эльвира Александровна Полонская, обожательница Каттула, Сапфо, прокуренная кофеманка и эстетка. И Алиска поверила в свое прирожденное лесбиянство и надменно не обращала на мужчин никакого внимания. Как ни странно, мой насильственный акт разубедил ее в лесбиянстве, и в дальнейшем мы еще не раз повторяли фракционные фрикции. Этот случай убедил меня в том, что насилие над личностью зачастую идет на пользу самой личности, ибо открывает этой личности истинную правду о самой себе. И я в некотором смысле являются инструментом экзистенциального взлома. Понимаете, мои грубые, насильственные действия шли на пользу подопытным кроликам. Они сами не знали, что для них благо, то есть они думали, что их благо лежит в одном, а оно оказывалось совсем в противоположном. И Алиса это только подтвердила, влюбившись в меня, как кошка на раскаленной крыше. Мне, ведомому свыше, было лучше знать, как вскрывать истинные экзистенциальные глубины встречающихся мне кармических спутников. «Очевидное» поначалу зло и боль, причиненные им, оказывались на самом деле прорвавшимися сквозь коросту обыденности пользой и добром.
ИЗМЕНА. ВАСЯ И ЛЕЗОВ
Лезов раздернул на Василисе рубашку.
- Ну что, сиськи курносые, привет! Давно не видели Апостола Сергея? А,
впервые видите? Ну и как он вам? Что глаза-то карие вылупили, сиси увесистые? Увесистые у тебя сиси, а, сестра Арвисталлиста? Давай взвесим.
Василиса в душном смущении опустила взгляд вниз, на ладони этого пугающего, покоряющего мужчины, смотрела, как он взвешивает ее груди и чувствовала, как все горячее и теснее пульсируют виски и щеки. Глаза затуманились, тело словно подтаяло, внизу живота сладостно запекло. Она понимала, что не надо этого делать, не надо допускать этого человека в свою жизнь, где есть Валечка, родной, любимый мальчик, но что-то сильнее ее воли сковывало и тяготило ее, не давало сопротивляться. Точнее, она делала слабые движение, оттискивая чужие горячие ладони от своего тела, но получалось, словно бы они вместе ласкали ее, в четыре руки. Вот руки скользнули по бокам, за спину, пальцы пробежали по позвонкам, словно пересчитывая их, почесали между лопаток кошачье местечко, скользнули вниз к бедрам, под трусики, двумя пятиперстыми зацепами развели в стороны ягодицы, скользнули в горячую теснину к самому сокровенному центру попки, там ее еще никто не трогал, она испуганно сжала ноги, но палец настойчиво прошелся по сморщенному черносливу ее заднепроходного отверстия, скользнул ниже, и погрузился во влажное и горячее устье влагалища. Пальцы вились там, перебирая лепестки ее половых губ, а она уже висела, сцепив руки на шее Апостола, всхлипывала и подергивалась от прикосновений, словно икала. Вдруг большой его палец надавил на анус, сделал несколько вращательных движений в поисках входа и вошел. Василиса охнула и даже привстала на цыпочки, указательный палец мужчины глубоко вошел в ее влагалище, а большой погрузился в прямую кишку и теперь пальцы терлись друг о друга через тонкую перегородку. Она чувствовала, как они касаются друг друга, там, глубоко внутри ее, пыталась сглотнуть и не могла. Губы Апостола приникли к ее уху, язык вошел в улитку уха, влился, как змея, глубоко, чуть ли не до барабанной перепонки, оглушая и заполняя мокрой горячей пульсацией не только ухо, но и всю голову. Она всхлипывала все сильнее, почти плакала, она хотела вырваться и не могла, не хотела останавливать это действо, это бесстыдное чудо похоти. Другая рука мужчины направила ее безвольно опавшие руки, и она послушно расстегнула ремень, спустила зиппер джинсов, стянула джинсы вниз, ладонь ее легла на тугой, пульсирующий клубень в его трусах, пальцы слегка ласкали его, трепетали, но не двигались дальше.
- Возьми его, - властно, как питон Каа, прошипел Лезов. Василиса сжала клубень
сильнее.
- Введи руку в трусы, сестра, возьми его в руку, открой головку и погладь
головку пальчиком. Подушечкой большого пальца. Чувствуешь смазку? Так, не три его, намочи в смазке, теперь не больно, теперь мне приятно, ведь я тебя не тру насухо, верно? Ты уже вся мокрая, чувствуешь? Кивни, если чувствуешь. Ты что, онемела? – жаркий, бесстыдный шепот в ухо опьянял посильнее мартини, наглые пальцы у нее внутри орудовали все увереннее, проникали все глубже, ей делалось временами больно, но боль усиливала наслаждение, словно ставила ударение на каждой ласке. Вдруг она почувствовала, что ладони Апостола легли ей на плечи и давят вниз. Она попыталась спружинить, но он ударил ей под колени зацепом ноги, и она мягко сползла по нему, став на пол на колени. Рука ее по-прежнему оставалась в его трусах. Лезов взял ее за уши и прижал лицом к трусам. Она почувствовала довольно резкий запах мочи, в тусклом свете ночника на белых трусах виднелись желтые пятна. Но как ни странно, при всей ее брезгливости, этот терпкий запах только дополнил бесстыдство их схватки, только подчеркнул ее натуральность, ее реальность, словно бы даже отрезвил. Василиса несколько раз жадно втянула ноздрями этот запах, прелый запах мошонки, отпечатков мочи на трусах, и ей захотелось ощутить это языком, почувствовать вкус этого поразившего ее мужчины. А он словно прочитав ее мысли, стянул трусы, выпустив на волю толстую загогулину члена в черном шиньоне торчащих в разные стороны волос. Член был густо перевит венами, бледность его кожи только подчеркивала набухшую красноту глянцевито блестящей от смазки наполовину выползшей наружу головки. От него едко пахло. По обводу закаченной кожи тоже шла узловатая венка и пульсировала. Член не смотрел Василисе в глаза, надменно смотрел куда-то вверх, на потолок за ее головой. Но вот Апостол надавил на него, член нагнулся и словно увидел ее, глазок члена коснулся ее века, скользнул в глазницу, заполнив всю глазную впадину, надавил с такой силой, что у нее поплыли огненные сполохи перед глазами. На другой ее глаз надавил большой палец Сергея Николаевича, и она словно бы ослепла. Давление на глаза - члена и пальца - становилось все сильнее, словно он хотел их выдавить. Василиса попыталась откачнуться, но затылок ее был скован чужой рукой и не мог пошевелиться.
- Не бойся, - услышала она шепот, - это не секс. Это новое посвящение. Я покажу
тебе чудо. Терпи.
Она сглотнула.
- Будет немного больно, но ты потерпи. Всего пять-семь минут, потом я отпущу
и ты увидишь…
- Что?
- Каждый видит свое, самое сокровенное, может быть ангела-хранителя… может,
самого Бога.
Апостол надавил вдруг так сильно, что Василиса охнула. И тотчас перед ее глазами произошел Большой Взрыв, о котором она слышала по телевидению, тот самый Взрыв, с которого началась Вселенная. Сверхмолекула, заключающая в себе всю Вселенную, взорвалась. Мгновенно гигантское пространство оказалось заполнено белейшим светом. Он переливался, как Северное сияние. С открытыми глазами, подумала Василиса, я бы ослепла. Глазным яблокам было очень больно. Свет струился, перестраивался, преобразовывался в мириады слепящих пунктиров, изнутри выплывали раскаленные галактики и туманности. Дыхание захватывало. Такого она увидеть не ожидала. Она не могла уловить всего, что так быстро разворачивалось перед глазами. Становилось страшно, дыхание захватывало. Что-то надвигалось из этого чудовищного белоснежного бурления, что-то вылупливалось, появлялись гигантские глаза и смотрели на него немигающим страшным взором, всплывали лики и крылья, руны, знаки, буквы, взрывались солнца…Зрачки все сильнее болели. Она жалобно застонала. И он отпустил ее.
- Не открывай глаза, - сказал. – Смотри. Смотри и соси.
Пальцы его закнули ей уши и она, слепая и глухая, осталась наедине с гудящими вибрациями своего тела. Член мужчины скользнул по щеке, оставив мокрый след, и вошел ей в рот. Ощущение солоноватой заполненности рта теплой тугой плотью, заполненности до упора, до распирания, до предела совпало с ощущением полноты жизни, полноты бытия, когда есть все и больше ничего не надо. Перед глазами расплывались созвездия и диковинные фантастические цветы из огня, а в рот ее погружался властительный соленый пенис, сильно массируя нёбо, тыкаясь и выпирая в щеки, вминая язык, лаская атласистой мякотью альвеолы и круглясь у самых гланд гладким штормовым валом, не теряющим своей формы в отличие от волн, развивающихся вдребезги о волноломы. И пока она рассматривала свой внутренний мир, напор его, этот набег волн, все усиливался и усиливался, балльность моря росла и она еле вмещала в себя эту мощь, у нее ломило скулы, онемели щеки и язык, а океан все втекал и втекал в нее, пока на самой высшей точке бури волна эта не разбилась вдребезги о волнолом ее языка и не растеклась бессильной соленой пеной по гальке дикого пляжа.

*  *  *
- Так расскажи о новой супер-пупер дискотеке! Что это за «Бетельгейзе» такое?
- Бетельгейзе – это гейзер! Музыки, света, энергетики ломовой! на самом деле Бетельгейзе– это такое созвездие. Или солнце. Что-то огромное. Как и новая дискотека. Знаешь, где ее открыли? В недостроенном ледовом дворце в парке Гагарина. Представляешь объемы в натуре?
- Представил. Впечатляет. А кто тусовался, кто бобашил на ударных?
- Гвоздем вечера был, безусловно, недавно возвратившийся на рок-сцену лидер легендарной команды 80-х «Мертвая вода», монстр крымского рока, знаменитый и ужасный Репей.
- О! Замечательно! У меня кстати припасен последний его хит. «Кинг-конг играет в пинг-понг». Послушаем?
- С удовольствием!
(музыка)
- Ну, Изувер, какое впечатление произвел на тебя Репей вживую? Постарел?
- Не особенно! Парень-гейзер, экстремальный авангард маргинального андеграунда!
- Что-то ты такое залупил непонятное...
- Не для дураков! Короче, Репей - это безусловная суперзвезда не только крымской эстрады, но и украинской! Если его как следует раскрутят, он может составить конкуренцию и динозаврам российского рока! Ты только послушай его новую вещь «Властелин пластилиновых сердец»! (музыка)
- Потрясающе! Тебе удалось хотя бы поговорить с новым суперстаром?
- Новое в данном случае - это хорошо забытое старое! Да, за рюмкой пунша мне удалось взять у Репья краткое интервью. (врывается грохот музыки, надрывные крики, женское верещание, голос Репецкого: «Пить водку категорически нормально в нашей стране. Это как молоко за вредность. »)
- Итак, как вы слышали, наши дорогие радиослушатели, сам Репей призывает к употреблению горячительных напитков, в чем мы его и поддерживаем. А пока продолжаем  разговор о новой супер-дискотеке «Бетельгейзе», открытие которой состоялось вчера в реконструированном ледовом Дворце в парке Гагарина. Изувер, кто ещеиз знаменитостей был на всекрымской тусовке?
- Ожидали приезда певицы, у которой вместо фамилии местоимение «Почему». Давай загадаем эту загадку нашим слушателям. Итак, певица, у которой вместо фамилии вопрос «почему». Алло!
- Здравствуйте, я знаю. По-немецки «варум» значит «почему».
- Потрясающе! Как вас зовут?
- Оксана.
- Отлично, Оксана, поздравляем вас с отличным знанием немецкого языка и приглашаем в редакцию за призом.
- А кто еще должен был прибыть на инаугурацию дискотеки?
- Ожидали приезда российской певички, у которой вместо фамилии глагол в повелительном наклонении, но она не удостоила.
- Кто это?
- Угадай!
- Ума не приложу.
- Тогда давай зададим и эту загадку нашим слушателям. Первый, кто позвонит нам по телефону 22-43-51 и назовет имя певички, получит плейер и кассету с ее автографом. Итак, российская певица, у которой вместо фамилии глагол в повелительном наклонении. Ждем звонков. Але, да, слушаем вас.
- Я Жора. Певица - Долина.
- Почему Долина?
- Доли - на!
- Нет, к сожалению, вы не угадали. Так, алё!
- Привет, я Семушка.
- Привет, Сёмушка.
- Это Наталья Штурм.
- Нет, штурм - это не глагол. Даю наколку. Эта певица с детства была чучелом. Да так им и осталась. Алло?
- Привет, я Самурай!
- Банзай, Самурай!
- Агузарова это!
- Нет, Самурай, и ты не угадал. Хотя Агузарова действительно похожа на чучело. Даю еще одну наколку. Эта певичка родила недавно от чечена в знак полной капитуляции России перед Ичкерией. Да, алло! Представьтесь!
- Кристина Орбакайте!
- Это вы - Кристина Орбакайте?
- Ой, нет, я Света. Отгадка - Орбакайте! Правильно?
- Правильно! Поздравляем вас! Приходите в редакцию «Обозревателя-плюс» и получите заслуженный приз. Приходите также на дискотеку «Бетельгейзе» и орбакайте там на здоровье! Будем все вместе орбакайтить! Слушаем песню Кристины «Танго втроем».
(гремит музыка)
* * *
Проститутка придорожная голосует на обводной…

КОМПЬЮТЕРНЫЙ МИР
Самое классное в Универе – Интернет-центр! И снова Вениамин открыл Вальке это чудо цивилизации, сам привел, показал, как на компе работать. Валька зависал там вечерами, играл в стрелялки, в «Дум», так увлекался, что однажды даже упал со стула, пытаясь увернуться от файер-болта, выпущенного у него очередным чудовищем. В зале захихикали, к Вальке подошел смотритель – улыбчивый, остроносый, вихрастый Генка Кулапчин, капитан студенческой команды КВН. Предложил поиграть по сети, повоевали друг против друга. Класс!!! Вместе возвращались в общагу. Генка на компьютерах собаку съел, столько интересного рассказал! По его словам, выходило, что все вокруг – виртуальная реальность. Валька, конечно, усомнился.
- Знаешь игру «Might and magic V1»? – спросил Гена. - Там ты движешься по
мирам, исследуешь подземные катакомбы, огромные города, замки, сражаешься с демонами и драконами, покупаешь и продаешь вещи и оружие, приобретаешь магическое могущество, становишься колдуном, сотрясаешь материки и сметаешь с лица земли целые города заклинанием «Армагеддон», но, по сути, весь этот объем игровой вселенной помещается на плоском СД-роме, величиной с ладонь.
- Это-то понятно, но в компьютере ведь миры виртуальные, а здесь – реальные.
- А чем этот мир так уж существенно отличается от виртуального?
- Здесь я могу все потрогать, взять, съесть, у меня есть свобода воли…
- Ну, насчет все потрогать, ты преувеличиваешь. Вон, например, девочка идет.
Красивая. Хочешь ее потрогать?
Валька рассмеялся.
- Ну, предположим!
- А ведь не можешь, пока не разрешат. Значит, не все ты можешь потрогать, а
только то, что разрешено. В Севастополе, в приборостроительном есть супер-компьютерный класс, там есть сенсорный костюмчик. Надеваешь очки, перчатки, датчики. И видишь реальность. И можешь ее трогать, разрушать, пострелять там, можешь даже виртуальную красотку трахнуть и кончить реально, надо только на перчик надеть специальный манжет. Чего смеешься? Секс по интернету – это сейчас самое забойное! Но если вдуматься и предположить, что мы уже находимся в компьютерной игре, то и наше физическое тело – такой же сенсорный костюм, который позволяет осваивать наш виртуальный земной мир. А мы – просто геймеры в таких костюмах. И все это вокруг – всего лишь майя, иллюзия. Стоит только снять сенсорный костюм – и вернешься из игры в настоящую общагу. Хочешь костюм снять?
- Не! Надо чтобы костюмчик сидел! – засмеялся Валька. – Снять его – это ведь
умереть.
- Зачем! Вовсе нет! Можно снять, не умирая.
- Как?
Генка шел рядом, молчал и загадочно поглядывал сбоку.
- Тебя никогда не удивляло, почему в мире так сильно распространилась
наркомания? – спросил он уже на подходе к общаге. -  И почему против наркотиков такая ожесточенная, непримиримая, прямо-таки инквизиторская борьба. Наркотиками запугивают! Ломка, смерть! И так далее! Но ведь и водка, и сигареты – тоже наркотики. Почему они разрешены, а героин или ЛСД - нет? Ты не думал?
- Ну, наркота, наверно, пострашней. Курить можно бросить, а наркотики - нет.
- А почему люди не хотят бросать наркотитки, не задумывался? Вранье, что
зависимость! Разгадка в том, что наркотики позволяют снимать костюм из мяса и путешествовать домой, в Единую, Настоящую Реальность, откуда мы и пришли в эту игру. Если хочешь попробовать, я могу тебе помочь. Можем вместе слетать в путешествие в мир настоящей реальности. Хочешь?
- Это что, наркотик принимать?
- А что? Лучше водку свинячить и опускаться на дно, или курить благородный
гашиш?
- Да ну! А если я привыкну?
- Ты что, слабак конченный? Посмотри на меня, я похож на опустившегося
наркомана?
- Нет.
- То-то. А между тем, я несколько раз путешествовал в высшие миры. И скажу
тебе, Валя, искренно – это просто ****ец! Просто! Это самые сильные впечатления во всей моей жизни! Это нечто потрясающее, те миры прекраснее нашего в сотни и тысячи раз. Они вообще не такие! Уж если там солнце – то это… это божественное сияние! А море – это колыхание аквамаринового огня в тысячу раз пронзительнее по насыщености цвета, чем наши моря. А уж если оргазм в том мире – это годы блаженства, годы! Еще раз спрашиваю, хочешь попробовать? Ну, смотри. По крайней мере, почитай вот это. – Генка достал из «дипломата» пачку листков, дал Вальке. - Скачал из интернета. Там есть сайт, где размещают отчеты пришельцев…
- Кого? – изумился Валька.
- Пришельцев, - просто повторил Генка. Удивился. - А ты не знал? Пришельцы
давно среди нас. Это хакеры. Они не хотят платить за лицензионный диск с игрой «Земная жизнь». Вот и взламывают пароли и проникают сюда. Без спросу. А потом чатятся. А я взломал их чат и скачал. Бери, бери, почитай, что они про нас думают.
Валька взял рукопись, в своей комнате завалился на постель поверх красного шерстяного одеяла, принялся читать.
«Планета Тэрра обладает сверхагрессивной средой, покрыта едкими морями, атмосфера ее состоит из ядовитых газов. Достоаточно сказать, что моря ее состоят из воды, а воздух содержит страшный окислитель. Поэтому для освоения и жизни на планете аборигены используют квазиживые тяжелые скафандры. Скафандры способны выдерживать высочайшее атмосферное давление и агрессивную химию среды, но, вследствие этого, разрешающая способность их органов перцепции крайне низка. Скафандры не воспринимают ни в ультрафиолете, ни в инфракрасном диапазоне, не воспринимают электромагнитных и торсионных полей и уж подавно не способны к перцепции в тонких сферах сверхмалых взаимодействий.
Внутри скафандра находится мешок с соляной кислотой, который позволяет расщеплять продукты, растворять их и извлекать из них энергию. При этом выделяет огромное количество ни к чему не пригодного вещества с отвратительным запахом, которое выводится из скафандра вон. На Тэрре построенны огромные системы по утилизации этого вещества, занимающие большую чать поверхности планеты. Многолетние наблюдения подтверждают, что за минусом энергии вся материя земного мира практически состоит из этого вонючего, пластилиноподобного вещества.
Скафандры имеют систему дупликации. Для акта дупликации требуются два скафандра с разными стыковочными узлами. Удачная стыковка приводит к зарождению в скафандре-матке микрокопии, которая развивается, прорывается наружу через саморасширяющийся стыковочный узел или через прямое механическое вскрытие скафандра. После этого шланг питания от  скафандра-матки к дубль-копии отрезается, и дубль начинает самостоятельное развитие. Маленькие скафандры беспомощны и не могут выжить без опеки больших скафандров. Чтобы заставить большие скафандры заботиться о малых дубль-копиях, в них встроены механизмы слепой, ничем не обусловленной привязанности. Кроме того, стыковка двух скафандров часто совершенно невозможна без специального механизма симпатического притягивания. Обитающая в скафандре разумная субстанция часто отождествляет себя со скафандром-носителем, отчего возникает много недоразумений и коллизий. Например механизм дупликации часто путают с сутью разумной субстанции – божественной любовью.
На пребывание в агрессивной среде планеты в тяжелом скафандре у души уходит много сил и она вынуждена регулярно возвращаться в свой мир-родину для подзарядки. При этом сам скафандр около восьми часов лежит неподвижно, а душа перезаряжается. Странно наблюдать миллиарды обездвиженных скафандров в их темных городах-сотах. При этом скафандр сохраняет признаки квази-жизни: осуществляет газообмен с внешней средой, метаболизм.
Все рецепторы, анализаторы и осязатели стянуты в одно место скафандра, называемое «лицо», что резко снижает их способность к восприятию. Остальная поверхность скафандра обладает только способностью к тактильно-болевой перцепции. Они верят, что их создал Главный Инженер, но – вот смех! – думают, что инженер тоже выглядит как скафандр».
- Ген, ну признай, это ты сам написал! – закричал при встрече Валька, потрясая
рукописью.
- С чего ты взял? – начал отнекиваться Кулапчин.
- Ну, признайся, никакие это не инопланетяне!
- Какая, в конце концов, разница! Вот послушай, все церкви учат, а романисты
пишут, что дьявол торгует у человека душу. Как Мефистофель у Фауста. А на самом деле, бесы – это астральные хакеры. Они хотят проникнуть в нашу игру по космическому интернету, но не могут. Бабок, наверно, не хватает. И вот они якобы торгуют душу. А на самом деле – им тело нужно, скафандр! Конечно!  Зачем им твоя душа?  Что с ней делать? Нет, самое ценное в тебе – это Ledo – тело твое, оно на таком сервере хранится, что никакой хакер до него не доберется. Вот они и говорят – продай, дескать, душу, а сами в тело подселяются и потребляют земные харчи и сласти. Частенько и с ума сводят. Думаешь, откуда столько шизиков? А их уже хакнули! И там сидит геймер из созвездия Большого Пса и шпилит по планете.
- А как проверить, ну, взломан ты или нет?
- Да очень просто. Если в тебе есть разнонаправленные намерения – значит, ты
хакнутый!
- Это как?
- Ну, например, ты не хочешь пить водку, а все равно пьешь! Или там куришь и
не можешь бросить, хотя и хочешь. Значит, в тебе сидит хакер, который хочет попить водки через твой рот и изменить химию твоего мозга. А ты этого не хочешь. И вот в результате борьбы кто-то побеждает – либо ты не пьешь, либо он нажрется, как свинья!
- Это что, получается, что я - просто персонаж компютерной игры?
- И очень классной! Невыносимо прекрасной, интересной до судорог! Тут есть
такие страсти, что с ума можно сойти! Тут есть любовь, оргазмы, битвы, смерть! Причем переживаемая до ужаса, до содрогания по-настоящему! Острота переживаний неимоверная! В играх на наших компах такое невозможно, мы всегда знаем, что можем сделать exit game и выйти из игры. Или перезагрузиться там, если героя убьют. А в жизни так не бывает! Не перезагрузишься. Хотя, если напрячься, можно и чудеса творить.
- Как?
- А программу взломать!
- Заманчиво. Но как это сделать?
- Есть пара идей. Тебе интересно?
- Конечно!
- Главная идея – вот она. Где находится игра? Ответь!
- Да вот она – вся вокруг, земная жизнь.
- Э-э, нет, брат! Вот здесь все, здесь! – Генка постучал себя пальцем по лбу. –
Химия мозга! Здесь надо взломать.
- Но как? – вскричал Валька.
- Я тебе уже говорил.
- Что, наркотики?
- Конечно! Я укололся и… мир был взломан. Он текуч, как радуга. Я летал. Все
текло, превращалось во что угодно.
- Это же гальюники.
- Не-ет. Открылась высшая реальность! Откуда она берется в мозгу? Ну, откуда?
Из двух граммов жидкости? Глупо так думать! Героин – всего лишь пароль взлома, ключ ко входу. А мир высшей реальности существует сам по себе! Надо только взломать копьютер, вот тут, в черепе, и все. Нет этого кажущегося мира! Есть мир реальный! Нет этой тверди со звездами и луга со цветами. Ведь согласно современной физике, весь мир состоит из волн. И мы тоже волны. Обалденно! Мастер сделал нас просто из волн. Нет, я торчу с него!
Валька задумался и сидел, застыв, с остановившимися широко открытыми глазами. Генка пощелкал пальцами над его надбровьями. Валька очнулся.
- Что, компьютер завис? – улыбнулся Кулапчин. - Вот видишь, это типичный
признак.
- Чего?
- Того, что ты - биоробот инопланетян.
- Чего-о?! – возмутился Валька.
- А ты думаешь, почему ты сидешь с выпученными глазами и ни на что не
реагируешь? Идет подкачка информации от твоих программистов-хозяев.
- Серьезно?
- Ты слушай, когда тебе знающий человек говорит. Мы все – биороботы. И я –
биоробот с компьютером в голове. И ты. Давай последим за твоими поступками, и ты убедишься, что тобой управляют. Никакой свободной воли у тебя нет. Ты поступаешь по приказам свыше, послушно, бездумно. Боишься нарушить запреты. Взломать защиту. Все эти десять заповедей! Даже невинным галлюциногеном боишься вмазаться. Потому что запрограммирован!
- А если я захочу там побывать, сколько, ну вот, стоит одна доза?
- Первая доза – тебе – бесплатно. Пошли, пошли! – Гена затащил Вальку в свою
комнату, достал свечу, зажег, налил из пузырька в закопченную ложку коричневой жидкости, стал греть на свече. Валька с ужасом и любопытством смотрел. Уколы он ненавидел с детства. Вены у него были плохие, лежали глубоко, и, бывало, медсестры все руки исковыряют, прежде чем попадут. Трудно было представить, что кто-то добровольно протыкает себе тело. Но Генка действовал решительно, даже быстро. Когда жидкость в ложке вскипела пузырями, достал шприц, всосал кубика полтора, предложил Вальке – будешь? Валька отказался. Генка поработал кулаком, попал иглой в толстую вену  в сгибе локтя, вкатил дозу. После укола откинулся на стуле, закрыл глаза.
- Жду прихода, - пояснил.
Минут через пять Валька спросил.
- Я пойду?
Генка невнятно булькнул ртом. Валька ушел.   
Так он и не понял до конца, правда ли, что жизнь – всего лишь компьютерная игра.
* * *
И вообще, Еретик, российская-то эстрада - это что-то! Чистые русаки – Анита Цой, Алиса Мон, Анжелика Варум, Кристина Орбайкайте, Валерий Меладзе, Вайкуле и Киркоров Филипп с двумя «пэ» на конце. Чтоб конец длиннее казался, ха-ха!