Лидерство

                Рассказ

      Огромный и, должно быть, старый, но еще шустрый таракан покатился по полу, на котором был настлан невзрачный, давным-давно прогнивший и протертый ногами сюда попадающих больных линолеум; в тесной, с кушеткой, комнатушке веяло нищетой и чем-то таким, отчего становилось грустно, наступало чувство собственной ничтожности и уныния – неудивительно, раз уж угодил в казенную, то бишь муниципальную, наверное, при царе Горохе построенную больницу, так как других пока что нет и будет, видимо, не скоро. Никто меня сюда не приглашал, не уговаривал, сам сюда ведь приперся.
      Нарядившись в относительно приличную, только коротковатую и чересчур широкую пижаму, вскоре поднялся на второй этаж, где в коридоре у стола увидел молодую, конеч-но, на дежурстве находящуюся медсестру, которая, не обращая на меня никакого внима-ния, с усердием что-то писала, заполняла какие-то бланки.
- Мадам, - наконец-то не выдержав, заговорил с ней. – Надеюсь вы меня полечите, приютите на время несчастного. На одиночную палату не рассчитываю, но в об-щей, может, как-нибудь?..
      Очень и очень женственная, светловолосая и большеглазая, как позже разузнал, рож-денная под знаком Девы особа подняла свои ясные очи и в ней тут же почувствовал, рас-познал очень-очень опасную и непредсказуемую женщину, впоследствии так много дав-шую, сыгравшую в моей умеренной, порой и вовсе невеселой жизни важную, быть мо-жет, даже роковую роль.
- Одну минуту, господин несчастный… - произнесла она из глубин своего существа исходящим контральто, вновь наклонясь к столу.
- Продолжайте, пожалуйста!.. Я готов еще долго стоять, любоваться прекраснейшим образом!.. - потянуло на лирику… и подвиги меня.
- Ого!.. А вы, случайно, не поэт?
- И им был от рождения, а теперь, очевидно, воскрес!..
      Да, прекрасная женщина!.. Явно пытаясь оградиться и опустить меж нами щит, все-таки взглянула на меня пытливыми и в то же время бесхитростными глазами, позволяю-щими проникнуть и остаться в глуби ее тонкой души.
- В таком случае можете лечь в двести семнадцатую, - как бы делая исключение, оп-ределила место, где буду находиться по меньшей мере дней пять.
      Вне сомнения, каждый нормальный мужчина, каким бы добрым и нежным ни был, есть немного агрессор. И такими являемся все, как ни странно, и женщины… все нор-мальные люди.
- Есть, в двести семнадцатую!.. – продолжил в том же духе я, заметив на ее руке об-ручальное кольцо и поражаясь сам собой, что так безрассудно, с первого же взгляда влюбился в слишком молодую, слишком броскую женщину, которая по возрасту могла бы быть мне дочерью, к тому же вовсе не похожую на тех, каких обычно представлял, каких втайне желал. – А как мне быть и чем лечить свое простужен-ное, весьма многострадальное ухо?
- Не соскучишься с вами!.. – наконец улыбнулась она, тут же продолжив строгим то-ном: - Всему свое время! Не мешайте работать, отправляйтесь в палату, больной!..
- Ладно-ладно, иду, но имейте в виду, я упертый, я обязательно вернусь и буду долго говорить, вам придется все выслушать. А потом…
- Потом, - перебила меня медсестра, - я сделаю вам укол! Вы от боли подскочите и у вас пропадут все желания со мной лясы точить!..
- Как-нибудь уж стерплю, - заверил, удаляясь, я. – Скажу больше, я этого жду!..
- Герой!.. – усмехнулась вдогонку она.
      В большой, но почти полностью койками заставленной палате было довольно людно. Как пожилые, так и молодые мужики, в том числе и юнцы, казались чем-то озабоченны-ми, больно уж невеселыми, мрачными. Один из них, оказалось, знакомый поднялся и, улыбаясь, подошел ко мне.
- Привет, господин горный инженер, - явно рад меня видеть, протянул свою руку.
      Сергею, так звали приятеля, было примерно тридцать, то есть на десять с лишним лет меньше, чем мне. Учась с ним в институте, правда, только заочно, и при этом, естествен-но, неоднократно встречаясь, мы успели с ним сблизиться и знали друг о друге все или почти все. Теперь, хотя тогда и не были так уж особенно дружны, оба были довольными тем, что пришлось снова свидеться, вели себя непринужденно, как действительно старые и очень добрые друзья.
- Какую койку ваша милость мне предложит? – обратился, конечно, к нему.
- Если желаешь, можно у окна. Немного дует, но…
- Мне оно все равно, у меня в ухе вата.
      Терпеть можно, конечно, все же в этот момент оно, ухо, болело. Я разложил свои ве-щички и, не желая тратить время попусту, начал читать весьма и весьма серьезную лите-ратуру, о чем еще поговорим не раз. Не прошло полчаса, как ко мне подошел, подсел ря-дом Сергей.
- Может, желаете сразиться? – спросил, тасуя карты, он. – Например, в дурачка.
- При всем моем к вам уважении, сударь, - мне нравился его шутливый тон, поэтому с охотой отвечал ему тем же, балагурил и сам, - я позволю себе отказаться. Тем бо-лее, что я в такие глупые, на мой взгляд, совершенно ничего ни для души, ни для ума не дающие игры никогда в жизни не играл да и играть не собираюсь. Думается мне – это и впрямь для дураков… Другое дело в тысячу или в какую-нибудь дру-гую игру. Но с условием, что скажешь, как зовут ту прекрасную Елену, за столиком в коридоре сидящую медсестру?
- Ее так и зовут, Еленой, - нетерпеливо лишь махнул рукой. – А вот по поводу иг-ры… думается мне, что не умеющий в простого дурака и в самом деле очень глу-пый тип.
- Не глупее таки человека, умеющего только в дурака, - и парировал я.
- Пожалуйста, можно и в тысчонку.
- Ладно-ладно, сыграю, но чуть позже, лады? Ты сначала хоть немного потренируй-ся. Честное слово, мне будет как-то неловко, нехорошо обыгрывать такого бравого, самонадеянного парня.
- Вот и я же про то… Давайте, мужики, сыграем без него, раз этот инженер и к тому же писатель, - это он обо мне, - такой слабак, - Сергей направился к столу, где его окружили ставшие приятелями больные и, обращаясь вновь ко мне, с издевкой до-бавил: - А ты пока понаблюдай…
      Литературным творчеством я начал заниматься относительно недавно. Несмотря на груды перепорченной бумаги и на то, что успел написать очень крупный роман, в котором оказалось слишком мало философских, мной же перефразированных мыслей и, по мнению издателей, слишком много эротики, лишь в городской газете, и то благодаря отзывчивости и пониманию главного редактора, мне удалось добиться хоть какого-то успеха, опубликовать несколько десятков новелл и рассказов. Поэтому в момент, когда Сергей назвал меня писателем, было чертовски лестно и приятно, хотя прекрасно понимал, что по большому счету известность и слава есть только мишура, не ради этого люди пишут, не ради этого терзался, продолжаю терзаться и я. Да, именно терзаться. Даже в данное время, оторванный от пишущей машинки, однако стремясь хоть отчасти восполнить явные пробелы своего образования, познать, уразуметь все то, о чем и сам давно догадывался, о чем неоднократно размышлял, а кроме этого желая научиться профессионально, не по-дилетантски выражать свои мысли, будто назло в издательствах сидящим импотентам, как истинный фанатик снова лег и углубился в чтение труднопреодолимой философской литературы, в частности одного из трудов Камю. Ничего не поделаешь, если стремишься к совершенству. Хочешь того или нет, но приходится отказываться от небольших, быть может, иногда необходимых радостей жизни. А что касается недавних, явно мальчишеских с Сергеем выступлений, скажу, что после ужина мы все-таки сразились с ним в карты, сыграли в тысячу и я, к своему же удивлению, его обыграл, утер парнишке нос. Вот так!..
      Прервала мое чтение в палату вошедшая медсестра, моя прекрасная Елена.
- Пойдемте, - этак мило, лукаво улыбнулась она. – Будем лечить ваше многостра-дальное ухо.
      Женщина была легка на руку – боль от укола не превышала боли от укуса комара. Но много-много говорить, как обещал, мне совершенно не хотелось, честно сказать, и не бы-ло возможности. А не хотелось потому, что от всякого рода банальностей, тем более в от-ношениях с женщинами, меня просто тошнило, вовсе и думая хитрить и строить из себя оригинала, всегда стремился к чему-то необычному, стремился избегать того, чего, каза-лось бы, не избежать. Поэтому после укола, лишь проронив «спасибо», я заправил майку, даже не глянув в сторону Елены, вышел из кабинета.
      Телевизора в палате, к сожалению, не было – никто из дома не принес. А с другой сто-роны посмотреть, то, может, оно и лучше, ведь надо же когда-нибудь от всего этого от-дохнуть, перевести дух, забыть о политических, экономических и прочих мировых про-блемах, о дурацких сериалах забыть. Самые важные новости можно было узнать и по ра-дио, которое, изредка радуя хорошей музыкой, как ни странно, работало. Кстати, мне по-везло, так как и радио, и единственное в палате бра было у меня под рукой.
      И тут вдруг на меня, даже не знаю, отчего, напала грусть; встав, пошел к медсестре, которая на этот раз была ничем не занята, как и я, казалась грустной.
- Мне бы очень с тобой куда-нибудь лететь, - и уже перейдя с ней на «ты» и сев ря-дом, сказал. – Далеко-далеко!.. Может быть, даже в космос, в пугающее и все же так манящее пространство.
- Я большая трусиха, - и серьезно ответила женщина.
- И еще я хочу, чтобы ты могла чувствовать и видеть все то, что чувствую и вижу я. Может быть, это мое желание в какой-то мере эгоистичное, но… Эгоизм и альтру-изм, зло и добро, как бы в противоречие друг другу, идут и стоят всегда рядом, они не могут быть, не могут существовать порознь…
- Спасибо, - прошептала Елена.
- За что?..
- За эти добрые желания.
- Ты, наверное, скоро уйдешь? – сменил тему отчасти.
- Да, уйду. Вот-вот придет другая и…
- Мне другие совсем не нужны, буду ждать лишь тебя. До свидания, - возможно, сам же за себя боясь, что ляпну что-нибудь не так или она мне скажет то, чего бы не хо-телось слышать, заторопился уходить.
- Жди, - и вдогонку сказала она, молодая совсем медсестра.
      Спустя два-три часа, когда не мог уснуть и, мучаясь, переворачивался с боку на бок, я представил себе ее дивные и умные глаза, ее полные груди, можно сказать, гогеновский стан, растущие из пышных бедер, однако стройные ноги…
      Скоро сутки, как здесь… На улице, по-видимому, к утру, выпал снег и начало пуржить – дребезжали стекла окон, сквозь щели в палату проникал и гулял неистовствующий, будто с цепи сорвавшийся ветер. Знал и видел пред внутренним взором своим, как беспомощно, словно отбиваясь от натиска могучего врага или насильника, мечутся жалкие и совершенно оголенные ветви деревьев, совсем как люди, тут же распрямляясь, качаются, стремятся выжить гибкие и стоят насмерть мощные и видавшие виды стволы… Деревья и люди, и все живое на Земле в постоянной борьбе, в постоянном стремлении выжить… И лежал, и читал, стремился к абсолюту я…
      После завтрака Сергей в очередной раз потянулся к радиатору, взяв с него почти пол-ную банку с желтой, представьте только, теплой жидкостью, подошел к раковине и начал полоскать горло.
- Фи!.. – поморщился я.
- Подумаешь, фурацилин!.. – улыбнулся приятель. – Я ж его не глотаю!.. Ныне много таких, что пьют даже мочу.
- Думаю, неохотно.
- Да уж, наверно, не балдея… Лично я предпочитаю спиртное!..
- Ну, это мы умеем все!..
- Я бы так не сказал, - тут достал сигареты Сергей. – Ну да ладно, пойдем подымим.
      На лестничных площадках, где только и разрешалось курить, было полным-полно на-роду и мы, чтобы иметь возможность поболтать без свидетелей, поднялись на самый верх.
- Расскажи о себе, - обратился к нему. – Наверно, стал большим начальником.
- Зачем мне эта головная боль, когда весьма недурно в замах?.. В шахту, отлично по-нимаешь сам, спускаюсь два-три раза в месяц. Работа, как говорится, творческая, я бы сказал, нетрудная, ну а наряды, тем более на участке по ремонту горных выра-боток, можно закрыть по-разному, - хитро улыбался приятель.
- И в каком же ты виде от своих же рабочих гребешь?.. – спросил с явной иронией. – Должно быть, водочкой?..
- Ну не такая же я мразь, чтобы брать от кого-то деньгами!.. – чуть ли не обиделся он.
- Молодец!.. - вовсе его не осуждая, миролюбиво усмехнулся я. – Должен это при-знать, что недурно пристроился!..
- Даже очень недурно!.. Ты-то как?.. Слышал, будто механиком…
- Был когда-то, но съели. Кстати, ничуть не сожалею…
- О чем там, к черту, сожалеть?!..
- Теперь лишь горный мастер, так сказать, газомерщик… Работа, правда, скучнова-тая, все же для пишущего человека лучшей, наверно, не сыскать.
- Пришел, выспался и ушел?.. – на сей раз усмехаясь над мною, Сергей.
- Эй, не надо, дружище, утрировать!.. – бросив в урну окурок, хлопнул его по плечу. – Взяточник хренов!..
- Мелкий, - лишь виновато улыбнулся тот.
      Каким-то сонным царством выглядела, казалась мне больница в выходной, в этот ок-тябрьский субботний день. Не видно было никаких, в белые халаты облаченных, туда-сюда снующих санитарок и вечно озабоченных врачей, даже у столика дежурной медсест-ры, где вчера лишь сидела Елена, в этот холодный день одиноко торчал старый и потер-тый стул. Я подошел к телефону, стал набирать домашний номер.
- Сейчас же положите трубку! – вдруг откуда-то взявшись, рявкнула и тут же напра-вилась в мою сторону еще не старая, однако похожая на разъяренного бульдога женщина. – Пользоваться телефоном для больных можно только с семнадцати до восемнадцати ноль-ноль!..
- Мне он нужен сейчас, - ответил ей спокойным тоном так, что медсестра оторопела; повернувшись к Мегере спиной, тем заслоняя аппарат, я дождался ответа жены.
- Прости, но тут одна прилежная, не очень добрая сестра не разрешает мне звонить. Короче, я сегодня жду…
- Хорошо, непременно приду, - поняла ситуацию супруга.
      Положив трубку, глянул на все еще рядом стоящую медсестру, уставившуюся на меня испепеляющими, полными ненависти глазами.
- Вы довольны, сударыня?.. – мило ей улыбнулся. – Кстати, подслушивать некрасиво, нехорошо как-то...
- Иди-иди, наглец! – только сумела прошипеть она.
- Не наглее, чем вы, - едва сдержавшись, чтоб не нахамить, наконец повернулся и по-спешно ушел.
      Да, мне известно утверждение, что всякая жестокость способна породить только жес-токость. К этому же можно добавить и другие, не очень-то приглядные явления, такие как грубость и хамство, от которых несколько минут назад, такой уж экспансивный тип, был так недалеко и сам. Все это я, конечно, знал и, более того, над этим часто, можно сказать, что постоянно думал, все чаще сомневаясь в том, так ли на самом деле есть, так ли прав-див сей тезис. И еще убедился в другом, что быть совершенно уверенным в правдивости каких-либо утверждений может лишь очень недалекий человек; и даже если ты чрезвы-чайно умный, давно знаком с трудами и основными направлениями мировоззрения муд-рых мира сего, надо оставить место для сомнении и беспрестанно думать самому. Чело-век, который слишком скоро, не очень глубоко задумываясь, с чем-либо соглашается, подпадает под чье-либо влияние, подобен амебе, из которой можно слепить все; так как такие бесхребетные и составляют большинство, то они, как в свое время большевики, час-то сеют вокруг негативные зерна, могут быть даже очень опасны. Итак, вернусь к той из-начальной мысли о взаимоотношениях между людьми. Если жестокость порождает жес-токость, то добро должно порождать только добро. Отсюда и напрашивается вывод, что лучшее лекарство для больного общества, может быть, и всего человечества – сеяние доб-ра. И будем жить без войн, преступности, насилия, без террора, убийств?.. Следует только соблюдать одну библейскую заповедь: любить ближнего своего; и если кто-нибудь, какой-нибудь мерзавец или просто заблудший товарищ окажется на поводу у сатаны и эту заповедь нарушит, например, убьет, а в лучшем случае изнасилует вашу жену или несовершеннолетнюю дочь, не надо отчаиваться, а терпеливо и с любовью поругать, перевоспитать несчастного. В конце концов распустим армию, откажемся от милиций, от лагерей и тюрем, и над всеми отрицательными явлениями восторжествует добро?.. Сомневаюсь. И очень… Да, любить, вне сомнения, надо, но в пределах разумного!.. А где грань между безумием и разумом - это уже другой вопрос. Я этого не знаю, вряд ли знает кто-либо, вряд ли кто-либо объяснит, как надо жить, любить и ненавидеть…
- Что ж пригорюнился, дружище? – увидев мою кислую физиономию, поинтересо-вался Сергей. – Не из-за этой ли змеи?..
- Может быть, - пробурчал с нежеланием я.
- Эх, писатель, писатель!.. – и продолжил приятель. – Чрезмерно ранимая, тонкая личность!.. Да плюнь в конце концов на все, в том числе и на эту каргу!.. Если бу-дешь и впредь все брать так близко к сердцу, оно просто не выдержит!..
- Не очень-то я и беру, только малость задумался, - тут же поймал себя на мысли, что перед ним оправдываюсь, что было не в моих правилах. – Мало ли о чем человек может думать.
- Ну думай, думай, - улыбнулся неглупый Сергей.
      А кто такой писатель, что он из себя представляет?.. Такой же человек, только гораздо больше видящий, более восприимчивый, быть может, как сказал приятель, более рани-мый, способный думать и анализировать как чужие, так и свои поступки. Довольно гром-ко сказано?.. Может быть, по-другому ничего и не скажешь, ни к чему в данном случае и скромничать. Писатель – великий актер, способный вжиться в роль любого, хоть чем-то интересующего его человека и тем более тогда, когда этот человек является прообразом описываемого им героя. Писатель – адвокат, способный оправдать деяния и поведение каждого своего героя, даже преступника. Думается, что эта способность оправдывать и есть тем главным мерилом или точкой отсчета писателя, судя по которой можно относи-тельно оценить его духовный багаж, все остальные достоинства – это лишь труд и труд… Посильна ли мне эта ноша писателя?.. Да, надеюсь, что да. Как бы то ни было, а в упорст-ве и трудолюбии мне не откажешь. На этот счет пришла вдруг в голову одна, уже когда-то высказанная мною мысль о том, что стать свиньей можно в течение нескольких минут, а стать человеком, следовательно, и писателем, надо учиться всю жизнь. И еще… Если меня можно назвать личностью или хотя бы интересным человеком, то это благодаря тому, что, стремясь воспитать в себе писателя, я воспитал себя как личность. А это уже кое-что!..
      В небольшой, взятой из дому электрической кофеварке я приготовил кофе и предло-жил его Сергею.
- Спасибо, уважаемый! Глубоко тронут вашей добротой, но прости, я не большой любитель кофе, мне оно ни к чему, - отказался он и, шагнув к моей тумбочке, взял в руки одну из книг. – Лучше дай что-нибудь почитать.
- Вряд ли тебе понравится.
- Что ж, посмотрим… Ого! Современная западная философия, - прочитал он назва-ние и, тут же состряпав кислую, с пренебрежением ко мне мину, добавил: - Нашел себе занятие!..
- Не ворую, не граблю и взяток за приписки не беру, - и с улыбкой, ему. – Чем же те-бе не нравится мое занятие?
- Да ведь это – мура!.. – изрек он тоном праведника.
- А ты мне докажи, что все это – мура! Может быть, образумлюсь, найду себе более достойное занятие.
- Как я тебе докажу? – и пожал он, слегка растерявшись, плечами. – По-моему, и ду-раку понятно…
- Вот именно, что дураку, потому что дурак всего этого не поймет. И почему же ты, как сам считаешь, трезвомыслящий, действительно неглупый человек, так однобоко размышляя, находишь, что то, что делаешь, чем занимаешься ты, есть много лучше и рациональнее того, что делаю и чем занимаюсь я, почему каждый, при этом почему-то полагая, что он есть самый умный, всегда стремится навязать свое мнение, свое жизненное кредо другим?.. В конце концов я тебя и не спрашивал, читать мне эту книгу или нет, хорошо это или плохо… А посему, - и глянул на его от удивления смятенное лицо, - пошел бы ты, Серега!.. сам знаешь куда.
- Ну ладно, ты не заводись, - мой оппонент, черт его побери, успев привыкнуть к ли-дерству и явно не желая с ним расстаться, апеллировал к публике. Однако он не по-нимал, что я, уже предугадав ход его мыслей и даже представляя, как с бедненьким расправлюсь, в душе над ним лишь насмехался. Незлобно, с легкой жалостью. – Раз уж ты такой грамотный, - и продолжил приятель, - такой мудрый философ, то от-веть мне, пожалуйста, веришь ли ты в Бога?
- Философия – это такая область человеческой деятельности, мышления, которая от-нюдь не требует и не нуждается в чьем-либо подтверждении или отрицании. То же самое и с верой в Бога, его можно принимать или отрицать душой. На мой взгляд, совершенно неважно, существует ли он на самом деле.
- Эй, не надо увиливать! Ты все-таки ответь!..
- Хм… Нынче повесить на шею крестик, быть якобы религиозным стало модно, даже престижно… Для меня это сложный и трудный вопрос, я бы сказал, мучительный. В свое время казалось, что верю, правда, верю немного в другого, каким его обычно представляют, а в своего, гораздо более доступного и менее мистического, более доброго Бога. Теперь… теперь, пожалуй, нет, перестал уже верить. Могу от-ветить, почему.
- Что ж, валяй.
- Прежде всего хочу сказать, что мне чрезвычайно неприятен и даже пугает фанатизм истинно верующих людей, призывающих к служению Господу. А надо ли, так ли уж необходимо к чему-либо призывать, за что-то агитировать вообще?.. Полагаю, что нет. Достаточно объяснить, убедить меня в правильности какого-либо пути и я пойду по нему сам. Если честно сказать, не очень бы я этого и хотел, так как слишком люблю жизнь и люблю принимать совершенно самостоятельные решения, а не те, которые мне будут указаны кем-то… И люблю я фанатиков дела – это прогресс человечества. И не люблю, боюсь фанатиков идеологических – по-моему, они ведут лишь к разрушениям и гибели того, что было создано человечеством в муках.
- А не слишком помпезно и мрачно ты нам все тут рисуешь?
- А вспомни-ка варфоломеевскую ночь, наверно, про такую слышал, и о походах крестоносцев, не с Божьим ли именем на нас напали фашисты, не фанатиками ли были коммунисты?!..
- Они есть по сей день!
- И продолжают мутить воду.
- Это уж верно, - усмехнулся приятель. – Ладно, ты мне, пожалуйста, объясни, поче-му же их, верующих, так много? По-твоему, они все дураки?
- Конечно же, нет. Средь них немало очень умных, гениальных людей: инженеров, математиков, врачей… Да и сами служители церкви весьма и весьма образованные личности, по сравнению с ними, мы с тобой просто неучи. Но выдающихся деяте-лей науки или искусства среди нас не так много вообще, поэтому поговорим о ря-довых, от всей души или в какой-то степени верующих людях, между прочим, к ко-торым, как и самой церкви, всегда питал и до сих пор питаю глубочайшее уваже-ние. Почему бы и нет?.. Любая из религий дурному не учит, наоборот, воспитывает и облагораживает чувства людей, заставляет человека задуматься: о жизни и своих деяниях, о обыденном и вечном… Почему люди верят в Бога?.. Думаю, потому, что человек очень далек от совершенства, вечно блуждает в полутьме, даже не знает, кто он в действительности есть, не в силах это осознать. Человек не в ладах сам с собой, не говоря уже о взаимоотношениях с обществом и всей вселенной в целом, он просто-напросто не знает окружающего его мира, - старался объяснять доходчи-во. – И этот человек труслив, его пугает то, чего он не может понять, чего не может ощутить физически. Страх перед малознакомыми и совершенно непонятными явле-ниями превращает нас в жалких, ничтожных в отношении самих себя, уже готовых покориться, то есть стать на колени, животных – и преклоняемся, кого-нибудь обо-жествляем, падаем перед ним ничком! Стоит лишь, например, какому-нибудь экст-расенсу или гипнотизеру, какому-нибудь Кашпировскому или Чумаку сделать что-либо необычное, по мнению обывателя, из ряда вон выходящее, ну, скажем, выле-чить практически здорового, только чересчур мнительного человека, как все тотчас припишут ему то, чем он и близко не владеет и превратят его в божка, в языческого идола… И это в наши времена, когда, казалось бы, произошел огромный скачок в развитии и сознании отдельно взятого человека!.. А что уж говорить о старых, дав-но прошедших временах, когда две тысячи лет назад на свет родился самый знаме-нитый и талантливый, и трагичной судьбы человек, Иисус Христос. И не Божий он сын, на мой взгляд, вовсе не полубог, а только человек!.. Шло время и рожались, и прорастали новые, гораздо менее одаренные боги-полубоги, боги-авантюристы, - тут я немного помолчал, усмехнувшись, продолжил: - Итак, мы обсудили лишь од-ну, правда, довольно щепетильную, может быть, и кощунственную, однако интри-гующую тему, но многие, здесь присутствующие, в том числе и ты, Сергей, уже сделали вывод, что я отнюдь не глупый, интересный, возможно, и приятный малый, с которым было бы не стыдно подружиться более близко, короче, я уже стал лидером. Но где гарантия, что я – не какой-либо аферист или просто демагог, что в скором времени не зазнаюсь, не возомню из себя гения и не захочу стать идолом или божком?.. Хорошо, когда такими лидерами становятся на самом деле умные и честные люди, а если нет?.. Хорошо, когда веришь в себя, но… все хорошо в меру. Отсутствие самокритичности, преувеличение своих возможностей и неумение при-слушиваться к мнению других в конечном счете ни к чему не приводят, даже и став какого-либо уровня лидером и сделав, например, карьеру, такой эгоистичный и слишком хорошо о себе думающий человек становится занозой для общества, его никто по-настоящему не любит, что в жизни имеет очень большое значение, в чем нуждается каждый. Вовсе не обязательно во всем и всегда со своими оппонентами соглашаться, можно и нужно с ними спорить, отстаивать свое мнение, но просто отвергать, даже и не выслушав их, ни в коей мере нельзя.
      Тут нас позвали на ужин и разговор, а верней, моя лекция, к сожалению, прервалась. И пришлось съесть по порции пресной, совсем без масла каши – голод, как говорится, не тетка. И только мы успели покурить и я начал читать, ко мне опять присел Сергей.
- А что, по-твоему первично, материя или сознание? – задав этот банальный и, на мой взгляд, дурацкий вопрос, вновь подстрекнул меня к речам приятель.
- Вопрос, конечно, интересный, - и ответил словами сатирика, - но уверен, вполне разрешимый. Итак, если учесть, что сознание и даже душа человека – материальны, то становится очевидным, что первичным является материя, хотя… Меня всегда шокирует и кажется глупой сама постановка вопроса, как и уходящий от истины, основанный только на догмах, отрицающий первичность материи исторический материализм. Ни для кого не секрет, что самую, казалось бы, доступную, самую неоспоримую истину можно немного исказить, представить ее в другом свете, истолковать ее по-своему и подчинить служению своих, не всегда благих намерении, как Гитлер подчинил учение Ницше, как Маркс, а потом и дедушка Ленин, подчинили  материализм для осуществления своих сумасбродных идей. Попросту говоря, почти что все правители стремились и по сей день стремятся обхитрить не очень-то грамотный, лишь о насущном хлебе думающий народ.
- А что ты думаешь о Горбачеве? – снова спросил Сергей.
- Только не надо трогать Ленина! – тотчас предупредил один из слушателей нашего разговора, уже немолодой, явно старой закалки мужчина. – Он бы в гробу перевер-нулся, увидев, что творится сейчас.
- Боюсь, что вы правы, - не стал спорить я. – Наверняка перевернулся, если б в нем находился. Но почему-то взяли и запеленали его. Вопреки здравому смыслу, вопре-ки популярнейшей вере народа... Вы можете оспаривать, доказывать мне обратное, но лично я назвал бы его авантюристом века.
- Сам ты авантюрист! – все ж таки разозлился, демонстративно поднялся и вышел из палаты старик.
- Так что ты скажешь в отношении Горбачева? – переспросил Сергей.
- Прости, но на эту тему, то есть о наших бывших и настоящих лидерах, вождях, с разбором их по косточкам, мне порядком надоели нескончаемые дебаты в прессе и по телевидению. Кратко могу сказать, что дальновидным политиком, каким его любили называть, я никогда Горбачева и не считал… А заварить такую кашу, наперед не продумав о ее последствиях, может любой дурак. И пусть каждый думает о нем так, как ему хочется думать, - я подошел к радио, откуда еле слышно доносился голос Патрисии Каас, и прибавил громкость. – Лучше послушаем «мадмуазель блюз».
     Всего-навсего песня, а душа встрепенулась, вдруг вознеслась в заоблачную высь и тот-час слилась с непорочной, хотя и безудержной, с глубоко скрытой страстью, светлой ду-шой молоденькой, казалось бы, для нас чужой француженки. Завертелся, танцуя, и сам. И нырнул и блаженствовал в ее песне и музыке сам, впитывал в себя то, что, на мой взгляд, гораздо ценнее, чем бессмысленные мысли и разговоры о якобы великих, однако столь беспомощных правителях.
- Браво! – после своей импровизаций, услышал милый и уже знакомый голос; в две-рях стояла и улыбалась Елена. – Может, и не Борис Моисеев, но!..
- Спасибо, я весьма польщен, - слегка смутившись, поклонился ей. – А ты любишь Моисеева?..
- Да, конечно, хороший танцор, очень тонкая личность… Только об этом в другой раз… Сперва ухо подлечим...
- Кто бы мне душу подлечил, - вздохнув, последовал за медсестрой, чтобы в очеред-ной раз обнажить перед ней для укола свое округлое место тела.
      Поговорить с Еленой, по понятным причинам, увы, не удалось. И снова наступила ночь, тихо играло радио. Я уже знал, что усну очень-очень не скоро, может быть, лишь к утру. И нисколько о том не жалел. И звучали отрывки из балетов Чайковского, среди ко-торых было и прекраснейшее, олицетворяющее вечную борьбу между добром и злом, «Лебединое озеро»...
      Добро и зло, красота и уродство, любовь – казалось бы, так часто повторяемые, почти банальные слова, но почему-то снова и снова к ним возвращаемся, произносим их в мыс-лях, иногда наяву… И хотелось бы знать, почему, почему возвращаюсь к ним я?.. Может быть, потому, что до сих пор не знаю: зачем конкретно я живу, какую пользу приношу, читают ли люди мои произведения, что способен им дать, нуждается ли общество во мне?.. Может быть, все, чем так усердно занимаюсь, только иллюзия чего-то необходимо-го, может быть, все, что создано человечеством, лишь приближает нас к первоначальному хаосу и апокалипсису?..
      Мое действительно несчастное, на шахтных сквозняках простуженное ухо, слава Богу, уже не болело, только казалось, в нем скребется и постоянно ползает какой-то жучок. Я встал и вышел в коридор. Но за столом Елены не было, поэтому сходил покурить, вер-нувшись, снова лег.
      Ай-ай-ай!.. Давно уже не юноша, вполне взрослый уже и солидный мужик, а в глазах в нашей палате лежащих больных становился похожим на шута!.. Да нет, наверное, не становился, а оставался – как в той старой песне: «Каким ты был, таким ты и остался…» Хотя по существу, все это – мелочи жизни и начихать на то, кто и что обо мне будет думать, кто что натреплет языком. Ну, не совсем, признаюсь, начихать… Главное, точно знать самому, чего ты хочешь и к чему стремишься, ведь это кажущееся шутовство не для того, чтобы только блеснуть или кого-то поразить своей эрудицией, а чтоб расшевелить, заставить думать положительно, заставить радоваться жизнью этих мрачных и ни во что неверующих мужчин; и пусть забудут о своих болячках, неприятностях, бедах, пусть просыпаются, встряхнутся, оживут. Ни в этом ли и основная моя цель и не отсюда ли стремление писать?.. Писать и быть шутом?.. Ну и что?.. Если природа или Бог эти таланты, качества мне дал, имею ли право ими не воспользоваться, просто пустить коту под хвост?.. Нет, пусть все будет как есть. Хотя, казалось бы, несовместимы само по себе высокое звание писателя и в то же время роль совсем другого, этакого ветреного, ни при каких обстоятельствах не теряющегося весельчака и тем более при том, что все мои сюжеты в основном драматичные, вовсе не пахнут шутовством, что я пишу, верней, стараюсь выбрать темы сногсшибательные, пишу, словно хожу по лезвию ножа. Оказалось, все можно и все вполне приемлемо, возможно быть шутом и меланхоликом, и философом одновременно, стоит лишь очень захотеть. И такое желание было и, слава Богу, есть. Если почти всю прожитую жизнь не думал, не готовился бы к тому, чтобы стать писателем, то мог стать бы, к примеру, начальником или каким-нибудь крутым дельцом, а в личной жизни, о-го-го, наверно, стал бы страшным бабником. Не Казановой, ну и, конечно же, не Дон Жуаном, но… Представить трудно, но приятно, сколько могло бы их быть, скольких женщин бы я приласкал, может быть, осчастливил. Увы, стремился к чистоте моральной, жалел, берег их для других, дурак… Вне сомнения, дурак, и тем более зная, что лишь одна минута, проведенная с истинно желаемой женщиной, может превзойти все остальные минуты, прожитые бестолково и однообразно, без внутренней искры, что та, единственная минута, может быть самой светлой и впечатляющей, может стать путеводной звездой, своего рода допингом для того, чтобы продолжить свой нелегкий путь, чтобы не покончить с собой. И все же почему, что сдерживало меня, не позволяло окунуться в океан страстей, приятных ощущений земных?.. Может быть, то, что чувствовал, всегда отлично понимал, что никогда, что никогда и никому, кроме служения искусству, мне не удастся отдавать себя и посвятить себя всецело.
      В палату наконец вернулся симпатичный и совсем молодой, видел, в темном углу за-жимавший девчонку парнишка. Тихонько лег и тяжело вздохнул.
      Любовь, любовь… Она приходит к нам внезапно, словно тропический ливень, привнеся с собой теплые, а вместе с тем тревожные чувства, ибо любящий человек, по словам Сент-Экзюпери, ответственен не только за себя. Любовь всегда была прекраснейшим и самым светлым чувством. И если человек не в силах, не способен кого-то любить, и любить безответно, то вряд ли он способен на какие-либо добрые чувства вообще, вряд ли способен сочувствовать чьему-либо горю, реально или хотя бы словами кому-либо помочь, поддержать. Банальная, наверно, истина… Как и все в этом мире… Банально и абсурдно…
      Я снова встал и снова покурил, а на посту Елены, как и прежде, не было. Нашел ее сидящей в процедурном кабинете; собиралась пить чай.
- А мне?.. – и уселся напротив.
- А тебе перед сном не положено, - как ни старалась скрыть, не выдать своих чувств, я все-таки прочел в ее искрящихся глазах: Елена рада моему приходу. – Но если спать не собираешься, может быть, и налью.
- Тогда, пожалуйста, будь добра, налей. Что-то стало совсем одиноко, почему-то не спится…
- Бедненький, - с иронией произнесла женщина. – Наверное, тоскуешь по жене.
- Позволь об этом умолчать… Как бы то ни было, но я ни разу ей не изменил… Без детей в самом деле скучаю.
- Однако, судя по твоим рассказам, ты – очень несерьезный парень.
- Да, - отхлебнул чаю я, - в какой-то мере ты права; все то, о чем пишу, мне очень хо-рошо знакомо, но… если не буду проявлять фантазию, писать только о том, что бы-ло в действительности, никто не стал бы этого читать, мои новеллы были бы скуч-ными и банальными, к тому же глубоко уверен, что их не стала бы читать и ты… А теперь, слава Богу, хоть знаю, что тебе не чужой… Этим очень доволен…
- Даже и не спрашиваешь, нравится ли мне твое творчество.
- Это знаю и так, что оно тебе нравится. В противном случае лежать бы мне на кой-ке, а не пить с тобой чай.
- Возможно, так оно и было б, - задумалась Елена. – Все-таки интересно, просто взял и придумал историю, изложил ее на бумаге… получился весьма интересный рас-сказ. Я бы так никогда не смогла.
- Смогла бы, - и заверил ее, - многие бы смогли. Для этого надо не подавлять в себе, как делают многие, а развивать свою фантазию, про что уже, возможно, упомянул.  Кроме того надо быть наблюдательным, ведь многие сюжеты моих рассказов взяты прямо из жизни… Но сюжет – это не сама жизнь, а только из нее взятый остов, на котором и строится все остальное.
- Ну а как, в какой конкретно области, кроме художественного творчества, ты эту свою фантазию проявляешь в жизни? – спросила и, опомнясь, тут же покраснела женщина.
- Можно сказать, везде, во всем… И ты верно подумала, в том числе и в постели. Бы-ло бы только с кем… - и тут совершенно неожиданно для себя я вдруг стал слиш-ком смелым. – Жене это не нужно, а вот с тобой… мог бы стать величайшим лю-бовником!..
- А не слишком ли бурно ты начал, не слишком ли ты далеко зашел?!.. – сделала обиженный вид.
- И хотелось бы дать тебе все, - как ни в чем не бывало, продолжил, - обнимать, це-ловать и ласкать тебя долго и всю…
- Ради Бога, не надо, - на сей раз прервала меня ласковым и почти умоляющим то-ном, - говорить так грешно!..
- Жизнь каждого из нас и состоит из вереницы грехов; и все это – совершенно есте-ственно, каждый из нас грешен уже с самого рождения, а может, и до него, ибо сво-им появлением на свет привнес боль своей матери… Но грешно и о чем-то мечтать, чего-то ждать в надежде, что кто-либо тебе это даст. Просто так, без каких бы то ни было действий!.. Так, увы, не бывает!..
- Ты, наверное, прав… - вновь задумалась женщина. – Все чего-то хотим, однако ни-чего или почти ничего для этого не делаем. Лично мне бы  хотелось шампанского, может быть, тебе будет смешно, чтоб горела свеча и играла прекрасная тихая музы-ка… Мужу это не нужно…
- Нет, совсем не смешно, и мне этого хочется…
      Море грусти в пылающих и весьма одиноких, и желающих нежности душах двух не очень счастливых людей…
- Извини, - поднялся, чтоб уйти.
- Только не надо огорчаться, - в глазах Елены свет, в то же время и слезы, и сияние надежды. – Уверена, что у тебя все будет хорошо… будут свечи, шампанское, му-зыка…
- Спасибо, - и был тронут участием, поцеловал ей нежно руку я.
      Елена. Вдруг между нами появилась и окончательно установилась осязаемая, хоть и невидимая, все же прочная связь – я чувствовал ее присутствие, прикосновение ко лбу прохладных, но убаюкивающих рук… И неожиданно уснул. Спал безмятежно, как дитя.
      Утром соседи по палате, этакие бездельники, опять играли в карты, домино, а я опять читал, продолжал просвещаться. Но к обеду устал, разморился, решив малость встрях-нуться, встал, подсел ближе к играющим… И очень скоро проиграл и начал тешить себя мыслью: быть может, повезет в любви.
- На мой взгляд, философия тебе не очень придает ума, - съехидничал тот самый по-жилой, старой закалки человек, которого впредь буду называть большевиком. – Знаешь ли хоть, что означает это слово?
- Идите вы!..
- Ладно, позже пойду, - пристал как банный лист, - но сначала ответь!..
- Люблю мудрость, - и не выдержал я. – А это означает, что от идиотов меня просто тошнит.
      С его лица тотчас исчезла та ехидная, слащаво-кислая улыбка; большевик побледнел, задрожали у бедного, я заметил, рученки; и все же он сдержался и прожевал пилюлю мол-ча. Опять же безо всякого почтения к старику, будто его здесь и не было, Сергей захохо-тал и, фамильярно потрепав мои изрядно поредевшие волосы, решил заняться воспитани-ем приятеля, то есть меня.
- Ну и характерец у тебя, господин горный инженер!.. Ладно бы так мне, но пожило-му члену – подчеркнув это слово, - коммунистической партии!..
      Да, и в мыслях согласился с ним, характер в самом деле не из легких, можно даже ска-зать, отвратительный, но главное, что стать другим, этаким добреньким, всегда и во всем соглашающимся, покладистым парнем, я вовсе не имел желания.
- Палец в рот не клади, а вообще… - и ответил ему, - не такой уж я вредный, Сережа. Если все же случаются вспышки или порывы ярости, то это в крайне редких, ис-ключительных случаях. Обычно лишь изображаю вспыльчивого, этакого крутого и необузданного мужика.
- Очень неплохо получается!..
- А каким же мне быть, чтоб пресечь приставания таких вот, всегда будто бы правых товарищей?.. Спорить с такими бесполезно! Пока не врежешь промеж глаз, ничего не поймут, будут лезть, беспрестанно нудить… В отношении себя же могу, кстати, добавить, что представительницы прекрасного пола находят меня чрезмерно уж до-брым и мягким созданием.
- И много у тебя их было? – засверкали глаза у приятеля, - этих прекрасных предста-вительниц?..
- Нет, не очень, - пришлось признаться мне, - за всю жизнь, может быть, два десятка, не больше.
- Ого! – удивился тот самый, поздней ночью бродивший, тяжко вздыхавший парень по имени Вадим.
- Ерунда!.. – наоборот, оскалился чернявый, около двадцати пяти лет от роду Марат, судя по внешности и имени, татарин. – Хорошему бабнику столько женщин убла-жить под силу за месяц, в худшем случае, за год!
- Как правило, большие любители плотских удовольствии особой нравственностью не отличаются и они неплохие психологи, - пытался вкратце пояснить. – И не вся-кий желает, без присутствия души, только плотских утех, и не всякий способен быть хорошим психологом.
- А ведь писатель должен таким и быть, - подпустил шпильку Сергей.
- Но не должен быть сволочью и не имеет права портить кому-то жизнь. И дело вовсе не в количестве сексуальных побед, а в способности сблизиться с женщиной на более высоком духовном уровне. Посему лично я никогда не стремился достичь лишь того, чтоб потрахать красивую, но безмозглую куклу. Что касается психологии, то думаю, что ни один писатель или философ, или хороший бабник, будь он хоть самый опытный и прозорливый, не в состоянии познать всех таинств и глубин всегда загадочной и непредсказуемой женской души.
- Все это лишь красивые слова!.. На самом же деле, и в чем я глубоко убежден, душа у женщины находится там, между ног, - пытался подвести итог Марат. – Кроме того они, за редким исключением, просто-напросто дуры.
      Все, казалось бы, и не участвующие в разговоре, мужики захохотали.
- Да, быть может, что в этом ты отчасти и прав, - улыбнувшись, ответил татарину я, - но тут есть маленькое «но». Если все женщины были бы очень умными и абсолют-но независимыми от нас, мужчин, то тебе, да и многим из нас, пришлось бы зани-маться весьма несерьезным, больше для подростков подходящим занятием. У кого-то из нас, не буду показывать пальцем, мозоли на ладони были бы точно.
      И опять, но на этот раз более бурно, раздался дружный хохот мужиков.
- А что по этому поводу говорят мудрые философы? – прослезившись от смеха, по-интересовался Сергей.
- Хм… Лично на меня самое большое влияние оказал австрийский врач, психолог Зигмунд Фрейд – очень и очень знаменитый ученый, главный труд которого есть учение о либидо, то есть о половом влечении. Это целое философское направление. Честно признаюсь, лично мне что-либо из его трудов читать не пришлось. До неко-торых пор наши политруки, увы, не позволяли появления на обозрение обществен-ности подобных, якобы чуждых нашему мировоззрению изданий. Но из того, что удалось найти, что излагалось в словарях, кое-что все-таки понял, уразумел. Итак, Фрейд утверждает, что все наши действия, наша активность в каких-либо действи-ях, будь это творчество или другого рода деятельность, зависит именно от него, как ни казалось странным, полового влечения, полагает, что это и имеет главное значе-ние для процветания, прогресса человечества в целом. Явление, когда большую часть к сексуальному удовлетворению предназначенной энергии человек тратит, как бы трансформирует на то, чтоб совершить другое, обществу полезное действо, Фрейд назвал сублимацией. Все это происходит бессознательно, хотя чрезвычайно сильные личности, с очень сильным либидо мужчины и женщины, стремящиеся к большим деньгам или к высокому положению в обществе, склонны признать лишь собственный ум, только упорство и труд.
- Выходит, сублимируешь и ты?..
- Я живой человек… И тем же способом произведен на свет.
- Ну а как в таком случае расценивать, как понимать жизненную активность стари-ков, детей, наконец просто импотентов?..
- И они, очевидно, живые, - пожал плечами я. – А сексуальность – это не только со-вокупление двух особей противоположного пола, это – прикосновение и взгляд, и интонация, влияние друг на друга при помощи мыслей и чувств, и даже ласки матери к младенцу сексуальны.
- Все, что ты говоришь, большей частью относится к нам, мужикам. Ну а бабы… Сам сказал, их сам черт не поймет, - высказал свои соображения Марат.
- Хотел бы их понять и сам, - опять пожал плечами я, - однако в словарях на этот во-прос ответа нет. В отношении женщин я готов изложить лишь свои, если хотите, собственные мысли.
- Что ж, валяй, - любезно согласились все, - мы охотно послушаем.
- Мужчины часто любят повторять, что все женщины очень глупы, вредны и ни на что не годные, при этом же, конечно, забывая, что эти самые женщины являются нашими матерями и сестрами, невестами и женами, те самые, которых все же лю-бим и без которых, кстати, весьма непросто обойтись. Я думаю, не стоит забывать и то, что женщины, в отличие от нас, самцов-производителей, природой призваны к столь благородной миссии рожать, для этого они, пусть самые коварные, эгоистич-ные и глупые, всегда стремятся выйти замуж, а позже сохранить семью, пусть даже и ведомые инстинктом, ухаживают за детьми, находят с нами, порой чрезмерно уж упрямыми и злыми, мужиками, компромисс. Но не находим и часто не стремимся к миру мы, сильные, умные, к сожалению, бессердечные и мелочные… Можно задать себе вопрос, а совместимо ли материнство с женским меркантилизмом, то есть стремлением к материальным благам? Однако их расчетливость, я думаю, и порож-дена желанием обеспечить и дать своему дитя все, что только можно дать. Жад-ность и благородство, какой-то абсурд получается!.. Впрочем, все в этом мире аб-сурдно, - указал головой в сторону своих книг, - как утверждает мудрый человек Камю. Возвращаясь к прекрасному полу, хочу все же добавить, что я женщин чер-товски люблю. И такими, какие они есть.
- Очень любишь, но только не трахаешь, - усмехнулся, конечно, Марат.
- Стараюсь это делать качественно, - ответил в тон ему. – Кроме того не являюсь го-рячих кровей жеребцом, не являюсь татарином…
      И Марат оказался сконфуженным. И опять гоготали, позже начали травить анекдоты, играли в карты мужики. И приблизилась ночь, исподтишка пыталось подползти, сильно ужалить чувство одиночества. Только я твердо знал: быть в плохом настроении, угрюмым, живя и находясь среди людей – грешно.
      Как быть, когда душа стремится к благородной, а жизнь подсовывает голую, порою очень неприглядную действительность?..
      Ночь. И наступила тягостная тишина. Я повернул чуть ручку репродуктора и оказался в волнах изумительной и легкой, еще в юности запавшей в душу мелодии из знаменитого мюзикла «Моя прекрасная леди».
      Вот где оно, то теплое и светлое, к чему так стремится душа, в чем она облагоражива-ется… Спасение – в гармонии звуков… И впрямь, чего бы стоила вся наша жизнь без му-зыки?!.. Ее трудно с чем-либо сравнить, все же она присутствует везде, во всем, музыка – магия, волшебство, позволяющее воссоединиться душам людей, живших в разное время, но бьющихся в одной тональности…
      Живу, страдаю, ненавижу и люблю, стоя на краю пропасти, имя которой – безумие. А ведь от гениальности до настоящего безумия – всего один шаг… А я? Кто я?.. Ладно, лучше дослушать песенку Элизы и вспомнить о Бернарде Шоу… А женился великий сей муж, если не ошибаюсь, в сорок два года, то есть в моем возрасте, и лишь при этом поте-рял целомудрие… Поэтому и гениальный?!.. Очень и очень сомневаюсь… Исключитель-ный и лично для меня неприемлемый случай…
      Увы, замолкло радио, похрапывали мужики; и она наконец-то пришла, моя прекрасная Елена… А может, я пришел к ней темной, вернее, светлой ночью?.. А со мной и любимый мой Гершвин со своей колыбельной…* В такт нашим ласкам вздрагивали синкопы, а музыканты, устроясь кто куда, продолжали играть, а негритянка пела, зависнув в воздухе

*Имеется в виду колыбельная из оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс».
под потолком, а свет свечей был достаточно ярким, чтоб я мог видеть тело пленившей ме-ня женщины; целовал ее груди, живот, между ног… Желание приходило вновь; и не знали мы устали…
      Едва проснувшись, понял, что жалящее чувство одиночества, мучавшее меня в по-следние годы, вдруг куда-то ушло, испарилось бесследно. Ждал появления Елены. И час-то, слишком часто выходил из палаты курить. Наконец!.. Ее знакомый силуэт показался в дверях коридора и через несколько секунд вся она, уже очень знакомая, близкая, предста-ла пред моим, конечно, восхищенным взглядом.
- Здравствуй, гипнотизер, - явно с радостным видом ответила на мое приветствие и тут же пригрозила пальцем. – Перестань меня мучить, пожалуйста, не даешь мне спокойно уснуть!..
- Извини, я подумал, что ты… ты сама приходила ко мне…
- Ишь, чего захотел!.. Ну да ладно, мой маг, разберемся потом, - лукаво улыбнулась женщина и заспешила по своим делам.
      Как всегда, суетливое утро. Однако не совсем обычное, ибо что-то меня беспокоило, где-то внутри я чувствовал, что должны произойти какие-то перемены. Они не заставили себя ждать. Сперва немного удивился, а потом заподозрил нечистое, когда выздоравли-вающего, но все-таки еще больного Сергея совершенно неожиданно выписали и даже по-торапливали, чтобы скорее собирал вещички.
- Ну вот, - развел руками он, перед тем, как проститься. – Я-то думал, еще отдохну.
- Ничего!.. – сжал в объятиях приятеля я. – Отдохнешь на работе!..
      Вскоре в палате появилась явно чрезмерно озабоченная санитарка, моментально сме-нила постель и принялась мыть пол. А спустя полчаса в дверь, на место Сергея, вошел вновь поступивший больной, как ни странно, опять же знакомый. Правда, знакомство ша-почное, но…
      Итак, новый больной. Родители и вся родня этого молодого человека были весьма влиятельными, в системе торговли работающими и, естественно, довольно богатыми людьми – об этом в нашем небольшом шахтерском городе знали почти все. Самому же Юрию, так звали пришедшего, не было и тридцати. По меньшей мере, раньше слыл до-вольно общительным и приятным парнишкой.
- Интересно, как ты будешь на ней спать, – обратился к нему, имея в виду чрезмерно уж короткую по длине койку для долговязого, почти двухметрового Юрия. – На-верно, надо было привезти свою.
- Что делать, раз такой жердина вымахал? - пожал плечами он, а потом предложил: - Может, пойдем, покурим?
- Что ж, пойдем, - не отказался я, - поболтаем немного.
- Хорошо, хоть остался в своем… - он был в спортивном и дорогом в то время кос-тюме фирмы «Адидас». – В пижаме было бы стыдно и выходить…
      И Юрий угостил меня хорошей, каких ранее не приходилось курить, американской сигаретой, услужливо поднес мне зажженную спичку, прикурив сам, небрежно бросил ее на сырой, видимо, только что помытый пол. Я, наверное, сморщился и формально спросил:
- Что хорошего?..
- Да ничего особенного, - выпустив дым колечками, стряхнул пепел опять же на пол. – Числюсь главным экономистом ремонтно-механического завода, хотя в действи-тельности был и останусь снабженцем.
- В наше время, наверно, непросто...
- Приходится работать головой! – произнес Юрий тоном, будто только этим от рож-дения и занимался, то есть явно заносчиво.
      Я сделал шаг к урне и точным движением послал в ее вонючую пасть только что нача-тую сигарету, уходя, пояснил:
- Терпеть заморских не могу.
- Ну и зря, - преспокойно ответил детина.
      И чего разошелся?..
     А через несколько часов наш высокорослый новичок был отправлен на операцию по удалению гланд, после которой я, глядя не неудобно, с поджатыми ногами лежащего пар-ня, уже жалел его безмолвного и несчастного.
      Да, Сергея здесь не было. Зато были другие, которым я в какой-то мере нужен. Я им, а они мне. И твердо знал, что между нами всеми существует связь, тянется множество не-зримых, все же вполне реальных нитей.
- Раз вы не верите в Бога, - присев на краешек кровати, заговорил со мной наш самый молодой, явно влюбленный Вадим, - то как относитесь ко всякого рода необъяснимым или малообъяснимым явлениям, ну, например, к гипнозу, магии, всяким там экстрасенсам и прочее?
- Хм, - пришлось сильно задуматься. – А что, на твой взгляд, объяснимо вообще, ка-кие в жизни встречающиеся явления ты можешь объяснить мне четко, логично и абсолютно верно? Знаешь ли ты сам, что такое есть воздух, вода, свет, огонь и зем-ля, не говоря уже о таких тонких материях как мышление, чувства людей?.. Увы, не знаю этого и я… И не знает, наверно, никто, ибо каждый будет рассказывать, объ-яснять другим так, как понимает и как видит все сам, но это будет только его субъ-ективное мнение, быть может, совершенно отличное от истинного положения дел.
       Всегда найдется оппонент, человек другого склада ума, который будет спорить и доказывать обратное. Итак, абсолютной ясности в чем-либо не было, нет и быть, увы, не может, всегда найдется человек, готовый доказать, что дважды два есть во-все не четыре, - всеобщее внимание и прикованные взоры мужиков вдохновляли меня. – Чтобы подступиться к вопросам о магии, гипнозе, биоэнергетике, надо прежде всего понять основу этих феноменов, осознать, что мысль – материальна, ею можно принудить другого человека к каким-либо действиям, можно мыслью  ласкать или, наоборот, убить. Самое поразительное и для меня, как писателя, не до конца осознано то, что даже на бумаге изложенные мысли давно умерших людей, сами слова и их музыка, продолжают иметь огромную силу, то есть влияют на соз-нание и подсознание сегодняшнего читателя. Я, к сожалению, не маг и не экстра-сенс, поэтому на эту тему особо-то распространяться не могу, однако уверен, что самые простые, повседневные примеры подобных явлений можно встретить по-всюду, чуть ли не на каждом шагу. Стоит, например, пристально уставить взгляд на чем-то занятого человека и он обязательно это почувствует. Если же так смот-реть на него долго, то раньше или позже он обратит свой взгляд и на вас… Попро-буйте проделать это с женщинами. Возможно, не всегда это показывают, но они прекрасно чувствуют, когда какой-либо мужчина ею восхищен, ею явно любуется, своим взглядом ласкает, а иногда и раздевает.
- Я бы заставил раздеваться их самих, - ляпнул Марат, - и притом всех подряд.
      Тут публика немного ожила, кое-кто улыбнулся.
- Думаю, что даже обладая способностью по-настоящему гипнотизировать, тебе та-кое бы не получилось.
- Это почему же?!..
- А потому что в тот момент вся кровь, то есть все твои силы, все внутренние резер-вы были бы только в штанах!..
      На этот раз все хохотали так, что наш «великий бабник» покраснел, состряпав кислую физиономию, хотел что-то сказать, но тут открылась дверь… и вдруг все изумились, в пять часов вечера увидев двоих: нашего лечащего врача и еще одного «кренделя», оче-видно, хирурга – Марат, конечно, был забыт… Неожиданные визитеры улыбались, с ви-дом добрых парней направились к кровати Юрия… Да, и впрямь сомневаюсь, был бы та-кой чести когда-нибудь удостоен я или кто-либо из нас.
- Ну и как, все в порядке? – с умильными рожами спросили у прооперированного. – Мы созвали консилиум и решили, что не повредит это…ну, продезинфицировать…
      Эти говнюки вели себя так, будто кроме них в палате никого и не было. Вскоре таки ушли. И с минуту стояло молчание, а мне было неловко. За них и за себя… за всех нас вместе взятых.
      И опять, и опять… слишком часто курил. Разумеется, знал, что через несколько часов, закончив дежурство, Елена уйдет домой, в течение дня с которой увидеться и поговорить не удалось. Понимал, что завтра или послезавтра меня, как Сергея, могут выписать, могут дать мне пинка, что, быть может, ее не удастся увидеть и не встретить уже никогда.
      Дверь процедурного кабинета была открыта; я бесшумно вошел. У стола и, казалось, в глубоком раздумье сидела она.
- Это ты?.. – продолжая сидеть неподвижно, тихо спросила женщина.
- Да, конечно же, я.
- Ты бы лучше оставил меня.
      Я молча продолжал стоять.
- Ну, пожалуйста, не надо, уйди… - так и не повернувшись ко мне, промолвила и вся сжалась Елена, - а я позже сама…
      Что она сделает сама?!..
- Ладно, ладно… - оставалось вздохнуть, повернуться и выйти.
      Волнение… и чувство угрызения совести, и внутренняя дрожь… Уставясь в белый потолок, лежал и долго, очень долго ждал. В густой массе тягучего времени…
      Наконец!.. Наконец появилась как сон, как долгожданный свет в ночи!.. Почему-то направилась к Юрию, который, мне казалось, дремал. Поправила ему подушку и, бросив на меня довольно странный взгляд, ушла. Спустя пару минут поднялся, последовал за женщиной и я.
- Радуйся, врач отпустил тебя домой, - и с какой-то натугой, словно выдавливая из себя эти слова, произнесла Елена. – Завтра утром вернешься сюда.
- Но я…
- Как хочешь, - перебила она. – Можешь и не идти… Прости, но мне пора сдавать дежурство.
- Кто мне выдаст одежду? – придя малость в себя.
- Там, где сдал, - лишь пожала плечами, - очевидно, в приемном покое. А теперь не мешай…
      Много-много вопросов... Без ответа, естественно. И оделся, и вышел, и ждал… Потом плелся за ней как пацан, как мальчишка какой. Остановилась… Видно, ждала такси. И решился, и к ней подошел.
- Полагала, что ты уже дома, - с мне знакомой лукавой улыбкой произнесла Елена.
- Я вовсе не хочу домой!.. Я хочу быть с тобой!..
- Ты, наверно, забыл: я, увы, несвободна, - снова стала серьезной, волновалась люби-мая женщина. – Но если хочешь поболтать, приходи через час.
      Сообщила мне адрес; уехала… Я, казалось, лишился рассудка…
      Вручая Елене цветы, в прихожей сразу же услышал хорошо знакомые, всегда вол-нующие меня звуки – где-то рядом, очевидно, в гостиной вдруг ожили и вздрогнули, пе-рекатывались синкопы, пела в ней негритянка и, конечно, горела свеча; твердо знал, что в той комнате, только мысленно, был и что в ней наяву проведу лишь одну, однако самую прекрасную, самую светлую ночь своей жизни.


      Снова серое утро, но любовью согретое, снова больничная палата…
      Перед обедом, как и полагал, пришлось со всеми распрощаться. Настроение было ми-норное. Может, и ни к чему были все мои философствования, высказывания прописных и не совсем прописных истин, ни к чему мой дурашливый тон, чтоб всколыхнуть едва жи-вые, можно сказать, закоченелые умы мужиков?..  Вновь сомнения, сомнения… Но зачем, когда все позади?.. Я – не Декарт, но сомневаюсь, мыслю, следовательно, живу.
      И дорога домой; окутывающая и округляющая все углы, гладкая тишина; и порошил снежок; в голове вновь проснулись недавние, ночью пережитые и ставшие, увы, воспоминаниями сцены.
- Я тебе позвоню, - сказал ей осторожно, все же надеясь, что когда-нибудь…
- Нет! – и ответила строго любимая. – У тебя, дорогой, даже двое детей… И спасибо за все…
- Но за что?!..
- Я сказала, за все, в том числе и за эту чудесную ночь… и за то, что теперь твердо знаю, с мужем я разведусь…
- Но у вас ведь с ним дочь…
- Но на это ему наплевать!..
- Изменяет тебе?..
- Не то слово, - с грустной улыбкой, женщина. – Кобель!.. Сам к тому же ревнив!.. Будь, пожалуйста, с ним осторожным…
- С кем конкретно мне быть осторожным?!..
- Неужели не понял?..
- Кажется, начинаю понимать… Это тот мой знакомый, что вчера поступил!.. Я хочу быть с тобой и я тоже хочу развестись!..
- Нет же, нет, извини… - целовала меня, - и прости, и прощай…
- И прости меня ты… - целовал ее я…
      Вот и все, вот и все.


      Спустя несколько месяцев в городе встретил повзрослевшего, возможно, вновь влюб-ленного Вадима. Увидев, как радушно улыбнулся и тотчас подошел ко мне парень, не вы-держал и спросил у него:
- Ты ответь мне, пожалуйста, может, я зря тогда в больнице так много с вами умни-чал и распространялся?..
- Вы что?!.. Наоборот, с вами так интересно, так приятно общаться! – успокоил меня. – Потом, когда вас выписали, не с кем было даже и поговорить. Некоторые лишь попусту болтали, а некоторые закрылись в своей скорлупе, стали нервными, злыми и скучными.
- Что ж, спасибо, Вадим.
- За что?
- Не знаю, - пожал плечами я, в это время подумав: «Наверное, за то, что слушал ме-ня, просто за то, что ты есть».


                1992 г.