Любовь и окорок

                Новелла

     Весна сменила зиму так стремительно и совершенно неожиданно, как это может случиться только здесь, у полярного круга, что многие, особенно немолодые люди, будто пришибленные мухи, довольно долго не могли очнуться, продолжали ходить в зимних шапках и не решались скидывать фуфаек. А между тем растаял снег и на единственной, даже без названия улочке поселка стояли огромные лужи, к сапогам прилипала густая глинистая кашица. Словом, картина не из радостных, хотя… Что там не говори, а весна есть весна!..
- На дальней стансии сойду… - напевал четырехлетний сын Нади Сальковой, только что накормившей поросят и присевшей чуть-чуть отдохнуть.
- Есть не хочешь, Санек? – и любовно глядела на мальчика.
- Говолил, не месай! - со злобой глянул тот. – Лутсе поставь мне пластинку.
- Противный, - обиделась мать. – Весь в своего отца!
- Ну-ну!.. Все ему рассказу!..
- Слава Богу, не скоро… - поднялась и включила патефон, вышла на кухню Надя.
- Над клысей дома твоего… - подпевал Санька, а в это время одинокая, но редко проливающая слезы женщина мало-мальски всплакнула и принялась готовить ужин.
     В окне мелькнула чья-то тень; в сенях послышались шаги; кто-то несмело постучал в дверь.
- Войдите! – крикнула хозяйка, радуясь случаем хоть чем-то разнообразить свою жизнь.
     В дом вошел молодой и здоровый, облачившись в рабочую, но чистую одежду мужчина, бурильщик нефтеразведывательной экспедиции.
- Привет, Надюша! Вот, зашел, - и поставил у входа рюкзак. - Надеюсь, не прогонишь.
- Нет, конечно, садись… Давненько не бывал!..
- Далеко до тебя добираться. Но сегодня решился, так как у меня небольшой личный праздник, - и несмело уселся, выставил на стол бутылку водки. – Тридцать два года дураку!..
- В тридцать три поумнеешь, - шутливо успокоила, засуетилась женщина, достала банку маринованных грибов. – Поздравляю тебя!.. Ну а это… угости хоть друзей.
- Спасибо, - и был тронут вниманием он, чмокнул Наде в щеку.
     На столе появились такие же, лишь в тарелке грибочки, разумеется, сальце и другая закуска. В это время на кухню явился Санек. Женщина быстро собрала и, пригрозив не мерить лужи, отправила его гулять.    
- Выходи за меня, - вдруг предложил мужчина.
- Мне, конечно, приятно… - покраснела она. – Но!.. Есть очень много «но».
- Я все отлично понимаю!.. – и не думал сдаваться бурильщик.
- Так уж и все?.. Очевидно, забыл, что у меня есть и дочь, что официально я еще не разведена, в конце концов, что я старше тебя на шесть лет.
- То, что старше, меня не волнует, - задумался он. – Собираешься ждать своего?..
- Нет, Боже упаси!.. В тех не столь отдаленных местах, к сожалению, более добрыми не становятся… А ты… какой-то несовременный, ни разу и не поцеловал… Может, поэтому и нравишься мне…
- Раз нравлюсь, значит…
- Пока что ничего не значит!.. Дай мне подумать, хорошо?
- Долго ждав, подожду…
     По рюмке, по второй, еще… Казалось, были все условия и возможность перейти к более близким, чем только приятельские, отношениям, но неожиданно вернулся мокрый, действительно «измерив лужи» Санька; бурильщик понял: тут не до него; и приподнялся, чтоб уйти.
- Нет-нет, пожалуйста, посиди, - шлепнув сына по попке, начала стаскивать с него сапожки. – Сейчас, вот только этого Гулливера уложу…
- Я не хосю спать! – и противился мальчик. – Я грибоськов чосю!..
- Придется мужичка кормить, - снова вставая, улыбнулся гость. – А мне и впрямь пора…
- Ладно, Костя, иди, - согласилась Салькова, подошла и на долю секунды прильнула к нему. – Не обижайся и, как только сможешь, появись.
     С уходом мужчины наступила неприятная, гнетущая тишина.
- Все папе рассказу! – наконец пригрозил «шантажист».
- Ладно-ладно, расскажешь, - не обиделась Надя.
     Мальчишка уже спал, когда в окне опять мелькнула тень; без стука, как к себе домой, вошла немолодая, мощная на вид, с отдышкой Клавдия Ивановна – важнейшая персона на селе, так называемая управляющая отделения совхоза.
- Привет, подруга, вот и я! – заговорила слишком энергичным, будто желая доказать свою пригодность, тоном. – Кажись, давненько не была.
- Да, давно, - подтвердила хозяйка. – Со вчерашнего вечера… Садитесь, попою чайком.
- Мне сегодня младший позвонил, - усевшись, сообщила та.
- И что хорошего сказал?..
- Снова денег просил!.. А я что, дойная корова?!..
- Беда, - снова собрав на стол, присела и задумалась Надя. – И мне, вон, Светку, к матери отправлять.
- Твои пока что сосунки!.. – принялась есть, с жадностью поглощала бутерброды,  гостья.
- Ну не скажите, Клавдия Ивановна, дочь ведь ростом с меня.
- Скорее бы росли умом!.. Который у них появится не раньше к сорока годам!..
     Меланхолично протекали и уходили в небытие мгновения – выпив вторую кружку чая, старшая кашлянула, с достоинством достала портсигар, в предвкушении удовольствия закурила.
- Вернулась бы обратно к нам, - вновь завела когда-то прерванный, не из приятных для Нади разговор. – Сегодня Машка нажралась, пришлось доить ее коров самой.
- Сами доили ее группу?!.. Могла бы выручить и я.
- Вот-вот, пожалуйста, выручай.
- Меня, Клавдия Ивановна, вполне устраивает работа экспедитора, по меньшей мере, нет проблем с продуктами. Денег мне хватит на всю жизнь и тех, заработанных раньше. И потом… может быть, выйду замуж за Костю. Кстати, сегодня мне посватался.
- Какой там, к черту, еще Костя?!.. Не с твоим-то характером замуж!.. Кроме того, прости, любишь ты, Надька, мужиков!..
- На шею никому не вешалась, - и пожала плечами хозяйка. – Полагаю, не хуже других!..
     Тут Клавдия Ивановна закашлялась; рука, держащая почти докуренную сигарету, вздрогнула; на стол, вернее, в чистую тарелку упал, рассыпался, как рассыпаются надежды и мечты, серый невзрачный, но стерильный пепел.
- Фу, гадость какая! – кряду два раза затянулась и туда же, в тарелку, зажала окурок она.
- Надо бросать курить, - лишь сморщилась и пододвинула ей пепельницу Надя.
- Да, наверное, надо, - тут же достала пачку управляющая, задымила опять…
     А лето наступило знойное, сухое. Рябящую поверхность обмелевшей, рядом с селом протекающей реки давно не рассекали быстроходные моторные лодки; Надю Салькову охватила меланхолия и нежелание что-либо делать.
- Где ж твой бурильщик, а? – в очередной раз заходя, спросила Клавдия Ивановна.
- Появится, - тяжко вздохнула та. – Может быть, заболел, а может, и перевели в другую, более дальнюю от нас буровую.
- Да, не можешь ты, Надька, без них… Кстати, на днях к нам приезжает Лобов, твой непосредственный начальник.
- И что он тут забыл?.. – с недовольством спросила хозяйка.
- Делать бабнику нехрен! – усмехнулась гостья. – Ну а если серьезно, то принимать его тебе. Пригласишь на обед и так далее. Вероятно, останется на ночь…
- Вы что, мне, может быть, и лечь под этого хмыря прикажете?!
- Не скажи!.. Он очень-очень интересный и потешный малый! А лечь… Валере это ни к чему, может только потрогать, не более!..
- ?..
- Уверяю, давно импотент!..
- Интересный, потешный и, наверно, вонючий козел.
- Начальство надо уважать.
- Ладно-ладно, уважим, - спокойно согласилась Надя.
     Тоска; осточертевшие, часто от водки потемневшие и вечно чем-то озабоченные лица; дочь далеко, у матери; можно сказать, одна; только капризный и противный, весь в папашу, Санек…
     Спустя неделю поздним вечером, сын в это время видел сны, в дверь кто-то громче, чем обычно, постучал; в предчувствии чего-то нехорошего Надя невольно встрепенулась, бросилась открывать.
- Добрый вечер, подруга! Пожалуйста, принимай гостей, - вкатилась Клавдия Ивановна, за ней переступил порог плешивый, невысокого роста мужчина, начальник ОРС-а Лобов. – Вы, надеюсь, знакомы.
- Разве такие люди могут помнить всех в глуши торчащих подчиненных? – улыбнулась хозяйка, глядя гостю в лицо.
- А вот и да, Надежда Григорьевна, - поцеловал ей руку он. - Вас я запомнил хорошо!.. И приготовил небольшой презент, - вручил коробочку с французскими, конечно, недешевыми духами.      
- Ого!.. – аж раскраснелась, растерялась та. – Мне таких никогда не дарили…
- А тут, чтоб вас не объедать, - открыв огромный саквояж, принялся выкладывать на стол бутылки с разными напитками, банки, свертки со всякой, в то время дефицитной снедью.
- Вы, я вижу, надолго, - едва слышно сказала, была совершенно ошарашена Надя.
- Ты, голубка, не дрейфь! – властно вмешалась управляющая. – Бери в руки штурвал и вперед!..
- Да-да, давайте перекусим, - уже осваивался гость.
     Очень приятно посидели; выпив бутылку коньяка, немного расслабились, непринужденно поболтали. Однако Клавдия Ивановна ушла – между немолодым мужчиной и одинокой женщиной на несколько минут установилось неуютное и даже отчужденное молчание.
- Ну что ж, наверно, отдохнем и мы?.. – наконец отряхнулась, начала прибираться Надя.
- Наверно, - пожал плечами гость.
     Короткая белая ночь. Хотя сквозь шторы пробивался свет, легли далеко за полночь. Но ни один из них не спал – обняв сопящего и тепленького Саньку, Надя отлично слышала, как за стеной ворочается и вздыхает, возможно, от чего-то мучается он, немного странный человек. Обеспокоенная женщина поднялась с постели, накинула халат…
- Как хорошо, что ты пришла! – обрадовался к этому времени уже перешедший на «ты» Лобов. – Бессонница – мой самый страшный враг.
- Почему-то не спится и мне, - ей стало жаль его, такого несчастного, будто чем-то обиженного, и очень жаль себя, одну, казалось, никому ненужную; и женщина присела рядом, на краешек дивана гостя.
- Может, шампанского?.. – неожиданно предложил он.
- А вы что, алкоголик?.. – добродушно спросила она, наклонясь, чтобы встать.
- Нет-нет, останься, нет!.. – вдруг подскочил и повалил, и крепко-крепко обнял, и начал с пылом целовать. – Ты самая красивая и самая желанная из всех!.. В шампанском у меня купаться и окорок есть будешь, только стань, умоляю, моей!..   
     Прерывисто, с трудом дыша, она лежала неподвижно, а Лобов все сильнее распалялся; и Надя нанесла единственный, как ей казалось, сокрушительный удар:
- Но вы… вы, к сожалению, не можете…
- Все, Надюша, могу!.. – не растерялся, действовал мужчина. – И сейчас докажу!..
- Ради Бога, не надо!.. – и когда он вошел, наконец поняла, что ее как последнюю дуру надули. И руки сами поднялись и обвили горячую шею, и с отвращением к себе осознала, что ей чертовски хорошо, и вот-вот будет лучше…
     Через четверть часа, услышав мерное дыхание Саньки, женщина съежилась, ей стало очень, почти невыносимо больно; и слезы потекли ручьем…
     Одна; всегда совсем одна.

                1992 г.