Беконечность

«Потому что в голову его взошло сердце и там билось над глазами».

Мне казалось, что внутри меня происходит что-то. Физическое. Как будто зрело какое-то существо. Это существо не было лучше меня, но оно было другим. И мне казалось, что эта личинка ждала с рождения какого-то приказа, чтобы начать делиться. И что через какое-то время она прорастет через то, что было мною, или то, что я считала, что было мною, высохнет и я перестану думать, говорить, писать о себе в третьем лице.

Я наплевала на все свои дистанции, планы, обязательства, пошла в магазин и купила новогодней ерунды. Я перестала крутиться как щенок, бегающий за своим хвостом и бубнить под нос: «Я все успею, все успею, все успею». Все кусочки моей памяти, летающие в голове, сели как снегири на обледеневшей ветке из моего сна и сказали: «Твой дом – это то, что тебе предшествовало. Это тысячи людей, которые знают тебя как проекцию себя».

Твой дом открывается как волшебный чемодан с новогодними игрушками, львами и зайцами. В нем принимает гостей зима, топят камин. Еж,  лиса и несколько гномов несут по завьюженной тропинке рождественский пирог, где-то звенят колядками и собирают падающие звезды. Этот дом легко потерять. А теряя дом – остаешься голым посередине абстрактной пустыни и падаешь на колени в просьбе вернуть хоть что-то. Но она неумолима.

Холод никуда не делся. Он за спиной. Он улыбается и ласково щекочет: «Посмотрим, Малыш, насколько тебя хватит». И мне страшно, как я продолжусь. Как будет завтра, послезавтра, через год. Ведь сказать себе, что жить нужно «Так» - просто. И даже просто пожить месяц-два «Так». «Так» - не падая. «Так» - понимая ответственность каждой своей секунды.  Как все мы знаем, что правильно, но ничего не предпринимаем. Но сложно представить, что  «так» - это на всю оставшуюся жизнь. Но я знала, что если выстою – если буду бежать и не поверну, если буду каждый день держать себя в руках, если это станет моей системой жизни - то смогу полюбить себя. Как любила бы и восхищалась другим человеком: юным, цельным, здоровым, красивым, бесконечным. И мой дом не исчезнет. Они меня не оставят.

Я побежала. Было холодно. Я встала и побежала.

Не потому, что я спортсменка, а потому что не было больше сил.

Каждую ночь падаю, каждое утро подымаюсь. Я ждала, что наступит такое состояние, в котором не нужно больше этим заниматься. Но сегодня поняла невозможность. Бесконечность.

Бесконечность – это не свобода, это ежедневная битва. Как маятник. Этой битвой мы заполняем абсурдность существования.

Я поняла, что все поняла неправильно. Я бежала навстречу солнцу, просто бежала и пыталась найти выход. Отступила смерть, но не пришла жизнь. Пришел долг, дела, желание создавать теплое, но жизнь все еще оставалась в тех годах, где я не задавала себе глупых вопросов. Она осталась на берегу геленджикской бухты, провожающей в море диск солнца, как парусник контрабандистов. И не потому, что я там была счастливее, а потому что там была Я. Именно та Я, по которой я скулила, и не могла вернуть.

«Когда мир создавали сетью».

Всю ночь была гроза. А мне снилось снова, что я спешу на самолет, покупаю билеты, еду на вокзал. Иногда кажется, что мне не снятся другие сны. Или я о них забываю. Спешить в аэропорт. Куда-то ехать. Вот и все. Между этой суетой во сне редкие просветы, когда ты просыпаешься среди ночи и комнату озаряет свет молнии.

Я осудила всех. Всех, всех, всех. Осудила своего папу, свою маму, их обоих, свою бабушку за то, что она не знала наизусть Есенина, свою другую бабушку за то, что видела ее три раза в жизни.  Свой город за то, что он меня наполнил чем-то, чему я не могла дать название. Море за то, что оно меня не излечило. Советский Союз за то, что он закончился за год до моего семнадцатилетия. Российскую Империю за то, что она уничтожила Кавказ. Кавказ за то, что я была ему чужой, как ни скреблась, ведь другого места на всей планете у меня не было. Мертвых за то, что они все видели и ничего не предпринимали и даже песню «Ты слышишь, море», которая сидела внутри как затаившаяся бомба.

Конечно, я осудила Бога тоже. У меня к нему был огромный список претензий. За свое перманентное убожество, за слабость, за страх, за невозможность причалить к берегу.
Но я побежала. Не от спорта и не от радости. От отчаяния. И пока бежала, а потом покупала груши, я все поняла. Я поняла, что слаб осуждающий. И что право время. Оно на меня смотрело смешливыми глазами. «Прости». Но мне казалось, что этого так мало, чтобы разбить свою хромую лодку.

Море. Над ним дымка, свет. Свет перебирающей секунды ряби. Это не отблески – это жар, который поднимается в солнечный день и отправляет тебя в такие дали, мечты и высоты, что возвращение равносильно смерти.

Обледеневшие ветки шиповника на фоне белого-белого снежного воздуха. Снежной долины, словно из картины Брейгеля. Маленький мальчик в черкеске с дедушкой собирают красные ягоды. «Адыги верили в то, что души предков живут в траве и деревьях», - говорит голос за кадром документального фильма. «Не рви траву», - говорили они. «В ней усы твоего деда».

Я видела эти ветки. Господи, где же я видела эти ледяные ветки на белом-белом полотне мира? Они мне только что снились. Мой белый сон с ледяными ветками за окном. Все соединилось.

В этот момент сильный порыв ветра почти сбивает меня с ног.

«Господи, никто не виноват».

Море накрывает меня с головой и я таю.

Во мне текут тихие слезы, но я их почти не знаю, потому что свет пронизывает все миры, все времена, все души. «Никто не виноват». Я остаюсь в нем. За столом, где я писала в полумраке геленджикской квартиры, в бостонском кафе за чашкой Латтэ, в театральной библиотеке Петербурга и синем полумраке Александринки. Танцуя вокруг стола в Краснодаре. В парке дворца Топкапи,  вбирая каждую точку на горизонте бухты Золотой Рог. Во всех мирах, до и после меня.

Когда мне становится грустно, я перелетаю в мой город. Хожу по его улицам, смотрю на осенние листья. Иду в лес или сажусь на камень. Подо мной бухта, над ней Мархотх. Это не ностальгия. Это связь. Мне не о чем скучать, но ничто и нигде не дает мне этой боли и слабости. Нам кажется, что мы отрываемся в небо, но с годами мы все больше прорастаем.
Если голос чувствует рядом океан, следуй за ним. Ты не знаешь, какими путями поселилось это внутри. Но оно живо. Оно есть. И оно говорит.

Их ангелы не научили письменности и математике, агрономии и архитектуре, но они помнят Прометея. Их не научили быть выше бога, а нас – да. Чтобы мы бежали за собой от рождения до смерти проклиная и любуясь, но не находя пристанища.

Они не покидали рая.

Мир стал однообразно отчаявшимся. Мы с трудом находим тему для разговора. Ангелы, научившие людей письменности, искусству и деньгам, победили. Вперед пути нет, есть путь только назад. Вспомнить все.

«Честь и добрые дела». «Напэ и псапэ». Этим чаши весов над нашим ежедневным падением и воскрешением  уравновешиваются.

Псытха – «бог-дух». Они знали его задолго до нас.

В каждом отчаянии, в каждой слезинке я больше не ищу вины, я просто опускаюсь в эти места, словно улыбающийся прозрачный ветер, который смог прожить все те жизни, от которых я отказалась. И этот всезнающий ветер вероятностей заказывает себе в маленьком стамбульском кафе пахлаву, целует камни Константинополя и говорит им: «Я слышу вас», а потом, оставив несколько лир на столе, взрывается вверх, зависает на орбите и видит все-все-все. И это прекрасно. Потому что в каждом падении есть схема лечения. И всегда была.
В моей памяти появились люди и я была им рада. Они прорывали теплыми руками паутину, доставали меня и наливали чай. «Сколько за столом посидел, столько в раю побыл», - говорила бабушка.

Девяносто второй перевалил через край, как забытая под самоваром чашка. Он во мне больше не скулил. Не лаял. Я помолодела. Мне это сказали несколько человек. Даже более. Несколько человек меня не узнали, включая собственного стоматолога. Мне было семнадцать. У меня были те же проблемы, те же мании. Но время пошло. И я знала, что теперь буду стареть вся вместе, а не по отдельности. У меня впереди была целая жизнь, в которой нужно было немножко похудеть, слегка подкачать мышцы ног. Но это были приятные глупости.

Я знала, что завтра встану утром и побегу по влажному воздуху, потом обольюсь ведром ледяной воды,  буду пить кофе и рисовать.

Я больше не была кем-то, кто мог ездить равнодушно по встречной полосе и радоваться ужасу сидящих рядом спутников. Мне больше не казалось, что я мужчина, выплавленный из стали. Я больше не была кровавым месивом кричащих мышц и костей, перебинтованной мумией, оболочкой со светлыми вьющимися волосами и лицом старухи. Меня не стала больше пугать смерть, но захотелось узнать жизнь.

Этот могильный холод, который начинался от пальцев рук и переходил через все тело на корни волос, это была запущенная расплата, растянутая на двадцать лет, пока совершенно не осталось горла дышать.  И я благодарна всем, кто давал мне путь.

Мне тяжело. Но скоро я привыкну.

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто».

Бесконечность.

Мы действуем без делания. 8 декабря. Мое число. И мое время. Соединение.

Я поставила диск с арфой. Она залила до краев небом.

«Она была мертвой. Ее целовал принц, но поцелуи не могли расплавить лед, сковавший душу. Ей пели птицы, и что-то говорили звери, но она уже не могла их слышать. Ей были противны звуки и шорохи мира, она себя знала посередине пустыни, не имеющей тела и пола, прекрасной и вечной как Вселенная. Ее с жизнью соединяло все меньше и меньше нитей, оставшиеся она перерезала маленьким перочинным ножиком, понимая их бессмысленность. У нее в живых осталась только память, так как в настоящем ее уже не существовало. Но она захотела вернуться. Она взяла память и начала вспоминать самое теплое, самое простое из своей жизни. Она вспомнила запах цыплят, крики чаек над морем, вкус виноградного варенья и тепло стенки, прогретой печью.  Она вспомнила, каким был на ощупь ее шерстяной костюм с красной розой, и даже шероховатость красной помады на губах. Дождь, падающий на стеклянную крышу. Дождь, падающий сверху. Дождь. Ночной дождь. И она пошевелила одной рукой, потом второй, потом пальцами. Откуда-то изнутри пронеслась стрела, как зеленая ветка, раздробляющая скалы. Она вспомнила, что можно плакать. Из нее потекли слезы жалости к себе, а потом жалости ко всему миру. С каждой вспомненной мечтой от руки или уха отваливался кусочек камня. От нее отвалилось много килограммов, даже центнеров.  Она сняла свое лицо как маску, повернулась и увидела испуганные глаза принца. Но это уже совершенно другая история».

Я остаюсь в этом свете.

Ангелы, мертвые, реальность, времена - все это существует в Сегодня. Параллельно нам.

Мы все любим друг друга, только забыли об этом. Мир создавали сетью.

Рай и Ад на земле.

А после – сокровища воспоминаний…