В больнице. история одного дня

           САТИРИЧЕСКИЕ ЗАРИСОВКИ О НРАВАХ ГОРОДСКОЙ БОЛЬНИЦЫ.
Я расскажу вам о первом дне моего пребывания в городской больнице. Впрочем, остальные дни были похожи на этот. И в течение всего времени моего нахождения здесь меня не покидало чувство абсурдности, происходящего вокруг, Оно появилось уже с первых минут моего «заключения» в больничную палату. Поместили меня в палату № 1. «Палата интенсивного наблюдения» - прочитала я название на табличке белой деревянной двери. И сразу же сделала для себя вывод: «Боже мой, так значит, я тяжело больна! И мое дело – дрянь?!»
 Светлая длинная палата, казалась, была пуста. Не сразу я заметила среди ряда аккуратно застеленных пустых кроватей бледную старушку. Она полулежала в глубине комнаты на постели с высоко поднятой подушкой. Её личико напоминало испеченное яблочко, щуплое полуиссохшее тельце было закутано в теплый фланелевый халатик, а головку покрывал чистенький ситцевый платочек. Моя соседка оказалась словоохотливой собеседницей. После традиционного приветствия она сразу же доверительно сообщила мне: «На днях мне отрезали грудь…». Это окончательно меня добило. Меня охватил ужас. На глаза навернулись непроизвольные слезы.         «Неужели, это ждет и меня?» -подумала я со страхом. «Нелепая случайность и молодая жизнь загублена. Надо что-то предпринять» - лихорадочно билось в мозгу. «– Не дамся!» – мысленно отбивалась я, уже представляя как в фильме ужасов, тянущиеся ко мне руки злорадно ухмыляющихся  сестер, волокущих меня на операционный стол.
Я бросилась из палаты. На пути мне встретился лечащий врач, крупный рыжеволосый мужчина с насмешливым взглядом  бледно-голубых глаз. Он успокоил меня: «К сожалению, все места в обычных палатах заняты. Поэтому вас пришлось поместить в эту палату.»
 «Могли бы заранее предупредить», - подумала я осуждающе, но промолчала и только вздохнула с облегчением: все оказалось  гораздо проще, чем я предполагала.  И действительно, мест в палатах не хватало. Во всех коридорах стояли койки с больными. Я насчитала около 20 коек. Жизнь пациентов протекала на виду, нередко вызывая целую палитру разнообразных чувств у проходящих мимо людей – от неловкости до осуждения и брезгливости, от любопытства и до острой жалости.
Но тут подошло время кормления. Я не взяла из дома кружку, наивно полагая, что посуду выдадут в больнице. В ответ на мою вежливую просьбу няня раздраженно заявила: «Кружек у нас нету! Все кружки на руках!». Перловая каша была сухой. Но запить ее было нечем. Я робко напомнила на кухне о кружке. И тут вместо ожидаемого извинения, на меня яростный поток негодования обрушился. Няня, все более распаляясь, возмущалась: «Ну что это за больные пошли! Являются в больницу и кружку не думают взять с собой!» Больше, сами понимаете, чтобы сохранить свою нервную систему перед операцией в покое, с подобной просьбой я уже не обращалась.
Хорошо, живу я рядом с больницей. Сообщила я по телефону родным о своей жажде и к вечеру кружка мне была доставлена. «Повезло еще, что хоть халат не забыла взять и тапочки захватила», - думала я, припоминая  наивные уверения мамы: «Да зачем они тебе? Вам все там выдадут» . Даже вспомнила она при этом старые добрые  времена: «Свои халаты и приносить-то запрещалось». А соседка моя – бабуля, такой же, как моя мама, доверчивой оказалась и так в галошах, в которых из своей деревни притопала, и ходила все время.
Знакомого я одного тут встретила. Насколько помню, он был шофером какой-то из школ. Здесь он ухаживал  за своей больной  женой. Вместо положенного к выдаче по всем правилам белоснежного медицинского халата, преданный муж ходил по отделению в старом застиранном женском халатике, накинутом на его мощные плечи, который развевался у него за спинной,  как бурка.
И на следующий день, мне тоже пить не дали. «Новенькая вы, - говорили мне – на вас еще не варили компот», с удивлением выслушивала я нелепое объяснение. Только на третий день я вышла из «разряда новеньких». Кормление всегда на два часа растягивалось. Принесут,  бывало компот, а раньше, чем через час – полтора другой пищи не жди. Или наоборот: давишься сухой кашей, а чай только через час тебе доставят.
 Заметила я, что особенная забота проявляется здесь о том, что бы пациенты долго по утрам не спали. И не дай бог, чтобы не вообразили себе, будто они на курорте каком, в санатории отдыхают. Для этого избран был здесь изощренный, хотя внешне прикрытый гуманными соображениями, способ. В 6 часов утра дежурная сестра являлась, громко стуча каблуками. Она включала свет и ставила градусники. Затем в палату с громким воплем врывалась няня, упиваясь своей мимолетной властью и, куражась над беспомощными людьми, она сердито отчитывала нас за спертый воздух в комнате. Расшвыряв шваброй по углам мусор, она стремительно удалялась. От ее крика, даже тараканы в испуге разбегались. Сердитый ее голос прокатывался затем дальше по коридору, наводя ужас на пациентов. После такой уборки тараканам, конечно же, жизнь раздольная. Упитанные они и быстро размножаются. Несмотря на то, что палата наша считалась самой чистой в отделении, пищу приходилось завязывать в целлофановые пакеты, а кружки переворачивать вверх дном. Моя соседка плотно прикрыла на ночь свой стакан с водой бумагой, сверху придавив грузом. Так он, подлюка, таракан я имею в виду, ухитрился-таки залезть в стакан и плавал утром в воде к верху брюхом. Некоторые больные даже находили развлечение в охоте на тараканов.
Надо сказать, что няни и сестры относились здесь к пациентам с такой злобой и неприязнью, как будто перед ними были не страждущие помощи люди, а личные враги. Конечно, я соглашусь с вами, в каждом правиле есть свои исключения. Встречаются, наверно, и среди медперсонала добрые и отзывчивые, и сочувствующие больным. Чего на свете, как говорится, не бывает. А пациенты были запуганные какие-то, робкие. Вели они себя вежливо и никаких особых привилегий или особого обхождения себе не требовали, как обычно, это встречается в других больницах и с обреченной покорностью переносили все тяготы больничной жизни.
Старушка из моей палаты религиозная и боязливая такая попалась. Со всеми ласкова была и боялась кому-нибудь перечить. Всем она старалась угодить и сказать ласковое слово. Называла сестер и нянь не иначе, как сестричка, Петровночка  и так далее. Все у нее были, на манер Манилова, предобрейшие, прелюбезнейшие и наиприятнейшие люди, даже самые по-моему мнению, грубейшие и наизловреднейшие из них. И меня она поучала. В общем учила жизни: «Не возмущайся мол, а то, - говорит – не выкарабкаться нам отсюда». Часто она молилась: «Пошли, господи, разум нашим врачам, вразуми их господи. Вынеси нас, господи, отсюда живыми и здоровыми». Зевая,  крестила  рот.  Чтобы сестер задобрить, этот «божий одуванчик» им подношения мелкие делала. То конфетками угостит, то яблочки подсунет. Сестры «дары» эти, не морщась, принимали, поражая меня всякий раз своей мелочной алчностью.
Но вот вскоре после уборки начинался утренний обход врачей. Летящей походкой, удивительной при некоторой грузности фигуры, в палату вбегал наш лечащий врач. За ним следовала свита сестер. Он торопливо расспрашивал больных о самочувствии, уже оборачиваясь в дверях, дослушивал жалобы и, бросая на ходу краткие указания своей свите, исчезал. Сестра семенила следом, на ходу делая пометки в блокноте.
После завтрака начинались «экскурсии», в  несколько потоков. В комнату извиняющейся походкой, бочком входил седой крепенький старичок, преподаватель медучилища. За ним впархивала стайка веселых, здоровых девчат. Преподаватель удобно усаживал себя и закинув ногу за ногу, обычно начинал свою лекцию так: «Сегодня мы поговорим о следующем аспекте…» Тут он делал многозначительную паузу и… углублялся в историю медицины. Он бесконечно долго теоретизировал и давал наставления «юным докторам», как он называл своих воспитанниц. Время от времени он иллюстрировал свой рассказ больными в палате, которые ощущали себя при этом подопытными.
В течение всего дня бесконечным потоком шли посетители. Они заваливали больных продуктами, соревнуясь друг с другом в их количестве и стоимости. Желая проявить свое сострадание к больным, они заставляли их часами стоять на сквозняке в приемном коридорчике, поднимали их с постели во время «тихого» часа. Иным больным даже нравилось такое внимание и повышенный интерес к их особе. Им беднягам, может быть, за всю жизнь столько внимания не оказывалось. И они чувствовали себя героями дня. И нарочно преувеличивали в рассказах свои страдания и боль, вызывая притворно сочувственные охи и ахи близких.
В кутерьме дня незаметно подкрадывался вечер. За столом дежурной сестры привычное место занимал сын одной из них. Он учил уроки под строгим надзором матери. Или делал вид, что учил, вызывая сочувствие больных. Проходил час, пролетал другой, а задачка не двигалась с места. Наконец, один из пациентов, разжалобленный мученическим видом «великого математика» приходил к нему на помощь. Они громко разбирали условия задачи и наконец к всеобщей радости и облегчению решали ее. Сразу же начинал вздыхать и охать тучный старик, лежавший на диванчике в проходном коридоре. Усиливающаяся боль сбрасывала его с дивана и, схватившись за поясницу и издавая громкие и жалобные стоны, он расхаживал по коридору. При этом он напрасно заглядывал в лица проходящих собратьев по несчастью, любопытствуя увидеть в них сочувствие, и бросал бесполезные умоляющие взгляды на дежурную сестру. Сестра была неумолима. Лишь после неоднократного штурма она сдавалась и делала старику обезболивающий укол.   После укола   старик засыпал.
В роли просителей лекарств и уколов выступали и другие больные, делая традиционные подношения сестрам.. На смену этому старику, которого поместили, наконец, на освободившееся место в палату, по вечерам на диванчике стала собираться «банда» доминошников. Были они горласты  и с таким остервенением и оглушительным треском ударяли костяшками домино о стол, что заставляли вздрагивать и морщиться всех окружающих.
Напрасно вы думаете, что ночь приносила покой страждущим. Я думаю,  наоборот, как раз ночью жизнь отделения вступала в свою кульминацию. Шумно хлопали двери, на кухне оглушительно гремели посудой, истошно кричал маленький мальчик, шаркали в туалет больные, резво «цокали» каблучками снующие сестры. По ночам звучали «соловьиные трели» «божьего одуванчика». Ее храп леденил душу. Иногда она разнообразила его воплями «Караул!» или «На помощь!». Ее вопли будили меня, я вскакивала в испуге и дико озиралась по сторонам. На следующее утро с головной болью я отправилась на операцию.