Рыбы

Фамилия несла потаённый смысл. Близнецова….  И знак рыб, который она увидела в десять лет, наткнувшись на рисунок в журнале, приготовленном на растопку, - оказался её знаком: две узкие тушки безразлично смотрели в разные стороны. Они хотели расстаться, уплыть. Каждая – за своей судьбой. Но были навечно связаны. Два близнеца, пара, обречённая на общую жизнь.

Она была единственной дочерью. Имя Галина тоже мучило неудобностью, потому что звали её – Галка. Она ненавидела этих заполошных птиц, которые могли жить только стаей, громко кричали с раннего утра и совсем невыносимо – в сумерки, устраиваясь с ночлегом на корявых сучьях старых вязов.

Она смотрелась в тусклое зеркало старенького трюмо. Стекло корёжилось, повторяя её ужимки, и тоже подтверждало: галка, Галка! Чёрные смоляные волосы, худое тело, в отсутствие птичьих перьев и пуха – синюшное и неестественно вытянутое, с несуразно тощими руками и ногами. Она накидывала покрывало, закрываясь целиком, оставляя лишь огромные карие глаза, и мечтала жить без зеркал, где-нибудь в жаркой сухой пустыне, разглядывая в мареве дальние караваны и навсегда забыв о прежней жизни.

Утром мать доила корову, гремела в сенях ведром, громко и тяжко вздыхала, шикала на кур. Галина просыпалась, опускала ноги в валенки, шла за занавеску возле печи, пристраивалась на горшок, потом умывалась, громко хлопая штырьком алюминиевого рукомойника.

Соседка тихо стучала в дверь, мать наливала ей в бидончик парного молока, отсчитывала десяток яиц. Серафима клала на стол деньги, оглядывала Галину, спрашивала, прищурясь:
- Дочку-то кормишь? Глянь, немочь какая….
Мать сердито ворчала:
- А твоя-то кадушка чем лучше? Моя – тонкая кость, вся в отца. В город отправим, бухгалтером будет. Или учителкой.
- И то правда. Тяжельше ручки  ей не поднять будет. Али ещё какого предмета.
Серафима противно хихикала, а мать замахивалась на неё полотенцем:
- Иди уж отсюда, ехидна! 

Отца не было весь день. Он уходил в шесть часов в колхозную мастерскую, где работал механиком, и появлялся поздно вечером, молча ужинал, читал газету и ложился спать.
В школе Галина стала отличницей. Мать гладила её по голове тяжёлой рукой и утирала краешки глаз передником:
- Вот умница моя. Уедешь из деревни. Не твоя доля – коровам хвосты крутить.

Пятёрки давались трудно. Приходилось сидеть над учебниками часами, запоминая наизусть целые страницы. Подружками так и не обзавелась, и даже в старших классах не бегала на танцы в клуб, а шла в библиотеку за две улицы. Она по-прежнему стеснялась своей худобы и высокого роста. К этим несчастьям прибавилась вдруг выросшая за одно лето грудь, а к десятому классу лифчик стал третьего размера. Ей казалось полным уродством это выпуклое и неудобное приложение к фигуре, она опускала узкие плечи, сутулилась, носила бесформенную вязаную кофту поверх школьной формы. На выпускной сама сшила закрытое платье с воротником-стойкой, а сверху накидку-пелерину, как увидела на фотографии в книжке по истории, где девушки-бестужевки с косами через плечо, серьёзно и напряжённо смотрели в объектив.

Учиться она хотела, из деревни хотела вырваться – ещё больше. Она просчитала свои шансы, и остановилась на пединституте, куда конкурс не очень велик, а из всех факультетов выбрала биологический. Экзамены сдала хорошо, дождалась зачисления, устроилась в общежитие и поехала домой. Мать ахала и плакала, отец сдержанно похвалил и пожал ей руку. Серафима первой прибежала с поздравлениями, но зависть скрывала плохо, мать после её ухода мела веником крыльцо и бормотала какие-то приговорки, а горницу брызгала святой водой.

На биологическом учились, в основном, деревенские. В большом сибирском городе для выпускников выбор был обширный: физики и лирики поступали на соответствующие факультеты, сбивались в свои компании, следовали моде. Галина и в студенческой жизни держалась особняком. Зубрить приходилось много, но тренированная память не давала сбоев, троек в зачётке не было. Из деревни присылали картошку и сало, варенье и мёд. Девчонки в комнате подобрались такие, что в душу не лезли, жили вместе, но – параллельно, интересами не пересекаясь.

На четвёртом курсе Галина начала серьёзно думать о том, что если не выйдет замуж, то отправят её по распределению опять же в какую-нибудь глухую деревню и придётся ей повторить судьбу сельских «учительш», когда с утра – корову подоить, свиньям корм задать, а вечером – топить остывшую печь, кормить детей и корпеть над тетрадками, ожидая мужа-тракториста. Она по-прежнему ощущала себя «галкой-палкой», как дразнили её в школе, не веря заинтересованным взглядам, которыми иногда провожали её старшекурсники. Но особого страха тоже не испытывала, потому что уже два года за ней ухаживал Николай из политехнического, поздравляя с каждым праздником: на восьмое марта – букетик мимозы, на Новый год – коробку конфет. Они ходили в кино, гуляли по старому парку в центре, плавали на смешном речном трамвайчике.

Про себя она звала его – Урфин Джюс. За длинные прямые волосы серо-пыльного цвета и будто вырубленное топором лицо. Он, словно верный солдат, стоял на посту под её окном, ожидая, когда она выйдет на запланированную прогулку. У Николая было одно веское преимущество перед возможными ухажёрами: собственная комната в коммунальной квартире. Несколько лет назад умерла его старая одинокая тётка, завещав ему главное нажитое – комнату и возможность прописки в городе. Когда Николай сообщил Галине об этом, краснея и запинаясь, между слов обозначив свою надежду на возможный брак, то она попросила в следующие выходные показать ей жильё.

От общежития они проехали несколько остановок на трамвае, оказавшись в самом центре купеческого сибирского города, где бревенчатые вековые дома соседствовали с панельными и кирпичными новостройками. Квартира оказалась в каменном двухэтажном особняке, зажатом между стеклянным аквариумом-гастрономом и безликой серой государственной конторой. «Скоро пойдёт под снос», - отметила про себя Галина и улыбнулась Николаю, слегка сжав его руку, на которую опиралась. В подъезде со стёртыми ступенями пахло кислым, оконный проём затянут серой сеткой застарелой проволочной  паутины. На дверной панели – шесть звонков с номерами комнат. Коля открыл своим ключом и пошёл впереди по длинному тёмному коридору. Комната оказалась длинной и напоминала вагончик. Зато – высокий потолок с лепниной по углам и  арочное окно, которое выходит во двор, заросший липами. 

Галина сразу представила на широком подоконнике фикус с глянцевыми листьями, белые  капроновые шторы, а на круглом столе скатерть с вазой «под гжель». Все мечты о семейной жизни были именно такие: сочетание синего с белым. И всё это увиделось так живо, что она повернулась к Николаю и сказала деловито: «Перед защитой диплома – поженимся. В апреле, на пасху». Ещё в детстве, из каких-то шепотков матери с соседками, застольных разговоров, она твёрдо усвоила, что замуж надо – либо на пасху, либо на осенний спас. Только тогда жизнь будет богатой и гладкой.

В разговорах «про любовь», которые постоянно заводили девчонки, она участия не принимала. Считала, что кино и книжки – отдельно, а жизнь – отдельно. Больше всего она любила «Унесённых ветром», чувствуя, что сама, как и Скарлетт, могла и убить и обмануть, если бы речь шла о защите своего, собственного. Как-то в библиотеке наткнулась случайно на альбом художника Дали. Картины потрясли, она запойно прочитала всё, что могла о нём найти. И для себя вынесла и глубоко спрятала замечательное имя – Гала. В мыслях она звала себя теперь только так, избавившись от образа деревенской склочной птицы по имени галка. Владея этой внутренней тайной, она как-то распрямилась, даже внешне. Пышные тёмные волосы старалась укладывать как на фотографии спутницы и музы художника. И даже осмелилась купить блестящий патрончик тёмно-бордовой помады, которая очень подошла к смугловатой коже и карим глазам. Николай смотрел на неё восторженно и считал дни, которые оставались до означенного дня бракосочетания.

Свадьбу они устраивать не стали. Деловито и быстро расписались, Галина отнесла свидетельство о браке в деканат, предоставив туда же справку о прописке в городе. Благодаря отличной учёбе и безупречному поведению,она получила свободное распределение, то есть могла распоряжаться полученным образованием по собственному усмотрению. В школе Гала работать не хотела. Посоветовались с Николаем и решили, что надо пытаться устроиться преподавать в техникум или училище, а потом продвинуться куда-нибудь на тихое чиновничье место, в отдел образования, например, чтобы работать с документами, а не с оголтелыми и неуправляемыми учениками.

Продолжение http://www.proza.ru/2012/01/12/435