клф нло н. бодров Слова вызывающие сожаление проза

НЛО                НБ
СЛОВА, ВЫЗЫВАЮЩИЕ СОЖАЛЕНИЕ…
(длинный рассказ)
«…и отвернуло войско от Игнач- камня. Три пеших перехода не дошли они до большого града. А почему – никто не ведает. С тех пор и зовут этот камень – Крест Святой…»
Глава 0
  Любовь без проблем невозможна. Как и всякое живое, она сложно рождается, болезненно живёт, мучительно умирает. Недаром же природа в спутницы к ней назначила соблазн, измену, ревность, физические муки.
   Живое. Действующее, горящее, происходящее, наконец, не бывает идеальным. Люди, в которых происходит этот процесс, стремятся всё улучшить, всё исправить, всё усовершенствовать, но идеал недостижим, хотя приближаться к нему должно.
   Вот и получаются у любящих выяснения отношений, разговоры по душам, ругань, сложности в общении со свекровями и тёщами, борьба за лидерство. Вот и получаются мучительные раздумья, куда девать неожиданную беременность, как сказать любимому человеку о чужих для него «цветах жизни», как объяснить желание перевести «просто секс» в плоскость чего-то более утончённого, более объемного, более нежного и нужного.
   Если у вас есть проблемы с вашим избранником – всё путём. Их не может не быть. Вы боретесь с ним или миритесь с ним, вы сглаживаете их, или, наоборот, обостряете, пытаясь ликвидировать. А, может, он борется, мирится, заостряет и сглаживает проблемы, возникающие у него с вами.
    Всё нормально. Процесс чувственности к этому человеку идёт. Развивается. Вы не хотите быть равнодушными к нему. Значит, душа ваша не пуста. Значит, она, пусть не наполнена любовью, но хотя бы содержит в себе любовь.
   Конфликтность заложена в нас. Заложена в наших чувствах, в наших отношениях. Даже в нашей физиологической близости заложена конфликтность. Мы (если мы любим) не можем быть спокойны к любимому человеку. Мы думаем о нём, мы думаем вокруг него. Мы сочетаемся душами и боремся, боремся, боремся…
    Это естественно. Так нормально. Так должно быть, поскольку все люди разные. Психика, да и физиология у всех разные. И все мы на один и тот же мир смотрим чуточку под разными углами.
   Стеклянные пирамиды соприкасаются гранями. Стекло трескается, рушится, сыплется…
                Но это не ода любви…
   Кто  сказал, что любовь - хорошо? Множество народа живёт без неё. И счастливы этим. Не правы те, кто считает их лишёнными чего-то, ущербными. И о красоте человеческих отношений лучше говорить именно на этих примерах.
   Внутри этих семей (пар) нет конфликта. Нет борьбы, метаний, нет работы. Нет всей этой ахинеи, о которой сказано выше. Процесс развития замер. Костёр потух. Всё решено. Всё сказано.
   Но им хорошо вместе.
  Не только потому, что они так привыкли. Просто они устали жить в войне. Они заключили соглашение и живут в мире. Своё домашнее тихое счастье. Тихое…счастье.
   Жить, пылая, трудно. И, наверное, не нужно.
   Красота отношений в законченности форм, шаблонности фраз, понятности жестов. Гармонично созданное. Гармонично совершённое. Гармонично законченное. Строящееся, развивающееся – не гармонично.
   Покой, досказанность – это цель.
  Любовь, секс – не гармония. Это скрежет. Это пронзительность. Это колебания фундамента, ещё не подведённого под крышу здания.
   Это чувство – диссонанс. Отношения полов без любви, вероятно, ближе к замыслу господа, создавшему людей (при условии, что он вообще существует). И что, спрашивается, мучаемся, страдаем, не спим ночами. Зачем, спрашивается, мёрзнем под знакомыми окнами, зачем шепчем вольности на ушко? Зачем мучительно ревнуем и бьём противные морды соперников? Зачем, вообще, взваливаем такое ярмо на шею?
   Спокойствие. Расчёт. Утончённость. Простота.
Обычная физиология с непротивным тебе человеком. А если его нет рядом – методичное, уверенное, меланхоличное ожидание. Если его так и не будет – значит, его и не должно быть. Гармония маятника. Спокойствие гранитного валуна. Потребление, исключительно манны небесной, самопроизвольно валящейся на ладони.
   Вы только вдумайтесь в ужасные цифры статистики, которая говорит… (чёрт, опять сломался карандаш!)…

Глава 1
   Лопата звонко брякала, вонзаясь в землю. И писатель каждый раз только пугливо поёживался от этих звуков.
   В верхнем слое попадались кирпичи, крупные, желтоватые под луной камни, палки да коренья. Долго не поддавались выкапыванию останки котелка или кастрюли, невесть как оказавшейся в этом мусоре.
   Тем не менее, работа продвигалась. Яркая лунная ночь зашла за половину, и писатель спешил. Он нервничал, оглядываясь по сторонам, часто и тяжело дышал и всё быстрее орудовал лопатой.
- Чирк! Брынь! Дзынь! – крошилось под его лопатой стекло. Отлетали крупные камни, да куски бетона.
   Яма, в которой он уже стоял, чуть ли не по колено, становилась всё шире и длиннее. Поработав лопатой, он хватал лом и стукал в звенящую землю, то и дело, поглядывая на полную луну, как на большой циферблат.
- Представляю, какое богатство найдут после нас археологи! – выдохнул он устало и впервые за полчаса интенсивной работы присел на краю ямы перевести дыхание. – Чёрт! Рукавицы не взял! – ругнулся он, дуя на ладони. Волдыри обеспечены.
   Впрочем, в таком деле волдыри были сущей ерундой.
  Рядом, завёрнутый в белую простыню и скатерть, лежал неопределённый вытянутый предмет, напоминающий человеческое тело. Было видно, что человек хочет закопать этот предмет, спрятать от посторонних глаз и боится, чтобы его не увидели.
    Место, где он копал, находилось во дворе разрушенного дома, и даже не дома, а следов от дома. Когда-то ещё до революции здесь было чьё-то имение или дача. Даже вроде бы двухэтажная дача. Но  с тех пор утекло столько воды, что от стен остались лишь, кое-где торчащие из листьев, обломки. Холмик. Возвышение со следами человеческой постройки. Не более того.
    Возможно, когда-то вокруг дома был сад. Но теперь это была просто дикая растительность. Густая и колючая. Сквозь которую было трудно пробираться и сквозь которую с трудом просматривались крыши девятиэтажек вдали, на окраине озера.
- Эх, Лёнчик, Лёнчик! – грустно вздохнул писатель перед опусканием своего страшного свёртка в яму. – Что бы я кому доказал? И что кому бы объяснил? Как не верти, я – убийца…
   Дом когда-то  в плане был похож на букву «П», и писатель выбрал место, условно говоря, внутри двора, ближе к левой стороне. На всякий случай.
    На луну наплыло несколько полупрозрачных тучек, когда он подтащил свой свёрток  к яме за край простыни. Брякнув, из складок выкатилась фарфоровая чашка. Ещё минуту, и она тоже полетела вслед за свёртком в яму, а писатель, поплевав на ладони, принялся закапывать её, бросая грунт полной лопатой.
   Работа продвигалась к концу, когда в отдалении хрустнула ветка. Писатель насторожился и минут десять безмолвно сидел над новоявленной могилой, вглядываясь в переплетения ветвей.
   Но всё было спокойно.
- Почудилось, - подумал убийца, - ночные страхи…
 
Глава 2
   Вечером над озером было тихо. По две – по три летали утки, посвистывая крыльями в полёте. Иногда в отдалении ухала выпь.
   Да, разве что ещё дозорные, которым в сумерках становилось страшно, издавали свои секретные сигналы: «Тут мы. Всё спокойно.».
   Какая-то прозрачная дымка спускалась на воду. Не то туман, не то дым от походных костров. По воде расходились круги – играла рыба и последние, ещё не уснувшие крачки, пискнув, пикировали на неё.
   Сапог князя поскользнулся на верхнем камне скалы, и щит выпал из рук, застучав по крутой тропинке на утёсе. Правша замешкался и не успел подхватить потерю. Лишь лучники внизу поймали глухо бряцающую тарелку.
- Что там? Что там у вас? – раздались их тревожные голоса.
- Всё в порядке, - князь поднял руку, чтобы его было видно снизу. _...Ничего не случилось.
   Он обнажил меч и протяжно закричал. Сила и уверенность чувствовались в этом крике. Сила, уверенность и готовность к бою.
   Нервно дрогнули иглы сосен. Едва различимая фигурка воина вышла на песок на той стороне озера. И через минуту уже голос с той стороны донёс до князя ту же силу, уверенность и готовность к бою.
    Человек был тоже без щита. Звериный рёв его метался вдоль золотистых стволов на том берегу. Он крутил над головой что-то неразличимое. То ли меч, то ли саблю, то ли булаву на цепи.
   И почему-то всем стало ясно – завтра в бою они столкнутся лицом к лицу. Завтра в бою между ними будут и другие. И все они или отступят, или погибнут. И всё-таки они сразятся. Потому что именно они привели сюда всех этих людей. Потому, что это они всё это затеяли. Потому, что такова высшая справедливость. Судьба…
   И кто-то из них должен победить другого.
- Уйдём, князь, - мрачно сказал Правша. – Не одолеть нам их.… Отступим. Соберём подмогу. Старые да малые в лесах попрячутся. А то в городе укроемся. Ворота у нас крепкие. Стены высокие. Авось отсидимся…
   Правша поглядел на молчащего князя и добавил:
- Ты только посмотри, сколько костров-то на том берегу.… У нас и третьей части нет. А ведь это только передовые… Прошу, отступи, князь…
   Правша знал ответ, но какая-то смутная надежда ещё жила в его душе.
- Нет, Правша. Не уйдём мы отсюда. Тут судьба наша. Тут и умрём все, коли на то воля божья. Нет подмоги. Гонцы-то, еще когда, были разосланы!... Соберёмся в кулак, авось выстоим. А старые, да малые и без нас знают, куда бежать.
   …Тремя потоками шли завоеватели на Север. Такого количества воинов не было ещё ни у кого в этих краях. Да, может быть, и на всём свете.… Такого количества потерь не было ещё ни у кого. Такого количества побед тоже ещё ни у кого не было. Все битвы были выиграны. Все города захвачены. Многие разрушены. Все, кто сдавался – пленены. Три потока, как острия трезубца, пронзали страну. С хрустом поддавались ткани. Рекой лилась кровь северян. Горели дома. Воронье пировало и отъедалось на многочисленных останках.
   В каждом острие трезубца было основное войско. Оно шло по большой дороге, лишь изредка задерживаясь у стен, которые не смог разрушить головной отряд. День – два и крепость сдавалась. Ещё день – два, отдых и снова дорога. Дорога к северной столице. Богатой и пышной. Которая ещё одна могла оказать сопротивление.
   Последним двигался замыкающий отряд, который собирал трофеи и добивал, собравшихся на пепелище. Арьергард был малочисленным и слабо вооружённым. Там были больные, раненые и сборщики добычи.
  И вот остриё одного из трёх ударов пронзило край лесных озёр. Игнач –камень был его сердцем. Отсюда до северной столицы три дня хорошего хода. Озеро да городишко за частоколом – вот и всё что стояло на пути врага.
   В первой же стычке, когда до озёр ещё казалось идти и идти, князь хорошо пощипал отстающую группу противника. Переломанные повозки, рассыпанное добро, да пронзённые стрелами воины – вот, что осталось от первого налёта.
    Князь не стал ввязываться в бой, хотя и мог уничтожить арьергард полностью. Он проявился и дал понять, что сопротивление будет. Он задержал основные силы и ушёл, став лагерем на одном, покрытом соснами берегу. Другой же берег, пологий и песчаный, вскоре заполнился вражескими подвижными и ловкими всадниками, которые наткнувшись на первые стрелы, тоже остановились, зажгли костры и стали дожидаться утра…


Глава 3
  За весь вчерашний день я написал мало.
Очень мало. Удивительно мало.
   Когда мне не мешали, я мог трудиться часами. Корпеть. Менять местами слова, вставлять новые строчки и даже листать словарь Ожегова – толстую серую книжку  с обтрёпанными углами. К вечеру набирался добрый десяток страниц мелкого почерка. А это достаточно много.
   Но сегодня должна была прийти Галина, может быть, поэтому ничего не ладилось.
  Карандаш всё время падал и ломался. Один раз я даже поймал себя на мысли, что, как зачарованный, слежу за его падением, могу подхватить и спасти сердечко, но не делаю этого по непонятной причине. Делать мне  больше нечего, как то и дело ходить да затачивать его грифельную сущность!... Да, и вовсе не он мой рабочий инструмент. Пишу я, слава богу, ручкой или, вообще, печатаю на машинке. Правда, это дольше.
   Совсем некстати просыпалось чувство голода и я, подточив грифель и сделав закладку в словаре, шёл разогревать вчерашний суп из пакетика.
   Потом грифель, заточенный до остроты иглы, рвал бумагу при подчёркивании слова «сожаление» и я сожалел об этом. Потом карандаш снова ломался. Затем по радио передавали важное правительственное сообщение, и я напряжённо слушал его.
   После этого сидел и думал о том, что всё изложенное могло бы уместиться в двух – трёх грустных словах «будет ещё хуже». Размышления об ухудшении общего климата в стране всегда выбивали меня из колеи и я грустил о «старом добром времени», которое незаметно истекло вот только что. Грустил я минут двадцать – тридцать, и, несмотря ни на что, приходил к выводу, что вешаться ещё рано, и что наш «Варяг» по-прежнему не сдаётся ни врагу, ни своим…
    Потом звонил сосед и спрашивал, какой сегодня день, радуясь, что ещё не на работу, и огорчаясь, что у меня нельзя занять денег…
   Потом было что-то ещё и ещё…
   Написание строчек всё отодвигалось и отодвигалось. Я ходил вокруг стола. Подойду к нему, возьму два листочка. Отвлекусь, отойду. Потом ищу, куда я их положил. И всё поглядываю – поглядываю на часы.
   …Да, нет, конечно, не в Галине дело. Точнее говоря, не только в Галине. Ах, если бы видели, как она прекрасна! Неуловимо женское обаяние этого зверя! А как ещё назовёшь эту женщину – самку человека… Изгиб её спины на фоне сумеречного окна! Профиль лица, вполоборота глядящего на тебя…. Рука, согнутая в запястье… Грация и независимость кошки, пантеры, куницы, которая позволяет себе быть любимой, быть желанной, позволяет тебе любить себя, и любоваться…
   Это её обаяние делало  со мной что-то невероятное. Спокойный и уравновешенный человек, я, в ожидании любимой, терял себя, маялся и постоянно отвлекался от насущного. Мысли мои невольно скатывались, сползали, валились к размышлениям, воспоминаниям и планам, связанными с нею, только с нею…. Я вился вокруг неё, как мотылёк вокруг свечки, как школьник вокруг мороженого, как человек вокруг проруби, обронивший вглубь бесценное золотое кольцо…
    Излагать сюжет, когда он уже выдуман, несложно. Успевай только водить ручкой по бумаге и тыкать пальцем в кнопки. Ну, добавишь по ходу одну – две новые детали, исправишь «ляпы», а так – конвейер. Рутина. Механическое исполнение. Вся творческая работа уже выполнена. Результат кипения мысли в виде остывающего бульона («культурного бульона») спокойно помещается в твоём черепе. Бери ручку – пиши.
   Но не пишется…
Перегораешь.… Уже ни героя ни жалко, ни героиню, ни героят… Да, и что с ними произошло, тоже по большому счёту скупые эмоции. Мало ли событий происходит в жизни… Мало ли жизней у этого монстра, условно называемого человечеством. Не писать же обо всех подряд… Ну, за одного попереживаешь, ну, за другого… А за всех никакой переживалки не хватит. Тупеем, скучнеем, обез –любо –пытсвы – во –ва – емся - вуемся… Что там? Война?! Да, трава не расти! Нехай воюют… Что, убили кого-то? С кем не бывает… Что? Влюбился? Так тебе и надо…
   Как иногда бывает обидно – такие сюжеты, да ещё с моралью и пафосом, пропадали! Остынет к ним автор – даже записать лень. И не при чём здесь Галина. Ну, ожидаю я её. При чём здесь фантастика? И причём сюжет про улучшение генофонда землян? Ни при чём…
   Я снова смотрю на часы и замираю от мысли, что, не влюбился ли я…
  Я торопливо подбегаю к столу, но вместо описания клубов дыма при пуске ракеты с космодрома, пишу какие-то сентиментальные выкладки о природе чувства любви «хомо сапиенса». Ещё чуть-чуть и начну писать стихи!.. (За что мне такое?! О, боже! – 2 раза)…
    «…Любовь – это деятельность. Это работа. Это постоянный радостный труд по обожествлению своей избранницы (избранника). Любовь – это созидание. И не только в физическом плане.
   Но человек по сути своей ленив. Он тяготеет к покою и обыденности. Всё самое прекрасное сделано и достигнуто. Но нельзя упиваться счастьем, иначе выйдешь (незаметно) из этого восхитительного состояния эйфории и стремления быть рядом. Потому-то и так мало встречается влюблённых людей. Они перестают в голове своей работать с образом любимого человека. Свешивают лапки и всё внимание уделяют другому – мало ли чего интересного и полезного есть в жизни, например, возможности заработать.… А, что, тоже есть над чем подумать, причём большую часть времени суток, года жизни…
    Человек привыкает к тому, что любит. Он считает, что впал в стационарное состояние любви к….
  Но это чувство не бывает стационарным. Оно, как живая клетка. Оно, как жизнь. Оно должно развиваться, прогрессировать и усугубляться, точнее говоря, его нужно постоянно развивать, прогрессировать, усугублять…
   Любая остановка в росте ведёт к отрезвлению, к примечанию мелочей, к критическому взгляду на внешность и поступки спутника жизни. А критически настроенные люди не бывают влюблёнными. Они пестуют в себе совсем другое чувство. Так что, если тебе нравится быть влюблённым, настройся на некоторое самооболванивание, на приятную, но постоянно необходимую работу, как бы не звучали парадоксально эти два понятия («приятную» и всё-таки «необходимую»). Настройся на поверхностную оценку своего избранника (избранницы). Настройся на постоянную борьбу с природной ленью, апатией, меланхолией и грустью. Заставляй себе радоваться жиз…»
   (…Ч-чёрт! Кто-то стучит в дверь. Если это Лёнчик, зараза, …).

Глава 4
   Сначала Галина рассказала, как на прошлой неделе трамвай, жёлторылая махина налетела на пешехода и потерпевшего тут же подобрала очутившаяся поблизости «скорая». (Я ставил чайник на плиту и не обращал внимания на её сумбурный лепет. Впрочем, краем уха я слышал, что речь идёт о каком-то несчастье, в котором замешан трамвай…).
   Детали этого происшествия меня, озабоченного напрасным поиском сладкого к чаю, не интересовали. Затем она рассказала, как подростки палками били кошку, и как она (Галя, конечно, а не кошка) надавала придуркам по мозгам. А уж спаслось ли бедное животное или издохло в мучениях в подвале – никто не знает…
   Неприятный, конечно, случай, и Галина, безусловно, права, отвечая жестокостью на жестокость (не по христиански – на бытовом уровне права), но в жизни этих случаев так много, что лет после 12 – 15 они сливаются в один общий фон, полосу, к которой привыкаешь и перестаёшь замечать фрагменты, её составляющие. Замечать и переживать.
  И вообще со временем теряешь дар не только сопереживать, да что там! вообще чувствовать. Остро чувствовать. А тут…
   Чужое…Сантименты… Всё это хорошо воспринимается в другом возрасте. Панцирь чёрствости непробиваем мелкой дробью.
    Я плохо слушал её, гремел посудой, шарил в ящиках, хотя и поддакивал время от времени, кивая головой.
   Она надолго замолчала, попросив лишь включить радио. (Я специально не завожу телевизор. Телевизор – лёгкая форма мании. Наркотик, к которому быстро привыкаешь. Посредством которого в современных условиях оболваниваются колоссальные массы. Но только не я…)
     Радио тоже не несло покоя. Угрюмый голос диктора, этого всезнайки – пророка,  настойчиво подводил слушателей к мысли о том, что всё плохо. Я, конечно, согласен, что веселиться особенно не с чего, но ведь не помирать же!
   Третий случай про недобрую встречу с похоронной процессией и пересечении её пути, который произошёл пару дней назад, она рассказала уже за чаем. Тихо. Устало. Сомнабулически глядя в одну точку. Словно кто-то два дня назад вынес ей приговор и теперь всё известно об её участи.
   Этот эпизод я выслушал уже внимательнее, впрочем, меня просто уже ничего не отвлекало, и я глядел на её ресницы. Длинные, опущенные чуть ли не в самую чашку.
- А ещё был случай… (Галина потянулась за конфетой, едва не макнув своими ресницами в чашку с чаем)…
- Слушай, Галчонок, - перебил я её, - зачем ты мне всё это рассказываешь?
(Конечно. Это невежливо, но ведь не разговаривать же о несчастных случаях мы собрались!....) Я и сам могу рассказать тебе с десяток подобных, если…
- А, может, ты тоже?...
- Что, тоже?!
- Нет ничего… Ты сказал «если»…?
   Слово «если» - наш условный пароль, если кому-то знаком жаргон влюблённых. После этого «если» может начаться что угодно…
- Да, я сказал «если».
- Если – если… Просто я хотела тебе ещё раз объяснить…
- Что объяснить?
- Нет, ничего, если, конечно, не считать….
- Если….? – притворно улыбнулся я.
    Она расстегнула верхнюю пуговку на своей (жуткий зелёный цвет) кофточке и, нагнувшись ниже, колыхнула грудями.
- Где у тебя ванная?...
    Я пожал плечами. …Бог поймёт этих женщин. Кто знает, когда им захочется купаться, когда пить чай, когда ещё что-нибудь…
   Встал. Показал. Включил свет.
- Э-э! Нет! – отстранила она меня, когда я двинулся следом, держась для вящей устойчивости за одну из её восхитительных мышц.
-…Эх! – выдохнул я и тут же кинулся в комнату – приводить в порядок крахмальные простыни и взбивать белоснежные подушки. Грёзы уже туманились в моём мозгу одна развязнее другой. Я мило улыбался своим мыслям, как утконос тине.
    А Галина закричала из ванной, впрочем, от шума льющейся воды мне плохо были слышны слова, и я разобрал снова не всё:
- Но тебе придётся потом…ш-ш-ш…шать меня… ш-ш-ш-ш… ничего скрывать…ш-ш-ш…я уже давно…ш-ш-ш…
- …Скрывать? – переспросил я, расправляя простыню ( ох, не люблю я это дурацкое занятие!). -…Что скрывать?!...

Глава 5
   Явление было обнаружено не сразу. В безднах космоса такой песчинке, как звездолёт, пусть даже он размером с приличный астероид, грозят бесчисленные беды. Как внутренние, так и внешние.
   Беды – беды – беды…. Проблемы – проблемы – проблемы… Нештатные ситуации. Трупы. А космос холоден. Космос пуст. Космос глух. Космос – страшен. И те, кто ищет в нём новый дом, очень сильно рискуют. У каждого, кто находится на борту, где-то в глубине сознания, наверняка, встаёт время от времени жуткая картинка: мёртвая железка размером с астероид, бессмысленно несётся в никуда.
  Тёмная на тёмном….
  Всё стало понятно на пятом – шестом году экспедиции.
Стечения обстоятельств, не поддающиеся статистической вероятности. Беды, случающиеся чаще, чем они могли бы случаться, как не прикидывай возможность их происшествия. И самое худшее – учащение этих бед.
   Люди, носители этого неведомого «нечто», необъяснимо попадали в переделки. И хорошо, если человек просто бы каждый день укалывался булавкой.… Тогда подверженные «заболеванию» выявлялись буквально бы сразу.
   Если сегодня они спотыкались и ломали ногу, то на следующий день они проламывали себе череп. Хуже всего было то, что страдали заодно и все, кто окружал их… Носитель выходил в открытый космос для ремонта манипулятора. И тут почему-то пережимался или продырявливался абсолютно исправный дыхательный шланг. Случайно задетый рычаг вызывал серьёзный обвал концентратов удобрений в агроотсеке. Носитель, занимающийся плановым обслуживанием реактора, доводил безобидное, казалось бы, дело до взрыва…
   Гигантский космический город, космическая страна, поражённая этим неведомым вирусом, билась за своё выживание. И очень была на самой грани.… А несчастья продолжали валиться, как из ведра…
   …В сверкающую огнями иллюминаторов громадину врезались метеориты. Неведомые гравитационные поля затягивали  звездолёт в сети, из которых было крайне трудно вырваться. И вот, наконец, прямо по курсу замаячила планета – небольшой голубой шарик с подходящими условиями для жизни…
  Носителей решено было оставить здесь. Нельзя же рисковать целой цивилизацией. Народом, мигрирующим в поисках новой доли…
 
Глава 6
  Галина неловко облокотилась, перелезая через меня на своё место, ближе к стенке. Я охнул, схватившись за низ живота. Она, наверняка, сделала это специально, хотя полследствия могли быть самыми неприятными. И чего добивалась?... Но мы оба засмеялись. Она - заливисто, весело. Я – со стонами и притворной невыносимостью.
- Что там у тебя? Отвёртка!? – хохотала она.
- Кажется, уже нет. … Так, тряпочка для протирки… - смеялся я.
- Что за тряпочка такая?! На хрена нам тут тряпочка? Лучше отвёртку…
- Так, не фиг на ручку надавливать!...
   Я ещё смеялся и ни о чём таком не думал, а рука моя уже двинулась вперёд – в удивительное и захватывающее дух путешествие по обнажённому женскому телу.
  …Она лёгкокрылой бабочкой порхала над всеми изгибами этой удивительной и притягательной для мужчины поверхности. О, как интересно вставали дыбом крохотные, почти прозрачные в рассеянном дневном свете, волоски – пушок на коже, оставленный нам в наследство предками. Они, словно живые, тянулись за ласковой мужской рукой. От ладони шло прекрасное нежное тепло. Тепло желания. Тепло, которое распространялось по поверхности кожи, которое проникало вглубь, которое поило эту чувствительную поверхность.
   Её слегка лихорадило, и она охотно поддавалась навстречу трепещущему крылатому насекомому.
- Господи, так ты ещё в трусиках, - прошептал я.
- Снимай, снимай быстрее, - жарким шёпотом выдохнула она. – Снимай…
   Несколько торопливых движений, и Галина уже не смеялась. Речь наша (но не движения) сделалась тихой, прерывистой, пульс, наверняка участился.
   Мы покусывали друг друга за мочки ушей, за шею, за нос и шептали… шептали друг дружке неприличности, подозрительно поглядывая на развешанную по стульям одежду.
- Хочу тебя… - шептала Галина (а, может, это я шептал). Честно говоря, меня хватало больше на повторы и поддакивания, поэтому эту фразу мы произносили оба, попеременно и неоднократно, с добавлением выдохов, хрипов и фырканий.
   Она зарычала хищной самкой и приподнялась надо мной, свесив прямо над лицом две увесистые продолговатые груди. Кружочки сосков, немного сморщенные от прохлады, теперь разгладились, расширились и сами их пимпочки удивлённо подняли свои маленькие головки – точь в точь, как маслята в сосновом лесу. Словно в ожидании утренней влаги, теплого утреннего тумана, утреннего пара от мокрой хвои. Будто в ожидании бугристой мужской ладони, словно в ожидании шершавого языка самца,  и ожидании упрямых касаний сильной волосатой груди. Как в ожидании ласки, нежности и приятной истомы.
   …Какой мужчина сможет устоять, точнее, улежать при виде этого зрелища?! Какой мужчина сможет не откликнуться на  манящий призыв, на вызов самки, на инстинкт?... На призыв к нежности, к дарению движений друг другу, на призыв к касаниям и трениям. На призыв к совмещению тел. На призыв к совмещению чувств.
  Раненый, больной, избитый до полусмерти, уставший до изнеможения, обиженный, уязвлённый в самое сердце, влюблённый в другую и т.д. самец не может не откликнуться, не может оскорбить нежеланием, не может не прильнуть, не проникнуть…
   Природа не терпит пустоты. Если она создаёт женщине полость – та должна заполняться. Мужчина должен её заполнять. Собою. Иное – ненормальность. Иное – болезнь. Иное - психические отклонения. Не верьте, что мужчина может удержаться в такой ситуации.
- Галина! – хотел воскликнуть я, но восклицание так и осталось проектом мозга, поскольку рот мой, губы нашли другое занятие. (Что там восклицать! От тебя хотят действий – делай дело!)
   Под моим дыханием, под моими касаниями, груди Галины свисали всё ниже и ниже. Спина её прогнулась, голова откинулась назад. Женщина двигалась и сама, уже не прося, а требуя причитающееся ей по праву.
   Мой язык щекотал эти восхитительные коричневый пятнышки на женском вымени. Глаза в беглых штрихах качаний вглядывались туда, вниз, где за ложбинкой пупка начинался тёмный кудрявый треугольничек интимной растительности, а руки – две бабочки, обследовав каждую неровность хорошенькой попки, уже продолжали путешествие дальше, туда, куда приглашали раздвинувшиеся бёдра…и куда по-прежнему не пропускали, так до конца и не снятые, трусики…
- О, господи, Галчонок!...
- Да-да –да! …Тяни – тяни… Я хочу, хочу… Да…


Глава 7
   Я её не видел целый год… Ничего не слышал о ней всё это время. Не знал. Я бесился, но не искал её. Не то, чтобы не стремился, а просто назло. Погрузился в дела.
   Проблемы завертели и я, честно говоря, был рад, что мне некогда даже думать о ней. В самом деле…. Если нет глубокого чувства, расставаться легче. И не думать об этом – тоже легче.
   Она появилась через год. Она была, как ни в чем, ни бывало.  Мы пили кофе. Потом она сидела в моём старом продавленном кресле, смотрела на ветку тополя за окном, на низкие серые тучи во весь оконный проём. Глаза её были влажными, и она молчала.
   А потом сказала, что наша встреча была в последний раз. Что ей надо устраивать свою личную жизнь, что ей сделали предложение, и что она, наверное, примет его.
- Подожди, Галина,  - сказал я, - может, я как-нибудь соберусь с силой воли….
- Не нужно. Я всё решила. Если можешь, не осуждай меня. Я, кажется, впервые по-настоящему влюбилась…
   Я понёс какую-то чепуху. Какой-то собственнический инстинкт заставлял меня увещевать её и оправдываться. И это после года отсутствия в моей жизни!...
- Может, тебе просто нужен секс? Нормальный, здоровый, полноценный секс? Но я не могу так… Я не хочу так… Я не могу без чувства…. К сексу нужно что-то ещё. Что-то моральное. Может, я ещё не созрел для этого, но…ещё немного….
- Нет, Гарик, я для себя всё решила. У меня есть жених. Он меня любит. В первую брачную ночь я, наверное, буду думать о тебе, но останусь у него. Для него. Мне уже 25 лет. Я хочу иметь ребёнка.
  Она поцеловала меня в лоб.
- Прости…
  Зашаталась и грохнулась об пол огромная хрустальная ваза. Она проживала со мной во всех помещениях, где я селился с незапамятных времён, пережила четыре переезда, несколько скандалов и неповоротливого полупьяного слесаря, едва не кокнувшего её разводным ключом…. Вазу мне подарили друзья, доставшие её в эпоху тотального дефицита, когда хрусталь и ковры распределялись только по списку, по очередям, по блату.… Но я даже не вздрогнул. Стоял расстроенный и растерянный. У меня больше не было слов. Не было воли. Не было сил. Осталась гордость и усталость. И того, и другого очень много….
- Господи, может, всё и к лучшему для тебя! – она засмеялась.  – Я всем приношу только несчастья. Вот и тебе вазу разбила…
- Да, что там ваза!... – сказал я.
- Закрой дверь, - попросила она.
   Я прекрасно запомнил скрипучее «кр-р» плотно закрываемой створки и короткое, как лязг затвора, «цк» дверного замка…
   Прошёл ещё год, или что-то вроде этого. Как-то раз вхожу в подъезд, да таки обмер! …Она!! Стоит возле стены и улыбается, словно и не было этой разлуки. Этих чувств. Этих кофейных кружек и танцев босиком на холодном и скрипучем полу.… Словно и не забылось ничего за год….
   Она ничуть не изменилась, разве что скулы обозначились чуть резче. Да, носик, её чудесный тоненький носик чуть заострился.
- Привет!... – сказала она, словно бы забежала на минутку к подружке за  булавкой. – Как дела?...
- …Дела?...
   Я бессмысленно глядел на неё и тоже улыбался не находя в карманах ключа.
  …Муж её погиб. Погиб ещё тогда. В самый первый день. Крепко набрался и попал под ток. Когда невесте – новоявленной жене сообщили об этом, она сама впала в какое-то оцепенение, в шок, от которого её отпоили лишь на следующий день…
-..Я сама во всём виновата…, - шептала она упрямо и всё плакала , плакала… Целый год…

Глава 8
   Жестокость.
  Простая житейская жестокость. Жизнь, по сути, и есть жестокость. Это мы, привыкшие противопоставлять себя жестокости Природы, выдумываем такие понятия, как «гуманизм», «прогресс», «рациональность», «хэппи энд» и т.д.
   Мы настраиваем себя на то, что всё может быть хорошо, что всё можно сделать хорошо, что всё будет хорошо. Недаром же цивилизация – не часть природы. Недаром же мы – общество. Недаром же человек – не животное. Недаром же мы влияем, управляем, подчиняем… Нам бы ещё между собой разобраться.
   А покуда существует природа, мир, наконец, будет существовать и жестокость…. Цивилизация ограждает нас от жестокости, от хаоса. От неконтролируемого буйства возможностей природы.
   Но цивилизация – это продукт человека. Это – наше. Это не вечное. Это не навсегда. А жестокость - навсегда. Чего стоит только одно понимание того, что все мы смертны! А это так!
   Религия (религии) – выдумки слабых духом. Мы, как и они, не можем даже в мыслях представить, что этот мозг, эти эмоции, эти чувства, да даже это тело, как биологическое вещество, как труха, как гниль, растворится, исчезнет, пропадёт без следа, без перехода в новое качество. А ведь так и будет.
   Тогда чего стоит вся эта ересь, все эти переживания о поступлении в институт, об уходе жены (мужа), о трудностях на работе, о здоровье, наконец? Всё это теряет смысл. Теряет разумность. А разумному труднее всего терять свой интеллект, своё «я». Осознав принадлежность этого огромного богатства одному тебе, с ним трудно расстаться. С ним невозможно расстаться. Вот потому-то мы и цепляемся, когда это пытаются у нас отобрать. Вот потому-то мы больше смерти боимся его потерять. «Я» - это всё для внутреннего «Я». Важнее нет ничего. Ведь зверь – это уже не «я». «Настоящий «я» исчез. Как это?...
   Жестокость природы. Момент «икс», который наступает у каждого, когда понимаешь: да, это было.  И это было. И это… Ах, как я мучился, когда было это?... Но к чему всё это?
   Ещё пять минут (два года, двадцать лет…) и следа не останется.
  Жестокость – основной закон космоса. Остынет Солнце. Земля сойдёт с орбиты и не найдётся ни одного археолога во всей Вселенной, чтобы копаться в останках нашей цивилизации.
   Где тогда будем все мы? Где будут тогда атомы моей берцовой кости? В легчайшем веществе Сверхновой, излучающей нас в бездны?! В жестоких гравитационных тисках одной из чёрных дыр?!
   И сколько мы там будем? И суждено ли нам будет когда-нибудь встретиться вновь?! И мы ли это будем? И суждено ли тебе когда-нибудь осознать Себя и опознать Меня, да, и я ли это буду?...
    Жестокость природы – правда жизни. В чём она состоит? Живи секундой. Вот этой самой секундой. растворяйся в миге жизни. Делай, что тебе нравиться. Больше этого не будет.
   Сейчас! М всё! Потом – вечная ночь. Пропасти Вселенной. Холод и темнота, которых ты уже не ощутишь. Живи, пока ты жив. Не существуй. Бери всё сполна. Пробуй на зуб все конфеты. Выплюнуть ту, что горчит, всегда успеешь. А если горечь смертельна - чепуха! Все там будем…
    Жестокость мира. Хаос.
  …Они шли по туннелю к глайдеру. Опущенные головы, потухшие взгляды. Никто из них даже и не искал сочувствующих глаз. Они знали, что это Жестокость. Все знали, что это жестокость.  Жестокость мира. И что с этой жестокостью можно только смириться.
   Древнейшее врачевание – хирургия. Чтобы спасти весь организм в целом, отсекается больная часть. И плевать, что будет с этой больной частью…
   Вирус невезучести, занесённый неизвестно кем, и неизвестно когда, грозил уничтожить всю цивилизацию Космических Странников. Во имя всех, отлучали больных. Они должны были покинуть космическую Альма Матер. И да, поможет им бог, если он есть….
- Вы не погибнете сразу, - утешительно сказал металлический голос. – Возможно, кто-то сумеет даже адаптироваться к местной среде обитания… Уверен, что здесь есть флора и фауна. Состав оболочки планеты состоит из смеси газов. Ни один из них не смертелен. А кислород даже наоборот…. Правда, здесь его ничтожное количество… У экватора жарко. На полюсах холодно. Вы опуститесь на самом большом континенте, в лесистой местности. Я уже выбрал точку приземления. Большущий камень. Если воздух окажется пригодным для дыхания, думаю, вы сможете отыскать и белковую пищу… Если встретится разумная фауна – вступайте с ней в контакт, приживайтесь. Без этого вы деградируете. Два –три поколения максимум… В общем, действуйте по обстановке…. Надеюсь, вы, как цивилизованные люди, понимаете, что иного выхода у нас нет… Наша жестокость необходима для спасения всего корабля…
 - Да, понимаем, - за всех ответил самый старший из отверженных. -…Начинайте отсчёт. Удачи вам в полёте. Дай Бог, без нас всё будет лучше….
- Дай Бог, - эхом отозвался капитан.
   Завыла сирена. Замигали маячки…10…9…8…7…6….


Глава 9
   Я раздвигаю шторы – становится больше света. Хотя, всё равно, дело идёт к вечеру и надо закругляться.
   Две страницы мелким почерком – много ли это или мало? Скорее всего, мало, но, если ежедневно, то это «мало» превратится во много. А, если читать это через год или через два, то жизнь сегодня уже не кажется таким серым расплывчатым пятном, как теперь.
   Да, сейчас она представляется мне именно такой. Серенькой, без чётких границ, без резких звуков и контуров. Без яркого света и без чёткой разницы снов и яви. Жизнь в пастельных тонах. Биохимический процесс – не более того. И события, которые в ней случаются, событиями-то назвать можно только условно…
   Слабое движение энергии в пространстве. Удар ножом здесь превращается в слабый толчок, и пластмассовое лезвие не может пробить бронежилет. Впрочем, и постовой не ужасается и не открывает огонь из автомата. И даже вместо: «А, ну,  иди-ка ты туда-то и туда-то!», говорит вяло, словно жвачкой, выжёвывая длинные тягучие слова: «Ой, да, проходи-те…проходи-те и нечего тут тыкаться всяким…».
   Он тоже вял и слаб. А то, что его убить хотели, воспринимается не более, чем назойливость и дурной тон.
   Во дворе сильный ветер. Со старого тополя медленно падает сломанная ветка. Мокрая, она плавно касается проводов, пивными животами тяготеющих к земле. Коротит. В квартире мигает свет. И я чуть было не написал в тетради: «…слышен жуткий треск…» Нет, треск, скорее, похож на шипение. А искры, вылетающие из места контакта, порхают настолько медленно, что за этим фейерверком даже неинтересно следить. Настолько он слаб и беспомощен…
    Ветка, наконец, касается земли, и мне кажется, я просыпаюсь. Окна зашторены, свет не включён. Значит, граница бодрствования слегка сместилась, и я снова увидел то, чего не было.
  Кресло. Почему-то мне кажется, что в нём кого-то убили. Я просто вижу неясную фигуру, сидящего в нём человека. Кстати, откуда оно у меня? Ещё вчера его не было. Границы яви раздвигаются, и вот уже по бокам от кресла становятся видны кусок стола, спинки нескольких стульев, один из которых поломан (слева), стеллажи с книгами (это несколько дальше и в глубине комнаты), опрокинутый синтезатор, разобранная ударная установка (справа). Когда-то на ней стучал мой друг Андрюха, и такие корки мочил! Барабаны составлены друг на друга и слегка перекошены, чем очень напоминают Пизанскую башню в миниатюре.
   Я вращаю белками глаз. Контрастная сфера, внутри которой предметы ясно различимы, сдвигается, повинуясь моей воле. Но голова неподвижна и потому центральная фигура моего обзора – кресло. И сидящий в нём человек. Голова его запрокинута. Он неподвижен. Нога на ногу. Одна рука на подлокотнике. Другая плетью свесилась почти до пола.
   Может быть, его отравили? Или убили из пистолета пулей в лоб? Или перерезали горло? А, может, у него случился инфаркт и никого не оказалось рядом?... Нет, похоже, убит он был совсем в другом месте, просто труп подкинут в мою квартиру. А для убедительности ему придана самая естественная поза. Поза неожиданной смерти.
   Из угла слышен странный скребущий звук. Мне кажется, что груда книг позади стола шевелится, и становится страшно. Невольно рука берётся за спинку дивана, на котором я сплю. Он старый и одна из планок легко срывается с случае крайней необходимости…
  Я вооружён и готов к защите. Но звук изменяется. Словно пелена спадает с глаз. Это же стучат! Стучат в мою дверь. И уже долго. Кто-то точно знает, что я дома.
   Одновременно этажом выше включается громкая музыка и начинает дрожать потолок. Опять какой-нибудь день рождения, или выдали получку за полгода… А в дверь стучится, точно, он! Сосед сверху. Леонид. И сейчас будет приглашать на мероприятие, которое называется непонятным русским словом «гулянка»… Хотя ни о какой прогулке здесь речи быть не может. …Водка, женщины и обжорство. Не хорошо всё это…. Не здорово.… Не умеренно и чересчур…
   Размышляя примерно в таком духе, я нехотя поднялся и, по-стариковски шаркая ногами, пошёл открывать дверь, по пути больно стукнувшись об угол мизинцем.
- Ты офонарел, что ли?! – вместо «здравствуй» сказал Лёнчик. Он хрипел от нетерпения. Над головой у него было старое низенькое кресло, похожее, скорее, на половинку моего дивана. Чувствовалось, что ему не терпится поскорее вернуться к гостям, которые шумели наверху всё громче. – Стучу уже полчаса!… Ты не один?
- Один, - ответил я, словно аист, подняв зашибленную ногу, - а это что у тебя на голове?
- Это кресло, - простодушно сказал он. – Гостей набилось – куча! Хавчика натащили.… Ну, и этого, - он выставил мизинец, - само собой. Можно, я у тебя это кресло поставлю? Сам понимаешь, какая у меня теснота…
- Да, ставь хоть десять кресел. У меня уже одно….
   Я остановился на пороге комнаты, поражённый. Ощупал голову. Оглянулся. Может, я всё ещё сплю?...
 Пустая комната. Здесь явно идёт ремонт. Какой-то старый комод, завешанный газетами. Раскладушка со снятой простынёй, стремянка с ведром извёстки и кистью. Скребки. Валики. Несколько рулонов обоев в сторонке. Забрызганный чем-то белым фартук, опилки на полу. Выключенный и тоже укрытый газетами холодильник. Рваная скатерть, прибитая за углы вместо шторы. Где диван? Где стол? Где книги?!...
- Не разувайся…, - машинально сказал я.
- …Я уж понял, - отозвался он, фокусируясь в моей сфере из тёмного пятна. Оказывается, я глядел прямо на него, не замечая этого. Он похлопал руками, отряхивая воображаемую извёстку с ладоней.
- Ты тоже газетками кресло…того…этого…
- Да, - машинально сказал я. – Укрою. Ты не обращай внимания. Р-ремонт…
- Дело нужное. Дело важное…, - он похлопал меня по плечу. – А то , может, пойдёшь с нами? Я приглашаю.… Такие девочки-и… Раскрепощённые. Без комплексов. Отдохнёшь и душой и телом.
   Возле розетки я заметил электроплитку и кофейник на ней. Внутри него ещё что-то было.
- Кофе будешь?
- Да, ну…я пойду, наверное, - замялся Лёнчик. – Гости…
- Щас, погоди… Кофе бахнешь и пойдёшь…
  Никелированный кофейник, в котором отразилось моё удивлённое и растянутое лицо, зашептал, заговорил, а мя замолчали, вслушиваясь в его кипение.
- Ты знаешь, что со мной что-то творится в последнее время, - наконец сказал я.
- Да…, - подтвердил сосед, - это точно. Тебя словно подменили. Головка не бо-бо? – он засмеялся.
- Слушай, Лёнчик, я серьёзно… Вот выгляни сейчас в окно. Лежит там проводами обгорелая ветка или не лежит?
- Ну, лежит, - сказал он через минуту, - и что?...
- Садись, - предложил я. – Пей кофе…Сейчас я тебе кое-что расскажу, только ты меня не перебивай, договорились?...
- Договорились. Только по быстрому. У меня же гости…
   Он плюхнулся в кресло, а я, словно новичок- электрик к трансформаторной будке, медленно подошёл к шторе. Точнее говоря, к скатерти заменяющей занавеску.
   В голове моей что-то свистело, стрекотало. Эхо неведомых пространств неуловимо звучало, резонируя между улитками ушей. Ярко слепили звёзды. Мелкими бриллиантами искрился Млечный путь. С лёгким шорохом пролетел метеорит, обдав меня лёгкой прохладной волной межзвёздной пыли и газов. То есть, я понимаю, что в космосе воздуха нет, но…
- Знаешь, мне видится постоянно разное
   Я отогнул угол скатерти (шторы). …Точно!
  На земле валялась толстенная ветка. Один её конец ещё дымился. Хотя и слабо, но…
- Так вот… Иногда мне кажется… Лёнчик… Лёнчик!
   Он не отвечал.
- Лёнчик, ты слышишь?...
   Я с замиранием сердца обошёл кресло и обомлел: сосед сидел, запрокинув голову. Одна рука плетью свесилась почти до пола. Другая застыла на подлокотнике. Нога закинута на ногу. На полу валяется кружка с разлитым напитком. Яд!...
   Я подхожу, касаюсь неподвижного тела и…пульса нет!
  Яд! Всё-таки яд… Не пуля в голову… Не нож в горло… И не инфаркт… Кофе с ядом! Кофе…
И его налил я…

Глава 10
   Мы любили друг друга плотски. Жарко. Целый час. Потом ещё час варили кофе и обнимались. Тихо, нежно обнимались, осторожно ощупывая и поглаживая друг друга, словно вспоминая знакомые неровности и изгибы тел. Потом снова сбрасывали то немногое, что на нас было одето и всё продолжалось сначала.
  Её рука невольно тянулась всё ниже, ниже… Она шумно дышала через нос, а губы, припухшие чувственные губы нежно касались моих ключиц.
   Физиология брала своё, и она не успевала поцеловать всё, что хотела. Она уже дышала ртом. Она закрывала глаза. Соски её грудей приводились в боевую готовность. Они твердели и смотрели в стороны, как пики на шлемах древних воинов.
   Она желала.
  Руки мои разворачивали её к подоконнику. Она упиралась в него руками и слегка подгибала колени. Она была такая длинноногая…
- Ах! – вздрагивала она, когда я прислонялся к её лопаткам.
   Но я брал в ладони её грудь и ласково катал между пальцами её плотные тёмные горошины. Она успокаивалась и млела,  томно покачиваясь и ожидая продолжения. За окном лил дождь и дул ветер. Лужи рябило порывами, и ветка тополя над самыми проводами в такт нашим движениям ритмично покачивалась. Словно дирижёрская палочка самой природы руководила нашей близостью…
  Вообще-то это было опасно. Могло произойти замыкание. Но нам не было не до этого.
 …Мы летали на качелях. На гигантских качелях, на которых впору было резвиться великанам. Кружилась голова. Приходилось изрядно попотеть, чтобы их раскачать, но потом…
  …Мы падали в пропасти. В бездонные пустоты, в которых, казалось, можно лететь бесконечно. Каменные стены мелькали перед глазами. Свистело в ушах. Пот выступал в порах кожи на лбу…
   …Мы задыхались в космическом пространстве без кислорода. Наш корабль оставлял нас, улетая куда-то дальше. Мы плавно шевелили руками.… В мозгу всплывали непонятные видения: всадники, валящиеся под ноги собственным лошадям. Щиты, с треском проламываемые булавой на цепи, лицо древнего воина, искаженное яростью. Тетива из сушёной конской жилы, низко вибрирующая от расставания со стрелой… Человек, вытирающий лопату от глины, мокрая древесная кора, блестящая под луной…
     …Нас несло течением в подводных пещерах. Шорох, страх, огоньки, огоньки, огоньки… Водовороты, пузырьки, бурления…
   …Мы падали на пол счастливые и обессиленные. Мы засыпали и снова просыпались. Варили и снова заливали пригоревший кофе. Наступал вечер, и хотелось покоя и тишины…
   Но Галина говорила.
   Она рассказывала про свои ощущения. Она никак не могла успокоиться. Она рассказывала про какой-то космический корабль, про волны невесомости, про потерю управления и страхи, страхи, страхи….
    С шорохом отпала полоса плохо наклеенных обоев. Мы оба вздрогнули.
- А ведь я приношу несчастье людям, - сказала она, - видишь, и тебе ремонт испортила… Я боюсь приходить к тебе… И всегда боялась.
- Я сам виноват. Плохо наклеил. А плохо наклеил потому, что не люблю я это дело… Скучно это…
- Я, правда, приношу…
- Я не верю во всю эту чепуху, - сказал я. – Я – материалист. И бояться ничего не нужно. Несчастье произойдёт, если мы сами его сделаем.
- Нет. Я знаю. Я не должна быть здесь. Но… я ничего не могу с собой поделать. Я…, - она так прекрасно улыбнулась! - …я, кажется, влюблена… Я не хочу уходить.
- Ну, и не уходи. Ведь тебе хорошо здесь…
- Обстановка скудновата. Это кресло. Этот старый торшер. Этот скрипучий пол. Кстати, когда ты в последний раз делал ремонт?
- Я…
- Хоть бы обои новые наклеил….
  Я, поражённый, соскочил с дивана и уставился на стену с которой, вроде бы, вот только что… Сосновая веточка в её бесконечной повторяемости – обои, к которым я привык до такой степени, что, казалось, они были у меня  всегда. Следы шампанского. Шариковая ручка. Следы неизвестного происхождения.
- …Вселенная повторяется, - невнятно произнес я, - но другая… Вселенная…
- И книги, книги, книги, - не слушая меня, говорила Галина. – Ты, наверное, много читаешь?
- Нет, я много пишу. Каждый день по 2 – 3 -5 страниц.
- И это всё твоё? – она указала на груды, сваленные в углу.
  Я рассмеялся:
- Нет… Ты же знаешь, что нет… Просто среди книг… Просто среди большого количества толстых книг даже такой рабочий парень, как я, поневоле чувствует себя писателем… И уже не хочется идти к станку. Хочется идти к перу и бумаге…
  Она стала заправлять постель.
- И что же ты написал?
  Ответить я не успел – в дверь позвонили.
  На пороге стоял Лёнчик. Живой и невредимый. Словно и не было той странной ночи. Отравления. Трупа, завёрнутого в штору.
  Я отпрянул, словно от пламени.
- Ты чего? – безразлично спросил сосед и рукою пододвинул меня, заглядывая через плечо. – Чего шарахаешься, говорю?
  Он ещё раз стрельнул глазами.
- Ты, я вижу, не один….
  Я постепенно обрёл дар речи.
- Я…это…ты…
  Сосед был небрит. Лицо его опухло. Немного заплыли глаза, превратившись в две узенькие амбразуры дота. Под одной из них виднелся след от фугасного снаряда. Отметина расплылась во всю щёку и отливала синевой.
- Мы это… - он утёр слюну. Было видно, что каждое слово даётся ему с головной болью, - …мы не слишком вчера шумели-то?
   Я мотнул головой. Явь настолько перемешалась в моей голове с фантазиями, со снами и сюжетами рассказами, что теперь я уже не мог поручиться достоверно ни за происходящее, ни за происходившее, ни за то, что ещё только могло произойти. Да ещё эта измотанность. Приятная усталость, на фоне которой происходили все эти психологические аномалии. Для себя я решил относиться спокойно к покойнику, восставшему из могилы. Всё прояснится. Чего понапрасну нервничать?
- Ты, это… - продолжил Лёнчик. – Там кресло я…это…
- Да, здесь, - ответил я, постепенно привыкая к мысли, что он живой.
- Не… я это…Сосед! – он взял меня за руку, - выручай! Жабры горят! Кресло оставь себе, а мне бы…
  Неожиданно ноги у него подкосились, и я не успел подхватить мешком брякнувшее тело.
- Ну, я это…в другой раз… - промямлил он, мотая головой и нелепо вываливаясь из квартиры, - …я всё понял…. Я ж не дурак… Я это…
   Я обернулся. Сзади стояла Галина и без особой приязни смотрела на выползающего соседа.
- Это ты его?!
- Не знаю… упал чего-то, - она пожала плечами, - а кто это?...
   Сама собой захлопнулась дверь, и я почувствовал, как Галя за пояс потянула меня к себе…

Глава 11
   Хан со злости хлестнул плетью по перекошенным воротам.
Городишко, взятый с первого же штурма, оказался пуст. Два десятка защитников, сражавшихся на его стенах, создавали видимость обороны и остались защищать его добровольно. Они знали, что не устоят. Все двадцать тел были изрублены в мелкие куски и разбросаны собакам.
- Где?! Где люди? – вопрошал хан следопытов.
   Они стояли, коленопреклонённые, опустив головы, и молчали, лишь изредка поглядывая на  длинную тонкую плеть из сыромятной кожи. Плеть нервно подрагивала на луке ханского седла и явно хотела исполосовать чью-то спину.
- Где народ? Мне нужны люди… Мне нужны рабы. И рабыни. Мне нужны плачущие дети. Мне нужна кровь и трупы. Ты! – он указал плетью на старшего. – Ты найдёшь их следы. Ты приведёшь меня к беглецам. Иначе все… - хан сделал круговой жест – все погибнут…
- Но они разделились, повелитель…. Женщины и дети пошли в одну сторону. Мужчины - в другую.  Лучше выступить двумя отрядами…
- Возьми два. Возьми три отряда. Найди в лесу женщин и детей. Мужчины вернуться сами.
- Хан, нам не нужны эти люди, - тихо проговорил сподвижник, до того молчаливо стоявший рядом. – Наша цель – северная столица. Взяв её, ты будешь править этим краем. Тогда ты найдёшь и уничтожишь всех, кого не достал сегодня. Не разменивайся на мелочи, хан.
-Нет! – повелитель гордо вскинул подбородок. – Будет так, как я сказал. Мы потеряем ровно сутки.
- Хотя бы не ослабляй ядро войска. Пусть следопыт возьмёт два, а не три отряда.
- Хорошо. Пусть возьмёт два. А этих, - он кивнул на «внимательных», - пока связать.… И, чтобы он спешил, покажите ему меч, которым палач рубит головы….
   …День входил в свою силу. Обозники тащили из брошенного города скарб. Войско молча сидело, ожидая команды. Костров не зажигали. Поглядывали на небо, не ожидается ли дождя, да на хана, так и не слезшего с лошади.
   Мерно шелестели волны озера. Орали мелкие вёрткие крачки. Шумел ветер. Качалась длинная, словно указующий перст, ветка одинокого стоящего дерева. Казалось, будь порыв чуть посильнее, и она отломится, как рука волшебника, озаряя яркими искрами всё вокруг.
- Хан, - снова еле слышно сказал сподвижник, - я ещё никому не сказал, но, по моему, это знамение…
   Острые глаза  хана метнули гневный взгляд на лицо собеседника. Остриём сабли он коснулся рваного уха.
- Посмотри сам.… Возле самого солнца. Точка. Голубенькая звёздочка. Видишь, хан?
  Хан сощурился и вскоре убрал саблю. Звёздочка и вправду была. Малозаметна, но, если всё-таки приглядеться, то вполне отчётливо различима.
- Никому ни слова!
- Да, мой хан….
- Эй! – предводитель хлопнул в ладоши. – Разбить шатёр. Оракула ко мне! Живо!...

Глава 12
- Вот здесь, - сказал рыбак. – Прям тут.… Ройте. Я ещё, помнится, веточку воткнул. Вот она.
- Да, что-то не похоже, чтобы здесь недавно копали, - с сомнением ответил лейтенант. – Ни свежей земли, ни холмика. Да, и место какое-то…. То ли хибара здесь была, то ли конюшня… Здесь же хламу всякого на метр… А он, говорите, спешил…
   При свете дня зловещее место выглядело несколько иным, и рыбак засомневался. Шагнул в одну сторону, в другую, огляделся, озираясь.
- Да, здесь, здесь… Труп, завёрнутый во что-то белое… То ли в простыню, то ли в скатерть. Не-ет…тут… Копайте…
   Лейтенант выдернул прутик.
- Что-то вообще странно, - поднял он брови. – Прутик-то ваш корни пустил… Это ж когда было-то?...
- Два дня назад, - оторопел рыбак.
- А, может, вам всё это приснилось? У меня на участке трупов давно не обнаруживалось…
   Рыбак озадаченно обрывал корешки.
- Н-нет. Всё прекрасно помню. Всё ясно видел. Я сидел вон там… Вон, где ствол перекошенный. У меня ещё ветка под ногой хрустнула…
- Ну, ладно. Значит, копать?
- Клопать! – косноязычно стоял на своём рыбак. Откинул капюшон. Глаза его решительно блеснули.
   Работа продвигалась медленно, и даже через час землекопы, приведённые лейтенантом, едва углубились по колено. Ватники были сброшены, и вскоре лёгкий парок поднимался над спиной того, кто находился в предполагаемой могиле.
- Вы ж видите, земля плотная, лежалая. Тут лет десять никто не шерудился, - сказал лейтенант.
- Я же в интересах закона… Как гражданин… Что видел, то и говорю. Или вы думаете, что это мне развлечение?
- А откуда, вы говорите, он появился?...
- А во-во-он, девятиэтажечки на берегу. Туда и ушёл.
- Во-още один камень пошел, - донеслось из могилы, - ты уж там подскажи, лейтенант, чтоб наряд вдвойне закрыли. Это ж не земля – строительный мусор….
- Эй, вы там, повнимательней, - крикнул рыбак, пристав с ящика, - он там какую-то штуковину бросил. Закапывал, закапывал, - он повернулся к лейтенанту, а потом, словно вспомнил что… Поднял с земли какую-то дрянь и в могилу и бросил. Потом уж зарыл окончательно.
   Работа в «расклопе» остановилась.
- Что за штуковина? – донеслось из могилы. – Не рванёт?
- Да, нет… Чашка какая-то, что ли… Или кофейник заварной… Фиг знает. Ройте!...
- А, как он всё - таки был одет? – поинтересовался участковый и снова достал свой блокнот.
- Да, я же говорю – темновато… Не разглядеть толком. Да, испугался я… Вроде трико, или…
- О! – донеслось с места событий. Точно! Чашка! Только я её лопатой разбил. Кому надо кусочки - забирайте…

Глава 13
   Быть пишущим человеком утомительно. Постоянно нужно о чём-нибудь думать. Сюжеты. Герои. Характеры. Детали. Да, мало ли всякого! Нужно продуцировать, нужно стараться. Невозможно писать что-либо для других (да, и для себя), оставаясь на уровне размышлений о пище, отправлении естественных надобностей, сне и т.п. Невозможно остаться на уровне потребителя информации. Необходимо стать источником информации, и жаль, что не всегда востребованной. Ведь источник должен куда-то впадать. И жаль, что информация не всегда новая… Но всегда обработанная, искривлённая (выпрямленная), подкрашенная (обесцвеченная)…
   Постепенно начинаешь чувствовать себя не менее важным, чем, скажем, телевизор.
   Стоит обращать внимание на самого себя. Тем более, что несёшь ты не только всякий вздор и чепуху, а и очень нужное, важное тёплое для сердца, непременно очень личное и бесценное для самого себя.
   Какое дело, например, дядьке из «ящика» до того, что ты, допустим, влюблён? Ни один спортивный комментатор не скажет ни слова про трепет в твоей собственной груди, про желание быть рядом, про то, что будут сложности в отношениях, про то, что она похожа на… про её талию, про то, как она говорит с мягкой картавинкой, чертовски нежно: «Гарик», про то, как сбивается её дыхание, стоит запустить руки под платье.
   Разве может популярный телеведущий изложить на десяти страницах (ну, пусть писатель) эпизод вашего с ней похода в стоматологическую поликлинику, где ей хотели лечить зуб, и где вы, непонятно как, оказались одни в полутёмной подсобке, среди металлических стеллажей с банками, с железками, среди скомканных белых халатов. Неизвестно, как оказались, да ещё пропустили и очередь….
    …Там, где к вам, в полумрак, вошла молоденькая медсестра и испугалась до смерти стонов и придыханий…
   Десять страниц!
  Когда - нибудь я дам их почитать Галине. Интересно, будет ли ей смешно? Или она сочтёт это пошлым?...
   Помнится, писалось всё это на одном дыхании. Просто. Легко. Резко. Да, ещё под свежим впечатлением. Даже много времени спустя читаешь, а править и дополнять ничего не хочется. Всё к месту. Всё в меру…
Пикантно. Забавно, мило. И вовсе не пошло. Хотя это и неплановый секс в экстремальных обстоятельствах. (Впрочем, говорят, что нормальный секс и должен быть внеплановым. Как дыхание. О нём не думаешь. Его не планируешь и не рассчитываешь.. Он происходит сам по себе. Как дыхание происходит само по себе. Оно нормально. А следить за тем, как расправляются лёгкие, как воздух движется по гортани – пошло. Ей-богу, пошло. Вдумайтесь.)
   ….Мы бежали из поликлиники как ошпаренные, хотя за нами никто не гнался и не кричал вслед. Было немного стыдно и всё- таки весело. Даже здорово весело.
    И чего эта медичка стала вопить при распахнутой двери, когда мы начали собираться:
- Ой, Марь Петровна!... Вы поглядите, что у вас тут больные-то делают! Я смотрю – шмыгнули! Ну, думаю, халаты воруют! А они…
   …Говорят, что в армии по тревоге нужно одеться за то время, пока горит спичка. Поправить пилотку можно, пока старшина дует на обожженные пальцы.
   Клянусь, если бы эта Марь Петровна чиркнула спичкой, мы бы успели. Впрочем, бюстгальтер, или, как там называется эта штуковина, Галина не снимала, поэтому задача нашей команды была чуть проще. Мне кажется, что все эти мелкие крючочки на женском белье проектировал какой-нибудь маньяк, предвосхищая ситуации подобно нашей и упиваясь предполагаемой суетой.
  ..Так, или иначе, я остолбенел. Галина мне что-то говорила. Но я ничего не слышал. Она тормошила, вонзала ногти  в ладонь, даже схватила меня за нос.
   Но я не мог пошевелиться. Я стоял, словно поражённый током, и не мог поверить тому что видел. Я онемел.
   В «газончике», перевозящем чью-то мебель, в автомобиле который только что свернул за угол, среди чужих сервантов, книжных полок и холодильника с телевизором, стояло до боли знакомое кресло! И чья-то знакомая рука безжизненно свисала через подлокотник!...
   Я чуть не закричал!... Наверняка, на дне кузова бренчала, закатившись под стулья, треснутая чашка из-под кофе.
- Я…я же его закопал, - вырвался вместо крика сдавленный шёпот.
- Что?... Что ты сделал?! – переспросила Галина, перехватывая мой оцепеневший взгляд.

Глава 14
   Налетели все вместе. Сразу. Яростно. Никого не нужно было подбадривать. Никого не нужно было вдохновлять. Хруст ветки. Пять – семь быстрых шагов. Мелькание меча среди сосновых стволов.
   Стрела, прошибающая кожаную пластину на кольчуге. Прыжок на двоих врагов, один из которых уже труп. Копьё, застрявшее меж рёбер. Отрубленная рука. Размозженная голова следопыта. Лисий мех в крови. Детский плач в лесу. Щит, прогнувшийся от удара булавы. Сломанная нога, застрявшая меж камней. Враг, поднятый на рогатину. Княжеская перчатка во мху….
   …Но и противник не отступил. Пока второй отряд степняков поднимался по камням вверх, первый, неся потери, остановился. Никто не убегал. Спрятавшись за гряду крупных валунов, язычники засели и ждали подкрепления. Атаковать их снова было бессмысленно.
   Ещё летели стрелы. Ещё падали люди, а князь уже решил для себя – уходить. Мирным жителям было дано время. Они должны были успеть уйти подальше.
- Князь! Князь! – подбежал ополченец, кто-то из дворовых. – Хан выслал третий отряд! Они….
   Сразу несколько стрел пронзили его спину.
- Обходят слева…, - выдохнул ополченец, изогнувшись от боли, но так и не выпустив ни щита, ни булавы из рук. В бою он подобрал боевой шлем и теперь был похож  на ратника. Жаль, что только не смог добыть кольчуги или простой дерюги потолще.
  Князь отскочил за дерево, не отводя взгляда от его гаснущих глаз. Он вдруг вспомнил его – мастеровой Леонтий. Он вырезал ему когда-то дубовое кресло. Княжье кресло. Толковый мужик. Да, немножко перекати – поле. Ни семьи, ни детей. Всё что-то пилит, да точит. Жаль его….
- Уходим! – звякнул меч, кроша чужую сталь.
- Отступае-ем! – протяжно подхватил Правша, подставляя щит под удар справа. – Осторожно, князь!
   Как-то сразу выстрелили лучники, остановив первых четырёх нападавших. И поэтому  пока остальные выжидали, робко выглядывая из-за деревьев.
   Князь за это время успел отойти.
  Яркая звезда, которую он заметил ещё вчера, всё более разгоралась. Она была уже значительно правее солнца.

Глава 15
- Я же говорил! Говорил! – обрадовался рыбак. – Кружка! Теперь осторожней…Ещё два-три штыка, а дальше – труп в белой тряпке.
- Да, врёт он всё, - сказал второй землекоп, который отгребал землю от ямы. – Слушай ты его больше, лейтенант, этой чашке небось в обед сто лет… Ещё дореволюционная небось. В прошлом веке на помойку выбросили. А мы откопали и радуемся….
- Сам ты в прошлом веке…, - обиделся рыбак. – Говорят тебе же, два дня назад…
- Да, я, чё ж, слепой? Земли не копал? …Плотная земля. Лежалая. Её не то, что вчера – тысячу лет лопата не шевелила…
- Копать, - подытожил спор лейтенант.
  Над озером неподалёку пронзительно кричали крачки….

Глава 16
   …Боги, сошедшие с небес, остановили бой. От луча, шедшего, казалось, из пальца самого главного из незнакомцев воспламенилась земля под ногами. Рухнули, точно спиленные, несколько толстенных сосен, на которые указал главный.
   Все замерли. Только один раненый продолжал стонать, катаясь по земле. Даже князь с ханом, только что яростно рубившиеся друг с другом, сначала опустили мечи, а потом и вовсе замерли, глядя на пришельцев.
   Воины расступились. К ним шёл сам Бог. Шёл и предостерегающе покачивал указательным пальцем: «Ай – яй – яй…»
    …В ханском шатре было прохладно. Вошедшие уселись в низкие плетёные походные кресла для высоких гостей. Циновки были отброшены в угол. Молчаливая стража по знаку хана удалилась. В шатре остались избранные.
- Пусть боги рассудят нас, - начал Хан. – Я пришёл взять эту страну. Я сильнее. Со мной большое войско. Если надо, Степь пришлёт ещё воинов. Гораздо больше, чем здесь сейчас. Три дня пути и я нападу на большой город, что к северу отсюда. Я буду ханом всего этого края. А тот, кто стоит на моём пути, должен умереть…
   Оракул что-то шепнул хану из-за спины.
-…Боги увидят, как велики будут мои жертвы и подношения…
- Это земля моя! – вскочил князь. – И я на ней хозяин!...
- Сядь, смертный, - сказал Бог и что-то зашумело в его серебристом одеянии. – Будет так, как я скажу!
-…Яду в бокал…, - шепнул хан и оракул бросился за вином. Вождь кочевников поднялся и добавил громче: - Выпьем вина и послушаем речь старшего Бога…
   Лик посланца небес был суров. И речь его звучала, как металл. Каждая фраза, словно вбивала гвоздь в сухое дерево. Хан чуть не оглох от силы этого голоса.
   Когда вбежал оракул, внося вино, полог откинулся и хан увидел воинов, преклонивших колени. И своих и чужих. Речь Бога звучала всюду. Казалось, что она разносится по всей Земле. Все слушали, замерев, и знали, что поступят так, как захочет Бог.
   А Бог хотел мира.
- Поход закончен, -  сказал Бог. – Кто хочет, может вернуться в Степь. Кто хочет, могут идти к Северной столице. Но без оружия в руках. А кто хочет, могут остаться здесь. Земли много. Всем хватит….
   Едва только голос стих, подали вино, и хан улыбнулся тонкими губами, когда рука князя безвольно откинулась с подлокотника, выронив кубок.
- Он пьян, - поспешил сообщить сподвижник из-за ханского плеча. _ Не тревожьте его, пусть отдохнёт…
- Да-да, - поддакнул оракул, перекатывая между ладонями в широких рукавах халата пустой пузырёк величиной с ноготь, привезённый из самого Хорезма.

Глава 17
   Мне почему-то не везёт в жизни. То есть каждый из нас считает, что ему не везёт в жизни.  Но чтобы так фатально!...
   Я пел в хоре. Ещё мальчиком. И голос у меня был звонкий, ясный, как солнышко. Ещё год- два, и он начнёт ломаться – переходный возраст. Но тогда… Я должен был петь. Соло. Большой концерт. Мы должны были ехать куда-то в северную столицу. И там в состязании трёх хоров, мы должны были победить. Я ходил на подъёме. Я пел в подъезде. Я показал всем друзьям выглаженный концертный костюм. И бант с горохами… и…Заболел…
   Ангина свалила меня. Я жутко температурил. Бредил, хрипел, пытаясь вытянуть солирующую партию: «Родина слышит. Родина знает…»
    Мне казалось, что на горло мне наезжает громадный асфальтоукладочный каток…
  …Наш хор занял второе место. Я бросил пение. А бант в горошек так и остался у меня навсегда. Как память. Как грустная память о несбывшемся…
   …Я хорошо играл в хоккей, но сломал руку, и с этим тоже пришлось расстаться…
   …Я замечательно учился. Решал другим их варианты контрольных по «вышке» - высшей математике. Но за отвратительное поведение (хотя, какое там отвратительное! Девчата всё…) на уборке урожая из вуза выперли именно меня…
   Я любил одну девушку. Так любил, как не бывает. Я уверен, что такого чувства ни к кому никогда ни у кого не было и не будет. Трепет и ласка. Дрожь в голосе и бесконечная  радость от ощущения, что она существует. Я знаю: у каждого это чувство своё. Но моё было особенным. Таким сильным и таким прекрасным, что уже сильнее и прекраснее невозможно представить.
    Как это несложно предположить, теперь она замужем. Кажется, у них четверо (или трое) детей. Да, что теперь об этом говорить…
  Продолжать замечательный этот перечень несовершенного и упущенного можно и дальше. И покуда я живу, эту летопись можно множить и множить.
   Кто я? Что со мной? Почему именно я? За что мне такое? Может, это болезнь? Гены каких предков передались мне по наследству? По несчастливому наследству… Как исправить всё это? И нужно ли исправлять? А вдруг природой правит Фатум?
  Да, ладно бы не везло мне, отдельно взятой личности, во всемирной истории, проявившей себя лишь на бытовом уровне. Ну, не везёт муравью Васе в нашем муравейнике…. Ну, мало ли…. Сколько этих Вась… Всё в природе уравновешено (помнишь, братка?)…. Значит, другим хорошо.
   Но ведь не везёт и стране, где я живу. Да, и что это за страна? Что за местность такая, проклятая Богом и людьми на ней живущими? Может, тут, на этом континенте зона какая? Аномалия? Может, сюда инопланетяне в древности высаживались? Да, и весь генофонд нам испоганили? Может, весь народ, все мы такие, как я?
   А кто, собственно, я? Кто есть мы? Сарматы – индусы – гунны – славяне – монголы –финно–угры?
   Потомки каких наций, подданные каких империй сложили наш «могучий и великий»? Каковы корни наших слов? В каких эпохах, в каких странах затерялись ключи от наших имён и фамилий? Кто был мой пра- пра –пра…? Завоеватель, прискакавший сюда с кривой саблей или местный абориген, обнаживший свой меч, чтобы защитить свою землю? Инопланетянин? Князь, двинувший полки на степь, чтобы «отомстить неразумным», или коварный визирь одного из мелких городов – государств? Молоко верблюдицы, козы или коровы пила моя пра-пра-пра… в возрасте пяти лет?
    Кто мы? Что намешано в наших жилах? Почему такой оттенок кожи? Почему такой разрез глаз? Почему такая форма носа?
   Почему нам так не везёт? Почему мы всегда воюем? То от кого-то защищаемся, то на кого-то нападаем… То бросаемся к кому-то оказывать братскую помощь, то потом оказывается, что братья её и не просили, да, и не братья они вовсе, а совсем наоборот…. Заключаем мирные договоры и сами их нарушаем, туту же начиная готовиться к войне… Хлопаем вождям, которые нас же и убивают. Пачками. Сутками напролёт. Годами…
    Радуемся, когда кровавый деспот валится с трона и спешим посадить другого на то же самое место? Или дурака, или простофилю… Про…ем свои национальные богатства, загоняя последующие поколения в долговую яму.
   Умные мы. Добрые. Ласковые мы и сильные. Талантливые и хитрые. Ловкие мы и живучие. Терпеливые и выносливые. Оглянись вокруг – какие золотые люди живут…
   Дядя Вася – милейший человек! Тётя Шура – прекраснейшая тётка! Дети – это ж самородки, а не дети! А наши женщины?! Бог создал эти неземной красоты создания, чтобы показать другим народам эталон. То, к чему они должны стремиться поколениями селекции, отбирая самых красивых, самых чувственных и самых искренних для продолжения рода. И так на протяжении тысячелетий…
   Мелькнёт такая незнакомка в толпе и проезжаешь свою остановку в общественном транспорте, а потом два дня не можешь забыть это лицо…
   Мы – великий народ! Мы – прекрасный народ! Мы – самый невезучий народ на свете! И не только в цепи революций, войн и восстаний дело… Что-то есть в нас самих. В наших генах….
    Противоречия раздирают наше общественное сознание. Ну, почему мы та… (кто-то звонит в дверь. Может, опять сосед со своей мебелью?...)
   
Глава 18
 - Одно могу сказать твёрдо, - сказал очкастый. – Это очень интересное, с археологической точки зрения, захоронение. И как вы додумались здесь копать?!
- С археологической? – переспросил лейтенант.
- Только с археологической. Возраст вашей находки, ну, грубо говоря, 800 – 1200 лет. Не меньше. И ни о каком свежем погребении не может быть и речи. Однозначно…
- Да, как же так?! – развёл руками рыбак.
   Сверху капало, а капюшон постоянно налезал ему на глаза, поэтому казалось, что он постоянно то ли отмахивается, то ли замахивается на собеседника.
- Так…Раскоп надо изолировать от влаги. Да, э-э-…и прикажите, пожалуйста, этим ребятам, чтобы больше ни к чему не прикасались. Возможно, культурный слой очень тонок… хотя, берег озера…
- Постойте, постойте… А чашка-то, чашка! Её тоже оттуда достали, - протянул свои осколки рыбак.
  Археолог скептически посмотрел на его протянутую ладонь, пошевелил осколки пальцем:
- Ну, да-с… Чашка. Фарфор. Возможно, Дулево…. Или не Дулево… Впрочем, это к делу не относится. Это более позднее. Если это и древность, то XVIII – XIX век, не ранее…. А вообще-то похоже, что её из дома недавно принесли. Ну, скажем, неделю назад. Мне это неинтересно. Если хотите, я порекомендую вам хорошего специалиста. Н-ну, или, - он поправил очки, - сходите в краеведческий музей….
- Так, что? – снова встрял лейтенант. - У вас нет ни малейшего сомнения, что труп древний?
- А у вас есть? Я, видите ли, время на предметах просто ощущаю. Нутром чую. Ну, в один – два века ошибиться ещё могу, но… Время, оно, видите ли, нечто осязаемое в моей профессии. Да. Здесь невооружённым глазом видно – кости-то окаменели. Самое интересно, что сохранились остатки щита, кажется, даже с боевой вмятиной, булава, наконечники стрел. Пока, конечно, нельзя сказать, они ли явились причиной смерти воина, но поживём – увидим. Мне кажется, что, возможно, когда-то здесь была целая битва, и это только первая находка. …Знаете, москвичи всерьёз полагают, где-то именно в нашей местности находился знаменитый «Игнач-крест», или, как его называли язычники, «Мох-камень», разрушенный ещё в древности. Легенды говорят, что войско завоевателей повернуло назад именно от этого святого места. И никто не знает, почему… Всего два – три дневных перехода не дошли они до…
- Ну, - прервал его тираду лейтенант. – Что же мы такое выкопали? Где твой-то труп в простыне?...
  Между тем два помощника уже вбивали колышки, натягивали ленточки, размечая квадратами участок.
- А бес его знает! – пожал плечами рыбак. – Может, преступник что-то учуял?... Откопал тело и перепрятал…
- Да, врёт он всё лейтенант, - один землекоп курил, а второй, опёршись на лопату, только вынимал из пачки сигарету. – Делать не фигу парню… Теперь вы понимаете, откуда у рыбаков берутся байки про пятикилограммовую плотву и рыб - зеленух? А то, может, его оштрафовать, как следует…
- Я те оштрафую! Я те оштрафую! – швырнул остатками кружки в землекопа рыбак. – Я так оштрафую – своих не узнаешь!
   Рабочий глубоко затягивался и нервно улыбался:
- Да, ты не сердись, дядя. Пить надо меньше – больше закусывать.
- Я те покажу сейчас, закусывать! – всерьёз разбушевался мужик. – Да, я тебе…
- Хватит! – рявкнул лейтенант. – Здесь нам больше делать нечего… Размялись, порезвились. По домам…
   Рыбак зашагал первым к гаражу чинить свой старый «Запорожец». Он размахивал длинными руками и всей своей пенсионерской спиной выражал крайнюю степень обиды и независимости. Затем прошёл мой напарник с лейтенантом. Он говорил что-то ему про тарифы и трудности раскопок. Показывал свои натруженные ладони. Покачивалась лопата, и лейтенант в такт ей согласно кивал головой.
- Эй, Гарик, не отставай, - оглянулся на меня напарник, - чё замер-то?
   Меня колотила дрожь. Только теперь меня проняло. ЧЯ на ходу принялся очищать лопату от глины, всё никак не понимая, куда же девался труп Лёнчика, и почему они так легко купились на фокус с проросшей веточкой.
- «Время! Что же такое «время»?!» - напряжённо думал я.
   Ведь готов был поклясться, что, поначалу, когда мы докопали до этого «культурного слоя», в глине мелькнул угол белой простыни. Куда она девалась?!
   
Глава 19
  Прошло несколько дней, после того, как  она собиралась появиться. Но её всё не было. Я ходил по квартире, словно тигр по клетке, и не находил себе места. Включал и выключал телевизор. Ходил за почтой. Пил кефир. Даже стирать пробовал. Всё валилось из рук. Хотелось писать, но получался настолько откровенный бред, что было даже невозможно вообразить, что это всё сочинил я.
    Вдруг отчётливо понял. Осознал, что зависим. Я мечусь в ожидании Галины. И она не идёт, мучая меня. Я – в цепях. Я - в сетях. И не хочу эти узы терпеть?... Где она?
    Я принялся звонить какой-то подруге, телефон которой она мне записала в блокнот. Сто лет назад. Но к трубке никто не подходил.
   Где она?
  Я бездумно ходил по улицам, вглядываясь в лица прохожих, пока не понял, что это бессмысленно. В таком огромном городе искать одного маленького человечка…
   Я захандрил…
   Сидел, как сыч, в квартире. Оброс. Похудел. При взгляде в зеркало я видел, как чётче обозначились скулы, запали глаза, помутнел взгляд. Депрессия! Туды её в качель!...
   Зависимость!
   Колдунья. Она приворожила меня. Я и рад этому привораживанию. Я хочу, чтобы оно продолжалось. Но чтобы она нашлась. И чтобы пришла однажды утром и сказала:
- Ф- фу-у! Как у тебя душно! А, ну-ка, откинь шторы. Открой окно! Господи, погляди на себя! На кого ты похож?! А, ну-ка, бриться! Стричься! Мыться! Надень свежую рубашку. А я пока приготовлю завтрак….
- Где ты была? – спрошу я.
- Да, в Бразилию ездила, - ответит она.
- А почему не звонила, не сообщала?
- А чего звонить? Вот я здесь!
   Но никого не было. Никто не звонил, не стучал, не телеграфировал. Я сидел и сатанел. Я снова писал. Точнее, записывал свой бред. И вдруг меня осенило: мы же одного поля ягоды. Она и я. Потому-то мы и притягиваемся… Притягивались. Мы – ненормальные. Мы не совсем  свои на этой Земле. Остатки инопланетных хромосом, отягощённые невезучестью, остались здесь в России. Больные гены приносят нам одни несчастья. Цепи несчастья. Но двум неудачникам легче переносить неудачи вместе. И ни в какой она не Бразилии. Просто с ней снова несчастье и она не может позвонить.
   Так пусть позвонит кто-то за неё! В конце – концов, раз она – колдунья, то и я – не простой обыватель. Надо только настроиться и внушить.
    Я сел перед телефоном, сложил руки под подбородком и стал глядеть на аппарат. Сверлить глазами. В моём мозгу проносились бесконечные космические пространства. Звёздный ветер сдувал наш звездолёт с намеченного курса. Гигантский метеорит прошивал борт корабля. Галактика Крабовидная Туманность постепенно становилась на ребро и превращалась в скопление звёзд, светлую полосу на черноте неба.
   Память предков? Воображение? Болезнь?
  Не прошло и получаса, телефон позвонил.
- Гарри Игоревич? – осведомился мужской голос.
- Да, это я.
- Меня тут просили передать….
- Кто? Кто просил? Галина?!
-Н-не знаю. Пациентка из хирургии. Она недавно пришла в себя, но передвигаться и говорить ей пока трудно.
- Что с ней?
- Кажется, она упала с крыши какого-то здания.
- Здания? Какого чёрта её туда занесло?... Где?! Где она сейчас?
- Третья городская на Набережной. Третий этаж. Палата триста семь.
- Спасибо. Сейчас буду…
- Да, вы не спешите. С ней почти всё в порядке. Она идёт на поправку. К тому же сегодня неприёмный день. Выходной. Приезжайте завтра к 10 часам.
- Спасибо.
- Да, она просила передать, что любит вас… Это, конечно, не моё дело, но она у вас такая хорошенькая…. А вы не бережёте.
- Да…. Но он уже заводит свой «Запорожец»…
- Кто заводит?
- Да, пенсионер один. Я его ещё не знаю… Он живёт где-то на другом конце города… Кажется, сегодня он собьет меня своей машиной….
- Сожалею…

                НБ
02.1997 – 03.1998