Право первородства роман

Пролог

Свирепый холодный ветер вольно гулял по жухлому лугу, вздымая грязно-желтые вихри песка и иссушенной палящим жнивеньским зноем травы, швыряя их в лицо одинокому всаднику. Вороной ронял наземь хлопья пены, с изорванных шпорами боков капала темная кровь. Верный конь с тоской обиды косился на хозяина, но острое железо вновь впивалось в плоть, и, всхрапывая от боли, вороной все ускорял бег. Всадник не замечал страданий доброго коня, верой и правдой служившего в нужде, спасавшего в кровавой сече. То, что влекло его на полночь, за уходящей к окоему тяжелой свинцово-серой тучей, было сильнее верности не слуге – другу, сильнее самой жизни.
Всадник был смугл, кареглаз, широкоплеч. Лицо же его было искажено таким смертным отчаянием и ненавистью, что на этом выжженном лугу, в пучине разгулявшейся бури, он казался черным демоном ночи. И та же черная ночь царила в душе всадника.
Владислав изо всех сил пришпоривал коня, не отводя глаз от мрачной тучи, ползшей, казалось, по самой земле и задевавшей не только вершины одиноких деревьев, но и высокие сухие стебли травы, безвольно раскачивающиеся над лугом, словно толпа неприкаянных мертвецов. Его длинные черные волосы, привычные к шлему, свободно развевались на ветру у него за спиной – шлем он давно потерял. Впрочем, и верный булатный меч, и прочный щит с родным гербом давно бросил он. Не поможет крепкая сталь в битве с врагом, которого преследует Владислав. Единственное оружие, которое он сжимает в руке изо всех сил, с виду напоминает обыкновенный, совсем небольшой камешек-голыш, каких много валяется по берегам быстрых ручьев Княжества.
Не жалел коня Владислав, да и себя не жалел. Горькая пустота душу леденила, лишь одна мысль в голове билась – не отстать от быстро несущейся тучи, догнать – а там будь, что будет. Не было уж у него надежды на победу – на какую победу может рассчитывать смертный, выступая, верно, против самого беса, и скакал он за тучей лишь потому, что не видел другого пути для себя. И камешек, зажатый в кулаке, Отцовский Амулет, в чьей чудодейственной силе он не раз убеждался, вряд ли спасет. На сей раз тот, кто явился в Княжество, был куда сильнее Владислава и люто ненавидел его Отца.
Для людей Владислав был князем – ясным солнышком, полубогом, тем, кому поклоняться и подчиняться так естественно, что и в голову не приходит ослушаться. И как же иначе, если именно ему они обязаны своим существованием? Владислав не упивался своей властью, а строил жизнь в Княжестве по-простому, княжил ровно, без причуд, а о большем и не мечтал. Светлели бы лица при взгляде на князя – вот лучшая награда, о которой мечтал Владислав. Кланялись все еще ему в землю, но он надеялся, что в будущем перестанут, станут за добро да справедливость уважать, а о происхождении его высоком забудут. Один лишь Владислав в этом мире знал, что нет горше участи, чем родиться смертным сыном бессмертного.
Как юный бог-творец, один из младших богов, умудрился увлечься смертной женщиной – то сокрыто туманом прошлого, но женщина эта родила ему сына. Принял Отец своего отпрыска благосклонно – но едва взглянув в темные, беспомощные глаза младенца – отшатнулся. Даже для него оставались неподвластными Вселенские Законы, и неожиданностью явилось рождение сына смертным. Бог-творец создавал целые миры – но он был не в силах повлиять на тайные пути и прихоти Судьбы, словно в насмешку так странно распорядившейся его могущественной плотью и кровью. Младшие боги не создают законов природы, они лишь величайшей силою своей перестраивают материю – но строго по данным им Высшими законам.
Владислав не ведал, какие мысли бродили в бессмертном мозгу Отца, когда убеждался он в немощи и слабости сына, но помнил жгучую обиду, слезы бессилия, когда холодный, бесстрастный взгляд бога-творца становился почти презрительным, ледяным. Владислав уродился сильнейшим из сильных среди колдунов-людей, но оставался жалкой букашкой для собственного отца. И не столько смертность сына отвращала его, сколько отсутствие стремлений к власти, к могуществу. С такой-то кровью и смертный мог миры в грязь втаптывать, а Владислав только о покое и помышлял.
Не отринул от себя бог-творец свое дитя. Когда не стало места Владиславу-нечеловеку в материнском доме, когда не принял его сонм бессмертных, создал для него целый мир – ценный подарок бросил с барского плеча – и исчез, устав возиться с ничтожным. И способ владеть им подарил – тот самый камешек, называемый Владиславом Отцовским Амулетом. С ним сын бога и сам почти богом становился, вот только не желал Владислав быть богом. Забыть бы о великом Отце, княжить спокойно среди своих подданных. Не суждено, видно, тому быть.
Кем был Враг, явившийся однажды в Княжество, Владислав так и не узнал. Знал он только, что нет этому Врагу дела до него, смертного, что не его это Враг – Враг Отца, равный по силе богу-творцу, но побежденный им. И кем бы ни был бессмертный и могущественный Враг в прошлом, лишенный большей части своих сил, изгнанный и униженный он стал по разуму своему уподобляться ничтожнейшим из смертных. Осознав, что не сможет уже победить в честном бою, решил он ударить в спину, в слабое место – ударить по князю далекого мира, Владиславу.
То страшный был час для Княжества, когда расступилась сырая земля, извергнув из нее полчища злобных тварей, подданных Врага, вознамерившихся не только Княжество стереть с лица мира, но и самый мир. Однако не зря Владислав был сыном бога-творца, сыном бога-победителя. И не зря держал в руках Отцовский Амулет. Смертными оказались мерзкие твари, и все они бездыханными полегли по зеленым полям да густым лесам, пав от мечей верной княжьей дружины Владислава. И только поняв, что не справиться ему и с сыном бога, не извести род людской в целом мире, отчаявшийся Враг пошел на самое низкое в своей бессмысленности коварство.
Защищал свою жизнь Владислав, ибо как любой смертный он почитал себя нужным – нужным своим подданным. Но не так уж дорожил этой самой жизнью. Чужим он был среди людей с малолетства, чужим остался и для тех, кого привел в новый мир. Для всех, кроме одной. Той, что не испугалась полубожественной-получеловеческой крови, что простила вечную тоску и горечь, что сумела дать полукровке вкус истинного счастья, простого и необыкновенного счастья смертных. И стала единственным, чем бесконечно дорожил Владислав в этой жизни.
Мелиора.
Как же он не разглядел ворожбы, когда в становище будто бы ниоткуда появилась та золотокосая девица, с такими огромными небесно-голубыми глазами, что все молодые парни тут же утонули в них, забыв о своих нареченных? Как не догадался, что неспроста эти прозрачные, словно омут глаза лишь на князя и глядят неотрывно, будто и нет у него любимой жены. Почему принял чашу вина из рук красавицы да осушил тут же до дна, видя лишь призывные, бесстыдные глаза? Что было потом – не мог объяснить, только налилось тяжестью тело, замедлилось время, расплылись лица, все, кроме одного, как будто из белого мрамора выточенного. Оно – приблизилось, свет заслонило. Мягкие губы прижались, дыхание выпили, стройное тело да гладкая кожа под руками оказались, а руки его сами собой жили, хозяина не слушая.
Что увидала Мелиора, почему из дому убежала, нетрудно понять. Только едва очнулся Владислав, и ее, и девицы сладкой да хмельной уж и след простыл, лишь туча на горизонте собиралась. Так и не узнал бы князь, где любую искать, да Отцовский Амулет сам указал.
Почему проклятая нечисть не остановится ни на миг? Неужели не видит, как беспомощен сейчас одинокий князь? Как бы ни были верны дружинники, ни одна лошадь не выдержит бешеной пятнадцатичасовой скачки, и Владислав давно бы отстал, если б не Отцовский Амулет. Владислав с радостью отдаст себя Врагу, лишь бы тот отпустил Мелиору. Но туча все летит и летит вперед, поднимая вокруг себя бурю, уводя всадника за собой, изматывая, истощая его великие, но имеющие предел силы.
Уводя за собой? Может, это всего лишь приманка? Надежда затеплилась в истерзанной душе Владислава. И правда, зачем Врагу обыкновенная смертная женщина? Только чтобы заманить в ловушку измученного преследователя.
Так ли это, Владиславу не пришлось долго гадать.
Изменился ветер, подул не в лицо, а в спину, закрутил сизые, рваные края тучи, сворачивая ее в тугой витой столб, от земли до неба простирающийся. Вспухла туманная колонна алым светом – и опала, растеклась по ободранному лугу, впитываясь в иссушенную землю.
Князь резко натянул поводья, не обращая внимания на хрипение коня, которому удила рвали губы, остановился, напряженно вглядываясь в рассеивающиеся клубы. Побелели пальцы, сжимающее камень-амулет.
Владислав не знал, как будет выглядеть Враг, принявший человеческий облик, но почему-то он представлялся ему кем-то похожим на Отца в его земном воплощении: крупный мужчина-атлет с суровым ликом и пронзительными, даже страшноватыми в своем всеведении глазами. Но взору его предстала… давешняя золотокосая девка, коей и имени-то он не запомнил. Только выше ростом, кажется, стала, да вместо нежной поволоки в глазах – жесткость темная.
-Ты? – изумился Владислав.
Девка рассмеялась мелодично.
-Что ж не рад? – по голосу да стати – ну обыкновенная крестьянская дочка. – Аль не люба?
-Где Мелиора?
Она насмешливо пожала плечами:
-Откуда ж мне знать? Сам не уберег. Сбежала от тебя, и правильно сделала.
Но Владиславу не до праздной болтовни было, усталость и боль к земле тянули, потеря огнем жгла.
-Где?! – он прыгнул к девке, схватить пытаясь, белое ее лицо, почти испуганное, не далее вершка мелькнуло, но руки пустоту лишь схватили.
-Вот как, стало быть? – услышал Владислав за спиной шипение и едва успел обернуться чтобы отразить железным нарукавником бросок огромной змеи. Отразить-то отразил, да сила удара была такова, что кубарем на землю с коня полетел. Вскочил, отпрыгнул, пригнулся в ожидании.
Гадина, появившаяся на месте красавицы, была куда толще князя, а надутый ее клобук, поднятый на двухсаженную высоту, заслонял солнце. Отбить ядовитые зубы, длиннее пальца взрослого мужчины, ему удалось только потому, что змея лишь примеривалась, но вот теперь она готовилась к настоящему удару. Владиславу показалось, что черная зловонная пасть с мечущимся в ней алым раздвоенным языком растянута в довольной ухмылке.
Пожалел Владислав о брошенном мече, да поздно. Что ж, придется биться тем, что есть.
Оскаленная пасть взметнулась над князем, – вот-вот обрушится на слабого человечка тяжелая туша, в землю вобьет, а сверкающие зубы горло насквозь пронзят. Чтоб посильнее был бросок, почти взвилась в воздух змея, лишь концом хвоста о пригорок опираясь. И этих нескольких секунд, что гадина размахивалась, хватило Владиславу, чтобы подготовиться. Отрешиться от мира, от жизни, как учил Отец, отмести все мысли, чаяния и желания, кроме одного, вышвырнуть прочь из себя все, кроме ощущения ненавистного Врага, сражаться словной с самой Костлявой – отступать некуда, поражение грозит большим, страшнейшим, чем просто тьма небытия.
Будто мрачный вихрь подхватил напряженное тело – не умеют люди двигаться так быстро, не разят с такой мощью. Из костяшек пальцев руки, сжимающей Амулет, вырвались короткие ослепительные лучи, всего на мгновение, но этого мгновения хватило, чтобы вонзить, отсечь, разодрать толстую чешуйчатую кожу, проникнуть в дрожащую серую плоть, выдрать огромный кусок мяса – и отскочить в сторону. Дыхание прервалось, боль навалилась: все же человеком он был, а человеку не так легко божественным могуществом пользоваться.
Змея издала недоуменный вопль боли, смешанный с яростью; от падения промахнувшейся гадины вздрогнула земля. Она попыталась снова, но развороченные мышцы хвоста не держали уже тяжелого тела, и Враг, вернее, Врагиня, вновь перекинулась в девку, ни следа от змеи не осталось, только рука князя по локоть была покрыта липкой, зловонной кровью.
-Неплохо для смертного, - зло прошипела девка. – Только радоваться-то не спеши. Думала простым колдовством от тебя, козявка, отделаться, легкую смерть тебе приготовила. Не хочешь – ну что ж, пеняй на себя.
Золотокосая красавица взмахнула руками, медленно, плавно, словно лететь собралась. Ясное солнце, проглянув из-за туч, облило ее кожу золотом, заиграло в волосах. Впору залюбоваться ею, да знал Владислав, промедлишь – век тебе любоваться восходами и заходами на этом месте. Рванулся вперед, выправляя огненные лучи, но на этот раз Врагиня не зевала: уперлись они в невидимую стенку – и переломились как соломинки.
Владислав упал, взвыв от боли, чувство было такое, будто все кости в руке вмиг переломались, но нельзя было лежать и слабости потакать, Враг не медлит. Видел князь, сквозь мировую ткань видел, как набирает мощь чужая ворожба, из глубоких омутов, из заброшенных могил, из мрачных провалов выползая. Холод это был, холод мертвых, от которого нет живым спасения. Но уже вновь Владислав на ногах, ощущает, как ненависть с болью сплетается, придавая новые силы, как пульсирует Отцовский Амулет в кулаке: дай только мне волю, хозяин, уж мы с тобой попразднуем! И Владислав дал.
Вспыхнуло высокой стеной жаркое пламя, окружило кольцом князя и Врагиню, отрезало от всего мира. Не обычное пламя, живое: билась в нем жизнь Владислава. Пока горит оно, жив князь, пока жив – горит. Не пробиться мертвому холоду внутрь живого кольца, не убить, не потушить.
-Хитер… - не поймешь, ярится девка аль смеется. – Будь по-твоему.
Поднесла ко рту сжатый кулак, расправила пальцы, дунула – и закружился вдруг ниоткуда взявшийся вихрь, понесся ветер прочь от Врагини во все стороны, ударил князю в лицо, но свистнул мимо, и прямо в огонь. Рвал пламя в клочья, сбивал, гасил, унося тлеющие искры, разметывая. Но искры и в воздухе жили, горели, только сквозь открывшиеся бреши в живой стене начал холод проникать. Корчился он от жара, съеживался, но лез на зов госпожи, медленно, неотвратимо.
Знал Владислав, что не осилить ему Врагиню в колдовстве: она уж, небось, тысячи и тысячи лет ворожит, козни строит, что он против нее, сорока лет не проживший, да с силами не своими – подаренными. Не с холодом бороться надо. Сказывал как-то Отец, что даже у бессмертных богов есть свое уязвимое место, через которое их убить можно, а не убить, так обезвредить, запереть, мощи лишить. Да только как узнать, где у этой бесовки уязвимое место? А холод уж коснулся князя, тоненькими щупальцами-отростками путь себе прокладывает внутрь, к сердцу, к душе неумирающей – загасить, остудить, рассеять. Дернулся Владислав, а из холода не вырвался, тогда призвал на миг свое пламя, – окатило оно тело жаркой волной, опалило кожу, на которой тут же вздулись волдыри, зажгло волосы – и отпрянуло вновь с ветром сражаться. Боль ожгла князя, но была она сладкой, желанной, ибо изгнала холод. Однако знал он, что не надолго это, что вновь мертвый холод найдет лазейку, проберется туда, где бьется упрямая жизнь человека.
Где же может быть слабое место этой бестии? Отец, Отец, почему ты не подскажешь, ты ведь победил ее, ты знаешь. Из-за тебя она обратила свой бессмертный взгляд на нас, из-за тебя потеряла столько сил, что не может избавиться от жалкого смертного одним ударом. Но бог-творец молчал, слишком занятый своими великими делами, чтобы заметить беду своего смертного сына.
Она не боится ни жизни, ни смерти, она не боится ни воды, ни огня, ни жара, ни холода. Что нужно ей от смертного князя, зачем она похитила его жену? Чего хотела этим добиться, неужели думает, будто тем самым досадит Отцу? Менее всего бога-творца заботит здравие женщины, о существовании которой он и не подозревает…
И вдруг Владислав понял.
Врагиня уже не равна бессмертным богам, победитель навсегда изгнал ее, и она уж и не помышляет о возвращении. Ощутив потерю, она давно смирилась. Начав со стремления отомстить, она оставила в прошлом саму себя – величайшую – и выбрала нового врага, как раз по силам. Но князь не стал легкой добычей, он сумел противостоять всем ударам, и Врагиня решила прекратить войну. Владислав догадался, в тот день она пришла не разить – мириться. Вот только и в мире она желала властвовать, и над князем в том числе. А князь и не замечал красавицу, лишь на жену смотрел, и опоенный, в объятьях ее, только о жене помышлял.
Вот ее слабое место – оскорбленная женская гордость. Желала Врагиня, чтобы голову князь потерял от любви к ней, а он как от надоедливой мухи от нее отмахивается. Вот почему увезла Мелиору – не простила сопернице счастья.
Если и есть у Владислава шанс, то лишь один – обмануть. Не молчать; молчание его презрительное лишь снова оскорбляет, вопросы о жене гнев множат.
-Почему? – хрипло выдохнул он, едва разлепив спекшиеся, обожженные губы. – Зачем ты со злом пришла? Зачем дома разорять, ведь нечего нам с тобою делить, места на земле всем хватит.
-Место на земле? Зачем оно мне? – Врагиня говорила надменно, но холод могильный как будто замешкался, давая госпоже время поговорить с этим живым.
-Да неужто ж хорошо одной, красу и ласку за жестокостью прятать, всех ненавидеть, страх наводить?
-Что ты знаешь обо мне, человечишка? – она рассмеялась, но следить за Владиславом не перестала. Ой, не верит льстивым речам…
-Только то, что ночью было, - смело заявил князь, глядя прямо ей в глаза-омуты. – За то, чем одарила, любой смертный душу без оглядки отдаст, если не оставишь, не предашь. Мало тебе? Так нет больше у людей ничего.
Вздрогнула Врагиня, глаза прищурила:
-Не лги, храбрый князь, не прощу. Не смерть легкую подарю – вечные муки.
Видел Владислав, крепко задумалась красавица, совсем ненадолго ворожить перестала, а значит, есть у него несколько мгновений. Не убить, но… Метнулся к ней, но не удар нанес – схватил за косу, к себе притянул.
-Это я не прощу! Не человек тебе нужен, страдания его. Украсть сердце и сбежать тайком, ночью, пусть несчастным калекой доживает-мается. Так?
Врагиня могла в этот момент расправиться с князем одним щелчком, потому что не защищался он: все силы свои, всю мощь Амулета направил на то, чтобы спрятать от нее ненависть свою, изобразив ее бешеной страстью, чтобы смутить ее разум, заволочь пеленой, не дать догадаться о правде.
-Не нужен? Верни жену.
Врагиня колебалась, но не отстранялась. Хотелось ей, видно, верить, да не очень верилось. Как же еще убедить вздорную бабу, усыпить настороженность? Медленно, медленно стал Владислав сжимать ауру Отцовского Амулета, направляя ее меж ним и девкой в объятьях. Осторожно, незаметно туманила разум Врагини покорная воле владыки сущность неведомого камня. И вот уже затрепетали густые ресницы над глубокими омутами очей, вот уже полураскрылись влажные губы, потяжелело тело, свинцовой тяжестью опустившись на руки князя. Не было более пред ним Врага, была лишь жаждущая ласки женщина. Окутанная сладкой истомой, не видела она, как стихает ветер и вокруг них двоих продолжается яростная битва, как исчезает, утягивается назад в глубочайшие могилы, теряет способность разить мертвенный холод, лишенный магической поддержки хозяйки, пожираемый свирепствующим пламенем, как выполнив свое предназначение, утихает огонь, возвращаясь к Владиславу и умножая его силы.
Лишь убедившись, что колдунья полностью утратила контроль над вызванными ее ворожбой стихиями, что оставила она рассудок на берегу реки страсти, отважился князь проникнуть в память Врагини. Тончайшими нитями жажды знания потянулся он в бездны бессмертного ее разума – и отпрянул в ужасе: столько невероятного, неизведанного, чуждого, нечеловеческого было в нем. Никогда ранее не приходилось Владиславу обшаривать мозг могущественного волшебника, и растерялся бы он, убежал в страхе, если б не были разыскиваемые сведения так важны. Он искал всего одну логическую цепь, присущую только человеку: цепь ревности. Все же остальное, открывавшееся его магическому оку, он отбрасывал не вникая, хотя, возможно, спустя часы, дни или годы это стало бы спасением – но нет, времени было слишком мало.
Что произошло, он не понял, только вдруг глаза Врагини широко распахнулись, тонкие руки оттолкнули от себя князя, вроде бы несильно, но он внезапно оказался шагах в десяти от нее.
-Лжец! Разбойник! Лиходей! – оглушительно закричала она, так что ветер поднялся от одного этого вопля, одним рывком выдергивая из своего разума связующие ее с Владиславом нити. – Никогда не увидишь свою жену!
Князь поморщился от боли, но более уже ничего сделать не успел.
Словно оскорбление разбудило все дремавшие силы колдуньи, а бешенство удесятерило их: удары посыпались на Владислава как частый дождик, только вот каждая капля этого дождя способна была убить человека наповал. Были и огненные шары, и ледяные стрелы, были и шагающие скалы, и птицы со стальными когтями и клювами, были и разверзающиеся пропасти, и орды мертвецов, и еще что-то, что в вихре сражения князь даже не успевал разглядеть, почувствовать, осознать, он знал только то, что все это надо отразить. Счастьем его было то, что в необузданной своей ярости Врагиня начинала плести новое заклинание раньше, чем заканчивала предыдущее, и большая часть ударов получалась вялыми или промахивалась, но и того, что достигало цели, с избытком хватило бы, чтобы уничтожить всю княжескую столицу вместе с дружиной.
Владислав чувствовал, что долго ему не продержаться. Да и не так уж сильно ему этого хотелось. Зачем, если последняя возможность вернуть Мелиору исчезла в этом смертоносном смерче, в который превратилась обезумевшая колдунья. Вот уже жало какого-то огромного шмеля оцарапало плечо, и князь едва успел заставить отравленную кровь выплеснуться из раны. Вот сгусток мрака метнулся к горлу и был отброшен лишь в последнее мгновение, но оставшийся там, где он коснулся кожи, ожог медленно, но верно расползался: тело начало тлеть само собой. Владислав упал на колени и зарычал от боли, нащупывая и мучительно отсекая пораженную плоть, но в этот момент клыки очередной твари вонзились в бок. Последним усилием он отпихнул тварь, но он понимал, что следующий удар будет последним.
И вдруг все, что валилось на князя со всех сторон, замерло. Владислав удивленно посмотрел на зависший в воздухе не далее двух вершков стальной диск, чье заостренное ребро непременно раскроило бы ему череп, не останови его колдовской полет неведомая воля. За диском застыл целый лес змеиных тел, готовых к броску, а дальше – стая худых, голодных гиен.
Не понимая, почему Врагиня решила пощадить уже почти поверженного противника, Владислав поднялся на ноги. И тут же понял, что колдунья не намеревалась щадить: она застыла тут же, среди порождений своего гнева, и на покрасневшем от мучительного напряжения лице ее была гримаса еще большей ярости. Она старалась освободиться, но неизвестный спаситель князя не дал ей этой возможности. Миг – и за ее спиной открылся темный, испещренный сребристыми бликами зев межпространства, другой – и земное воплощение Врагини исчезло в нем. Алчная пасть поглотила ее, чтобы швырнуть в никуда – туда, где самый могущественный колдун либо погибнет, либо проживет в безвестности остаток своего долгого, но не бесконечного существования.
-Нет! – закричал Владислав, но было поздно.
Ему не пришлось долго гадать, кто решил вмешаться в ход событий. Меж растворяющихся в воздухе, словно миражи, чудовищ, спокойно и величаво шел высокий, широкоплечий человек со слишком пронзительными глазами, чтобы они могли принадлежать смертному.
Князь рухнул на колени, не видя света за мраком, застилающим взор.
-Нет, - повторил он шепотом, но на чудо уже не надеясь.
-Ты не благодаришь? – бог-творец изогнул бровь. – Люди еще способны меня удивлять.
-Мелиора, - простонал Владислав. – Только она знала, где Мелиора.
-Ах да, твоя женщина, - кивнул Отец. – Жаль, но даже мне не удалось бы выведать, что она сделала с ней. Если вершняитку разозлить, ее можно только отдалить от себя – больше нет способа с ней бороться. Но хватит об этом. Встань наконец.
Владислав почувствовал, как некая сила сама собой подняла его с колен. Он не спрашивал, кто такая вершняитка, его это уже не интересовало. И вовсе не хотел разговаривать с Отцом, ведь тот все равно бы не понял его горя: одной смертной женщиной больше, одной меньше, – не все ли равно? – но и отмалчиваться было невозможно.
-Есть ли какой-нибудь способ узнать, где моя жена?
-Нет, - бог-творец недовольно поморщился. Ему это было уже не интересно. – Для этого мне нужно пару десятков лет собирать рассеянные частицы Эфира в поисках тех, что соприкасались с сущностью этой смертной в последнее мгновение перед перемещением. Это скучно, сложно, да и не понадобится тебе к тому времени, как результат будет получен. Так что послушай хоть раз моего совета: забудь. Возьми себе другую женщину и забудь.
Владиславу показалось, или в бесстрастном голосе Отца действительно на долю секунды прорезались отеческие нотки? Как бы там ни было, долго сочувствовать столь ничтожной беде он не мог.
-Идем, - велел он сыну. – Ты князь.
 

Глава I
Хозяин заброшенного хутора

Электричка, лязгнув дверями и сипловато, словно простуженно свистнув, медленно покатила прочь со станции.
Наташа с наслаждением распрямилась после двух с половиной часов сидения на жесткой неудобной скамье и огляделась, придерживая подол легкой юбки, который трепал поднятый проходящими вагонами озорной ветерок.
Станция была старой, маленькой и почти безлюдной – только на другом ее конце с поезда сошла пожилая пара с рюкзаками и навьюченной тележкой – вероятно, дачники, - да угрюмого вида грузный мужик с суковатой палкой в руке – вот и все. Перрон вдоль изогнутой стальной колеи состоял из замшелых бетонных плит, приобретших от времени серо-зеленую окраску. За покосившимся ограждением из покрытой ржавчиной панцирной сетки, едва видной из-за разросшегося бурьяна, сплошной стеной стояли буйные заросли еще цветущего шиповника и ежевики. В кустах торчал одинокий сарай с облупившейся краской, на котором красовались темные, засиженные птицами буквы: «ГАВРИЛОВО», а чуть ниже «КАССА».
Вот так глушь, подумала Наташа, но одернула себя: именно это ты и ожидала увидеть, не так ли? Раз уж потратила столько времени чтобы приехать, нет смысла отступать. Расправив плечи, она подошла к кассе и заглянула в зарешеченное окошко.
-Здравствуйте.
-Вам билет? – приветливо отозвалась кассирша, старушка в цветастом платке, откладывая вязание. Она внимательно оглядела стройную девушку с серьезными серыми глазами, каштановыми волосами и сосредоточенным выражением на юношески округлом, с плавными чертами лице.
-Нет, у меня есть, спасибо. Подскажите, пожалуйста, как к хутору пройти.
-Это к Ситниковым? – улыбнулась та, видимо, скучая в одиночестве и обрадовавшись пусть и минутному собеседнику. – Так прямо по тропке, куда все идут, за платформой направо. Перед самой деревней и хутор их будет: большой такой желтый дом. Всего-то ходу минут пятнадцать.
-Нет, - Наташа помотала головой. – Я другой хутор ищу.
-Это какой такой? – удивилась старушка. – Больше нету здесь.
-Ну как же, - заволновалась Наташа. – Недавно мужчина, молодой, в эти края приехал, хутор купил и один там живет.
-А-а… - на морщинистом лице кассирши отразилось живейшее любопытство. – А вы кто же ему будете?
-Родственница.
-А, ну да, ну да, - закивала старушка и снова улыбнулась, мол, знаем мы, какие родственницы к молодым мужчинам на хутора приезжают. – Ну тогда тоже по той тропке ступайте, только за перелеском колею увидите, где телеги проезжали, так шагайте по ней, налево. За час доберетесь.
Ого, - мысленно присвистнула Наташа, но вежливо поблагодарила словоохотливую кассиршу, проводившую ее заинтересованным взглядом, и мужественно пошла в указанном направлении. Это сколько же я на дорогу потрачу? Час по городу, два с половиной  на электричке, и тут еще час, может, больше, ведь не знаю, куда идти. Пять часов. И еще неизвестно, как он встретит. Впрочем, если боишься тягот, выбирай профессию парикмахера. Или секретаря. Но не журналиста.
А Наташа хотела быть журналистом, причем не просто так, посиживать в редакции, кропать никому не интересные статьи о постройке новых школ, субботниках, съездах пенсионеров, или проталкивать в газету рекламные заметки о каких-нибудь кремах, экстрасенсах и средствах для похудения. О нет, она мечтала быть настоящим корреспондентом, делающим реальные сенсационные репортажи, которыми бы зачитывались, которые бы обсуждали на работе, в транспорте, дома, о которых бы спорили, писали отзывы и – может быть – давали премии. Она, безусловно, понимала, что до этого еще далеко. Двадцатидвухлетней девчонке, только-только после института, никто не позволит разрабатывать действительно важные вопросы, но она полагала, что все впереди. Впрочем, кое-какие идеи у нее уже возникали, и одну из них она решила реализовать. Во-первых, чтобы проверить свое умение добывать информацию, а во-вторых, если окажется, что ее идея действительно чего-то стоит – пора начинать зарабатывать репутацию.
Журналистика всегда была мечтой Наташи. Как она завидовала собственным корреспондентам телеканалов, передающих репортажи со всех концов света, делающих чудесные передачи о тайнах мира! И с самого детства решила стать журналисткой – или никем. На такой категоричный ответ на вопрос «кем ты хочешь быть» родители повздыхали, подумали – и исхитрились-таки найти связи. Наташа с первого раза поступила на желанный факультет, впрочем, в основном так туда и поступали. Зато уж училась Наташа с интересом и полной отдачей, в отличие от сокурсников, маменькиных, а чаще, папенькиных дочек и сынков, отбывающих повинность на занятиях ради диплома, будто делающих кому-то этим одолжение.
Успешно получив высшее журналистское образование, Наташа, опять же по связям родителей, устроилась на работу в весьма приличную еженедельную газету, но на этом твердо решила завязать с родительской опекой и в дальнейшем всего добиваться только сама.
Работа была несложной, неоднообразной, спокойной: требовалось писать по одной небольшой статье в неделю, иногда – по две. Перечень тем ограничен, обговорен, согласован, объем утвержден. На ней можно было легко и ненавязчиво просидеть всю жизнь, получая свою зарплату и радуясь жизни, как многие и делали.
Но были и другие – те, кто, поговорив по мобильному телефону, внезапно срывались с места и мчались куда-то, а вернувшись, запирались на час в кабинете главного редактора, носили под мышками пухлые папки, полные фотографий, записок, распечаток, потом несколько дней не вылезали из-за компьютера, и в эти дни к ним нельзя было даже подойти – и вот в очередном номере газеты появлялась огромная статья на целый разворот. И все читали ее, обсуждали, качали головами: да-а!
Наташа завидовала. Не тому, как они писали, она была уверена, что сама написала бы не хуже, а, может, и лучше. Завидовала она тому нюху, с которым эти люди обнаруживали новость – и вот, готов материал. Ей самой, так же как и коллегам из ее отдела, темы предлагал редактор. Но темы эти были тем, что уже отфильтровали другие, поименитее, просмотрев вдоль и поперек и отбросив как недостойное высочайшего внимания.
Само собой, сенсации и даже просто интересные факты никто не отдаст соседу: хочешь быть знаменитым, крутись как умеешь. Поэтому у журналиста всегда должны быть свежие идеи.
Наташа полагала, что одна из подходящих для начала идей у нее уже созрела.
Пройдя насквозь небольшую рощицу, она действительно обнаружила некое подобие проселка, сплошь заросшее травой, но хорошо утоптанное, так что идти по нему было нетрудно. Прогулка обещала быть приятной. А что, собственно, еще может быть надо для радостного настроения юному и полному жизни существу: яркое солнце, весело пробивающееся сквозь ажурную листву, легкая прохлада после духоты электрички, интересное дело впереди и никаких проблем за плечами. Наташа улыбнулась, глубоко вдыхая свежий воздух, и уверенно зашагала по колее.
Но все же, так уж она была устроена, некоторые сомнения упорно вмешивались в воодушевленное расположение духа. Наташа желала быть журналисткой, но еще не была ею в полном смысле: она еще не обладала в достаточной мере той самоуверенностью и бесцеремонностью, без которых невозможна успешная карьера репортера. Однако она была полна решимости исправить этот недостаток.
Наташа постаралась еще раз припомнить и обдумать все, что было ей известно.
Как-то раз, с неделю назад, Наташа выбралась в соседнее с редакцией кафе пообедать и встретила знакомую, одноклассницу. Когда-то в школе они были едва ли не лучшими подругами, но потом разошлись в разные стороны: Наташа мечтала об институте, Таня, не особенно надеясь на свои силы, отправилась в колледж. Какое-то время перезванивались, изредка встречались, но с каждым разом ощущали, что все больше отдаляются их интересы – и вот уже лет шесть не виделись вовсе. Но в тот момент, увидав Таню в кафе, одну за столиком, Наташа ужасно обрадовалась.
-Привет! – на лице давней подруги расцвела такая же, как и у Наташи улыбка, и, забыв об обеде, девушки принялись с удовольствием болтать: о работе, об общих знакомых, о личной жизни, о последних увлечениях, - словом, как обычно это бывает у девушек. И, конечно, больше всего интересующий вопрос:
-Замуж собираешься?
-Нет пока, - Наташа со смехом даже замахала руками, словно отгоняя от себя мысли о замужестве. – Это когда-нибудь, лет через… даже не знаю. Сначала хочу хоть чего-то добиться в этой жизни.
Наташа замолчала, уловив на лице подруги то самое выражение, которое шесть лет назад всегда появлялось на Танином лице, когда она начинала вслух мечтать о будущей карьере. Этакая тень непонимания и потому скуки – и Наташа подумала, что именно это тогда стало между ними. Таня не испытывала стремлений к бурной, насыщенной жизни и не понимала Наташиной восторженности; а ту страшно обижало невнимание и равнодушие подруги к самым сокровенным ее планам.
Но сейчас Наташа только улыбнулась, сознавая свое превосходство, и продолжила разговор в том духе, который был Тане ближе.
-А ты разве еще не вышла? Я недавно слышала, у тебя серьезный роман.
Однако и это, к удивлению Наташи, не заставило разгладиться складки на Танином лбу.
-Нет, еще ничего не решено, - быстро ответила та и поспешила перевести беседу на другую тему.
Наташа понимала, что это личное, наверное, не все просто, и, наверное, подруге тяжело говорить, но она не позволила оставить этот разговор, по старой ли, внезапно пришедшей на память привычке к полной откровенности, а может уже и по начавшемуся складываться стремлению выведывать тайны, но она не отставала, пока, вспыхнув, Таня не выложила все. И, уже начав говорить, она не в силах была остановиться, словно долго прятала в себе эмоции, молчала, а тут ее прорвало – впрочем, неудивительно, такое часто бывает.
Удивительным был Танин рассказ.
С одной стороны все просто: ну расстались два долго бывших вместе человека, печально, но не редкость. Вот только причины бывают разные. Бывает, надоели друг другу, бывает, поссорились, бывает измена, даже работа, которая стала важнее – и то бывает. Но о такой причине Наташе еще слышать не приходилось.
Все было прекрасно, душа в душу, и все такое, до самого последнего дня. До того самого, когда Танин жених, проводив ее вечером после кино, к себе домой не вернулся. Встревоженные родители Павла – так его зовут – позвонили в пятом часу утра, мол, понимаем, дело молодое, но надо бы совесть иметь, хотя бы набрать номер и предупредить… Удивленная Таня не особенно испугалась: может, опоздал на последний троллейбус, деньги все растратили, и сейчас идет через полгорода пешком. Мобильный «вне зоны доступа» - так мог разрядиться, что тут удивительного. Однако когда Паша не явился домой ни к семи, ни к десяти утра, ожидание стало тягостным. По очереди обзванивали больницы, морги, милицейские участки, даже вытрезвители. Находящаяся в полуобмороке мать и хмурый, злой на нерадивого пасынка отчим несколько раз ездили в морг опознавать трупы высоких темноволосых мужчин от двадцати до тридцати лет без особых примет… Павел будто провалился сквозь землю.
В положенные сроки, через трое суток объявили в розыск, но сердитые, не выспавшиеся милиционеры даже не пытались обнадежить и вряд ли намеревались искать -  уж больно редко в таких случаях человека действительно можно найти.
Однако этот случай стал исключением из правил. Через два с небольшим месяца Павел как ни в чем не бывало появился дома. Ну, почти как ни в чем не бывало. Он выглядел исхудавшим, загоревшим несмотря на октябрь месяц, был одет в жуткую грязную дерюгу, напоминавшую домотканую мешковину, и голоден как зверь. Уничтожив все скудные запасы, которыми довольствовались замкнувшиеся под давлением нервного напряжения мать и отчим, он наотрез отказался объяснять, где был все это время, заявив, что ничего не помнит. Причем прекрасно помнит всю свою предыдущую жизнь до того самого злосчастного дня, когда ходил с Татьяной в кино, а с тех пор до настоящего момента – полная пустота.
Таня, с одной стороны обрадованная, а с другой – здорово рассерженная, немедленно приехала, но на упреки Павел не стал ни оправдываться, ни просить прощения, и они впервые за все время знакомства поссорились до скандала. Таня ушла, хлопнув дверью, но он не побежал за ней и не позвонил.
Напуганная провалами в памяти сына мать настояла на том, чтобы пройти обследование, но врач не нашел никаких причин, которые могли бы привести к амнезии. Встал вопрос: действительно ли Павел где-то испытал что-то, нарушившее деятельность мозга, или он просто не желает ничего рассказывать? Учитывая его сопротивление и нежелание проходить врачебное обследование, Таня склонялась ко второму.
Но как бы там ни было, мнимая или реальная амнезия очень скоро отошла на второй план за новыми странностями, проявившимися в Павле. Вернувшись, он первым делом нарядился во все черное. Это не было бы странно, черный цвет весьма распространен в одежде, если не вдаваться в крайности, однако Паша, не мудрствуя лукаво, отправился в магазин и принес домой кипу новой одежды исключительно черного цвета, причем в том числе трусы, майки и носки. Одевать что бы то ни было какого-либо иного цвета он отказался наотрез. Впрочем, это тоже были еще семечки.
Следом он продал машину, на которую копил четыре года, откладывая зарплату, подрабатывая где мог по выходным и по вечерам, и с величайшим триумфом купленную всего за три месяца до своего исчезновения. Вооружившись картой области, он отыскал на ней пару самых мелких деревенек при самых бедных и глухих колхозах, несколько дней мотался по пригородным автобусам и электропоездам, и в самые кратчайшие сроки потратил все вырученные деньги на приобретение заброшенного хутора при Богом забытом местечке Гаврилово.
Как и следовало ожидать, поведать родным и друзьям о мотивах своих поступков, он не захотел.
После этого Павел недолго прожил в родительском доме; с работы его все равно уволили за прогулы без уважительной причины; твердо противостояв мольбам измученных родителей, тепло, но без страсти попрощавшись с раскаявшейся в учиненном скандале Татьяной, он собрал небольшую сумку черного цвета вещей и переехал на хутор.
-Наверняка что-то произошло, - говорила Таня, кривя губы при воспоминании об унизительной сцене расставания, когда она тщетно просила, плакала, кричала, словно обращаясь к стенке. – Я уверена, что у него съехала крыша. Какой нормальный человек уедет из города в глушь чтобы жить там в одиночестве посреди леса в старой развалине с дырявыми стенами и крысами в подвале?
Наташа полагала себя человеком с воображением, но в данном случае и она пасовала: придумать логичное объяснение подобным действиям было трудновато. Однако ей не хотелось удовлетвориться мыслью о сумасшествии, чем утешала себя обиженная и брошенная невеста.
Очевидно было то, что парень хотел скрыться, но скрыться как-то странно. Быть может, речь идет о преступлении? Совершил ли Павел что-то противозаконное или стал свидетелем чего-то противозаконного? Но в таком случае, как убеждают криминальные романы и мелькающие день и ночь на телеэкране триллеры, преступник или свидетель хватают деньги и, не тратя времени даже на сбор вещей, исчезают в неизвестном направлении, причем даже ближайшим родственникам не сообщают, куда – от греха подальше. Павел же поступил иначе: прожив дома около недели, он собрал средства и уехал в деревню, отнюдь не скрывая своего местонахождения, поскольку даже Наташа, посторонний человек, без труда об этом узнала. Сомнительно, чтобы здоровый умственно и физически двадцатипятилетний мужчина мог быть настолько наивен, чтобы подобным образом прятаться от правосудия либо бандитов.
Следовательно, здесь что-то другое. И единственное, что Наташа могла придумать, это то, что Танин жених, оказавшись внезапно в неких нестандартных, экстремальных, быть может, опасных или унизительных (что объяснило бы нежелание рассказывать о них) условиях, ударился в веру или сектанство. Однако религиозные организации тоже подразумевают нахождение в обществе, хотя бы своем собственном, а не в лесу в одиночестве, так что и тут сомнительно.
И это крайне любопытно.
Расставшись с подругой, Наташа поразмыслила над сложившейся ситуацией, и решила провести расследование – с одной стороны удовлетворить любопытство, с другой – попробовать свои силы. По крайней мере, Наташе казалось, что раз это заинтересовало ее, то привлечет внимание и других. Разумеется, это никакая не сенсация, но что-то как раз по зубам начинающему репортеру.
Выяснить, где был Павел во время своего странного исчезновения, не представлялось возможным. Путь, по которому он мог проходить по дороге от Таниного дома к своему, не показался ей чем-то необычным. Некоторые сомнения вызвал городской парк, в котором ночью, вероятно, могло произойти что угодно, но, прогулявшись по заросшей густыми кустами аллее днем, Наташа и мысли не допустила отправиться туда в темноте. Впрочем, она и не рассчитывала на успех с этой стороны.
Тогда Наташа напечатала на принтере несколько бланков по описанию, вытянутому у двоюродного брата и отправилась к родителями Павла в качестве работника военкомата, собирающего статистические данные для военных сборов. Она рассчитывала, что далекие от вооруженных сил люди не припомнят, что работники этого учреждения не ходят по домам, а вызывают по любому поводу повесткой в военкомат.
Все прошло как по маслу. Дома была только Тамара Сергеевна, а что нужно расстроенной матери кроме малейшего напоминания о сыне, чтобы пуститься в рассказы? Хорошенькая девушка из военкомата так сочувственно смотрела и расспрашивала с явным участием, никуда не торопилась, позволяя женщине излить свое горе, поила кстати оказавшейся у нее в сумочке валерьянкой, и Тамара Сергеевна, захлебываясь, поведала все, что только могла вспомнить: и о детстве, и об учебе, и о работе, и о странном происшествии. Татьяну мать Павла осуждала: она считала, что та своим безобразным скандалом сыграла немалую роль в решении сына уехать, возможно, заставив его после таинственной психологической травмы, разочароваться в жизни и людях. Разумеется, она могла лишь догадываться, чего наговорили друг другу Павел и Таня, не зная, что инициатива исходила исключительно от ее сына, а Наташа к своему сожалению не могла оправдать Таню, не выказав чрезмерной осведомленности.
Беседа с матерью Павла не помогла приблизиться к разгадке, напротив, исходный занимавший Наташу вопрос оброс еще более загадочными подробностями и теперь звучал так: что могло заставить здорового молодого человека, с высшим образованием и такой неагрессивной профессией как юрист, никогда не испытывавшего трудностей в общении ни с друзьями, ни с девушками, не ссорившегося с родителями, никогда не стремившегося ковыряться в земле, не любившего одиночества – что могло заставить его бросить абсолютно все: дом, работу, невесту, друзей, и уехать в глухомань без намерения возвращаться?
Как агент по недвижимости, Наташа познакомилась и с людьми, которые продали Павлу заброшенный хутор, оставшийся семье в наследство от умершего чудаковатого дядьки, совершенно не нужный племяннику. Никто и не надеялся, что на старую, хотя еще и крепкую избу на отшибе найдется покупатель, однако свалившийся как снег на голову молодой человек так хотел ее заполучить, что наследник даже смог выторговать совершенно неожиданную прибыль.
-Если криминал облюбовал себе хату под малину, - говорил бывший владелец, - то у них найдутся средства заплатить. Конечно, стоило бы поставить в известность участкового, но что я ему скажу? Сделка была честной, документы оформлены по закону, любой имеет право купить хату, если пожелает. Меня пошлют подальше с моими подозрениями, так что лучше рот на замке держать.
Все эти встречи не особенно помогли продвинуться в расследовании, и Наташа поняла, что единственный, кто может ей помочь – это сам непосредственный участник событий.
Она сознавала, что предпринятая ею поездка – авантюра. Мало ли, чем может быть опасен человек, удравший в лес, подальше от людей. И, кроме того, если Павел не пожелал делиться ни с кем из близких, почему он должен выложить правду незнакомой любопытной журналистке?
И все же Наташа решилась. Ей было не по себе, ведь она даже никому не сказала, куда отправляется – иначе, разумеется, ее никуда бы не пустили. Но она еще раз повторила себе, что без риска карьеры не сделаешь, и купила билет на электричку.
По утоптанной колее Наташа шла не час, а все полтора, не встретив никого, кроме мальчишки на велосипеде, не обратившего на нее никакого внимания, и наконец деревья расступились, и показался старый, покосившийся, но недавно подновленный на скорую руку глухой дощатый забор, над которым виднелась засмоленная крыша довольно высокого дома, если не двухэтажного, то уж наверняка с просторным чердаком. Было тихо, только где-то недалеко квохтала курица, стараясь снести яйцо. Сельский пейзаж производил впечатление заброшенности, но вовсе не опасности.
Наташа оглянулась в поисках тропинки, ведущей к парадному крыльцу, но трава вдоль дороги нигде даже не была примята, очевидно, ходили здесь нечасто. Впрочем, обойти дом можно было по лугу, начинающемуся сразу за ним, но Наташа решила сначала сделать несколько фотографий. Неизвестно, позволит ли это хозяин, познакомившись с ней.
Прислушавшись и ничего подозрительного не услыхав, она осторожно шагнула в заросли кустов, привалившихся к забору со стороны леса, и на цыпочках, раздвигая норовящие зацепить за юбку или волосы ветки, попыталась бесшумно прокрасться к какой-нибудь щели, из которой мог бы открыться обзор на фасад и двор. Однако на осторожность вскоре пришлось плюнуть: исцарапавшись в малиннике и спотыкаясь о корни, Наташе несколько раз приходилось поворачивать и выбирать другую дорогу, чтобы не угодить в натянутые между деревьями липкие сети, где в центре сидели здоровенные пауки. Кроме того, потревоженные движением, из листвы вылетали тучи комарья и тут же с противным звоном набрасывались на беззащитные голые руки и ноги.
Это не заставило Наташу отступить, но где уж тут думать о тишине, уворачиваясь от колючек и отмахиваясь от больших лесных комаров, атакующих, словно бомбардировщики на бреющем. Отступая под неравным натиском, она едва успела заметить очередную густейшую паутину, развешенную на нижних сухих ветвях старой ели, отпрыгнула назад, споткнулась, едва удержала равновесие, попятилась, с раздражением отдирая влипшую в еловую смолу прядь волос, ступила на присыпанную прошлогодней хвоей груду мелкого валежника, которая вдруг подалась под ногой.
Забыв обо всем на свете, кроме ужасов этого кошмарного леса, Наташа с пронзительным визгом провалилась куда-то вниз, и темнота сгустилась у нее над головой.

Глава II
Колдун и княжна

Солнце уже перевалило зенит и начинало клониться к закату, его ослепительные лучи словно прошли горными перевалами с крутого и скалистого неприступного восточного склона старого хребта и осветили западный, чуть более пологий, до половины поросший темно-зелеными хвойными лесами, в который языками вдавались смелые лиственные поросли, имеющие более светлый окрас. Деревья упорно карабкались вверх, устраивались в каждой ложбинке, тайком взбирались на чуть более плоские ступени на голой скале и отчаянно вгрызались корнями в бесплодный камень, изо всех сил стараясь выжить. Век за веком они приступом шли на эту каменную крепость, которая хладнокровно и надменно отбрасывала их атаки, встречая смельчаков острым гранитом, твердым базальтом, холодной слюдой. Однако каждая битва отдавала в руки осаждающих несколько саженей или вершков, хранящих тела погибших воинов, и через совсем малое время – год-два – на этом месте поднимались молодые крепкие побеги, не страшащиеся уже неприветливости скалы.
На самой границе этого вечного и ожесточенного сражения, наполовину в густом лесу, наполовину на бесплодной скале стоял замок. Он не был велик по площади, но обладал тремя тонкими острыми башнями, по высоте своей самонадеянно соревнующихся с недалеким горным пиком, который сейчас гордо пламенел в лучах солнца. Замок был стар, ненамного моложе самого хребта, его толстые гранитные стены, за которые замок и получил свое название, были темными, покрытыми мхом и за долгие годы сильно вросли в землю, как и широкая приземистая крепостная стена на валу, по которой, вероятно, когда-то могли строем проходить взводы солдат.
Сейчас на старом теле замка были заметны следы нового времени и, вероятно, новых хозяев. Значительная часть каменной кладки была тщательно обновлена, рассыпавшиеся от времени материалы заменены новыми, окруживший замок ров углублен и расчищен от бурелома, нанесенного ветром мусора и обломков скал. Были заменены все сгнившие за века деревянные перекрытия, лестницы, оконные рамы, в которые вставлены новые стекла, а крыши замка и башен, навесов над охранными галереями щеголяли новой черепицей. Отремонтированный подъемный мост был оснащен новым механизмом и прочными цепями, уходившими от самых ворот в ров. Концы этих цепей скрывались под мостом, но иногда толстые звенья с грозным звяканьем шевелились, а из глубины рва раздавались звуки передвижения крупного тела. Словом, новые хозяева Гранитного Замка показали себя серьезными, осмотрительными и явно обосновались здесь надолго.
Покои и переходы замка были полны людей, по большей части мужчин от пятнадцати до пятидесяти лет, но попадались и женщины. Все они за исключением десятка самых младших были хорошо вооружены, одеты в теплую и не стесняющую движений одежду, кое-кто не расставался с легкой кольчугой. Каждый был занят каким-либо делом: некоторые, засучив рукава и отложив оружие в сторону, но так, чтобы в любой момент можно было до него дотянуться, работали по хозяйству: разделывали добытую охотниками дичь, пекли хлеб из привезенной муки, проветривали утварь, подлатывали постоянно требующий ремонта замок или мели двор. Из конюшни слышалось ржание, мелькали потные спины конюхов и подстриженные, расчесанные конские гривы; из кузницы раздавался лязг металла, труба чадила густым дымом. На заднем дворе шли тренировки и состязания во владении оружием: несколько молодых парней азартно лупили друг друга деревянными мечами, бойцы постарше изощрялись с настоящей сталью, чуть в стороне в большое чучело, утыканное стрелами, ежеминутно вонзались новые. Около дюжины человек сидели за длинными столами, уставленными перьями и чернильницами, в большом светлом зале, стены которого заполняли поднимающиеся до потолка стеллажи, полные книг с золочеными обрезами и корешками, в простых холстинных переплетах или вовсе без таковых, бережно завернутые в толстую воловью кожу.
Наполнявшая старый замок молодая жизнь на первый взгляд казалась деловитой и спокойной, однако внимательному наблюдателю была заметна некая скрытая нервозность в резких, суетливых движениях, торопливых словах и подозрительных взглядах, руках, часто задерживающихся на отполированных рукоятях. Обычный, издавна заведенный порядок в замке поддерживала лишь дисциплина, благоговейное почтение к кому-то, о ком изредка звучал отрывистый, сам себя обрывающий шепот.
А за пределами замка, меж толстых стволов курился еще никем не замеченный дымок.
В небольшом покое, расположенном прямо под южной башней, в резном дубовом кресле за массивным столом сидел мужчина лет тридцати-тридцати пяти, одетый в длинную, до колен, пластинчатую боевую кольчугу поверх простого черного кафтана. Талию перепоясывала перевязь, на которой висел длинный меч, на ногах были высокие кожаные окованные сапоги; рядом на стуле лежал небрежно брошенный черный шерстяной плащ. Его светло-русые, слегка вьющиеся волосы спускались на плечи, такая же борода была коротко подстрижена. На высоком лбу залегли тревожные морщины, сдвинутые брови слились в одну линию, синие глаза были полны страха, неверия и отчаяния.
Колдун с невыразимым ужасом вглядывался в стоящий на столе в специальной подставке хрустальный шар. Кристальные внутренние грани были почти идеально прозрачны, только в самой сердцевине лениво клубились обрывки тумана, рассеивающегося на глазах. Собрав все силы, колдун вложил их в отчаянный удар, но добился лишь слабого потемнения, продержавшегося не более нескольких секунд, словно он бросил булыжник в густое болото: поверхность слегка заколебалась, но ряска тут же затянула прореху.
Тяжело дыша и не обращая внимания на капающий со лба пот, колдун снова и снова напрягал свои совсем не малые силы, бросая их то в один, то в другой узел магического плетения хрустального шара, дергал за промежуточные нити, но шар будто бы издевался над потугами хозяина, которому так долго служил верой и правдой. Так долго, что он и забыл, когда в последний раз ему требовались усилия, чтобы заставить шар повиноваться.
С трудом колдун заставил себя прекратить бесполезную трату времени, и откинулся в кресле, вцепившись в свою русую вьющуюся бороду. Мысль лихорадочно работала. Неужели они все-таки не солгали? Но разум отказывался верить в невероятное. Впрочем, может быть, это наглый обман, призванный убедить его – именно его – в чудовищном предположении и заставить потерять веру в себя. Колдуну приходилось слышать о странных амулетах, которые после долгих и кропотливых манипуляций превращались в поглотители магии и могли быть настроены на определенного человека. Что если в данном случае его враги воспользовались таким амулетом? Это трудно преодолеть, нужно отвлечься и бросить все силы на поиск и уничтожение амулета, но это преодолимо.
-Никифор! – рявкнул колдун.
Вошел ученик. Светловолосому парнишке с курносым носом и широким простоватым крестьянским лицом было лет пятнадцать, не больше, но этот мальчик с невзрачной внешностью обладал серьезными способностями, можно даже сказать, талантом и обещал в будущем стать неплохим подспорьем в делах магических. Потому-то он и был выделен из сотни таких же, приближен к самому магистру, который, несмотря на свое громкое звание, сам был родом из крестьян и никогда не забывал об этом.
-Покажи мне с помощью этого шара, что сейчас делается в большом зале.
Если ученик и удивился неожиданному приказу учителя, никогда ранее не позволявшего даже приблизиться к своим магическим атрибутам, то не показал этого. Еще одна черта, за которую магистр ценил его. Молча поклонившись, Никифор устремил взгляд и, вероятно, поток сил, внутрь хрусталя.
Шар напоминал слезу младенца.
Паренек мгновенно утратил всю кажущуюся невозмутимость. Ибо при всей своей благосклонности колдун не прощал нерадивых учеников и в любой момент мог своего расположения лишить, а это означало… все что угодно, от необходимости начинать путь наверх сначала до полного провала на самое дно магической иерархии, созданной Неодимом. Очевидно, Никифору этого очень не хотелось. С перекошенным, испуганным лицом, он тряс шар всеми своими силами, но даже не сумел вызвать тумана.
-Довольно.
Колдун вскочил и в ужасе забегал по комнате. Могло быть еще одно предположение: зная, что для проверки он воспользуется самым простым заклинанием, враги могли подсунуть ему искусную подделку, украв настоящий хрустальный шар.
В тот момент Неодим рассуждал не очень логично, слишком уж не хотелось верить в невероятное.
-Зажги свечу, - повелел колдун трясущемуся как осиновый листок ученику.
Тот затравленно протянул руку, но восковой столбик с фитилем продолжал игнорировать собравшихся, словно был в сговоре с шаром.
-Убирайся вон! – заорал взбешенный колдун, и полумертвый от страха Никифор вывалился в дверь.
Скрежеща зубами, колдун резко выбросил руку в сторону свечи, но даже прежде, чем вложенная в этот жест мощь достигла ее, знал, что произойдет. Свечка пыхнула прозрачным дымком, тут же исчезнувшим – и все.
Более он не мог продолжать обманывать себя, придумывая более или менее правдоподобные причины происходящего.
Оставалось единственное объяснение.
Неправдоподобное.
Схватившись за голову, не думая уже ни о каком достоинстве, колдун с воплем бросился бежать по коридорам замка в восточное крыло. Если бы на секунду остановился и подумал, он непременно догадался бы, что увидит там, но это было слишком страшно.
Провожаемый недоуменными или перепуганными взглядами слуг, учеников и магов, он промчался как стрела и влетел в угловую западную башню. Не очень соображая от ужаса и не в силах затормозить, колдун с размаху врезался в противоположную стену.
Боль в ушибленном о камень лбу немного отрезвила его, и ставни окна он распахивал уже почти держа себя в руках. Но открывшееся зрелище было слишком болезненным; застонав как раненое животное, колдун сполз на пол.
Над лесом, к востоку от замка, полыхал пожар, испуская густые клубы дыма. От ничем не удерживаемого более жара с треском занялись уже вековые дубы, молодая же поросль осин и берез и вовсе сгинула в бушующем пламени.
-Мой вихрь, - полувыл-полурыдал колдун, - мой чудесный огненный вихрь… Десять лет труда… псу под хвост. Но неужели вообще все погибло?
Он не услышал шагов за спиной и продолжал горевать, пока вошедший следом сурово не одернул его.
-Возьми себя в руки, Неодим. Если бы я знал, что взрослым тебя делают только твои амбиции, а на деле ты еще сущий ребенок, никогда не передал бы тебе свои знания.
Еще вчера колдун Неодим таких слов не простил бы никому, но сейчас он был слишком растерян. Вздохнув, он поднялся на ноги и обернулся к высокому убеленному сединами старцу в грубом полотняном одеянии. Старец тяжело опирался на длинный резной посох и с тоской глядел на пожар темными, словно бездонные колодцы, глазами.
-Твои знания, - горько проговорил Неодим, - сейчас все это – всего лишь бессмысленный набор слов и впустую потраченная жизнь. Лаврентий не солгал. Даже этот чудесный посох в твоих руках не более могуществен, чем в лапах обезьяны.
Старец прикрыл глаза. Он выглядел смертельно уставшим и разбитым, но не сдавшимся.
-Нет, все-таки более могуществен. Тебе почти удалось зажечь свечу, не забывай об этом.
-Почти удалось! – Неодиму захотелось истерически расхохотаться, но строгий взгляд старика не позволял окончательно потерять контроль над собой. – Раньше столько сил я вкладывал, когда желал разрушить гору или повернуть вспять реку, а теперь мне почти удалось зажечь свечу! Да мне удалось зажечь свечу сразу же, как только в три года от роду мне пришла такая прихоть!
Он бы еще долго причитал над своей утраченной силой, если бы старик снова не перебил его.
-Сейчас надо думать не о том, что было, а о том, что будет, - но решительный его голос предательски дрогнул, а худые старческие плечи сгорбились, будто на них упала невыносимая тяжесть. – Эти безумцы все-таки сделали это, - прошептал он.
Как ни странно, отчаяние, прорвавшееся сквозь резкость старика, заставило Неодима окончательно справиться со своим. Сжав кулаки, он взглянул на полыхающий за окном ревущий огонь, жар от которого доносился даже сюда, через тридцатисаженный ров с водой и земляной вал с каменной стеной наверху.
-Нельзя давать людям в руки игрушки богов, - проговорил он.
Сквозь распахнутые створки доносился треск пламени, алчно пожирающего лес, шум падения прогоревших стволов. Порывы ветра бросали в лица людей дымные клубы и горсти пепла.
Колдуну потребовалось время, но он не был бы тем, кто он есть, если бы не умел преодолевать прежде всего самого себя. Наконец Неодим передернул плечами.
-Ты прав, магистр Прохор. Содеянное безумцами ужасно, но предаваться отчаянию ни к чему. Надо учиться жить по-новому, раз мы не можем больше пользоваться магией. Эй, кто там! – крикнул он в сторону дверей, за которыми слышался робкий шорох и шелест: там жались, не смея войти слуги и низшие колдуны. – Собрать всех людей.
Кланяясь в землю, вошел распорядитель, за ним начальник стражи, следом потянулись донельзя растерянные низшие маги, ученики, слуги.
-Позвольте сказать, магистр Неодим, грифоны разорвали сетку и разлетелись, - осмелился пролепетать один из магов, охранявших садки. – Мы пытались загнать их обратно, но они сожрали двух смотрителей и удрали, словно нас и не было.
Маг, здоровенный бородатый мужик, комкал на груди отвороты кафтана и возможно, впервые в жизни выглядел так, словно его стукнули пыльным мешком, поскольку недоумение и растерянность слишком не шли этому лицу. Колдун отвернулся от подданного.
-Магистр Неодим, - вымолвил начальник стражи, ободренный примером мага, которого вроде бы не постигло суровое наказание за излишнюю смелость, - скелет тираннозавра, что сидел на цепи у подъемного моста, рассыпался в прах, а псы-церберы с визгом издохли.
-Магистр Неодим, магистр Неодим, - тут уж наперебой заголосили все. – Ни один магический прибор не действует, духи предметов не отзываются, животные не подчиняются приказам, Эфир не реагирует, книги заклинаний невозможно прочесть…
-Заткнитесь все! – вне себя заорал Неодим, снова схватившись за голову.
Воцарилась звенящая тишина. Колдун оглядел вытянутые лица, расширенные глаза, разинутые рты. Ну да, отрешенно подумал он, мне тяжело вот так, в одночасье лишиться всего, что составляло основу жизни – а им? Ведь они даже не знают, что произошло. И если сейчас упустить момент, больше никогда уже не удастся подчинить себе этих людей.
-Помолчите, - повторил он, на этот раз как мог спокойно и внушительно. – Все это сейчас неважно. Прежде всего нужно погасить пожар, пока не сгорел весь лес и мы вместе с ним. Так что берите ведра, лопаты, топоры и ступайте. Мне нужно время, чтобы разобраться во всем этом.
Зал опустел.
Неодим лукавил. Он не знал, как в этом разобраться, но для низших он должен был оставаться всесильным, уверенным в себе магистром, чтобы вся его империя не рассыпалась как карточный домик в первые же мгновения бедствия.
Правда, вряд ли она сохранится, если бедствие продлится.
Но сейчас Неодим не хотел осознавать всех чудовищных последствий. Единственный выход для него, да и для всего этого мира – это вернуть Средоточие, и как можно скорее.
-Хочешь попытаться вытянуть правду из Лаврентия или этой надменной сучки? – подал голос старец Прохор, безучастно молчавший, пока Неодим отдавал приказания. – Что ж, желаю удачи.
По лицу старого волшебника и горькому сарказму в голосе было понятно, сколько надежд он возлагает на допрос упомянутых, но Неодим не позволил себе пасть духом. Надо было хоть что-то делать, пока не будет известно, что надо делать, чтобы исправить создавшееся положение.
-Что еще остается, - буркнул он и решительным шагом вышел из зала.
Средоточие.
Самое важное и самое уязвимое, что есть во всем мире.
Странная фантазия богов, творцов этого мира, отдала в руки смертных слишком большую власть. О происхождении Средоточия, или Центра магии, ходили легенды, но Неодим считал наиболее вероятной одну – бог-творец, собрав магическую ауру целого мира и поместив ее в крошечный кристалл, желал оделить божественной силой своего смертного любимца. Вероятнее всего – своего отпрыска, рожденного от смертной женщины и не унаследовавшего бессмертия отца.
Средоточие, представлявшее собой, в упрощенном смысле, невероятной силы линзу, вбирало в себя все магические способности людей, рожденных в этом мире, силу магических артефактов, природных источников волшебства, и возвращало обратно, многократно усилив. Так действовала обычная магическая аура любого другого мира, однако если эфирная аура возвращала магу его собственную силу, ну и силу тех источников, которые ему удалось вовлечь в свое волшебство, то Средоточие позволяло своему хозяину собрать излишки сил всех источников мира, которые в данный момент не пользуются ими, то есть не творят колдовства.
Путешествуя между мирами, Неодим убедился, что подобного Средоточия больше не было нигде – аура была рассеяна в ткани мира, и извлечь ее, сконцентрировав в одной точке пространства, было под силу лишь древним богам. Таким образом, нигде более не было властителя, который, обладая Центром магии, был бы почти всесилен, почти равен самим богам.
Почти. Разница заключалась в том, что сила богов была неотъемлема – Средоточие же было совсем небольшим камнем и могло быть украдено, отнято, снято с мертвого тела, ибо не давало владельцу бессмертия.
Давно канул в вечность любимец богов, не подавали более о себе явных вестей и сами боги. Но Средоточие оставалось – такие артефакты крайне трудно уничтожить, а затерять вовсе невозможно.
Как ни странно, Средоточие почти не переходило из рук в руки. Оно с незапамятных времен, на протяжении нескольких тысяч лет принадлежало основанному тем самым любимцем богов княжескому роду, хранимое как зеница ока. Но человечество не было бы человечеством, если бы однажды не родился тот, кто посчитал, что князья уже достаточно потешились неограниченной властью, и что он сам мог бы обладать Средоточием.
Это был колдун Неодим.
Но кто мог предвидеть, что власть над миром для князей важнее самого мира?

В  небольшом кабинете появления Неодима дожидались двое: мужчина и женщина.
Лаврентий, герцог Орштынский, маг Ордена, одетый в традиционный черный орденский плащ поверх вороненой кольчуги, был отпрыском дальней ветви княжеского рода и потому кроме герба Ордена имел право на герб Владиславичей. Лет пятидесяти, с проседью в бороде и волосах, он был невысок, плотен, но чрезвычайно прям и оттого казался выше, его глаза, обрамленные сетью мелких морщин, полыхали праведным гневом. Он заметно нервничал, но изо всех сил старался изображать превосходство.
Одетая в простое домашнее платье женщина, княжна из прямого рода Владиславичей, молодая, высокая и стройная, с тонкими, ослепительными в своей красоте чертами, была спокойна и холодна как лед. Ей не требовалось ничего изображать – казалось, даже мертвой она была бы недосягаема как звезда на небе. Оба были скованы тяжелыми серебряными цепями особым способом, с вывернутыми назад ладонями.
При виде Неодима мужчина вскочил, женщина же не удостоила его даже взглядом своих прекрасных темных глаз.
Колдун долго смотрел на своих пленников, которые одни лишь были повинны в совершившемся несчастье, и не смотря ни на что не мог понять.
-Развяжите их, - наконец приказал он, вызвав слугу. Теперь они не были опасны.
Каждый из этой необычной пары не задумываясь испепелил бы колдуна Неодима вместе с его подданными и замком заодно, появись такая возможность, но они вдвоем сами своим невероятным поступком лишили себя ее.
Женщина равнодушно восприняла свое освобождение, поднявшись легким, текучим движением, но, выпрямившись, украдкой потерла запястья. Мужчина удовлетворенно кивнул:
-Итак, ты убедился.
Неодим скривил губы.
-Мое неверие простительно. Я никогда даже предположить бы не смог, что ради того, чтобы не допустить меня к княжескому престолу, вы способны погубить мир.
Лаврентий уже намеревался что-то возразить, но тут заговорила женщина, и что-то в ее низком, звучном голосе было такое, что заставляло умолкнуть и слушать.
-Мир не погибнет, - медленно произнесла она. – Будет разрушена существующая цивилизация, царство магии, но человечество будет жить. Со временем оно научится обходиться без колдовства, а рассчитывать в любом деле только на себя.
-И ты так легко говоришь это, княжна! – воскликнул Неодим. – Ты, потомок древнего рода, который развивал и приумножал магические кладовые этого мира, вдруг так, одним щелчком пальцев уничтожила тысячелетиями накопленные богатства! Как ты будешь теперь глядеть в глаза людям, которые не умеют добывать руду и выплавлять сталь иначе как с помощью магии, поддерживающей своды шахт и высокую температуру в печи? Что ты будешь отвечать голодным, когда засуха сожжет весь урожай? Как утешишь бездомных и осиротевших, которые лишатся крова и своих близких во время урагана или наводнения? Как поможешь вдовам моряков, которые собьются с пути без попутного ветра?
Но голос княжны был спокоен и неумолим, словно рок:
-Есть миры, где никогда не было магии, и люди живут там. Нам всем, от последнего нищего попрошайки до князя, придется учиться жить без магии, нам будет тяжело, но это не сравнить с теми бедствиями, которые постигли бы наш мир, если бы Средоточие оказалось в твоих руках.
-Какими бедствиями? - заорал Неодим, более взбешенный хладнокровием княжны, чем ее словами. – Я не смог бы править миром хуже, чем вы! Чем ты! Ты даже не уберегла Средоточие, да и не смогла бы уберечь его. Вы, Владиславичи – древний, славный род, но есть в вас изъян: из-за вашего высокомерия вы не видите дальше своего носа!
Черные глаза княжны распахнулись, устремившись прямо в глаза Неодима, и он понял, что задел чувствительную струну, быть может, единственную.
-Высокомерие? Так ты называешь доброту моего отца, который возвеличил тебя из крестьян, привел в собственный дворец, воспитал вместе со своими детьми? Ты слепотой именуешь его любовь, не разглядевшую изменника под личиной преданного воспитанника?
-Слуги! Твой отец всегда видел во мне способного слугу, беззастенчиво использовал мои силы, когда ему хотелось, и прогонял, едва я переставал быть нужен.
Он под пытками не признался бы в том, что стать врагом Владиславичей его в большей мере заставила не надменность отца, а холодный и презрительный взгляд темных глаз дочери.
-Он так поступал со всеми нами, но лишь тебе было нужно больше, чем он мог дать. Ты хотел получить Средоточие и владеть миром? Ну нет, оно по праву принадлежит наследнику, моему брату, и не достанется другому, - твердо произнесла Владиславна.
-Вот как? Да ведь ты сама выкрала Средоточие у брата, чтобы вышвырнуть его из нашего мира.
-Это верно. Но у меня не было времени убеждать. Когда Всеслав узнает все, он поймет и простит.
Неодим горячился, княжна же была по-прежнему спокойна.
-Вот уж не знаю, поймет ли князь Всеслав, почему он вдруг остался без трона. Без магии вы – ничто.
-Равно как и ты, Неодим. Теперь противостояние будет честным, и в нем примут участие не только те, кому право дано рождением, но все, кто достаточно силен.
-Как странно слышать это от тебя, Мелания, - саркастически протянул Неодим. – Ты опускаешься до нас, низших?
Княжна отвернулась от него, полагая, что беседа утратила нить и к сказанному нечего добавить. Но Неодиму вся ее грациозная фигура в зеленом платье без всяких украшений, окутанная длинными иссиня-черными волосами показалась исполненной таким презрением к нему, что он почувствовал привычную ярость. Неодим понял, что никогда не сможет быть равнодушным к этой женщине. Ее можно было или преданно любить или жгуче ненавидеть, и сейчас ненависть к ней была самым сильным его чувством, сильнее даже, чем жажда колдовского могущества, сильнее стремления к власти над миром, сильнее неожиданно возникшего страха перед неопределенным будущим.
-Тебе нет смысла больше удерживать нас, - сказал Лаврентий, запахивая свой украшенный гербами плащ. – Даже если под пытками ты вырвешь из нас местонахождение Средоточия, тебе не проникнуть туда. Мы открыли врата, пока наш мир еще был насыщен магией, а захлопнули их с помощью эха, доносившегося сквозь открытый проход уже из чужого мира. Когда же створки врат сомкнулись, сотворить такое стало не под силу никому.
-Ты так в этом уверен? – процедил Неодим скорее машинально, чем обдуманно, все еще стараясь справиться с оскорблением, нанесенным княжной Меланией.
-Ты впустую потратишь время, - убежденно заявил Лаврентий. – Магия никогда не вернется в наш мир, если только врата не будут открыты с другой стороны, но этого не произойдет, поскольку Средоточие чуждо обитателям того мира и не подчинится ничьей воле. Нельзя исключать, что однажды оно окажется в руках сильного колдуна, который, может быть, спустя десятки лет поймет, что за сила перед ним, и как ею воспользоваться. Но если это и будет, то еще очень и очень нескоро, от нас же – и в первую очередь от тебя – ничего не зависит.
Многословность Лаврентия яснее всего показывала его беспокойство, несмотря на самоуверенный вид, и Неодим понимал причину этой тревоги.
Средоточие в самом деле абсолютно чуждо иному миру и не является в полной мере бесчувственной вещью. Оно есть в некотором смысле магическое существо, а значит не может не стремиться вернуться. Время для камня течет иначе, чем для смертных людей, и ему торопиться некуда, но рано или поздно Средоточие найдет свой путь, пусть долгий и сложный, если не будет уничтожено, возвратится домой. Лаврентий боялся, что это может произойти слишком рано, а Неодим опасался, что слишком поздно.
Внезапно Неодиму пришла в голову иная мысль, и он поспешил высказать ее:
-А вы никогда не задумывались, могущественные Владиславичи, что обрекли на гибель тот мир, которому не посчастливилось попасться вам на глаза в Карте миров? – тихим, свистящим шепотом проговорил колдун. – Средоточие, Центр магии нашего мира, вступит в контакт с магической аурой другого, в котором оказалось по вашей безумной воле, и, как инородные, противодействующие друг другу силы, они будут пытаться подавить друг друга. Вы соображаете, на каком уровне будет это противостояние? Напряжение будет постепенно нарастать, обрушивая страшные катастрофы на ничего не подозревающих обитателей несчастного мира, пока не замкнется в коллапсе. Одним богам ведомо, чем все закончится, но уж мира того не останется и в помине. Ты понимаешь, Мелания, сколько смертей ты сотворила одним движением вот этих тонких пальцев?
Схватив княжну за запястья, Неодим притянул ее так близко, что она вынуждена была откинуться назад. Холодные темные глаза, словно горные озера зимней ночью, встретились с горячими и синими, как те же озера летним днем. Как ни далек был от посторонних мыслей Лаврентий, он невольно задержал взгляд на этой странной паре, подумав, что колдун и княжна – самая резкая противоположность, которая только может быть в двух людях, но именно это делало их похожими. Словно Создатель забавы ради решил сотворить во всем до последней мелочи отличающихся мужчину и женщину, а потом свести их вместе и посмотреть, что будет.
Неодим и Мелания рождены были стать смертельными врагами, ибо ничего хорошего из такого столкновения обычно не получается.
К изумлению Неодима, его слова не произвели на собеседников никакого впечатления. Его не удивляла холодность княжны, которая, молча вырвавшись, отошла в сторону, но даже Лаврентий остался равнодушен к его предположению. Осторожно, осторожно, говорил себе Неодим, чувствуя, что подбирается к главному. Он еще не знал, что из всего этого следует, но тщательно разыграл ужас:
-Что, если в катаклизме погибнет Средоточие? Вы иссушили наш мир, украв у него магию, превратив Эфир в пустоту, но с миром, отважившимся помочь вам, поступили гораздо более жестоко.
-Пусть это не заботит тебя, колдун, - Лаврентий оборвал патетические излияния Неодима. – Думай лучше о том, как сохранить власть, которой уже достиг, ибо большего тебе не достанется. Иначе впредь тебе придется зарабатывать себе на хлеб ярмарочными фокусами – более ни на что не хватит твоих магических способностей.
Бывший маг бывшего Ордена, потерявшего свой смысл с исчезновением Средоточия, величественно кивнул, словно ставя точку в разговоре.
Неодим прищурился, но ничего не сказал. Он тоже считал, что беседа завершена.
Позвонив в обычный колокольчик, который уже достал для него кто-то из расторопных учеников, когда невозможно стало передавать свой зов магией, он вызвал слуг.
-Отпустите их.

-Никак ты сошел с ума, - встретил Неодима старец Прохор. – Зачем было отпускать злейших врагов?
-Они больше не нужны мне, - усмехнулся тот, наблюдая в окно башни, как двое, мужчина в развевающемся на ветру плаще и высокая стройная женщина, уходят прочь из замка по горной дороге. – Я уже знаю все, что мог выведать.
-Вот как? – Прохор с удивлением обернулся. Наверняка слушал беседу от начала до конца, подглядывая в щель стенных панелей, подумал Неодим.
-Они отправили Средоточие в мир, где нет магии. Таких мало, остается только догадываться, как они возникли – не исключено, что потеряли своей Центр магии примерно как мы – но они есть, и там Средоточие, само не создав угрозы, будет в безопасности. А что касается Лаврентия и княжны Мелании… Я думаю, князь Всеслав несколько иначе воспримет лишение Средоточия, чем полагает его сестра. Будет не так уж плохо, если он со своей стороны примется искать его, вытянув правду из Лаврентия – я сомневаюсь, что княжна проронит хоть слово, но Лаврентий не посмеет молчать.

Глава III
Отшельник

Ужасно болело левое колено, саднили ладони и локти. Рот был полон песку, продолжавшего сыпаться сверху на голову. Земля была сырая и холодноватая, из нее торчали твердые корни, неприятно впиваясь в бок. Наташа осторожно приоткрыла глаза и попыталась оглянуться вприщурку, больше всего боясь, как бы песок не попал в глаза – извлечь его сейчас грязными руками будет невозможно – но особых успехов не достигла. Было темно, но сверху пробивался свет; чтобы выяснить глубину, на которой она оказалась, придется подождать, пока перестанет осыпаться земля.
Отплевываясь, Наташа неловко примостилась на дне ямы, вытянув левую ногу. Нет, в самом деле, это уже не смешно, колено дергало все сильнее и сильнее.
Наташа постаралась успокоиться. Итак, что делают обычно попавшие в беду? Правильно.
-Помогите! – закричала она, но голос ей самой показался почти неслышным. Как же люди услышат идущий из-под земли замогильный вопль? А что, если хозяина сейчас на хуторе вовсе нет? Судя по безлюдности дороги, посторонние сюда забредают крайне редко. А если хозяин вернется под вечер, уставший, и тут же завалится спать?
«Без паники», - строго приказала себе Наташа.
Кряхтя, она приподнялась и выпрямилась во весь рост. Яма оказалась не очень глубокой, но метра два в ней было. Может, находясь в полном здравии Наташе и удалось бы вскарабкаться по неровной стенке, цепляясь за торчащие корни, но сейчас любая попытка наступить на левую ногу вызывала резкую боль. А на одной ноге далеко не ускачешь: получалось только подтянуться на руках, упираясь правым коленом, сантиметров на тридцать, но даже высунуть голову наружу оказалось невозможно.
Вцепившись в корни и распластавшись по земле, Наташа отчаянно закричала:
-Люди, помогите, кто-нибудь!
-Тише, совсем оглушила, - вдруг услышала она ответ. От неожиданности девушка свалилась вниз, снова ушибла левую ногу, и застонала.
Свет над ямой угас, опять посыпалась земля, но Наташа, скривившись от боли, с надеждой рванулась навстречу человеку.
И сразу поняла, что это тот самый, кого она искала.
Даже если бы не видела фотографий – склонившееся над ней лицо не было похоже на лицо деревенского жителя.
-Держись, – спаситель протянул ей руку, за которую Наташа тут же ухватилась изо всех сил, как утопающий за соломинку.
Павел же, опершись о край ямы и расставив ноги, выдернул Наташу из-под земли, словно морковку из грядки.
Вот теперь Наташины глаза ошеломленно распахнулись, на миг она даже позабыла о больном колене.
Одной рукой!
Девушку весом пятьдесят пять килограммов из ямы глубиной в человеческий рост!
-Ох, - только и сумела вымолвить она.
Павел, поставив Наташу на землю, удивленно разглядывал ее, пока та пялилась на него.
-Слушай, ты откуда здесь взялась?
-Э-э… ищу, - пробормотала Наташа. На случай такого вопроса у нее была заранее заготовлена жалостливая история, но сейчас вследствие пребывания в яме, в голове все немного перепуталось.
-Кого?
Стараясь вспомнить, Наташа шагнула – и если бы Павел не успел ее подхватить, свалилась бы обратно в яму.
-Ой, нога!
-Покажи, - деловито прислонив Наташу к стволу дерева, как куклу, он ощупал колено.
-Больно!
-Ясно. Держись за шею.
Не спрашивая позволения, а отдавая приказания, что Наташа не преминула отметить, Павел поднял ее на руки, и понес через кусты.
Пролетая над колючками, так измучившими ее недавно, Наташа более внимательно рассмотрела своего спасителя. Весьма привлекательный парень, смуглый, темноглазый, уверенный в себе и во всем, что делает. Он не производил впечатления сумасшедшего или одержимого навязчивой идеей – по крайней мере настолько, насколько Наташа разбиралась в душевных болезнях. Говорил ясно, реагировал адекватно. Может быть, казался немного мрачным и ничуть не был доволен появлением в его владениях молодой симпатичной девушки. Одет в черные джинсы и широкую черную рубаху навыпуск, в разрезе ворота видна серебряная цепочка. Наташа тут же решила, что ни за что не уедет, не выяснив, что висит на ней. Возможно, ничего, но ей все-таки думалось, что если висит, то эта вещь о многом поведает.
Двор внутри забора был похож на обычный деревенский двор, но все же влияние городского, непривычного к деревенскому образу жизни человека, было заметно во всем. Домашняя птица не бродила по всему огороду, а содержалась в специальных загончиках; крупная лохматая дворняга не сидела на цепи в грязном вытоптанном круге, а спокойно полеживала на нагретом солнцем крыльце; вне всякого сомнения, спит она в доме с хозяином. При виде чужой девушки, собака гавкнула для порядка, потом вопросительно вильнула хвостом. Лучше всяких слов понятно: «ну что, хозяин, это свой или чужой?». Наташа даже засмеялась, удивленная умом пса.
-Спокойно, Пантелеймон, - бросил Павел, проходя в дом, и пес вновь преспокойно улегся на ступени.
Внутри избы не было привычного нагромождения вещей, которое Наташа видала у деда и бабки, живущих в деревне, да и у других людей, где случалось бывать. Единственная комната была просторна и светла: окна в одной из стен оказались увеличены раза в два по сравнению с двумя махонькими окошками в другой. Там, прислоненные к стене стояли широкие свежевыструганные рамы, которые, очевидно, скоро займут их место. Обстановка состояла из раскладного дивана, покрытого чистой клеенкой обеденного стола возле уже законченных окон, небольшого комодика с телевизором наверху и огромного, во всю стену, книжного стеллажа, забитого книгами. На чисто выскобленном деревянном полу лежали домотканые дорожки, вероятно, оставшиеся в наследство от предыдущего хозяина дома и выглядевшие потертыми, но чистыми. Вообще, во всем интерьере выделялась одна характерная черта: чистота. Каким бы старым и облезлым ни выглядел какой бы то ни было предмет, он был вымыт, вычищен, – или, вероятно, выброшен, если не подлежал чистке, сколь бы необходимым в хозяйстве ни представлялся.
Наташа вгляделась в надписи на корешках книг: несколько полок занимали учебники по физике, химии, истории. «Положим, «Минеральные удобрения» – это я понимаю, - думала Наташа, - скажем, «Народная медицина», тоже. Но к чему хуторянину «Элементарный учебник физики», «Практическая химия», «Электричество»? Намеревается строить личную электростанцию?». Были там и художественные романы, от классики до современных детективов и фантастики, но наиболее часто читаемыми выглядели именно учебники: они были испещрены закладками, рядом лежали листы бумаги с какими-то чертежами и формулами.
Пока Наташа с любопытством обозревала комнату, Павел посадил ее на диван, и вдруг так резко дернул за ногу, что у нее перехватило дыхание от боли.
-Ты что! – возопила Наташа, отпихивая его. – Больно!
Павел засмеялся:
-К сожалению, вывих безболезненно не вправляется. Но теперь все в порядке. Кстати, я Павел, - представился он.
-Наташа, - пискнула она и осторожно пошевелила ногой: в самом деле, уже не болело, но стоило ей попытаться встать, как тут же пришлось опуститься обратно. Такие подвиги явно были еще преждевременны, о чем немедленно заявило колено.
Критически осмотрев Наташу, хозяин счел нужным покопаться в комодике и выудить из него черную рубашку.
-Советую надеть, твоя блузочка похожа на грязное решето. Не бойся, рубаха чистая. К сожалению, меньших размеров не держу.
Только теперь Наташа подумала о том, в каком виде предстала перед молодым интересным мужчиной, к которому, кстати, явилась в надежде на интервью. Отчаянно вытянув шею, она заглянула в небольшое зеркало, висевшее над комодиком, и пришла в ужас: грязная, покрытая пылью, щеки исцарапаны, волосы дыбом, в них какие-то листья, хвоя, песок, а одежда вообще имела вид грязной тряпки, какой побрезговала бы последняя нищенка… Разве так должна выглядеть подающая надежды журналистка?
-Помыться бы, - простонала она.
Вздохнув, Павел отправился за водой.
К моменту, когда Наташа привела себя в относительный порядок и переоделась, солнце уже начало клониться к закату. «Ужасно, - думала она, - время истекает, сейчас он выставит меня вон, а я ну ничегошеньки не узнала». Впрочем, потянувшись за полотенцем, она пришла к другой, прямо противоположной мысли: «Кошмар, да я же не могу ходить! С одной стороны, придется оставаться на ночь, и это хорошо… если, конечно, не выставит… с другой – как объяснить все это родителям?»
-Слушай, а откуда рядом с твоим забором взялась такая яма, да еще и замаскированная? – спросила Наташа, когда Павел пришел за тазом, чтобы вынести грязную воду.
Он немного смутился:
-Понимаешь, недавно тут у меня рыскали кабаны, рылись на огороде, возились. Ну я и выкопал несколько ям вдоль леса, откуда они приходили, два раза даже попадались – отличное мясо. Но я думал, что потом все зарыл, оказывается, обсчитался…
-Ах вот как! – закричала Наташа. – Так это я из-за тебя теперь двинуться не могу! Как я домой поеду?
-А какой бес тебя туда загнал? – оправдывался парень. – И вообще, откуда ты взялась?
Вздохнув, Наташа принялась врать.
-Понимаешь, ищу дом своего деда. Я давно у него в гостях была, мне лет семь было, а с тех пор не общались. Мама с отцом развелись, у отца другая семья, а у мамы родственников – один брат, да и тот пьет не просыхая. (Наташа мысленно попросила прощения у родителей, которые уже двадцать пять лет души друг в друге не чаяли). А дед, помню, очень меня любил, игрушки выстругивал, на рыбалку брал. С утра пораньше за молоком и пирожками в деревню на велосипеде ездил. Вот и хочу найти, может, помнит… А в лес полезла, потому как тогда не было никаких кустов, а была дорожка, я хотела на двор взглянуть с той стороны, с какой помню. Но, наверное, это не тот дом, раз здесь ты живешь…
-Да нет, тот, - Павел без сомнения поверил, на его лице было написано сочувствие. – Я ведь недавно хату купил, а бывшие хозяева говорили, что тут дед один жил, но умер насколько лет назад. Только что ж ты так поздно приехала?
-Поздно! – Наташа вошла в роль, хоть и чувствовала себя немного виноватой. Именно потому, что он так легко поверил. – Да после развода мама слышать не хотела ни о ком из родни отца, обвиняла во всех смертных грехах. Дед тогда звонил, по-моему, писал, но получил в ответ только грубость – и перестал. А я что, мне было девять, я и смотрела ей в рот… Знал бы ты, чего мне стоило сейчас решиться! Я даже не сказала ничего дома. Ой, как же мне домой-то добраться?
Тут Наташа душой не кривила – этот вопрос ее сильно беспокоил.
-Извини. Хочешь, я помогу тебе доехать?
-Ну да, а до электрички что, на руках понесешь?
-Что же делать? Машины у меня нет, да и ни у кого в округе. Я могу сходить в деревню и одолжить коня с повозкой, но до города будет далековато, только до электрички. А домой от вокзала ты сама доедешь?
Наташа вздохнула. Уезжать не солоно хлебавши ей в любом случае не хотелось.
-Нет, не доеду, мне на автобусе с пересадкой, и потом идти далековато… А телефон где-нибудь есть? Мой мобильный тут не берет, я смотрела.
-У меня нет, но в деревне в одном доме есть. Можем съездить.
-На чем?
Павел засмеялся:
-На повозке, конечно. Схожу тут к одному дядьке, недалеко, и он без проблем дает, главное чтобы лошадь покормили. Только сначала – обед. А то ты решишь, что я дикарь и, изуродовав, намерен морить голодом. Посиди пока, хочешь – почитай что-нибудь.
Наташа обрадовалась тому, что речь зашла о книгах – отличный повод начать расспросы, но решила отложить до обеда. Тогда она проведет интервью по всем правилам… за исключением того, что сам интервьюируемый об этом не подозревает, и подозревать не должен.

Делая вид, что углубилась в Агату Кристи, Наташа внимательно просмотрела наброски, обнаруженные в учебнике физики. Действительно, если она помнит школьный курс этой науки, похоже на попытки рассчитать небольшую гидроэлектростанцию и соорудить ее из подручных материалов.
Странно. Он что, собирается изобретать велосипед? Да и речки вблизи никакой нет… Впрочем, может, это только в качестве тренировки.
Павел принес огромную сковороду с жареной картошкой, и Наташа поспешила спрятать исписанные листы, принюхиваясь к чарующему запаху. Поесть в самом деле было бы далеко не лишним, завтракала она уже часов шесть назад. Следом за картошкой появились отбивные, соленые огурцы и поцарапанный, но блестящий латунный самовар, которым хозяин заметно гордился.
-Смотри, какой раритет, - сказал Павел, прилаживая сверху сапог. – На чердаке нашел, чуть отчистил.
Наташа пригляделась – и восторженно ахнула. Это был настоящий русский самовар, с маленькой топкой и дымоходом, дымящим во всю ивановскую – не электрическая подделка, а чудесный антиквариат.
-Какая прелесть! За него, наверное, сейчас можно кучу денег выручить.
-Не знаю и знать не хочу, - замотал головой Павел. – Ни за что не отдам. Чая вкуснее, чем из этого самовара никогда в жизни не пил.
Наташа засмеялась. Его энтузиазм оказался таким заразительным, что ей самой неожиданно захотелось если не переехать в деревню чтобы каждый день пить чай из такого самовара, ездить на повозке с лошадью, охотиться на кабанов, гулять по округе с веселым Пантелеймоном, то хотя бы провести здесь лето.
Раздув огонь в самоваре голенищем старого, но чистого сапога, хозяин вывел трубу в форточку и помог гостье перебраться за стол.
Склонившееся к горизонту солнце проникало сквозь окошки, обрамленные старенькими салфетками, похожими на плетеное рукоделие деревенских девок при лучине – а возможно, им и являлось – и лежало на полу кружевными квадратами. От сияющего самовара исходил жар и такое веселое потрескивание, а чай из него оказался в самом деле таким душистым, пропахшим дымком, что Наташа в полной мере прониклась любовью хозяина к этому предмету.
Не хотелось прерывать постепенно возникшее ощущение приятного уюта, но Наташа заставила себя вспомнить о цели визита.
-Скажи, а зачем тебе столько учебников? Собираешься поступать в институт? – спросила она и тут же поняла свою ошибку: ведь сама подсказала идеальное оправдание.
Но Павел не стал пользоваться отговоркой. Он немного поколебался, но, видно, Наташино лицо располагало к откровенности.
-Да нет. Просто, понимаешь, вдруг задумался: вот мы, современные люди, в школе изучаем законы естественных наук, ежедневно пользуемся их плодами, и настолько привыкли ко всему, что и понятия не имеем, как и за счет чего на самом деле все это работает. И даже при самом большом желании не сможем не только построить что-нибудь самостоятельно, но даже приблизительно объяснить принцип действия кому-нибудь незнающему.
-Разве есть у нас такие?
Павел рассмеялся и ответил уже другим, небрежным тоном:
-А что ты думаешь, какая-нибудь бабка семидесяти годков, которая всю жизнь провела в деревне и только видела издали автомобили да трактора – что ты думаешь, она понимает, почему не работает телефон, если его выдернуть из электросети? Почему радиоприемник перестал петь, если от тряски сбилась настройка радиоволны? И заливается горючими слезами, пока кто-нибудь не придет и не «починит».
-Ну что ты, нет в деревне таких темных бабок, ведь и телевизоры есть в каждом доме, и радио! И в школу в свое время они ходили, ведь не пятидесятые же годы нынче! А кроме того, даже если и попадется такая – ведь все равно ты ничего не объяснишь ей, не поймет.
Казалось, Павел от души потешался над Наташиным изумлением:
-Ну-ну, сколько сразу возражений. Нет, конечно, никому в деревне я лекции читать не стану. Самому обидно не знать. Видишь ли, один живу, если что испортится, кого здесь звать на помощь?
Эта реплика помогла Наташе перейти к главному:
-А почему ты один? Семья-то, родители у тебя есть?
И сейчас же заметила перемену в благодушном настроении гостеприимного хозяина. Скажет правду или солжет? – гадала она.
-Есть, как не быть, - неохотно сказал он и замолчал.
Наташа решила подпустить немного игривости, для оживления разговора. И лести.
-Ты понимаешь, что этим своим отмалчиванием возбуждаешь любопытство до крайних пределов? – кокетливо произнесла она. – Ведь с первого взгляда заметно – ты родился и вырос в городе, причем никогда не знал деревенской жизни. Человек интеллигентный, наверняка с высшим образованием – и вдруг в одиночестве на хуторе…
Но к ее удивлению, красноречиво описанный в романах безотказный прием не произвел должного эффекта. Парень, только что казавшийся открытым, прозрачным как слеза, вдруг замкнулся в себе.
-Город не для меня, - сухо сказал он и неловко попытался смягчить резкость. – Здесь я сам себе хозяин, живу как хочу. Ладно, ты собиралась ехать звонить?
Возможно, другой удовлетворился бы этим ответом, решив, что, возможно, есть личные причины, куда не следует соваться, и так далее. Наташа тоже бы так подумала и остановилась на этом, если б твердо не решила выяснить правду. Очевидно, что для первого раза ей попался слишком крепкий орешек, но если сейчас отступить, успехов не добьешься никогда. Это уже становилось делом принципа, и юная журналистка была полна энергии. Впрочем, решила она, время еще есть. Не следует давить на него.
Наташа не особенно разбиралась в лошадях, но эта выглядела ухоженной и даже бодрой по сравнению с сохранившимися по детству представлениями о скучных кривоногих деревенских лошадягах, безразличных ко всему свету кроме заедающих их мух и слепней. Гнедая не очень походила на Орловского рысака, но было очевидно, что она больше любит скакать рысью, чем идти медленным шагом: кобыла нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, лоснящиеся ее бока играли мускулами, а не создавали впечатления непомерной тяжести, которую животное вынуждено влачить как крест. Лошадь из-под расчесанной гривы с любопытством покосилась на девушку, которую хозяин усадил в повозку, да так задорно, что Наташе тут же захотелось потрепать ее по морде и сунуть чего-нибудь сладкого, и если б не нога, она непременно сделала бы это.
-Извини, дорогая, - пробормотала она, - я потом тебя угощу. Какая замечательная лошадь, - сказала она Павлу.
-Фрося, - улыбнулся он, слегка подхлестнув лошадь поводьями, и та, взмахнув хвостом как флагом, сразу же перешла на рысь. – Жалко, приходится использовать ее для тяжелой работы, но я стараюсь не сильно нагружать, когда одолжаю. И хозяину не позволяю – имею право, поскольку корм для нее наполовину я оплачиваю.  В результате считаюсь задирающим нос, да и вообще с причудами.
Наташа мысленно улыбнулась. У этого парня на лбу было написано, что для деревни он подходит так же, как Фрося для полетов в космос, но намекать ему на это она не стала.
Деревня Гаврилово оказалась довольно большой, дворов на сотню, но начинающей пустеть – по заросшим сорняками и молодыми деревцами огородам да провалившимся заборам видно было, что множество домов пустуют.
Павел остановил Фросю около небольшой крепкой избы на перекрестке кривых улочек, которая щеголяла слегка облупившейся, но все еще яркой зеленой краской. В открытую калитку важно входили гуси. Из двери выглянул мужик в телогрейке, с красным лицом, которое не выражало особого удовольствия от визита ли незваных гостей или вообще от жизни, Наташа не поняла. Впрочем, узнав Павла мужик заметно оживился.
Захватив из повозки сверток, тщательно завернутый в газету и подозрительно напоминающий по форме бутылку, Павел на минуту зашел в дом. Вышел он уже без свертка, и помог Наташе добраться до телефона, который оказался в большой, душной, пропахшей чем-то кислым комнате. Набирая номер, Наташа поглядывала на такую же краснолицую, как и недавний мужик, неопрятную бабу неопределенного возраста, которая с шумом возилась возле печки и бесцеремонно разглядывала гостью. Неужели, она будет слушать разговор, поежилась девушка. Потом сообразила: да ведь женщина, верно, боится, что только выйдет – я кинусь рыться по шкафам и полкам! Упомянутые шкафы и полки выглядели такими заплесневелыми и заросшими грязью, что умирая с голоду Наташа не прикоснулась бы к ним. Впрочем, может быть, хозяйка знает, что делает, и предыдущие посетители этой хаты в самом деле требовали непрерывного бдительного надзора.
Дозвонившись, Наташа принялась что-то врать родителям о подруге, в гостях у которой вывихнула ногу, заливаясь краской при мысли, что баба все слышит и прекрасно понимает, о какой подруге идет речь. Потом плюнула и позвонила еще в редакцию, отпросившись на всю неделю. К счастью, весь свой материал для ближайшего выпуска она успела подготовить, а к следующему клятвенно обещала поднажать.
Все же возвращалась она с чувством пережитого унижения, хотя вредная баба так и не сказала ни слова.
-Теперь пойдут разговоры, - весело усмехнулся Павел словно в ответ на ее мысли. – Впрочем, обо мне и так ходят самые невероятные слухи, поэтому хуже не будет. Представляешь, кто-то пустил сплетню, что я – колдун, знахарь или сектант, что для них одно и то же, выгнанный за ворожбу из своей местности. Как-то под вечер заявилась бабулька, совала бутылку – местная свободно конвертируемая валюта – и просила снять сглаз – дескать, корова у нее не телится, верно кто-то позавидовал. В другой раз явились две насмерть перепуганные девчонки лет по шестнадцати и предлагали все свои сбережения за приворотное зелье – ну ни бред ли? Скажи, я что, в самом деле похож на колдуна?
Павел со смехом повернулся к Наташе. Хотя еще несколько часов назад она сама предполагала нечто подобное, теперь такая мысль показалась полным абсурдом.
-Знаешь, немного, - засмеялась она. – Во-первых, ты черноволосый, во-вторых, слишком чисто одет, в-третьих, живешь на отшибе и один, в-четвертых, читаешь книги – это, знаешь ли, признаки если уж не чародейства, то чего-то странного точно!
-Зато есть и польза. Компания здешней разудалой молодежи меня за версту обходит, не зовут пить с ними самогон и таскаться по местным клубам. А то ведь я разговаривать с деревенскими не умею, а драться неохота, поэтому за все приходится платить в виде бутылки, раньше откупался, теперь сами отвалили.
Представив себе Павла за бутылкой чего-нибудь плодово-ягодного среди мутноглазых деревенских хлопцев, Наташа снова рассмеялась, откинувшись на сено, устилающее повозку.
Вечер был чудесным. На темнеющем небе уже появлялись звезды, еще застенчиво, но уже гордо мерцая на востоке. В траве громко трещали цикады, поскрипывали колеса повозки, изредка пофыркивала Фрося, весело стуча копытами по утоптанной колее, и эти звуки представлялись полной тайного смысла музыкой, извлекаемой из маленьких инструментов в руках лесных дриад. Глядя на спину и затылок своего странного спутника, правящего лошадью с удивительной для недавно перебравшегося в деревню городского жителя ловкостью, Наташа подумала, что именно таким бывают в сказках лишившиеся трона принцы или рыцари, преданные своим сюзереном. Эта мысль так понравилась ей, что она тут же стала сочинять сказку с Павлом в главной роли, где он, жертва коварства злобного царя, совершает подвиги, сражается с драконами, освобождает красавицу – разумеется, во всем похожую на нее, Наташу, – и из скромности удаляется в далекий край. А красавица, не забывшая своего героя, с презрением отвергает притязания старого царя и, изменив облик, отправляется искать его за тридевять земель.
 Резко взмахивая крыльями, над головой пролетела большая растрепанная ворона, да так низко, что лошадь испуганно всхрапнула. Глубоко вдохнув пахнущий сиренью, жасмином и свежескошенной травой воздух, Наташа подумала, что ей совсем не страшно оставаться на ночь у мужчины, с которым знакома без году неделя – странно, но именно так.
Для ночевки Павел организовал нечто вроде ширмы, отгородив простынями единственную имеющуюся кровать, а себе постелил в угол соломы, накрыв ее покрывалом и уверяя, что отлично выспится. В хозяйстве обнаружились импровизированные удобства: душ из большой бочки над сараем с нагретой солнцем за день водой, шампунь, мыло и новая зубная щетка. Забираясь в постель, Наташа намеревалась составить план дальнейших действий, но не заметила, как заснула.
Ночью она один раз проснулась от заливистого собачьего лая, но, привычная, что в деревне собаки лают чуть не всю ночь, быстро уснула опять.

Глава IV
Бедствие

Личный кабинет князя располагался в восточном крыле дворца. По капризу одного из Владиславичей кабинет был весь отделан драгоценной резной яшмой – из яшмы были книжные полки, уставленные толстыми томами с золочеными корешками, огромное тяжеловесное бюро с письменным прибором и множеством ящичков, за которым князь принимал визитеров-мужчин, пюпитры для секретарей и даже маленький изящный столик, за которым князь принимал посетительниц-дам. Рамы высоких стрельчатых окон, разумеется, также были из яшмы; панелями стен служили разнообразные карты – целые произведения искусства, тонкие мозаики, выполненные из мельчайших кусочков яшмы разных сортов. Кабинет с раннего утра, освещаемый светом восходящего солнца сиял ослепительно-алым, розовым, багровым, коралловым, каштановым – и все эти оттенки красного, по мнению создателя сего покоя, должны возбуждать боевой дух в его владельце, когда, созерцая агрессивно окрашенные стены, князь принимает решение о ведении войны.
Нынешний князь Всеслав не жаловался на недостаток боевого духа и любил проводить солнечное утро в яшмовом кабинете, но с наступлением темноты немедленно покидал его – в свете свечей яшма играла зловещими, кровавыми отблесками, производя гнетущее впечатление и невольно заставляя задуматься об оборотной стороне ярких победоносных сражений: о грязи, крови, боли, страданиях. Без сомнения, предок князя, желавший оставить в наследство потомкам жажду битвы, не предусматривал подобный эффект, но, как всегда в жизни, справедливое Провидение само позаботилось о том, чтобы делающий выбор вполне сознавал все стороны своего решения. «Желающий видеть да увидит», - эпиграф к одной из основополагающих книг Теории Магической Силы, Всеслав написал бы над дверью яшмового кабинета, хотя слова эти и подразумевали там совсем другое.
Но в это утро князь менее всего был склонен предаваться отвлеченным размышлениям.
Князь Всеслав с сестрой имели десять лет разницы, но были очень похожи: те же темные глаза, иссиня-черные волосы, те же тонкие черты, то же хладнокровие, величественность, непоколебимое достоинство, способность быстро оценивать ситуацию и принимать решение.
Но сейчас князь не был похож на самого себя, спокойствие изменило ему. Он смотрел на сидящую напротив за яшмовым «дамским» столиком Меланию так, как смотрел бы на живую ядовитую змею, обнаруженную в тарелке вместо запеченного кролика.
-Ты… что сделала? – задохнулся он, когда к нему вернулся дар речи.
-Ты все правильно услышал, брат, - Мелания сидела в кресле в непринужденной позе, пила чай и была удручающе невозмутима, словно не придавала своим словам никакого значения. Восьмидневное путешествие сначала пешком по пустынной горной дороге, потом на худых клячах, которых лишь согласились отпустить в долг подозрительные крестьяне Нагорья, вдвоем с Лаврентием без еды, без денег, без магии от Гранитного Замка мага Неодима истощило ее силы, но не произвело особого впечатления. Чтобы понять, как такое возможно, нужно знать Владиславичей.
-Да ты рехнулась! – закричал Всеслав не своим голосом.
-Что за выражения, государь, - пожурила она, как будто не замечая ошарашенного состояния князя.
-Выражения… - пробормотал князь Всеслав растерянно, а потом вскочил, опрокинув стул, и заметался по комнате. – Я не нахожу слов, чтобы описать твой поступок. Вы с Лаврентием одержимы бесом! Боже, что вы натворили! Я чувствую себя так, словно внезапно ослеп, оглох и обессилел, и то же самое ощущает сейчас каждый чародей в княжестве.
Словом, реакция князя не так уж сильно отличалась от реакции колдуна Неодима неделей ранее.
-Что же теперь будет? Как будут жить люди, ведь без магии мы вернемся в первобытное общество, будем ковырять землю палками…
Мелания откусила крошечный кусочек пряника и запила из чашки.
-Да, Неодим мне все это уже живописал. Но я говорила ему и повторю тебе: люди могут жить без магии.
-Но чего ради? Ты так испугалась Неодима? Его прорыв сквозь реальность прямо во дворец был впечатляюще молниеносным, если бы не ты, он вполне мог уже держать в руках Средоточие, но что такое он бы сделал, завладев им? Изгнал нас, Владиславичей, перебил прямых наследников? Все равно всех ему не уничтожить, и не удержать Центр магии. Средоточие создано из нашей крови и всегда вновь оказывалось в руках Владиславичей, сколько бы ни пытались его похитить. Разумеется, ты не хочешь умирать, да и я не хочу, но это уже дело нас, людей, и в него нельзя вмешивать судьбу мира! Ты не имела права.
-Я понимаю твое негодование, но я сделала это не из трусости, - спокойно возразила княжна, отставив чашку. – И не из-за Неодима – я знаю его, знаю, чего от него можно ожидать, он прям и открыт. Неодим исходит завистью и желает любой ценой возвыситься над нами, Владиславичами. Он опасен, потому что умен и зол, но он предсказуем. Меня беспокоит другое. Этот магистр Прохор… От него исходит странное излучение, ты знаешь, я чувствую это сильнее других. Так вот, он более чем необычен, в нем есть часть, происходящая из нашего мира, но и большая часть абсолютно чужеродного, причем… я боюсь делать выводы, но по-моему, нечеловеческого. Более того, я ощущала в нем и некий отблеск сродства со Средоточием, такой, который бывает только в нас, Владиславичах. Всеслав, я не понимаю, как такое может быть, но это есть, и это нечто настолько древнее и могущественное, что я испугалась. Наивный Неодим обманут, он думает, что Прохор всего лишь полезный и мудрый учитель, но забывает, что маги такого уровня никогда не делают ничего без умысла. А может быть, он все прекрасно понимает и сознательно предает свой мир. Словом, поверь мне, Всеслав. Без магии наш мир выживет, но если Средоточие окажется в руках Прохора… Я не знаю, не могу вообразить, что будет, но твердо знаю, что этого нельзя допустить, никогда, даже самой огромной ценой.
Мелания закусила губы, сосредоточившись на какой-то своей мысли. Князь озабоченно нахмурился. Он всегда доверял суждению сестры о людях; обладая повышенной чувствительностью, она никогда не ошибалась, но сейчас ее аргументы были столь туманны, а догадки неопределенны, решение же казалось слишком суровым…

Мощеная крупным булыжником дворцовая площадь столицы княжества Владиславичей, Червонгорода, стремительно заполнялась народом, уже яблоку некуда было бы упасть, и все это живое человеческое море кипело и волновалось, как водная стихия в сильнейший шторм.
Простые люди, особенно горожане, не так уж часто в повседневной жизни обращаются за помощью к колдунам, но… всегда бывают заболевшие неизвестной хворью, всегда кому-то требуется вывести одолевших крыс или тараканов, переслать срочное письмо в соседний город. Обычно все эти и многие другие услуги предлагали местные чародеи, прижившиеся здесь, словно обычные ремесленники, такие же, как сапожники, портные, плотники. Первыми забили тревогу, разумеется, они, следом – кузнецы, поскольку отправленные в рудники телеги вместо железа привезли растерянных рудокопов: своды шахт дали трещины, а некоторые обвалились, печи дают слишком маленькую температуру, и невозможно выплавить железо из уже добытой руды. Из окрестных деревень слали гонцов с известиями о побитых градом посевах, о сожранных червями плодах, о налетах саранчи, об осмелевших хищниках, нападающих на стада, о невероятно обнаглевшей нечисти, о начавшей заводиться в амбарах плесени, приводящей в негодность зерно. В порту волновались о не в меру задержавшихся в пути торговых судах…
Сначала все это не так уж коснулось обывателей, даже напротив, утрата магами своих сил принесла некоторое затаенное удовлетворение, поскольку их всегда недолюбливали, как не любят и боятся люди всего непонятного. Однако с каждым днем накапливались тревожные вести, и волнение в народе росло как снежный ком. Обрушившиеся бедствия грозили резким удорожанием хлеба, овощей, мяса, превращением заморских товаров в недоступную роскошь, а железные изделия уже сейчас подскочили в цене, сравнявшись с серебром, и цена продолжала расти. Город полнился болезнями, распространяющимися с угрожающей скоростью, грызунами и паразитами, добиравшимися уже до самого княжеского дворца.
Напуганные люди кинулись искать правды и защиты у князя.
Всеслав отогнул краешек шелковой занавеси окна и взглянул вниз, на площадь. Толпа не только не уменьшалась, но, казалось, увеличивалась с каждой минутой. Цепь невозмутимых стражников с алебардами пока еще сдерживала ее на подступах к дворцу, но князь чувствовал, что если не принять мер, дело может закончиться плачевно. Уже промчался над головами клич держать кошельки – появились вездесущие карманники – уже кого-то заподозрили, и вспыхнула драка. Большая часть людей пока еще не обращала на это внимания, требуя князя и разъяснений, но страсти продолжали накаляться.
-Тебе придется выйти, - произнесла Мелания, мельком глянув туда же.
Отдохнув и переодевшись в легкое платье из струящегося синего шелка, она стала еще красивее, чем раньше, затмевая брата в его парадных одеждах. Князь был весьма привлекательным мужчиной с его стройной фигурой, смуглым, гладко выбритым лицом с тонким орлиным носом и проницательными, всегда чуть прищуренными глазами. Но его личность терялась на фоне яркого блеска драгоценных регалий – как всегда теряется личность человека под маской правителя. Сестра же его предпочитала простую одежду и как можно меньше украшений, только лишь обязательные знаки принадлежности к княжескому роду – и блистала незамутненным очарованием.
-Я выйду, - согласился Всеслав. – Но мне нужно время, чтобы обдумать то, что я скажу. Надо успеть взять ситуацию в руки прежде, чем люди узнают, кто лишил их магии. Неодим не станет молчать. Твой поступок не только угрожает тебе смертельной опасностью, я боюсь, народ буде винить в разразившихся бедах всех Владиславичей, а значит у Неодима преимущество – и огромное. Стоит ему пообещать, что он вернет Средоточие – и за ним ринутся все.
Мелания дернула плечиком:
-Неодим не сможет вернуть Средоточие.
-Но простые люди этого не знают. Они привыкли верить колдунам.
-Они привыкли верить князю.
-Но не желают оставаться без магии, не желают стойко переносить несчастья, как ты им советуешь. Это значит, что мне тоже придется пообещать вернуть Средоточие.
Мелания пристально посмотрела на брата.
-В таком случае люди не станут прилагать усилия. Не будут перестраивать амбары, чтобы был приток воздуха, не возьмутся укреплять шахты и складывать новые печи, не станут учиться лечить болезни травами, а сложат руки и будут ждать, пока Средоточие решит проблемы само собой. Мы же с тобой знаем, что если это и случится, то не скоро.
Всеславу очень хотелось выругаться. Он бы и сам был не прочь отправить людей на поиски Средоточия и сложить руки.
-Вот поэтому-то необходимо тщательно взвесить каждое слово. Главное – выиграть время, чтобы Неодим не успел воспользоваться нашей оплошностью.
Меланию покоробило то название, которое дал брат ее поступку, но она решила пока оставить это. Всеслав стал князем всего полтора года назад, но даже отец, старый князь, в лучшие свои дни вряд ли легко справился бы с такой задачей. Никому и никогда в истории не приходилось сталкиваться с внезапным изменением всей сущности мира.
-Я знаю одно, - твердо сказал Всеслав, - тебе нельзя оставаться в Червонгороде. Собирайся и сегодня же, как стемнеет, вместе с Лаврентием отправляйся в Ольхов. В родном городе нашей матери всегда тепло к тебе относились, кроме того, надеюсь, опасные вести дойдут туда не так скоро. Но все же будь начеку, если почувствуешь неладное, будь готова немедленно ехать в охотничий домик, что в Кленовых лесах.
-Бежать? – впервые за весь разговор Мелания утратила хладнокровие. – Бежать, когда такие трудности постигли мою страну? О нет, я буду первой, кто найдет новые способы справляться с недугами, кто научит людей обходиться без магии в повседневной жизни.
-Да как ты не понимаешь, девочка! Если ты не скроешься, тебя обвинят во всем, и даже если не растерзают, никто не станет тебя слушать!
Князь был прав, и Мелания поняла это даже раньше, чем он договорил. Она отвернулась и прошлась по комнате, ругая себя за наивность: ну конечно. Никто не оценит ее жертвы, когда она решилась отдать самое ценное во всем мире, самое важное для нее самой, человеку из иного, чужого мира, отдала в неизвестность, и возможно, навсегда. Никто не поймет ее страха, который она испытала при встрече со старцем Прохором, все будут видеть только последствия, которые повлекло за собой исчезновение Средоточия.
-Послушай, почему ты не отправилась в другой мир вместе со Средоточием? Почему доверила тому парню? – вдруг поинтересовался Всеслав. – Ты всегда могла бы справляться, как обстоят у нас дела, и в нужный момент вернуться.
-Разве ты не помнишь уроков магистра Аверьяна? - ответила Мелания, все еще переживая свою ошибку. – В чужом мире Средоточие не будет взаимодействовать с инородным Эфиром, а значит останется почти обыкновенным камнем-голышом, который практически невозможно обнаружить, особенно с оставшимися у нас скудными возможностями. Но так будет до тех пор, пока там не появится кто-нибудь из нашего, родного Средоточию мира. Тогда его магический спектр изменится, преображая силу, и Неодиму с Прохором значительно легче будет обнаружить его. Кто угодно, обладающий крупицей сил и нужными знаниями, сможет его найти.
Всеслав покачал головой.
-Мы все же слишком мало знаем о Средоточии. Кто поручится, что ты права?

-Итак, ты сможешь отворить врата между мирами?
Неодим возвратился из полыхающего леса с подпаленными русыми волосами, почерневший от гари, но его голубые глаза весело поблескивали. Он энергично скинул грязную, закопченную рубаху и наклонился над деревянным ушатом. Ученик Никифор, подав мыло, принялся поливать его голову и спину водой из медного кувшина.
Магистр Прохор сидел за пюпитром, заваленном грудами исписанной и исчерканной бумаги. Рядом полыхал камин, куда он время от времени в сердцах отправлял лист-другой, чувствуя, что вычисления зашли в тупик, и спеша уничтожить то, что уже невозможно написать исчезающими чернилами или скрыть с помощью магии; потом начинал сначала. Изредка старец припоминал, что на сожженном листе была нужная пометка или та же самая ошибка, которую сделал снова, не видя предыдущих рассуждений, и принимался раздраженно сотрясать воздух замысловатыми проклятьями. Ученику, беспрерывно подносившему чистую бумагу, каждый раз доставалось от разъяренного старика.
Пока Неодим, обеспокоенный все усиливающимся лесным пожаром, включился в борьбу со стихией, магистр Прохор взялся подсчитать оставшиеся в распоряжении заговорщиков скудные остатки магических способностей и вычислить способ употребления их на создание коридора между мирами. Это заклинание никогда не было простым и легким, даже когда в нем помогало Средоточие, сейчас же Прохору приходилось почти что заново изобретать весь ход магического действа, да еще в таких, совершенно неприспособленных для колдовства условиях. Неудивительно, что он был не в духе.
Прохор бросил перо и выпрямился, разминая спину.
-Это не так-то просто, - буркнул он. – Не веришь, сам попробуй. Предстоит еще много работы, но думаю…
-Да? – Неодим вынырнул из-под расшитого льняного полотенца.
-Думаю, выход есть.
По лицу колдуна Неодима было заметно явное удовольствие. Он щелкнул пальцами, и свечи в большом канделябре в углу ярко вспыхнули.
-Я думаю, в нас осталось не так мало магии, как казалось с перепугу. Успокоившись и взяв себя в руки, мы соединили силы и сумели-таки вызвать дождь. Это, конечно, жалкая малость по сравнению с тем, что было раньше, но уже кое-что.
-Вот-вот, - Прохор не воспринял воодушевление своего молодого соратника, - ступай с дождичком в кармане на Червонгород.
-Ах, перестань, - добродушно ухмыльнулся Неодим. – Ты не испортишь мне настроения своим брюзжанием. Проиграна битва – но не война. Я верну Средоточие, и тогда именно я буду иметь на него все права, а не Владиславичи.
Прохор снова взялся за перо и уткнулся в бумаги.
-Какой же ты еще ребенок. Не удивлюсь, если, став обладателем Средоточия, ты употребишь обретенную власть на то, чтобы заставить княжну Меланию стать твоей женой.
Веселье Неодима тут же исчезло, у губ залегла жесткая складка.
-Во-первых, княжна не интересует меня, - отрывисто сказал он. – А во-вторых, это не твое дело.
Старик молчал, быстро выводя формулы, и, казалось, не слышал последних слов Неодима.

Князь Всеслав быстро шел по коридорам дворца, ожесточенно дергая цепочку амулета. Выступление оказалось нелегким. Никто из подданных княжества не желал слушать о том, чтобы отныне обходиться без магии, не желал навсегда распрощаться с привычным образом жизни, браться за кирки и орала и работать на износ. Собравшиеся под балконом, на котором стоял Всеслав, с каждой секундой все громче требовали возвращения Средоточия, «а иначе зачем нам нужен князь», - доносилось до него из толпы. Как он и предполагал, для того, чтобы сдержать народное возмущение, не допустить бунта, хотя бы получить отсрочку, он вынужден был пообещать бросить все силы на поиски Центра магии. Только тогда люди согласились слушать хоть что-то о преодолении текущих трудностей.
Яростно дернув цепочку, Всеслав порвал ее – амулет остался у него в руке. Сначала он вздрогнул – плохая примета – но тут же вспомнил о том, что теперь амулет – всего лишь драгоценная безделушка. Раздраженно швырнув его в темный угол, Всеслав толкнул тяжелую бревенчатую дверь и оказался в небольшом полуподвальном помещении, освещенном светом десятка чадящих факелов.
-Магистр Аверьян! – несмотря на свой княжеский титул, он почтительно склонил голову перед сидевшим за небольшим столом человеком. Человек был одет в вороненую кольчугу и черный Орденский плащ с белым гербом на левом плече – сияющий меч, гарда которого обвита ожерельем из языков пламени, спиралей ветра и крошечных, но вполне различимых крепостей.
Магистр Аверьян был стар, но назвать его стариком никто бы не осмелился; лицо его было изборождено глубокими морщинами и пересечено шрамом, волосы седы и редки, но чрезвычайно прямая спина, гордо поднятая голова, широкие мускулистые плечи не позволяли заявить, что жизненный путь его уже пройден. Запавшие глубоко в глазницы глаза горели тревожным огоньком, а узловатые пальцы при звуке раскрывшейся двери быстрым, почти незаметным движением инстинктивно метнулись к длинному мечу с отполированной рукояткой, висевшему на кольчужной перевязи. При виде князя рука магистра спокойно вернулась на свое место, охватив корешок толстого тома.
-Повелитель! – магистр встал, низко склонившись перед Всеславом. – Я надеюсь, что твоя речь перед народом была успешной.
-Я все еще князь, - он невесело усмехнулся, жестом приглашая собеседника присесть и сам усаживаясь напротив.
-Поверь, я оторвал тебя от требующих твоего присутствия государственных дел не из праздного желания поболтать.
-Я нисколько не сомневаюсь, магистр Аверьян. Но именно это меня и печалит. Без всякой магии я предчувствую, что у тебя дурные вести.
Магистр Ордена, глава магов-воинов на службе княжескому престолу чуть прикрыл покрасневшие от усталости глаза. Было видно, что он не спал уже несколько ночей.
-Увы, сын мой. Не буду перечислять текущие печальные метаморфозы Эфира после исчезновения Центра магии – о них ты уже имеешь достаточное представление. Перейду сразу к самому главному. Не все ладно в Карте миров, - отложив книгу, Аверьян развернул на столе сильно потертый свиток из толстой воловьей кожи. – К счастью, созданная в ином мире и не зависящая от нашего Средоточия, Карта сохранила свою силу. Возможно, различить ее теперь способно гораздо меньше людей чем раньше, но мы с тобой увидим то, что необходимо.
На свитке было изображено нечто бесформенное, испещренное разноцветными точками, некоторые из которых были соединены плавными линиями. Непосвященный человек решил бы, что рукопись безвозвратно испорчена и отбросил бесполезный предмет, но князь привычно наклонился над свитком, направляя к нему поток внутренней энергии – и через мгновенье его взору предстала объемная, непрерывно изменяющаяся картина. Это было похоже на взвешенную в вакууме межпространства плазму, отражающую все и в то же время ничего, текучую, живую, в которой согласно некоему закону перемещались относительно стабильные точки – центры с собственной системой координат и собственными, только им присущими законами – связками реальности.
 -Вот наш мир, - магистр Аверьян указал на одну из таких точек, похожих на темные водовороты, поглощающие ткань межпространства, втягивающие ее в себя и создающие себя из нее. – Как мы и ожидали, его спектр изменился, а вернее, почти исчез, поблек – видишь?
Всеслав медленно кивнул. Он и не ожидал, что так трудно будет снова смотреть на свой мир на Карте, но видеть его совсем иным – бесцветным, почти невидимым пятнышком, словно гаснущая, остывающая, умирающая звезда.
-Но вся остальная мировая ткань не должна была претерпеть изменений, - продолжал Аверьян. – Средоточие находится в «погасшем» мире, ему не с чем взаимодействовать, поэтому тот мир должен оставаться таким же «погасшим», бесцветным, как и наш. Однако тот, кто хоть немного следит за излучениями миров, немедленно заметит странность: спектр нашего мира не растворился в межпространстве, а переместился. Вот он! – узловатый, огрубевший палец старого мага уткнулся в другую точку, и Всеслав почти вскрикнул: если бы не с трудом различимые связки реальности, особые для каждого мира, как лицо для человека, он сказал бы, что его собственный мир вдруг резко покинул свою часть межпространства и отправился путешествовать по чужим законам.
-Как же так? – Всеслав растерянно выпрямился. – Неужели Средоточие перенесло нашу магическую ауру на иной мир? Что же, выходит, оно приспосабливается к любому месту, в котором оказалось, и теперь с той же силой насыщает чужой мир магией, как ранее наш?
Магистр Аверьян потер виски ладонями, неотрывно глядя на Карту.
-Этот вывод напрашивается первым, но я так не думаю, - наконец сказал он. – Я тщательно проанализировал спектр излучения этого мира, и у меня нет сомнений в том, что Средоточие именно там. Но несмотря на всю схожесть сияния с тем, что недавно испускал наш мир, есть и существенные различия. Прежде всего, в интенсивности излучения: заметь, оно значительно слабее. Во-вторых, если бы Средоточие изменило сущность того мира, насытив его магией, его новая магическая аура должна была быть только похожа на нашу исчезнувшую, но в то же время перестроиться под собственные связки реальности. Тогда спектр сияния сочетал бы в себе черты нашего и собственного, но он идентичен нашему утраченному!
Всеслав был магом от рождения, мощные способности к обостренному восприятию мира вокруг себя и изменения этого мира для себя достались ему по наследству как истинному Владиславичу. В свое время он прошел лучшую в Княжестве науку практического использования этого дара, а также получил некоторые зачатки знаний из теории магии. Но он был наследником княжеского престола, а значит, гораздо больше внимания в своем обучении уделял науке государственного управления, не так уж часто продираясь сквозь запутанные тенета Теории Магической Силы. Всеслав привык пользоваться своим даром, когда в этом возникала необходимость, не задумываясь о природе сил, выполняющих его приказы, поэтому сухие теоретические рассуждения магистра Аверьяна показались ему слишком сложными.
-Идентичен? Что ты хочешь этим сказать?
Старый маг откинулся в кресле, слегка улыбнувшись своему недостаточно прилежному ученику.
-Твоя сестра была более внимательна на моих уроках, - по-отечески пожурил он князя. – Она правильно рассудила, что если в «погасшем» мире, где находится Средоточие, не будет ни одного человека из нашего, родного ему, то оно будет молчать, поскольку Средоточие по сути своей все же линза, которая останется обычным стеклом, если ей нечего будет увеличивать. Тем не менее на карте мы видим, что оно работает, да еще как. Теперь понимаешь?
Нахмурившись, Всеслав разглядывал сияющую точку на Карте, символизирующую чужой мир, где нашло убежище Средоточие.
-Ты хочешь сказать, что в том мире есть кто-то из нашего?
-Именно, сын мой. И судя по излучению, если я еще что-то понимаю в магии, это не случайный крестьянин, даже не жалкий деревенский колдун. Этот кто-то – очень сильный маг. Несмотря на весь свой ум, княжна Мелания ошиблась, и эта ошибка может оказаться роковой.
-Насколько сильный? – Всеслав уже начал рассчитывать время, необходимое для того, чтобы собрать Орден в полном составе. Раз Средоточие не укрыто, нельзя терять ни минуты, ибо теперь оно лишено даже защиты князя. – Это Неодим?
-Нет, - решительно заявил Аверьян, - я боюсь, что магистр-ренегат здесь не причем. Ты знаешь, я не люблю спешить с выводами, но сдается мне, что тут дело серьезнее… Всеслав, мне кажется, этот кто-то сильнее, и по способностям своим не уступает Владиславичам!
-Вот как! – Всеславу немедленно вспомнились слова сестры о странном союзнике Неодима, магистре Прохоре, самозванце, как называли его в Ордене, ибо этого звания его Высший Совет никогда не удостаивал, но нельзя было не признать, что этот человек вполне достоин так называться. – Это значит, что у нас совсем нет времени.

Глава V
Любопытство и страх

Разбудило ее солнце, заглянувшее сквозь недавно расширенные хозяином окна в восточной стене. Некоторое время посопротивлявшись настойчивым ярким лучам, Наташа поняла, зачем Павел увеличил окна: лучшего будильника для тех, кому нужно вставать рано, и не придумаешь. Спустив ноги с кровати, она обнаружила, что с трудом, но может уже двигаться сама. Быстро одевшись в черную рубашку и свою выстиранную, но уже потерявшую всякий вид юбку, наскоро причесавшись, Наташа выскочила во двор.
И обнаружила своего гостеприимного хозяина за странным занятием. Откинув крышку колодца, он перегнулся через каменный борт так, что головы не было видно, светил чем-то вниз, в воду, отчего на крышке отражались дрожащие блики; одной рукой он постоянно хватал разложенные в ряд на бортике камешки и швырял в колодец, время от времени глухо, размеренно бормоча что-то, напоминавшее неразборчивую молитву.
Отправляясь на охоту за необычным, Наташа намеревалась обнаружить в парне странности и напряженно всматривалась и вслушивалась весь предыдущий день, но ничего не увидела и не услышала за исключением подтверждения того, что уже знала. И вот нашла то, что искала – но к собственному удивлению ощутила не радость, а нечто похожее на тоску. Стоит ли сомневаться – Павел слишком понравился ей вчера. Даже не просто понравился; она раньше не встречала такой сильной, цельной личности. Уже одно то, что этот человек знает, чего хочет, пусть даже это не сообразуется с общепринятыми понятиями о том, чего должен добиваться в жизни незаурядный ум – и даже скорее именно это – привлекало к нему сильнее, как загадка, которую так хочется разгадать, как истина, которую хочется постичь. Наташа уже почти ожидала другого от своей поездки – не темы для статьи, а интересного знакомства, которое было бы очень приятно продолжить. О, ничего личного, ничего пошлого – она ощущала себя исследователем в хитросплетениях судеб на Земле. Впрочем…
И вот оказалось, что первоначальное впечатление было обманчивым. Странности все-таки есть. Но ей уже не хотелось подкрадываться к Павлу, нависшему над колодцем, чтобы подслушать и подсмотреть, а захотелось вернуться в дом и подождать, пока он снова не станет самим собой. Она с трудом заставила себя сделать несколько тихих шагов вперед, а не назад. С приближением, однако, голос не стал понятнее; произнеся еще несколько слов, Павел выпрямился, глядя вниз с выражением сосредоточенности, и, размахнувшись, с силой бросил последний, самый крупный камень. Наташа ожидала всплеска, но его почему-то не последовало.
-Ну надо же, придется лезть в колодец, - не оборачиваясь спокойно сказал Павел. – Посмотри.
Наташа вздрогнула: как он умудрился ее услышать? Но подошла и заглянула туда, куда он указывал. Над самой поверхностью воды поперек колодца застряла большая ветка дерева, сверху на ней висели какие-то бумаги, полиэтиленовые пакеты, еще что-то.
-Я, видно, поторопился с выводами, что меня боятся, - улыбнулся Павел. – Не зря ночью Пантелеймон лаял, но мне было лень вставать. Думаю, местные подростки.
Он пошел за веревками, а Наташа прислонилась к холодному камню колодезного венца: от облегчения у нее закружилась голова. Она уже готова была заменить в своей памяти размеренную молитву на ругательства, мелкие камешки посчитать снарядами для пробития засора, только вот почему у него в руке нет фонарика? Она точно видела свет. «Нет, наверное, я просто не заметила, как он сунул его в карман», - решила Наташа, чтобы не связываться еще и с нечистой силой.

Видно, не суждено было Наташе в тот день вернуться к прежней безмятежности. Вынув мусор из колодца, Павел стал слишком пристально присматриваться к вороньему гнездовью, расположившемуся на высоких тополях за забором, а стоило Наташе упомянуть о той вороне, что напугала вчера Фросю – мол, их здесь прорва, и нет в этом ничего необычного – вцепился в нее и заставил вспомнить все до мельчайших подробностей: как выглядела ворона, куда и откуда летела, каркала ли, и тому подобное. У юной журналистки дрожали губы, но парень этого не замечал, поглощенный своими воронами. Потом вроде опомнился, но только для того, чтобы сунуть Наташе корзину и отправить в дальнюю часть огорода собирать малину – как ей показалось, лишь чтобы отделаться. Разобиженная девушка не замедлила выяснить, чем он будет заниматься – и, выглянув через полчаса из-за угла, схватилась за голову: смастерив огромную рогатку, размером едва ли не с арбалет, Павел с фантастической точностью и быстротой стрелял несчастных пернатых. Под тополями валялось уже несколько десятков трупов черных птиц, остальные с хриплым карканьем вились над гнездами, где, наверное, отчаянно кричали птенцы. Пантелеймон с веселым лаем носился вокруг, обнюхивая каждую упавшую птицу, полагая, вероятно, что это увлекательная игра.
-Боже мой, что ты делаешь! – не выдержала Наташа, захромав к нему. – Не надо!
Он обернулся так резко и зло, что ей на секунду показалось – сейчас и в нее всадит камень из своего орудия, но, узнав Наташу, словно бы не сразу, парень в сердцах отшвырнул рогатку.
-Зачем? – в ужасе лепетала девушка, ухватившись за кол забора чтобы не упасть. – Чем они так тебе помешали?
Павел глубоко вздохнул и оглянулся на вороньи трупы. Теперь он выглядел пристыженным:
-Извини. Я просто тупица.
Взяв лопату, он, понурясь, пошел хоронить убиенных. Наташа проводила его взглядом, припоминая что-то из прочитанной не так давно литературы о раздвоении личности. Почему бы нет? Обнаружив в себе нечто подобное, парень спешит спрятаться подальше от родных и близких, которых может больно ранить, а то и навредить открывшийся недуг: что если во время преобладания alter ego он не контролирует себя? Вот и объяснение… Безусловно, оно представляет интерес для статьи, но Наташе уже совсем не хотелось о нем писать. Но может еще не следует спешить с выводами?
Зарыв ворон в ту самую яму, куда провалилась Наташа, Павел смущенно сбежал в огород окучивать картошку, делая вид, что страшно занят. Предоставленная сама себе гостья гордо вздернула нос и решила выдержать характер: что ж, раз он такой, она все-таки напишет эту распроклятую статью, и пусть пеняет на себя. Какой это он «такой», Наташа не стала точно формулировать – главное, ей самой все было ясно.
У нее появилась возможность облазить дом, в том числе чердак, несмотря на все еще плохо повинующееся колено, но ничего особенного она не обнаружила.
Наташа сделала штук десять фотографий дома в различных ракурсах, даже запечатлела ковыряющегося в картошке Павла издали, но под каким предлогом сфотографировать его вблизи, как ни ломала голову, она придумать не могла. Еще Наташа надеялась, что, поработав на солнцепеке, парень скинет рубашку, как обыкновенно поступают мужики, и она выяснит, что же такое висит у него на цепочке, но тот упорно продолжал париться в своей черной одежде.
Разумеется, когда-нибудь картофельные гряды должны были закончиться, да и время обеда приближалось; хозяин вынужден был вернуться в свою обитель.
Наташа с книгой сидела на диване, подобрав под себя ноги и упорно не замечая его. Неловко потоптавшись в дверях, Павел вынул из комода свежую одежду. «Ну естественно, битых три часа махать тяпкой, - злорадно подумала Наташа. – Он как будто специально все делает так, чтобы я не узнала ответа ни на один из интересующих меня вопросов, что ж это за человек такой!»
-Слушай, - робко начал Павел. – Ты как себя чувствуешь? Нога прошла?
Наташа вспыхнула, чуть не выронив книгу от возмущения.
-Хорошо! – с вызовом ответила она. – Я сейчас же уеду. Может, будешь так любезен подвезти меня до станции? Дальше я сама.
-Да не гоню я тебя! – Павел мял стопку вещей в руках. – Просто…
Наташа с выражением сарказма на лице выжидающе уставилась на него: ну что же ты, попробуй, найди правдоподобное оправдание.
-Ворон люблю стрелять! – сердито буркнул парень и быстро шагнул за дверь.
Девушка хмуро смотрела ему в след: ясное дело, он ждет не дождется, когда незваная гостья уберется домой. «Так вот же, назло тебе не уеду, пока что-нибудь не разнюхаю, журналистка я в конце-то концов, или размазня? И можешь не делать мне прозрачных намеков, не поддамся».
Вдруг ей пришла в голову другая мысль: а ведь в душе-то Павел обязан раздеться. Конечно, будет просто кошмар, если ее застукают за подглядыванием, но загадочный, довольно крупный предмет у него на шее не давал ей покоя.
Наташа осторожно выглянула наружу: двор был пуст, хозяин, наверное, уже в сарайчике с бочкой. Вчера она заметила в боковой стенке весьма удобную щель, лишь бы умудриться подойти незаметно. Только ведь взглянуть одним глазком – и все.
Кралась она так, будто от этого зависела жизнь – впрочем, в некотором смысле так оно и было. Мысль оказаться застигнутой за таким пикантным занятием заставляла ее заранее покрываться холодным потом, но Наташа упрямо продвигалась к сарайчику, из которого доносился шум воды. Появилась робкая надежда, что услышана она не будет, но только бы не заглянуть в щель как раз тогда, когда парень будет смотреть прямо на нее. Вот бы хорошо, если б он в этот момент намыливал голову, но как это угадать?
Занятая такими обрывками мыслей, Наташа почти подползла к сараю с задней стороны и обнаружила небольшую дырку как раз на уровне щиколоток. Ага! В упомянутую дырку хорошо просматривались ноги пятками к ней. Путем несложных умозаключений, Наташа вычислила, что к расположенной более высоко щели, Павел будет боком. Годится.
С крайней осторожностью она выпрямилась, сделав два шага на цыпочках завернула за угол – и уткнулась прямиком в Павла, который, небрежно опершись о дощатую стенку, насмешливо смотрел на нее. На глаза попался здоровенный металлический крест на смуглой мускулистой груди – парень стоял перед ней в одних трусах, разумеется, черных.
-Ой! – Наташа в ужасе попятилась. Как он мог так быстро и неслышно выйти?
-Очень мило, - заметил Павел. – У тебя, кажется, нездоровая привычка ползать по кустам, непременно в тыльной части строений, и подглядывать. Может, ты сексуальная маньячка?
-Нет… - заливаясь краской, Наташа так растерялась, что уже не очень соображала, как оправдаться. Да и как тут оправдаешься?
Павел расхохотался:
-Что же, я тебе так понравился? Так не обязательно было ползать по пыли, могла бы прямо сказать, я не стал бы отказываться.
-Не говори глупостей! – отчаянно закричала Наташа. – Ты… ты сам виноват со своей дурацкой таинственностью, тоже мне, граф Монте-Кристо! Нацепил на себя черные тряпки, повесил на шею цепь, не уступающую собачьему ошейнику. А крест откуда взял, стащил со шпиля деревенской церкви? И что, ты всегда начинаешь утро с приветственной речи колодцу, а затем разминаешься, стреляя окрестное воронье?
Захлебываясь от стыда, Наташа еще долго могла бы выплескивать свое раздражение, если бы Павел продолжал так же откровенно забавляться, но вдруг его глаза превратились в щелки, сквозь которые пробивался ледяной, колючий взгляд. Всхлипнув, Наташа опрометью бросилась прочь. Все еще прихрамывая, она влетела в дом и, схватив свою сумку, принялась запихивать туда вынутые недавно вещи: фотоаппарат, косметичку, зеркальце, расческу. «Ни секунды больше здесь не останусь, и пропади все пропадом!» - чуть не плача думала она.
Кое-как упаковавшись, она подхватила сумку и кинулась к выходу – и в дверях столкнулась с Павлом, уже полностью одетым. Он намертво загородил проход, и как Наташа не пыталась отпихнуть его, только билась как муха об стекло: парень стоял, словно каменная статуя.
-Пусти! – испуганно пискнула она. Только сейчас до нее начало доходить, что она находится на одиноком хуторе без единой живой души в округе, кроме хозяина, чье странное поведение заставляет усомниться в его нормальности. – Я оставила тебе деньги за рубашку, я ведь не могу поехать в своей разорванной. Мало? У меня с собой больше нет.
Наташа отступила назад, чувствуя, как подкашиваются ноги, и в ужасе убеждаясь, что Павел с холодно-небрежным видом следует за ней.
-Что тебе от меня надо?
-Задать тебе именно этот вопрос, - жестко ответил он, и Наташе, вопреки не предвещающему ничего хорошего тону, стало немного легче. По крайней мере, он понимает ее, и его слова не лишены рассудительности.
Павел толкнул Наташу на стул, и, подтащив другой, уселся напротив.
-Итак, - в его голосе прозвенел металл, - кто ты такая и что здесь делаешь? Твоя слезливая история была интересна, но, к сожалению, это чистейший плод твоего воображения, можешь как-нибудь записать ее и послать в журнал, может, напечатают.
Парень был зол, но сарказм доказывал, что убивать ее он пока не собирается. Вот только как он догадался? В тот момент, когда Наташа рассказывала «слезливую историю», верил каждому слову, это было очевидно. Неужели в обычной девушке, оказавшейся здесь случайно, не может возникнуть любопытства? Нет, это блеф, решила Наташа, он пытается меня расколоть.
-Не понимаю, с чего ты взял, - как можно убедительнее пролепетала она. – Зачем иначе я могла переться к черту на кулички, и вообще причем тут ты? Я тебя первый раз в жизни вижу.
-Что ж, это верно, если б мы встречались, я бы вспомнил, - задумчиво произнес Павел, но не успела Наташа вздохнуть с облегчением, продолжил. – Вот поэтому-то меня и интересует, чего ради тебе понадобилось являться ко мне под вымышленным предлогом?
Девушка сжалась, но упорно молчала, стараясь всем своим видом дать ему понять, какое безграничное презрение она питает к его подозрительности.
-Не хочешь отвечать? – он нахмурился, пристально глядя на нее и как будто что-то мысленно взвешивая. Потом в его глазах появился блеск, несколько нерешительный, но в то же время озорной. Он откашлялся и сказал, почти насмешливо копируя зловещие интонации отрицательных героев какого-нибудь фильма ужасов. – Ну что ж, пеняй на себя!
Реплика напоминала манеру дурачиться любого мальчишки, поэтому ничуть не пугала – испугали же молниеносно последовавшие за этим действия. Павел протянул руки – и пуговицы ее рубашки разлетелись по полу, а сама рубашка, разорванная на куски, полетела следом. Наташа закричала, инстинктивно прикрывшись руками, и от страха закрыла глаза – она была прижата к спинке стула и совершенно беспомощна, где ей справиться с сумасшедшим, но сильным мужчиной? И все же она намеревалась защищаться до конца, выцарапать ему глаза, выдернуть волосы, откусить ухо – все что угодно. Съежившись, Наташа ожидала прикосновения грубых рук, срывающих с нее остатки одежды, но пауза почему-то затянулась. Осторожно приоткрыв глаза, она тут же широко их распахнула, не веря увиденному.
Вместо того чтобы наброситься на свою беззащитную жертву, Павел снял с шеи крест, открыл его и что-то вынул оттуда. Зажав это что-то в кулаке, он закрыл глаза, и на его лице появилось выражение крайней сосредоточенности, сошедшиеся брови и плотно сжатые, побелевшие от напряжения губы, говорили о предельной концентрации внутренних сил – каких? Для чего?
«Вот все доказательства: он просто помешан», - пронеслось в голове Наташи. Она попыталась выбраться из кольца железных рук, но внезапно ощутила странную слабость. Комната поплыла у нее перед глазами, стремительно удаляясь, она падала в бесконечную пустоту и не могла ни за что удержаться; веки были свинцовыми, мысли плясали и перемешивались, словно взбесившись, тело наливалось тяжестью. Все чувства спутались, переплетясь друг с другом, она слышала солнечный свет, видела вкус крови от прокушенной губы, и единственным правдивым ощущением во всей этой круговерти было осязание – осязание рук, удерживающих ее над пропастью.

Наташа очнулась резко, без плавного перехода в дрему, постепенного восстановления чувств, появления бессвязных мыслей. Мгновение назад она летела в темноте пространства – и вот спокойно лежит на кровати, тщательно одетая в другую, целую черную рубашку, а в окно заглядывает качающаяся ветка вишни с темными созревшими ягодами, почти прозрачными в свете заходящего солнца. И она помнит все, до мельчайших подробностей.
Наташа медленно села на кровати. Комната была пуста. «Боже мой, что это было? Что он со мной сделал?» - она содрогнулась. Попытки объяснить все с точки зрения логики ни к чему не приводили. Опоил? Но утром она пила лишь чай, и тот сама наливала из самовара, из которого пил и он.
Черт возьми, что здесь происходит? Все это не объяснишь раздвоением личности у Павла – если так, то он заразил и ее, а она не слыхала, чтобы умственное расстройство передавалось воздушно-капельным путем.
Осторожно спустив ноги на пол, Наташа на цыпочках прокралась к двери в сенцы, куда выходила и кухня. Разумеется, Павел был там и, весело насвистывая какой-то популярный мотивчик, раздувал сапогом свой самовар.
-А, вот и ты. Ужинать будешь?
Наташа растерянно посмотрела на стол, где красовался салат из ранних огурцов. При виде такой безмятежной картины ей стало совсем нехорошо. «Неужели это я спятила?» - только и оставалось ей задать себе вопрос.
-Что произошло? – все-таки отважилась слабо спросить она. В крайнем случае объяснит, почему она в середине дня валялась на кровати, не так ли?
Павел не спеша отложил сапог, заботливо стер со сверкающего бока самовара невидимое пятнышко, установил его посередине стола, и только тогда обернулся к Наташе. И что-то во взгляде, которым он ее окинул, было такое, что заставило понять: если что-то в отрывочных воспоминаниях о происшествии и было подкинуто расстроенным воображением, то далеко не все. Какое-то понимание, знание было в этих глазах. И явное веселье.
-Трудно сказать, - ответил он беззаботным тоном. – Думается мне, избыток новых впечатлений и свежего воздуха дурно сказался на состоянии твоего здоровья. Все это убеждает меня в том, что тебе следует еще какое-то время побыть моей гостьей.
-Что? – Наташа даже подпрыгнула. – Я немедленно уезжаю! И можешь меня не провожать.
Бегом вернувшись в комнату за сумкой, она пулей вылетела обратно в сенцы, и – стоило ли сомневаться – наткнулась на Павла, перегородившего дорогу. Его лицо еще сохраняло выражение легкого веселья, но голос был тверд и непреклонен.
-Не вынуждай меня применять силу. Я тебя не звал, ты сама сунула нос в дела, тебя совершенно не касающиеся. И будь ты трижды отчаянной журналисткой, это не дает тебе право вмешиваться в жизнь других людей, которые совершенно этого не желают. А я не желаю, чтобы ты накропала свою дурацкую писанину, основанную исключительно на вымыслах и домыслах, поскольку ничего кроме этого тебе не известно, а какой-нибудь болван-редактор допустил этот бред в печать.
Наташа ахнула. Он никак не мог узнать, она не взяла с собой документов, так откуда же? Но он знает, это не случайная догадка. А что, если… Ну конечно! Гипноз! Она сама выболтала все, что он хотел знать. Что ж, теперь все становится на свои места: воспользовался своим крестом-талисманом, чтобы у нее закружилась голова, как это обычно показывают в кино. Наташа не очень хорошо разбиралась в таких вещах, но объяснение казалось логичным. Наверное, она и впрямь сама виновата, возбудив у него подозрения, а если человек владеет гипнозом, что проще, как заставить подозреваемого самого во всем признаться.
-Ну так и что? – как всегда, лучшей защитой было нападение. – Что плохого в том, что я хотела узнать о тебе побольше и написать об этом? Разве обстоятельства, сопутствовавшие твоему исчезновению не таинственны? И почему ты так упорно не желаешь ни с кем поделиться, быть может тебе самому станет легче, если мы попытаемся разобраться в них вместе?
-А тебе не приходило в голову, что у меня могут быть причины молчать? – теперь Павел говорил раздраженно.
-Но кому лучше оттого, что ты спрятался от своих проблем? Твоей матери? А в то, что тебе нравится твоя теперешняя жизнь, я ни за что не поверю, ты в деревне отнюдь не чувствуешь себя рыбой в воде.
По скулам Павла запрыгали желваки.
-Не надо практиковать на мне опыт, почерпнутый из лекций по психологии. В ком я меньше всего нуждаюсь, так это в исповеднике. Особенно таком, который вынесет мою жизнь и мой выбор на глумление миллионной аудитории. Тебе ясно? – он словно клещами схватил Наташу за предплечье, притянув так близко, что она в упор заглянула в яростные черные глаза, а потом оттолкнул и вышел во двор, хлопнув дверью.
Наташа побежала следом, едва не споткнувшись о вездесущего Пантелеймона, который, уже считая девушку своей, вечно подворачивался под ноги. Она уже ничего не боялась: ей снова казалось, что все объяснено и логично.
-А мне кажется, - звонко закричала она, догнав Павла за домом, у яблоневого сада, - что ты не можешь столько времени носить все в себе, иначе недолго и сойти с ума. Ты же просто изнываешь от отсутствия близкого человека, собеседника, просто того, кто тебя поймет. Ты обрадовался моему появлению, хоть и пытался это скрывать, но я-то видела! В этом нет ничего странного, мы все так устроены, и тебе не проще переносить одиночество, чем любому другому, кем бы ты себя не возомнил.
Павел так резко остановился, что Наташа, бежавшая по пятам, наткнулась на него. Прищурившись, он посмотрел на нее и вдруг серьезно сказал:
-В близком человеке я, может, и нуждаюсь. Но не в журналистке, которая холодно оценит содержимое моей души, годится оно на статью, или нет.
«Да черт с ней, со статьей!» – хотела воскликнуть Наташа, но прикусила язык. Она чуть было не стала претендовать на то, чтобы быть ему близким человеком. А…Таня? Разве это не она заслужила право на его откровение? И давняя ссора не имеет значения. Как честная подруга, Наташа обязана вернуться и посоветовать Тане поехать к своему жениху, который наверняка теперь встретит ее с распростертыми объятьями. Она же, Наташа, всего лишь оказалась в нужное время в нужном месте, когда рядом с Павлом просто больше никого нет. Ей почему-то не пришло в голову, что верная невеста давно раскаялась бы в ссоре и приехала сама.
Она промолчала. А Павел, окинув взглядом ее погрустневшее лицо, по-своему истолковал отражавшуюся на нем борьбу. Повернувшись, он быстро пошел прочь.
Наташа не стала его преследовать, мысль о Тане слишком резко вмешалась в ход событий. «А в самом деле, кто я такая, чтобы вмешиваться в их жизнь? Журналистка? – она горько рассмеялась. – Теперь ясно. Тест я провалила. Я не только не сумела добиться правды…»
Под влиянием непрошеных горьких мыслей, Наташа тут же готова была уехать, но Павел никуда ее не отпустил, ссылаясь на нежелание становиться объектом обсуждения любопытствующих читателей всяческих сплетен. Однако Наташе почему-то казалось, что ее странный, чересчур радушный хозяин все же обрадовался своему открытию, позволившему ему под благовидным предлогом задержать у себя назойливую гостью, хотя и старался это скрыть. Она осталась.

Глава VI
Врата

Княжна Мелания на вороном жеребце как вихрь ворвалась во двор червонгородского княжеского дворца, бесцеремонно растолкав тех стражников, которые недостаточно быстро узнали повелительницу и не успели вовремя отскочить с почтительным поклоном. Вцепившись в ее развевающийся плащ, пригнувшись и распустив крылья, у нее на плече удерживал равновесие почтовый беркут, время от времени испуская недовольный бешеной скачкой клекот, но взлететь, покинув хозяйку, и не думал. Следом за княжной, отдуваясь и покряхтывая, въехал маг Лаврентий, его крупный белый конь был весь в мыле и всю дорогу с трудом поспевал за изящным вороным, гордо несущим невесомую Меланию и, словно птица, пролетающим версты.
Спрыгнув с лошади, княжна быстрыми шагами скрылась в парадной галерее и как была, в пропыленной дорожной одежде, со спутанными ветром волосами, бросилась прямиком в тронную залу.
Беломраморный с золотом княжеский чертог был полон людей, одетых в черные плащи с гербом и потемневшие от крови и сырости в долгих походах доспехи, вооруженных тяжелыми мечами. Многие держали костяные или деревянные посохи в закованных в латные рукавицы руках, кожаные поясные сумки наполняли личные амулеты и другие таинственные предметы, используемые каждым в бою – магическое воинство князя было готово выступить по его зову.
-Я вернулась, как только получила твое письмо, брат, - звучный голос Мелании перекрыл многоголосый гул, стоящий в зале, и сотни глаз обернулись к ней.
Среди рыцарей Ордена были поклонники княжны, осмеливавшиеся втайне мечтать о прекрасных глазах Владиславны, были противники, полагавшие, что князь слишком любит сестру, слишком многое спускает ей и слишком часто прислушивается к советам женщины. Сейчас же, узнав о странном поступке Мелании, маги по-разному отнеслись к ее решению, и даже среди них было гораздо больше недовольных, чем согласных. Впрочем, это не так уж удивительно: высочайшие, знатнейшие, могущественнейшие, они внезапно превратились в жалких самоучек, тщившихся навести порядок в своих поглощенных смутой графствах и баронствах, и каждый из ущемленных уже успел заявить князю о своих претензиях. Немногие из тех, кто хорошо знал княжну, возвысили свой голос в оправдание ее, и неизвестно, чем могло закончиться разногласие в рядах Ордена, если б не неожиданное открытие магистра Аверьяна; нелегкое для князя решение возвратить Средоточие в родной мир оказалось спасительным для единства его дружины магов.
С уверенностью можно заявить одно: в толпе, неотрывно следящей за приближающейся к трону грациозной фигуркой не было ни одного равнодушного взгляда.
Робко вошедший чуть позже маг Лаврентий уловил благоприятный момент, когда всеобщее внимание было приковано к высочайшей семье, и скользнул за колонну, подальше от греха.
-Ты уверен в том, что пишешь? – тревожно спросила княжна, когда Всеслав выпустил ее из объятий.
-Я уверен, - магистр Аверьян низко поклонился Мелании, но она протянула ему руки, которые старый маг с нежностью поцеловал.
-Увы, - вздохнула княжна. – Значит, это правда.
-Нам необходимо действовать со всей возможной быстротой. Магистр Аверьян, маги Порфирий, Устин и Зиновий рассчитали заклинательный обряд, - произнес князь, оборачиваясь к разложенным на огромном малахитовом столе чертежам. – Наших соединенных сил должно хватить для открытия небольшого окна между мирами, когда же до нас донесется эхо Средоточия, можно будет открыть врата.
Мелания взяла в руки один из свитков.
-Я не думала, что это так легко, - смущенно пробормотала она.
-Это и не было бы легко, - сказал магистр Аверьян, словно утешая маленькую девочку, допустившую ошибку в сложном уравнении, - если бы мы точно не знали, где находится Средоточие. Отыскать его среди миллионов иных миров, даже среди тысяч «погасших», не хватит сил ни у кого.
Сзади зароптали: по мнению многих княжна должна быть сурово наказана, если уж не высечена, то заперта в своих покоях, а затем незамедлительно выдана замуж за того, кого изберет князь. Но Мелания не обратила на них внимания.
-Но как? – вскрикнула она. – Как это могло произойти? Я тщательно изучила мир, в который отправляла Средоточие. В нем не было и следа магии, откуда?..
-Я боюсь, что Неодим и Прохор опередили нас, - ответил Всеслав. – А вот как они могли так быстро выяснить… Тут можно строить разные предположения, но главное сейчас не это – необходимо отправляться следом и не дать им завладеть Средоточием.
Мелания закусила губы. Она сознавала свою вину: она не имела права действовать по наитию. Вероятно, она переоценила себя, полагая, что в силах решить задачу божественного масштаба, и вот, лишь ухудшила дело. А ведь тогда, когда Неодим и его подручные колдуны материализовались в княжеской сокровищнице, решение спрятать Средоточие казалось таким совершенным. Неодим не знал, что князья никогда не хранили свою главную ценность в сокровищнице, и у Мелании было несколько минут, пока он составляет заклинание и ищет вероятное местонахождение Средоточия. А человек из иного, лишенного магии мира, вроде бы случайно, интереса ради, вызванный ею полгода назад, был готов исполнить любой приказ княжны.
Только теперь Мелания ощутила сомнения: а случайно ли совпадение событий? Сначала без особой цели она переносит обычного, случайным образом выбранного человека из «погасшего» мира, запретного даже для посещения магами. Потом, вместо того, чтобы немедленно отправить обратно, пока он не успел осознать своего перемещения, поддается соблазну с его помощью изучить удивительный, невероятный «погасший» мир, оставляет во дворце, делает родственника и мага Лаврентия его наставником, знакомит со своим миром. Она даже демонстрирует ему некоторые колдовские приемы, заклинания, и при этом обнаруживает, что у парня есть редкие способности, иногда встречающиеся, как атавизм, и в «погасших» мирах. Ее вовсе не настораживает, что из миллиардов живущих в этом мире она случайно выбрала именно такого. Но он кажется настолько открытым, честным, восторженным, что высокомерная княжна доверяет ему как брату. И в момент опасности, чувство которой неведомо как доносится до нее сквозь Зеркало, когда она пытается увидеть того, кто стоит за дерзким нападением, Мелания не раздумывая отдает Средоточие и с помощью Лаврентия перебрасывает парня в его мир.
А колдун Неодим, ненавистный предатель, схватив вместо исчезнувшего Средоточия виновников этого исчезновения, внезапно отпускает их на все четыре стороны.
Что это, цепь невероятных совпадений, или… или чья-то тонко рассчитанная игра? Неужели неизвестно откуда взявшийся самозванный магистр Прохор так силен, что способен незаметно влиять на действия княжны, прямого потомка великого Владислава? К чему ему тогда Средоточие? Или дело вовсе не в Прохоре, и здесь вмешалась иная сила? В любом случае княжна попалась в расставленную ловушку как ребенок.
Самобичевание Мелании никак не отразилось на ее лице, как всегда, прекрасная Владиславна была спокойна и собранна.
-Что ж, - хладнокровно сказала она, - я выражу общее мнение, если признаю свою ошибку. В таком случае, раз именно я принесла несчастья своему миру, мне и исправлять ее, я отправляюсь на поиски Средоточия.
По рядам рыцарей пронесся возмущенный шепоток.
-Ты? – нахмурился князь. Он полностью верил сестре, но не считал, что женщине место в бою, а в том, что схватка будет жаркой, он не сомневался. – Отправится три дюжины магов под командованием магистра Аверьяна. Ты же в отсутствие лучших бойцов будешь нужна мне: никто лучше тебя не справится с Картой миров и Зеркалом.
-Три дюжины магов? – переспросила Мелания. – Кто из них хоть что-то знает о мире, в котором им предстоит оказаться?
-Сестра, все миры похожи, - устало сказал Всеслав. – А наши рыцари будут иметь огромное преимущество перед иномирянами, никто из которых не владеет магией.
-Похожи? – ее голос зазвенел. – Ты хотя бы слушал, что рассказывал наш гость? Ты думаешь, что люди в его мире дерутся мечами и стрелами, и чтобы защититься достаточно повернуть ветры в сторону неприятеля? Это мы, привыкшие к магии, беспомощны без нее как младенцы. Но люди кровожадны, они не могут долго довольствоваться смертями сотен, им нужно больше, и те, кто лишен возможности обрушивать на врага огненные смерчи с помощью заклинаний, нашли способ делать это с помощью сил природы! А твои рыцари, уверенные в своем превосходстве, и не подумают скрываться, начнут убивать направо и налево, и вызовут на себя всю укрощенную смерть, подвластную людям того мира!
Мелания оглянулась, озирая обращенные к ней лица, суровые, непреклонные, и поняла, что ее страстные слова не поколебали их убежденности.
-Мое почтение, мудрейшая княжна, - вкрадчиво сказал один из пожилых магов – Устин из Нагорновска, вспомнила Мелания. Этот никогда не упускал случая высказать свое мнение на совете, и его точка зрения всегда была полна скептицизма. Князь же вынужден был всегда выслушивать его – Нагорновск, его родовое поместье, было одним из крупнейших на известном своей беспокойностью севере княжества. – Ты не думаешь, что юноша несколько присочинил, потрясенный могуществом нашего мира?
Раздались сдержанные смешки. Все маги были согласны с Устином, задуматься ее речи заставили лишь магистра Аверьяна да еще немногих.
-Дело не только в нем! – предприняла отчаянную попытку Мелания. – Я побывала в том мире и тоже видела подтверждение всем его словам.
Она понимала, что открывает все до последней карты, но все еще надеялась.
-Я не стал бы доверять собственным глазам, если бы не разглядел человека из своего мира в чужом, - негромко, но достаточно отчетливо заметил маг Зиновий Сычовский. Этот сорокатрехлетний барон из Сычова-на-Лейне, аскет по всему своему образу жизни был известен как ярый женоненавистник.
-Увы, в последнее время у высочайшей княжны ухудшилось зрение, - согласился маг Устин, - и дело даже не в нарушении запрета на посещение «погасших» миров…
-Ну хватит! – резко оборвал его князь. – Придержи язык, Устин, ты говоришь о Владиславне.
Пожилой маг согнулся в поклоне.
-А ты, Мелания, ступай приведи себя в порядок и постарайся отдохнуть, этим вечером нам понадобятся все наши силы.
Мелания видела, что князь уже принял решение и на этот раз не послушает ее. Что ж, значит снова придется действовать на свой страх и риск, но она не могла позволить излишне самоуверенным дружинникам стать причиной грандиозной паники в чужом мире, провалить задание, а в довершение всего погибнуть.
***
Отобранные для похода три дюжины сильнейших и опытнейших рыцарей-магов разошлись по предоставленным им покоям, чтобы подготовиться по своему усмотрению: выспаться, совершить медитацию, сотворить молитву или заготовить заклинания. Оставшиеся в тронной зале, среди которых затесался и Лаврентий, собрались вокруг малахитового стола; их задачей будет открытие и поддержание врат между мирами. Магистр Аверьян и князь Всеслав, вооружившись перьями и чернилами, отмечали на чертеже положение и рассчитывали для каждого мага схему приложения энергетических потоков, формируя поле искажения и концентрации силы.
Сверху, с легкой навесной галереи за ними наблюдала княжна Мелания, уже переодевшаяся, но закутанная в плащ, чтобы избежать ненужных вопросов по поводу своего странного наряда. Обычно для того, чтобы отчетливо слышать каждый произнесенный на таком расстоянии звук, ей требовалось усилие, сравнимое с движением пальца, теперь же для поддержания заклятия она вынуждена была расходовать остатки сил. Но, чувствуя, как лоб покрывается капельками пота, она оставалась неподвижной и продолжала вслушиваться.
Ее расчет оказался верным. Лаврентий, как один из сильнейших магов, несмотря на свою подмоченную репутацию, получил ключевую роль в предстоящем действе: каждая толика силы сейчас была слишком важна. Он должен был вбирать в себя мощь восточного луча магической фигуры, составленной половиной магов, и вместе с князем, исполняющим такую же функцию для западного луча, направлять суммарный поток на магистра Аверьяна, которому предстояла самая тонкая работа по оперированию накопленной силой.
Улучив момент, когда Лаврентий углубился в содержание одного из свитков и отошел в сторону, Мелания тихо позвала его. Короткий телепатический зов ей еще удавался.
Лаврентий вздрогнул, крутя головой, и княжна поморщилась: вот так всегда с ним; граничащее с наивностью простодушие этого мага, сохранившееся в его почтенном возрасте в совершенно нетронутом виде, словно у безусого юнца, при всей силе и уме не позволило ему уже лет двадцать назад стать магистром. Но все же он не зря долгое время входил в свиту княжны.
Незаметно поднявшись на галерею, Лаврентий обнаружил там госпожу, и его лицо приобрело несколько кисловатое выражение. Не составляло труда догадаться, что Мелания снова что-то замыслила.
-Ты должен помочь мне, Лаврентий, - безапелляционно прошептала она, утягивая его за колонну. – Думаю, ты согласен с тем, что три дюжины конных рыцарей-магов во всем великолепии своей амуниции и вооружения ни в коем случае не могут появиться на оживленной улице среди автомобилей, трамваев и тому подобных устройств.
Маг вздохнул. В свое время он не преминул заглянуть за запретную черту, и потому рассказы пришельца из иного мира не казались ему такой невероятной сказкой, как Всеславу. Разумеется, он был согласен с княжной, что рыцари там устроят дикий переполох, но не очень тревожился.
-Ты думаешь, проскакавшая по городу кавалькада тут же вызовет на себя агрессию? – засомневался он.
-Нет! – при всем своем родовом хладнокровии, Мелания всей кожей чувствовала, как утекает драгоценное время, и ее терпение истощалось. – Если бы они просто проскакали! Но им придется искать Средоточие, а оно не откликнется на поисковое заклятие – уж поверь, я сама защищала его, и тут совершенно точно не ошиблась. А как ты думаешь, что они предпримут для поиска? Ведь наши заносчивые маги считают себя высшей расой, ни в грош не ставя тех, кто не умеет сотворить циклопа из воздуха. И они не поверили ни единому моему слову о том, что иномирянам есть чем защититься.
Лаврентий не хотел снова идти против воли князя, он уже за прошлый раз получил немилость и ссылку, но слишком хорошо понимал, что княжна права.
-Надеюсь, за ослушание мне не отсекут голову, - обреченно буркнул он. – Это будет на твоей совести, повелительница.
-Я думаю, брат поймет, когда у него будет время поразмыслить, - с уверенностью заявила Мелания.
Хотел бы я быть так уверен, подумал Лаврентий, но, как всегда, не смог отказать. Властность прекрасной княжны была такой неотъемлемой и такой естественной чертой, что, казалось, повиновение ей находилось в крови каждого из подданных Владиславичей.
-Я не участвую в магической фигуре, моя задача – следить за событиями по Карте миров и Зеркалу. Поэтому, как только откроются врата, я смогу проскочить их – и сразу после этого ты выйдешь из схемы. Концентрация силы нарушится, одному западному лучу не удержать врата, и они закроются. Чтобы пересчитать схему без твоего участия и вновь открыть врата нашим магам потребуется время. Я надеюсь, что успею отыскать Средоточие.
Лаврентий нахмурился:
-По-моему, ты вновь пытаешься ринуться очертя голову, княжна. Во-первых, в нашем мире время течет медленнее, а значит, в твоем распоряжении будет не более восемнадцати-девятнадцати часов, а во-вторых, ты забываешь, что в том мире есть кто-то еще из нашего, и кто, вероятно, сам желает завладеть Средоточием. При всем уважении, высочайшая, я не отпущу тебя одну!
Мелания сцепила пальцы, машинально теребя рукоятку кинжала.
-Но как же быть? Даже ты не успеешь пройти за мной, единственное, что ты можешь еще сделать для меня – это задержать князя, не позволив ему отправить следом рыцарей. Больше я никого не могу взять с собой, они не станут меня слушать и все испортят. Лаврентий, нам придется рискнуть, кроме меня ни у кого нет шансов!
Маг с сомнением качал головой, но княжна видела, что он сдается. Лаврентий, приходившийся правящему семейству кем-то вроде троюродного дядюшки, не имея собственных детей, обожал своих троюродных племянников, и менее чем кто-либо был склонен подвергать Меланию смертельной опасности. Но он знал больше, чем скорый на принятие решений князь, чем все именитые маги, и понимал, что нельзя нападать на иной мир так просто, в лоб, как бы дорого ни было время.
-Можешь рассчитывать на меня, княжна, - вздохнул он.
Построенная во внутреннем дворе по тщательным вычислениям магическая фигура выглядела внушительно и была похожа на два соединенных острыми углами ромба, все остальные углы которых расщеплялись на множество тонких граней. В каждом узле находился один рыцарь-маг, причем чем ближе к центру фигуры был узел, тем сильнее был маг и тем ответственнее был его пост. Лаврентий и Всеслав стояли в сходящихся к центру каждого ромба окончаниях граней, а магистр Аверьян, обращенный лицом на юг – на соединении ромбов. Княжна Мелания командовала небольшим резервом; она сидела против магистра Аверьяна и по Зеркалу следила за наращиванием плотности силы. В случае ослабления какого-нибудь узла она должна была направить нескольких магов для поддержания непрерывности энергетического потока.
Колдовство началось. Воздух над двориком словно бы сгустился, с трудом пропуская солнечный свет и внешние звуки; наступила такая тишина, что, казалось, заложило уши. Маги, творящие заклятия, оказались как будто в коконе, соткавшемся вдруг из ничего, но отрезавшего их от мира прочнее каменной стены. Стало темно, сгустившееся пространство навалилось ощутимой тяжестью, усложняя малейшее усилие. Все замерли, постороннему зрителю панорама двора показалась бы уставленной бронзовыми статуями пустотой, но на самом деле в ней происходило бушующее перемещение, извлекаемые из небытия потоки магической энергии бесновались внутри собирательного кокона, и это движение было таким стремительным, что невооруженный взгляд не мог бы разглядеть ни одной искры. В общей неподвижности материи лишь глаза Мелании метались, следя за действом сквозь Зеркало, на котором магическая фигура ослепительно сверкала каждой черточкой, каждым узлом.
Врата между мирами, которые ранее могли быть открыты одним человеком, требовали сокрушительного напряжения сил каждого мага Ордена.
Маги выжимали из себя все до последней капли, передавая Лаврентию и Всеславу, которые плели из тонких потоков два мощных жгута энергии, и вкладывали их в вытянутые вперед ладонями друг к другу руки магистра Аверьяна, которые уже не были похожи на руки живого человека. Потемневшие, они покрылись мелкой сетью трещин от удерживаемой мощи, но на окаменевшем лице старика отражалась лишь предельная сосредоточенность – и вот в небольшом пространстве между его ладонями начала образовываться крошечная звездочка жемчужно-белого цвета, цвета изнанки прорванной ткани мира. Звездочка увеличивалась с каждым мгновением, но в эту секунду княжна уловила ослабление потока силы в западном луче: молодой маг слишком быстро отдал всего себя, истощив запасы своей энергии. Она шепнула несколько слов – и три мага быстро скользнули ближе к ослабевшей грани, вливая в нее свои силы.
Магистр Аверьян все шире разводил ладони – звездочка уже не помещалась между ними. Больше, больше… И наконец наступил миг, когда в жемчужном сиянии проступил иной, более темный цвет, невыносимая тяжесть, давившая все сильнее с увеличением вовлекаемой мощи колдовства, лопнула и почти пропала: межпространственный коридор дотянулся до иного мира, и из образовавшейся щели донеслось эхо родного Средоточия. По дворику пронесся вздох облегчения, теперь творить заклятие стало не в пример легче. Магистр Аверьян одним точным движением вытолкнул свою звездочку вперед, и она мгновенно расширилась в огромные врата, способные пропустить сквозь себя три дюжины всадников.
-Вперед! – зычно приказал Всеслав.
Дожидавшиеся под сводами аркады, в стороне от магического кокона, рыцари-маги тронули коней; цокот копыт, звон металлической сбруи, доспехов и оружия заполнили дворик. Один из магов неиспользованного резерва подвел магистру Аверьяну коня, и тот вскочил на него, уже без усилия удерживая врата.
Мелания поняла, что ждать больше нельзя.
Рыцари были еще далеко, врата же вот они, прямо перед ней.
-Стой! – голос князя загремел гневом, но Мелания была уже в другом мире, а врата за ее спиной начали быстро закрываться – Лаврентий не подвел, и хотя их теперь можно было поддерживать даже без его помощи, лишение половины сил оказалось для магистра Аверьяна неожиданностью.
Ступив на зеленую траву чужого мира, княжна улыбнулась: все получилось. Она чувствовала, как наполнявшаяся силой благодаря Средоточию кровь быстрее заструилась по жилам, словно из затхлой темницы она вновь оказалась под светом солнца и вдохнула пьянящей свежести воздуха. Но внезапно из стремительно сужающегося коридора стрелой вылетел всадник, чудом проскользнув невредимым под почти коснувшимися его сводами. Несчастному коню повезло меньше: проход исчез, когда задние ноги его еще оставались там. Истошно закричав, почти как человек, разорванный конь сбросил седока, и тот тяжело покатился по траве, потеряв шлем. Мелания поспешила выхватить кинжал и перерезать глотку бьющемуся в конвульсиях животному.
-Сумасшедший, - крикнула она человеку, который, звеня латами, с трудом поднимался после своего вынужденного полета.
-Вот уж не знаю, кто из нас сумасшедший, - хрипло проворчал магистр Аверьян, ощупывая шишку на седой голове. – Ты, верно, думаешь, что все еще в игрушки играешь, княжна! Отец донельзя избаловал тебя, а брат попустительствует твоим капризам, маг Зиновий прав. Ты немедленно – слышишь, немедленно! – отправишься обратно. Стой и жди, когда я открою врата.
Княжна никогда не видела своего старого наставника в такой ярости: его глаза сверкали, седые волосы угрожающе встопорщились, огромные кулачищи, из которых все еще сочилась кровь, так и мелькали перед породистым носиком госпожи.
-Подожди, - взмолилась она, повиснув на руке магистра, - я знаю, ты слышал то, что я говорила об этом «погасшем» мире. Ты единственный, кто способен понять опасность вторжения в незнакомую местность; я удивляюсь Всеславу, соваться в воду не зная броду не в его характере, но он молод, потрясен нагрянувшими катаклизмами и за спешкой не видит угрозы. Но ты, великий магистр, ты славишься осторожностью и основательностью, неужели ты откажешься от возможности провести разведку? Раз уж мы здесь?
Магистр Аверьян, уже начавший творить заклятие, приостановился. Как бы он ни был зол, зерно рационального в словах Мелании заставило его обдумать сложившееся положение заново.
-Ну хорошо, - наконец сказал он, опуская руки. – Но смотри у меня! – магистр погрозил княжне пальцем. – Если я только замечу, что ты намерена выкинуть еще что-то, пеняй на себя – тут же окажешься дома, и я первый буду требовать у князя твоего строгого наказания. Пойдешь замуж за Устина!
-О, какой кошмар! Я буду тише воды и ниже травы, - пропела Мелания. Она не сомневалась, что увиденное заставит магистра Аверьяна отказаться от мысли приволочь сюда рыцарей.
Сбросив плащ, княжна огляделась – так и есть, она узнавала место. Как и следовало ожидать, вновь протянувшийся коридор между мирами, точное направление для которого не задано, по Закону Повторения привел их в то самое место, куда уже дважды открывала его Мелания – в городской парк. К счастью, у Всеслава хватило выдержки указать время и открыть врата в ночь, подумала она.
И тут заметила, какими глазами смотрит на нее магистр Аверьян.
-А ну-ка прикройся, - вновь свирепея, рявкнул он. – Что еще за блажь разгуливать голышом? Юбка коленей не прикрывает, а рубаха-то! Срам один.
Мелания усмехнулась: ну вот, еще одна проблема.
-Магистр, дорогой, если мы хотим произвести разведку, мы не должны привлекать к себе внимание как скоморохи на ярмарке. Нам следует одеться так, как принято в этом мире. Снимай латы, кольчугу, ой, и шпоры не забудь. Меч, щит и шлем тоже придется здесь оставить, а то нас с тобой на смех поднимут.
Старик, похоже, поверил насчет местного обычая одеваться, но торговался за каждую вещь как на себе, так и на княжне, словно на базаре. В конце концов Мелании пришлось на две ладони удлинить юбку, добавить к тонкой блузке рукава и сократить декольте до круглого выреза, смирившись с тем, что выглядеть она будет здорово отставшей от моды. С магистром возникли сложности. Он наотрез отказался расстаться с кожаными штанами, но переделать ботфорты в ботинки скрепя сердце позволил, а в предложенную черную джинсовую рубашку согласился влезть только в том случае, если под нее сможет-таки нацепить уменьшенную и утонченную кольчугу. А вот о том, чтобы бросить меч, старый рыцарь и слышать не желал.
-Меч – это часть воина, без которой он – просто пустое место, - ворчал Аверьян. – И как ты намерена защищаться, если на нас нападут?
-Ужас, - вздрогнула Мелания. – магистр, ты оставишь при себе меч, но ты должен пообещать, что ни в коем случае не станешь вытягивать его для сражения с обитателями этого мира. С теми отдельными представителями местного населения, которые могут напасть на нас, мы справимся голыми руками.
-Посмотрим, - неохотно сказал маг, бережно укладывая меч в некий футляр для музыкального инструмента, который сумела придумать княжна.
На создание материи всегда уходило очень много сил, но Мелания с огромным удовольствием творила, словно разминая долго бывшие в неподвижности мышцы, подчиняла себе атомы, заставляя их расположиться в угодном ей порядке. Она вновь ощутила себя самой собой: великой княжной Владиславной, полной сил и энергии. Только одно ее огорчало.
-Я похожа на убогую нищенку, - сокрушалась княжна, оглядывая себя.
-Мы и так слишком рискуем в этом мире, чтобы еще пренебрегать защитой черного цвета. Ты не забыла, чему я тебя учил: черное хорошо заглушает непроизвольное излучение внутренней энергии, по которому так легко обнаружить искомого человека.
-Да помню я, помню. Знаешь, по-моему, я и человеку из этого мира говорила о черном цвете.
Магистр Аверьян искоса взглянул на Меланию:
-Что еще ты сделала, чтобы усложнить нам задачу?
И вот, оставив в кустах небольшой холмик с останками бедного коня и амуницией магистра, уже даже успевший порасти свежей травой, из парка вышла несколько странная пара. Черноволосая, ослепительно красивая девушка, одетая словно монашка, и высокий чудаковатый старик с длинными седыми волосами и шрамом на лице, в черных кожаных штанах, ботинках на остром каблуке, черной джинсовой рубахе, под которой явно было что-то еще, и с длинным футляром в руке – какой загадочный инструмент скрывался в нем, наверное, не смог бы угадать ни один человек.

Глава VII
Средоточие

Вечер был тих и прозрачен, если не считать какого-то странного беспокойства среди окрестного воронья. Никогда на памяти Наташи эти птицы не метались с хриплым карканьем по небу, выделывая бестолковые кульбиты и петли, словно внезапно обезумев. Казалось, они даже не подлетают к гнездам, откуда вопили, захлебываясь, голодные воронята, но поселившаяся в черной стае тревога не позволяла им отвлечься.
Павел куда-то исчез, но смутные ассоциации заставили Наташу обратить пристальное внимание на вороньи гнезда. Уговаривая себя, что все умозаключения – всего лишь плод расстроенного воображения, она тем не менее осторожно приблизилась к тополям, стараясь делать вид, что просто прогуливается. Последние метры она прошла пригнувшись, ловя себя на том, что Павел был абсолютно прав: за последние два дна она столько подкрадывалась и подглядывала, сколько едва ли за последние десять лет, но заставить себя распрямиться не могла.
Хозяин хутора стоял на дороге, задрав голову, и хмуро разглядывал пернатую стаю. Когда одна из ворон пролетела над самой его головой, внезапно подпрыгнул, выбросил руку вперед – и здоровенная птица с резким криком забилась, пытаясь вырваться. Наташа разинула рот: виданное ли дело, чтобы человек мог поймать ворону на лету?
Она старалась рассмотреть, что парень будет делать с птицей, но он как назло повернулся спиной; слышалось только полное ужаса карканье. Разгневанная, Наташа решительно выпрямилась: ну что же это за ненасытное стремление, словно у злого ребенка, мучить ворон? Но в этот момент Павел быстро подкинул ворону в воздух, и она, с негодованием хлопая помятыми крыльями, тяжело взлетела к гнездам, а он вдруг сорвался с места и стремглав помчался к дому. Полная нехороших предчувствий Наташа – следом.
Уже одно то, что он ее не заметил, настораживало, что же говорить о том, что влетев в дом, парень со всей возможной скоростью прямиком полез на чердак, ничуть не скрываясь! Забравшись на приставную лестницу, Наташа увидела, что он с силой дергает давно не открывавшуюся раму окошка, а едва она ступила на дощатый настил, створки с недовольным скрежетом распахнулись, Павел не останавливаясь вспрыгнул на хлипкий подоконник и высунулся наружу, отчего гнилые доски угрожающе затрещали.
-Паша! – закричала она, и, сама себя не помня бросилась к нему. Слезы лились, застилая свет. – Не надо, пожалуйста…
Наташа продолжала рыдать и умолять его не делать чего-то, даже не понимая, чего, сознавая только, что чего-то жуткого, опасного и тогда, когда ощутила его рядом с собой, когда уткнулась мокрым лицом в черную рубашку, крепко-накрепко ухватившись за нее, и почувствовала его сильные, но неловкие руки, пытающиеся бережно отереть безостановочно капающие слезы.

Как ни старалась Наташа убедить себя в полном отсутствии причин для беспокойства, в эту ночь она спала значительно хуже, чем в предыдущую, и может поэтому попытка Павла встать с рассветом, не разбудив гостью, не удалась. Едва дверь с чуть слышным скрипом прикрылась, как Наташины глаза без единого намека на сонливость уставились в утренний сумрак. Что-то подсказывало ей, что у парня есть причины вставать в такую рань. А она даже не знала, хочет ли выяснить эти причины. Потому что не сомневалась: это не принесет ей спокойствия, скорее наоборот, будет очередным потрясением, как и все новое, что она узнавала о своем недавнем знакомом. С чем будет не менее трудно справиться, подобрать логичное объяснение, чтобы продолжать пребывать в… заблуждении.
Да, именно так. Чем больше Наташа думала, тем больше сознавала: все, что происходит на этом хуторе, выглядит совсем не тем, что есть на самом деле. А Павел только позволяет Наташе тешить себя сказками, которые сама же для себя и выдумала, чтобы оправдать странные и… невероятные события.
Наташа лежала, невидяще глядя на светлеющее небо за окном, и не решалась встать. Пора было задаться главным вопросом: чего в действительности она хочет. Уж во всяком случае, не материала для статьи, это ясно. Чего же тогда? Признания своей первой неудачи, пожатия плечами: «первый блин комом» и возвращения к размеренному течению предыдущей жизни, к далеким и почти эфемерным мечтам? Или приобщения к совершенно иному образу жизни и мысли, такому, который несовместим с прошлым, неизвестному, сложному и вряд ли безопасному?
Неизвестность пугающа. Она не несет в себе тепла и уюта, она похожа на тонкую грань, на которой из последних сил надо балансировать, ибо впереди тьма и риск, а позади тот сон, в который уже не вернуться проснувшемуся.
Наташа уже была на этой грани, но еще не проснулась, пока лишь ощущала прикосновение реальности – но еще видела возможность соскользнуть обратно, забыться. Сон сладок. Что же тогда тянет ее проснуться? Только ли тяга к познанию? Или в большей степени понимание того, что Павел уже там, по ту сторону грани? И пока она не перешагнула ее, они разделены незримо, но непреодолимо?
Не раздумывая больше, Наташа выпрыгнула из постели, и, накинув на себя одежду, босиком побежала за ним.
Куда идти, она знала: несколько минут назад робкие шаги раздались над ее головой. Ухватившись за ступени приставной лестницы, она полезла наверх.
На чердаке было пусто – может быть, именно поэтому Наташа без труда разглядела фигуру Павла, едва вырисовывающуюся в быстро светлеющем полумраке. Парень сидел на полу с закрытыми глазами, поджав под себя ноги и сложив ладони перед грудью в форме лодочки; раскрытый металлический крест валялся рядом. От Павла буквально исходили волны крайнего напряжения и сосредоточенности, создавалось впечатление, что он даже не дышит, лицо словно окаменело, как у человека, полностью погруженного внутрь себя. Хотя Наташу отделяло от него не более трех метров, казалось, что он невероятно далек, настолько, что невозможно ни дотянуться, ни докричаться. Но какой-то внутренний голос подсказал ей, что следует всего только подождать – и тогда все решится само собой.
И верно: едва первые солнечные лучи проникли на чердак, позолотив летающие в воздухе пылинки и склоненную словно в молитве или в ожидании приговора голову Павла, как он начал оживать. Глубоко вздохнув, он медленно поднялся на ноги. Плотно сжатые ладони раскрылись – и Наташа увидела камень, обыкновенный камешек, но на который парень не отрываясь смотрел с изумлением, граничащим почти с отчаянием. Подняв голову, Павел увидел Наташу, но не возмутился и даже не удивился ее присутствию.
-Врата открылись, - каким-то надтреснутым голосом проговорил он. – Скоро они будут здесь.
От ледяного холода, прозвучавшего в этих коротких словах, Наташа задрожала.
-Кто? – всего лишь выдохнула она, но Павел словно очнулся.
-Что ты здесь делаешь? – он сжал кулак, будто пытаясь спрятать камень.
-Послушай, - Наташа перешагнула последнюю ступеньку и, поднырнув под потолочную балку, выпрямилась. Она более не чувствовала ни сомнений, ни колебаний, а знала лишь, что отныне ее жизнь неразрывно связана… не только, а может быть и не столько с Павлом. С той тайной, в которую она, вольно ль или невольно, уже вмешалась и которая стала частью ее судьбы. – Ты не можешь больше держать меня в неведении. То, что происходит, касается уже не только тебя.
Она не знала, что заставило ее сказать именно эти слова, но по реакции Павла поняла, что почти прочла его мысли.
-Ты права, - неохотно выдавил он. – Чтобы остаться в стороне, тебе следовало уехать сразу же, как только приехала. Если же ты даже сейчас убежишь на край света, это вряд ли освободит тебя.
Он медленно, как будто с усилием раскрыл пальцы и с некоторым упреком посмотрел на камень. Глянула и Наташа – и вздрогнула. Ей показалось, что загадочный предмет ожил, засветился едва уловимым, пульсирующим, но горячим светом.
-Что это? – она была спокойна, хотя и догадывалась, что услышанное в ответ на этот вопрос станет самым значительным и невозможным из того, что ей приходилось слышать в жизни.
Павел медленно приблизил ладонь с камнем к лицу Наташи: камень как камень, ничего особенного, и свет такой… как будто отраженный, что ли. Только чтобы отражать свет с такой силой, поверхность у него должна быть зеркальной, эта же шершавая, теплая.
-Это Средоточие. Центр магии целого мира.
-Нашего мира? – Наташ затаила дыхание, не сводя глаз с мягко светящегося камня. Почему-то она сразу поверила, хотя именно такое заявление должно было бы убедить всех питающих сомнения в ненормальности говорящего.
-Нет.
-И? – спросила Наташа, потому что Павел замолчал.
Он растерянно усмехнулся.
-Даже и не знаю, что тебе рассказать. В последнее время для меня самого все это стало казаться сказкой. Может, я заснул по пьянке и получил заслуженную галлюцинацию? Зациклился на дурацком куске гранита, из-за него сломал всю свою жизнь? Но появилась ты, и… Знаешь, мне кажется, оно само начало проявлять себя, без всякого вмешательства с моей стороны, словно живое. Но быть может, оно просто отреагировало на мои подсознательные желания?
-Откуда оно взялось?
-Не бойся, я не украл его. Меня попросили сохранить Средоточие, поскольку в его родном мире, как я понял, ему грозила опасность.
-Кто попросил?
-Ты будешь смеяться. Прекрасная княжна, чьему роду Средоточие принадлежит по праву.
Наташа не стала смеяться, хотя все и впрямь было слишком похоже на сказку. Как ни странно, она верила каждому слову, и вместо насмешки ее главным чувством оказалась ревность – обычная женская ревность, которую она постаралась затолкать поглубже.
-Что же это за мир?
Павел немного помедлил:
-Трудно сказать вот так определенно. Мы, без сомнения, слышали кучу теорий о множественности миров, но что есть каждый из них, как они связаны, где пересекаются? Не исключено, что разные миры – всего лишь отдаленные друг от друга миллионами лет ипостаси одной и той же нашей Земли, или разные вероятностные исходы одного и того же события, произошедшего однажды и разветвившего течение времени. А может быть, они вовсе не имеют ничего общего, были созданы абсолютно независимо и никогда не соприкоснутся. И, побывав в том мире, могу сказать, что нельзя отбросить ни одну из гипотез. Княжество напоминает Древнюю Русь, известную нам по волшебным сказкам, то есть может оказаться нашим далеким прошлым. Что, если после того, как княжна Мелания отдала мне Средоточие, Земля стала той, которой мы привыкли ее видеть, «погасшей», как они называют миры без магии, но оно переместилось не в пространстве, а во времени на несколько тысяч лет? Если так, то с возвращением Центра магии у нас должен был бы начаться расцвет колдовства, ведунства, знахарства, чародейства и тому подобного. И тогда очень красиво укладываются предположения разнообразных фантастов, хотя одному Богу ведомо, с чего они все это предположили: мы постепенно овладевали бы магией, но, разумеется, за прошедший столь долгий срок все накопленные людьми знания не только забылись, но искоренились, высмеялись и намеренно уничтожились. Мы принялись бы искать артефакты, созданные Древними, по сравнению с которыми мы – младенцы, дилетанты и ротозеи, распечатывать тайники, совать свой любознательный нос во все дыры, откуда пахнет магией Древних, выпускать запрятанные силы и чудовищ, а потом с ними сражаться… Словом, наш мир изменился бы коренным образом. Смешение магии и нашей техногенной цивилизации могло дать гремучую смесь, которая привела бы вообще к непредсказуемым последствиям. Во всяком случае, было бы весело.
Павел взъерошил волосы и зашагал по чердаку. Он говорил быстро, на одном дыхании, словно безмерно устал хранить секреты, размышлять, делать выводы, выяснять и молчать.
-Понимаешь, очень трудно найти причины для отказа, когда прекрасная княжна сует тебе в руки самую могущественную вещь своего мира и умоляет о помощи. К тому же утверждая, что в нашем «погасшем» мире Средоточие будет простым, мертвым камнем, никому не опасным, потому что полностью чуждо нам. Но когда я вернулся домой и обнаружил, что оно вовсе не мертво, что подчиняется моим приказам – о, конечно, подчиняется весьма неохотно, но я же не маг! Единственные заклинания, которые я почему-то запомнил – те, что забавы ради продемонстрировала княжна, но мне показалось, что Средоточие даже не нуждается в облеченных в слова формах воздействия, чтобы выполнить приказ. Заклинания – только способ упорядочить свои требования и силы и таким образом облегчить работу, не распыляя энергию впустую. Но мне достаточно просто сосредоточиться и мысленно направить… не знаю точно, что: волю, внутреннюю силу, словом, что-то – и все получается. Не скажу, что горы могу своротить, но порой чувствую нечто такое мощное… Я не пытался найти границы своих возможностей со Средоточием в руках, напротив, старался поменьше использовать его. Видишь ли, мне кажется, что чем чаще я заставляю его работать, тем охотнее оно откликается, а что если таким образом я активизирую его силу, которая пока еще дремлет? Быть может, оставляя его в относительном покое, я оттяну неизбежный момент насыщения нашего мира магией? Потому что я не считаю себя вправе решать судьбу мира, ибо совершенно неизвестно, во что может превратить его Средоточие. Когда я согласился хранить его, было слишком мало времени на размышления, но впоследствии такового имелось у меня хоть отбавляй, и итог этих размышлений мне не особенно нравится. Княжна Мелания ошиблась; вероятно даже они далеко не все знают о природе множественности миров и о Центре магии, или же мои предположения в корне неверны. Но если и так, неизменными остаются два факта. Первое: Средоточие – очень сильный магический амулет, и второе: я способен его использовать. Отсюда следует непреложный вывод: если в нашем мире нашелся один человек, которому подчиняется Центр магии, то найдутся и другие.
Наташа слушала затаив дыхание, и хотя ей было понятно и очевидно далеко не все из хода рассказа парня, побывавшего в другом мире, размышлявшего наедине с собой о последствиях происшествия несколько месяцев подряд, но перебить и переспросить она не решалась. Задать вопрос осмелилась лишь когда возникла пауза:
-Ты поэтому уехал из города, чтобы быть подальше от тех, кто мог бы узнать о… Средоточии?
-Не только, - нахмурился Павел. – Когда до меня стало доходить, что представляет собой этот невзрачный амулет – потому что Мелания упомянула об этом лишь вскользь, не заостряя внимания, наверное, не без основания полагая, что против такой чести у меня возникнут возражения – так вот, тогда я понял, что Средоточие слишком важно для обитателей того мира, и его исчезновение меняет их жизнь не менее грубым образом, чем его появление в нашем. А это, боюсь, означает, что они вряд ли смирятся. К тому же, если я правильно понял Меланию, уже тогда на обладание Центром магии зарился некто Неодим, неожиданно возвысившийся из низов честолюбивый маг, которого великая княжна сочла недостойным владеть сим артефактом, причем настолько, что уж лучше вовсе лишить мир магии, чем допустить его грязные ручищи до могущества Средоточия. Догадываешься, что это значит? Что мятежный маг будет всеми способами пытаться вернуть Средоточие, для чего, без сомнения попытается проникнуть в наш мир. Я не был уверен, что ему это удастся – княжна уверяла, что с исчезновением Центра магии их мир превратится в такой же «погасший», как наш, и ни одному колдуну не хватит сил открыть врата, на такое будут способны в лучшем случае объединенные силы целой организации лучших магов Княжества – Ордена.
-Однако, - упавшим голосом добавила Наташа, вспомнив самые первые слова Павла, - ты как-то определил, что эти самые врата открылись?
-Вот именно. Кто-то проник в наш мир, и это не случайность, это даже не могут быть пришельцы из какого-нибудь третьего мира, судя по реакции Средоточия. Оно явно почувствовало родную кровь, и стало отзываться с большей готовностью. Если я правильно запомнил, найти собственно Средоточие с помощью магии крайне сложно, потому что оно не представляет собой стабильной субстанции, за которую могло бы цепляться направленное заклинание, оно все состоит только из отражений, а отражает все, до чего может дотянуться, то есть весь мир. Для колдуна вроде Неодима это преодолимо, но княжна Мелания тщательно сплела защищающее заклятие, которое, без сомнения, работает: я сам не вижу Средоточия, если даже оно висит у меня на груди. Следовательно, искать будут меня. И в этом случае мне, несомненно, лучше пребывать подальше от людей, ибо люди – это зеркала, в переносном смысле, разумеется. В их сознании отпечатывается все, что они видели и воспринимали за всю жизнь, но последние воспоминания не в пример ярче. Сильному колдуну не составит туда вытянуть эти отпечатки. Немного утешает то, что колдун Неодим не знает меня ни в лицо, ни по так называемой личной магической ауре, но думается мне, это его не остановит, рано или поздно он доберется до знающих меня людей.
-Зачем же ты тогда вообще сообщил, где ты? Надо было уезжать подальше, прятаться!
-Ну, во-первых, в то время я надеялся, что единственная опасность, которая угрожает Средоточию, исходит от алчных обитателей моего собственного мира. А во-вторых, спрятаться я смог бы только от обычных людей, точнее, от матери с отчимом. Против колдуна же это не поможет: чтобы проследить путь конкретного человека вовсе не обязательно, чтобы о пути кто-нибудь знал. Неодиму достаточно будет обнаружить людей, по сознанию которых он сможет создать что-то вроде фоторобота его личности, и тогда поиск будет вестись не столько на Земле, сколько в Эфире.
Наташа глубоко вздохнула и попыталась осмыслить услышанное. Это давалось с трудом.
-А почему ты думаешь, что сквозь врата проник именно Неодим?
Павел пожал плечами:
-Я, конечно, не могу быть в этом уверен, но если подумать логически: на такое колдовство способны очень немногие, а точнее, Орден, подчиняющийся князьям. Возможности Неодима под вопросом, но в его распоряжении находится совсем немалое число магов, из которых он мог бы создать нечто вроде анти-Ордена. И вряд ли кто-то еще во всем мире… если только те, о ком никому неизвестно. Но раз княжна отдала Средоточие мне, не думаю, что она через столь короткое время переменила решение. Кто-то третий? Возможно, но ничего не зная и размышлять об этом нет смысла.
-Хорошо, но что, если с Неодимом в том мире все-таки справились, и теперь желают вернуть свою собственность обратно?
-Поверь, нет ничего, чего я хотел бы сильнее, ведь для меня это означало бы свободу. Но мы не можем знать наверняка, а значит мне следует делать то, за что взялся: охранять и прятать Средоточие. Кроме того… Думаешь, я просто так ополчился на несчастное воронье? Дело в том, что это – любимые шпионы Неодима. Конечно, перебить их всех в округе я при всем желании не смогу, да и не поможет это, просто нервы уже сдают: не так-то просто несколько месяцев хранить мощнейший амулет чужеродного происхождения. Но волнение в вороньей стае – это не плод моего воображения. Еще вчера утром, использовав колодец для отфильтровки эфирных возмущений, я не нашел ничего подозрительного, хотя мне показалось, что прошлой ночью кто-то бродил в округе, но, видно, это был какой-нибудь местный любопытный. Но вчера вечером птицы явно почувствовали воздействие – нет, не именно на них, но на какую-то из бесчисленного количества ворон на Земле. Вороны нашего мира, обладая некой ментальной общностью, природу которой я не понимаю до конца, непривычны к телепатическим внушениям, потому это и произвело на них такое будоражащее впечатление. Я думал внедриться в их ряды, чтобы выяснить поподробнее, но…
Наташа покраснела, вспомнив, кто ему помешал.
-Но неужели ты в самом деле прикинулся бы вороной? – защищалась она.
-Нет, конечно, - Павел с улыбкой пожал плечами. – Такое преображение мне недоступно… может быть, пока. Я намеревался проникнуть в мозг одной из ворон, прощупать все рефлексы и понять, что ее так обеспокоило, а для этого забрался повыше. Признайся, ты подумала, что я окончательно свихнулся и вообразил себя птицей? – он засмеялся.
-Но я же не могла угадать правду! Говоря откровенно, поведение твое нормальным не назовешь.
-На себя бы посмотрела! Что по-твоему, мне следовало думать, когда девушка подкрадывается к дому, подслушивает, подсматривает, а в довершение всего я застаю ее заглядывающей сквозь дырочку в душ?
-Ага! Твои попытки спрятаться и жить отшельником, конечно, похвальны, но видел бы ты себя со стороны! Сразу бы понял, какое бешеное любопытство вызываешь. Уж больно неестественно смотришься. И все эти книги по физике…
-Физика – это от стыда. Понимаешь, я оказался в средних веках, где арбалеты, мечи, кони. Тут бы блеснуть современными знаниями, показать, что их волшебству мы тоже кое-что можем противопоставить, да такое, что во сне не снилось, а… Чем, собственно, я могу их удивить? Интегралами? Таблицей Менделеева? Законами Эйнштейна? Все эти теоретические знания отлично помнятся со школы, но, боюсь, прозвучат как Филькина грамота и вызовут только усмешку, дескать, болтай, я тоже болтать умею. А доказать попробуй-ка. Убедить можно с помощью чего-то наглядного, например, княжна легко зажигает камин усилием воли, мгновенно переносит предметы с место на место. А я не помню, из чего состоит банальный порох.
Наташа улыбнулась. Без сомнения, если б Павел вновь попал в тот мир, он принялся бы строить электростанцию. И наверняка добился бы успеха.
-Слушай, - вдруг сказала она. – Мне пришла в голову мысль: ведь если родной мир Средоточия – всего лишь прошлое Земли, то наша современность – это результат исчезновения Центра магии. А если оно будет возвращено именно туда…
-Правильно, - кивнул Павел. – С временем шутки плохи. Вероятнее всего, в этом случае наш мир изначально не образуется, потому как исследование сил природы не будет для людей той насущной необходимостью, как для нас, а будет некая колдовская цивилизация, развивающаяся по совершенно другим законам и путям.
-Но ведь он уже образовался, просуществовал тысячи лет! Неужели все это способно исчезнуть без следа? Может быть, и нас с тобой никогда не будет. Нет, не могу этого представить!
-Это вопрос, - согласился Павел. – Неизвестно даже, что лучше, оставить Средоточие здесь, позволив нам продолжить развитие с учетом нового фактора, или вернуть его назад, заставив начать все с начала. Хрен редьки не слаще, ни один, ни второй вариант особого энтузиазма не внушает.
-Такое впечатление, - в сердцах сказала Наташа, - что лучшим выходом было бы перебросить его еще дальше в будущее, выиграв еще пару тысяч лет. Пусть разбираются грядущие поколения!
Павел засмеялся:
-Конечно, это самый соблазнительный выход: избавиться от головной боли, подсунув ее какому-нибудь другому наивному парню, оглушенному появлением пришельцев из прошлого. Беда в том, что как бы благосклонно ко мне не относилось Средоточие, такое заклятие как открытие врат между мирами мне не по зубам. Да и как-то это… непорядочно перед своими собственными потомками.
-А нельзя с ним что-нибудь сделать? То есть, - смутилась Наташа, - я понимаю, это ценная, важная вещь, не нами изготовленная, но… знаешь, наш мир мне дороже. Может быть, ему далеко до совершенства, может быть с точки зрения этой прекрасной княжны он не стоит того, чтобы за него переживать и бороться, но это наш мир! И я не хочу другого, будь он трижды прекраснее!
Наташа упрямо сдвинула брови и с вызовом посмотрела на Павла. Но он не стал возражать, напротив, в его лице она прочла полное согласие с ее мнением.
-Если бы я еще знал, как его можно уничтожить… - вздохнул он. – Но если мне не изменяет память, Мелания говорила, что это почти невозможно.
Павел задумчиво прошелся туда-сюда.
-Однако боюсь, судьба Средоточия сейчас не самое существенное, - сказал он. – Назревает несколько иная проблема в лице Неодима, и с ней надо что-то делать. Бежать не выход, далеко не убежим, да и невозможно всю жизнь бегать. Попытаемся подготовиться к встрече нежданных гостей. У нас есть козырь, причем старший в игре – Средоточие. Думаю, еще не все потеряно, - он подмигнул Наташе.

Глава VIII
Новое обличье

В одном из самых мрачных залов Гранитного Замка Неодим решил испробовать свои теперешние силы в настоящем колдовстве.
Зажигание свечей и каминов уже не утешало его, даже хрустальный шар, с некоторых пор снисходительно повиновавшийся господину, отражая едва проглядывавшие сквозь туман картины прошлого и настоящего, бесил его. Вызванный на лесной пожар дождь, так воодушевивший его недавно, уже утомлял своим заунывным шелестом, грязными потеками на чердаке, натекающими из-под балконных и оконных рам лужами, раскисшей дорогой. Ибо затратив столько соединенных сил для того, чтобы он начался, все низшие колдуны, да и сам Неодим, упорно делали вид, что прекращать дождь не так уж и надо. Вместо баловства с погодой существовали гораздо более насущные проблемы, подлежащие разрешению.
Магистр Прохор, корпя над грудами бумаги, поручил Неодиму поиск мира, где спрятано Средоточие. Тогда Неодим только рассмеялся: для этого потребуется неистощимый запас сил и времени, но каково же было его изумление, когда он, подобно магистру Аверьяну изучил Карту миров, точную копию той, которой владели Владиславичи, и обнаружил перемещение магического спектра. В такую небывалую удачу трудно было поверить: Неодим не питал ни малейших иллюзий по поводу небрежности княжны Мелании. За годы, в течение которых они рука об руку сидели за партой на занятиях магистра Ордена, княжна, раз заучив урок, уже никогда не ошибалась.
И все же… Иного объяснения нет. Возможно, кто-то из нашего мира проник в «погасший» уже после того, как Мелания его проверила. Впрочем, не все ли равно? Судьба и боги благосклонны к мятежному магистру Неодиму.
Прохор был зол от утомления, но обещал радужные перспективы. Цель пути найдена, но время еще есть.
Теперь, было бы неплохо ознакомиться с миром, куда в недалеком будущем предстоит отправиться. Несмотря на то, что по большей части миры подобны один другому, и путешествия между ними напоминают поездки по разным городам, у некоторых есть свои специфические особенности, которые лучше знать заранее. «Погасших» же миров Неодим до сих пор не встречал. Он не думал, что обнаружит в нем нечто необычное, но сейчас следовало просчитать любой свой шаг заранее. Ошибки в отсутствие Центра магии – непозволительная роскошь.
И вот, собрав в полуподвальном зале всех подающих надежды магов и даже учеников, Неодим начал плести заклятие для пробуждения Зеркала, черпая силы у своих подданных.
Великая магия Отражения, в юности освоенная им одной из первых, сейчас поддавалась туго – как, впрочем, любая иная, и не это тревожило Неодима.
Беспокоил его слишком тонкий ручеек силы, втекающий в схему его колдовства от верных последователей, тех, кто некогда безоглядно отдавал ему всего себя. И здесь нельзя было пенять на исчезновение Средоточия: послушание учеников и низших магов, собранных по деревням, городам и весям за десять лет изгнания, достигалось не умело сплетенным тонким колдовством, а верой. Верой не в правоту – о нет, где же предателю и мятежнику претендовать на правоту, – а верой в могущество Неодима. Он не питал иллюзий о природе преданности своих людей: все они до последнего мальчишки-ученика были такими же, как и он, предателями и от следования за колдуном Неодимом рассчитывали в будущем на немалый куш. Однако Неодим не слишком задумывался об этом – какая разница, если они покорно исполняют его волю?
Теперь же ему на ум пришли слова Лаврентия, сказанные, как он думал в своей ослепленной гордости, чтобы уязвить давнего противника, над которым удалось взять верх. Но Лаврентий был в некоторой степени прав: Неодим ощущал, как с каждым днем бессилия он все больше утрачивает если не власть, то авторитет; те, кто ранее полагал его величайшим в истории всего мира магом, способным одним щелчком пальцев преодолеть любые препятствия, видят его замешательство перед неожиданным, пусть и беспрецедентным ходом Владиславичей. Неодим понимал, что медлить нельзя, и не медлил. Впрочем, исход поисков уже представлялся ему решенным, и колдун не боялся за результат десятилетних трудов и верность людей. Просто впервые за все эти десять лет его разобрало отвращение к негодяям, толпившимся за его спиной, по-собачьи пресмыкающимся до тех пор, пока он силен, и ждущим лишь мгновения слабости, чтобы вцепиться в глотку.
Прежде Неодим утешал себя тем, что он сам таков же, как и эти приблудные дворняги – один из них, тех, кого более удачливые и породистые вытолкнули из своей среды, если не словом, то взглядом. И это, по его мнению, давало им право, огромное право на перемену. Неодим огнем и мечом желал вырвать власть у тех, кто позволял себе снисходить до ничтожных, скупо бросая кости тем, кто был ничуть не хуже их, но кому всего лишь не повезло родиться в сиянии славы предков.
Однако сейчас его посетили сомнения в правильности своей теории.
А действительно ли эти самые приблудные не заслужили своей отверженности?
Пока это была всего лишь неясная мысль, и Неодим поспешил загнать ее на задворки сознания, чтобы не мешала сосредоточиться, но он знал, что она непременно вернется. Назойливые мысли, мешающие тешить себя сказками, упиваться собой, всегда возвращаются.
Неодим не зря получил звание магистра. Он сумел правильно распределить силы даже в этих далеких от идеального условиях, и вот в воздухе перед ним уплотнилась чуть мерцающая плоскость, сердцевина которой, в самом деле напоминающая зеркало, отражала зал и столпившихся колдунов, а края терялись, постепенно сливаясь с окружающим пространством. Неодим одним ловким усилием умело вывернул наизнанку поток энергии, направленный в Зеркало, обманывая Закон преломления света, и вместо того, чтобы поглощать и отражать, зеркальная плоскость начала излучать активные частицы.
В этот момент, чтобы процесс не вышел из-под контроля, очень важно задать параметры излучения, иначе предоставленное самому себе Зеркало может извергнуть из себя такое, что хлопот не оберешься. Вовсе не обязательно созданное окно будет излучать фотоны света. Известны случаи, когда по небрежности или недоученности заклинателя, из Зеркала начинали сыпаться как неупорядоченные атомы, так и целые предметы и даже существа.
Именно поэтому, экспериментировать с заклинаниями, даже незначительно отступая от затверженного хода процесса, позволяют себе только очень сильные, умудренные опытом маги. И только в строгих лабораторных условиях, при напряженнейшей поддержке всех способных колдунов, которых только могут склонить к подобной авантюре.
Легко направив силу Зеркала в обнаруженный мир, Неодим резко отсек приток энергии, зафиксировав пространственное положение магического ока как связку двух миров. Он припомнил схему заклинания, которую когда-то рисовал магистр Аверьян мелом на черной школьной доске – словно два мыльных пузыря слиплись друг с дружкой оболочками, объединившись в огромную гантель. Содержимое пузырей остается независимым, но обобществленная оболочка становится абсолютно прозрачной. Теперь остается только двигать око по контуру мира, отыскивая что-либо, интересующее наблюдателя.
Открывшееся зрелище показалось Неодиму странноватым. Станем рассуждать логически: ну как могут жить люди без магии? Допустим, наши кузнецы да рудокопы просто ленятся, и добыть железо можно с помощью упорного труда. Предположим, в отсутствие простого и легкого способа использовать все четыре стихии природы, можно от нечего делать отыскать сложные и трудоемкие. Но к увиденному колдун, пожалуй, оказался не готов.
Города были похожи на лабиринты серых, непонятно из чего возведенных жилищ, в которых неестественным образом умещалась прорва народу. Неодим ясно видел, что население этого мира не менее чем десятикратно превышает население его собственного. Утоптанные неизвестно кем до каменной твердости серые же дороги были запружены самоходными повозками; на поверхности океанов непременно колыхалась какая-нибудь посудина, подозрительно напоминающая железо, а в воздухе крутились еще какие-то крупные сооружения с зачатками крылышек. И все это разнообразие непременно тащило на или в себе людей. Эфир стонал и содрогался от обилия пронизывающих его импульсов и волн, и Неодим болезненно поморщился, рефлекторно ощутив его страдания. С земли в атмосферу поднимались высоченные трубы, источающие гарь, копоть и разнообразную отраву, не поддающуюся никакому анализу, но вне всяких сомнений смертельно ядовитую; такая же пакость стекала во все без исключения реки. Оглушительный шум и грохот раздавался почти повсеместно и непрерывно.
Некоторое время колдун почти безучастно наблюдал все это, гоняя око вдоль и поперек по всей сфере изучаемого мира, а потом резко сломал заклинание. Низших магов за его спиной будто расшвыряло смерчем: так сильны были порывы освобожденной энергии, и некоторые возмущенно зароптали. Неодим же, не обратив на них ни малейшего внимания и ничего не объяснив, завернулся в плащ и решительным шагом вышел вон.
-Похоже, так просто к этому миру не подступишься, - пробормотал он себе под нос. – Будь у меня пара дюжин преданных воинов-колдунов, я бы, может, и попробовал. А что, если взяться иначе…
***
Ромич возвращался домой в весьма неурочный час.
Три ночи – это не поздно, поздним временем можно назвать двенадцать-час, и не рано – ранним, пожалуй, бывает семь-восемь утра. Какой бес заставил его после веселой попойки, отмечавшей конец сессии в институте, внезапно вздебуриться и дернуть домой, он и сам не мог бы сказать. Мать, по его расчетам, должна быть сегодня на дежурстве, так что некому пилить за нетрезвый вид и за то, что ей пришлось волноваться об отсутствующем сыночке. Компания подобралась теплая, водка лилась прямо рекой, и Рома без труда выпил бы еще, ночевать было где. Что стрельнуло хорошенько примутненным мозгам, заставив выбраться на улицу, теперь уже трудно сказать.
Транспорт в дурацкой середине ночи, разумеется, не ходил, правда идти было не особенно далеко, но и не так уж близко – за минут сорок пять Рома рассчитывал добраться. Прохладный ночной воздух слегка развеял хмель, позволив без труда сохранять вертикальное положение, и заставив серьезно пожалеть о прерванном веселье. Но большая часть пути была уже позади, и возвращаться было бы глупо.
Напевая себе под нос мелодию, которую недавно кто-то оставшийся в тени наигрывал на гитаре, Рома из темного двора завернул за угол, в освещенную фонарями липовую аллею и вздохнул с облегчением: во всяком случае, теперь можно не бояться не заметить препятствия и вспахать носом асфальт. Не так страшно по пьянке получить фонарь под глазом в молодецкой драке, как повстречаться с мирным булыжником или мусорным баком в темном закоулке. Или с нарядом милиции.
Подняв глаза, Рома в замешательстве притормозил: впереди, через два фонаря кто-то стоял. Немного помявшись, он решил как ни в чем не бывало идти дальше. Ведь ночью милиционеры обычно не ходят по одному, а человек был явно один. Жаль, издалека мутному взгляду было не разобрать, во что одет встречный. По возможности выпрямившись во весь свой немалый рост и расправив худые сутуловатые плечи, Рома медленно зашагал по аллее, шаркая стоптанными туфлями. Он напряженно вытягивал вперед шею, в попытке разглядеть того, кто преградил ему путь в такой час, но в этом трудном деле удача ему не улыбалась. Словно издеваясь, тусклый свет и колышущиеся ветви лип, отбрасывавшие причудливые тени на фигуру человека, подсовывали его заторможенному – а может быть, наоборот, лишенному всяких тормозов – воображению картины одну веселее другой. Тряся головой, Рома прогонял их, но лишь для того, чтобы их место заняли следующие. И вот, когда до человека оставалось не более трех шагов, Рома все же вынужден был остановиться и прикрыть глаза, старательно протереть, и для проверки припомнить таблицу умножения на восемь – самую сложную после обильного возлияния. Таблица покорялась, а вот зрение подводило. Собравшись с духом, Рома наконец поднял глаза на незнакомца, да так и вытаращил их, поскольку испытанные приемы борьбы с опьянением не помогли.
Перед ним стоял Александр Невский.
Не то, чтобы Рома был лично знаком с сим историческим персонажем. Просто именно таким изображали древнерусского князя произведения живописи, которые ему довелось видеть.
На человеке была длинная, до колен, блестящая в свете фонаря кольчуга, перепоясанная потертой кожаной перевязью с потускневшими металлическими нашивками, с которой свисали длинные ножны. Явно не пустые, судя по внушительных размеров рукояти с кроваво-красным камнем на конце. Ромичу не доводилось видеть рубинов таких размеров, но Великий князь не стал бы цеплять на любимый меч дешевку, правда? Из-под кольчуги выглядывали красивые высокие вышитые сапоги с узкими носами, обитыми металлом. Мощные мозолистые руки с перстнями покоились на перекрестье гарды меча, непокрытая русоволосая голова с короткой вьющейся бородой была склонена, словно в раздумье, густые брови сдвинуты, а губы сжаты в тонкую нить.
Пока Рома пытался справиться с ужасом при мысли о белой горячке в столь юном возрасте, видение подняло голову и с нескрываемой заинтересованностью в упор уставилось на него. Казалось, Александр Невский изучает обычного студента с не меньшим любопытством, чем Рома изучал бы его, если бы от страха не случился столбняк. Герой же Ледового побоища и не думал пугаться: медленно, шаг за шагом, каждый из которых сопровождался звяканьем шпор об асфальт, мелодичным перезвоном звеньев кольчуги и бряцанием меча о поясные заклепки, обошел втянувшего голову в плечи парня, тщательно осмотрев со всех сторон.
-Не слишком внушительно, - подвел он итог негромким, но густым баритоном, именно таким, каким и должен разговаривать уважающий себя князь. Он явно оценил по достоинству потертые джинсы, вытянутые на коленях и в задней части, мешковато сидящие на худой и длинной фигуре, далеко не первой свежести рубашку с отсутствующей пуговицей, раздавленную, видавшую виды сумку со сломанным замком и торчавший из нее угол замусоленной тетради.
Не то, чтобы Рома был нищим, неспособным приобрести приличную одежду, или катастрофическим неряхой. Просто обычно внешний вид слишком мало его заботил, чтобы утруждать себя уходом большим, чем просто ежедневное мытье, а забота о своих вещах вообще не входила в сферу его интересов. По крайней мере, именно в таком ключе он принимался рассуждать, если кто-то осмеливался делать ему замечания. Такой концепцией жизни Ромич в некоторой степени гордился, полагая себя нестандартным исключением из массы обывателей, которые ежедневно с глупейшим видом вертятся перед зеркалом. О том, что причиной всех этих философствований могла быть обыкновенная лень, студент не задумывался.
Сейчас же Рома даже немного обиделся на пренебрежительный тон, хотя не мог не согласиться, что в сравнении с Александром Невским он явно проигрывает. Пожалуй, отстраненно подумал он, если б предвидел такую встречу, приоделся бы, что ли, отступив на время от своих принципов… И, может, меньше бы пил, а то вроде и сказать что-нибудь надо, а язык не слушается. Но тут он сообразил, что если б меньше выпил, встречи вообще бы не произошло, и рассердился на себя: еще не хватало расшаркиваться перед белой горячкой. Заставив себя выйти из оцепенения, Рома побрел было дальше.
-И не особенно вежливо, - услышал он за спиной все тот же баритон, и железная рука, ухватившая предплечье, не только остановила его, но и развернула лицом к собеседнику.
Вблизи выяснилось, что Рома немного выше Александра Невского, примерно как неуклюжий пугливый жираф выше спокойного и мощного слона. Судя по тому, как болела рука от легкого усилия князя, он может переломить Рому пополам одним движением пальцев. А вот это уже не шутки.
-Э-э, - хрипло выдавил Рома. Откашлялся и начал снова. – Приятная встреча.
-Вот это уже лучше, - милостиво согласился князь, но парню показалось, что в своей бороде он прячет издевательскую усмешку. – Идем, что ли?
От страха Рома закрыл глаза. Вот все и выяснилось. Вовсе это никакой не Александр Невский, а милиционер, забирающий его в вытрезвитель. И не интересующийся чудесами, привидевшимися пьяному студенту.
-Куда? – обреченно тренькнул Рома, не сомневаясь в ответе и невольно горбясь в ожидании если не удара резиновой дубинкой, то хорошего толчка.
-Домой, разумеется, - уже с явной насмешкой фыркнул князь. – Куда еще ты можешь отправиться в таком виде?
Рома вздрогнул и открыл глаза. Древнерусский витязь продолжал стоять перед ним как ни в чем не бывало, красивая кольчуга и не подумала превращаться в бронежилет, а меч – в дубинку. Все же остальное воспринималось совершенно нормально, и если бы не Александр, парень подумал бы, что внезапно протрезвел.
-Веди! – князь ткнул пальцем во впалую Ромину грудь, проявляя заметное нетерпение. Очевидно, ему надоело торчать на едва освещенной, продуваемой всеми ветрами аллее и возиться с юным алкоголиком.
Рома покорно потопал домой, встревоженно косясь на шагающего рядом рыцаря. Он не боялся случайной встречи с людьми – в конце концов, кто догадается, что рука об руку с ним идет белая горячка? Но вдруг поймал быстрый взгляд попутчика, брошенный вокруг себя, и понял, что Александру не так уж хотелось бы знакомиться с кем-либо еще. «Неужели это не бред?» – изумился Рома.
Пока они шли по улице, звон шпор был терпимым, но едва завернули в подъезд, первый же шаг князя отдался в пустых пролетах таким грохотом, сопровождаемым фонтаном искр, что оба резко остановились.
-Вы бы сняли шпоры, - неуверенно шепнул Рома, - а то сейчас все соседи сбегутся.
Александр вздохнул, но безропотно послушался: сняв в пояса нож, он принялся ковыряться в соединении шпор с сапогами, но, видно, неизвестный кузнец поработал на славу и не учел, что кому-то понадобится отцеплять шпоры. Провозившись несколько минут, князь раздраженно плюнул, сунул нож обратно и быстро стащил сапоги. Тряпицы, которыми были обмотаны ноги, немедленно размотались, и скинув их, Александр Невский бодро зашлепал вверх по лестнице босиком, таща в руках сапоги. Рома моргнул, но уже устал удивляться.
После того, как витязь наступил босой пяткой на осколок бутылки и обругал на чем свет стоит того, кто изобрел сии опасные предметы, а вслед за этим поклялся разделаться с тем, кто оставил их на площадке, Рома с ужасом осознал, что конкретно данное битое стекло – дело его собственных рук. Вчера пиво закончилось раньше, чем он оказался возле мусоропровода, и нести бутылку лишних пять шагов показалось ему нецелесообразным. Разумеется, парень благоразумно промолчал.
В квартиру Александр вошел в крайнем раздражении, но, отбросив сапоги, забыл о травме, кстати, на глазах затягивающейся, и с любопытством огляделся. Пока Рома тупо стоял в прихожей, бойкий князь заглянул во все комнаты, повертел краны в ванной и довольно хмыкнул, очевидно, поняв принцип; весьма заинтересовался газовой плитой, буркнув себе под нос «Хитро!», повертел тикающий будильник, но нашел его недостойным внимания.
-Ну, что у вас есть еще? Показывай, - скомандовал Александр, и Рома подчинился. В конце концов, князь вел себя почти так, как и должен был вести себя человек из прошлого. Правда, Роме всегда казалось, что незнакомый с достижениями цивилизации предок должен был бы пугаться, удивляться, шарахаться. А этот словно пытается найти недостатки в современном образе жизни, чтобы провозгласить: «Все это ерунда, не стоящая того, чтобы к ней стремиться. Вот в наше время…»
Тут Рома сообразил, что квартира освещена только светом уличных фонарей, что, кстати говоря, нисколько не смущало энергичного гостя, и щелкнул выключателем. Александр мгновенно забрался на табурет и ухватился за лампочку. Обнаружив, что она не отделяется, принялся крутить, и, разумеется, выкрутил. Свет погас.
-Ну, в чем дело? – недовольно вопросил князь.
-Да вы вкрутите обратно.
Свет вспыхнул снова. Рома почувствовал, что начинает оттаивать. Несмотря на необычное одеяние и потрясающее сходство с Александром Невским, хозяйничающий в квартире человек выглядел вполне реально, поступал почти адекватно. И водка не является оправданием тому, что Рома ведет себя как полный болван.
-А вы, собственно, кто? – робко поинтересовался Ромич.
Человек слез с табуретки, уважительно глядя на дешевенькую люстру.
-Неодим из Ольхова, - отрекомендовался он, учтиво поклонившись. – С кем имею честь?
-Рома… Э-э, Роман Васильевич Петрашкевич, - Рома неуклюже согнулся, растерянно пытаясь скопировать поклон. Может, другое приветствие будет расценено как верх невежливости и встречено вызовом на дуэль. Или поединок на мечах? В любом случае этого неплохо бы избежать.
Собравшись с духом, пока гость прослеживал провод от говорящего радио к розетке, Рома задал следующий вопрос:
-А можно ли узнать, что привело вас… э-э… сюда?
-Куда сюда? – рассеянно отозвался Неодим из Ольхова, поглощенный попытками отковырнуть пластмассовую крышечку розетки и добраться до содержимого.
-Ну, - начал Рома. А что, если человек просто решил его разыграть? Нарядился в театральный костюм, пристал к первому попавшемуся пьяному парню, который наверняка начитался фантастики, и ломает тут комедию? – В мою квартиру! – рявкнул он, вернее, сделал похвальную попытку рявкнуть.
Ибо в этот момент, отчаявшись справиться с розеткой голыми руками, гость решил взяться за дело всерьез. Отступив на шаг, он вытянул указательный палец, с которого тут же сорвалась голубая молния и всосалась в дырочку розетки. Пару секунд ничего не происходило, а потом раздался оглушительный взрыв, полетели куски штукатурки, перевитые голубыми молниями, и в стене на месте радиоточки образовалась дыра, в которую без труда пролез бы сам экспериментатор. К счастью, стена не наружная, и ведет в спальню матери, отрешенно подумал Рома, хотя особого счастья не испытал. Оглянувшись на Неодима, он понял, что основная взрывная волна пришлась на него: витязь весьма неграциозно копошился в ворохе одежды, упавшей с вешалок, и пытался подняться на ноги.
-Прошу прощения, - конфузливо пробормотал Неодим. – Сейчас поправлю.
Достаточно было одного пристального взгляда гостя, чтобы разлетевшиеся по прихожей куски стены быстро-быстро заскользили по полу и, попрыгав в дыру, тщательно ее заделали, даже обгоревшие обои прилепились сверху, хотя выглядело теперь так, словно кто-то оклеил стенку пеплом.
-Восстановить сгоревшее очень трудно, - с виноватым видом промолвил Неодим.
-Ладно, - сглотнул Рома, потрясенный метаморфозами самой обыкновенной стены, и довольный уже тем, что дырку не увидит мать. – Все равно давно пора менять обои…
Но радио, разумеется, замолчало раз и навсегда. Сколько бы новоявленный волшебник не тряс пластмассовую коробочку, как физически, так и магически, работать оно отказывалось наотрез. Со вздохом Рома отобрал несчастное радио, которое в общем-то никогда и не любил. Он больше не сомневался в личности пришельца, но пока еще не сумел осознать последствия, которые повлечет за собой сегодняшнее знакомство. В частности, прославится ли студент Петрашкевич на весь мир как человек, первым наладивший контакт с утраченной цивилизацией, куда вести колдуна из прошлого, чтобы зафиксировать факт его появления, как выяснить у него подробности произошедшего, нельзя ли самому посетить мир колдунов, и т. д. и т. п. Но для начала необходимо заняться житейскими проблемами.
-Вы только не устраивайте больше коротких замыканий, пожалуйста. А то не ровен час сами обуглитесь, - сказал Рома, возвращаясь к своему обычному расположению духа, оригинальному сочетанию вдумчивости и дурашливости.
Через полчаса колдун вполне спокойно сидел на кухне и пил крепкий кофе за компанию с хозяином, который заварил его в надежде окончательно прочистить мозги.
-Кажется, я был прав, когда догадался не переть на ваш мир очертя голову, - сказал Неодим, поглядывая на маленький телевизор на холодильнике, по которому шла какая-то утренняя муть. Создавалось впечатление, что у колдуна так и чешутся руки пополнить свои познания в области электричества, но он старательно заставляет себя сидеть смирно. – Хоть к магии он и непривычен, но реагирует на нее весьма непредсказуемо. Слушай, Рома, – я правильно произношу? – так вот, Рома, предлагаю сделку.
Дождавшись загоревшегося любопытством взгляда, колдун продолжил.
-Как ты понимаешь, в этом мире мне требуется спутник. Если ты станешь моим проводником, ненадолго, дней на пять, думаю, хватит, я в свою очередь, готов оказать тебе встречную услугу. Что ценится в вашем мире? Золото? Десяти фунтов будет достаточно?
Припомнив, что фунт – около четырехсот с чем-то граммов, Рома едва не подскочил, но тут же призадумался. Золото неликвидно. Столько драгметалла надо будет где-то хранить, потом реализовать. Представив себе изумленных скупщиков, которым придется отдавать за полцены, да еще по несколько раз, наезжающую мафию с требованием делиться неправедно нажитым, парень решительно затряс головой.
-Может, в американских долларах?
Колдун фыркнул:
-А может, в перламутровых ракушках? Боюсь, произнесенное тобой словосочетание ничего для меня не значит. Так стало быть, золото тебя не устраивает. Тогда чем вы рассчитываетесь, чеканными монетами, звериными шкурками? Не поверю, что в вашем, я бы сказал, весьма сложно организованном мире, вы производите простой обмен товаров.
-Борзыми щенками, - грустно вздохнул Рома, понимая, что с великим богатством не все так просто, как кажется на первый взгляд.
-Чем? – невозмутимый колдун был потрясен.
-Нет-нет, это я так, - испугался Рома, поняв, что незнакомый с народным эпосом Неодим может воспринять его слова буквально. От одной мысли о невероятном количестве копошащихся по квартире щенков ему стало нехорошо, ибо он уже успел убедиться в том, как быстро гость претворяет свои идеи в жизнь. – На самом деле у нас есть условный эквивалент стоимости товаров.
Рома учился на экономическом факультете. Учился не то чтобы на отлично, но и «хвостов» не имел. А поскольку сессия закончилась всего лишь вчера, причем экзамен по экономической теории был последним, то современное определение термина «деньги» он еще помнил.
Сунув руку в задний карман, он вытащил кошелек и протянул колдуну измятую купюру. Неодим с любопытством взял деньги двумя пальцами, осмотрел с обеих сторон:
-И это все? Неужели это способно заменить золото? Конечно, я мог бы скопировать эту бумажку…
-Не надо, - Рома снова вздохнул, припомнив небезызвестную сказку о старике Хоттабыче. Вряд ли этот колдун, не знакомый с понятием о бумажных деньгах, будет действовать иначе, чем всемирно знаменитый джинн из детской книжки – следует признать, ее автор всерьез обдумывал проблему, может, ему в свое время тоже встречался кто-то из соплеменников сегодняшнего гостя? В любом случае, о преследовании законом тех, кто подделывает банковские билеты, напоминает каждый из вышеупомянутых…
Можно, конечно, заставить Неодима просто-напросто переместить деньги оттуда, где они хранятся, но участвовать в ограблении банка как-то тоже не улыбалось. Кто его знает, как близко нужно колдуну познакомиться с тем, что такое «банк», дабы изъять деньги.
Кроме того, Ромичу пришла в голову иная мысль, от смелости которой у него немного закружилась голова.
Все американские доллары во всех банках он отдал бы за возможность самому побывать в мире, который можно только воображать, убедиться в существовании невероятных чудес и, быть может, оставить там свой след…
Впрочем, полагал рассудительный студент, это один из тех вопросов, который не стоит решать впопыхах.
-Ладно, я подумаю об этом позже, - заявил Рома. – Сначала изложите, что требуется от меня.

К рассвету колдун Неодим стал выглядеть почти современно. Он подстригся, побрился, обнаружив упрямый квадратный подбородок и острые скулы, и сразу помолодел лет на пяток. Переоделся, каким-то образом умудрившись втиснуть внушительный разворот плеч в новую Ромину рубашку, на глазах хозяина перекрашенную в черный цвет. Скептически оглядев кроссовки, переобулся.
И вот пред Ромины очи предстал весьма смазливый молодой человек, светловолосый, голубоглазый, накачанный и даже щеголеватый, но совершенно не напоминающий уже Александра Невского. По размерам мускулатуры он походил бы на какого-нибудь спортсмена-атлета или телохранителя особо важной персоны, если бы не слишком быстрый, цепкий взгляд, проникающий, кажется, в самое нутро.
-Где у вас можно поблизости найти ворон? – спросил колдун, с некоторым неудовольствием разглядывая себя в зеркале, и то так, то эдак приглаживая  расческой свежеостриженные волосы.
-Что найти? – не понял Рома, как завороженный наблюдая за мучениями гостя. Со вчерашней похмелюги голова варила туговато, да и трещала – будь здоров…
-Ворон, - Неодим, отчаявшись достичь приемлемого результата, отбросил расческу. – Это наиболее восприимчивые к внушению птицы, их проще всего превратить в разведчиков.
-Даже и не знаю, - задумался Рома. – В городе их зимой много, а на лето они куда-то исчезают. Голубей, воробьев полно…
-Голуби не годятся абсолютно, они селятся только возле жилья, крайне привязаны к месту обитания, заставить их покинуть город – проще самому взлететь; воробьи, всякие синицы, скворцы слишком малы и летают медленно, к тому же постоянно отвлекаются, вестей можно ждать до посинения. Крупные хищные птицы чрезвычайно независимы, упорно сопротивляются любому вмешательству в мозги. Лучше всего вороны, в крайнем случае им подобные, они не только хищники, но очень жадны и достаточно умны, чтобы не забыть через минуту. Стоит посулить им вознаграждение – и они сделают для тебя все.
Ромич был сражен лекцией по орнитологии на весьма своеобразную тему, подумав, что любой научно-исследовательский институт с руками оторвал бы колдуна, способного выдавать подобные сведения, которые нынешние ученые  получают в лучшем случае путем долгих экспериментов, объект которых далеко не всегда склонен к сотрудничеству. Сам же студент уже так наслушался за ночь разнообразных сведений, сообщаемых Неодимом вскользь, как само собой разумеющееся, непреложное и незначительное, что голова начала пухнуть, а руки дрожать в нетерпеливом ожидании.
-Значит будем искать ворон, - с энтузиазмом провозгласил Рома, предвкушая захватывающие события.
Действительность превзошла все его ожидания.
В поисках подходящих птиц желательно выехать за город, о чем студент недвусмысленно намекнул гостю, мол, хорошо бы средство передвижения, такое, чтоб с ветерком. Что для могучего волшебника перенести, скажем, из Нью-Йорка роскошный кадиллак или на, худой конец, феррари? Не стоит красть машины на месте, справедливо рассудил Рома, дабы не создать себе неудобства в виде ГАИ, а американская полиция пусть задавится.
Неодим согласился с мнением Ромы, но, видно, понял его по-своему. Вняв совету парня не привлекать к себе внимания чудесами, он проследовал в глухой тупик за гаражами и взялся за дело. Поднапрягся – и с гордостью предъявил Роме творение: двух невероятной красоты гнедых в яблоках жеребцов, ухоженных, лоснящихся, причесанных волосок к волоску, нетерпеливо переступающих тонкими ногами.
«Что ж, поездка с ветерком обеспечена…» – грустно подумал студент, понимая, что мечты о дорогих автомобилях были совершенно необоснованны. Будь он чуть более склонен к самокритике, просто обозвал бы себя дураком, но для этого Рома слишком уважал себя и свои умственные способности, даже мысленно предпочитая выражаться более витиевато. От того, что совершенная или высказанная глупость у него называлась не глупостью, а несущественным промахом, она вроде бы приобретала совсем иную моральную окраску, позволяя поддерживать внутреннее равновесие неизменным.
Впрочем, исправлять свои ошибки Рома умел так, словно они действительно были ошибками, а не незначительным упущением.
-Великолепно, - оценил он. – Пошли покупать билеты на электричку.

Глава IX
Странный мир

Несмотря на глубокую ночь, улица была освещена как днем высокими фонарями не менее чем в сотню свечей каждый, мигающими огненными картинками и надписями. По ее середине с ревом проносились глазастые металлические монстры различных размеров, о которых княжна Мелания говорила, что это не более чем самоходные телеги, внутри у них преспокойно сидят люди и командуют, но верилось в это с трудом.
Магистру Аверьяну удалось взять себя в руки далеко не сразу, лишь когда убедился, что ни одно чудовище не обращает на них с княжной никакого внимания, потом, немного отдышавшись, внимательно пригляделся и  разглядел людей сквозь прозрачные бока зверюг.
Магистр издавна славился среди рыцарей-магов гибкостью и непредвзятостью ума, а потому уже сейчас склонялся к мысли о правоте княжны: тяжело вооруженным рыцарям пришлось бы несладко, попытайся они на своих знаменитых конях-тяжеловесах атаковать транспорт иномирян. Без труда вычислив массу и инерцию такой махины на колесах и прикинув ее скорость, старый маг с достаточной точностью представил себе исход подобного столкновения. А Мелания еще уверяла, что в городе автомобили сохраняют смехотворно малую скорость!
Словно разинутая пасть исполина, прямо в мостовой открылся широкий спуск куда-то вниз, помеченный большой буквой «М» на столбике. Сами по себе подземелья никогда не пугали магистра, напротив, он любил их тишину и покой, в которых так приятно предаваться размышлениям или отрабатывать заклинательные приемы, не рискуя ненароком кого-нибудь зацепить. Но это подземелье не сулило успокоения, напротив, оно казалось более оживленным, ярким и шумным, чем улица. Пройдя сквозь причудливые барьеры, в щель которых Мелания зачем-то выбросила купленные неизвестно чего ради кусочки странной субстанции, которую даже бывалый магистр не сумел проанализировать за считанные минуты, они спустились еще ниже, в длинный подземный зал с темными провалами по бокам.
-Ну теперь держись, магистр Аверьян, - шепнула княжна. – Помни, ты поклялся не привлекать к себе внимания и не совершать резких движений, не посоветовавшись со мной. Так вот, сейчас тебе понадобится вся твоя выдержка. Лучше бы, конечно, на первый раз двигаться по улицам, но судя по Эфирному следу, Павел, пройдя врата, направился именно сюда. Главное, помни: нам ничего не угрожает.
Предупреждение звучало не слишком умиротворяюще, и рыцарь замер на месте.
В одном из темных провалов он заметил длинные блестящие металлические полосы и усмехнулся: ему приходилось бывать в рудниках, где использовали примитивные вагонетки для перевозки руды. И когда издалека послышался мерный, грохочущий гул, он, сопоставив вагонетки с автомобилями, уже почти представлял, что к ним приближается.
Вылетевший к платформе поезд поднял ветер как заправский дракон, заскрежетал тормозами, бухнул дверями, сверху засвербел противный скрипучий голос без выражения, но магистр не повел и бровью даже тогда, когда Мелания повлекла его в недра монстра.
-Молодчина, - уважительно сказала Владиславна. – Я впервые в метро чуть не грохнулась в обморок… Павел, бедняга, не знал, что со мною делать. Веселое было время…
Поезд со свистом ухнул во тьму, и магистр вздрогнул: в самом деле, скорость наземных транспортов существенно отстает. Поразительно. Как же такое возможно без применения волшебства? А ведь это определенно проделано без него, уж тут-то заслуженный рыцарь-маг не ошибся бы.
Они проехали несколько станций, потом сделали пересадку на другой такой же поезд. Магистр быстро усваивал информацию; к моменту, когда пришла пора покидать метро, он уже знал о нем все за исключением принципа действия. Он улавливал некую напряженность окружающего колеса и рельсы пространства, напоминающую природные процессы, происходящие в небе во время грозы, но чем они вызваны и как происходят, а также как это можно использовать, ему разбираться прежде было недосуг. Теперь магистр Аверьян твердо решил вплотную заняться этими новыми, увлекательными и, очевидно, крайне полезными вещами, как только Средоточие вновь займет свое законное место в руках князя.
С ярко освещенной улицы магистр и княжна свернули в темный двор. В нос шибануло вонью мусорных баков, словно в грязных трущобах не дальней окраине Червонгорода, где жили нищие, воры, отщепенцы, и откуда их не мог выгнать даже конный княжеский патруль. Мелания наморщила носик и быстро проскользнула в обшарпанный подъезд с болтающейся на одной петле рассохшейся дверью, где смрад оказался еще хуже: несло канализацией, застарелой мочой, причем как собачьей, так и человечьей, табачным дымом, гниющими остатками вокруг мусоропровода и еще какой-то мерзостью. Кроме того, крутые лестницы оказались даже не освещены, так как лампочки, разумеется, были разбиты, а факелов здесь не предусматривалось. Маг без труда видел в темноте, но то, что удавалось разглядеть, нравилось ему все меньше. И хотя он пообещал не вынимать меч, в этой промозглой тьме осторожно расстегнул футляр и ощупал пальцами надежную стальную рукоятку: так все же спокойнее.
-Неужели ты не нашла ничего лучше, чем пригласить в гости нищего? – не выдержал магистр Аверьян.
-Да нет, - шепнула Мелания, легко взбегая по ступенькам, - здесь почти все так живут.
-Вот как!
В этом коротком восклицании выразилось так много, что княжна усмехнулась:
-У меня сложилась впечатление, что люди здесь делятся на две категории: те, кто творит, и те, кто разрушает, те, кто развивает свой мир и те, кто зачем-то тормозит это развитие. Довольно странно, не так ли? Мне так и не удалось понять, зачем взрослые люди ломают вещи, которыми впоследствии сами же пользуются, разбрасывают мусор, а потом дышат вонью. Наверное, если бы не такие удивительные субъекты, этот мир был бы недосягаем в своем развитии…
Мелания нажала на кнопку звонка на третьем этаже. Довольно долгое время ничего не происходило, потом из-за двери послышался хриплый и недовольный мужской голос:
-Кто там?
Магистра Аверьяна передернуло от вопиющей невежливости, но он сдержался. Наверное, живущим в таких ужасных условиях людям не до приличий.
-Простите пожалуйста за поздний час, - пропела княжна наисладчайшим голоском. – Не могли бы вы позволить мне переговорить с Павлом?
Дверь приотворилась на пару сантиметров, в скрепленной цепочкой щели просматривалась половина хмурого, давненько не бритого лица и несвежая, растянутая трикотажная майка, из-под которой выглядывала голая волосатая нога. Половина лица неодобрительно смерила сонным взглядом девушку с головы до ног, чуть попятилась при виде воинственного старика и ворчливо изрекла:
-Ты хоть на часы-то смотрела, красотка? Час ночи! Нету его, уехал.
На этом дверь грубо захлопнулась перед тонким носом Владиславны, из недр квартиры весьма разборчиво послышалось крайне нелестное мнение хозяина о «гулящих» и «хиппи».
Магистр Аверьян отчетливо скрипнул зубами, потрясенный непочтительным обращением с Великой княжной, но сверхъестественным усилием воли снова заставил себя сделать вид, будто все в порядке.
-Ну?
Мелания помедлила: для нее тоже оказалось непросто стерпеть безобразную грубость.
-Этот человек знает Павла, но это не кровный родственник, полагаю, отчим. Боюсь, нескольких секунд мало. Понимаешь, он, как мне показалось, с удовольствием выбросил пасынка из головы, когда тот исчез из его жизни, и думает о чем угодно, но только не о нем.
-Что будем делать?
-Надо ждать утра, тогда, быть может, удастся поговорить с другим человеком, который был в квартире. Не стоит поднимать переполох, лучше подождем.
Княжна и магистр расположились во дворе, на жесткой скамье. Как ни манил к себе небольшой участок газона под деревьями, при ближайшем рассмотрении он оказался засыпанным окурками, битым стеклом, грязными пакетами и собачьими кучками. Мелания, передернувшись от отвращения, забралась на тонкие жерди, поджав под себя ноги, и прикорнула, положив голову на колени старого мага.
Город был погружен в ночь, но темнота в этом мире отступала перед потребностью людей видеть. Природа здесь вообще не выдерживала схватки с повседневными желаниями, ненасытными рутинными требованиями, которых становилось все больше и больше.
Мелании такой жизненный подход был бесконечно чужд, но она не могла не признать, что в этом есть что-то… внушающее почтение, что-то свое, отличное от других миров. Она долго пыталась сформулировать тот общий принцип построения жизни, что неизменно должен приводить к таким резким, острым различиям, а потом ее осенило. «Наш мир принадлежит Личности, - думала она. – Мы сильны поодиночке, своими физическими, умственными, магическими способностями. Мы создаем государства, города, мы живем обществом, но при всем при том у каждого – свой кусочек мира, хозяин которого только он. Воины, крестьяне, ремесленники, маги, знать – сосуществуют рядом, ибо не могут обходиться друг без друга, но каждый берет от жизни лишь то, что надо лично ему, не смея переступить границы жизненного пространства соседа. Мы тяжело сходимся, но если сошлись – не расстаемся и не впускаем в свою компанию других. Мы не стремимся к переменам, противимся им, и неохотно принимаем лишь в том случае, если не видим иного выхода. Этот же мир – Общность. Как бы ни противостояли друг другу обитатели этого мира, они все равно неосознанно, привычно делят его на две части: человечество и все остальное, что по праву принадлежит человечеству и может быть использовано любым способом на его благо. При этом каждый индивид теряется на фоне общества, и, разумеется, ему невольно навязываются взгляды, идеалы, даже потребности, принятые большинством. Личность отодвигается на задний план, втискивается в множество рамок, ограничений, условностей. Ты не можешь шагнуть за пределы общности, но… свое место внутри нее ты можешь выбирать беспрепятственно».
Оценив различия между двумя вещами, или двумя мыслями, или двумя мирами, невольно задаешься вопросом: что лучше? И Мелания не могла ответить на этот вопрос.
Окружавшие тесный пыльный дворик высокие дома светились квадратами окон. Это были странные, безликие дома. В Червонгороде, пройдя по улице, всегда можно было безошибочно определить: вот дом торговца, вот – гончара, а этот – рыбака. Здесь же люди одного достатка жили одинаково, за каждым ярко-желтым квадратиком скрывались одинаково тесные и…уютные комнаты. Там горел свет, там было тепло. На плите в любую минуту может закипеть чайник, из крана при легком движении руки польется вода, холодная или горячая. Развеять скуку, удовлетворить любознательность можно включив телевизор, развернув газету или раскрыв книгу, которые здесь так доступны. И человек в своей комнатке спокоен и защищен, его жизнь размеренна, постоянна. Если же ты не желаешь спокойствия – вперед! Борись с природой, с такими же, как ты, людьми. Твой тесный и уютный уголок всегда будет ждать тебя.
Где больше свободы, где больше возможностей для счастья? Да разве можно определить? Огромные миры так похожи на самих людей: каждый решает для себя, каждый выбирает свою дорогу…
Княжна пыталась сравнивать и размышлять дальше, она чувствовала, что не постигла и миллионной доли желаемого, что ее выводы – не только не окончательны, но даже не первоначальны. Однако она понимала, что на это ей не хватит и целой жизни…
Не стоит и упоминать, что проведенная подобным образом бессонная ночь не добавила магистру Аверьяну ни спокойствия, ни терпения. Утром чуть свет, Мелания встрепенулась:
-Кто-то вышел из квартиры, кажется, тот, кто нам нужен!
Вскочив со скамьи, легкая и быстрая, словно в самом деле умудрилась выспаться, она помчалась к подъезду Но сначала навстречу вывалился грузный мужик с сигаретой в зубах, и выдохнул прямо в лицо княжне вонючую табачно-перегарную струю. Мелания закашлялась, схватившись за горло.
-Здравствуй, красавица, - загнусавил мужик, растянув рот в улыбке, и двинулся прямо к отшатнувшейся княжне.
Уж этого-то магистр стерпеть не мог. Раньше, чем он успел подумать, его кулак так стремительно врезался в скулу ничего не подозревающего пьяницы, что того подбросило в воздух, а потом смачно шмякнуло о мусорный бак. На щеке погрузившегося в беспамятство мужика остался четкий, со всеми подробностями, след перстня-печатки с гербом Ордена. Еще прежде, чем тело пострадавшего человека опустилось на землю, пожилой маг пожалел о содеянном, но было поздно.
В этот момент из подъезда показалась невысокая полноватая женщина лет сорока пяти – пятидесяти. Заметив драку, она шарахнулась в сторону и скорее побежала, чем пошла, прочь, в арку. Отдышавшись, Мелания помчалась за ней:
-Подождите, пожалуйста, - она догнала женщину уже на улице. – Извините, мне нужно у вас кое-что спросить.
Женщина оглянулась – и отпрыгнула с поразительной для ее лет резвостью молодой антилопы.
-Нету у меня денег! – выкрикнула она, прибавляя шаг. – И гадать мне не надо!
От изумления Мелания даже остановилась, а потом хлопнула себя по лбу: ничего удивительного, что смуглую, черноволосую княжну, одетую в длинную черную юбку, легко принять за цыганку, одну из тех, что пристают к прохожим на улицах, чаще всего к молоденьким наивным девушкам или простодушным матронам. А минуту назад Мелания еще и оказалась участницей драки… Хуже не придумаешь.
Делать нечего, княжна вновь бросилась за матерью Павла, однако, к ее изумлению, через несколько шагов та, перехватив поудобнее сумку, с рысцы перешла на самый настоящий бег – только пятки засверкали. И пока Мелания недоумевала, женщина ловко вскочила в переполненный троллейбус, который с не меньшей ловкостью захлопнул двери прямо перед носом княжны, и тяжело тронулся с остановки.
Такое фатальное невезение кого угодно способно выбить из колеи, даже саму невозмутимость в лице Владиславны. Неужели же неизвестно сколько ждать до вечера, пока женщина вернется? Нет, время слишком дорого.
Наверное, Мелания совершенно растерялась, потому что, забыв об осторожности, подхватила юбки и припустила следом, машинально помогая себе заклинанием, а иначе догнать быстро удаляющуюся металлическую громадину не представлялось возможным.
***
Осторожно выглядывая из-под широких раскидистых лапок молодой елки, Ромич дождался, пока суматошно кружившая вокруг его нового знакомого воронья стая, обильно орошавшая траву продуктами своей жизнедеятельности, уберется прочь. Он рискнул выбраться лишь тогда, когда хрипло каркающие бомбардировщики были отпущены повелителем, почему-то совсем не загаженным во время общения, на все четыре стороны.
-Неужели тебе и впрямь что-то удалось узнать? – Рома, конечно, давно убедился в нешуточном могуществе Неодима, но единственным заметным итогом таинственных птичьих манипуляций ему представлялась здорово удобренная вороньим пометом лесная полянка.
-Ты сомневаешься? – Неодим пытался сказать это грозно и спесиво, но получилось весело и доверительно.
Колдун был крайне горд своей предусмотрительностью и ловкостью, позволившей в новом, прямо скажем, необычном мире сразу взяться за дело почти без потери времени и с явно намечающимся успехом. Он уже знал, где, когда и кем был совершен грубый двойной переход между мирами. Грубый потому, что его последствия прямо лезли в глаза: их даже и не пытались скрыть. Впрочем, это не удивительно: в этом мире нет ни одного человека, способного что бы то ни было скрыть, да, говоря откровенно, и обнаружить несокрытое тоже. Поэтому следы и первого путешествия княжны между мирами, и обратного перехода вместе с аборигеном «погасшего» мира, и поспешной переброски аборигена домой вместе со Средоточием несколько месяцев спустя, легко читались в Эфире.
Однако Неодим не мог не признать, что и его собственное путешествие меду мирами в этот раз было лишено всяческого изящества, и могло быть замечено кем угодно не поленившимся пошарить в Эфире. Ну да, подумал он, это у князей в распоряжении целый Орден опытных, тщательно обученных магов, десятилетиями оттачивавших мастерство, и из этого Ордена они могут высосать достаточное количество энергии для проведения колдовства по всем правилам, а у него… пара сотен нерадивых учеников с зачатками магических способностей и несколько десятков низших магов. Да каких там магов! В Ордене им никогда в жизни не присвоили бы такого звания за с трудом освоенные азы профессиональной практической магии на грани дилетантства. Неодим не собирался основывать академию волшебства и серьезно заниматься обучением подданных, у него были совершенно иные жизненные планы, и самовольно розданными званиями он всего лишь поощрял тех, кто следовал за ним дольше всего. Поэтому обладая столь скудными возможностями, злющему от усталости Прохору и раздраженному Неодиму пришлось взламывать границы миров, едва ли не проковыривая рваные дыры в их ткани. Ничего невероятного в том, что замаскировать неопрятную прорубь не удалось, и о присутствии колдуна в этом мире знают все, кого это хоть сколько-нибудь интересует. Жаль, конечно, но что поделать. Неодим опасался, разумеется, не местных самоучек, даже если таковые здесь имеются, а неведомого существа из родного мира, позволившего ему обнаружить Средоточие. Именно поэтому так важна быстрота действий, позволяющая надеяться, что оно не успеет ничего предпринять.
В голове Неодима уже отпечатался образ искомой личности, образ смутный и расплывчатый, пропущенный через примитивный вороний мозг, но дающий основания для надежды. Итак, есть исходная точка, есть действующее лицо. Осталось что? Зафиксировать портрет сознания конкретного человека, а дальше – дело техники; Эфир сам выдаст путь движения хранителя Средоточия яснее, чем если бы его следы были нарисованы на земле несмываемой краской. А для того, чтобы скопировать портрет, необходимо встретиться хотя бы с одним человеком, лично знакомым с хранителем. И Неодим уже догадывался, где можно отыскать такого.
Продвижение от точки открытия врат до дома, где жил Павел, у Неодима с Ромичем заняло куда больше времени, чем у Мелании с магистром Аверьяном. Не раз колдун, ориентируясь на слишком упрощенный образ, терял неясный, слишком давний след и, рассыпая проклятья, вынужден был применять заклятия поиска, начинать сначала, или даже снова прибегать к помощи птиц, на этот раз оказавшихся под рукой голубей и воробьев, единственным преимуществом которых было проживание на данной территории.
Люди недоуменно косились на престранного молодого человека, размахивающего руками и что-то шипящего себе под нос прямо посреди людной улицы. Рома в таких случаях делал вид, что его это не касается, что он просто так, случайно проходит мимо, однако порой и ему приходилось принимать активное участие. В частности, уволакивая сердитого Неодима почти из-под колес машин, когда тому вздумалось сплести вспомогательное заклинание на перекрестке, пока для пешеходов горел зеленый свет. Иноземный колдун же не испытывал никакой благодарности к спасителю, яростно протестуя против подлого коварства со стороны внезапно ринувшихся на него чудовищ, когда на светофоре загорелся красный.
Затем Рома улаживал громкий скандал в метро, когда колдун не пожелал подождать, пока Рома купит жетоны, и, разумеется, застрял в пропускном автомате, злобно клацнувшем барьерами как раз тогда, когда бедняга ничего не подозревая проходил мимо. Кипя и булькая от негодования на весь этот мир, который как сторожевой пес так и ожидает, когда человек ослабит внимание, чтобы тяпнуть, Неодим даже не успевал удивляться или пугаться. Он все больше выходил из себя, раздражаясь, что ему не дают работать и чинят препятствия буквально на каждом шагу.
Далее на выходе из метро Неодим узрел точно такие же мерзкие автоматы и остановился как вкопанный, вследствие чего, разумеется, тут же возник затор из возбужденных, усталых, опаздывающих, озлобленных, нетерпеливых людей, без всякого почтения толкающих и ругающих незадачливого и ничегошеньки не понимающего колдуна. Пропихивая упирающегося Неодима сквозь ожесточенно бранящиеся толпы к выходу, Рома думал о том, что за последний год ему не приходилось так напряженно и в таком темпе трудиться, сколько за этот день. А уж за пять суток он с лихвой отработает все свои десять фунтов золота, если все-таки изберет эту форму оплаты.
В искомом дворе у нужного подъезда возбужденно галдели мужики, выкрикивая угрозы и оскорбления по адресу некоего неизвестного, ни с того, ни с сего напавшего на одного из них.
-И ведь будь это какой-нибудь сопливый щенок, - держась за щеку, возмущенно гудел, вероятно, пострадавший. – А то дед, лет, наверное, шестьдесят! Да вырядился! Весь в черном, какие-то заклепки, патлы дыбом… А еще музыкант. Тьфу! И девка с ним такая же странная. Ясно, из этих, как их… Сектанты! Во, смотри!
Ни Рома, ни колдун не обратили бы внимания на диалоги, ведущиеся, наверное, хоть раз в день в каждом дворе, с незначительными вариациями. Но, машинально скользнув взглядом по выставленной на всеобщее обозрение травме, Неодим остолбенел: на скуле избитого мужика красовался иссиня-багровый оттиск в виде точного герба Ордена магов.
-Кто это сделал? – ошеломленно выдохнул он.
Мужик, обрадованный еще одному благодарному слушателю, принялся в подробностях живописать происшествие, пересказанное им уже, вероятно, не менее дюжины раз.
-Вот так раз, - усмехнулся Неодим, поднимаясь по лестнице. – Магистр Аверьян собственной персоной! Насколько я помню, личный перстень-печатка имеется только у князя и у главы Ордена, но князь Всеслав вряд ли изволит почтить сей неблагородный мир своим высочайшим присутствием. Какой глупый прокол! Так тщательно замести следы проникновения, что я не заметил ни единого намека, и оставить такие четкие указания на свое присутствие. А девушка… Неужели сама княжна Мелания?
Синие глаза Неодима внезапно приобрели невероятную, темную глубину, словно два бездонных провала, ведущих в ад, а губы сложились в жесткую полуулыбку, исказившую его черты так, что Рома немного испугался. Только теперь он осознал, что рядом с ним – не обыкновенный симпатичный тридцатилетний молодой человек со странными привычками, несколько растерянный, незнакомый с современным образом жизни, над которым Рома иногда даже ощущал свое превосходство, объясняя простейшие вещи и спасая из дурацких ситуаций. Это – чужой человек из далекого мира, могущественный колдун, возможно, дикий, необузданный и жестокий, который не задумываясь переступит через мертвое тело того, кто встанет на пути. А ведь до сих пор Неодим не очень походил на злодея, даже тогда, когда на естественный вопрос Ромы с сардонической ухмылкой ответил:
-Нет, вещь, которую я хочу добыть, не принадлежит мне. Но ведь это не причина не пытаться ею завладеть, коли мне так хочется. Даже если кому-то это придется не по нраву, не правда ли?
А вот теперь, заметив неприкрытую ярость, горевшую в пронзительных глазах, Рома в полной мере осознал, что ввязался не просто в увлекательное приключение, а в опасное противоборство, войну обитателей другого мира, хлынувшую на нашу немагическую, беззащитную Землю.
-Кто эти люди? – отважился робко спросить Рома, когда колдун вдруг остановился на площадке, что-то напряженно обдумывая.
Неодим выразительно посмотрел на Рому:
-Те, кто будет всеми силами мешать мне завладеть тем, что я ищу. И те, кто уже давно знают о моем проникновении в ваш мир. Проклятье! – он отчетливо скрипнул зубами. – Они опережают меня на шаг, на целый шаг! Это слишком много. К тому же сомневаюсь, что Всеслав отпустил сестрицу с одним только стариком Аверьяном, а значит, цвет Ордена где-то рядом. Разве только княжна снова забыла спросить его согласия…
Колдун глумливо фыркнул и повернулся к двери в нужную квартиру, а Рома понял, что рискует оказаться в заварушке куда раньше, чем думал. Ведь если двое перечисленных соперников – тоже колдуны, то одним небесам ведомо, что они могут устроить при встрече. Столкновение двух противоположных сил даст такой разряд… Где-то в животе напряженно сжалось, сердце заколотилось как сумасшедшее. Бежать Рома не помышлял, но мысли о том, как бы не оказаться в эпицентре, настойчиво действовали на нервы. Однако… к его изумлению, хлынувший в кровь адреналин наполнил его не страхом, а приятно возбуждающим, пьянящим нетерпением. «Вот, чего мне не хватало в жизни! – с восторгом догадался Рома. – Опасность, круговерть событий, стремительные действия, упорное продвижение к цели… не важно, к какой! Та, что выпала сегодня на Колесе Фортуны – ничем не хуже других. Почему бы и нет?»
На звонок из-за двери привычно отозвались:
-Кто там?
-Откройте, - резко сказал раздосадованный колдун, но хозяин квартиры не поддался на безапелляционный тон.
-Кто? – недовольно повысили голос за дверью.
-Я не желаю терять тут время на пустую болтовню! - вконец взъярился Неодим. Рома едва успел отскочить, когда  кулак колдуна грохнул о несчастную дверь так, что ту сорвало с петель, только щепки полетели.
А колдун с хрустом прошел по обломкам в глубину квартиры и выудил из-под расколовшейся в длину двери обомлевшего полуодетого мужика, с намыленными для бритья щеками.
-Это он? – спросил Рома, пробираясь по крошеву штукатурки, разбросанной обуви, развороченной мебели. Ясно, не обошлось без магии, подумал он, одним кулаком такой разгром не учинишь.
Неодим немного потряс мужика за шиворот, отчего у того выпучились глаза.
-Нет, не он. Кто еще здесь живет? – зарычал он в перемазанное пеной лицо.
Мужик что-то булькнул, а когда колдун немного ослабил хватку, завизжал:
-Кто вы такие? Что вы себе позволяете? Эй, кто-нибудь, вызывайте милицию!
Рома нервно выглянул в подъезд и в смятении убедился, что привлеченные шумом соседи уже оценили обстановку и наверняка набирают «ноль-два».
-Слышь, давай быстрей. А то как бы в самом деле милиция не нагрянула. Я хочу сказать, остановить она тебя не остановит, но времени уйдет…
Неодим чуть прикрыл глаза.
-Не хочешь говорить? Ладно, - тихо сказал он, но от этого голоса даже у Ромы по спине поползли мурашки.
Он выпустил мужика, так что тот плюхнулся прямо на многострадальную дверь, затравленно глядя на Неодима. Внезапно из шкафа рядом с хозяином раздалось едва слышное царапанье, и вслед за тем из полуотворенной дверцы выбрался толстый мохнатый паук размером чуть ли не с собаку. Приподняв одну лапу, паук методично ощупал пол перед собой, а потом быстро-быстро кинулся к сидевшему на полу мужику.
Такого вопля Рома не слышал никогда в жизни, куда там всем этим ужастикам, которые он пересмотрел в свое время! Ему показалось, что мужик сейчас ускачет задом наперед, опираясь на руки и ноги – еще бы, ростом паучище доставал ему до груди. Но когда до жертвы пауку оставался буквально сантиметр, колдун легко подхватил его двумя пальцами одной руки, а другой ткнул хозяину в лоб. Тот рухнул на пол, трепыхаясь, как выброшенная на берег рыба, но не в силах совершить хоть одно осмысленное движение, словно вдруг разучился контролировать свое тело. Вероятно, колдун в самом деле нарушил работу каких-то нервных окончаний, подумал Рома, с отвращением наблюдая за шевелящимися прямо над лицом поверженного хозяина квартиры лапами паука.
Мужик орал и хрипел, пока Неодим не приказал ему заткнуться – разумеется, магически, ибо слова не действовали. Присев перед ним, захлебнувшимся криком, и глядя в вылезающие из орбит глаза, колдун хладнокровно произнес:
-Если ты ответишь на мои вопросы, я тебя отпущу. Если нет, отпущу паука. Выбирай.
Для выбора мужику не понадобилось и двух секунд. Он затряс головой, и Неодим вернул ему голос.
-Кто еще здесь живет?
-Жена…
Колдун нахмурился. Женщина? Нет, образ личности больше похож на мужской.
-Кто еще?
-Никого…
Паук опустился так низко, что почти дотянулся мохнатой лапой до дрожащего красного носа.
-Жил еще пасынок, но давно уехал, в деревню, уже с полгода назад. Больше никого, Богом клянусь!
Паук испарился мгновенно и без следа.
-Вот здесь поподробнее.
***
Хорошо, что троллейбус притормозил у перекрестка, когда зажегся красный свет. Девушка, бегущая по проезжей части со скоростью пятьдесят километров в час не могла бы не привлечь всеобщего внимания. Зато остановившись, Мелания удосужилась глянуть сквозь заднее стекло троллейбуса внутрь, выбирая относительно свободное место и начиная разворачивать заклинание короткого перемещения, и только тогда обнаружила среди угрюмых пассажиров магистра Аверьяна, грозящего ей кулаком.
Княжна остановилась так резко, что чуть было не вспахала носом асфальт: только теперь она сообразила, как глупо себя повела, забыв о маскировочных заклятиях. Пока она мчалась как оглашенная, магистр преспокойно провел телепортацию по всем правилам, как в учебнике, не упустив ни единой мелочи. Все-таки опыт – великая сила, подумала со вздохом Мелания и скрылась с улицы, подальше от любопытных взглядов, в какой-то заросший кустами двор. Присела на скамейку под раскидистой ивой, чтобы отдышаться и подумать.
Итак, за добычу нужной информации у матери Павла можно не волноваться, – если уж за дело взялся магистр, вопрос можно считать решенным. После этого единственное, что потребуется – время. В целом, сложностей не предвидится, княжна легко и быстро вернет брату Средоточие, без жестоких битв, без торжественных парадов Ордена и без фанфар. Кстати, о времени – сколько его еще у нее в запасе, прежде чем княжеская дружина бросится штурмовать «погасший» мир? Прикинув разницу временного вектора, Мелания пришла к не очень утешительному выводу: не более полусуток. А что, если до Средоточия придется добираться больше? Телепортация удобна только в случае небольших расстояний, к тому же необходимо точно представлять себе место, в котором желаешь оказаться. Следовательно, двигаться придется с использованием местных средств передвижений, а это значит… Наверное, не следовало ждать утра, надо было сразу врываться в квартиру, как это ни претит…
Значит, через пару часов придется магистру отправляться к Всеславу и объяснять суть проблемы на месте, решила Мелания. Тот, кто не слушал истерических возгласов юной княжны, не сможет не прислушаться к мудрым и весомым суждениям главы магического Ордена. Лишь бы Аверьян не заупрямился и не заставил ее вернуться вместе с ним. Ведь время дорого не только из-за рыцарей-магов. Основная причина, которая пока еще почему-то себя не проявила – та самая. Некто из родного Средоточию мира. Неужели он еще не протянул свои руки к Центру магии, который способен сделать его почти богом?
Конечно, сейчас вряд ли удастся установить местонахождение этого существа, но… Почему бы не попытаться? Эфир многое может поведать тому, кто умело и терпеливо спрашивает. Что-то она наверняка узнает – ну хотя бы, изменилось ли его магическое давление на энергетические потоки и связки реальности мира, то есть измеряемая сила существа за прошедшие два дня. Если Средоточие уже в его руках, то такое давление должно резко возрасти.
Мелания осторожно поднялась со скамьи и нырнула в заросли жасмина, сирени и шиповника. Притаившись за дрожащей зеленой стеной, она могла считать себя почти в безопасности от посторонних взглядов. Княжна опустилась на колени на крошечном пятачке влажной черной земли между колючих стволов и сложила ладони лодочкой перед грудью. Ее тихий, но настойчивый мысленный голос понесся ввысь, пронзая плотные слои Эфира, но не разрывая тонкую, хрупкую ткань, а мягко раздвигая ее складки, которые вновь обволакивали пространство, стоило бесплотному зову Мелании проскользнуть дальше. Зеленые листья трепетали вокруг стройной коленопреклоненной фигурки девушки, словно на бешеном ветру, хотя в глухом дворе стояла сонная полуденная тишь.
Эфир чужого мира отзывался лениво и неохотно, но он, привыкший к грубым, насильственным приказаниям обитателей своего собственного, не мог не оценить деликатность магической просьбы-мольбы. Эфир не мог ответить на все вопросы княжны, но она и не ждала этого. Ее интересовала не сложная абсолютная величина воздействующих сил, а вполне определяемое «дельта» – разница между результатами измерений магистра Аверьяна двухдневной давности и сегодняшними. И вот начали поступать ответы. Да, баланс сил на планете изменился. Да, в сторону увеличения. Нет, усиление не сконцентрировано в одном месте, просто появился новый фактор, и появился весьма бесцеремонно, - возмущенный, словно человек, Эфир даже отступил от своей привычной лаконичности, что должно свидетельствовать о крайней жестокости вторжения. «Дельта» появилась перед глазами Мелании с такой четкостью, будто мелом на школьной доске была написана цифра. И кому принадлежит эта «дельта», она не размышляла и доли секунды. Точное значение уже много лет было отпечатано у нее в мозгу, с тех самых пор, как после объяснений магистра Аверьяна Неодим упорно корпел над расчетами, а потом небрежно предъявил учителю выведенные показатели – свой и Мелании, заставив щеголяющую способностями Владиславну позеленеть от зависти.
-Неодим! – вырвался из груди хриплый, полный ярости крик.
Мелания вскочила, ухватившись за стебель шиповника, и даже не заметила, что острые, загнутые как когти шипы раскроили ладонь, и хлынула кровь. В черных как ночь глазах плескалась одна лишь ненависть.

Глава X
Встреча

Это утро было особенным. Ничего необычного на первый взгляд: слабый запах полевых цветов, шелест листьев леса сразу за забором хутора, осторожно пригревающее солнце. Но Наташа была уверена: сегодняшний день – не такой, как все предыдущие. Если чему-то суждено случиться, то это произойдет сегодня.
-Слушай, а что, если мы просто отдадим Средоточие этому самому Неодиму, или как его там? В конце концов, какая нам-то разница, кто будет им владеть в ином мире? А если мы начнем сопротивляться, то сражение будет происходить в нашем, незащищенном от колдовства и неповинном в раздоре чужих волшебников. Может быть, для тебя и важна верность слову прекрасной княжне, но мне дороже спокойствие и благополучие моего мира, ничем не заслужившего невольного участия в магическом поединке, в который его хотят втянуть.
Наташа сердито вертела в руках Средоточие, перебрасывая его с ладони на ладонь, словно невзрачный голыш, подобранный в огороде. Павел улыбнулся, следя за небрежным полетом самого могущественного амулета, когда-либо занимавшего пространство двух миров. Ибо останься он здесь, на Земле, Центр магии чужого мира постепенно сроднился бы с ней, в корне меняя ее, но меняясь и сам.
Павел провел несколько месяцев наедине со Средоточием и внимая голосу Земли, ощутившей присутствие могущественного артефакта. И он подозревал, что наш привыкший обходиться без магии мир неспроста выжил среди магических миров, населяющих Вселенную. Он обрел гибкость, недоступную мирам, где магия упрощает жизнь не только разумных существ, но и самого мира.
Он смотрел на Наташу, которая сердито играла с непонятным амулетом, и невольно видел в ней воплощение Земли, которая не знает, что делать с необычной вещью.
-Ты обиделась на Средоточие за то, что оно отказалось тебе подчиняться. Но в этом нет ничего необычного, даже в мире колдунов б;льшая часть людей не обладает способностями к магии.
Наташа дернула плечом.
-Не отмахивайся от меня. Ты, конечно, считаешь себя уже опытным колдуном: Великое Предназначение, Могущественные Силы, Честь Крови и так далее и тому подобное, о чем можно с удовольствием читать в романах, но не кажется ли тебе, что пора вернуться к реальности? – зло проговорила она. – Ты никогда не задумывался над возможностью просто устраниться от выяснения отношений между какими-то злыми колдунами и прекрасными принцессами? Кто они нам такие, и почему мы им что-то должны? Потому, что княжна слишком красива? А я вот считаю, что она воспользовалась тобой, чтобы скинуть эту заботу со своих плеч на твои!
Выговорив последние фразы из которых так и сочилась ревность, Наташа прикусила язык, да поздно. Но Павел не стал над ней смеяться.
-Ты боишься, не так ли?
-Боюсь, - согласилась девушка. – Черт возьми, если все это правда, а иначе я просто свихнулась, так вот это значит, что мы с тобой очень сильно пожалеем, когда сделаем попытку сопротивляться. Кто мы такие, кто ты такой? Маг? – ее голос надломленно зазвенел. – Если ты с помощью амулета научился ловить ворон голыми руками и создавать иллюзии для ничего не подозревающих смертных, то что ты можешь противопоставить настоящему колдуну?
Павел осторожно взял Средоточие из пальцев Наташи и серьезно посмотрел на нее.
-Думаю, немало. Не могу сказать, откуда у меня эта уверенность. Только я знаю, что Средоточие не должно оказаться в чужих руках. То есть… Я, конечно, тоже не могу претендовать на право обладать камнем, но мне законные владельцы отдали его добровольно, понимаешь? Отнято же оно не должно быть. Не потому, что это красивые слова или, того пуще, бессмысленные подвиги. Но княжна Мелания говорила мне, и я сам в последнее время убедился, что Средоточие – не просто опасная, могущественная вещь. Это не то, скажем, что пистолет – оно не будет в равной мере служить и правому и виноватому. Оно – наделенное специфическим сознанием, может быть, даже душой, существо. Я не могу объяснить всего, не спрашивай. Знаю только, что оно не желает подчиняться Неодиму или тому, кто стоит за его спиной, и будет недовольно. А недовольство такого создания – беда для мира, и только во вторую очередь его родного. Сначала – нашего, приютившего его.
Наташа бессильно уронила руки.
-Я представляю, как выгляжу со стороны, - продолжал Павел, - зарвавшимся глупцом, которому на голову свалилась Власть, и который теперь не может от нее оторваться, готовый идти на любой риск, лишь бы не выпустить из рук источник могущества. А я не могу доказать, что это не так… может быть потому, что некая доля правды в этом и есть – видишь, я стараюсь быть объективным. И тем не менее попытайся поверить: я действую не только из собственного болезненного тщеславия. Во всем этом есть куда более глубокий смысл, чем кажется на первый взгляд, чем даже доступно нашему сегодняшнему пониманию.

Стук колес вливался в песню, как барабанный ритм в музыку оркестра. На жестком сиденье в электричке, напротив Мелании и магистра Аверьяна сидел молодой светловолосый парень с гитарой и увлеченно перебирал струны. Вряд ли он был профессиональным музыкантом, но окружавшие его друзья с удовольствием внимали песне, очевидно, собственного сочинения певца.

Нам всем отмерен Богом срок.
Ты средь толпы, но одинок,
Твоя судьба – вкусить Добра,
Иль выпить чашу Зла до дна…

И будет ночь владеть тобой,
И день осветит твой покой,
Одну ты гору покоришь,
С другой, сорвавшись, вниз слетишь.

Бежит дорога среди скал;
Ты полон сил или устал
Идешь по ней за годом год,
За поворотом поворот.

Туманом скрыт конец пути,
Не знаешь ты, что впереди.
Тернист твой путь в борьбе за свет,
За воздух и за вечность лет.

Преодолеешь все шутя,
Надежда если ждет тебя.
Не бойся и смелей иди,
Пока горит огонь в груди.

Но если выжжена душа
Ии привкус пепла на губах –
Тяжел безмерно долгий путь.
Идешь – назад не повернуть…

Идешь вперед, закрыв глаза.
Смотреть? Зачем… И лишь слеза
Оставит свой неверный след –
Ты ждешь от жизни только бед.

Нет смысла жить, нет сил дышать,
Нет счастья знать, нет права ждать,
И шаг за шагом в никуда…
Все поглощает пустота.

Не позволяй огонь гасить,
Не дай мечту в себе убить,
Не доверяй души своей
Тому, кто лишь играет с ней…

Песня вне всякого сомнения нуждалась в доработке, если вообще была способна проникнуть на здешнюю придирчивую эстраду. Но не вызывало сомнений, что автор искренне пытался вложить в нее весь свой небольшой талант и всю неподдельность своих юных чувств.
Магистр Аверьян слушал пение отрешенно и умиротворенно, прикрыв веками усталые глаза.
А вот княжна Мелания отвернулась от своего спутника и не отрываясь смотрела в окно на мелькающий пейзаж, словно там происходило нечто чрезвычайно важное. Ее прекрасное лицо было спокойно, но нижняя губа прикушена до крови. Что ей представлялось в эти растянутые, словно существующие вне времени часы путешествия, какой отклик вызвала наивная, но прямодушная песня? Возможно, пожилой спутник княжны догадывался об этом даже больше, чем сама молодая Владиславна.

Заинтригованная кассирша маленькой, заброшенной станции «Гаврилово» проводила глазами черноволосую девушку и высокого старика, свернувших за платформу. В крошечной деревеньке так редко появляются новые лица, что все местные успели опротиветь, так редко происходят события, что каждое уже обсудили и пересудили много раз. И вот, солидная удача: приезд еще одной красотки к новому хозяину хутора. Теперь еще несколько дней скучающим старухам можно с удовольствием шушукаться о распущенности нравов современной молодежи…

Когда на ведущей к дому тропке наметилось оживление, Наташа крепила проволоку на дощатый забор хутора. По верхнему краю уже тянулась тонкая, малозаметная металлическая нить. Она не вызовет подозрений у человека, для которого цифра «двести двадцать» ничего особо опасного не значит. Второй контур Наташа планировала пустить по центру забора, создав некий заградительный периметр.
Конечно, стандартное напряжение не является боевым, оно способно лишь напугать и рассердить незваного гостя, но Павел с новоприобретенными знаниями уже поковырялся в сети, подключив конденсаторы, аккумуляторы, или как они там называются. И сейчас Наташа держала в руках невзрачную коробочку – реле. В нужный момент сила тока кратковременно возрастет до двух с половиной ампер: тот, кто хоть немного смыслит в электричестве, догадается, чем это грозит. Система была уже опробована – непреднамеренно – на курице, совершенно некстати вспорхнувшей на забор. Курица доваривалась в супе, а создатели доморощенного заграждения могли собой гордиться.
Заметив движение краем глаза, Наташа с досадой прищурилась, прикрывшись ладонью от слепящих солнечных лучей. Кто-то тащится, и, разумеется, не вовремя. Словоохотливые и любопытные деревенские жители уже успели стать проблемой; в безлюдных окрестностях хутора почему-то ежедневно хоть кто-нибудь да появлялся, и с захватывающим, до невозможности въедливым интересом вмешивался в любое дело.
Крутившийся рядом Пантелеймон глухо зарычал. От пришельцев пахло крайне странно.
Однако на сей раз гости явились не из Гаврилово – это Наташа поняла с первого взгляда. Худощавый, жилистого телосложения, чрезвычайно стройный мужчина лет шестидесяти привлекал внимание хмурым, сосредоточенным выражением на изборожденном морщинами и шрамами, исполненном достоинства лице. Он казался не менее неуместным в грязном захолустье, посреди раскисших колхозных полей, чем Павел. Эта мысль заставила Наташу вздрогнуть, но зародившееся, еще не осознанное подозрение уже крепло в ней.
Но стоило ей перевести взгляд на спутницу старика – и последние сомнения в правильности догадки разлетелись как дым. Наташа не думала, откуда ей известно, что перед ней – княжна Мелания. Высокая, тонкая, невероятно красивая девушка, с неосознанной, или, вернее, слишком привычной величавой грацией ступающая по траве, могла оказаться кем угодно. Например, фотомоделью или актрисой, у которой сломалась машина, и теперь она вместе с шофером ищет помощи в близлежащем поселке. Но Наташа не имела права оставаться в приятном заблуждении. Глубокие темные глаза, словно светящиеся изнутри манящим, чистым колдовским пламенем, не могли видеть грязи закулисных интриг. Мягкие, прихотливо изогнутые губы никогда не улыбались по принуждению и не целовали ради выгоды. Изящная, гордо поднятая голова не склонялась под гнетом неудач, а тонкое смуглокожее лицо не искажалось злобой, отчаянием и завистью.
Быть может, верный ответ подсказан напряженными раздумьями долгими ночными часами без сна, быть может – страхом перед давно ожидаемой и неминуемой катастрофой, но вероятнее всего – прозорливой, наблюдательной, проницательной женской ревностью. Почему же иначе первой Наташиной мыслью оказалось не потрясение от близости развязки, а смятение и боль от осознания бесконечного превосходства соперницы над собой?
Княжна и ее спутник остановились всего в двух шагах от девушки, о чем-то заговорили – она едва услышала вежливый вопрос сквозь шум в ушах. Наташины глаза были устремлены на виток медного провода, хищно поблескивающий в лучах заходящего солнца, невзначай коснувшийся тонких хрупких пальцев, которые тут же машинально принялись теребить гладкую, теплую проволоку. А реле – невзрачное, глупое, смертоносное реле переключалось так легко. Слишком легко.
Она заметила, как напрягся старик, словно силясь понять, ухватить что-то неуловимое. Где тебе успеть, дядя, – будь ты трижды волшебник.
-Не трогай, - глухо сказала Наташа и швырнула коробочку реле в траву. – Пошли в дом.
Княжна Мелания отдернула руку, словно обожглась.

Магистр Аверьян полагал себя знатоком Теории Магической Силы, недурно разбирающимся в изменениях напряженности Эфира от метаморфоз энергетических потоков в мире. Он, конечно, не мог претендовать на высочайшую врожденную чувствительность Владиславичей к малейшим колебаниям небесных сфер, но на примитивном уровне мог считать себя превзошедшим их благодаря терпению и трудолюбию. Однако тут он вынужден был признать свой просчет.
В течение минувших дней он при любом обращении к магии видел неестественно замерший, притихший, словно воздух перед бурей, Эфир, но, в общем, не находил ничего странного. По своему опыту магистр ведал случаи подобной реакции этой всеобъемлющей и восприимчивой субстанции, случаи, предшествующие серьезным событиям, связанным с глубоким вмешательством людей в ее недра. Многие деревенские колдуны, наделенные способностью «беседовать с Эфиром» именно по изменению его структуры брались делать предсказания об исходе того или иного события, и ошибка такого прогноза могла быть связана только с тем, что малограмотный шарлатан мог неверно истолковать данные Эфиром намеки. Но даже и в случае неблагоприятных выводов всегда были возможности переменить мнение Эфира, изменив те несоответствия в окружающем мире, что он безошибочно ощущает внутри себя.
В данной ситуации таким несоответствием магистр Аверьян считал нахождение Средоточия в чужих руках, и оно должно было исчезнуть сразу же, как только княжна Мелания коснулась потеплевшего камня. Но когда Центр магии оказался в ладонях Владиславны, Эфир не шелохнулся. Не только не успокоился, но не переменился ни на йоту.
-Неужели еще не все? – шепнула Мелания. То, что мучительно обдумывал и вычислял глава Ордена, она поняла интуитивно.
-Мы немедленно возвращаемся, - резко ответил магистр Аверьян. – Быть может, Средоточию угрожает опасность до тех пор, пока оно в чужом мире.
Наташа пристально следила за камнем в руках княжны, камнем, бесцеремонно ворвавшимся в их жизнь, принесшим смертельную опасность, но… и связавшим их судьбы воедино. Средоточие было помехой, обузой, но и единственной нитью, протянувшейся между ней и Павлом. Отдать его вот так, просто за спасибо, пусть и законным хозяевам, оказалось неожиданно трудно.
-А как же Неодим? – она зло вскинула голову. И с удовлетворением заметила, как вздрогнула невозмутимая княжна.
-Кто?
-Наташа! – попытался было урезонить ее Павел, но она только отмахнулась.
-Колдун из вашего мира, - твердо пояснила она, глядя прямо в красивые черные глаза, в которых уже не было той раздражающей безмятежности. – Тот, кто тоже тянет лапы за этим сокровищем, и кто скоро появится здесь.
-Неодим не причинит вам зла, он не склонен к бессмысленной мести, - снисходительно ответил за княжну магистр Аверьян. – Он сразу поймет, что Средоточия больше нет в вашем мире, и отправится…
Магистр осекся. Княжна и Павел понимающе переглянулись.
-Никуда он не отправится, девушка права, - мрачно сказала Мелания. – В родном мире у него таки нашлось нужное количество магов, чтобы открыть проход и без Средоточия. Откуда он возьмет их здесь, когда Центр магии исчезнет?
-Ну так что ж, тем лучше! – секунду подумав, заявил Аверьян. – Мы избавимся от прохвоста, а в этом мире он никому не будет опасен, став чист от магии, словно новорожденный.
Но к своему удивлению, он не нашел поддержки ни в одном из собеседников.
-Не нужно нам ваших злых колдунов, - воскликнула Наташа, - у нас хватает злодеев!
-Где твое благородство, магистр? - грустно усмехнулась Мелания. – Оставлять грязные следы в чужих мирах не пристало ни Владиславичам, ни рыцарю Ордена.
-Ваша идея была бы идеальна, - заметил Павел, - если б Неодим был одинок в своем бунте. Сдается мне, как только Средоточие вернется домой, тут же найдется доброжелатель, который откроет врата для Неодима.
Магистр одарил каждую из девушек хмурым взглядом и с уважением посмотрел на Павла:
-Что тут сказать, ты прав, юноша, я ошибся. Вероятно, старею. Слишком часто в последнее время я стал ошибаться. Выходит, легких путей нет, избавиться от Неодима можно лишь одним способом: сразиться с ним.
-Надеюсь, вы не намерены сражаться на территории хутора? - ядовито спросила Наташа. – Эта разборка – ваше, и только ваше дело. Забирайте своего страшного Неодима туда, откуда он вылез. Наш несчастный мир ни в чем перед вами не провинился!
Павел собрался было снова осадить девушку, но Мелания его остановила:
-Не сердись, она говорит правду, как бы горько это не звучало. И все же, боюсь, выполнить твое вполне справедливое пожелание, Наташа, мы не в силах. Да, я, только я виновата в том, что навлекла на ваш мир и на вас беду, и клянусь, что всеми силами буду стараться искупить свою вину. Но что сделано, того не изменишь, не требуй от меня невозможного. Сражение с Неодимом и его подручными произойдет, а где и как – то ведомо лишь богам.
Обезоруженная покаянием княжны, Наташа растерянно кивнула. И случайно ли то, что не Павел, а она, обыкновенная, ничем не примечательная девушка стала представителем своего мира, к которому обращалась княжна.
Значительно позже она поняла, что ничто на свете не происходит случайно.
-Ну что ж, будь что будет, - вздохнула она.
Мелания протянула руку, и Наташа сжала ее, сначала нерешительно, потом твердо, уверенно. Все споры, претензии и обиды остались за спиной. Союз двух миров был заключен.
Именно так, рука об руку, две хрупкие девушки, на плечи которых волею судьбы легла слишком большая ответственность, шагнули за порог хижины, избранной кем-то свыше полем битвы могущественных сил.
И вдруг, оказавшись во дворе раньше других, обе вскрикнули, словно обыкновенные деревенские девчонки при виде мыши, но не от страха, а от неожиданности. Торжественность момента была нарушена.

Неодим с облегчением спустился с платформы на проселок. Каким бы сильным колдуном ты себя ни мнил, как бы основательно ни подготовился к посещению «погасшего» мира, его неестественность, несуразность, непонятность слишком сильно подавляют, смущают и утомляют. Одно утешение – удачный выбор спутника, который не ныл, не протестовал против необходимых действий, не ужасался заклятьям, не мешал и не лез с дурацкими советами. Такой союзник, думал Неодим, пусть и начисто лишенный магических способностей, крайне полезен уже хотя бы тем, что с ним отдыхаешь душой после всех этих удручающе тягостных выяснений отношений с собственными низшими магами и учениками. Не говоря уже о магистре Прохоре, который просто держит за горло своими личными целями и желаниями. Так что, оценивая объективно, спокойствия Неодиму не было ни в родном мире, ни в чужом. Он не искал в жизни покоя, но и не стремился быть ни детским воспитателем, ни ярмарочной куклой на веревочках, за которые дергают все, кому не лень.
Колдун спешил. Он хорошо, слишком хорошо понимал, чем грозит ему опоздание. Не так уж трудно предположить, что сделают княжна Мелания и магистр Аверьян, завладев Средоточием. Сам Неодим в этом случае не медля прошел бы врата, унося добычу с собой, почему же они должны поступить иначе? Бросить врага беспомощной игрушкой чужого мира ожидать, пока Прохор удосужится вызволить колдуна-неудачника из ловушки – можно ли ярче показать свое презрение и пренебрежение. При одной мысли о надменном лице Мелании, словно от назойливой мухи отмахнувшейся от него, магистра Неодима, его начинало трясти от бессильной, мутящей разум злобы.
Ромич поспешал за колдуном, не задавая вопросов, и с досадой замечая, как с каждой минутой приближения к цели, Неодим становится все более замкнутым и угрюмым. Как ни удивительно, казалось, близость к заветному сокровищу ничуть не радует его, но заговорить Рома не решался. Поглядывая искоса на колдуна, он все больше нервничал, убеждаясь, что добиться от него исполнения своего желания будет крайне трудно, если не вовсе невозможно. Ну как попросить у раздраженного таинственными неудачами человека взять ничего не смыслящего в магии мальчишку с собой, в свой мир?
Занятые каждый своими непростыми размышлениями, они едва не пропустили момент, когда окружающий мир начал неуловимо изменяться. Сначала это был лишь свет – свет полуденного солнца, проникающий сквозь полог листвы, стал ярче и почти ослепил, словно они выбрались на поверхность земли из темной пещеры. Несколькими секундами спустя изменился цвет зелени растений вдоль их пути: и запыленная трава, и чахлый придорожный кустарник, и широкие листья деревьев, потемневшие от недостаточности влаги, внезапно словно засияли изнутри, и каждый стебелек, каждый побег показался умытым утренней росой изумрудом. Еще пара шагов – и начали изменяться сами растения. Невзрачные, едва заметные, затоптанные цветы вдруг распустились огромными венчиками нежных лепестков, затмевающих красотой все земные цветы, сверкающими в ослепительной зелени, словно драгоценные камни в коронах лесных дриад. Древесные исполины склонили до земли свои пышные ветви, дав приют тончайшим лианам, бережно увившим их шершавые, теплые стволы, и свисающим с ветвей, словно праздничные гирлянды из цветов и листьев. В глубине густого, но светлого и прозрачного леса виднелись гигантские папоротники, трепещущие на легчайшем ветерке, словно изумрудные опахала, кустистые можжевельники, стройные, уходящие ввысь стволы эвкалиптов, и множество иных причудливых созданий природы, названий которым не могли подобрать ни Рома, ни Неодим. И все это великолепие было пронизано щебетом птичьих голосов, обладатели которых внезапно вспархивали из густой зелени, или прямо из-под ног, и взвивались к небу разноцветными молниями.
Неодим и Рома замерли на месте, оба слишком потрясенные, чтобы сделать хоть шаг.
-Что это? – Рома первым пришел в себя, уверенный, что происходящее чудо – следствие очередного непонятного заклинания его загадочного спутника.
-Тебе лучше знать, - сдавленно ответил Неодим. – Это твой мир.
Колдун и студент тревожно уставились друг на друга, а потом, словно обменявшись мыслями, резко встали спиной к спине, настороженно вглядываясь в заросли. В руке Неодима материализовался длинный серебристый меч, из-за пояса он выдернул кинжал, который протянул Роме. Но из чудесного леса никто не спешил нападать; все так же перекликались птицы, колыхались лианы, и шептал в вершинах деревьев ветерок. Вдруг из-под раскидистого куста на дорогу выскочил небольшой колючий еж, и напряженные нервы сдали: Неодим, а за ним и перепуганный Ромич отпрыгнули назад. Не обращая на суетящихся двуногих никакого внимания, ежик деловито перебежал через дорогу, и скрылся в противоположных кустах. Из двух глоток одновременно вырвался вздох.
-Эй, подожди-ка, - Неодим поднял голову. Потом сделал еще шаг назад, и еще. – Иди сюда!
Рома подбежал к нему:
-Что, черт возьми, происходит?
С каждым движением назад невероятный тропических лес пропадал, тускнел, заменяясь обыкновенной лесополосой, желтели листья, жухла трава, исчезали цветы, но стоило податься вперед – и чудеса набирали силу, перенося путников в иной мир.
-Вот именно, иной мир! – воскликнул Неодим, ударив кулаком по открытой ладони. – Это туннель!
-Что?
-Межпространственный туннель, - изумленно пояснил колдун. – Я никогда не сталкивался с ними, но слышал о них. Мы, перемещаясь между мирами, открываем маленькие, кратковременные врата – сколько нужно места и времени, чтобы пройти человеку или всаднику? – а потом сразу же их закрываем. Однако есть и другая возможность: затратив бездну времени и сил, можно устроить постоянно действующий туннель между двумя мирами. Но зачем? Он негибок, будет привязан к одному и тому же месту в каждом мире, пройти по нему может любой незваный дурак, случайно наткнувшийся на тропу, к тому же туннель жестко соединяет Эфиры обоих миров: изменения в одном будут ощутимы и в другом. Проще говоря, трудности и беды одного мира, хоть и в меньшей степени, тут же становятся трудностями и бедами другого. Словом, первые попытки увязать несколько миров в единую сеть, соединив их туннелями, принесли такие неприятности, что к идее туннелей маги никогда более не возвращались, пользуясь гораздо более удобными и безопасными вратами. Но кому, черт возьми, понадобилось устраивать межпространственный туннель в «погасший» мир?
Рома перевел дух.
-Кажется, недавно этим же путем прошли два колдуна? Что, если они решили таким образом просто увести тебя в сторону от цели?
-Мелания и магистр Аверьян? – Неодим нахмурился. – Нет, невозможно. Для них, безусловно, было бы очень удобно отправить меня блуждать по межпространству, но время – у них просто нет такого количества времени! К тому же это не так уж необходимо. Им достаточно опередить меня всего на один шаг. Нет, они здесь не причем.
-Что же делать?
Как всегда в раздумье, Неодим попытался ухватить себя за бороду, но пальцы лишь царапнули бритый подбородок.
-Не знаю. Впрочем, обойти туннель, двигаясь в том же направлении, мы все равно не сможем. А значит, надо либо возвращаться и искать другой путь, либо положиться на удачу и идти дальше. Вернуться – означает потерять драгоценное время, и так ничего и не выяснить о создателе туннеля. Идти вперед… возможно, княжна и магистр несколько часов назад прошли именно здесь?
У Ромы подпрыгнуло сердце. Не столько его интересовала загадочная вещь, к которой стремился колдун, сколько иные миры. И вот, один из них, прямо в нескольких метрах!
-Значит, двигаемся в туннель?
-Слушай, - колдун взглянул на парня, - ты ведь не обязан идти за мной и дальше, теперь я справлюсь и один. Учти, скоро рядом со мной станет очень жарко, и я вовсе не могу гарантировать твою безопасность, у меня просто не будет времени, чтобы думать еще и о тебе. А ты не владеешь магией и станешь легкой добычей для моих врагов. Возвращайся домой. Я могу отдать тебе твои десять фунтов золота прямо здесь – не обессудь, иной валюты у меня нет.
-Нет, - Рома замотал головой. – Я все понимаю. И все же возьми меня с собой, я не буду мешать.
Неодим с улыбкой взглянул в горящие глаза студента, кивнул и первым шагнул сквозь межпространство.

Магистр Аверьян так быстро выдрал меч из футляра, что последние отголоски крика еще не успели отзвенеть прежде, чем широкое тяжелое лезвие ослепительно сверкнуло в лучах солнца. Растолкав замерших на пороге девушек, он прыгнул во двор, следом ринулся Павел – и мужчины замерли, озираясь, ошеломленные не менее.
За те несколько минут, что они провели в доме, мир вокруг изменился до неузнаваемости. Изба и двор остались прежними, и забор с подвешенной к нему проволокой тоже, но это единственное, что сохранилось от хутора.
Дом стоял на острове. Остров был небольшим, немногим шире самого хутора, окруженным кристально чистым озером с прозрачной водой бирюзового оттенка. Рядом оказалось еще несколько таких же небольших островков, местами заросших сочным тростником, а кое-где – похожими на японскую сакуру низкорослыми деревьями, полощущими в воде усыпанные нежно-розовыми цветами ветви. Островки оказались соединены деревянными мостками, под ними в протоках колыхались на мелких волнах белоснежные лотосы и желтые кувшинки. Один из берегов озера казался низким, в изумрудно-зеленых зарослях был просвет – вероятно, туда из озера вытекал ручей или речка, остальные же круто взбегали на высоту десяти-пятнадцати метров прямо от поверхности воды. Кое-где на этих берегах сквозь зеленый ковер выглядывали обнаженные скалы, но по большей части на них кудрявились деревца-скалолазы с тонкими корявыми стволами и раскидистыми кронами, и длинные петли лиан, стремящихся обвить каждый камешек своими хрупкими, но цепкими стеблями. На вершине гордо возвышались мощные, степенные тропические деревья, в ветвях которых нашли кров бесчисленные птичьи стаи. Но вернее всего восхищенный взгляд приковывал к себе сверкающий и переливающийся радугами брызг водопад, низвергающийся уступами с дальнего берега. Водяной поток делился по пути на несколько тонких зеркальных струй, звенящих и журчащих, словно серебристые колокольчики, вобравших в себя, казалось, все многоцветье красок чудесного озера, и щедро дарящих их ослепительную красоту.
По берегу, робко поджимая лапы, бегал невероятно растерянный Пантелеймон.

Глава XI
Аппендикс

Мелания медленно приоткрыла глаза и растерянно посмотрела на магистра Аверьяна. Поскольку она явно не спешила заговорить, на нее посыпались нетерпеливые вопросы:
-Где мы? Что произошло? Что это за мир?
-Я… я не понимаю, - прошептала она. – Это вообще не мир…
Первым взял себя в руки все-таки магистр.
-Так, успокойся, девочка, - как можно более проникновенно и ободряюще сказал он, крепко сжав руку княжны. – Подумай как следует прежде, чем делать выводы. Что значит не мир? Иллюзия?
-Нет, - решительно возразила она. – Все это без сомнения настоящее.
Мелания оглянулась на Павла и вдруг протянула ему Средоточие:
-Попробуй ты, - почти беспомощно попросила она. – Я, кажется, с ума схожу.
-Я? – изумился тот. – Если не получается у тебя, Владиславны, – кто я такой?
-Попробуй, - настойчиво повторила Мелания. – Возможно, трансформация связана со спецификой реагирования на магию твоего мира. Тогда как раз тебе скорее удастся что-то понять.
Парень нерешительно принял теплый, чуть светящийся камешек. Погладил шершавую поверхность, покрутил в пальцах, устраивая поудобнее, и наконец сложил ладони лодочкой, зажав Средоточие между ними. Солнце сияло ярко, сверкала бликами вода, но на краю маленького островка снова появился вполне заметный источник иного света, живого и чистого – Центр магии сиял даже сквозь сомкнутые руки.
Наташа и магистр Аверьян слишком пристально следили за каждым движением Павла, чтобы заметить, как тонкие смоляные брови Мелании вдруг нахмурились. Княжна мучительно пыталась понять, что такое знакомое она видит, чего в то же время никак не должно быть. Средоточие знакомо, и в руках чужака оно не должно находиться, но это не то, не то…
Она не успела ухватить смутную мысль, и та ускользнула. Павел поднял голову:
-Я, конечно, дилетант, но если хоть что-то смыслю, княжна права! Это не мир.
-Что же тогда? – начал раздражаться магистр Аверьян. Как всякий педант, он терпеть не мог пространных иносказаний, бессмысленных загадок и расплывчатых ответов на четкие и ясные вопросы. – Перекресток межреальности? Обиталище духов и теней?
Павел смутился, не зная, шутит магистр или такие места действительно существуют. Ответила Мелания, ободренная поддержкой:
-Это не может быть складка межпространства. Просто потому, что… здесь слишком мало места. Эфир есть, но какой-то ущербный, не целый, а как будто отрезанный кусок. Это похоже не на целый мир, а больше смахивает на выдернутую неизвестно откуда часть, быть может, где-то связанную с основной.
-Это похоже на чулан, - подхватил Павел, - или… аппендикс.
-Именно! – воскликнула княжна, обрадованная верным определением.
-Как так аппендикс? – вдруг раздался обиженный детский голосок.
Вмешательство в увлекательную беседу, интересную как с научной точки зрения, так и с практической, оказалось настолько неожиданным, что все подскочили на месте.
На соседнем островке, необитаемом минуту назад, под розовым деревом сакуры стояла смуглая черноволосая девочка лет десяти, одетая в длинное белое платье.
-Неужели он так плох? – продолжила девочка все так же обиженно, но Наташе показалось, что она довольна произведенным эффектом.
-Ты кто, малютка? – снова первым пришел в себя магистр. – Ты здесь живешь?
-Можно и так сказать, - серьезно кивнула та и, подобрав подол, перешла протоку по мосткам. – Но вы скажите, неужели мой мир и впрямь похож только на аппендикс?
Большими темными глазами она посмотрела на Павла, а потом на Меланию, и ни один не решился подтвердить свою недавнюю догадку.
-Нет, выходит, мы ошиблись, - вздохнула Мелания. – Раз здесь живут люди, значит это настоящий мир.
Девочка грустно улыбнулась, словно понимая, что ее стараются утешить.
-Нет, наверное, вы правы. Здесь живу только я.
Отвернувшись, она села на небольшой камень у берега и стала рвать кувшинки и лотосы, заплетая их в венок. Глухо, влажно шелестел радужный водопад, низвергаясь в сине-зеленое озеро. Кричали, звеняще перекликались птицы, порхая над водой. В воздухе разливался невероятный, неземной покой, сонное, но приятное оцепенение.
-Но кто ты? Откуда здесь взялась, где твои родители? – забросали ее вопросами маги. А Наташа подумала, что только что на берегу не было никакого камня, да и водяные цветы росли намного дальше от кромки. Пантелеймон с глухим, но неуверенным ворчанием попятился прочь.
-Трудно ответить так сразу, - девочка сосредоточенно перебирала упругие влажные стебли, словно не было на свете занятия важнее плетения венков. – Откуда я взялась, не знаю, но вряд ли кто-то из вас способен с уверенностью сказать, где был до рождения, - она лукаво глянула на взрослых и снова, как ни в чем не бывало, занялась цветами. – Родители… наверное, умерли. А может, и нет, но я потеряла их вскоре после рождения, и с тех пор не встречала. Правда, семья у меня есть, и даже большая, но мы мало общаемся. Обычно они предоставляют меня самой себе, зовут только тогда, когда что-нибудь нужно. Я не жалуюсь, мне нравится в своем собственном мире, но иногда бывает одиноко. Да и много нового не узнаешь, если запереться на замок, правда? Чтобы не скучать я стараюсь учиться, познавая себя, но это трудно, очень трудно. Откуда мне знать, как заглянуть внутрь себя, как ощутить свои возможности? Все приходится делать методом проб и ошибок, это очень интересно, когда что-то получается, но, конечно, по большей части ничего не получается… или получается что-нибудь дурацкое, а то и страшное, и не всегда сообразишь, как вернуть все назад. Тут очень помогает этот кусок мира – аппендикс. Если я с чем-то не совладаю, оно не причинит большого вреда.
-Так ты маг? – Мелания присела на траву рядом с девочкой.
-Наверное, - безмятежно согласилась она.
-Какое варварство, бросить ребенка одного! – возмутился магистр. – Да еще ребенка, наделенного магическими способностями. Творить чудеса без опытного руководителя крайне опасно, не говоря уже о чисто человеческом отношении.
-Не судите их строго, - снова лукаво улыбнулась девочка. – Они ведь не знают, что мне кто-то нужен, я же никогда раньше не просила. И об экспериментах с магией они тоже не знают. Но я не хочу больше оставаться одна.
Связав концы венка травинкой, она одела его на голову и обратилась к Наташе:
-Правда красиво?
-Как тебя зовут? – кивнув, спросила та.
Девочка на секунду задумалась.
-Мое обычное имя покажется вам странным. Цинтия. Хорошо?
Все согласились, что хорошо, но назвала ли девочка настоящее имя, отчего-то считая его странным, или придумала другое, более красивое, уточнять не стали.
-Слушай, - вдруг сказал Павел, - неужели это ты создала этот райский уголок?
-Конечно, я, - рассмеялась Цинтия, довольная его догадкой. А может быть, догадливостью, подумала Наташа. Ей показалось, что девочка смотрит на парня с затаенной гордостью, не с материнской, конечно, такое трудно вообразить, когда речь идет о десятилетнем ребенке, но, может быть, с сестринской. – Здорово получилось, да? Не знаю, как все это придумалось – может, я где-то видела, а может, кто-то видел, а потом мне рассказал, я уж и не помню.
У магистра и княжны глаза стали похожими на блюдца. Вполне понятно, почему сам собой напрашивающийся вывод не показался им таким очевидным. Такое магическое действо не под силу не только маленьким детям, но и умудренным опытом колдунам. Ведь созидание миров – божественный промысел.
-Я знаю, о чем вы думаете, - заявила девочка. – Я не богиня. И тому доказательство то, что у меня получился не мир, а чулан. Аппендикс!
-Но это невозможно! – воскликнул магистр Аверьян. – Я никогда даже не слышал о расе столь могущественных существ, что даже их малые дети, десяти-двенадцати лет от роду, способны на такое. Владиславичи, в чьих жилах течет кровь бога-творца, могут создавать материю из атомов веществ, но чтобы создать целый кусок мира, настолько подобный настоящему! Невероятно!
Цинтия терпеливо выслушала пафосную тираду, и ответила солидно, почти нараспев:
-Ты совершенно прав, о высокочтимый магистр Аверьян. Нет на свете существ, или по крайней мере, я не слыхала о таких, которые могли бы сотворить аппендикс мира в десять, в двенадцать, да и в пятьдесят лет. Но мне уже исполнилось две тысячи девятьсот тридцать восемь лет – не думайте, продолжительность года здесь та же, что и в ваших мирах. За такой срок томительного одиночества поневоле чему-нибудь научишься. Но по-моему, я все еще не выросла – это только впереди. Может, когда-нибудь я научусь чему-то действительно стоящему, важному, разумному, и вот тогда… стану взрослой.
Все переглянулись. С каждым словом девочки, которая явно старалась честно и подробно отвечать на вопросы, ловко умалчивая то, о чем не догадались спросить, ничего понятнее не становилось. Совсем наоборот.
-И где же обитают такие долгожители, если три тысячи лет соответствуют десяти человеческим годам? – буркнул магистр. Ему было очень трудно поверить в подобные заявления.
-Ах нет, - ответила та, – на самом деле все мои родственники живут совсем недолго, лет восемьдесят, кто больше, кто меньше, я такая одна. Вот поэтому-то я и не стремилась к близким отношениям: их жизнь так коротка; только успеешь привязаться к одним – и они умирают, и тогда становится так горько… Так много родственников давным-давно в могилах, что даже их потомки не помнят о них, лишь я одна. А живут сейчас мои прапрапра.... и так далее, внучатые племянники. И поэтому разобраться даже в самой себе никто мне не может помочь – никто не знает больше, чем я сама.
Мелания краем глаза заметила осторожное движение рук магистра Аверьяна, начинающего заклятье. Пытается незаметно проникнуть в мысли девочки, догадалась она. Правда ли все это, или ребенок просто повредился рассудком? Цинтия ничего не замечала, безмятежно продолжая рассказывать, но магистр хмурился все больше и больше.
-Что-то не так? – мысленно спросила княжна, когда магистр уронил руки.
-Ничего не выходит! – ворвался в ее разум ответ потрясенного мага.
-Сильный ментальный барьер?
-Да ничего подобного! Я просто… промахиваюсь. Не могу ее нащупать.
-Как так?
-Попробуй сама!
-Да нет, я верю…
Удивляться дальше не было сил. В конце концов, Вселенная так велика, почему бы где-то не могли произойти и столь невероятные чудеса. Все наследственные пути магии целой расы внезапно могли сойтись в одном-единственном ребенке, одарив его огромными силами, пользоваться которыми он вынужден учиться сам.
-Это ты перенесла нас в свой мир, - помолчав, полувопросительно, полуутвердительно сказала Мелания.
-Правильно. Вы, конечно, тут же спросите, зачем. На самом деле мне и в голову не приходило, пока она, – Цинтия указала на Наташу, - не сказала.
-Я?!!
-Конечно. Помнишь, ты сказала, что магическое сражение не должно происходить в «погасшем» мире, и это действительно так, о чем я раньше как-то не подумала. У «погасшего» мира нет естественной защиты в виде магической ауры, а Центр магии не спасет, ведь он чужой, хоть и находится здесь. Да-да, - Цинтия посмотрела на Павла, - эти два мира совсем-совсем чужие друг другу, ничем не связаны, кроме… случайного исхода одного, на первый взгляд ничем не примечательного события, произошедшего много лет назад. Если бы не я, - гордо заметила она, - этот факт так и затерялся бы в глубинах истории Мирозданья. Не знаю уж, к лучшему или к худшему, и важно ли это событие сейчас для кого-нибудь, кроме меня. А ведь когда-то мой отец душу продал бы за то, чтобы узнать ответ…
Девочка тряхнула черноволосой головой, словно отгоняя грустные мысли, и встала со своего камня.
-Но это не значит, что все вы обязаны оставаться здесь, - быстро сказала она прежде, чем ее снова успели засыпать вопросами. – Кто не желает участвовать в схватке, может уйти в любой момент и в любую сторону, - Цинтия повела смуглой ручкой вокруг себя. – Этот аппендикс мал, вам придется идти не более часа – и вы попадете в межпространственный туннель, который выведет прямо к станции электрички. Маги же и вовсе могут открыть врата в свой мир прямо отсюда.
Все машинально проследили за властным мановением детской руки – и оцепенели. На берег озера из изумрудных зарослей выступили двое.
-Кто это? – едва слышно шепнула Наташа. Она единственная не узнала одетого в черное высокого светловолосого мужчину с пронзительными синими глазами, но всеобщее напряжение передалось и ей.
-Неодим, - безошибочно определил Павел, хоть и видел его всего лишь раз, мельком, когда тот был длинноволос и с бородой.
-Магистр Неодим, с вашего позволения, - негромко ответил тот, жестко сощурив глаза, и с непринужденным достоинством прошагал по мосткам прямо к избе. Его спутник, долговязый и худой, совсем молодой парень, жался за спиной колдуна.
-Ой, - у Наташи подкосились колени, и она плюхнулась на траву, бессознательно спрятавшись за забор.
А Неодим, воспользовавшись всеобщим замешательством, подошел еще ближе:
-Думаю, мы с вами явились за одой и той же вещью, высокочтимая княжна, магистр, - он издевательски поклонился названным, - также приветствую остальных, кого не имею чести знать. Может, ты по-хорошему отдашь мне Средоточие, юноша? - обратился он к Павлу, который все еще сжимал камешек в руке, и ухмыльнулся. – Я, само собой, понимаю, что гордость не позволит вам сдаться, но как цивилизованный человек обязан предложить разумный и гуманный выход.
-Ты слишком много о себе мнишь, щенок, - засопел магистр Аверьян, поднимая меч.
С острия граненого лезвия сорвалась ослепительная вспышка, потом еще и еще – магистр стремительно крутил меч вокруг себя, каждый раз меняя плоскость окружности, и каждый оборот рождал огненную стелу – и все они, одна за одной, мчались прямо в грудь колдуну. Однако и Неодим проявлял чудеса ловкости: не отвечая на удары, он со смехом уворачивался от летящих стрел, с каждым прыжком все приближаясь к дому на острове. Рома в панике юркнул в куст, когда несколько таких вспышек с дымными клубами вонзились в землю прямо у него под ногами, донеся до ноздрей явственную вонь паленого.
Когда колдун оказался у самого хутора, магистр начал уставать и замедлил движения, придумывая что-нибудь более эффективное. Неодим презрительно улыбнулся, но Наташа заметила, как он, тяжело дыша, оперся на забор.
И вдруг ее взгляд наткнулся на валяющееся в полуметре совершенно забытое реле. Сердце забилось как бешеное, когда она осторожно протянула руку. Неодим, разумеется, не обратил на нее никакого внимания, но внезапный блеск медной проволоки привлек внимание Ромы, выглянувшего из своего куста, почувствовав затишье. И то, что показалось незначительным могущественному колдуну, обнаружил обыкновенный студент, мгновенно сложив два и два.
-Осторожно, Неодим! – заорал он. – Электричество!
Все произошло одновременно: под локтями колдуна полыхнула ослепительная молния, и тут же в него угодила последняя огненная стрела магистра Аверьяна. Грохнул разряд, повалил сизый дым. От мощного удара Неодима резко подбросило высоко в воздух, и через долю секунды он упал куда-то в джунгли, настолько далеко, что до победителей даже не донеслось треска ломающихся ветвей при падении тела.
-Ух ты! – шумно выдохнул Павел. И перевел взгляд на торчащего из куста Рому. – Слышь, а ты кто такой? Эй ты! Стой, кому говорю!
Но студент, от греха подальше, словно заяц сиганул в заросли. Павел, а за ним и магистр, бросились следом. Не из азарта, разумеется, а чтобы вытянуть подробности намерений погибшего колдуна. Кто его знает, что он уже успел учинить, не так ли? Было видно, как беглец и двое преследователей резво вскарабкались на крутой склон и исчезли за гребнем вершины.
Мелания, казалось, даже не заметила этого. Она настороженно смотрела в ту сторону, куда упал Неодим.
-По-моему, он успел, - пробормотала она. – Успел выставить барьер. Воздушная подушка – его отбросило не столько взрывом, сколько сжатым воздухом. Он еще жив!
Подхватив юбки, Мелания перепрыгнула с берега на мостки, и быстрее ветра помчалась в ту сторону, как будто не касаясь земли.
Растерянная Наташа двинулась было за ней, но ее удержала Цинтия:
-Не ходи. Чем ты сможешь помочь? Давай лучше подождем, что будет дальше.
Девочка степенно опустилась на свой камень и подождала, пока Наташа сядет рядом.
-Я вот все думаю, - заметила Цинтия, разглядывая блики ни потревоженной воде, - люди живут так ужасно мало. Часто им просто жаль времени, чтобы как следует поразмыслить. И потому принимают решение молниеносно, сгоряча. И конечно, часто ошибаются. Причем ошибаются настолько, что всю жизнь потом вынуждены страдать от этого опрометчивого решения, или всю жизнь исправлять свою единственную ошибку. В результате теряют намного, намного больше, - она посмотрела в ту сторону, куда скрылась Мелания. – Мне кажется, что иногда людям просто надо дать чуть-чуть времени…
Наташа обхватила колени руками и подняла голову, поймав взгляд девочки.
-А как тебя зовут в действительности?
Цинтия задорно улыбнулась:
-Ты ведь уже поняла, верно? Ты – единственное незаинтересованное лицо во всей этой истории. В тебе нет магии, но ты обладаешь очень развитой интуицией, что для жителей вашего мира – почти то же самое.
Наташа проглотила мешающий дышать комок. Мысль, что упорно напрашивалась вопреки всякой логике, была невероятна и чудовищна. Но единственно возможна.
-Ну какая интуиция? – попыталась было отбиться она. Не столько от вывода о ее способностях, сколько от своей собственной догадки.  – У меня просто привычка суетиться не по делу и воображать всякие глупости. Вот, к примеру, вчера. Я решила, что Павел свихнулся и сейчас бросится оземь с чердака, помнишь? А он просто хотел исследовать ворону!
Засмеявшись, Цинтия подмигнула:
-А ведь на самом деле права была ты! У него ничего бы не получилось. Видишь ли, копаться в чьих-то мозгах, даже в башке глупой птицы, – не такое уж простенькое занятие, которому точно не научишься сам, да еще за пару месяцев. То есть, разумеется, проникнуть в чужой разум, в принципе, можно, если речь идет о человеке или животном неподготовленном и не ожидающем вторжения – как он проделал это с тобой. Однако насколько я поняла, в данном случае все обстоит иначе: Павел намеревался забраться в мозг вороны, подчиненной или испытывающей влияние чужой воли – воли Неодима, а это совсем другое дело. Неодим – сильный колдун и его вмешательство в разум птицы было прочным и уверенным. Сделав попытку проникнуть на уже занятую территорию, Павел закономерно вынужден был бы противопоставить воле Неодима свою… Можешь себе представить. Во-первых, он выдал бы свое местонахождение вернее, чем если бы объявил о нем в ваших столь популярных средствах массовой информации, а во-вторых, скорее всего, парнишка получил бы хорошенькую ментальную затрещину, сила которой зависела бы исключительно от прихоти Неодима, после чего, не исключено, свалился бы с чердака и переломал кости. Иные, кто послабей, при неумелом ментальном контакте рискуют на всю жизнь остаться дурачками. Павел, конечно, не чета, выдержал бы, но и ему пришлось бы ой как туго…
-Значит, ты все видела, - вздохнула Наташа. Как ни странно это признавать, но Цинтия – та, кто она есть. Однако проще от этого ничто не становилось…

Магистр Аверьян и Павел вернулись всего через полчаса, изредка подталкивая в спину насупленного худощавого и сутулого паренька.
-Петрашкевич Роман Васильевич, прошу любить и жаловать, - весело объявил Павел. – Студент, и по совместительству – сообщник злых колдунов. Вместо тридцати сребреников, как человек, много умнее и образованнее своего исторического предшественника, рассчитывает на десять фунтов золота.
-А не пошел бы ты, - невежливо буркнул тот. – Тоже мне, моралист. Что тебе от меня-то надо? Пытать будешь? – небрежная бравада вполне удалась, но в душе Рома все-таки невольно поежился. Кто их знает, этих колдунов? – Так если думаешь, что Неодим много мне рассказывал, будешь весьма разочарован.
-Дурак! Нужен ты нам, как собаке пятая нога. Можешь идти.
Рома опешил, уставившись на людей, пленивших его после упорной погони по непролазным джунглям.
-Ну да, - засмеялась Наташа. – Ступай себе, если желаешь в одиночку бродить по лесу. Дорогу домой ты можешь искать до конца своей коротенькой, бессмысленной жизни, пока не встретишься с законным обитателем этих зарослей. Обладателем четырех когтистых лап, зубастой пасти и плотоядных привычек.
Конечно, эти  самые «обитатели зарослей» были плодом ее воображения, но студент решил не рисковать.
Обнаружив, что никто больше не интересуется его персоной, Ромич, потоптался на месте, обошел островок, а потом со вздохом присел в сторонке.
-А где княжна? – вдруг спросил магистр Аверьян.
Наташа смущенно взглянула на Цинтию.
-Где-то там, - девочка невозмутимо указала на джунгли. – Она решила, что не может спокойно жить, не убедившись в смерти этого страшного злого колдуна.
Наташе послышалась ирония в этих словах, но она решила, что ошибается. Однако магистр Аверьян воспринял эти слова совсем не так спокойно:
-Что? – взревел он. – Что же вы молчите?
Выхватив из ножен меч, он бегом бросился назад на берег.

Глава XII
Две битвы

Мелания пробиралась сквозь заросли, продиралась между сплетенными ветвями, обрывала тонкие, но удивительно тугие лианы, которые словно сговорились не пропускать ее. Колючие иглы каких-то невиданных хвой цеплялись за платье, царапали лицо и шею, корни так и норовили неожиданно вылезти из земли, чтобы она споткнулась. Несколько раз Мелания падала на влажную, жирную почву, но упрямо вскакивала и пускалась дальше так быстро, как это позволяло переплетение густых джунглей. Нельзя, нельзя недооценивать Неодима. Один раз он уже нанес удар в спину, когда его посчитали преданным другом. Она не имеет права совершить еще одну ошибку, посчитав его мертвым.
Княжна потеряла счет времени; ей казалось, что уже целую вечность она сражается с непокорными джунглями, хотя прошло всего полчаса, когда она выбралась на небольшую поляну, устланную густой, мягкой изумрудной травой и мелкими цветами. В нагретых солнцем венчиках копошились никем не потревоженные пчелы, порхали крупные голубые стрекозы.
Мятежный колдун лежал в тени дерева на спине, раскинув руки и запрокинув голову. Он производил впечатление если не мертвого, то по меньшей мере находящегося без сознания, а Мелания неожиданно оробела. Если он только притворяется, говорила она себе, то эффект внезапности будет за ним. Но что же делать? Не стоять же тут как дура, переминаясь с ноги на ногу! Она машинально оправила испачканную юбку, отвела от глаз спутанные волосы.
-Неодим? – тихо позвала княжна, но голос почему-то испуганно сорвался. Он не умер, подумала она. Такие мерзавцы не умирают слишком просто.
Мелания сделала осторожный шаг, другой, на всякий случай плетя заклинание. Колдун не шевелился. Она присела возле распростертого на земле тела. Но чтобы пощупать пульс, надо развести руки, а значит, выпустить заклинательную нить.
Колдовать без помощи рук, служивших обычно как бы проводниками магической энергии, возможно, но это требует значительно больших затрат сил и внутренней концентрации. Именно этим всегда пользовались для поимки мага: если связать его, вывернув кисти назад, он становится почти беспомощен. При этом, разумеется, нельзя давать ему времени собраться и сконцентрироваться.
Во всяком случае, он тоже не сможет ударить сразу, попыталась успокоить себя Мелания, оглянувшись на безвольно покоившиеся в траве руки колдуна. Ее пальцы коснулись шеи Неодима, нащупывая артерию.
И в этот момент он перестал притворяться. Молниеносный рывок – и княжна не успела опомниться, как оказалась лежащей на спине, плотно прижатой к траве тяжелым телом ненавистного врага, с заведенными за голову руками. Пытаясь обезопасить себя от волшебства, она совсем не приняла во внимание его физическую силу и ловкость.
Тяжело дыша, оба с невыразимой ненавистью смотрели друг другу в глаза.
-Засомневалась, значит, - прошипел Неодим, бессознательно стискивая тонкие запястья, но прекрасная княжна даже не дрогнула. – Пришла добить! А как же вы ловко придумали с электричеством, - он старательно произнес сложное слово, – где мне сообразить. Если б не Рома, висел бы на заборе, как петух на вертеле! Как это в вашем духе, славные Владиславичи, найти инструмент для грязной работы. Человек, или медная проволока – какая разница! Лишь бы вам не марать своих белых, тонких ручек.
-Отпусти! – Мелания рванулась, но проще, наверное, было бы выбраться из-под горного оползня. – Что тебе нужно? У меня нет Средоточия. Отпусти или убей сразу, только избавь от новых жалоб на свои обиды.
-Вот как! – насмешливо протянул Неодим, но глаза его недобро сузились. – Тебе недосуг меня выслушать, высокородная госпожа? А у меня, вот ведь незадача, прорва свободного времени!
Несмотря на крайне незавидное свое положение, Мелания попыталась успокоиться. В конце концов, она Владиславна, попадавшая и не в такие переделки. Почему же сейчас сердце отказывается подчиняться хозяйке, так и норовя выскочить из груди? Почему ладони стали горячими и влажными, почему так прерывисто дыхание, а грудь дрожит и бурно вздымается, словно ей тесно в монашеском платье? От страха, от унижения, от быстрого бега, от неожиданности, от ненависти… Она могла бы перечислить еще сотню причин. И во все безоговорочно поверить.
-Неодим, - она попыталась сказать это твердо и холодно, но вышло скорее жалобно, - клянусь, я не знаю, чем мы с отцом и братом тебя так обидели. Когда ты сбежал, разграбив княжескую сокровищницу, мы были уверены, что рвешься к власти, решился на мятеж из черной зависти, и вычеркнули из своей жизни предателя. Но это было потом! А раньше ты был нам почти родственником, почти членом семьи.
-Лжешь, - процедил колдун. – Кому как не тебе знать! О нет, я не сомневаюсь, ты действительно так считаешь. И это еще одна ваша подленькая черта: как удобно верить в то, что тебе выгодно. Нет никого правдивее решившего солгать князя. Или княжны.
Мелания опустила ресницы, дрожащие от непролитых слез. От слез, на которые и права-то она не имеет. Никогда не имела.
Неодим как завороженный наблюдал за сменой выражений на этом всегда таком высокомерном, ослепительно, недосягаемо красивом  лице.
-Отпусти, - глухо проговорила княжна. – Я ненавижу тебя.
-Но не более чем я тебя! – яростно выкрикнул колдун. А потом вдруг наклонился и впился губами в ее губы.
Мелания всхлипнула.

Магистр Аверьян не успел добежать даже до соседнего островка, ибо на берегу озера объявилось еще одно действующее лицо, сразу потребовавшее всеобщего внимания.
-Очень мило и трогательно выглядит вся эта мышиная возня, если следить за ней сквозь Зеркало, - произнес дребезжащий старческий голос. – Я мог бы подождать, пока досточтимый коллега тоже исчезнет из поля зрения, но тогда моя задача чересчур упрощается. Все равно, что отобрать леденец у младенца, даже скучно.
Уперев острый, словно наконечник копья, конец посоха в тростниковый куст, магистр Прохор откровенно потешался над врагами. Его длинные белоснежные волосы жидкими прядями висели вдоль морщинистого лица, узловатые пальцы с кривыми ногтями покоились на резном навершии посоха, длинное одеяние из беленого домотканого полотна развевалось на посвежевшем ветру. И хотя согбенная годами старческая фигура не производила устрашающего впечатления, что-то в горевших зловещим торжеством черных глазах говорило о том, что старик – противник пострашнее Неодима.
-Ваша беспечность просто умиляет, - продолжал он ухмыляться, открывая на всеобщее обозрение редкие желтые зубы. – Я могу еще понять горячность юной княжны, но ты-то, магистр, глава Ордена! Гоняться по лесу за мальчишкой, словно ты не старше его.
-Прохор! – магистр Аверьян холодно смотрел на него, легко поигрывая тяжелым мечом. – После восьмилетнего отсиживания за спиной Неодима, ты все-таки намерен вмешаться не в свое дело? Так не болтай языком попусту. Если пришла охота драться, я с удовольствием удовлетворю тебя. Раз и навсегда.
-Ты, оказывается, умеешь кусаться, магистр? – Прохор зашелся кашляющим смехом. – А я думал, ты только машешь мечом.
-Вам себя не жалко? – вдруг неожиданно для себя сказала Наташа. Почему-то она не испугалась. – Вам бы у печки сидеть, да артрит с подагрой лелеять, а вы – драться…
Прохор покосился на девушку, и рассмеялся еще громче.
-Нет, ну какая нынче молодежь пошла непочтительная! Не переживай за меня, детка, я уж как-нибудь больше тебя проживу. Три тысячи лет – совсем не предел! Хе-хе-хе!
Еще один долгожитель! Магистр Аверьян почувствовал, что от всего этого начинает свирепеть.
-А ведь он правду говорит, - шепнула Наташе Цинтия. – Между прочим, это мой младший брат. Единокровный. Правда, он тоже не подозревает о нашем родстве. Как обычно, люди заняты лишь собой.
-Что же нам делать? – вздрогнула та.
-Что мы можем сделать? Надеюсь, магистр и Павел задержат его до возвращения Мелании. Или до появления кого-нибудь еще.
-Ты уверена, что они не смогут его победить?
-Уверена. Магистр, хоть и силен, – обыкновенный человек. А Павел – Павел вообще не умеет обращаться с той мощью, что держит в руках…
-Да, я понимаю… Но ведь ты можешь помочь.
-Помогу, конечно, - Цинтия вздохнула. – Но не рассчитывай на это слишком сильно. Этот спор – спор между людьми. Наследниками Средоточия. И я имею право вмешиваться лишь настолько, насколько требуется для соблюдения правил честного боя, понимаешь? А мои личные симпатии или антипатии – только мои трудности. В данном случае неравенство сил налицо: отсутствует теперешний владелец Центра магии. Это Всеслав, его могла бы заменить Мелания, но никак не магистр Аверьян, который не имеет ни прав, ни претензий на Средоточие. Поэтому до ее появления я могу поддержать одну из сторон… по своему усмотрению. Но не выиграть битву вместо нее.
-Интересно, кто придумал такие правила? – недовольно буркнула Наташа. – Все у вас, колдунов, не как у людей.
-Неправда, - обиделась Цинтия. – У колдунов-людей правила – только те, что им диктует их собственная совесть. Но не требуй слишком многого от меня, не рожденной на воле, а созданной, чтобы служить!

Яркое тропическое солнце клонилось к закату. По маленькой поляне протянулись длинные колышущиеся тени. Опаливший землю жар спал, уступив место нежной предвечерней прохладе.
Колдун Неодим, приподнявшись на локте, неотрывно смотрел на лицо Мелании: румянец, разлившийся по точеные скулам, лежащие полукругом под закрытыми глазами темные ресницы, полуоткрытые влажные губы. Упругие завитки иссиня-черных волос, рассыпавшихся по траве, щекотали его плечо.
-Зачем ты это сделал? – вдруг тихо спросила Мелания, не шевельнувшись.
-Что? – Неодим вздрогнул. – Я убью тебя, княжна, если ты снова заговоришь о своей ненависти!
-Нет, - она засмеялась. – Это было бы крайне непоследовательно с моей стороны. Я о другом. Зачем ты бежал из Червонгорода ночью, как преступник, зачем все эти годы преследовал нас и изо всех сил чинил препоны всем нашим начинаниям? Почему, - она на мгновение запнулась, - заставил возненавидеть себя? Я хочу сказать, ты же не можешь не понимать, что долго не удержишь Средоточие, созданное из крови Владиславичей. А оставаясь во дворце ты мог добиться много большего, чем в Гранитном замке.
Неодим откинулся на спину, по губам пробежала грустная улыбка, словно он думал совсем о другом, но усилием заставил себя говорить.
-Чего, например? Стать доверенным советником Всеслава?
-А что в этом плохого? – Мелания приподнялась, попытавшись заглянуть ему в глаза, но Неодим упорно разглядывал облака. Зато прикосновение тонкой руки к груди заставило его вздрогнуть. – Роль доверенного советника ненамного ниже князя. Я не верю, что ты на самом деле желаешь сидеть на троне в пурпурной мантии!
-Можно, скажем, быть княжеским военачальником, - продолжал Неодим, словно не слышал слов Мелании. – Муштровать солдат до полного отупения – чудесное занятие для слишком бурного воображения. Но можно убедить миролюбивого Всеслава развязать войну. И с почетом сложить голову где-нибудь в Ледяных пустынях, представляя угасающим разумом утешительную картинку о том, как уронит слезу княжна Мелания над могильной плитой. Или вот еще, можно бросить военную карьеру и служить тайным письмоносцем, которого князь будет изредка посылать к своей сестре и ее мужу, предлагая совместные политические интриги. Тогда прекрасная Мелания будет с радостной улыбкой привечать усталого и голодного слугу, лично проведет на кухню и погрозит пальчиком осердившемуся ревнивцу-мужу. А то еще можно углубиться в изучение трактатов Теории Магической Силы в надежде сменить через пару десятилетий магистра Аверьяна на посту главы Ордена. Поселиться в подземелье червонгородского дворца и зарыться в манускрипты, питаться книжной пылью, совершенствуя знания. Знаешь, из всех возможных путей этот мне ближе всего. Потому что дает возможность забыться и никогда больше не видеть княжну Меланию!
Неодим резко сел, сжав плечи княжны, и встряхнул так, что ее голова запрокинулась.
-А я не верю, что ты не знала о безумной влюбленности твоего незнатного друга. Что я должен был сделать, чтобы ты изволила обратить на меня свой придирчивый взор? Сочинять сонеты, выращивать розы, петь под окном серенады? Я всего этого не умею. А вплавленную в камень звезду для освещения твоих покоев ты приняла как огарок свечи…
Мелания прерывисто вздохнула. Где-то внутри все затрепетало, откликнувшись на силу его страсти, и от собственной смелости, от смелости, с которой она впервые в жизни позволила себе осознать свои чувства и даже наслаждаться ими, у нее закружилась голова. Это было так странно, так непривычно, что казалось почти неестественным. Мелания изумлялась себе. Она всю жизнь так старательно вытравливала из себя все ростки теплоты, всю чувственность, что была отпущена ей природой, что была уверена – это удалось. Никогда человек не сможет скрывать самого себя, как бы не стремился. Никогда тебя не будут видеть куском льда, если ты… действительно не будешь им. Так она полагала. Оказалось, все это было лишь туманом, завесой, причем настолько хрупкой, что ее унес первый же порыв ветра. Однако сейчас Мелании было все равно. Сначала испугавшись такой резкой перемены, она внезапно обнаружила, что все, что прежде составляло ее жизнь, просто не имеет теперь никакого значения. Было немного жаль, но только потерянного в пустой суете времени.
-Неодим, - пролепетала Мелания, – не мог же ты думать, будто мне позволят любить тебя! Да я до сих пор не замужем лишь потому, что отец умер раньше, чем решил, союз с каким из Пограничных Герцогств для Княжества выгоднее всего. Он желал бы иметь десяток дочерей, чтобы заключить их браки с каждым неженатым герцогом или наследником титула, но была только я… Ты можешь считать, что тебя предали, но отец скорее убил бы меня, чем позволил даже помыслить о безродном приемыше-маге. И не сверкай так глазами, я не желаю больше лицемерить, и ты не смей. Меня же воспитывали не женщиной, а разменной монетой! И я прекрасно это понимала. Но что мне оставалось делать, кроме как гордо вздернуть подбородок и напустить ледяного высокомерия во взгляд, делая вид, что все так и должно быть?
Колдун прижал Меланию к себе, и она благодарно спрятала лицо у него на груди.
-Тебе не следовало так надменно отворачиваться от меня. Ведь ты могла точно так же объяснить все и тогда. Возможно, я бы понял и смирился.
Мелания рассмеялась.
-Ты – и смирился? Тогда ты не тот Неодим, которого я знаю. Ты бы просто выкрал меня из дворца вместо княжеских сокровищ… а может, вместе с ними. Не спорю, такой исход снился мне каждую ночь до твоего побега, но я не из тех, кто поддается минутной слабости. По крайней мере, тогда я так думала…
-Это-то и потрясло до глубины души, - задумчиво проговорил Неодим. – Я двенадцать лет прожил в княжеском дворце, и ни разу мне не дали повода подумать, что относятся иначе, чем к любимому сыну или брату. Но стоило сделать шаг за пределы установленных границ – и мне тут же указали на мое место. Двенадцать долгих лет отдавать тепло, заботиться, радоваться успехам, искренне сопереживать неудачам – и любить не больше, чем дворового пса! Дело не в том, что я претендую на любовь князя, нашедшего однажды в монастырском приходе удивительно способного к магии грязного и оборванного мальчишку, или на любовь законных наследников князя. Но убеждать в этой любви лишь для того, чтобы однажды лишить всего! Такое жестокое лицемерие – и абсолютно без всякой выгоды, просто так, на всякий случай. Если б однажды я не возжелал того, что мне не принадлежит, я бы до конца дней своих был уверен в безоглядной привязанности благодетеля, и не было бы у князя слуги вернее и преданнее. Ну и что мне было терять? Мой мир держался на иллюзии, на расточаемом с холодной расчетливостью тепле, которого на самом деле никогда не было. В двадцать два года трудно оценивать вещи справедливо, тогда мне казалось, что из каждой вашей благородной черты сочится презрение, что улыбки превращаются в глумливые гримасы, и, разумеется, что такую обиду невозможно простить. Теперь я, конечно, не стал бы воспринимать все так серьезно. Выходит, меня таки любили… в той степени, в какой любили вообще кого бы то ни было. Бесчувственность – это беда того, кем она овладевает, очень тяжело жить, когда ничего и никого ты по-настоящему не ценишь, я уже успел это понять.
Мелания тонко улыбнулась:
-Теперь ты понимаешь, что дело вовсе не в тебе. На самом деле тебе еще повезло. Ты ощутил эту перемену много старше, чем я и Всеслав, нам очень рано дали понять, что мы – рабы своего высокородного происхождения, и если у тебя был шанс на побег, то у нас не было и этого. Мы выживали своими путями: принимая и покоряясь. Я иногда думаю: а успел ли отец сломать Всеслава, сотворить его по своему образу и подобию? Брат, конечно, не такой, он действительно любит меня. Но вот задумается ли он прежде, чем отдать кому-то мою руку?
Неодим чуть прикрыл глаза.
-И ты подчинишься решению брата?
Мелания звонко рассмеялась и, запустив руки в светло-русые волосы, больно дернула за прядь.
-Ты действительно так думаешь? – крикнула она, а потом добавила серьезно. – Не могу представить себе, что остаток моей жизни будет похож на последние годы.
-И все же.
-Я не верю, что ты не заметил безумной влюбленности несчастной княжны! Что мне следует сделать, спеть серенаду? – передразнила Мелания.
Неодим расхохотался, а княжна вдруг посерьезнела, на высоком смуглом лбу залегла тревожная морщинка.
-Но, кажется, мы с тобой забыли кое о чем важном. Итак, что намерен теперь делать ты? Заварив такую кашу, боюсь, ее так просто не расхлебаешь, ты организовал настоящее противостояние Владиславичам, в которое включились сотни, если не тысячи человек. И я хочу спросить: что дальше?
Неодим ответил не сразу. Закинув руки за голову, он улегся на спину и задумался.
-В общем, свернуть это противостояние, полагаю, будет проще, чем было развязать. Мои сторонники – изгои и недовольные, которые есть всегда и при любом государственном устройстве, и которым, в принципе, безразлична идея, за которой они пойдут в наступление. Они дуются на существующую власть, ропщут, но сидят тихо, пока не объявится сладкоречивый предводитель, который набьет им уши красивыми словами и безумными обещаниями райской жизни после всех битв и сражений. Так делаются все восстания, и предотвратить их возникновение невозможно, но можно не допустить взрыва, вовремя спустив пар. Помнится, я читал в любимых хрониках твоего отца: были случаи, когда разумный князь договаривался с предводителем мятежников либо подкупал его, и тогда он сам, добившись своей личной цели, терял интерес к продолжению смуты, которая, лишившись красноречия вождя, затихала сама собой. Меня можешь считать подкупленным, - колдун усмехнулся. – Но есть еще магистр Прохор, который весьма продолжительное время находился рядом со мной и теперь люди воспринимают его как еще одного вождя, быть может, всего на одну ступень ниже. А этот так просто не сдастся, и он хитер, очень хитер. Я догадываюсь, в ходе мятежа он преследует свои собственные цели, о которых далеко не все известно мне. Кроме того, он полностью осведомлен о моей… слабости, - Неодим чуть запнулся, глянув на Меланию, и сразу заговорил быстрее. – И он, не сомневаюсь, предпринял некоторые шаги, чтобы добиться авторитета среди моих людей, а также договориться с частью из них за моей спиной, опасаясь именно того, что произошло. Поэтому я бы предложил выход, который, возможно, и не полностью устроит тебя или твоего брата: предложить мятежниками милости. Подожди, не перебивай, - заторопился он, хотя Мелания и не собиралась возражать. – Понимаю, это не особенно отвечает гордости Владиславичей – награждать тех, кто вышел из повиновения – и можешь обвинять меня в пристрастности, но мне кажется, что здесь случай особый. Я допустил огромную ошибку, когда позволил магистру Прохору разделить со мной власть, и если не выбить почву у него из-под ног, смута может перерасти в настоящую войну. Видишь ли, долгое время я не осознавал его силы, которую он и не спешил демонстрировать. Однако когда Прохор в одиночку рассчитал заклинательный обряд для открытия межпространственных врат с нашими скудными силами… Ведь даже маги Ордена рассчитывали не менее чем вдвоем, я прав? Существу, обладающему такими знаниями и такими возможностями – что ему может быть за выгода от жалкого восстания с горсткой необученных крестьян в качестве войска? Я начал понимать опасность совсем недавно, но времени поразмыслить как следует не было, и я решил сначала добыть Средоточие, а потом уж думать, как быть. Но если Всеслав согласится помиловать бунтарей и, скажем, предоставить им место в регулярной армии Княжества или полноценное обучение магии в Обителях – кто что выберет – возможно, Прохор останется в одиночестве, и тогда справится с ним будет много легче.
На протяжении этой сумбурной, но страстной речи, Мелания сидела обхватив руками колени и напряженно слушала. Она могла бы привести множество доводов против полного прощения открытого мятежа, но одного не признать не смела: в таком случае вместе с бунтарями или, вернее, первым, следовало бы покарать вождя, а этого она в последнее время почему-то перестала желать… А во-вторых, от резкого неприятия плана Неодима ее удерживало по-прежнему, с каждым днем все сильнее не дающее покоя ощущение странной, чуждой и в то же время слишком близкой силы этого самого магистра Прохора, настолько знакомой, что казалась украденной у Владиславичей.


Холодная злость утраивала силы магистра Аверьяна, с которой он наносил удар за ударом, длинные мускулистые руки, казалось, не чувствовали ни усталости, ни тяжести клинка.
Прохор скрежетал зубами, но вынужден бы шаг за шагом отступать, довольно резво парируя все выпады своим посохом, с успехом заменявшим ему меч, но нанести ответный удар не успевал. На полированном дереве посоха не оставалось и следа соприкосновения с тяжелым, остро отточенным лезвием, выкованным вовсе не из простой стали. Резное навершие то ли из белоснежного камня, то ли из выбеленной солнцем кости, чуть светилось подрагивающим светом – накопленная в нем мощь ожидала последнего слова заклинания, чтобы вырваться из своего ложа и высвободить скрученную в тугую спираль разрушительную силу. Однако магистр Аверьян неплохо разбирался в использованном Прохором колдовстве, и знал, что даже сильному магу долго не удержать сжатый виток пространства. Если не дать колдуну времени нацелить заклинание, оно либо безвредно выплеснется в сторону, либо утечет по каплям и угаснет само собой.
Противники с каждой минутой удалялись от берега озера в сторону вытекающего из него потока, где долина ручья расширялась, превращаясь в высокий сухой луг, и колышущийся тростник ежеминутно угрожал скрыть их от глаз наблюдателей.
-Идемте, - Цинтия дернула Наташу за рукав. – Не стоит терять их из виду. Одна ошибка может дорого стоить магистру Аверьяну.
Следом поплелся и завороженный Рома, не в силах оторвать взгляд от захватывающего поединка.
-У тебя в руках Средоточие, - наставляла Павла девочка. – Используй его.
-Как?
-Откуда мне знать? Это тво; оружие, и прежде ты не стеснялся заставлять его работать. Подумай. А лучше – ощути. Чувства всегда сильнее, быстрее, надежнее мыслей.
-Подожди-ка, - Павел вдруг остановился. – Я как-то не сообразил раньше. Если мой мир совсем чужд миру Средоточия, то почему оно мне подчиняется? Оно что же, служит любому, кто до него дотянется?
-Разве это важно сейчас? – резко прервала, к его удивлению, Наташа. – Давай все вопросы зададим после победы.
Павел хмыкнул, но промолчал. Следя за движениями мечущихся по лугу противников, он машинально перемещал камешек между пальцами, устраивая поудобнее.
По быстроте и ловкости маги вполне стоили друг друга, преимущество любому могла дать только случайность, и она произошла. Отступая, магистр Прохор не заметил кочки и, споткнувшись, полетел на землю. Решив, что тут же умрет, нанес отчаянный удар посохом – и с навершия будто сорвалась бесплотная линза, провал в пространстве, в пределах которого искажались и предметы, и звуки, и свет. Магистр Аверьян не ожидал удара; подавшись за упавшим врагом, он не учел быстроту реакции загнанного в угол зверя.
Бесформенный сгусток пространства коснулся меча главы Ордена, тщетно попытавшегося отвести его удар в сторону, но лишь чуть замедлил движение, скользнув по сверкающему лезвию и оставив темный, словно изрытый оспинами след. Однако в этот самый миг с ладони Павла метнулся такой же сгусток, но гораздо меньше, размером с горошину. И то, что не удалось тяжелому материальному клинку, легко совершила крошечная, эфемерная искаженная реальность. Две линзы, большая и маленькая, бесшумно сшиблись почти у самой груди магистра Аверьяна, и, соединившись в одну, унеслись в лес. С оглушительным треском там рухнули около дюжины деревьев.
У магистра Прохора глаза полезли на лоб.
-Что? Магия Копирования Заклятий? Где вы взяли эту ученую обезьяну? Что ж, значит, я сам виноват, слишком явно показав то, что намерен использовать, - он пожал плечами. – Однако я посмотрю, как ты справишься с этим!
Воспользовавшись заминкой магистра Аверьяна, который, уворачиваясь от сгустка пространства, оказался слишком далеко от него, Прохор выкрикнул несколько непонятных слов, взмахнув посохом. Очевидно, это колдовство тоже было заготовлено заранее, потому что для его воплощения потребовалось слишком мало времени, чтобы разгадать и предотвратить. Навершие посоха очертило полукруг за спиной так и не давшего себе труда подняться старца – и Наташа в ужасе вскрикнула.
Сминая изумрудную траву покрытыми чешуей коленчатыми ногами, из зарослей выступили странные существа. Ростом они были с обычного человека, но много худее, казалось, твари состоят из одних только покрытых серой чешуйчатой кожей костей. Руки и ноги, если эти конечности можно так назвать, имели не по два, а по четыре длинных сустава не считая кистей и ступней с острыми когтями, которые могли сгибаться в самых неожиданных направлениях, что производило омерзительное впечатление, словно на них нападала целая орда сломанных кукол. Однако на своих переломанных конечностях существа передвигались с невероятной быстротой – не успели люди опомниться, как оказались в окружении служивших монстрам головами оскаленных черепов с длинными заостренными зубами и пустыми глазницами, которыми они почему-то видели не хуже, чем самыми зоркими глазами.
-Ах ты, скотина, - заревел магистр Аверьян, яростно бросаясь на Прохора. – Боишься драться сам, натравливаешь харлотов, тварей из иного мира? Как думаешь, если я пущу тебе кровь, не заинтересуются ли гадины тобой сильнее, а?
С ожесточенным лаем откуда-то сзади выскочил Пантелеймон, и, не послушав окрика хозяина, храбро ринулся на омерзительно пахнущих, насквозь пропитанных злобой тварей. Верный, но неосторожный пес оказался растерзан в мгновение ока. У Наташи вырвался запоздалый придушенный вскрик.
- А вот это уже не шутки, - прошептала Цинтия. – Кажется, теперь нам всем придется защищать свои жизни.
В руке девочки блеснул короткий и тонкий, казавшийся невесомым, словно солнечный луч, акинак. Наташа изумленно посмотрела на «калашников», материализовавшийся в ее руке.
-Не лупи очередями, - деловито посоветовала Цинтия, - это наводит панику и заставляет впустую расходовать боеприпас. Лучше стреляй одиночными, подпустив противника поближе, как это ни страшно. В тире хоть раз бывала?
Наташа ошеломленно кивнула и перебросила ремень автомата через плечо – оружие-то тяжеленькое.
-Ну а тебе чего? – крикнула Цинтия Роме. – Решай быстрей, чем будешь драться, пока тебя не сожрали!
Тот недоуменно покосился на девочку, но, видно, представил себе оружие своей мечты. Ибо в тощих руках парня появился короткий двухзарядный арбалет с оптическим прицелом и коротким широким клинком на конце, на манер штык-ножа, а за плечами – полный колчан тяжелых шестигранных стрелок из легированной вольфрамом стали.
-А я? – спросил Павел, когда восторженные вопли Ромы перешли в азартные звуки битвы.
-У тебя Средоточие, - напомнила Цинтия. – Поверь, это самое лучшее оружие.
Больше времени на разговоры не осталось. Давая время неопытным спутникам разобраться со своим оружием, девочка вылетела вперед. Легкий прыжок, быстрый взмах тонкой руки – и первый монстр с визгом валится оземь, из перерезанного горла хлещет темная кровь.
Это было странное и страшноватое зрелище – худенькая девочка, похожая на ангелочка в белом платье, с окровавленным клинком в руке. Наташа почувствовала, как к горлу подступает тошнота, хотя на лице Цинтии не отражалось никаких эмоций, словно она выполняла рутинную, скучную, но необходимую работу. «Она словно бы… картошку чистит! – подумала девушка. – Впрочем о чем это я, ей не десять лет, а три тысячи, она в своей жизни наяву видела куда больше крови и смертей, чем я по телевизору. И все же зря она избрала именно такой образ, образ маленькой девочки».
Наташа когда-то недурно стреляла из пневматической винтовки, но автомат Калашникова был для нее тяжеловат, кроме того, несмотря на предупреждение Цинтии, она слишком боялась наступавших тварей, чтобы спокойно прицеливаться. Ее пули по большей части пролетали мимо или несерьезно ранили врагов, которые, оглушительно визжа и зажимая костяными лапами раны, лишь сильнее бесновались и рвались в атаку.
Зато Рома показал себя отличным, хладнокровным стрелком. Опустившись на одно колено, он мерно вынимал дротики из колчана, спокойно заряжал арбалет и плавно спускал одну за другой обе тетивы. Хищно свистнув сквозь слои не успевавшего расступаться воздуха, стрелки почти без промаха впивались в тела чешуйчатых харлотов.
Цинтия и Павел прикрывали стрелков в ближнем бою: девочка стремительно и точно разила неосторожно приблизившихся тварей быстрыми, едва уловимыми движениями. Павел, немного подумав, изобразил нечто вроде руки Фредди Крюгера: из оснований пальцев сжатой в кулак правой руки выправились слабо светящиеся лучи, легко пронзавшие и сухую плотную шкуру, и кости, и черепа монстров, и лишь изредка невольно передергивался от мерзкого ощущения покрывавшей руку по локоть липкой зловонной крови.
Павел испытывал странное ощущение. Этот бой с невиданными существами, этот амулет, который повиновался, казалось, раньше, чем он успевал отдать приказ, способность создавать невозможное – все это не представлялось уже таким нереальным, как в первые дни владения Средоточием. Словно так и должно быть: чувство всесилия, быстрота, экономность движений и мыслей, угадывание следующего шага противника раньше, чем тот подумает о нем, и отражение единственным выпадом, стремительные ответные броски – всего один точный удар для каждого врага, мгновенно обрывающий его существование. Он опережал тварей, они не успевали за ним. И силы, все новые и новые, вливающиеся в тело и мозг по руке от Средоточия – он понимал, что мог бы сражаться без устали, без остановки день за днем, и ничто оказалось бы не в силах его остановить.
Цинтия с улыбкой покосилась на хладнокровно сражающегося парня. Что-то это мне напоминает, подумала она.
Даже такие неопытные вояки, которых представляли собой обитатели «погасшего» мира способны были бы защититься от вооруженных лишь агрессивностью неразумных тварей, не имевших особого понятия о самозащите, но главным преимуществом харлотов была не сила и злоба, а число. Рано или поздно люди всегда уставали под натиском неизменно свежих противников, слабели от полученных ран, даже не замеченных в пылу боя, и тогда быстрый коготь или зуб против отяжелевшей руки быстро решал дело.
Перезаряжая арбалет, Рома замешкался всего на секунду – и едва успел вспороть впалое чешуйчатое брюхо ножом; по левому предплечью протянулись глубокие кровавые борозды. Цинтия метнулась к нему, отмахиваясь от наседающих харлотов за себя и за него, пока студент оправлялся от шока. Устыдившись защиты десятилетней девочки, Рома подскочил как ошпаренный, и несколькими точными выстрелами быстро расчистил ближайшую площадь. Оба могли перевести дух и оглядеться.
Наташа, не успев расстрелять харлотов на расстоянии, внезапно обнаружила два оскаленных черепа прямо перед носом. Взвизгнув не хуже твари, она дала отчаянную очередь, разметавшую двумя десятками пуль кости и обрывки шкур на пять метров вокруг, но тут же поняла, что патроны закончились. Павел, казалось, превратился в смертельный, разящий вихрь, но не успевал кромсать рвущихся вперед дурниной гадин, их оказалось слишком много, и Наташа несколько минут вынуждена была слабо отбиваться от прорвавшегося к ней харлота прикладом, пока Цинтия, чуть освободившись, не швырнула ей новый магазин. Едва живая от страха и усталости, она продолжала отчаянно стрелять.
Именно такой застали эту сцену Неодим и Мелания.
-Стой, Прохор, перестань! – закричал колдун, ринувшись вниз с косогора.
Княжна отстала, но, обгоняя Неодима, к месту схватки понесся огненный шар, первое попавшееся, наспех сплетенное боевое заклятье. Ударившись о землю у самой кромки леса, откуда перли все новые ряды харлотов, шар рассыпался на языки пламени, тут же охватившего пять-шесть ближайших тварей.
Чертыхнувшись на бегу, Неодим бросил еще несколько таких шаров, но он прекрасно понимал, что это практически бесполезно. Если уж заклинание, вызвавшее существ иного мира, заработало, сражаться с харлотами – все равно, что вычерпывать море ложкой, их поток бесконечен. Гибелью сотни гадин можно лишь оттянуть свой конец, но не предотвратить его. Избавиться от харлотов можно только одним путем: найти дыру между мирами и заткнуть ее, а для этого требуется время. Где же взять это время, если обыкновенные люди, сражающиеся с кошмарными тварями уже едва шевелятся от усталости? Если заняться обшариванием пространства в поисках врат, они непременно погибнут.
Проклиная все на свете, и себя в первую очередь, Неодим выдернул прямо из воздуха длинный серебристый меч с рубином на конце рукояти, и ворвался в самую гущу тварей, молниеносно освободив весь берег реки. Ничему не удивляясь и ни о чем не спрашивая, изможденные люди инстинктивно отступили к нему. Только магистр Аверьян, казалось, не чувствует ни боли, ни усталости: не забывая отмахиваться от харлотов, он продолжал упрямо теснить Прохора, стараясь отрезать его от отвратительных союзников, действия которых он не смог бы больше направлять.
Прохор бесился, но глава Ордена не давал ему и минуты покоя, чтобы тот мог сотворить еще какое-нибудь колдовство. Измену же Неодима он воспринял как давно ожидаемое и закономерное зло.
-И это после всего, что я для него сделал! – крикнул он магистру Аверьяну. – Почему я никогда не сомневался, что этот парень так и не повзрослел? Впрочем, он уже выполнил свою задачу и больше мне не нужен.
Магистр рыкнул что-то о том, что на самом деле Неодим повзрослел лишь сейчас, а в глубоко запавших глазах зажегся огонек торжества учителя, наконец-то довольного своим учеником.
Мелания щедро орошала огнем давно уже переставший быть изумрудным луг, сжигая залитую кровью траву и серые чешуйчатые тела; Неодим стремительно размахивал мечом, добивая ускользнувших от пожара тварей, но было очевидно, что даже силы двух могущественных колдунов однажды иссякнут.
В колдовском пламени корчились зеленые листы, стройные стебли, тонкие лепестки. Мелании казалось, что умирает сама жизнь, и этот огонь, зажженный ее рукой, словно выжигал клеймо в ее душе. Занялись изогнутые стволы тропических деревьев, к небу, заслоняя солнце, полетели клубы неопрятного сизого дыма. Люди вторглись в спокойный, чистый мир, беззаветно даривший им свое тепло и красоту. Она не сомневалась, что эта ее встреча с Неодимом была не совсем случайной, вернее, не совсем случайным был ее исход. Нужно в полной мере ощутить свет, чтобы дотянуться до крошечного света в своем сердце, который они так упорно прятали и безжалостно истязали, что почти сумели погасить. А вот теперь этот истинный, бескорыстный свет мира грубо исторгнут, разрушен, попран людьми, которые даже не задумались, имеют ли они право на это.
Внезапно воздух над берегом ручья заколебался, словно нагретый огромным костром, а потом в центре аномалии вспыхнула жемчужно-белая звездочка. Да это же изнанка мировой ткани, чуть не вскрикнула Мелания.
Звездочка увеличивалась, вот ее края растянулись – и резко раздались в стороны, открывая окно, нет, целый темного цвета портал. Сквозь распахнувшиеся врата донесся цокот подкованных копыт по каменным плитам, звон доспехов – и вот через портал промчался первый всадник – высокий, черноволосый, закованный в вороненые латы с гербом Владиславичей.
-Всеслав! – с ликованием воскликнула Мелания.
А через врата на обгорелый луг уже спрыгивали новые и новые рыцари-маги, с победным кличем топча и рубя серых чешуйчатых харлотов.

Глава XIII
Род Владиславичей

Солнце уже давно закатилось за горизонт, но ночная темнота почему-то не вступила в свои права. Мир был освещен тусклым, скупым, но достаточным светом, словно в середине пасмурного дня, когда небо затянуто предгрозовыми тучами. Однако облаков было мало; легкие, молочно-белые, словно тонкая рваная пелена, они бешено неслись с востока на запад по серо-свинцовому небу, то сплошь затягивая его от окоема до окоема, то растекаясь неровными белыми пятнами. Окружающий мир давно потерял яркость своих красок, словно все усиливающийся холодный, колючий ветер срывал с природы верхние теплые покровы, обнажая голую, жалкую и беззащитную сущность. Речная вода из прозрачной, сине-зеленой превратилась в тяжелую серую муть, зелень потемнела, приобретя грязно-болотный окрас там, где не была сожжена или залита кровью, усыпана мертвыми телами. Причудливо изогнутые древесные стволы казались усталыми, сгорбленными и отчаявшимися; длинные стебли лиан раскачивались на их ветвях и выглядели развевающимися седыми космами. Голоса птиц, так недавно пронизывавшие воздух, умолкли, исчезли, и лишь отдаленный шум водопада доносился иногда до несчастного луга особо яростными порывами ветра, усиливая впечатление неуютного, холодного, негостеприимного отклика природы на вторжение. Воздух пронизала промозглая сырость, заставляя людей зябко ежиться.
Пока рыцари-маги быстро освобождали луг от тварей, Неодим и Мелания, соединив силы, оглядели Эфир. Дыра в иной мир оказалась совсем рядом, за первыми же деревьями, и они с облегчением закрыли ее.
Однако расправиться с магистром Прохором оказалось совсем не так просто. При виде князя Всеслава его сморщенное лицо расцвело радостной усмешкой, казалось, он счастлив не меньше, если не больше, чем Мелания.
Магистр Аверьян, тяжело дыша, опустил меч и прикрыл глаза, уверенный, что теперь колдуну не уйти от гнева князя. Его же собственные силы, поддерживаемые до сих пор лишь несгибаемым упрямством, иссякли.
Наташа, Павел, Рома в изнеможении попадали на траву. Каждая мышца ныла и горела, кровоточили полученные царапины, среди которых, к счастью, не оказалось серьезных ран. Однако пошевелиться сейчас было бы равносильно подвигу. Только Цинтия оставалась свежа и невозмутима, словно это вовсе не она поразила большую часть чудовищ.
-Как мило, что именно здесь, именно сейчас собрались все, кого я так жаждал видеть! – прокричал Прохор, перекрывая лязг оружия и визг последних харлотов.
Всеслав не обратил на него никакого внимания. Затевать новое коварное колдовство Прохору не имело смысла, теперь ему следовало думать прежде всего о спасении своей персоны. Однако можно было не без основания полагать, что опустошенный несколькими серьезными заклинаниями, измотанный продолжительной битвой с магистром Аверьяном, он не уйдет от возмездия.
Спрыгнув с коня, Всеслав обнял бросившуюся к нему сестру, и властно протянул Павлу раскрытую ладонь.
Отдать амулет оказалось трудно. Пальцы как будто не желали разжиматься, чуть теплый, мерцающий камешек казался вросшим в кисть руки, сроднившимся с ней. «Теперь мне всегда будет недоставать его, - устало подумал Павел, отделяя Средоточие, словно отрывая часть себя. – Не сил, которые оно дает, а его самого, этого чуть заметного тепла, поднимающегося по руке из ладони, разливающегося по телу, этого пьянящего ощущения, что у тебя в кулаке притаился целый мир, и оттуда тихо и ненавязчиво разговаривает с тобой даже тогда, когда ты его не слышишь… однако каждое слово, каждая мысль этой беседы навсегда остается в тебе. Как наркотик…»
Средоточие привычно легло в руку князя, который слегка пошевелил пальцами, устраивая его поудобнее.
-Спасибо, гость из далекого мира,  - сдержанно поблагодарил Всеслав, - ты в целости сохранил самую ценную вещь для нас, ты волен требовать любой награды. Но я думаю, мы поговорим об этом чуть позже, - князь позволил себе улыбнуться, указав глазами на нескольких тварей, Прохора и Неодима.
Встретившись со взглядом князя Всеслава, мятежный колдун не отвел глаз, и даже не шевельнулся, продолжая стоять все в той же расслабленной позе, лишь Рома заметил, как побелели костяшки пальцев, сжимающих меч. Но Всеслав ничего не сказал, а повернувшись к Неодиму спиной, занялся другими делами, приказав воинам тушить пожар.
Этот жест говорил о многом. О том, что князь не опасается за свою спину, но и о том, что не считает его достойным слова приветствия. И все же Мелания почувствовала, что готова расплакаться от благодарности к брату: это был самый дружественный жест, который только мог сделать правитель великого Княжества в сторону недавнего заклятого врага. Разумеется, князь не догадывался о том, что произошло только что на поляне, иначе Неодим уже был бы мертв. Но она легко представила, как напряженно и внимательно следил князь за развитием событий на поле битвы в Зеркале, бессильно стискивая кулаки и торопя, торопя магов, рассчитывающих врата. Ведь сражение кажется стремительным тому, кто участвует в нем, кто не успевает думать, оглядываться на друзей, даже пугаться. Тот же, кто смотрит со стороны, изнемогает от беспокойства, страха, нетерпения.
Но Мелания тут же вынуждена была забыть о посторонних мыслях.
Магистр Прохор оказался не расположен лишиться всеобщего внимания. До сих пор, выпрямившись так, что его старчески согбенная фигура приобрела преисполненный достоинства и даже какой-то молодцеватый вид, он снисходительно наблюдал за развернувшейся картиной. Однако теперь он, вероятно, решил, что отпустил противникам достаточно времени, чтобы разобраться с харлотами, колдовством, пожаром и между собой. Стукнув посохом оземь, старец заговорил своим скрипучим голосом, который почему-то уверенно разнесся над лугом, оказался услышанным каждым:
-Князь Всеслав Владиславич! До недавнего времени я лишь мечтал познакомиться с тобой, сиятельный, и с тобой, прелестная княжна, но, увы, не имел такой возможности. Долгие века понадобились мне, несчастному, чтобы отыскать своих далеких, но оттого не менее любимых родичей.
Мелания вздрогнула и посмотрела на брата. Она и сейчас, даже сильнее, чем раньше, чувствовала то же самое непонятное, смешанное ощущение странной близости и отвратительной чуждости в этом человеке, и потому слова Прохора нашли в ней отклик. Страх. «Это только начало, - пронеслось в ее голове. – Харлоты, сражение, это только прелюдия. А может быть, ловушка».
-Всеслав… - начала она.
-Не слушай выжившего из ума старика, - успокаивающе отозвался князь. – Он знает, что побежден. Взять его.
Он сделал жест в сторону закованного в латы рыцаря, в котором княжна узнала мага Зиновия, и тот, молча поклонившись, поднял меч. Следом за магом двинулись еще трое рыцарей.
Прохор захохотал, откинув голову. Клуб дыма от последнего потушенного очага пламени охватил фигуру в белых одеждах, смешался с развевающимися по ветру седыми волосами и бородой, на мгновение превратив старца в смутную тень, сделав его призрачным, нереальным. Следующий порыв развеял дым, и старик вновь предстал перед князем жалким, дряхлым существом, устало опиравшимся на свой посох.
Четверке рыцарей-магов осталось сделать всего несколько шагов – и посох будет отнят, скрюченные артритом руки с набухшими венами заломлены за спину, согбенное, дряблое тело упадет к ногам князя молить о пощаде.
И вдруг с неожиданно громким в наступившей тишине влажно чмокнувшим звуком четыре воина в тяжелых доспехах, высоких шлемах и Орденских плащах, с длинными мечами в руках словно взорвались изнутри. Не было ни крика, ни движения боли, ничего. Лишь мгновение назад они были грозной, несокрушимой силой, и каждый мощный, уверенный шаг оставлял в земле глубокие следы окованных сапог – а теперь в огромной луже крови валяются куски искореженного металла. И все.
Единодушный полувздох-полувскрик прокатился от одного до другого края луга. Наташа без единого слова как подкошенная упала навзничь. Рому вывернуло наизнанку, Павел и даже Мелания смертельно побелели. Цинтия грустно прикрыла глаза веками. А рыцари-маги молниеносно сомкнули ряды вокруг князя, защищая его своими обнаженными мечами и преданными телами. Недавняя бойня не произвела такого жуткого впечатления, ведь льющаяся кровь была кровью мерзких тварей. Гибель людей оказалась непосильным испытанием.
Всеслав стиснул Средоточие в кулаке, не теряя ни секунды, он устремил внутрь Центра магии поток сил. Пространство вокруг него сгустилось – и тут же во все стороны брызнули клубы прозрачного синеватого тумана, накрывая колонну рыцарей, скорчившихся на небольшом пригорке людей из «погасшего» мира и подбираясь длинными языками к застывшему над своим посохом магистру Прохору.
-Я не желаю зла тебе, князь, - воскликнул старик, сжав резное навершие. Туман при этом словно отпрянул в стороны, неохотно обтекая его фигуру. Но, не желая отступать, снова и снова атаковал некий незримый рубеж, за который не пускала его ворожба колдуна. – Мне не нужна битва ни с твоими воинами, ни с тобой. Это был только урок! Для того чтобы ты в полной мере оценил свое бессилие против меня и перестал губить своих людей, тщась одолеть меня. Даже со Средоточием в руке ты намного слабее меня. Не веришь? Если хочешь, дерись! Я готов преподать тебе еще несколько уроков, но не обессудь – будут умирать люди, и их кровь окажется на твоих руках. Тех самых грязных ручищах, что алчно вцепились в Средоточие, и ради него, ради власти, которую оно дает, готовы на любые преступления! – при последних словах голос Прохора внезапно загремел грозовыми отголосками, совсем не похожий более на стариковский, а в черных глазах полыхнул алый огонь неугасимой, вековечной ярости.
Лицо Всеслава исказилось от усилия, было видно, что он напрягает все силы, чтобы пробить защиту старика. Синий туман подобрался чуть ближе, но вновь ударился о невидимую границу и, растерянно заплескался у ее подножия, словно океанские волны у скального мыса.
-Ты желаешь продолжить, князь? – ухмыльнулся Прохор. – Буду счастлив оказать тебе эту любезность.
На крошечном островке чистого воздуха вокруг старца вновь не отразилось никакого движения, но едва заклятье достигло синего тумана, в его недрах отпечатался немного более темный след: нечто непонятное быстро двигалось к левому флангу замершей орденской дружины, где находился второй десятник, единственный оставшийся после смерти мага Зиновия. Сейчас губительное колдовство Прохора действовало медленнее, вероятно потому, что ему приходилось пробираться сквозь Охранный туман. Всеслав лихорадочно сгущал энергетическую защиту на пути призрачного Нечто, было заметно, что оно замедляет ход, но не останавливается совсем. Мелания резко вклинилась в заклинание брата, вплетя в него свои силы.
Рыцари-маги не верили своим глазам: даже соединенное усилие двоих Владиславичей, самое сильное, что только могло существовать ранее в их мире, не способно было совладать с выпущенным чужим колдуном на волю Нечто.
Было ясно, что десятник, а с ним и находящиеся плечом к плечу дружинники погибнут. Но рыцари не сделали ни шагу в стороны, чтобы увернуться от опасности. За их спинами стоял князь. Десятник молча откинул забрало, открыв немолодое уже, жесткое лицо, на котором не отражалось и следа страха. Выцветшие голубые глаза гордо смотрели прямо в лицо приближающейся смерти.
Внезапно Неодим, что-то быстро шепча, выбросил руку вперед. С пальцев потекла легкая тень, очень напоминающая призрачное Нечто Прохора, и точно так же замедлила ход в синем Охранном тумане, но Неодим был намного ближе к колонне рыцарей-магов. Поравнявшись с десятником, колдовство Неодима вдруг растеклось-развернулось в тонкую сеть с крупными, неровными ячейками, и через мгновение в сеть ударилось Нечто. Концы сети схлестнулись, две почти неотличимые темные субстанции бесшумно свернулись в клубок более густого темного цвета. Сеть с силой сжимала рвущееся прочь Нечто, сливалась с ней, уплотняла, клубок беспокойно метался, быстро уменьшаясь в размерах и наливаясь чернотой. И настал момент, когда крошечная точка чернильно-черного абсолютного мрака взлетела ввысь и исчезла, потерявшись из виду.
Десятник шумно, прерывисто вздохнул, князь и Мелания отерли пот со лба.
-Неодим! – губы Прохора гневно искривились, но он быстро взял себя в руки. – Я сам виноват, слишком многому научил тебя. Но в некоторые мои заклятья ты, кажется, проник без спроса. Я не объяснял тебе, как пользоваться Абсолютной Пустотой, не так ли? Но ты оказался более смышленым, чем я предполагал. Все те же жалкие, болезненные чувства сильнее истинного разума. Жаль, что такой талант пропадет зря…
Неодим промолчал. Он не сомневался, что Прохор не остановится, и напряженно ждал.
-Может, достаточно уроков, или продолжим? – почти благодушно поинтересовался старик. – Вы обезвредили мое заклинание втроем – вчетвером, если считать Средоточие – ценой предельного напряжения сил, вы выжаты как лимон, я же потратил лишь сотую долю своей энергии, и у меня в запасе множество самых разнообразных заклятий, о которых даже Неодим ничего не знает. Вот, например, - вдруг усмехнулся он, словно в голову пришла удачная мысль.
Громогласное свирепое ржание оглушило людей, когда внезапно все до единой лошади рыцарей-магов поднялись на дыбы, а потом заплясали, превратив ровный строй дружины в беспорядочный хаос. Несколько человек сразу с лязгом вылетели из седел, более опытные во главе с князем еще несколько минут удерживались на своих внезапно обезумевших конях, бешено вращающих глазами и роняющих хлопья пены.
-Всем спешиться! – крикнул Всеслав, когда понял, что усмирить коней не удастся: в результате некоего неизвестного колдовства верные животные начисто лишились разума.
Оглашая воздух неистовым ржанием, лошади вырвали поводья из рук своих хозяев и неровным галопом, словно их хватала за ноги невидимая стая волков, все до единой унеслись куда-то в джунгли.
-Чего ты хочешь? – тяжело дыша выдавил князь, когда убедился, что все дружинники целы и никто серьезно не пострадал под копытами обезумевших животных.
-О, вот это уже ближе к делу, - рассмеялся Прохор. – Высокомерный князь изволил заговорить, я рад. Но неужели ты, Всеслав, такой умный, не догадываешься, что мне надо? Конечно, Средоточие, и только оно! – глаза старика вновь ало блеснули, едва его взгляд задержался на кулаке князя, сжимающем амулет.
-Ты ведь и без него так силен! – не сдержавшись, закричала Мелания. – Зачем тебе то, что все равно не удержишь? Средоточие всегда возвращается к Владиславичам.
Старец улыбнулся, а потом, словно не сдержав торжества, громко расхохотался.
-Я знаю! А вот знаешь ли ты, прекрасная племянница, о чем держишь речь?
-Ни у моего отца, ни у матери не было такого омерзительного брата! – содрогнулась княжна.
Прохор не обиделся.
-А ты подумай, - все еще улыбаясь, медленно проговорил он, - почему твой брат со Средоточием в руке не может справиться со мной? Почему оно не делает его полубогом, не позволяет предугадывать мои действия и предвосхищать их? Да потому, что Всеслав имеет на него право лишь как наследник, как второй в очереди! Он может хранить его, но лишь пока настоящий, истинный владелец не заявит свои права. А вся без остатка мощь принадлежит законному наследнику Владислава, она принадлежит мне!
Голос старика, сначала вкрадчивый, взвился к концу этой речи оглушительным крещендо, прокатился над оцепеневшими, пораженными людьми.
-Вы думаете, я сумасшедший? – грохотал он. – По какому такому праву, скажете вы, Средоточие будет моим? Да по тому самому древнему, исконному праву, которое придумали даже не боги, а те, кто много старше их. По праву первородства!
Его глаза уже непрерывно горели алым, кровавым цветом, спина выпрямилась, и, казалось, ростом он стал выше, вцепившиеся в посох высохшие руки вдруг стали крупнее, мускулистее, желтые ногти утолщились и вытянулись, превратившись в темные загнутые когти, а между узловатыми пальцами явно наметились перепонки. Лицо по-прежнему оставалось стариковским, но нос вдруг стал короче, расплюснулся, почти слившись с лицом, на котором убавилось морщин, губы вовсе исчезли, превратив рот в неровный разрез, глаза выкатились, лишенные ресниц веки растянулись, став полупрозрачными, пронизанными красноватыми ветвящимися сосудами. Длинные, еще более поредевшие белые волосы, бешено развевались на ветру.
Недавно пришедшая в себя Наташа вцепилась в руку Цинтии.
-Какой кошмар, - простонала она. – Кто это, кто? Неужели он не лжет?
Прохор – будем называть его так, ибо он не потрудился представиться своим настоящим именем – уже совсем мало похожий на человека, обратил свою трансформировавшуюся морду – нельзя сказать лицо – к сжавшейся под этим жутким взглядом девушке.
-Я вижу, ты не знаешь истории рода Владиславичей, о представительница иного мира? Так я готов удовлетворить твое любопытство, ибо, судя по всему, ее не знают и сами Владиславичи, а это стыдно. Итак, начнем, - он вдохновенно прошелся туда-сюда, словно находился на кафедре аудитории и был окружен почтительно внимающими студиозусами. Без сомнения, старик искренне наслаждался происходящим, и потому не спешил закрепить свою окончательную победу. – Все началось около трех тысяч лет назад, когда юный бог-творец, оставив свои бесконечные сражения с вершняитами, исконными врагами богов, спустился в один из миров смертных. Как, вы не ведаете, кто такие вершняиты? Кто может ответить?
-Да в общем то же самое, что и боги, - вдруг сказала Цинтия, обращаясь не к страшному старику, а к людям. Девочка казалась абсолютно спокойной, только Наташа, крепко держа тонкую руку, чувствовала ее невольную дрожь. – Только их полная противоположность, понимаете? Ну как свет и тьма, вода и огонь, добро и зло. Только не спешите ставить на вершняитах несмываемое клеймо «зло»! Хотя для нас это почти верно. Дело в том, что для миров, созданных богами, все, происходящее от вершняитов – действительно зло. Но есть миры, и их не меньше, которые созданы вершняитами, и для них источник зла – боги. Это просто-напросто великая суть бытия: вечная борьба, в которой рождается Жизнь. Конечно, битвы есть битвы, и в них бывают и победы, и поражения. Потерпевший поражение бог или вершняит теряет значительную часть своей силы и более не может ни вернуться в сражение, ни покровительствовать созданным мирам. Он спускается к смертным и живет среди них, пока не подойдет к концу отпущенный ему срок, будучи могущественным колдуном, но уже далеко не всесильным.
-Все так, - подтвердил Прохор. – Молодец, девочка, что ж я тебя не знаю? Ты кто такая? А впрочем, неважно. Так на чем я остановился? Ах, да. Бог-творец спустился к смертным, но не будучи побежден, а победив, и решив повременить с новой битвой для восстановления сил. И в результате появился его смертный сын, названный Владиславом, для которого бог-творец создал мир и, населив его людьми, оставил там княжить. А побежденная вершняитка, вынужденная уйти, отправилась именно в этот мир. Почему? Ей показалось, что еще можно отомстить, и она вознамерилась стать женой князя Владислава. Однако тот не понял, какую честь ему оказали. Смертные не ценят такого – даже опоенный, Владислав продолжал любить жену. Когда вершняитка поняла, что и тут проиграла, она вышвырнула счастливую соперницу прочь, туда, где Владислав не мог ее найти, да и не нашел никогда. Сам же князь едва не погиб в битве с вершняиткой, но вовремя вмешался бог-творец, спасший сынка и бросивший разгневанную вершняитку, которую все еще не мог убить, в пустой, ненаселенный мир. Именно там я и родился – старший сын Владислава, рожденный от поверженной вершняитки! Во мне лишь четверть крови смертных, на три же четверти я соединяю в себе силу богов и силу вершняитов, чего никогда еще не было в истории мирозданья! И потому нет на свете колдуна сильнее, кроме, разумеется, богов и вершняитов. Или, - он улыбнулся, растянув рот-щель в змеиной ухмылке, - смертного колдуна с долей крови богов, которому бог-творец неосторожно отдал в руки божественную силу – Средоточие. Теперь ты понял, князь Всеслав? Ты был бы сильнее, много сильнее меня, если б власть твоего далекого предка, Владигора, старшего сына Владислава от второй жены, не была узурпирована вместе с правами на Центр магии. Однако раньше него родился я, и родился, к сожалению, смертным, хотя и сумел прожить три тысячи лет. Срок жизни моей матери давно истек, но я жив, и я в большей степени – наполовину – потомок вершняитов, чем богов. А получив Средоточие, я смогу, наконец, обрести бессмертие! Потому что Средоточие – это не просто власть над единственным миром. Это часть божественной сути, которую сам того не желая вложил в него бог-творец чтобы отдать любимому сыну.
-Две тысячи девятьсот семнадцать лет, - тихо поправила Цинтия, но Прохор услышал.
-Верно, - изумился он. – Откуда ты знаешь?
-Я помню этот момент, - невозмутимо пояснила девочка. – Я чувствовала, что отец совершает ошибку, поддаваясь чарам вершняитки, но тогда я не могла еще его предупредить. Мне был всего двадцать один год – младенец, не умеющий владеть собой.
-Что ты несешь? У Владислава не могло быть такого взрослого ребенка, или он должен был зачать тебя в двенадцать лет! – Прохор говорил презрительно, но и настороженно. В конце концов, могло оказаться так, что и он знает не все.
-Но ведь это значит, - подскочила Наташа, - что право первородства принадлежит тебе!
-Нет, - Цинтия грустно погладила девушку по руке. – Ну какое я могу иметь право сама на себя? Владислав, которого я зову отцом, не зачал меня – я создана из его крови. Создана, чтобы служить Владиславичам, его истинным детям. Никто, даже бог-Отец, сотворивший Средоточие, не думал, что я окажусь живым существом. Все пользовались амулетом, подозревая, что он не совсем вещь, но никто не мог предположить, что я – живая. И я не могла дать знать о себе, я, как и любой младенец, ничего не умела. Только подчиняться, как вещь, но как живое существо не ощущала себя. Мне потребовалось много времени, чтобы научиться, и лишь сейчас я смогла по-настоящему встретиться со своими далекими родственниками. Жаль, что в такой тяжелый момент. Может быть, как раз напряжение Эфира, готовящаяся встреча двух ветвей Владиславичей, помогли…
Охнув, Мелания опустилась на землю рядом с девочкой. Сплетение невероятных событий, невнятные догадки и смутные подозрения обрели четкое и ясное, простое объяснение, и она не понимала, как могла так долго не замечать очевидного.
-Не знаю, что и сказать. Так значит, твое настоящее имя – Средоточие. Прости, прости, что не видели тебя…
-Ничего, - Цинтия улыбнулась. – Как вы могли?
Прохор, пораженно наблюдавший эту сцену, захохотал:
-Вот оно как! У меня будет настоящий, разумный, деятельный слуга. Как это мило. Иди, иди сюда, девочка!
Цинтия пожала плечами.
-Я создана для того, чтобы служить людям. А не вершняитам. Вы чужды нам, и я не желаю тебе подчиняться. Я буду вынуждена, если ты сумеешь отобрать Средоточие, но не рассчитывай на легкую жизнь – я буду сопротивляться.
-Сопротивляйся, - снисходительно разрешил Прохор. – Ты просто будешь сама убивать себя. Вернее, уничтожать твою живую, сопротивляющуюся сущность, и постепенно превращаться в вещь.
Лицо Цинтии исказилось горем. Старик не лгал.
-Тебе придется смириться, чтобы сохранить себя? – жарко зашептала Наташа, но та покачала головой.
-Это невозможно, я создана богами, чтобы во всем противостоять вершняитам. Но отказаться служить я тоже не смогу. Значит, мне придется уйти.
От этих слов повеяло пронизывающим холодом, словно над землей уже пронеслось ледяное дыхание смерти и властно поманило трепещущую жизнь в свои гнилые, промозглые чертоги.
Рома содрогнулся. Он был далек от понимания сверхъестественного и не особенно стремился вникать в запутанную историю рода Владиславичей, каких-то согрешивших богов и неведомых вершняиток. Единственное из того, чего он не понимал, а понять очень даже хотел, это почему все эти благородные воины бездействуют и позволяют какому-то монстру, более страшному даже, чем давешние сломанные куклы безнаказанно оскорблять себя? «А эта-то, как ее, Наташа, хороша, - думал парень, - рядом валяется «калаш», а она трясется как осиновый лист. Дала бы очередь – и можно было бы все забыть и отправляться по домам».
-Да что мы слушаем эту обезьяну! – возмутился он, спуская обе тетивы арбалета, и тут же хватаясь за стрелы, спеша перезарядить самострел.
Рома и не надеялся поразить нечеловеческую образину с первого выстрела, но с чего-то надо начинать. Однако сделать следующий выстрел он не успел, сначала решив выяснить эффект, произведенный первым. А после этого руки и вовсе опустились. Оба дротика не долетели до старика метров трех – даже не глядя ни на стрелка, ни на выпущенные снаряды, Прохор небрежно поднял ладонь, словно преграждая им путь, и стрелы бесшумно и почти бесследно сгорели в тусклой вспышке. А дальше легкий щелчок пальцами – и Рома полетел вверх тормашками, выронив арбалет.
-Я прощаю этот неразумный порыв, - негромко пророкотал старик, наблюдая, как Рома неуклюже пытается встать, морщась от звенящей головной боли, сильнее, чем от мучительного похмелья, - только потому, что сей отрок пришел из «погасшего» мира, самого бездумного и бесшабашного из тех, что когда-либо создавали боги, и только на первый раз. Более поблажек не будет.
Князь Всеслав стиснул камешек Средоточия.
-Центр магии не достанется тебе, пока я жив, - отрывисто сказал он, поднимая меч.
Вслед за этим ввысь взлетели обнаженные клинки рыцарей-магов во главе с магистром Аверьяном. Княжна Мелания, неизвестно откуда вынувшая тонкий изогнутый меч, и Неодим, мятежный колдун, не глядя друг на друга, одновременно выбросили вверх вооруженную серебристой сталью правую руку. Наташа подхватила с земли свой «Калашников». Рома, то ли поддавшись всеобщему настроению, то ли действительно понимая, в чем дело, взмахнул арбалетом, его немного гротескная ранее фигура впервые выглядела внушительно: широко расставив ноги и подняв коротко стриженую голову, он без малейшего страха, даже с каким-то любопытством разглядывал монстра-нечеловека. Только у Павла не оказалось оружия, и он просто поднял вверх сжатый кулак.
-Герои! – Прохор изогнул седые кустистые брови. – Как глупо. Никто из вас не поспорит с правом первородства. И мне даже не нужны ваши красивые и бесполезные жертвы – вы ничем не сможете мне помешать. Живи, как знаешь, бывший князь Всеслав, или покончи с собой от злости, но Княжеством должен править законный наследник – так завещал Владиславу бог-творец, - он ухмыльнулся, при этом похожий на бескровную рану рот растянулся до ушей прямой линией, усиливая противное впечатление перерубленной пополам головы. Если, конечно, что-то еще могло усилить отвращение, вызываемое видом жуткого старика. – Впервые тщательные предосторожности, с которыми боги распоряжаются своими подарками, сыграли против них.
Всеслав сдержался, справился с собой, только лицо его потемнело, губы сжались, в глазах застыло жесткое, упрямое выражение. А вот княжна, как не крепилась, не выдержала. По тонким скулам пролегли блестящие дорожки слез, и она вынуждена была до крови закусить губы, чтобы не дать воли рыданиям.

Глава XIV
Заклятие Торжества Справедливости

Над почерневшей, опаленной землей свистели жестокие порывы ветра, вздымающие ввысь остывший уже пепел и пригоршнями бросающие их в искаженные мукой лица людей. Их позы и взгляды по-разному выражали отчаяние и решимость, сочувствие, ненависть и боль.
Почему-то после недавнего взрыва наступило затишье, словно Прохор, строя планы своего будущего царствования, а может быть, обдумывая и готовя колдовство, дал время своим врагам для того, чтобы в полной мере осознать происходящее, почувствовать свое бессилие перед одним из древнейших законов мироздания.
То, что владело душами в этот момент, отважилась выразить лишь Наташа:
-Но это не должно быть так, не может быть! - задыхаясь, проговорила девушка. – Должен быть выход, неужели же всесильные и всевидящие боги не ничего предусмотрели для защиты своих миров, самого тайного, неприкосновенного, на самый крайний случай? Что же нам делать, Цинтия?
Все взгляды с надеждой и страхом обратились к ней. Надеждой на то, что выход есть, и страхом, что об ответе Цинтии они уже если не знают, то догадываются.
Девочка-Средоточие подняла глаза, в которых блеснула усталость от долгих прожитых лет, от безрадостного опыта, от тоскливого убеждения в тщете любых усилий.
-Не знаю. Как же вы, люди, любите, чтобы кто-нибудь принял решение за вас. И поэтому так благодарно принимаете все эти пророчества, предсказания, предзнаменования – чтобы вам заранее было известно, как поступать, а заодно и что из этого выйдет. Но на самом деле так не бывает.
Больше задавать вопросов никто не рискнул.
Пустота… Время остановилось, пространство застыло в безмолвном ужасе. Мысли спутались, чувства смешались. Все бывшее ранее казалось ничтожным, мелким, ненужным. Было отброшено, оттеснено жестокой реальностью. Оголенные нервы сжались в ожидании неминуемого удара, в последнем затишье милосердного бесчувствия перед яростной вспышкой боли, которая безвозвратно поглотит измученное сознание.
Неодим, впервые позволив себе отбросить притворство, смотрел на Меланию. Ее черты застыли, казались высеченными из холодного мрамора, ничего не видящие глаза были устремлены в пустоту. Колдун знал, что, хотя никто не станет его винить, в постигшем Княжество несчастье есть немалая доля его вины: слишком возгордился, заигрался в свои обиды, и не заметил действительной угрозы. Ведь он видел, понимал, что Прохор совсем не так прост, как выглядит, но полагал, что древнему старику нет никакого резона развязывать смертельные баталии на склоне жизни. Стоять за спиной молодого, горячего колдуна, который ринется в драку – да. А потом спокойно сидеть у камина, пользуясь заслуженным уважением и почестями в случае победы, или беспрепятственно удалиться в случае поражения. И он, Неодим, видя странную силу старца, был ослеплен собственной значимостью. Быть может тогда, восемь лет назад, когда Прохор только ступил на благодатную землю Княжества, еще был шанс справиться с ним, если бы он вовремя разглядел угрозу. Да, он был очень молод, да, ни князь, ни Орден не стали бы слушать проклятого тысячу раз мятежника, но…
Неодим не мог знать, что произойдет после воцарения на Червонгородском престоле бессмертного Владиславича-вершняита, но он все же имел немалые познания в Теории Магической Силы и без труда мог догадаться. Мир богов, принадлежащий вершняитам. Медленно или быстро, он будет непреднамеренно, невольно и неуклонно подавляться, разрушаться, как любое «зло», противное новым хозяевам. Как люди уничтожали бы абсолютно чуждый им мир вершняитов, порождений тьмы, одно существование которого несет в себе неисчислимые беды для людей. Вечная борьба двух противоположностей на этот раз закончится победой вершняитов. Колдун Неодим не знал, что он сможет противопоставить в этой борьбе, но он точно знал: если его одинокая жизнь поможет хоть на час, хоть миг оттянуть неизбежный конец, он отдаст ее не задумываясь.
Дрожа на сыром пронизывающем ветру, но даже не замечая этого, Наташа одной рукой стискивала холодную сталь автомата, другой же бережно держала смуглую детскую ручку. Цинтия, которая была бесконечно старше и мудрее ее, в этот момент казалась именно такой, десятилетней девочкой, потерявшейся в жестоком мире взрослых. Теперь она понимала, почему, создавая себе образ, человеческое воплощение, Цинтия выбрала детское тело. Наташе невольно пришло на ум сравнение с ребенком, которого при разводе родителей забирают у любящего, заботливого отца, и «по праву» отдают жестокой алкоголичке-матери. Но, конечно, это глупое, бледное сравнение. Здесь решается судьба не только одного несчастного дитя – здесь решается судьба целого мира, и это дитя – лишь неотделимая часть его. Цинтию ожидает гибель, а за ней – и ее мир. И хотя Наташа принадлежала совсем другому, и до недавнего времени с неприязнью и подозрением относилась к миру Цинтии, сейчас она понимала, что, пока жива, не оставит ее.
Колдун, вырвавший Рому из его тесного, теплого, защищенного мирка, мало рассказывал о себе и о цели своего путешествия, но парень был весьма неглуп, и по отрывочным репликам, скупым обрывкам фактов сумел если не восстановить для себя полную картину, то, по крайней мере, уловить суть происходящих событий. Рома понимал, что судьба Средоточия – не его дело, что для того, чтобы выйти из игры, ему достаточно повернуться и покинуть луг – никто не станет чинить препятствий, никто не задержит, не осудит и даже не позовет обратно. Все находящиеся здесь люди – и нелюди – чем-то связаны между собой, и лишь он один попал сюда совсем случайно, и никому ничего не должен. Но сейчас он обязан сделать выбор: вернуться домой или идти вслед за колдуном и его друзьями, совсем недавно считавшимися врагами… Эта перемена была загадочной, но, поразмыслив, Рома догадался о ее причинах. Впрочем, парню было, в общем, все равно, на чьей стороне драться – лишь бы на стороне людей, кошмарный старик вызывал брезгливость и негодование на тех, кто породил на свет Божий такую тварь, Рома только боялся, что приближение к подобному врагу вызовет у него обморок от непреодолимой гадливости. И тут он поймал себя на мысли, что выбирает не дорогу – вперед или назад, а невольно выбирает способ сражения с отвратительным порождением зла. «А пропади все пропадом, – с бесшабашным ликованием подумал Рома. – Не будет больше в жизни такого шанса!»
Павел разглядывал своих недавних знакомых так, словно только что их увидел. Вернее, словно впервые с его глаз спала темная пелена, мешавшая видеть глубину вещей и… душ.
Вот князь Всеслав. Его разум полностью сгинул во мраке отчаяния, он знает, что битва закончится поражением, но будет сражаться до конца. Он не отступит, чтобы вернуться в свой мир и, сплотив вокруг себя верных людей, продолжить безнадежный бой, способный оттянуть гибель человеческого рода – он положит своих рыцарей сейчас и погибнет сам, потому что не мыслит пути служить своему миру, не будучи князем. Всеслав должен был родиться в мирное, спокойное время, развивать культуру, торговлю, ремесла, разбирать тяжбы баронов и купцов, отсылать дружину на поимку разбойников. Но забиться в нору, скрываясь от нового властелина, поднимать восстания и мятежи, наносить удары в спину – это не для него. Скорее уж на это способен колдун Неодим. А почему бы нет? Дураку понятно, что он безумно влюблен в княжну Меланию, и что та отвечает ему взаимностью. Княжна где-то даже сильнее брата, крепче духом, и хотя сейчас выглядит разбитой и растерянной, скоро справится с бедой. Твердость и стойкость Мелании вместе с изобретательностью и энергией Неодима – вот та сила, которая вступит в затяжную, неравную борьбу, и кто знает, как долго будет длиться эта борьба – быть может, не одно поколение.
Вот магистр Аверьян. Не только преданный, но и любящий, способный на любые безрассудства ради Владиславичей. Он будет драться вместе с князем, но у него хватит выдержки понять, что живым он нужнее, а значит – отступить вместе с княжной и теми, кто еще уцелеет, чтобы в последующем изгнании служить опорой младшей, но человеческой ветви рода Владиславичей. А вот Рома – удивительно лихой и верткий парень. Этот проскользнет в любую щель, и не будет ничего невероятного, если через несколько лет станет ближайшим соратником Мелании и Неодима. Причем отсутствие магических способностей с лихвой восполнится изворотливостью и храбростью – этот парень явно родился не в том мире.
Наташа. Такая тоненькая, побледневшая от холода в своей короткой летней юбке и слишком просторной черной рубашке. Хрупкая девушка, втянутая в эту историю по его, Павла, вине. Он обязан был прогнать ее еще тогда, когда впервые увидел, ведь догадывался же, что с каждой минутой грозящая ей опасность все увеличивается, но не смог заставить себя навсегда лишиться взгляда этих серьезных серых глаз. Она должна уйти прямо сейчас, но не уйдет. И это приводило его в отчаяние, он готов был бы связать ее и на руках отнести на станцию, но понимал, что это невозможно. Поздно. Она не уйдет. Ему остается только держаться рядом и защищать – но что он может без Средоточия? Без этой силы, сделавшей из него, обыкновенного, ничем не примечательного человека – воина?
Но почему же не может ничего? Средоточия больше нет в его руках, но оно в них было – работало, жило, чувствовало, подсказывало, звало. И он ощущал, что почему-то оно ушло не полностью, какая-то важная часть осталась неотделимой, осталась навсегда. Средоточие разбудило в его душе нечто древнее, забытое, доставшееся от далеких неизвестных предков. Это оказалось заметным не сразу, не вдруг. Однако сейчас оно неотвратимо поднималось из самой глубины существа, наполняя его уверенностью и силой. Быть может, среди его предков были могучие колдуны давно сгинувшего прошлого? Как бы там ни было, где-то а недрах разума зарождалась убежденность в том, что и без Средоточия он останется собой – останется воином. Эх, жаль, нет времени, чтобы прочувствовать свои ощущения, понять, где заканчивается безумная надежда и начинаются реальные возможности. Ну что ж, пусть так.
Павел смотрел перед собой, но видел совсем иное, нежели все предыдущие двадцать пять лет жизни. Воздух. Стоит сделать небольшое усилие – и он может разглядеть потоки частиц, составляющих его, влекомых в пространстве неистовой силой, которую создал возмущенный Эфир, отразивший внутри себя жесткую неправильность, негармоничность того смешения сил, страстей и энергии, что было делом рук смертных. Дерево. Сгусток уплотненного пространства, состоящий из филигранно точного, тонкого сплетения материи и чистой жизненной силы. Неудивительно, что самые могущественные волшебники пользуются в своих заклинаниях мертвыми стихиями или только призывом живых существ, а творить живые организмы под силу лишь богам.
И Цинтии-Средоточию. Но ведь она – часть истинной божественной силы, соединенной с человеческой кровью. Рискованный эксперимент, ибо, очевидно, сам бог-творец не ведал, что из этого получится.
И совершил ошибку поистине божественной чудовищности.
Нельзя давать в руки смертных силу богов.
За спиной старика-полукровки заколебался воздух, и пространство расступилось, открывая врата. Из темного провала в этот мир молча вступили около пятидесяти мрачных высоких фигур. С первого взгляда было видно, что это – творения не богов, а вершняитов, они были еще отвратительнее и еще меньше походили на людей, чем Прохор. Покатые лбы, выпученные красные глаза, прикрывающиеся вместо век прозрачной пленкой, словно у рептилий, клочковатые волосы, более похожие на шерсть, только на макушке; иссиня-бледная, как снег, кожа, перепончатые руки с крепкими острыми когтями. Носа нет, вместо него – узкая дыра над впалым ртом, похожим на бескровный разрез, наполненный тягучей слюной. Подбородка нет, от рта морда плавно переходила в бледную морщинистую шею. Все твари были одеты в длинные полотняные балахоны, скрывающие тела до щиколоток, и что-то вроде плетеной из цепочек паутины, на которую крепились круглые пластины из неизвестного белоснежного металла, вся видимая поверхность которых была густо покрыта причудливой алой вязью то ли странных узоров, то ли надписей из незнакомых рун или иероглифов. Вооружены же твари были совершенно по-разному: стандартными для боевой дружины длинными обоюдоострыми мечами обладали всего пятеро-шестеро. Около десятка держали руки на рукоятях заткнутых за пояс двух коротких изогнутых клинков наподобие ятаганов. Было несколько тяжелых палиц, три или четыре топора на длинных рукоятях, с полдюжины копий с трехгранным наконечником длиной едва ли не в фут, пара здоровенных двуручных мечей. А дальше виднелось и вовсе невообразимое оружие: какие-то крюки с зазубринами, заостренные с двух сторон металлические стержни, шипастые кистени, даже вроде, окованная металлом дубина. В середине строя наиболее уверенным в себе казался монстр с недлинным, странной конструкции мечом, снабженным торчащими во все стороны загнутыми наподобие когтей зубцами возле самой рукояти. Все это вооружение было выковано исключительно из белоснежного металла и украшено алой гравировкой. Ни щитов, ни луков или арбалетов.
Пока рыцари-маги перешептывались, прикидывая свои шансы в сражении, старик Прохор поднял голову и обвел людей выпуклыми красными глазами.
-А не приходилось ли вам когда-либо, - размеренно и торжественно заговорил он, - слышать о Торжестве Справедливости? Хотя конечно нет – откуда? Это магия вершняитов, в мирах богов нет такого обостренного восприятия справедливости, у вас обычно кто сильнее, тот и прав. Поэтому вы все так уязвимы – вы подчиняетесь только силе и возводите на пьедестал только силу. Вы поклоняетесь своим богам не потому, что своим жалким существованием обязаны им, не потому, что они – законные хозяева всего, что у вас есть, а потому, что они много, много сильнее вас и в любой момент из какой-нибудь прихоти могут отобрать у вас то, что вы полагаете своим. Не стоит возражать – я в своей жизни немало постранствовал и по мирам вершняитов, и по мирам богов. И скажу по секрету, созданию богов или человеку с половиной крови созданий богов никогда не удалось бы занять почетное место в мире вершняитов. Да-да, я никогда не прижился бы там. Торжество Справедливости. Другое дело – ваши миры. Вы благодарно принимаете любую силу, неважно, откуда и с чем пришедшую. Готов биться об заклад – когда я воцарюсь на червонгородском престоле, очень мало кто из бывших приближенных князя Всеслава рискнет даже словом воспротивиться моей силе. Не праву – силе! Найдутся и те, кто организует противостояние, и наверняка, это будут бывший князь и бывшая княжна. Однако это мне совсем не опасно, и поэтому я оставляю вас в живых – все равно появится кто-нибудь такой упрямый, пусть уж лучше это будут те, кого я знаю. Что, князь? По глазам твоим вижу, ты понимаешь, что все будет именно так. Твое Княжество перейдет в мои руки без единого выстрела и взмаха меча, без ропота и возмущения. Простым людям, по большей части, все равно, кто будет взимать с них налоги, а дружинникам безразлично, кто будет посылать их в бой. Однако я отвлекся, – Прохор внезапно оборвал свои пространные рассуждения, - об этом у нас еще будет время поговорить. Я хотел поведать тебе, князь, о Торжестве Справедливости. Это древнее, очень древнее и очень простое заклинание. В мирах богов легко могли создать его, но не создали. Не от недостатка ума или пытливости. Просто за ненадобностью. Как я уже говорил, справедливость – не самое ценное в ваших мирах, вы предпочитаете иной путь, хоть и твердите иногда о ней. Соединив слова заклинания Торжества Справедливости со словами Закона, которым желаешь воспользоваться, можно получить безотказно сильное, непреодолимое и необратимое колдовство. Смотри внимательно, князь Всеслав! Кто знает – быть может, когда-нибудь пригодится.
Молочно-белая пелена облаков давно затянула тусклое небо, погрузив землю в еще более густой, плотный, едва ли не ощутимый физически сумрак, в котором люди казались своими собственными бледными тенями. Но каждое движение старца-полукровки в сгустившейся мгле было видно четко и ясно, словно его одного освещал некий невидимый никому луч света.
Прохор поднял руки; в левой подрагивал над самой головой его белый посох, правая, вытянутая вперед ладонью вверх, жадно ждала, желтые перепончатые пальцы с темными когтями чуть изогнулись, будто уже вцепились намертво в вожделенный амулет. Из уродливого рта размеренно и стройно, словно ритмичные стихи, полились звуки непонятной речи, иногда перемежающейся со словами «право первородства», «закон», «справедливость», «Центр магии». Навершие посоха описало полукруг, и указало прямо на сжатый кулак Всеслава, произносимые вслух слова заклинания ускорили темп,  и стали как будто громче, хотя старец вовсе не пытался кричать. Они сами словно отражались от всего вокруг, от каждой травинки, от воды в реке, от неба, от ветра, и, усиливаясь, возвращались к пораженным слушателям, звуча снова и снова, повторяясь на разные лады, навязчиво впечатываясь в мозг.
Средоточие в руке князя засветилось, сначала чуть тлеющим белым светом, потом ослепительно ярким, с голубым отливом, и вдруг резко вырвалось из его пальцев, вызвав невольный стон. В столбе бело-голубого света оно поднялось высоко над лугом, заставив все лица подняться вверх, все глаза неотрывно смотреть на слепящую точку в небе, не обращая внимания на текущие слезы.
И тут белый свет словно взорвался: разлетелся-разлился кольцом по плоскости неба, сияющий ободок, быстро расширяясь и с отдаленным гулом волоча за собой угасающий шлейф, исчез за горизонтом, оставив в центре крошечный светящийся островок, на котором, как на подушке, покоилось опускающееся вниз, к своему истинному владельцу, пылающее и рассыпающее потоки искр Средоточие.
Пролетев десятки саженей, оно упало прямо в протянутые ему навстречу с готовностью и ожиданием руки – но не когтистые перепончатые лапы, а обыкновенные, человеческие. Эти руки привычно приняли маленький амулет, бережно, но сильно обняли пальцами. Средоточие светилось даже сквозь сомкнутый вокруг него кулак, радуясь и торжествуя, что обрело наконец своего настоящего владельца, и заливая все вокруг таким ярким светом, что ничего невозможно было разглядеть в этом море белоснежного огня, горячего, но не обжигающего, а нежно обволакивающего теплом озябшие тела.
Сквозь затихающий гул были слышны изумленные прерывистые вздохи, перешептывания, гортанные звуки чужой речи, счастливый смех Цинтии. И недоуменный возглас Прохора:
-Что происходит? Я не мог, никак не мог ошибиться в произнесении заклинания!
-А ты и не ошибся! – это Цинтия, ее голосок звенит от волнения. – Сработало заклинание Торжества Справедливости, и Средоточие находится в руках того, кому принадлежит по праву первородства!
Ослепительный свет понемногу рассеивался, мерк, открывая нетерпеливым глазам правду о неожиданном результате колдовства.
Только двое не оцепенели от того, что открылось их зрению, только двое уже знали ответ. Одна из них – Цинтия. Второй – Павел.
Пошевелив пальцами, он осторожно устроил Средоточие поудобнее, и плотно сжал кулак. Круг странных стечений обстоятельств и протянувшихся сквозь тысячелетия связей между событиями замкнулся. В его руке – законное наследство далекого предка, князя Владислава, принадлежащее по праву первородства. И он уже знал все, что должно было произойти для того чтобы это право осуществилось.
-Нет! – завопил, заревел старик-полукровка. – Этого не может быть! Кто ты такой?
Павел молчал. Ему еще слишком трудно было произнести вслух те сумасшедшие догадки, которые уже сложились в истинную картину, неотвязно преследовали, пока он не понял всего, понял еще раньше, чем под влиянием колдовства Средоточие опустилось в его руки.
-Люди так бесконечно самонадеянны, - ответила за него улыбающаяся Цинтия. – Судя по всему, потомки вершняитов – не знаю, как их называют – тоже. Ты силен, Прохор, ты мог завладеть Средоточием силой, но ты решил покрасоваться, и проиграл. Неужели тебе не пришло в голову, что справедливость – не выдумка вершняитов, а нечто гораздо более древнее и мощное, чем то, что в повседневной жизни могли натворить люди – или боги и вершняиты? Ведь они тоже живые, хоть и могущественнейшие существа, а значит, могут ошибаться. Неужели не догадался, что то недоразумение, следствием которого ты явился, никогда не преодолеет величайших Вселенских законов, ибо прорвавшемуся сквозь заслоны Злу всегда есть равновесное Добро. Уверенный в своей правоте, ты не удосужился оглянуться назад, ты довольствовался тем, что рассказала тебе мать. А вот я однажды затеяла ту работу, от которой когда-то опрометчиво отказался бог-творец. Отец Владислава был по-своему прав: я очень долго и кропотливо собирала разрозненные частицы Эфира, выспрашивала, высчитывала, и к тому моменту, когда я узнала, куда вершняитка забросила жену Владислава Мелиору, на престол взошел его далекий потомок Всеслав. Я не ведала, будет ли польза от моих изысканий, но когда я сотни раз намеревалась бросить нудное и сложное дело, что-то подсказывало: надо продолжать. И я оказалась права! Отнятая у мужа Мелиора ждала ребенка, о котором еще даже не успела ему сообщить. И она оказалась в «погасшем» мире, где произвела на свет старшего сына Владислава, вырастила и воспитала его в неведении о своем происхождении, боясь возвращения вершняитки. Чуждая «погасшему» миру ветвь могла угаснуть, но не угасла, и мне не стоило труда отыскать единственного оставшегося в живых прямого потомка Владислава – его кровь мгновенно откликнулась на мой зов. Я не могла тогда рассказать князю о своей находке, человеческий облик еще был мне не под силу, но повлиять на любознательный и мятежный разум княжны Мелании мне удалось. Она проникла в «погасший» мир и благодаря мне встретилась именно с Павлом. Княжна очень чувствительна к излучению внутренней энергии и мне пришлось потратить немало усилий, обманывая ее. Прости, Мелания, но что-то заподозрив ты не доверила бы ему Средоточие. А это было то единственное, что мне удалось сделать для тебя, Павел, чтобы ты почувствовал, понял свое наследство, сроднился с ним. К сожалению, больше времени я дать тебе не могла: тот мир был «погасшим» на Карте миров только пока ты находился в нашем, а ведь именно тогда его проверяла княжна. Стоило тебе вернуться – и пошел отсчет времени: кто из претендентов и когда первым доберется до Средоточия.
Потрясение было велико. И для старца Прохора вместе с его чудищами, и для князя Всеслава, и для всех остальных людей, включая самого наследника. Как и несколько минут назад, глубокая, звенящая тишь овладела миром. Полнейшая растерянность, мятущиеся обрывки мыслей. Ощущение неминуемого и окончательного краха, в который еще слишком трудно поверить. Князь более не князь, но и претендент на трон, три тысячи лет мечтавший о нем – все тот же никто, кем и был все эти три тысячи лет. А человек, никогда не желавший ни славы, ни власти, ни возвышения – законный властитель. Что за безумные шалости Судьбы? Что за горькая ирония Провидения?
Но собраться с мыслями никому так и не удалось.
На глазах старика Прохора рушился смысл его существования, цель долгой, полной трудностей, унижений и лишений жизни оборачивалась пустой тратой времени. А верные последователи и соратники, стоящие сейчас за спиной, обращали на него взгляд, полный ненависти за обман, пусть и невольный, но ради которого они покинули свои миры, пошли за всеми гонимым полукровкой, навсегда став изгоями среди своих и не обретя взамен ничего из тех посулов, на которые прельстились.
Не думая более ни о чем, ничего не сознавая и ни на что не надеясь, старец нанес отчаянный по своей мощи удар.
Всепожирающее и негасимое Извечное Пламя, извлеченное прямо из Геенны, созданной в незапамятные времена для ссылки мятежных богов и вершняитов, низверглось с ясных небес на того, чье неожиданное и нежеланное им самим счастье составило жестокое, непоправимое разочарование других. Сплошной поток огня, состоящий не из отдельных языков, как костер, а словно бы из цельной монолитной огненной стены уперся в то место, где только что стоял Павел, протянувшись из глубины Мироздания бесконечным столпом, основание которого плавило, прожигало саму мировую ткань, вгрызаясь глубоко в недра земли.
-Нет! – закричала Наташа, и тут же ее голос, беспомощно задохнувшись, сорвался.
Невыносимый жар исходил от этой укрощенной, запертой в оковы колдовства плазмы, и яростно сражающейся с решетками своей клетки, чтобы вырваться на свободу, охватить, поглотить еще один мир, питая свою ненасытную утробу. От этого жара мгновенно стали слезиться глаза, тлеть волосы, вдыхаемый раскаленный воздух опалял горло и легкие. Стальное оружие нагрелось так, что удержать его можно было лишь оторвав от одежды тряпицу и обернув ею несколько раз рукоять. Другую тряпицу пришлось омочить в окутанной непрозрачным белым саваном пара реке и прижать к носу и рту, чтобы не умереть от ожога легких.
Неверный, хищный багровый свет исходил от адской колонны, слепя и в то же время приковывая взгляд; казалось, все окружающее погрузилось в густой, плотный и непроглядный мрак, лишь колонна Извечного Пламени, медленно и бесшумно вращающаяся, отныне была видна в этом мире.
Вокруг огнедышащего столпа свирепо взвыл ветер; воздух не выдерживал соседства с палящим огнем, бешено устремляясь прочь, к серо-стальным небесам, заглушая звуки, неся острый горячий песок и сизые хлопья пепла, засыпающие и без того почти не видящие, измученные глаза, облепляя кожу там, где она не была защищена одеждой.
И все же, несмотря на воцарившийся хаос, князь Всеслав точно знал, что нужно делать. Вернее, он знал, где находится тот, кто непременно должен умереть. Любой ценой.
Вороненые доспехи раскалились, и он, как и другие рыцари, вынужден был бросить и кольчугу, и широкие пластины накладок, и латные перчатки, и шлем, и щит. Сжимая зубы от боли в обожженных местах тела, он поспешно освободился от всех металлических частей амуниции, от амулетов и оберегов, от драгоценных символов княжеской власти.
И вот, две дюжины полураздетых людей, сжимающих обмотанные тряпками рукояти мечей и прикрывающих лица быстро сохнущими, горячими бинтами, бросились на пять десятков чужаков, столь же спешно разоблачившихся и соорудивших подобные же маски на своих жутких мордах. «А ведь в чем-то мы похожи», - мимолетно пронеслось в голове Всеслава, и тут же исчезло, затерялось в пучине ненависти и отчаянной решимости.
Применять магию в этой схватке времени не было ни у кого; с оглушительным лязгом сшибающаяся сталь посверкивала алым и багряным, жадно впиваясь в человеческие и нечеловеческие тела.
Сразу стало понятно, что рыцари-маги много сильнее и опытнее в бою, чем пришельцы; атакующая дружина быстро смяла первые вражеские ряды, но чужаков было вдвое больше, место павшего или раненого тут же занимал следующий.
Кроме того, вскоре выяснилось, что и среди творений вершняитов есть серьезные бойцы. Высокий, худой, казавшийся обманчиво неуклюжим, словно огородное пугало в драном балахоне, монстр с торчащим на макушке пуком рыжих волос, оказался то ли слишком удачлив, то ли слишком опытен. Его противник, молодой воин, замешкался всего на долю секунды – и длинное зазубренное лезвие белоснежного металла, появившись почти ниоткуда, рассекло незащищенный бок. Человек упал, обливаясь кровью, а нелюдь перескочил через холодеющее тело и не медля бросился на стоящего за ним. Однако тут ему не повезло: против него оказался сам десятник. Взревев раненым зверем при виде гибели молодого рыцаря, он осыпал убийцу градом мощнейших ударов, и как тот не был быстр, не устоял; неудержимый и словно бы живой меч десятника, скользяще отбив выпад белого клинка, с бешеной силой разрубил открывшееся тело надвое.
Люди задыхались, обливались потом, изнемогали от борьбы с ужасным жаром, но не сдавались. Четверых монстров за несколько секунд зарубил магистр Аверьян, двоих – князь Всеслав, стремительно рвущийся сквозь ряды нелюдей туда, где за их спинами развевались седые космы Прохора, лихорадочно плетущего новое заклинание. Опомнился Рома, и его арбалет сухо защелкал, смертоносные дротики полетели в дальние ряды тварей, невозмутимая и неуязвимая Цинтия вновь взялась за свой акинак, но «калашников» молчал.
Наташа и Мелания со смешанными чувствами не отрываясь смотрели на колонну Извечного Пламени. Девушка из «погасшего» мира ощущала, как разум медленно заволакивает милосердная пелена беспамятства, и окончательно потерять сознание не давало лишь неверие в то, что непоправимое все же свершилось. «Этого не может быть», - билась мучительная, болезненная мысль, но здравый смысл твердил, что в этом огне выжить нельзя. Княжна понимала, что Средоточие не погибло, но знала, что смерть Павла вновь передает право на владение им полукровке. «Нет, величайшая Справедливость Мироздания не допустит такого», - повторяла она, но опровержение этого было у нее перед глазами.

Глава XV
Договор с Эфиром

Битва длилась всего несколько минут – так мало, и так бесконечно, немыслимо много – а мертвые тела уже усеяли и так глубоко пропитавшуюся кровью землю, стоны раненых и умирающих, чьи открытые раны опалял жестокий жар, тут же заставляя кровь запекаться, и страдания которых никто не в силах был облегчить, заглушали глухой вой ветра.
Колдун Неодим, обмотав левую руку плащом, пользовался им как щитом; его серебристый клинок мелькал в самой гуще тварей, без разбору рубя головы, руки, ноги, когда он наткнулся на действительно сильного противника. Буквально у него на глазах, перед бившимся плечом к плечу с ним коренастым, широкоплечим рыцарем Ордена возникло то самое странное орудие с зубцами-когтями вокруг рукояти – и длинный меч дружинника из добротной заговоренной стали, скользнув по гладкому лезвию, попал в захват зубцов. Рыцарь рванул свой меч назад, но с тем же успехом он мог пытаться выдернуть нижнюю ветвь трехсотлетнего дуба – клинок застрял намертво. Краем глаза Неодим заметил, как ухмыльнулся нелюдь, слегка поворачивая свое оружие. Обоюдоострое, дюжину раз закаленное и защищенное боевой магией стальное лезвие сломалось, словно было вырезано из хрусталя. Дружинник изумленно посмотрел на оставшийся в руке жалкий обломок, а в следующий миг удивление стало его посмертной маской: странное оружие чужака насквозь пронзило его грудь.
И тут Неодим понял, что медлить нельзя. Приведя своего противника, беспорядочно размахивающего кистенем, в замешательство быстрым обманным выпадом, он бросился к монстру, который, поставив ногу на грудь поверженному врагу, удовлетворенно вытягивал меч из его тела. Нелюдь заметил отчаянный рывок колдуна, но освободить свое страшное оружие уже не успел: молниеносный взмах серебристого клинка – и когтистая перепончатая лапа валится на землю все еще судорожно сжимая рукоять; из рассеченных артерий хлещет темная кровь, а только что ухмылявшийся рот с жутким воплем перекашивается в гримасе боли, истекая тягучей слюной. Еще один торопливый удар прекращает муки и крики твари, но Неодим вынужден обернуться в другую сторону, чувствуя приближение опомнившегося врага с кистенем.
Подобрать зубчатый меч ему удалось не сразу. Белая рукоять оказалась не металлической, а чем-то вроде кости, и держать ее вполне можно было просто рукой, но как же применить тот страшный захват, который на его глазах с таким блеском продемонстрировал враг? За несколько неудачных попыток Неодим едва не поплатился жизнью, но каким-то чудом в последний момент отводил удар своим собственным серебристым клинком в левой руке, отделавшись лишь царапинами на предплечье и на правой щеке. Зато шестая или седьмая попытка удалась: в захват попал двуручный меч одного из нелюдей, и колдуну даже не пришлось поворачивать руку: клинок раскололся под действием собственной тяжести и мощной силы удара. Неодим взвыл, чувствуя, как непривычная к такой нагрузке кисть едва не вывернулась из сустава, но, хотя и с трудом, удержал оружие, одновременно нанося удар левой рукой.

Всеславу удалось пробиться к старику Прохору в самый последний момент: его заклинание уже готово было вырваться из небытия и обрушиться на князя. Не мудрствуя лукаво и не теряя времени на размах, он весьма непочтительно двинул старцу в зубы рукоятью меча.
Прохор поперхнулся кровью из разбитых губ, выплевывая осколки зубов, но выставил вперед посох. Точность колдовского обряда сбилась, ход заклятья нарушился, но рычащий и булькающий от ярости полукровка был готов драться. Он потратил множество сил на столп Извечного Пламени, еще больше потерял от провала Торжества Справедливости, которым он жил. Но надежда уже начала возвращаться к старику: пышущая жаром колонна не может не уничтожить нелепого новоиспеченного наследника. А с надеждой возвращались и силы.
Княжеский меч, над которым свершались десятки обрядов, читались сотни заклинаний, закаленный в крови магических существ и отварах колдовских трав, был не в силах перерубить белый посох. Столкновения стали и непонятного вещества вызывали фонтаны искр, отдавались леденящим душу скрежетом. Всеслав наносил бешеные по своей силе и быстроте удары, но каким-то чудом старик всегда успевал не только парировать их, но и отвечать. Заостренный конец посоха задел бедро князя, оставив глубокую рану не хуже остро отточенного лезвия. Он не вскрикнул, даже как будто не заметил, скорость движений не замедлилась, но с каждым усилием хлещущая кровь по каплям уносила жизнь князя, и было ясно: Всеслав упадет лишь тогда, когда из раны вытечет вся кровь без остатка.
Он люто ненавидел, но не терял разума в этой ненависти. Он знал, что победить монстра самой лучшей сталью невозможно. А значит, выход один: ему должна помочь магия.
На самый крайний случай в роду Владиславичей хранилось бережно передаваемое из поколения в поколение заклинание. Это было то самое тайное и самое мощное, что не открывалось даже ближайшим друзьям и соратникам, чему десять лет назад научил его не магистр Аверьян, а отец, сам старый князь. Правда, тот вовсе не желал, и не представлял, что сыну когда-либо придется вступить в «сделку с Эфиром», как шутливо пояснял старик.
Всеслав заставил себя отрешиться от механических движений своего тела. Схватка была нелегкой, и отвлечение внимания тут же проявило себя: он чаще стал пропускать удары Прохора, кровь текла уже из десятка ран и царапин, но он сумел заставить себя забыть и о боли, и о стремительно уходящих с потоками крови силах. Всеслав сконцентрировался на той бесплотной трепещущей точке внутри своего существа, что звалась духом – и застонал от собственной слабости. Для этого колдовства необходимо Средоточие, а оно было погребено под раскаленной колонной плазмы, недоступно. Однако иного выхода просто нет – и Всеслав заставил себя превозмочь отчаяние, потянуться туда, сквозь эту призрачную дверцу ввысь, в те грозные чертоги, преддверием которых является каждое разумное создание, но проникнуть в которые способен далеко не каждый.
Ощущение было такое, словно он пытается плыть, не умея плавать, пытается лететь, не имея крыльев, а все это ему заменяет одно лишь каменное упорство, да страстная жажда жить. Всеслав слепо рвался вперед, одним только упрямством сдвигая заграждающие путь базальтовые глыбы, разрывая прочнейшие путы Земного притяжения, раздвигая туго сжатые складки пространства. Он пытался обратиться к всемогущему Эфиру и получить его помощь. Не просто ответ на вопрос о будущем, что мимолетом дают, чтобы избавиться от вопрошающего, хрупкие и пугливые бестелесные существа – Дети Эфира – беззаботно обитающие в его слоях, а союзничество самого Хозяина воздушной стихии, тех тонких материй, что наполняют небеса. Хозяин редко, крайне редко вступал в беседу с плотскими созданиями, и никогда без собственной выгоды. Если Эфир ответит, когда-нибудь Всеславу придется заплатить большую цену за его благосклонность – быть может, по окончании своего земного существования, а быть может прямо в ту же минуту, и что это будет за цена, решать Хозяину. Но князь готов был принять эту жертву.
В этом колдовстве руки могли не участвовать: сила самого человека была бессмысленна, как бессмысленна капля дождя над безбрежным океаном. Суть заклинания состояла только в достаточно мощном зове, что пройдя сквозь песчинку разума одного существа, должен незваным и нежеланным гостем проникнуть к подножию трона одного из величайших властителей этого мира. Будь у Всеслава в руке Средоточие – и быстрота приведения в действие колдовства, и плата за то, что потревожил Хозяина, были бы много легче.
Дух Владиславича летел меж вздыбившихся, пенных морских валов, ревущих о своей ненависти, меж острых клинков тьмы, хищно тянущих свои напоенные кровью предыдущих жертв острия, меж исполинских костров, разложенных из сгорающих в муках тел разумных созданий, чьи души прежде исторгли питающиеся ими слуги Эфира, но не оборвали связи с телами, дабы не прекратить их страданий. Он видел молящие о смерти глаза еще живых пленников, цепями прикованных к ледяным горам Севера, и несчастных, босиком бредущих по обжигающей, растрескавшейся, мертвой земле Юга; он видел чудовищных, неописуемых тварей, с утробным рыком обнажавших длинные белые клыки; он видел оживших мертвецов, терзающих теплую плоть своих недавних соплеменников. Он видел преисподнюю на небесах, и его изнемогающий от ужаса и боли дух рвался обратно, на землю, туда, где есть еще короткое спасение от кошмара наяву, который неминуемо ожидает всех за Гранью…
Что удержало его там, в вышине, какое чудо или напротив, беда, спасла от позорного бегства, он так и не понял. Только внезапно наваждение исчезло. Князь Всеслав вновь стоял на залитом кровью лугу против своего врага, отбиваясь из последних сил, потому как воспользовавшись помрачением рассудка князя, Прохор перешел в наступление. Его быстрый меч коротко блеснул в свете огненного столпа, обрушиваясь на полукровку, и тот едва успел подставить посох. Обмениваясь мощными, но уже замедленными ударами, противники кружили друг вокруг друга. Однако теперь в глазах князя Всеслава появился стальной, жесткий блеск, какого не бывает у смертных. Он слышал голос того, к кому был обращен его зов, вернее, это был не голос, а череда образов, ибо всемогущая субстанция не имеет глотки. Она могла бы ее получить, но не посчитала нужным ради такой мелочи, как человек. Князь видел ту помощь, которую предлагал Хозяин и ту плату, что он требует за нее. И он был согласен. Безоглядно согласен на все.
Впрочем, назначенная Эфиром цена оказалась неожиданно низка: он был согласен оставить Всеславу жизнь. Возможно, непреклонное упорство и выдержка смертного среди страшнейших кошмаров, которые только мог воспринять его слабый мозг, пришлись по нраву Хозяину. Но и только. Внимание бессмертного властителя небес уже было привлечено к небывалым всплескам магических энергий, и он был раздражен тем, что в его владениях бесцеремонно хозяйничает некое удивительное существо, если только нематериальная субстанция могла испытывать раздражение. Тем не менее, интерес Хозяина был задет, и он желал бы получить жизненную силу этого существа, чтобы познать его и пополнить себя его мощной энергией. Никогда Эфир по собственной воле не вмешался бы в дела смертных, удовлетворяя свое любопытство постепенно, годами, десятилетиями, веками – ему торопиться некуда. Однако князь сам воззвал к нему, и Всемогущий не устоял перед искушением.
Всеслав должен был стать проводником энергии, которая потечет из материальной оболочки удивительного создания внутрь Эфира, облегчив таким образом это нелегкое истечение. Жизненная сила смертного до конца цепляется за свою оболочку, даже тогда, когда пришел ее срок, и борется за продление существование материального тела, порой очень долго поддерживая искру жизни уже тогда, когда сама оболочка изношена и не способна удерживать дух. Князю предстояло исполнить роль проводника жизненной силы, обманывая ее. Он должен был оттягивать дух на себя, предлагая взамен старческого, изношенного тела свое – молодое и полное сил, а не те небесные выси, куда уносится искра жизни после смерти. А потом отдавать эту жизненную силу холодно ждущему ее Эфиру, протягивающему свои цепкие энергетические щупальца сквозь Всеслава.
Это означало, что значительная часть собственной энергии князя отойдет Хозяину, который будет без разбору тянуть всю Жизнь, что окажется в пределах досягаемости. Лишь от самого Всеслава будет зависеть, куда направить этот жадный сосущий рот, и точность его действий определит, останется ли он в живых. Достаточно всего лишь промахнуться – и слепой рот высосет его самого.
Но иного выхода он не видел. Он рискнет – и пусть Судьба даст победу или поражение.
Князь все еще продолжал орудовать мечом, наступая и обороняясь, но он уже стал медленно и ощутимо меняться. Ему казалось, что время вокруг него начало замедляться, что собирающиеся над головой тучи бесконечно долго наливаются свинцовой серостью, что противник его движется тяжело, словно под водой, что мир расплывается перед его глазами, теряя свои формы, становясь непроглядным мраком, на фоне которого неподвижно замерли тускло рдеющие растения, а перед ними плавают яркие бесформенные пятна – люди и нелюди. Всеслав понял, что теперь его глаза видят только одно: жизненную силу, заключенную внутри материальных тел.
И не удержался, обратил взор на огненную колонну. Ослепительно сияющий для обычного зрения столп теперь казался огромным куском застывшего, обгорелого угля и почти сливался с темнотой: в Извечном Пламени не было жизни, оно было мертво. Но что это? У самого основания, где-то в глубине, полускрытая потоками тьмы, ярко поблескивали неверные всполохи света. «Он жив! – пронеслось в голове. – Он жив внутри этого ада!» Однако Всеслав тут же вынужден был забыть об этом, почувствовав где-то в груди холодное, омерзительное проникновение. Все внутри сжалось, протестуя, но князь заставил себя впустить жадные щупальца Эфира, позволить прочно обосноваться, а потом указать им дальнейший путь: к сердцу старца Прохора.
Фигура князя в этот момент странно трансформировалась, потеряв четкость очертаний, стала как будто полупрозрачной, движения потеряли плавность и точность. Ускользая от выпадов старика, он словно бы не отпрыгивал, не отклонялся, а мгновенно перемещался из одного места в другое.
И вот, наконец, настал момент, когда Всеслав бросил меч – он был больше не нужен. Щупальца нашли свою цель. Тело полукровки вдруг конвульсивно изогнулось, глаза еще больше вылезли из орбит, рот перекосился в страшном безмолвном крике. Ненасытная бесчувственная утроба жадно пила мощную жизненную силу из бурного источника, заключенного в ослабленную тысячами прожитых лет оболочку, и так легко поддавшуюся обману; и было ясно, что она не остановится, пока не высосет все до последней капли.
Князь болезненно чувствовал, как сквозь него проносится губительный ураган, смертоносный вихрь, который тащит в себе обрывки и осколки упорно сопротивляющейся могучей сущности, но постепенно разрушает, растворяет ее, проносит через душу князя. Вот, казалось, острый край обломка чужого духа оцарапал нутро добровольного проводника, застонавшего от острой боли, вот своенравный виток потока ухватил то, что не должен был. Князь постепенно слабел, уже не воспринимая ничего вокруг и ощущая себя лишь как сплошной, наполненный невыносимо мучительными спазмами ком сплетенной плоти и жизни. Последними остатками сил он направлял ставшие вдруг непослушными и бестолково суетящимися щупальца, с которыми он уже едва справлялся.
Старик Прохор упал на четвереньки, нечленораздельно хрипя и брызжа слюной, его конечности тряслись, беспорядочно молотили и скребли землю, но посоха из рук он не выпустил. На подгибающихся ногах, чуть дыша Всеслав двинулся к нему. Сократив расстояние, он сможет вернее управлять щупальцами Эфира, вот только еще шаг, и еще… Вот уже распростертая жертва оказалась почти вплотную, и щупальца перестали метаться, почувствовав близость добычи; кажется можно вздохнуть с облегчением: осталось всего несколько мгновений, и жизнь уйдет из тела врага, уйдет навсегда, рассеявшись в пространстве.
С нарастающей тревогой с другого конца луга за магическим действом наблюдал колдун Неодим, который, расшвыряв своих противников, получил возможность оглядеться. Он не знал, что за силы, и каким образом привел в действие Всеслав, но без труда догадался, что силы эти принадлежат некоему высшему существу, более могущественному, чем князь и его враг. И было также очевидно, что это высшее существо использует тело Всеслава для достижения своих собственных целей.
Ему никогда не нравилось это самопожертвование, суровое отрицание самого себя в минуты опасности для народа, которое вместе с самоубийственными заклятиями передавалось из поколения в поколение в роду Владиславичей, но он признавал право князя на это. Самому же Неодиму в этом виделась слабость: погибнув, ты никогда уже не сможешь послужить своему народу, уничтожив одного, ты не сможешь противостоять другим врагам. А если и единственный враг слишком силен или хитер…
Не додумав до конца этой мысли, Неодим вскинул когтистый меч и бросился к Всеславу.
-Стой, князь, не приближайся! – закричал он, но буйствующий ветер отнес его голос в сторону.
Дорогу преградил рослый нелюдь со здоровенным топором наперевес. Пришлось отбиваться, а топор – не меч, его лезвие так просто не переломить, поймав в захват. Колдун спешил, боясь не успеть, и в результате его удары не были достаточно точны – он никак не мог справиться с топороносцем. Наконец удалось удержать сверкающее острие топора двумя скрещенными клинками, а потом дать ему скользнуть к страшным зубцам. Поворот – но от широкого клинка отлетел всего лишь верхний край, и топор ничуть не утратил своей способности убивать. Ожидая победы, Неодим слишком быстро подался вперед – и едва успел подставить под мощный удар серебристый меч. Топор с обломанным краем не добрался до него, но колдун не удержал равновесия и навзничь упал на землю. С жуткой ухмылкой нелюдь вновь взмахнул топором, метя в шею, которую уже не прикрыть тонкими клинками – и вдруг захрипел, изо рта-разреза хлынул поток темной крови, занесенный для удара топор вывалился из рук. Безжизненное тело рухнуло прямо на Неодима, заливая его своей кровью, и тот с содроганием рванулся прочь, судорожными движениями отталкивая от себя отвратительную морду. Только вскочив на ноги, колдун увидел причину своего чудесного спасения: между лопаток нелюдя торчал тонкий изогнутый клинок, а в пятидесяти шагах от него, у колонны Извечного Пламени стояла княжна Мелания, с тревогой вглядываясь ему в глаза, словно вопрошая, все ли в порядке.
Неодим улыбнулся ей, махнув рукой, и помчался дальше. Слишком быстрая победа Всеслава над только что непобедимо могущественным Прохором не давала ему покоя. Колдуну удалось на бегу отмахнуться от еще одного спешащего умереть нелюдя, ранив его в бок, избежать схватки с еще одним, швырнув ему в глаза горсть песка, но уже почти приблизившись, он понял, что не успевает.
Ибо в этот момент полукровка неожиданно рванулся вперед. «Он все еще в сознании, - мелькнула у Всеслава запоздалая мысль, - притворялся…» Но было поздно. Последним осмысленным усилием, собрав остатки ускользающих сил, старик нанес отчаянный удар посохом – и заостренный конец его насквозь пронзил грудь князя.
-Всеслав! Нет! – прокатился над лугом звенящий голос Мелании, и все – и люди, и нелюди, на мгновение обернулись, прекратив свои поединки, словно ощутив, что в этот момент произошло что-то важное, решающее.
Потомок богов и вершняитов не зря хвастался своим опытом и умением, он быстро сумел распознать, какие силы привел в действие князь. И в первый момент похолодел от страха, ибо остановить сосущие щупальца Эфира невозможно, они уберутся прочь лишь тогда, когда его жизнь будет выпита до конца. Но старик справился с собой, сообразив, что лазейка есть. Слабое место в колдовстве могучей воздушной стихии – это смертное тело князя, которое служит проводником ее силы. Притвориться умирающим раньше времени не составляло труда, ибо ослепший и оглохший от боли Всеслав почти ничего не чувствовал и не замечал.
Князь был еще жив, хотя и без сознания, когда Неодим отшвырнул от него остервенело нажимающего на посох полукровку. Щупальца Эфира отцепились от него, когда почти угасшая жизненная искра Всеслава не смогла удержать их, но старик был так слаб, что умертвить его можно было одним хорошим пинком. Однако колдун решил, что право на эту казнь принадлежит не ему.
Неодим одним быстрым движением вырвал посох, вызвав хриплый стон раненого, и зажав рукой хлынувшую кровь, пока не подоспела Мелания. Ее прекрасное лицо было невероятно бледно, но действовала она четко и уверенно. Кровь мгновенно запеклась и остановилась, когда к ране был прижат нагретый кинжал, разорванный плащ стянул грудь князя, но больше ничего сделать было невозможно, Неодим это видел. Однако Мелания не останавливалась. Быстро шепча заклинание, она вливала в безжизненное тело брата свои собственные силы, не обращая на робкие попытки колдуна остановить ее, пока подоспевшая Цинтия не прервала колдовство.
-Что ты делаешь? – в ярости крикнула княжна. Ее глаза пылали от непролитых слез, лицо было искажено страданием. – Он же умирает!
-Ты ничего не сможешь сделать для него, - мягко уговаривала девочка. – Тех сил, что ты можешь отдать без ущерба для себя, не хватит, рана смертельна.
Но Мелания не слышала, не желала слышать слов разума.
-Да что ты понимаешь, ты, Средоточие! Ты бессмертна, для тебя жизнь каждого из нас – пустяк. На наше место придут следующие, и следующие, и так без конца. Кто-то уйдет раньше, кто-то позже – какая разница! А вот у нас жизнь коротка, и другой нет! И ты, - бросила она Неодиму, - ты всегда ненавидел его, потому что завидовал, а теперь хочешь, чтобы он скорее умер!
Неодим справился с собой, только черты стали чуть более жесткими, но он промолчал. А вот Цинтия отпрянула так, словно получила пощечину, глядя на Меланию огромными, полными обиды глазами. Княжна кусала губы, с вызовом глядя на них, и была готова вновь взяться за бесполезное и губительное для себя колдовство, но в этот момент Всеслав застонал и открыл глаза.
-Мелания! – строго прервал он почти прежним своим сильным и властным голосом, но закашлялся, на губах показалась кровавая пена. Всего за несколько прошедших минут его кожа приобрела восковой оттенок, скулы заострились, а глаза безжизненно потускнели.
Рыдая, княжна приподняла его голову и поднесла ко рту поданную Цинтией берестяную кружку с холодной водой. Всеслав жадно глотнул несколько раз, и обессиленно откинулся на спину; оставшаяся вода пролилась ему на грудь.
-Не глупи, сестра, - проговорил он, отдышавшись. – В тебе говорит боль утраты, но ты должна взять себя в руки. Помни, ты – Владиславна. И у тебя есть более важная задача, чем погубить себя, тщетно пытаясь спасти мне жизнь.
-Какая задача может быть важнее? – не сказала – простонала Мелания.
-Ты должна возвести на престол законного князя, - твердо сказал Всеслав куда-то указывая ослабевшими пальцами. – Ему не справиться без твоей помощи.
Проследив за его рукой, Мелания увидела на месте недавней огненной колонны вихрь крупного серого пепла, быстро уносящийся ввысь, к налившимся серостью тучам, и только сейчас заметила, что невыносимая жара спала. А в центре черного, оплавленного до зеркального блеска круге стоял парень, крепко сжимая в поднятом над головой кулаке Средоточие, от которого расходились волны торжествующе яркого, но не слепящего света. На его осунувшемся, покрытом гарью лице отражалось такое истощение сил, что он почти повис на подбежавшей к нему Наташе.

Глава XVI
Дым над водой

Как-то само собой замерло сражение. На ногах остались около двух десятков пришельцев и одиннадцать рыцарей-магов, еще шестеро нелюдей и четыре человека подавали признаки жизни – их тут же взялись перевязывать собратья. Все понимали, что исход битвы уже решен, и нет смысла проливать кровь дальше.
Ветер стихал, унося прочь последние остатки пепла; налитые свинцовой тяжестью грозовые тучи постепенно рассеивались, так и не пролившись дождем на выжженную землю; после недавнего рева и грохота стихий наступившее затишье показалось неожиданно звенящим, каждый звук далеко разносился над пепелищем. Воины подбирали брошенное оружие и доспехи, на пригорке начали мечами и щитами рыть рядом две большие могилы. Кто-то привел из зарослей понуро ступающих лошадей, виновато косящихся на хозяев из-под всклокоченных грив. Перемазанный сажей и покрытый потом, но довольный Рома с наслаждением вытянулся на земле, глядя в проясняющееся небо.
Тяжело опираясь на Наташу, к Всеславу подошел Павел, рухнул рядом. Оценивая справедливо, он выглядел не менее изможденным и не более живым, чем умирающий князь, в запавших глазах с обгоревшими ресницами отражалась только усталость и безразличие. Средоточие спасло ему жизнь, но оно было и оставалось всего лишь линзой, и вкладывать силы в это ой как непростое колдовство пришлось ему.
-Держи, - прохрипел он, протягивая Средоточие Всеславу. Звук больно царапнул обожженные связки, и он мучительно закашлялся.
-Нет…. оно принадлежит тебе… - слова давались князю с трудом, почти после каждого он вынужден был отдыхать.
-Да зачем оно мне? – Павел так удивился, что забыл о боли в горле. – Я же не князь и не желаю им становиться. Я принадлежу другому миру, какой из меня властитель?
-Защитить… Княжество сможет лишь… законный наследник Владислава… И более никто.
-Какая чушь! Посадить на престол последнего крестьянина Княжества будет разумнее, чем меня. Он хотя бы будет знать, чем управляет, а кто я такой? Я не подозреваю, на каких принципах строится ваш мир, я не имею никакого понятия о магии, я не знаю ни истории, ни географии вашего мира, а известные мне законы физики в нем не действуют, или действуют как-то иначе, в конце концов, я не хочу никем повелевать! Во мне нет ничего от правителя, кроме капли крови Владислава, о котором до сегодняшнего дня я даже ничего не слышал.
Лежащий в полубеспамятстве старик Прохор дернулся было, но Неодим крепко держал его Охранным заклятием. Больше он не намерен был совершать ошибок.
Мелания в упор посмотрела на встревоженного, растерянного двадцатипятилетнего парня, который после спокойной, ничем не примечательной жизни узнает, что является законным властителем далекого государства, и слегка улыбнулась. Ее глаза прояснились, и хотя где-то на дне их плескалась неизбывная грусть, княжна уже взяла себя в руки.
-Я могу ответить тебе одно: ты всему научишься. Я понимаю, - предвосхитила она новые возражения, - что ты не хочешь этого, но никто из нас не выбирает свою судьбу. Она предопределена нам при рождении, и ни ты, ни я не в силах ничего изменить. Думаешь, будь у меня выбор, я хотела бы родиться княжной Владиславной? И я не знаю, кому из нас повезло в жизни больше: мне ли, которая с самого начала знала, какая участь мне уготована, или тебе, который двадцать пять лет наслаждался беззаботным существованием прежде, чем узнать, что тебе предстоит взвалить на плечи тяжкое бремя власти.
-Но что, если я откажусь? – запальчиво выкрикнул Павел. – Вы закуете меня в цепи и насильно усадите на трон?
Мелания молчала. В самом деле, Павел не был связан чувством долга по отношению к Княжеству – что ему за дело до чужого мира, до незнакомого города, до неизвестного народа? И тут неожиданно заговорила Цинтия:
-А ты не спеши возмущаться, - тихо сказала она. – Никто и никогда не принудит тебя вступить на туманную дорогу среди зыбких топей – никто, кроме тебя самого. Вместо того чтобы кричать, упираться и возражать, просто прислушайся к себе. Попытайся проникнуть в свою душу и представить себе тот единственный путь, что она уже давно видит для себя.
Павел осекся. Он молчал, глядя на Цинтию расширившимися глазами, и постепенно его лицо приобретало выражение все большего ужаса. Перед его внутренним взором одна за одной развертывались картины грядущих событий; он не мог точно сказать, когда и как они произойдут, чем завершатся, и произойдут ли вообще – все они были слишком мимолетны, чтобы в полной мере оценить и понять их. Но он точно знал, что все видения – его вероятное будущее, та борьба, те труды, что ему предстоят. Картины проносились мимо, сменяли одна другую: высокие башни Червонгорода; яшмовый княжеский кабинет; деревянные причалы с парусными, похожими на ладьи кораблями; узкие, кривые улицы с невысокими каменными домами и широкие, мощенные брусчаткой площади со всевозможными лавками и трактирами. Сложенные из толстенных бревен ворота, окованные железными пластинами, и несущие караул стражники в украшенных гербом Княжества панцирях, с луками и алебардами; вьющаяся пыль над несущейся во весь опор конницей, подобный грозовым отголоскам грохот копыт и лязг металла; треск поленьев в бивачном костре и хлопанье на ветру шелковой палатки. Тусклый, пляшущий свет чадящих факелов, неверные отблески на отполированных временем камнях подземелий и отдаленный мерный звук падающих капель; пыльные свитки, густо покрытые чудными рунами и раздраженное лицо магистра Аверьяна с покрасневшими от усталости и бессонницы глазами. Но как не искал в этой сумбурной, бессвязной череде, он ни разу не увидел привычных образов мира, где родился и прожил всю жизнь.
-Это ты забралась мне в мозги, да?
-Нет, что ты. Я могу влиять на Владиславича, и то незначительно, лишь пока он об этом влиянии не догадывается. Все, что ты чувствуешь – твое и только твое решение. Такова воля сил, что много выше и богов, и вершняитов, тех самых, что в незапамятные времена придумали истинную и безусловную Справедливость. Ни смертный, ни бессмертный не сможет жить дальше, не выполнив своего высочайшего предназначения, ради которого и появился на свет. Твое предназначение тебе известно.
-О, Боже, - сдавленно прошептал Павел, потрясенно глядя на мягко светящийся камешек в руке. – У меня и в самом деле нет выбора. Мне больше нет места в моем мире. Но это чушь, бред! – вдруг снова вскинулся он. – Вы все просто белены объелись. Пусть, переданные от предка силы, пусть это дикое право первородства, но ведь этого мало! Способность править и повелевать определяется не рождением, а воспитанием! Иное – невозможно.
Мелания мягко улыбнулась каким-то своим мыслям, но не спешила высказать их вслух.
-Ты пытаешься мерить мир магии по меркам своего, - ласково возразила Цинтия, - а это неправильно.
Павел подозрительно зыркнул на нее: не насмехается ли.
-Вот именно, - буркнул он, но уже далеко не столь уверенно. – Я понятия не имею о том, как мерить мир магии.
-Для мира магии есть только одно твердое правило, - неожиданно вмешался колдун Неодим, с улыбкой глядя на княжну. – Это правило звучит так: ничего невозможного нет.
Сказать, что Павел был растерян, значит ничего не сказать. Однако решение и твердая убежденность в правильности единственного выбора уже исподволь, но от этого не менее настойчиво заявляли о себе.
На протяжении этого разговора Наташа с замиранием сердца прислушивалась к каждому слову, надеясь, что свалившаяся на голову сила и власть не привлечет его, не затуманит разум. Так же, как и он сам, она полагала неестественным и глупым возводить на престол человека лишь потому, что в нем есть немного княжеской крови. Однако теперь сомнений не оставалось: невероятное все же произошло. И что с того, что этот человек ничего не смыслит в чужом укладе жизни или правилах игры, в которую втянут? Ответ на все – два слова: магия и Средоточие. Ведь стал же он колдуном без каких-либо знаний, всего лишь держа в руке амулет, да таким, что могущественный враг оказался не в силах его погубить. Ничего подобного не могла произойти в «погасшем» мире, где принц или княжич остается столь же уязвимым и смертным, как и простой землепашец или скотовод, но у иного мира иные законы…
Она опустила голову, ничего не видя перед собой и мечтая уже лишь об одном: что бы ее отчаяние не было замечено.

Через несколько часов молчаливые нелюди не простившись и ничем не проявив свое разочарование от поражения, покинули выжженный луг, оставив после себя утоптанную площадку на том месте, где были похоронены павшие, с начертанным на утрамбованной земле непонятным знаком – то ли надписью, то ли схемой – да странный боевой трофей Неодима, на который никто не предъявил прав или требований. И никто из них не пожелал даже взглянуть на своего побежденного и жалкого недавнего предводителя.
Рядом со странной могилой чужаков возвышался небольшой холмик со спешно вырезанным из дерева крестом на вершине, где покоились тела девятерых дружинников князя.
Собранное уцелевшими воинами вооружение было приторочено к седлам одумавшихся и вновь подчинившихся хозяевам лошадей, на остальных было сооружено что-то вроде носилок, на которые уложили раненых рыцарей и вновь потерявшего сознание князя Всеслава. Магистр Аверьян с Неодимом и физически, и магически держали безвольно повисшего на их руках старика-полукровку.
И вот, наконец, Мелания открыла врата, куда, отвесив земной поклон обитателям «погасшего» мира, двинулись рыцари-маги, ведущие в поводу нагруженных коней. Вот уже скрылись в темном портале вьючные лошади, вот осторожно, медленно повели лошадей с носилками.
Где-то на востоке за разошедшимися тучами начинал робко алеть край неба. Павел медленно прошелся по опустевшему берегу реки, впитывая в себя все подробности открывшегося зрелища, словно впервые его увидев. У самой кромки сохранились кустики посеревшей от дыма, но живой травы. Река уже успокоилась после недавнего буйства, течение словно бы замерло, остановилось на время, чтобы проститься навсегда, и ее ставшая гладкой, неподвижной поверхность до мельчайших подробностей отражала просветлевший горизонт и устало поникшие деревья. Последние завитки дыма, волоча за собой шлейф из крупных хлопьев пепла и обгоревшей листвы, еще лениво танцевали на зеркальной поверхности воды, словно разряженные придворные дамы и кавалеры на старательно натертом воском паркете бальной залы.
Павел не боялся будущего. Возможно, пока. Пока не очень четко представляет, чего потребует от него это будущее. Но он ловил себя на том, что с каждым мгновением его мысли все больше и больше отдаляются от мира, в котором родился и вырос, обращаясь к новому, малознакомому, в котором он побывал всего лишь раз в странном качестве приглашенного и в то же время незваного гостя, и куда ему поневоле предстоит вернуться правителем. Он понимал уже тщету сопротивления неизбежному, но какая-то часть души все так же не принимала, не желала принимать это неестественное перевоплощение. Земная кровь оказалась слабее крови полубога, но она властно звала его обратно. Однако он знал, что должен преодолеть себя – и преодолеет. Непонятными и болезненными были эти ощущения: он чувствовал, как одна за другой рвутся прочнейшие нити, связывающие с миром, который он должен оставить за спиной. С друзьями, знакомыми он давно порвал, мать… лучше ей ничего не знать, ибо объяснить так, чтобы она поняла, он не в силах. Но была еще одна нить, которая упорно не хотела рваться.
Павел обернулся. Чуть в стороне от дружинников, от хлопочущих над князем Мелании и Цинтии, от скрутивших полукровку Неодима и магистра Аверьяна, стояли двое тех, кто вернется в «погасший» мир. Тоненькая, как тростинка, девушка напряженно выпрямилась, гордо подняв голову, ее лицо выражало лишь решимость и твердость, и только покрасневшие веки опускались устало и тяжело. Она не станет просить его остаться, не станет всполошенно охать и беспомощно заглядывать ему в глаза, понял Павел. Она молча и с достоинством приняла его выбор, поняла всю нелегкость этого решения и не усложнит ему задачу.
Возле Наташи топтался Рома, ожесточенно сжимая свой арбалет и что-то бубня себе под нос. Очевидно, что парень мечтает об иных мирах, но стесняется просить. Вот колдун Неодим, кажется, обратил внимание на своего верного спутника, шепнул магистру Аверьяну несколько слов. Дождавшись согласного кивка, подошел к мнущемуся студенту, отвел в сторону.
Наташа осталась одна, но как будто этого даже не заметила. Она смотрела мимо людей, устремив взгляд на показавшийся над горизонтом краешек солнца, и всеми силами запрещала себе оглянуться, понимая, что это испытание окажется слишком жестоким. Она не позволяла себе думать ни о прошлом, ни о будущем, а лишь о том, что суровая битва окончилась победой, что никакие колдуны более не угрожают ее родному миру. И что начинается новое утро, за которым последует обычный день, а жизнь Земли потечет по прежнему руслу, и величественный Эфир все так же будет молчаливо и холодно взирать со своего высокого трона на маленьких суетящихся людей, из которых более ни один не осмелится потревожить его покой.
Она не смотрела в сторону Павла, как же ей удалось заметить, что он направляется к ней? Ну конечно, он не может уйти не простившись, но почему же он не видит, что это прощание совсем не нужно ей. Не только не нужно, но будет слишком тягостным. Она все понимает, ей не требуются ни оправдания, ни объяснения, неужели он все же собирается подвергнуть ее этому? Уж лучше бы просто махнул рукой, шагнув сквозь врата…
И тут что-то произошло. Сначала никто не понял, откуда идет этот странный гул, находящийся где-то на нижнем пороге слышимости, даже не гул, а дрожь, колебания всего окружающего пространства. А потом вдруг магистр Аверьян, получив сильный толчок, отлетел на несколько шагов от своего пленника, который молниеносно вскочил на ноги.
Вскочил – и несколько человек с изумлением ахнули, такая страшная метаморфоза произошла с этим только что вовсе не дряхлым, омерзительным, но, без сомнения, полным энергии стариком. Похоже, он тоже пустил в ход свое последнее средство, ибо теперь полукровка, возвратив часть своей прежней силы и способность сражаться, выглядел как полуразложившийся труп. Белесая кожа местами покрылась землистыми, влажно блестящими пятнами, и без того короткий нос вовсе исчез, оставив после себя темный, неровный провал, выпуклые глаза, казалось, еще больше вывалились из глазниц, ежеминутно рискуя вытечь совсем, седые волосы клочьями облезали с черепа. Мышцы обвисли, натягивая гниющую заживо кожу, и дряблая, испускающая невыносимое трупное зловоние плоть так и норовила сползти с резко обозначившихся костей, которые, казалось, лишь одни еще сохранили искру жизни.
Но долго любоваться сим тошнотворным зрелищем не пришлось. Рокочущий гул приближался, переходя в грохот, отдаленная дрожь превращалась в настоящее землетрясение. По земле быстро-быстро побежала извилистая трещина, края которой тут же раздались в стороны; через несколько секунд трещина стала узкой глубокой щелью, и продолжала расходиться, разделяя людей. Из щели со свистом поднимались серые непрозрачные клубы то ли дыма, то ли тумана, от которых сразу повеяло холодом, и эта плотная завеса сразу же отделила один край пропасти от другого. На одном берегу оказались четверо не успевших пройти врата дружинников с лошадьми, снова пришедший в себя князь Всеслав на носилках и Мелания с Цинтией, на другом – пытающийся подняться после удара Прохора магистр Аверьян, Неодим с Ромой и Павел.
Наташа оказалась на самом краю внезапно разверзнувшейся у нее под ногами пропасти, но она успела бы отпрыгнуть – если бы не Прохор. Трудно сказать, что он сумел увидеть за то время, пока его считали окончательно побежденным, и какие выводы из всего этого сделал, но первый его удар был направлен именно на нее – девушку из «погасшего» мира. Даже не удар – всего лишь легкий толчок в спину – и неверная, содрогающаяся почва уходит из-под ног. Она не успела даже вскрикнуть, когда, судорожно вдохнув полной грудью серого холодного тумана, почувствовала неожиданно навалившуюся слабость, безразличие ко всему – и молча исчезла среди густых, плотных клубов. Края пропасти и друзья тут же пропали из виду, мир поглотил холодный туман, но это почему-то не тревожило ее, раскинув руки, словно в полете, она падала, ничего не боясь и ни на что не надеясь, равнодушная к тому, чем окончится это долгое падение: бесконечной пустотой, или острыми изломанными гребнями скал.
Прохор не просчитался: удар попал в цель. Ничего не видя перед собой кроме огромных серых глаз, скрывшихся за глухой пеленой, и не слыша отчаянного предостерегающего крика Цинтии Павел бросился к обрыву.
Но быстрее оказался Неодим: прыгнув к парню, он сшиб его на землю в тот момент, когда ледяные серые лапы Тумана Бесчувствия уже почти дотянулись до него.
-Пусти! – зло выкрикнул он, вырываясь. – Она разобьется!
-Дурак, это ловушка, - пыхтел колдун, пытаясь одновременно не дать Павлу подняться и оттащить его подальше от края пропасти, - как только вдохнешь этой жижи, тебе станет наплевать и на нее, и на себя, ты просто камнем рухнешь туда, куда ведет этот провал! Действовать надо по-другому.
И голос рассудка все же пробился сквозь завесу отчаяния: перестав дергаться, Павел послушно перебрался в безопасное место.
-Говори, как?
Но Неодим не спешил отвечать, озабоченно вертя головой:
-Где же эта тварь, Прохор, черт подери? Надо найти, пока он не передушил нас в этом тумане как котят.
Скрепя сердце Павел взялся за Средоточие – и вздрогнул, недоуменно уставившись на исходящую холодным Туманом Бесчувствия пропасть:
-Он там! Бросился следом за Наташей и падает вниз!
Неодим прищурился и пристально посмотрел Павлу в глаза.
-Он ждет тебя. Он знает, что рано или поздно ты придешь за девушкой, а значит, она жива. Скорее всего, там, внизу – межпространственные врата в другой мир, где Прохор будет зализывать раны, копить силы и ждать, пока ты сам найдешь его.
-Но где я найду его, если не пройду за ним теми же вратами? – вне себя заорал Павел. – Он повторяет действия своей матери, а ведь Владислав не нашел свою Мелиору, затерянную в иных мирах!
Неодим покачал головой, твердо сжав предплечье парня:
-Я так не думаю. У Прохора осталось относительно мало времени, срок его жизни подходит к концу, и он не может долго ждать. У полукровки не осталось сил, чтобы начать полномасштабную войну против Червонгорода, но их хватит, чтобы подготовить ловушку для законного наследника Средоточия. Наверняка он оставил какие-то указания, зная, что ты не успокоишься, пока не найдешь девушку, и эти указания будут достаточно туманными, чтобы мир, в котором он скрывается, ты не нашел сразу, но и достаточно ясными, чтобы ты не искал его всю оставшуюся жизнь.
-Что же по-твоему нужно делать?
-Ждать, пока рассеется Туман Бесчувствия. Как только Прохор переместится в другой мир, заклинание никто не будет поддерживать, и оно исчезнет. Тогда мы сможем спуститься вниз и попытаться что-то выяснить.

Грохот затих, земля перестала содрогаться спустя несколько томительных часов, когда солнце уже вовсю засияло над тропическими зарослями, пробуждая уцелевшую после ночного побоища жизнь. Длинная, извилистая трещина протянулась по поверхности земли с запада на восток, ее края терялись на горизонте, лишая надежды на возможность обойти. Слышался отдаленный шум падающей воды: изумрудное озеро низвергалось в глубь провала через расколотое дно; на месте недавней спокойной глади реки показалась покрытая грязным илом, умирающими рыбами и водяными растениями впадина. Величавый танец дыма на воде прервался; чудесная бальная зала превратилась в жалкие и страшные руины, усыпанные трупами тех, кто недавно веселился на этом месте. Пронесшийся над миром смертельный вихрь не пощадил никого.
Вырывающийся из разлома серый туман начал редеть, таять на солнце, между отдельными клубами уже можно было различить неровный, осыпающийся край противоположного берега, находящегося не далее пяти метров, но происходящее там разобрать было еще невозможно. Оставалось только надеяться, что у Мелании хватило рассудка не задерживать перемещения сквозь врата, и все они уже в безопасности.
Магистр Аверьян, кряхтя и проклиная все на свете, сжимал кулаки, и раздраженно отпихивал пытающегося удержать его на месте Рому, пока колдун Неодим осматривал его неестественно вывернутую ногу. Неловкое падение привело к серьезному перелому; глава Ордена надолго выбывал из строя. Павел маялся на краю чистого пространства, рискуя угодить под шальной клуб Тумана Бесчувствия, но тревога и страх за похищенную девушку были много сильнее опасения за себя.
И вот, завеса тумана истончилась, превратившись в легкий дымок, сквозь который Павел первой разглядел замершую в позе отчаяния фигуру княжны. Мелания, упав на колени, закрыла лицо руками, плечи ее содрогались от безудержных рыданий. Ему не пришлось долго гадать о причине этого горя: вынырнувшая откуда-то Цинтия опустилась на колени рядом с носилками и мягко, бережно закрыла глядящие в небо, но уже ничего не видящие глаза князя Всеслава. Чуть позади с мечами наголо застыли двое дружинников, отдавая последнюю дань своему павшему в неравном бою повелителю.
Но прошло еще два долгих, очень долгих часа прежде, чем придирчиво следящий за исчезающим туманом Неодим признал переправу возможной. Вцепившись в руку колдуна с одной стороны и поддерживая под локоть магистра Аверьяна с другой, Рома тщательно зажмурился, чтобы, пролетая над глубочайшим провалом, ненароком не заглянуть вниз и не узнать, что на самом деле под ногами нет никакой опоры. Он не стал гадать, каким образом Неодим и Павел, таща два беспомощных балласта, сделали прыжок в пять с лишним метров длиной и так мягко приземлились по другую сторону жуткого разлома, что даже не вызвали болезненного стона у старого мага.
Усадив поудобнее магистра Аверьяна, Неодим подошел к Мелании. Княжна уже не плакала; устремив в пространство невидящий, полный боли взгляд, она крепко держала холодеющую руку брата.
-Он пытался сражаться, - прошептала княжна. – Всеслав первый заметил, что к Прохору возвращаются силы, и пытался что-то сделать. И потратил на это все, что у него осталось…
-Он был величайшим князем, каких только знал Червонгород, - так же тихо ответил колдун, присев перед ней на корточки и коснувшись хрупкого плеча, сведенного в судороге страдания. - Его душа упокоится в высочайших Небесных Чертогах, но мы должны продолжать жить.
-Я не могу, - вырвалось у Мелании, но так тихо, что даже Неодим не расслышал, а лишь угадал по легкому движению искусанных губ.
Неодим сжал ее руку, пытаясь вложить в этот жест то, что не смел выразить словами.
-Нам необходимо спуститься вниз, в разлом, - мягко, но твердо сказал он. – Цинтия пойдет с нами, а тебе следует позаботиться о магистре и… князе. Ну же, Великая Княжна, соберись. Пока наследник не вступит в свои права, люди будут слушать только тебя, Владиславна. Тебе предстоит трудная задача.
Рома видел, что колдун распоряжается на грани дерзости, но в то же время мучительно сдерживает себя, позволяя произносить лишь более или менее нейтральные, сухие слова. Однако он с тем же успехом мог полностью принять командование на себя и фамильярно обнять княжну: вокруг не было ни одного человека кроме Ромы, способного заметить нарушение приличий. Магистр Аверьян был занят только тем, чтобы не зареветь от боли, оба дружинника изо всех сил сдерживали слезы, Павлу было вообще все равно, а Великая Княжна, кажется, ничего не желала бы сильнее, чем броситься на шею Неодиму и спрятаться от всего света за его широкой спиной.
Однако Мелания взяла себя в руки, и Рома в полной мере оценил выдержку Владиславичей. Бледная как мел, она заставила себя выпустить ладонь мертвого князя и решительно скомандовать рыцарям поднимать носилки.
-Там, внизу, может оказаться опасно. Сколько еще вам нужно воинов? – ее голос, хотя и безжизненный, уже не дрожал; княжна Мелания гордо подняла голову, вновь готовая к любым трудностям.
-Пока никого, мы не намереваемся лезть в драку.
Мелания кивнула и отвернулась отдавать распоряжения появившимся из врат дружинникам. Никто более не мог бы прочесть по холодному, надменному лицу, чего ей стоил каждый хладнокровный жест, каждое твердое слово.

Глава XVII
Пропасть

Провал – даже не провал, а настоящее ущелье, казалось бездонным, нижний край его сводов терялся из виду на глубине ста – ста пятидесяти метров, где сгущались остатки Тумана Бесчувствия, уже не опасные и более похожие на болотные испарения, в воздухе висела не осевшая пыль, которую ежеминутно вновь взвихряли комья земли, осыпающиеся с отвесных стенок, усеянных торчащими корнями растений.
Спускаться было тяжело; раскол мягкой земли – это не горный склон. Доставленные княжеской дружиной канаты, привязанные к толстым деревьям подальше от края, тут же натерли руки до кровавых мозолей, и не было никакой возможности передохнуть, закрепившись на более или менее прочном месте: таких мест просто не существовало. Упираться ногами в земляную стену было практически бесполезно: сырая почва подавалась под ногой, осыпалась, скользила, лишь изредка можно было перевести дух, стоя одной ногой на толстом горизонтальном корне какого-нибудь дерева, но через пятьдесят метров вглубь корни исчезли. Единственной опорой оставалась веревка, за которую приходилось цепляться и руками, и ногами; страховочные тросы, которые постепенно вытравливали оставшиеся сверху рыцари, только мешали, путаясь с основным и цепляясь за торчащие корни.
Неодим чертыхался и громко честил на все лады подворачивающиеся под руки острые камни, сыпавшуюся в рот, глаза и за ворот землю, рыхлые, влажные глинистые склоны, желтую муть внизу и неповоротливых дружинников, неровно и неловко дергающих за веревки. Павел тяжело дышал, с непривычки к подобного рода упражнениям у него едва хватало сил держаться за канат, но он спускался быстрее всех, рывками скользя вдоль троса с риском не суметь остановиться, развив слишком большую скорость, и не слушая увещеваний. Только переодевшаяся в кожаные штаны и куртку Цинтия, деловито перебирая волокна каната, спускалась ловко, как маленькая обезьянка.
Положение усугублялось тем, что они не видели, куда движутся: быть может, за этой пыльной завесой – открытый зев услужливо приготовленных Прохором межпространственных врат, и одно неосторожное движение забросит их туда, откуда искать выход можно будет всю оставшуюся жизнь. А даже если впереди дно, хватит ли длины веревок? Павел, не смея выпустить из рук трос, не имел возможности взяться за Средоточие, а сама Цинтия была не властна над насыщенным чуждым, вершняитским колдовством пространством; лишь соединив усилия с Владиславичем, она приобретала более высокие способности, чем были ей отпущены при создании богом-творцом.
Вскоре трое магов нырнули в туманно-пыльную муть, скрывшись из виду оставшихся наверху, и сами уже не видя ни края обрыва, ни голубого неба. Резко потемнело. Казалось, весь окружающий мир исчез, растворился в этой грязно-желтой мгле, и уже целую вечность они ползут по ненадежным веревкам в этой узкой щели без верха и без дна. Ориентиры исчезли, и не было возможности оценить ни пройденное расстояние, ни, тем более, оставшееся до цели; лишь прошедшее с начала спуска время еще давало какую-то определенность.
Еще полчаса спустя пыльная мгла сгустилась, затрудняя дыхание и вызывая мучительный кашель, засоряя слезящиеся глаза, налипая на покрытые потом тела. Видно теперь было не дальше полутора метров, и они были вынуждены замедлить спуск, опасаясь разбиться о неожиданно начавшие резко выступать неровности стены. Чтобы не потерять друг друга, пришлось время от времени перекликаться, хотя каждое слово глушилось в густой, словно наваристый суп, мгле и сопровождалось приступами удушливого кашля. Вот уже и время не могло помочь в определении своего местонахождения.
Внезапно усилился, приблизился шум падающей воды.
-Держитесь крепче, - кашляя, крикнула Цинтия. – Похоже, нас скоро накроет водопадом.
И верно, продвинувшись еще на пару метров, они ощутили долетающие холодные брызги воды. Канаты предательски намокли, онемевшие, ободранные руки отказывались держать грубые скользкие волокна, с удвоенной безжалостностью врезающиеся в измученные ладони и тут же обагрившиеся свежей кровью.
Однако еще несколько метров вниз, сжав зубы, сдерживая стоны – и оказалось, что все предыдущие тяготы – всего лишь семечки. Ибо в этот момент на них обрушилась ревущая, не дающая дышать, колотящая стена воды, падающая с высоты не менее двухсот метров. Это была только небольшая струя, отделенная каким-то выступом от основного потока, но и ее хватило, чтобы обессиленные тела сдались на милость стихии, выпустив канаты, и если бы не страховочные тросы, все трое рухнули бы вниз, туда, где с грохотом разбивалась о далекое дно вода.
Обвязанные вокруг талии веревки резко натянулись, не дав людям пролететь и пяти метров, но позволив им наглотаться воды. Отданные на волю грохочущему водопаду, безнадежно потеряв основные канаты, они бешено раскачивались на своих тросах, как куклы на ниточках, не поднимаясь и не опускаясь, ударяясь о ставшие ближе друг к другу стены ущелья, ныряя в грязные пенистые струи, будучи не в силах удержаться за скользкие глинистые склоны.
Приблизившись к раскачивающемуся на своей веревке Павлу, Неодим извернулся, и ухватил его за ногу:
-Нет смысла так висеть, раз мы все равно не можем двигаться, - закричал он, стараясь перекрыть рев водопада и отплевываясь от попадающей в рот воды. – Вынимай Средоточие! Надо подниматься и попробовать как-то иначе.
Павел опустил голову к Неодиму, и тот прочел в его взгляде непреклонную решимость.
-Стены стали ближе, - крикнул Павел, - значит дно уже недалеко. К тому же – слышишь, какой звук? – вода падает не на голую землю, а в воду.
-Что ты хочешь делать? – в ужасе заорал колдун, но было поздно.
Резко оттолкнув удерживающую руку Неодима, Павел взмахнул над головой коротким клинком – страховочный трос лопнул, и парень мгновенно скрылся внизу, среди мутных падающих струй.
-Ненормальный, - проворчал Неодим, вытягивая свой кинжал, - послал же Всевышний такого безрассудного князя. Могу себе представить будущее несчастного Червонгорода. Эй, Цинтия, ты видела?
-Видела, - хладнокровно ответила та, усердно пиля свой трос.
Глубоко вздохнув и обреченно закрыв глаза, Неодим быстро рубанул по веревке. Сердце ухнуло куда-то в пятки, крик замер в горле, но падение длилось всего несколько секунд, а на дне ущелья и впрямь оказалось уже достаточное количество воды. С силой взмахнув руками, Неодим легко вынырнул на поверхность целым и невредимым.
В паре саженей от него плескалась Цинтия, но Павла нигде не было видно, что, впрочем, не удивляло: летевшие во все стороны грязные брызги среди густого полумрака еще больше затрудняли видимость.
Кричать смысла не имело: здесь, у подножия, водопад перекричит все и вся. Даже с находящейся рядом Цинтией объясниться можно было только жестами, но кое-как колдун и девочка поняли друг друга: Неодим поплыл в одну сторону, Цинтия – в другую. Однако скоро девочка-Средоточие догнала его: с запада дорогу преграждала сплошная, непреодолимая стена воды.
Павел обнаружился всего через двадцать метров к востоку. Здесь по северной стене ущелья проходил относительно ровный, горизонтальный выступ из залегающего на глубине и расколотого силой колдовства пласта известняка, на который и пытался взобраться, вяло карабкаясь по осыпающемуся краю, будущий князь Червонгорода. Вздохнувший с облегчением Неодим и обрадованный друзьям Павел первым делом подсадили на уступ Цинтию, затем колдун помог забраться Павлу, и наконец туда с превеликим трудом, оскальзываясь и рискуя свалиться обратно, втащили его самого.
Обессиленные путники, хватая ртом живительный воздух, рухнули на жесткий известняк, показавшийся райским ложем. Казалось, пошевелиться они смогут не раньше, чем назавтра, но не прошло и четверти часа, как неугомонный Павел уже был на ногах.
-Там, за поворотом, порог расширяется, - затормошил он лежащего пластом Неодима, указывая на излом расщелины, ширина которой здесь, внизу, не превышала трех метров, – и кажется, по нему легко можно пройти. Надо спешить, пока вода не поднялась еще больше и не затопила выступ.
Цинтия тут же вскочила, а колдун застонал, протестуя. Но вдруг ему пришло в голову: впереди не только ловушка для наследника Средоточия, расставленная монстром-полукровкой. Впереди то, что, возможно, укажет на местонахождение Наташи, сероглазой девушки из «погасшего» мира. А что, если бы Прохор решил сделать своей заложницей Меланию? Его словно подбросило неведомой силой, каменной усталости как не бывало.
Идти оказалось не намного проще, чем спускаться по скользкому канату или плыть в бурном, насыщенном водоворотами потоке, который через некоторое время превратился в полное раскисшей почвы, непроходимое болото. Изломанный известняковый порог то расширялся, бугрясь острыми краями, то сужался, почти исчезая, и перебираться приходилось распластавшись по песчано-глинистой стене и держась едва ли не зубами за воздух, то коварно обламывался под ногой, подмытый снизу водой, и каждый раз приходилось чудом балансировать на  нескольких сантиметрах прочной опоры, пока шедший рядом не ухитрялся подхватить товарища перед самым падением. Даже невесомая Цинтия, легко прыгающая с уступа на уступ, показала себя надежной поддержкой: ее тонкие детские ручки мертвой хваткой цепляли воротник или руку друга и оказывали существенную помощь, когда требовалось вновь втащить упавшего на твердое место.
К тому же за поворотом расщелины вновь сгустилась прибитая было водяной взвесью пыль. Пришлось в который уже раз оторвать от мокрой одежды тряпку и прикрывать нос и рот, что, разумеется, не облегчало продвижения.
Никто точно не сказал бы, сколько они двигались так, задыхаясь, напрягая все силы, помогая друг другу: счет времени был потерян где-то на третьем или четвертом обрыве, а ущелье все тянулось и тянулось. Казалось, пройдены уже километры и километры, хотя на деле они не преодолели и пятисот метров, когда впереди наметилось нечто вроде развилки: основное, более низкое ответвление ущелья поворачивало к северо-востоку, уводя с собой топкое глинистое болото, а на противоположном берегу, к юго-востоку, в склон вдавалась темная, шириной не более полутора метров, расщелина, своды которой полностью сходились где-то высоко над головой.
Шедший впереди Павел уже прошел было мимо, когда вдруг так резко остановился, что Неодим наткнулся на него, чуть не столкнув в трясину.
-Надо заглянуть туда, - пробормотал Павел, пока чертыхающийся колдун втаскивал его обратно.
-Вряд ли там что-то будет. То, что падает сверху, не может угодить в запертую щель, - усомнился Неодим.
Он морщился от одной мысли о необходимости лезть в топкую грязь. Повторить так потрясший Рому колдовской прыжок представлялось слишком рискованным: в пробитой вершняитским заклинанием пропасти было много очагов остаточной напряженности содрогающегося от омерзения и возмущения Эфира, способных создать непреодолимые помехи, а то и вовсе разрушить направленность сил. Свалиться в болото с высоты прыжка, да еще после завязанных в путаный узелок чувств и мыслей от сломанного заклинания – уж лучше ползком, на пузе. А поскольку будущий повелитель Княжества явно не намеревался пропускать щель, а упорство в полной мере унаследовал от Владиславичей, колдун с очередным тяжким вздохом взялся налаживать переправу.
Прогулявшись вперед и назад, они собрали немного обломанных и чудом не зацепившихся нигде во время падения веток, слегка подрыли песчаный склон, набросав в грязь песка, но больше не рискнули, опасаясь, что неукрепленная стена обрушится им на головы. Связали небольшую веревку из предусмотрительно не выброшенных обрывков страховочных тросов.
Лучше не описывать в подробностях эту переправу. Достаточно упомянуть, что длилась она почти час, что выпущенной первой, как самой легкой, Цинтии пришлось несколько раз возвращаться, едва не затянутой топкой трясиной, и выбирать новый путь, что двинувшегося вторым Павла рыдающая от напряжения Цинтия неизвестно как вытянула на кочку уже тогда, когда его голова почти погрузилась в болото, а Неодим прыгнул следом без всякой страховки, что потом сидящий на этой кочке Павел двадцать раз бросал тонущему колдуну конец страховки, пока тот наконец не зацепился кончиками пальцев, и оба, усталые до изнеможения, поддерживая друг друга выбрались на противоположный берег. Давно утратившая свое хладнокровие Цинтия, плача, без разбору целовала обоих, и все трое, покрытые толстым слоем грязи с ног до головы, смеялись и стонали, и хлопали друг друга по плечам, стараясь не думать о том, как придется перебираться обратно.
После получасового отдыха, с трудом отчистив корку подсыхающей глины хотя бы с лица, троица двинулась вглубь щели, которая, как ни странно, изгибаясь и петляя тянулась довольно далеко. За первым же поворотом, отрезавшим их от открытого разлома, мрак сгустился до кромешной тьмы. Тут уже выручила Цинтия, которая захватила с собой сырую ветку и легко превратила ее в факел.
Сквозь туманящую разум усталость Неодим вспомнил свою бесшабашную радость, когда удалось зажечь канделябр без Центра магии. Девочке-Средоточию, похоже, после всего пережитого, потребовалось не меньше сил, чтобы заставить загореться мокрую палку, и ее радостное удовлетворение было никак не меньшим. Он вдруг подумал, что перегрызет глотку любому, кто скажет, что Цинтия, живое Средоточие – не человек.
Стенки щели сужались, осыпаясь, нависали все ниже над головой, превращаясь в непрочную земляную пещеру. И вдруг, когда они завернули за очередной поворот, все непрошенные мысли исчезли без следа.
Всего шагах в пяти, медленно вращаясь, словно жемчужно-белый зев смерча, висели межпространственные врата. Их противоположный выход был так далеко, что даже не было того темного портала, как в прежде виденных Павлом вратах, где виднелось Княжество: здесь цель перемещения было не разглядеть даже в спрессованной, неизмеряемой привычными тремя измерениями изнанке межпространства. Но главное было не в этом.
На голых камнях, в шаге от широко распахнутой пасти врат, лежала девушка. Глаза Наташи были закрыты, голова беспомощно откинута, руки даже в бессознательном состоянии цеплялись за сыпучий песок, пытаясь удержаться здесь, в этом мире…
Павел бросился к ней, подхватил на руки:
-Она жива, жива!
 Заклинание телепортации оружия удалось, иначе, таща тяжелый клинок Неодим давно вынужден был бы его бросить. Выхватив меч, он настороженно замер, вслушиваясь и вглядываясь в темноту: колдун давно не верил в чудеса. Если девушка здесь, значит, здесь и ловушка. Но Цинтия мягко положила ладонь на его локоть:
-Не бойся, Прохор ушел, он нам не угрожает.
-Ушел, бросив ту, за кем наследник Средоточия пойдет на край света? Не может быть, - прохрипел Неодим.
-Он ее и не бросал, - взволнованно ответила девочка, – но опять слишком понадеялся на свои силы: рассчитал силу удара, чтобы Наташу забросило во врата, и кинулся следом. Но… Я все думала, на что же рассчитывал умирающий князь, противопоставляя возрожденной энергии Прохора скудные остатки своей? Да полукровка смел бы одним дуновением сотню таких как он! Но Всеслав не стал пытаться остановить лавину листом бумаги, он… всего лишь толкнул творящего заклинание под локоть. Чуть-чуть, понимаешь? Отдал последние силы на то, чтобы спасти ее. И спас! Этот слабый толчок заставил Прохора немного промахнуться.
Потрясенный, Неодим опустил меч.
-Ты уверена?..  – и вдруг, без видимой связи. – Боже, какой я был глупец, когда решил, что Владиславичи слабы и не заслуживают своего трона…
Прерывисто вздохнув, Наташа открыла глаза – и встретилась с обеспокоенным взглядом черных глаз Павла Владиславича, законного князя Червонгорода.
-Я никуда тебя не отпущу, слышишь? – прошептал он. – Хочешь, я отдам Средоточие Мелании и вернусь вместе с тобой?
-Куда тебе от твоего Княжества, князь, - улыбнулась девушка. – Лучше возьми меня с собой.

Когда из открытых врат возникло это существо, не заметила даже Цинтия. В твари не было магии: наверное, это просто дикое животное, которое случайно забрело в оставленную открытой дверь, как медведь забирается в амбар, не запертый нерадивым хозяином.
Так или иначе все произошло, не имеет значения. Но для людей, уже решивших, что опасность позади, появление существа оказалось неожиданностью. А что бы ни происходило в крошечном мозгу, тварь сочла первейшей своей задачей уничтожение попавшихся на глаза созданий.
Неодим едва успел поднять меч, как на нем с лязгом сомкнулись громадные зубы. Тварь мотнула головой – и меч отлетел в сторону, воткнувшись в размокшую глину шагах в двадцати от владельца. Поэтому следующий бросок, наплевав на опасность вляпаться в остаточные эманации колдовства Прохора, пришлось отражать наспех слепленным огненным шаром. Сгусток огня врезался в волосатую морду – и существо, хрипло взревев, отскочило назад, насколько позволяла узкая щель внутри разлома.
Только теперь появилась возможность как следует рассмотреть нового противника – и ужаснуться.
-Господи, - придушенно выдохнула Наташа, пытаясь подняться на нетвердые еще ноги и убежать.
Ростом тварь достигала метров двух, а в длину имела все четыре. У нее было восемь конечностей: на шести из них она прочно стояла на вязкой почве, а двумя передними сейчас терла обожженную пасть. И эти две лапы были в полтора раза длиннее остальных, а заканчивались устрашающими клешнями. Толстое тело существа покрывал хитиновый панцирь, местами поросший клочковатой шерстью. Круглая голова производила впечатление обтесанного валуна, водруженного на плечи без помощи шеи, только валун этот был снабжен маленькими глазками, над которыми нависали бронированные складки хитина, и мощной, выдвинутой вперед челюстью с крупными желтыми клыками. В целом это напоминало помесь скорпиона и волосатого бегемота.
Неодим успел только подобрать оружие и отругать себя за ротозейство: лишь у него, единственного из присутствующих, имеется опыт обращения с вратами, и он должен был знать, чем чревато промедление с закрытием. Цинтия – не в счет. Ведь Средоточие привыкло повиноваться, и принятие решений для него пока еще более сложная задача, чем создание полноценного фрагмента мира.
Естественно, обычный огненный шар причинил твари не больше вреда, чем комариный укус, разве что привел в ярость. Тряхнув башкой в последний раз, она подняла свои клешни и вновь с низким вибрирующим рыком бросилась в атаку.
На подготовку настоящего боевого заклинания времени не было. Огонь больше не смущал животное.
«Вода?» - только и пришло Павлу в голову, пока он старался оттеснить Наташу с Цинтией подальше от бесновавшегося чудовища.
Волшебник все же из него еще был слабоватый. Получалось не очень ловко, но основную идею воплотить удалось: земля под ногами твари начала стремительно разбухать от прорвавшихся снизу ключей. И хотя устойчивость у зверя наверняка была потрясающей – это при шести-то опорных конечностях – лапы начали проскальзывать на каждом шагу, а густая длинная шерсть наматывала на себя комья глины. Тут уже обилие ног стало не преимуществом, а недостатком: существо вязло с каждым шагом. Конечно, это не могло остановить тварь, но продвижение сильно замедлилось. Отступавшему Неодиму уже не составляло большого труда отбивать тянущиеся клешни – он был значительно легче и не проваливался в раскисшую почву так, как монстр.
Однако слишком долго пятиться невозможно: расщелина не так уж и глубока, а сразу за ней целая река жидкой грязи. Хорошо бы скинуть туда тварь, тогда она точно потонет. Но как?
В распоряжении колдуна Неодима был опыт – не зря же он несколько лет подряд причинял чувствительные неприятности Владиславичам. Но весь этот опыт по большей части касался сражения с войском, а не зверем неизвестного происхождения, и не в ближнем бою, когда нет времени на размышления и создание заклинания. Поэтому серебряные молнии, которые он швырял в тварь, навязанные воображению не таким уж давним и довольно близким знакомством с электричеством, лишь злили ее. Тем более что Неодим никак не мог решить, куда лучше направлять удары, где у этого существа уязвимое место. Тело заковано в роговой панцирь, шеи нет, глаза спрятаны под толстыми наростами, а лап слишком много, чтобы можно было пытаться обездвижить нападавшего, перебив одну или две…
Но видимо, тварь сочла, что слишком долго возится с умерщвлением законной добычи – а может, ее раздражала грязь – но неожиданно она воткнула свои клешни в землю, и пользуясь ими как костылями, одним мощным толчком всех шести ног прыгнула прямо на машущего мечом человечка. Неодим попробовал отскочить назад, но теперь скользкая глина подвела его: нога поехала, и он грохнулся на спину. Чудовище падало прямо на него, и колдун встретил его всем, что сумел сделать за доли секунды.
Зверюга подмяла под себя Неодима, издав оглушительный рев боли, но, казалось, ничуть не пострадав.
За спиной Павла остались две безоружные девушки. Сейчас он не думал о могуществе Цинтии – он понимал, что без его воли  Средоточие не сможет сражаться. Она ведь ребенок и беспомощна без твердой родительской руки.
Как глупо было бы сейчас, победив мага-полукровку, погибнуть от клыков безмозглой твари…
И Неодим – тот, кого привык бояться и ненавидеть – тот, кто уже несколько раз спасал жизнь… Где-то под грудой этой бронированной плоти, если еще жив.
И Наташа. Та, что теперь стала неотъемлемой частью его самого. Любовь? На взгляд Павла это слишком бледное слово, неспособное выразить глубину той внутренней взаимосвязи, которая возникла между ними за несколько коротких дней. Существование по отдельности теперь немыслимо для них, как странно было бы предполагать, что могут жить две разделенные части одного человека.
Так что же? Держа в руках божественную силу, доставшуюся ему по невероятному стечению обстоятельств – он не сможет защитить всех, кто ему дорог?
Зверь рычал и выл, продолжая вязнуть в глине, а Павел закрыл глаза, сжимая камешек-Средоточие. Вот они, эти нити силы. На самом деле, он чувствовал их всегда – ведь дело не в Заклятии Торжества Справедливости. Дело в том, что Средоточие само стремилось к законному владельцу, и оказалось у него в руках прежде, чем сработало чужое волшебство. А значит, можно собрать их воедино, связать в узел, затянуть, переместить узел в ладонь. И выбросить вперед.
В узком разломе земли полыхнуло обжигающее солнце. Рев ударил по ушам словно чугунный молот, и слабые человеческие крики потонули в громоподобном грохоте освобожденной мощи Центра магии, а слабые человеческие глаза ослепли от проникающей даже под зажмуренные веки вспышки пламени.
Людей расшвыряло, словно тряпичных кукол – при том, что удар был направлен вовсе не на них. Стенки глинистой пещеры запеклись как огромный керамический горшок, а чудовище… просто испарилось, оставив на земле немного обгорелых кусков панциря.
Чей-то кашель разрушил наступившую тишину. Заполнивший расщелину черный дым плавал слоями и, словно в форточку, понемногу втягивался в до сих пор открытые межпространственные врата. Наверное, с той стороны это выглядит крайне странно.
-Вот это да, - раздался голос Неодима после недолгой паузы. – Ты, парень, еще бы против роя мошкары три сотни лучников выставлял…
-А ты там вообще живой?
-Ну вроде… - колдун выдрал из глины сперва одну руку, потом другую, потом по очереди ноги и голову, и только тогда сумел приподняться. На земле остался глубокий отпечаток человеческого тела.
Наташа бросилась к Павлу, повисла, прижалась всем телом.
Цинтия засмеялась, сидя в грязи едва не по пояс.
-Ой, надо тебе еще учиться, Павел Владиславич. С таким низким КПД на моей памяти еще не работал ни один владелец Центра магии.
Павел смутился.
-А я и не возражаю. Но главное-то сделано. Тварь больше не беспокоит. А ты, Неодим, вообще бы помалкивал.  Надо было самому разобраться – тоже мне, злой колдун. Со зверем управиться не может.
Но Неодим не обиделся:
-Виноват, - хохотнул он, тщетно пытаясь отскрести глину от кольчуги и одежды. – Учту на будущее.

Они молча смотрели, как медленно, словно бы неохотно сходятся края межпространственных врат, закрывая вход в мир, где спрятался потерпевший поражение полукровка Прохор. Преследовать его ни у кого не было ни сил, ни желания. Что он будет делать дальше? Смирившись, одиноко доживать свой век? Или готовить новое вторжение?
Да какая разница? Княжество более не беззащитно. Средоточие в руках того, кому досталось по праву первородства, и Прохору не на что больше рассчитывать.
Наташа подумала, что его судьба достойна жалости: он родился вечным изгнанником, не нужным в мирах вершняитов и незваным в мирах богов. Вершняитка-мать жила лишь прошлым своим могуществом, не обращая особого внимания на сына – очередную свою ошибку – была сломлена поражением и вечной, бессильной ненавистью. И, вероятно, не их право решать, жить или умереть тому, кто возжаждал возвыситься из последних изгоев – кто из нас никогда не желал недозволенного, кто однажды не бросался в пропасть очертя голову?
Он мог избрать иной путь – ведь Владислав тоже был полукровкой с непростой судьбой, но употребил свои доставшиеся от бога-Отца силы не на попытки отнять построенное кем-то царство, а на созидание своего собственного.
Закрывалась дорога через бездонную пропасть, отделяющая один из миров, созданных богами, от миров их противоположностей, вершняитов. И никто более не желал проложить вновь эту дорогу…