Ч. 3. ,гл. 1. чужое солнце

В Сыртинке некогда сокрушаться об утраченном – нужно работать!
Всей эмоциональной массой вламываюсь в свой «одиннадцатый»: 16 подростков слушают в моём исполнении классику по программе  (и без)   пополам с самиздатом из Москвы, что сочла возможным произнести вслух. 
У меня же миссия «привить культуру»  доверенным  душам, вместив в отпущенное время  все направления «Серебряного века».  А уж  в них  ориентируюсь, как рыба в воде: символизм, акмеизм, футуризм, имажинизм – всё «открылось» мне в самой  своей литературной  сути!
   На «внеклассном» чтении «Представление» Бродского показать так и не рискнула на этот раз – дети всё-таки! Зато «Любовник леди  Чаттерлей» Лоуренса разошёлся в классе, как горячие пирожки. Эротика может быть красивой и ненавязчивой. И вообще: она «может быть!» Имеет право! Народ безмолвствует.
А вот и первая неожиданная удача по реабилитации девушки-лузера. Над ней весь класс потешается. Моя тёзка самая тихая и безответная, старшая  сестра в семье, где девять ребятишек, а её мама всего лишь техничка в школе. Девочка не поднимает глаз и не отвечает ничего на уроках – смущается, и я ввожу письменные экспресс -  опросы специально для Светы Копыриной. После моего «театра одного актёра», когда два часа у доски, как на  сцене, читала  «Возвращение Чорба» В. Набокова, мне приходит  от неё четверостишие с перечислением, чего в рассказе «нет», с рифмой на последнем: «Там есть истерзанный поэт!»  Ставлю «пять с плюсом» и комментирую это девочкино 100% попадание в смысл перед всем классом! А вам «слабо»?
Удивительно, что весь выпускной  класс меня любит, хотя бы и сознательно держу дистанцию. Появляется фанатка – Танечка. Она ищет, с кем себя идентифицировать, чтобы понятнее самой себе, приходит ко мне в гости без приглашения и устраивает мне подростковые сюрпризы: то обклеивает обои в моей комнате вырезками из журналов, и даже  в туалете повисает Мерилин Монро,  то приносит консервы к столу, которые оказываются импортом, но для  домашних животных, к счастью, всё съев на «ура!»,  никто не отравился! Танечке говорю безо всякой мистики, что сейчас она «в возрасте Богородицы», а девушку это обязывает быть сонастроенной на благую весть о потенциальном когда-нибудь будущем ребёнке, даже если сейчас внутренний «мальчик» всё ещё очень силён, и отсюда так тянет на риск и подвиги! Мы говорим с ней о том, как это благородно, внутри себя спасти истинную принцессу, быть к самой себе рыцарем. Этот защитник и нас внутри стережёт на всякий случай,  и чужим мужчинам так просто не отдаёт, грозит  им  щитом и мечом. А Блок напрасно  думает, что  это ненастоящее оружие из картона или дерева: «Заплакали девочка и мальчик, и закрылся весёлый балаганчик!» Защита нужна  в драках до первой крови – от  жестокого столкновения с этим миром, пока возможно себя сберегать, спасаясь   от нравственной  грязи.
 Я только «Сказочница», повествователь, но я показываю собой ту культурную среду, которая бывает, на которую мои ученики смотрят, раскрыв рот, во все глаза. Я многое  поясняю по ходу преподавания по-взрослому, как самая настоящая, и мне снова  целуют руки, но юношеский чужой экстаз вовремя прекращаю, охлаждая пыл новой дистанцией: «Это ещё что такое?» Не можем мы не творить кумиров, не Светило, так литература!
«Дети, что  ещё такое выдумали?» А они взахлёб о том, что ничего не поняли! Почему  это в «Чёрном человеке» Есенина автор затвердил одно и то же: «чёрный» - и до тошноты, разбираем построчно, видим, что это и цвет, и качества, и состояние, как автора, так и окружающего. Вздыхаем с облегчением, когда, наконец, «всё»: «Ну, так бы сразу и сказали!»      
  Днём твержу  про себя строчки Михаила Кузмина «Переселенцы» - просто гимн о собственном бытовании  в деревне: «Чужое солнце за чужим болотом воинственно садится на насест, а завтра вновь самодержавно встанет, не наказуя, не благоволя!» Меня завораживает текст, уносит в самые глубины измученной души, откуда  встречно рвутся собственные строки, лишь иногда пастернаковскими словами: «Во времена немыслимого быта».
Нас четыре подружки в моей двухкомнатной квартире, у каждой – ранение от любви, но никто не сквернословит и не злословит по поводу мужчин, наоборот, о них пишем  и читаем стихи. Причём, мои авторские  всем нравятся.  Мы не столь одиноки друг с другом, у каждой есть  свой «первый опыт», но мы его в подробностях не разбирали – просто «есть», и на том спасибо.  Не обсуждается. Про чувства всё больше.
 На зарплату жилось скромно,  мною донашивались последние французские туфельки времён студенчества – там мозгами удалось зарабатывать больше, чем в профессии.  Никто из нас и не предполагал, что дальше будет  только ещё беднее. Но это – не самое страшное.
В моём классе учится ещё безнадёжно больной мальчик – Олег Букатников, у него позже установят диагноз: рак желудка, и мы   едва успеваем  при жизни одарить его своим вниманием – игрушками, чаепитиями с настольными играми. Он медленно угасает, а мы все только сострадаем, ничем не в силах помочь, кроме участливых визитов всем классом. Прости нас всех, Олег, и Царствия Небесного!
Мои  самоубийстивенные идеи нейтрализованы словом, данным Армену, но соблазн не отступает так, чтобы совсем.  Однажды чайник заливает конфорку, я, плача в подушку,  нахожусь в тяжёлой дрёме, осознавая, что газ из баллона вырывается слишком стремительно, меняя атмосферу моей комнаты – стоит промешкать несколькро минут – и всё! И мне хочется удержать себя в постели до конца, но вдруг в ушах звонко раздаётся  мамин голос, зовущий меня «Све – точ – ка!» колокольчиком, и я всё же  соскакиваю, разбиваю створку форточки, распахиваю уцелевшее окно, перекрываю газ. Не теперь! Сильвио из «Выстрела» Пушкина   помните? Самому нарываться на смерть, когда не жаль жизни, - это одно, совсем другое – отдать жизнь на пике счастья! Бумеранг и ко мне ещё вернётся, чтобы не шутила больше.
А теперь пятиклашки, слушая со мною виниловые пластинки с пением моей любимой Вероники Долиной, то и дело спрашивают: «А это Вы так поёте?!» Наивные мои, тупые, проницательные дети!
В классе вместо лозунга из Ленина так и напрашивается за его авторством повесить что-то из Ницше, но я не такая хулиганка.
В деревне про меня говорят: «Училка из новых  –  хорошая девушка», и в этом есть  свой абсурд. Кроме моей персоны, популярны все четверо «подружек – ровесниц».
  Среди нас есть старожил. Девушку – завуча зовут Эльвира Альбертовна, она преподаёт иностранный (английский),  по натуре очень  скрытная, держится особняком, потому что ей по статусу не положено сливаться с нашей  общей массой, но она дежурит на кухне, как и все. Чаще всего  готовит  в свою очередь «универсальный обед» - варево из макаронных изделий, замешанных с рыбной консервой типа «Скумбрия».  Я в «Сельпо» покупаю на всех трёхлитровки сока – витамины  всё-таки!  Из меню,  в основном, каши. Из развлечений – подготовка к урокам! У нас есть даже клоунада! Наташа К. с подругой Юлей А. закончили в Челябинске театральное училище, у малышей ведут кукловедение, разыгрывают мизансценки, это так клёво и весело, непринуждённо -  между собой общаются разными голосами.
Вот из всего этого для меня и состоит «деревня» с сентября по ноябрь: работа на полях, сбор огромной свёклы – по пять – семь штук – и одно ведро, а в садах – яблок, их можно есть столько, сколько влезет, в своё удовольствие.  Их вёдрами со школьниками ссыпаем в огромные мешки, фотографируясь на них же вповалку, в обнимку, потому что это – результат труда! Наша гордость.
А я – «классная 8-«б», мои восьмиклашки заметили, что на их  уроках   особенно дрожат мои  руки – волнуюсь, буду ли в авторитете, видимо. Они вполне сносные дети, но люблю всё равно  больше преподавать у старших, а «маленькие» элементарного не понимают:
«Мороз и солнце…» Пушкина читают, как Маяковского. Спрашиваю у паренька по фамилии Макаревич: «Как думаешь, это где своей жене поэт говорит?» Пауза минуты на три.
 - В спальне?
 - Почему же ты сейчас это читал столь публично? Это же доверительно и приватно!
 - Вам просто нравится нам жизнь осложнять! Какая разница? Я же выучил!
- Молодец, садись, пять! – и сама вздрагиваю  от  подражания Армену.
Плачу я по нему, а скучаю по Светилу, клянясь, что  довольствовалась бы и тем, чтобы изредка пить с ним чай на кухне, без всего прочего, если уж так «нельзя»!
Утро начинается с мычания коров и одинаково унылого пейзажа. Мне надоедает вглядываться в пустую даль, а я  наглухо  разрисовываю окно,  как к Новому году – маленький чёрный профиль Ангела с красным яблоком на белом фоне.  Ограничиваю пространство, ничего не допуская извне. Так лучше. «Низкое небо в кошмарах, где молчаливые мухи»…
 Иногда в абсолютной тишине комнату посещают   эти странные сокуровские насекомые –  из какого-то сюрреализма. Это при тёмном  небе, которое просто сходит на землю, валяясь по полю, укутавшись самыми мрачными тучами, какие нашлись.
По субботам в городе навещаю подруг, по воскресеньям – родителей, в понедельник меня встречает привычная коса смерти перед школой. Потом любимые старшеклашки, несколько благожелательных коллег. Редко  козни завуча, иногда подставляющей в расписание первый урок, на который физически с автобуса не успеть. И совсем  не властный директор, который посетил недавно наше скромное жилище, покачал головой  и велел  претендовать  мне снова  на отдельную комнату, которую готов  предоставить. Но мне и вправду «незачем».
  А он мне говорит, что про меня  Онкель, самая  скандальная географичка за историю школы, сплетничает, что я «Та ещё «столичная штучка»,  прямо «дама»!  Говорю Павлову: «А что, это правда, что «дама?»
 - Ещё  какая! Пальчики оближешь! Не бойся! Собирайся! Выбил для тебя командировку! Привези сувенир из Прибалтики! А то совсем скиснешь, мадам  из столицы!
И вовсе не завизжала и не бросилась на Алёшу с поцелуями, так  же себя «дамы» не ведут!