Соло ласточки глава 12

- Извините, могу я видеть Сергея Ивановича?- обратился я к продавщице, которая, повернувшись спиной к прилавку, отчаянно занималась своим делом. По-моему, она подпиливала ногти, ее настолько увлекло это занятие, что она не обратила внимания на одинокого покупателя, вошедшего под звон китайских колокольчиков, что колыхались над входной дверью от малейшего сквозняка. - Вы не подскажите, как увидеть Сергея Ивановича?
- Анжела Петровна, тут, кажется, к вам пришли! – крикнула продавщица после затянувшейся паузы, во время которой она бесцеремонно  обсмотрела меня с ног до головы. Ее лицо под толстым слоем дешевой косметики пыталось что-то выразить. Но я не понял, то ли я понравился, этому лицу, то ли оно, это лицо, выразило недовольство. Понять, возможности не представилось. Анжела Петровна мгновенно выпорхнула из дверного проема, завешанного сатиновой занавеской,  и повелительным жестом отправила царицу бакалейного отдела  в подсобное помещение.
- Здравствуйте, вы ко мне? Что вам нужно?
 Я так обрадовался встречи с этой маленькой, хрупкой женщиной, которая была похожа на француженку, что протянул ей вместо одной ладони – обе. Я смотрел на нее, и мне хотелось сказать ей, что я заочно знаком с ней, по рассказам Сергея Ивановича. Что женщина по имени Анжела   представлялась  мне огромной и бесформенной особой, которая одним движением ладони могла скрутить Сергея Ивановича в бараний рог. Но мое удивление бесконечно,  от того, как такая малышка-дюймовочка смогла покорить  сердце громилы- великана. Мне хотелось сказать ей,  что я безумно рад видеть перед собой маленькое чудо, женщину, которую Сергей Иванович, наверное, носит в кармане пиджака  и готов всю жизнь лежать у ее ног. В этот момент я не вспомнил, что прошло более трех лет со дня знакомства с Серегой и что все могло измениться в их отношениях. Я улыбался ей широко и открыто.  Она не поняла моего жеста, но поверила мне и вложила в мои ладони свои.
- У вас руки холодные. Хотите согреться? Выпейте чего-нибудь,- сказала она тихим голосом и, не дожидаясь ответа, потянулась к полке со спиртным.
- Спасибо. Не откажусь. Что-нибудь покрепче, но совсем чуть-чуть, почти каплю.
- Как скажите.- Женщина проворно наполнила рюмку спиртным и поставила ее передо мной. При этой живости все ее жесты и движения были полны  пластилиновой покорности. Ослепительно бледная кожа и сине-черные, вьющиеся на концах, волосы входили в такой неестественный контраст между собой, что начинало казаться, что вокруг женщины происходит легкое фосфорическое свечение. Сделав глоток горячительного напитка, я посмотрел на нее еще более дружелюбно.
- Мы знакомы?- спросила она скорее из любопытства, чем из вежливого желания продолжить разговор. – Вы так смотрите на меня, как будто мы с вами давние друзья. У меня очень хорошая память на лица и я почти уверена, что мы не встречались с вами никогда.   
   При более пристальном взгляде на Анжелу Петровну в ее внешности просматривались  черты гречанки. Но, скорее всего, она была женщиной еврейской национальности.
- Нет, мы не встречались с вами. Но я слышал о вас от Сергея Ивановича.
- Теперь мне все понятно. Я представляю, что вы могли обо мне подумать...- сказала женщина и  ее глаза наполнились влагой. Через мгновение на ее лице заблестели слезы. Все произошло так неожиданно, что я почувствовал неловкое смущение.
- Нет, Сергей Иванович, выражал восхищение вами и повода для слез нет. Если, конечно, в ваших отношениях не произошел разлад, - лепетал я. Слезы всегда вызывали во мне чувство вины. Я знал, что слезы - самое сильное оружие женщины в подавлении мужской воли. Рефлекторное проявление самосохранения подействовало на меня, и я попросил еще немного спиртного.   
- Я хотел бы встретиться с Сергеем Ивановичем. Когда я могу с ним пообщаться?- спросил я, выпив глоток коньяка.
- Так вы ничего не знаете? Произошло дурацкое недоразумение. Сергей Иванович в следственном изоляторе. Завтра у нас свиданка, я могла бы передать ему вашу просьбу, если вы хотите его о чем-то попросить...
- Нет, я хотел бы с ним поговорить лично,- перебил я.
- Вряд ли он сможет вам помочь. Все средства сейчас пойдут на адвокатов. Ищите других спонсоров.- Она виновато улыбнулась, взяла у меня пустую рюмку и вежливым кивком дала понять, что разговор окончен. Повернувшись ко мне спиной, она ждала слов прощания.
- Анжела, пожалуйста, выслушайте меня, - проговорил я и неожиданно для себя схватил ее пояс передника.
- Не надо так волноваться. Я слушаю вас.
-Я проехал тысячи километров специально, чтобы встретиться с Серегой. Я знаю, что только он сможет ответить на мой вопрос. Я не могу обсуждать с вами мои проблемы. Это личное, понимаете. Могу я пойти с вами на свидание и встретиться с ним?
  Анжела посмотрела на меня в упор. Взгляд ее был полон негодования и укора. Но, сделав над собой усилие, она сменила гнев на милость.
- Хорошо, только не надо так волноваться. Приходите завтра в девять, мы пойдем вдвоем. У вас есть деньги?
- Да, а сколько надо?
- Там скажут. Не опаздывайте, пожалуйста.
  Анжела скрылась за занавеской. Я слышал, как она всхлипывала и сморкалась, но мои слова утешения ей были не нужны. Отказалась она и от сочувственных слов продавщицы, поэтому невнятное бурчание  «царица» направила  в мой адрес.
- Ходят тут всякие... Просят и просят... А вот человек попал в беду, так все  и отвернулись... Совесть совсем потеряли...- бубнила женщина, резво протирая прилавок.
- Извините, - сказал я и вышел под безучастный звон китайских колокольчиков.
   Знакомый город равнодушно отнесся к моему приезду. Всего пару минут мартовское солнце приветствовало меня яркими лучами. Но совсем скоро потеряло интерес ко мне и скрылось за холодными серыми тучами. Я шел по улице – центральной и единственной, и слушал свое сердце, которое отзывалось на вид знакомых фасадов домов и узких переулков, учащенными ударами. Я не встретил ни одного человека,  с которым мог быть знаком по долгу службы или был когда-то в приятельских отношениях. Но я упорно следовал привычным маршрутом и точно знал конечную цель прогулки по городу.
  Я подошел к зданию столовой «Встреча». Теперь – это был «Салон мебели фабрики «Большевик- ударник»». Красочное рекламное панно размещалось там, где когда-то было мозаичное изображение колхозника-пахаря и интеллигентки с пробиркой.  Рекламный щит с изображением дивана был огромного размера, но не настолько, чтобы полностью скрыть прежнюю картину на фасаде. Поэтому, под призывным текстом «Пользуйтесь мебелью, изготовленной на фабрике «Большевик- ударник», по адресу Нижегородская губерния, корпус 2, офис 505»», довольно символично выглядывали стопы колхозника и интеллигентки, наверняка, направленные в сторону Нижегородской губернии. «Ну вот, бедной парочке осталось найти офис 505 и воспользоваться диваном»- попытка рассмешить самого себя с треском провалилась. Меня захлестнуло волной воспоминаний. Знакомые запахи, звуки улицы все перемешивалось между собой, превращаясь в коктейль, в котором явно ощущался градус. Я пьянел  в этом городе без вина!
  Через несколько минут я  вышел на Прибазарную площадь. В этом районе  так же произошли очевидные изменения. Место «старинного особняка» заняло здание роскошного вида. Рекламный щит еще большего размера оповещал, что это «Хомичевские бани» и призывно настаивал начать день с чистого листа. Я опять попытался хохмить, но понял, что до рекламного агентства, которое оказывает услуги всем состоятельным гражданам этого города, мне далеко.
   Темнело. Город менял цвет, тусклые стены домов на Центральной улице оживляли светящиеся новогодние гирлянды, деревья вдоль проезжей части тоже были украшены лампочками. Мигающие паутины света опутывали крыши ночных ларьков, в витринах которых пузатились бутылки со спиртным неизвестного разлива, но с акцизной этикеткой на горлышке. Разноцветные бока бутылок отражали искры света, аппетитно поблескивая жидкостью. Уличный дизайнер явно перестарался со световым оформлением. Но от всего этого мерцающего потока создавалось ощущение предпраздничного хаоса. Провинция повернулась к обывателю лицом, предлагая полный релакс после трудовых, почти неоплачиваемых, будней. Помыться в «Хомичевских банях», напиться и уснуть в диванах, изготовленных на фабрике «Большевик- ударник».
  У меня были другие планы на этот вечер. До утренней встречи с Анжелой оставалось еще немало часов. Мне хотелось, чтобы время этой ночи сбавило скорость, чтобы я мог предаться воспоминаниям. Моя сентиментальность начинала меня раздражать, но я ничего не мог с собой поделать.
    На пороге гостиницы я остановился в странном замешательстве. Встреча с администраторшей «постоялого двора», имени, которой я не знал, представлялась мне отвратительной и неуместной. Интимные подробности  в отношениях, которых между нами не было, и быть не могло,  описанные мной с такой  лаконичной правдоподобностью, представляли собой  художественный вымысел. Меня это ни к чему не обязывало. Пикантная мужская фантазия для разрядки, не более! Но все же я надеялся, что в окошке администратора увижу незнакомое лицо. Мои ожидания оправдались.
   Молоденькая девушка подарила мне белоснежную улыбку, подала ключи от номера и, решительно хлопнув ресницами, скромно отвела взгляд в сторону. Я мог ответить ей более приветливым выражением на лице, но испугался. Почему я так боялся женщин с их недвусмысленным напором?
   Да, в рукописи, отданной Ивану, я, конечно, выглядел иначе. Таким молчаливо-решительным мужчиной, непременно добивающимся поставленной цели. Я  наградил себя  качествами, которыми не обладал. Я создал образ, воплотив в нем все свои  иллюзии и мечты об идеале.   
    После встречи с Иваном во мне что-то переменилось. Но для того, чтобы эти перемены произошли, потребовалось время. Спустя три месяца я осознал, что действительно не могу жить без этого пресловутого смысла. Нет, скорее всего, я еще острее ощутил бессмысленность своего существования, и спасение увидел в движении, которое задавалось желанием найти Аглаю.  Иногда мне казалось, что этой женщины не было в моей жизни, что она плод моего воображения. Выдумка, мираж, код к спасению от одиночества и пережитой обиды. Но она существовала. Она пролетела возле меня огромной птицей, вдохновила свободным полетом...
   Я лежал на кровати в позе гения – скрестив вытянутые ноги, запрокинув голову  высоко на подушке, подложив ладони под затылок. Меня как Остапа понесло. Словесный ручей превращался в поток эпитетов, метафор и аллегорий. Я так увлекся плаванием среди поэтических рифов, что окончательно запутался в деталях. Я концентрировался на мелочах и упивался образностью восприятия всего, что со мной произошло за последние двадцать лет. Я отдалял себя от главного признания – признания своей несостоятельности во всем. Подкаблучник, одержимый комплексами, на мгновение  вырвался из под гнета семейного сапога. Робко попросил  помочь ему  разобраться в самом себе первую попавшуюся женщину. Почувствовал нечто иное и решил все изменить в жизни.
   Насытившись плодами вожделенного существования, к которому я так устремился в юности и достиг путем лжи, я понял, что смог бы отказаться от всего, лишь бы теперь  обрести свободу выбора.  И только рождение дочери остановило меня от  решения осуществить задуманное.  Я дал себе отсрочку. Но намерение оставить семью не покидало меня.  И в этот момент появился  Иван. Появился вовремя. Он меня отрезвил, вывел из состояния комы. Но смелости, чтобы все разрушить в одночасье у меня не хватило. Время для решительных поступков было потеряно. Я задыхался среди людей, с которыми был связан узами обмана, но оставить их сию же минуту было выше моей решимости.
   Я начал действовать, но  постепенно.   Мои первые  робкие шаги по дороге к свободе я делал осторожно и с оглядкой.  Единственным человеком, который хоть что-то сможет о ней рассказать, был Серега. Парень-сутенер, простой и душевный громила, влюбленный в какую-то женщину по имени Анжела. Я надеялся, что при встрече  мне удастся  его разговорить, и он вспомнит об Аглае подробности, о которых  не зашла речь во время последнего разговора с ним. Пришлось отправить самого себя во внеплановую  командировку. Я немного волновался и известие о том, что Сергей находиться под следствием осложнило дело. Но я надеялся и верил, что  и это препятствие, в виде железных решеток,  возведено передо мной неслучайно. Они встали на пути к Аглае, чтобы я еще раз осознал серьезность намерения – намерения  изменить жизнь и обрести смысл. Я преодолею свою высоту, возьму свой барьер!
     Я должен был найти Аглаю, чтобы увидеть себя со стороны, послушать свое сердце, испытать пьянящий полет. И когда я еще раз обрету веру в себя,  она, Аглая, должна быть  рядом. Вот тогда-то  я  и возьму ее в свои объятия, чтобы уже никогда не выпустить! Да, я неисправимый эгоист!...
... Но мне известен финал всей истории. Я задал программу на самоуничтожение и наказание мое неизбежно!
   К Анжеле я пришел раньше назначенного времени. Она встретила меня приветливо, предложила чай и  бутерброды. Я ел с аппетитом. Бессонница всегда будила во мне голодного зверя. Анжела подкладывала мне в тарелку бутерброды и подливала чай. Ее  забота и внимание были естественны и поэтому незаметны, а от этого еще более приятны.  Она кружилась за прилавком - собирала продукты, укладывала все съестное в пакеты и составляла список, в котором указывала название и количество продуктов.
- Жаль, там яйца не принимают, он их так любит.
- Почему не принимают?- спросил я.
- Не положено, говорят. А раз что-то не положено подследственному, значит просить бесполезно,- ее речь звучала спокойно, но держалась Анжела  деловито. Ее боевой настрой снимал напряжение, которое, как мне казалось, возникло вчера между нами. 
- А если заплатить? – не унимался я.
- Сергей Иванович категорически запретил давать взятки. Но сегодня придется нарушить его наказ. Если вас не пропустят к нему на свиданку, придется дать. Вот только бы знать кому...
- Они сами отыщутся, - успокоил я ее.
   По дороге к следственному изолятору, который был расположен где-то на задворках города, женщина рассказала «дурацкую» историю Сергея Ивановича. Несложно было догадаться, что Анжела играла в ней непоследнюю роль и явилась причиной к разбирательствам Сергея с Хомичевым. Хомичев позволил себе оскорбительные намеки в сторону Анжелы. Сергей проехал пару раз по физиономии бывшего одноклассника и при свидетелях пригрозил обидчику более свирепой расправой. Вечером  на Хомичева было совершено нападение в подъезде, после чего он был доставлен в больницу с сотрясением мозга и переломанными ребрами. Обвинения в покушении  были предъявлены, конечно, Сергею Ивановичу.  Показания Анжелы, что они весь вечер провели вдвоем, в расчет не принимались. В подъезде была найдена перчатка Сергея Ивановича. 
- Но теперь мы уверены, что ее украли и подбросили в подъезд. А заключения врачей Хомичев купил... Он убирает конкурентов... Сергей не верит в справедливость нашего правосудия, а я верю...
    Анжела подкупила наивной непосредственностью, не хотелось ее разубеждать. Было в этой маленькой женщине что-то  трогательное. Карманные габариты были главным ее козырем в игре с мужчинами, которую она вела искусно, мгновенно располагая к себе покорностью и вызывая естественный порыв оградить ее от невзгод громоздкого мира. Она могла относиться к тому типу женщин, которые никогда не скажут «да», но это не означает окончательного «нет». Покрутить маленьким хвостиком перед потенциальным воздыхателем и спрятаться под полой пиджака  любящего хозяина – кредо женщин-малышек. Но возможно, мои наблюдения предвзяты и ошибочны.
    В комнату для свиданий мы попали не сразу.
    После унизительной процедуры досмотра карманов, описи вещей и сдачи их на хранение под роспись нас провели по серым коридорам, пригласили войти в комнату со стеклянной перегородкой и попросили подождать подследственного. Мы ждали недолго. Наверное, Серега пользовался определенными привилегиями в своем незавидном положении, но нам разрешили общаться с ним  без стеклянных препятствий,  ограничив время встречи десятью минутами.
   Первые две минуты ушли на поцелуи Анжелы, еще три минуты Серега вспоминал, кто я такой и пытался понять, что мне от него нужно. Две минуты я собирался с мыслями, дав время влюбленным  для страстных объятий, пытаясь четко сформулировать вопрос.   Еще минуту Анжела клялась Сереге в верности на всю оставшуюся жизнь. А последнюю минуту мы потратили на уговоры охранника продлить время свидания. Попытка оказалась бесполезной затеей.
    Дверь лязгнула железным затвором, Серегу увели восвояси,  нас попросили удалиться. Совершив ритуал возвращения в нормальный мир  из следственного изолятора  в обратной последовательности, мы оказались на улице перед выходом  у главных ворот. Анжела тяжело вздохнула, мне хотелось выругаться.
- Простите, а как ваше имя? Сергей Иванович всегда такой рассеянный. Вы не обижайтесь на него, что он вашего имени не вспомнил...
- Он не мог  его помнить... Он никогда  не спрашивал, как меня зовут.
- В этом он весь! Необыкновенной душевной непосредственности человек!- она опять тяжело вздохнула.- Жаль, что все так вышло. Такая несправедливость вокруг. А что делать, надо как-то жить!
- Бросишь его и уйдешь к Хомичеву?
-А как вы догадались?- спросила она и посмотрела на меня в упор, нисколько не скрывая бесстыжего блеска в глазах.
- Сучки вы все...
- А вы кабели, - ответила она без тени смущения. Резво развернулась на каблуках и засеменила в своем направлении. Нам с ней не по пути!
    ... В очень подавленном состоянии я вернулся из внеплановой командировки. Пыла во мне явно поубавилось и все во мне затихло, но, как выяснилось позже, на время. Оставшись в полном  неведении об Аглае после встречи с несчастным Серегой, я  сначала успокоил себя, а потом убедил себя в том, что эта неудача вызвана тем обстоятельством, что я не попал в информационное поле, которое расположено на другом уровне  человеческого сознания. И вот когда я сознательно открыл врата своего информационного канала, я  тут же убедился в верности теории о существовании   закона информационного притяжения. Следствием этого закона была неизбежная  материализации мысли!... Нет, я не сошел с ума,  теперь я  твердо решил искать ее – мой смысл.


***

    Пока я осознавал перемены в себе, искал свою информационную  волну, шло время. Ночи пролетали быстро, дни еще быстрее, а сутки, наоборот, застаивались одни за другими в бесконечной очереди. Такой ход времени казался неравномерным и выбивал меня из воображаемой колеи. События то отдалялись  на расстояние космического парсека, то сбивались в бесформенную кучу. Я завел блокнот – ежедневник, чтобы не запутаться и не сбиться в делах и днях. Окружающие восприняли факт планирования «деятельности»  как необходимое проявление самоорганизации и дисциплинированности.  И положение мое теперь  обязывало. После некоторых усилий влиятельного тестя-пенсионера  меня буквально начал преследовать карьерный рост. Я занял самую высокую ступень карьерного пьедестала в должности руководителя центрального отделения компании.  Отпала необходимость выполнения  текущей работы, и основным занятием для меня стало  распределение этой работы между подчиненными.   В тишине огромного кабинета я оставался наедине с собой,  и оглядывался назад, и все взвешивал, и  все обдумывал. После продолжительного взвешивания и обдумывания я  так и не смог  отказаться от мысли, что должен  все изменить вокруг себя. Оставалось понять, в каком же направлении мне двигаться, чтобы выйти на след Аглаи.

     Я включился в информационную игру. Игра оказалась без правил, но было одно условие –     сохранять предельную внимательность ко всему, что доходило до слуха или попадалось на глаза. То, что доходило до слуха и попадалось на глаза,  чаще всего не имело никакого отношения к Аглае. Но я не отчаивался и продолжал  прислушиваться и приглядываться. 
   Спустя несколько месяцев я был вознагражден  за терпение и упорство. Произошло – это неожиданно, но закономерно.
    Летним воскресным утром Елена поднялась раньше обычного. Она вызвала машину и поехала на рынок, чтобы купить яблок. Начиналась неделя яблочного спаса, и Елена готовилась к освещению  яблок в церкви. После рождения дочери мы переехали в другую квартиру. Во дворе нашего дома пряталась небольшая церквушка.
   Розовая штукатурка, золоченые узоры на окнах, кованые переплеты на дверях и совсем игрушечные размеры куполов придавали ей подобие  пряничного домика из детских сказок. Церковь была построена купцом – мануфактурщиком в  конце девятнадцатого века в благодарность Всевышнему, что он услышал просьбу-молитву промышленника и послал ему на старости лет наследника. Молодая жена умерла при родах, а карапуз выжил, вырос, да еще оставил след в развитии промышленности России. Старик и горевал и радовался в церкви,  выстроенной во дворе собственного дома. В ней его и отпевали. Купец умер, сын купца эмигрировал за границу. В смутное время гражданских междоусобиц в церкви располагался военный штаб, в мирное  советское время здание церкви  подарили одной из  братских    республик. Над входом долгое время висела таблица с названием культурного представительства этой республики  - «Рассветы Азии». Когда все в стране пришло в движении и перемешалось, церковь оприходовала московская епархия.
   Мне нравилось такое  тихое соседство - колокольный звон над крышами домов,  пение церковного хора  в кадильном дымке. Белые платочки на головах прихожанок, степенность в шагах мужчин, любопытное смирение  во взглядах  детей.  На пороге все разворачивались к святому лику над входом, трижды накладывали на себя крест в поклоне, и уходили с умиротворенным  выражением. Это умиротворение,  как печать     причастности к вечности, озаряло их лица.      
    Соседство церкви с домом привело к тому, что  Елена решила стать верующей.  Начала соблюдать посты, по праздникам ходить в церковь. Делала она это без фанатизма и без жертвенной отдачи, обретая покой,  уверенность и свою философию.
- Юра, оказывается,  пока не освятишь плоды нового урожая в церкви, употреблять их в пищу нельзя. Большой грех. А мама уже сварила яблочный джем... – Сетовала Елена, после того как вернулась с вечерней службы.
- Не воспринимай все буквально...
- Нет, ты послушай,  в основе этого запрета лежит поверие, которое меня просто ошеломило. Я плакала, когда батюшка рассказал о нем в своей проповеди. Оказывается в этот день  в раю святой по имени Петр ходит по яблоневому саду, трясет деревья и собирает плоды, чтобы накормить яблоками детей. Нет, не детей, конечно, а их души. Он собирает вокруг себя души умерших детей и раздает яблоки. И если чья-то мать нарушила этот запрет и съела яблоко, то душа ее ребенка остается без яблока. Представляешь, какое жестокое наказание, знать, что твой ребенок остался голодным. – Елена сняла с головы прозрачную шифоновую шаль и прикрыла ладонями лицо. Она всегда прикрывала ладонями лицо, когда собиралась заплакать.
- Не принимай все так близко к сердцу, - ответил я безучастно. - Странная история – зачем душам яблоки. А вообще не знаю...  Представить, что твой мертвый ребенок в раю останется голодным...
- Как ты можешь такое говорить! - Перебила меня Елена, по ее щекам катились слезы.
- Елена, зачем так переживать по умершим душам  чужих детей. Наш ребенок, слава богу, жив и здоров. - Я не ожидал, что в произнесенной  фразе, скроется  двойной смысл. Елена не выдержала жестокости подтекста, который услышала в моих утешениях. Она  разрыдалась.
   «Прошло столько лет, а она так и не смогла простить самой себе обмана, бедная женщина» - думал я, когда смачивал полотенце холодной водой, чтобы остудить ее разгоряченное лицо.
- Я хотела бы сделать пожертвования храму. Батюшка меня благословил в моем стремлении и рассказал о святой равноапостольной  Елене, которая в честь Преображения господнего возвела на горе Фавор храм. Я бы тоже хотела построить храм...- произнесла она задумчиво, после того как перестала плакать.
   Ну, вот и свершилось, вот и открылся клапан информационного канала! Через меня как будто прошел слабый разряд электрического тока, когда я услышал фразу «Преображение господнего». Конечно, профессор Преображенский! Его имя, упомянутое Артуром Борисовичем во второй вечер встречи с Аглаей,  вдруг воскресло в памяти. Шанс, выйти через него на след Аглаи, узнать о ней хоть что-нибудь, казался  минимальным. Но этот шанс, появился! Засиял  надеждой, как сиял лик Христа в минуты преображения его человеческой природы в божественную. 
-Сегодня батюшка в своей проповеди превзошел самого себя. Когда он воскликнул: «Сей есть сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение, его слушайте» - у меня ноги подкосились. Я  готова была упасть в обморок...
- Елена, повтори еще раз, пожалуйста, последние слова батюшки, - попросил я и взял ее за руку.
- Что, понравилось? Музыка в словах, не правда ли? – Елена сложила ладони  на груди лодочкой и чуть слышно произнесла  речитативом: «Сей есть сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение, его слушайте». Ты должен сходить со мной в церковь, хотя бы для того, чтобы приобщиться к нашей духовной культуре. Это тебе не англо-саксонские наречия.- Елена и сама не поняла, зачем она вспомнила об  англо-саксонских наречиях, она повела плечом,  плавно поднялась со стула и под распевные звуки речитатива  направилась в детскую. «Его слушайте, его слушайте, его слушайте»- пела она над спящей Елизаветой. А во мне эти звуки отзывались колыбельной песней из уст Аглаи. Теперь оставалось найти профессора Преображенского и выслушать его историю. Ну, должна же была быть хоть какая-то история  между профессором театрального училища Преображенским и студенткой актерского факультета со странным именем Аглая.

***


   Озарение, которое снизошло на меня в праздник Преображения господнего, предавало мне сил и терпения в поисках информации о профессоре Преображенском. И когда, спустя месяц,  я вошел в подъезд через парадную дверь старинного дома на Воздвиженке, я не удержался и пропел «Сей есть сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение, его слушайте». Я чувствовал крылья за спиной!
   - Простите, могу я видеть Владислава Сергеевича? – прокричал я в щель между притолокой и дверью, когда вместо лица увидел ухо, в котором блестела серебряная серьга с рубином. – Мы договаривались о встрече... Я звонил вам...
   Дверь захлопнулась. За дверью воцарилась тишина. Я позвонил еще раз. Дверь приоткрылась вновь, и все повторилось в той же последовательности -  я задал вопрос, дверь захлопнулась.
- Вы говорите громче. Домработница Владислава Сергеевича глухая совсем. – Посоветовала соседка по площадке. Она поднималась по лестнице и приостановилась, чтобы полюбопытствовать, кто я и зачем пожаловал. После подробного отчета бдительной соседке, сегодня мне хотелось быть особенно вежливым и внимательным, мне ничего не оставалось, как смиренно ждать ответа. – Но, если вы к Владиславу Сергеевичу, то его нет...
- А где же он?- перебил я участливую соседку. – Вы не подскажите где он? Как его найти? Я  же звонил! Я же предупреждал о визите. Как же так?
- Не волнуйтесь. Зачем так кричать? Он в это время ходит на прогулку. Вот, он во дворе, на лавочке... Зачем так кричать, не понимаю...- затрещала соседка в ответ, недоумевая. Она не ожидала, что я окажусь таким невыдержанным крикуном. Может, ее испугали мои размашистые «па» руками перед ее лицом, но то, что она захлопнула дверь своей квартиры в расстроенных чувствах, было очевидным.
- Спасибо. Извините,- крикнул я и пулей выскочил из подъезда во внутренний двор.
   Я действительно был взволнован. Я настроился на успех и не был готов к тому, что Преображенского не будет дома. Посмотрев на часы, я все понял. Я пришел на встречу, о которой договорился с профессором, на час раньше. «Проявить поспешность - значит испортить о себе впечатление» - подумал я, когда в человеке на лавочке, узнал Владислава Сергеевича. Информацию о нем и его фотографии я нашел в театральном словаре. На одном из фото он был в гриме старика, но его  юные глаза излучали  плутовское свечение, поэтому он выглядел не убедительно в образе.  «Молодой актер студии Мейерхольда, Владислав Преображенский -  краткая подпись под фотографией, а потом целая жизнь длиною в восемьдесят лет. Неужели что-то могло быть между шестидесятилетним стариком и восемнадцатилетней девочкой? А с чего, собственно говоря, я так думаю?».
  Я спрятался за стволом старого клена и решил подождать назначенного времени. «Почему все, что связано с Аглаей представляется мне в какой-то извращенной форме и вызывает во мне ревность?»
   Владислав Сергеевич Преображенский  сидел на лавочке почти в той же позе, что и Константин Сергеевич Станиславский  на картине известного художника. Прямая спина, трость, летняя шляпа, цветной широкий галстук на шее – все подчеркивало творческую индивидуальность.  «Театральный деятель со стажем» читалось  по его вычурному, старомодному  виду. Необыкновенную  экстравагантность   внешности старика  придавали седые волосы, которые, несмотря на возраст, сохранили живой блеск.  Над формой прически постарался какой-нибудь начинающий стилист или прилежный студент-гример. Нет, старость не оставила на восьмидесятилетнем Преображенском свой уродливый след. Она отпечаталась на его холеной внешности  сытой достаточностью.  Почему я так придирался к профессору?
   Время прогулки заканчивалось. Элегантным жестом профессор вскинул руку,  поднес ее к носу. Солнечный зайчик, выпущенный из циферблата часов, прыгнул ему на лоб. Кисть правой руки плавно опустилась на трость.  Владислав Сергеевич встал с лавочки. Он держался элегантно, но было заметно, что это дается ему с трудом.  Несколько твердых шагов по тротуару к подъезду, широкий жест перед закрытой дверью – на это еще сил хватило. А когда дверь за прямой спиной захлопнулась, он остановился  где-то на пятой ступеньке, чтобы восстановить  сбившееся дыхание,  стереть капли пота со лба и  дождаться глухую домработницу, которая каждый раз спускалась за  ним после прогулки.
   Наблюдения за стариком через стекло в подъездной двери остудили  мое негодование, внезапно возникшее к нему. Я перестал воспринимать его как соперника и усмехнулся оттого,  как такая мысль могла прийти мне в голову.  Ровно в назначенный час я позвонил в дверь. Глухая женщина открыла дверь и без лишних вопросов, ответы на которые она все равно бы не расслышала, пригласила меня пройти  в гостиную и «подождать Владислава Сергеевича, пока он переоденется в домашний халат». Говорила женщина громко,  но  не потому что хотела казаться уверенной, а скорее оттого, что не слышала себя.
- Здравствуйте, голуба моя, - приветствовал меня Владислав Сергеевич. Голос его звучал как контрабас – звучно и полно, заполняя комнату и отражаясь от стен тяжелым эхом. Выражение «голуба моя» на секунду сделало меня счастливым, хотя с такой же неуправляемой внезапностью перед глазами возник лик Артура Борисовича. Я боролся с отвращением, которое чувствовал  в себе, вспоминая подробности встреч с Аглаей в присутствии навязчивого свидетеля-лилипута. «Интимные подробности» независимо от моего желания и силы воли, всплывали перед глазами как бумажные корабли с картинками-парусами из промокашек. Огромное плоское лицо Артура Борисовича меняло выражение при каждом вздохе Аглаи. Вожделенная страсть прорисовывала на лице карлика порочные черты, искажая его до неузнаваемости, безжалостно усиливая природное уродство. Я  топил  всю эту  картонную флотилию в  бурлящих водах  собственной злости, прячась от пытливого лилипутского взора, изучавшего анатомии наших с Аглаей тел, за расшитыми  шелковыми портьерами.     Знакомое обращение вызвало во мне волнение и  вселило уверенность, что я на верном пути. Но роль Артура Борисовича в жизненной пьесе Аглаи меня теперь не интересовала, я готовился слушать другую историю. 
-  Здравствуйте, Владислав Сергеевич,- ответил я с той почтенностью, на которую был способен в  тех случаях, когда чувствовал крайнюю зависимость от собеседника, испытывал уважение к нему и рассчитывал на его помощь.  Верность Владислава Сергеевича божественной Мельпомене обязывала к коленопреклонению. Но я ограничился  хвалебной одой  в честь заслуг актера  перед отечеством и народом. Когда приветственный ритуал был завершен, профессор сел в кресло царственным голосом произнес:  «Пелагея! Водки нам!». Воображаемая галерка рукоплескала.
- Вообще-то женщину зовут Ириной Дмитриевной. Давняя поклонница, почитательница моего таланта. Кружилась, кружилась возле меня всю жизнь, да так и приютилась. Лет на двадцать моложе меня....  Что поделаешь, голуба моя, любит и все тут.   А что мне до ее любви, глухая и старая. Старая женская плоть– ужасающая картина.  Стоит мне представить близость с женщиной «возраста зимы», мне вспоминаются кошмары на картинах  Гойи.  Одна только обвисшая грудь, чего стоит. Зрелище отвратительное, не для слабонервных... Ей шестьдесят в ноябре, а все влюблена...
«Вы думаете, вид вашего мужского достоинства кому-то доставит эстетическую радость?»- подумал я в ответ. Можно было бы  с ним поспорить, но пришлось отказаться от полемики и тактично сменить тему беседы. 
- В этом году вы так же  отмечаете юбилей. Коллектив редакции журнала,  который я представляю, решил сделать вам подарок. Все сотрудники единогласным решением поддержали идею посвятить следующий номер журнала вам, вашей творческой деятельности.
- Вспомнили-таки, наконец, об опальном Преображенском! Я своим вкладом в мировую режиссуру раздавлю любого классика! Вот он я – режиссер-бунтарь!
-  Это очень известный период в вашей биографии – о нем мы поговорим отдельно.
- Не говорить надо, голуба моя, а пудовые тома писать, пока я еще в здравом уме и памяти, - декламировал Преображенский. Его внимание и забота о воображаемой галерке вызывали  уважение. Хотелось аплодировать и слушать, слушать и аплодировать  раскатным звукам его голоса. 
- Под  выразительными заголовками мы поместим статьи о вашей творческой деятельности, о  встречах, которые стали для вас судьбоносными. Отдельными рубриками пойдут  ваши воспоминания о  великих наставниках, рассказы учеников о  вас мы подадим в форме интервью...
- Да, ты не волнуйся так. Сначала выпей водки,  потом  и  побеседуем. Я не тороплюсь...- перебил он меня, не церемонясь.
- Да, да, конечно. Выпью,.. обязательно...- ответил я, пытаясь скрыть волнение в голосе,  а легкую дрожь в пальцах я скрывал, сжимая  хрустальную рюмку на витой серебряной  ножке.
... Аглая была самой неприметной студенткой на курсе. Как ей удалось убедить приемную комиссию в том, что она обладает «харизмой, природой и органикой», оставалось загадкой долгое время для всех педагогов.  Но в списках поступивших на первый курс театрального училища она все-таки значилась.
   Театральный Вуз – был гордостью провинциального   города.  Чиновники от искусства чтили театральные  традиции и  поддерживали творческую инициативу. Драматический театр областного масштаба каждые четыре года пополнялся молодыми актерами, взращенными в стенах Вуза.  Молодые, голодные, азартные  - безусые Ромео и длинноногие Джульетты – рассчитывали на все звезды  с театрального  небосвода. Но, не сумев поджечь себя на алтаре провинциального театра, проиграв в борьбе с мэтрами  провинциальных подмостков, молодые актеры сбегали в столицу.  Им в след неслись  разгромные  статьи  местных корреспондентов, которые обвиняли беглецов в растленных нравах и бездарности.  Такая участь была предначертана каждому выпускнику.  Исключением в сложившемся порядке стала  Аглая. Она вошла в труппу театра незаметно и также незаметно в ней осталась, после того, как все ее однокурсницы и однокурсники покинули  непоколебимый в своих традициях местный театр. Появление Аглаи  на сцене тоже осталось незамеченным неискушенным городским бомондом. Несколько лет она порхала в образе нимфы, пряча свои располневшие формы  на третьей линии у правого «кармана». И как долго  длилась ее артистическая карьера, не интересовало публику, которая обычно не читает в программках списки массовки.
  Все изменилось в жизни Аглаи после того,  как  в театре появился профессор Преображенский. Государственные начальники от культуры в виду неспокойного нрава Преображенского и его докучливого характера, настоятельно порекомендовали ему занять должность главного режиссера  областного драматического театра. Местная пресса нарекла его «врачом скорой помощи, которому выпала почетная миссия    реанимировать умирающий организм театра, прославленного  еще в дореволюционные годы».  И Преображенский взвалил на свои  могучие плечи тяготы театральной реформации. Все же польщенный доверием   и ответственностью, он простил   чиновникам ссылку, и подготовил несколько громких премьер, которые восстановили его репутацию в глазах властных структур.  Преображенский искупался в лучах провинциальной славы и подставил грудь для правительственной звезды за вклад в культуру и искусство страны. Но звезда по имени «Аглая» уже осветила его путь. Про таких муз в театральной среде говорят «актриса одного режиссера». Пришло ее время! Он, гениальный Преображенский, вдохнул в нее жизнь, разглядел в ней непревзойденное дарование характерной актрисы. Он подарил ей веру в себя. Но, когда с этой верой, он еще предложил ей свои чресла, Аглая  то ли в виду ограниченности житейского опыта, то ли от  неспособности к жертвоприношению во имя священной  любви к театру, отвергла его дар. Она не задумывалась о последствиях, когда грубым публичным отказом, разбила сердце отверженного гения. Преображенский не простил ей отказа. Местная пресса раздула это частное недоразумение до масштабов скандала областного «ватерпаса». И до окончания срока контракта, Преображенский сделал все, чтобы «жизнь не казалась Аглае медом». Спустя время под звуки бравурных маршей профессор Преображенский вернулся в Москву, Аглая после продолжительной болезни попала в психиатрическую клинику...
- Да, голуба моя, вот такая пикантная история... Я мог бы все сделать для этой женщины, осуществить любое ее желание. Моя ссылка в этом чертовом Перепердуйске заканчивалась, терновый венец на моей голове стал лавровым, я восстановил свое доброе имя!.. Я ждал предложений от иностранцев... Она поступила опрометчиво, отказав мне. Да еще  в такой грубой форме. Она поступила неразумно, не воспользовавшись моим расположением к ней. Могла бы   приласкать старика в признательность  за успех,   который к ней пришел  благодаря моим усилиям. Я  стал для нее Пигмалионом!... Не знаю, голуба моя, зачем я рассказываю  вам  о себе такие подробности.
- Для полноты  моего восприятия вас. Вы глыба,  о вас - только с большой буквы! Жаль, что вы не имели возможности наблюдать себя во время монолога. – Я начинал путаться в словах. Но  держал себя в руках и старался не показывать вида, что словесный порох в моих  речевых пороховницах вот-вот отсыреет. Я действительно опьянел.  Я выпивал каждый раз, когда в рассказе похотливого старика  о «ссыльном периоде»  звучали оскорбления в адрес Аглаи. Он не стеснялся  в выражениях о ней, опускаясь до  грубой матерщины с унизительными подтекстами и намеками.  А о себе он говорил с театральным пафосом, с драматическим апломбом  художника непонятого во всех отношениях. Он представлял себя мечущимся, благородным вожаком, перед которым   театральные деятели, товарищи по цеху, сподвижники и противники должны были  пасть ниц, а все женщины  этого цеха с благодарностью отдаваться.    Седовласый старец с голосом Зевса возомнил себя волком, которого отвергла стая и выставила за флажки. 
    Мысль, пьяная и разнузданная, провоцировала ударить старого развратника. Мысль о его почтенном возрасте  и о неприятных последствиях, которые, несомненно, последуют, если я дам волю рукам, срабатывала как тормозная жидкость.  Мы находились под неусыпным взглядом глухой Ирины Дмитриевны. Она изредка выходила из комнаты и почти тут же возвращалась, наверное, боялась что-то пропустить в рассказе любимого. Она не вертелась под ногами как маленькая собачонка, она с достоинством подобранного пса знала свое место, у камина. И  такая преданность  вызывала  во мне раздражение, а на фоне  откровенных рассказов старика об Аглае и о своих нереализованных  физиологических желаниях с ней,   такая преданность представлялась мне обмылком в старой мыльнице на полке. Количества этого дезинфицирующего средства все равно недостаточно, чтобы смыть всю грязь, которая прилипла к чреслам Владислава Сергеевича в процессе его бунтарской жизни.
 - Ко мне приходил уже один корреспондент, тоже интересовался учениками и ученицами, но я не был с ним таким откровенным как с вами. Что-то в вас есть, друг мой. Этакое харизматичное, природное и органичное.
  Время, отведенное Ириной Дмитриевной для  нашего общения,    давно закончилось и, кажется, остановилось. Стрелки  часов едва светились через мутное стекло огромного дубового часового  футляра, который стоял у стены и был похож на гроб. Встревоженная нарушением режима возлюбленного заботливая женщина, с интеллигентной робостью напомнила Владиславу Сергеевичу о распорядке дня. Незаметно она становилась назойливой в своих ухаживаниях. И когда чаша  ее терпения  все-таки переполнилась, женщина   дошла до  обвинений в загубленной жизни им, профессором Преображенским.
- Гордитесь, голуба моя, что я прошелся по вашей жизни, коснулся вас своим перстом и открыл истину!- Прокричал профессор, метая грозные взгляды в сторону несчастной поклонницы. 
   Ирина Дмитриевна промычала в ответ какую-то,  известную только им двоим, грубость.  Эта грубость возымела действие удара ниже пояса и сработала как взрывное устройство! Преображенский  замахнулся на преданную дворняжку своей изящной тростью и выкрикнул  такое нецензурное  выражение недвусмысленного содержания, что кровопролитие оказалось неизбежным.   Начался бой двух пожилых идиотов...
  Я расценил несдержанность стариков  как привычное проявление чувств друг к другу.  Они не скрывали злостного азарта, с которым  старались нанести удары друг другу. Каждый преследовал свою цель. Он, непризнанный гений, боролся за признания заслуг, она, невостребованная любовница, требовала любви к своей женской сущности. На время они забыли о моем присутствии, поэтому переменились до неузнаваемости, «обнажившись» до неприличного предела.
   Нечто подобное происходит, когда присутствующие долгое время находятся под прицельным взглядом кинокамеры. Сначала  они пытаются обмануть себя и камеру и  выставить напоказ все достоинства,  о которых грезят. А потом  как-то незаметно, но естественно, оголяются и остаются в одних недостатках  и пороках. Но, вспомнив об одноглазом свидетеле,  или прячутся от пытливого глаза, или начинают заниматься «членовредительством» любопытствующего  механизма. Прятаться старики не собирались, они находились на своей территории, а вот выставить меня за дверь намеривались. Ирина Дмитриевна особенно преуспевала в этом. Она с отчаянием размахивала пред моим лицом тростью гения и  о чем-то нечленораздельно мычала. По интонации было понятно, что она сейчас меня в чем-то обвиняет.  Я не стал разбираться, чем вызвано недовольство, и поспешно вышел из квартиры. Дверь захлопнулась, и все затихло внутри этого сумасшедшего дома. Театральное представление окончилось. Занавес упал. Зрителю указали на выход из зрительного зала.   
   Если бы старик не напоил меня бродильным суррогатом, рассказ о его взаимоотношениях с Аглаей я воспринял менее болезненно.  Самодельная жидкость заполнила мой мозг и желудок, причиняя жгучую боль и тому и другому органу. Хотелось для начала протрезветь, избавиться от алкогольной пелены, которая повисла перед моими глазами. И даже сквозь пелену я  понимал, что Преображенский старательно драматизирует свою «отставку». Раздувает огонь любопытства с одной целью - поддержать интерес к своей персоне, вызвать жалость, негодование.
   В умении раздуть из мухи слона некоторые представители от искусства преуспевают больше, чем в умении проявить свое дарование.  Их вклад  в искусство бывает менее значим и весом, чем все те воспоминания, которыми они себя окружают, наслаждаясь художественным вымыслом вокруг собственной  персоны. Просто факт, который никак не повлиял на судьбу, который никак не отразился на таланте, не оставил  трагического следа на даровании художника, кому такой факт нужен, кто о нем вспомнит? А вот,  если спустя почти двадцать лет отвергнутый любовник помнит об обиде, которую нанесла ему дама, если  он делиться этой обидой с первым встречным,  значит, рана не затянулась, кровоточит и мешает доживать спокойно век. Это ли не повод продолжить игру на публике, пусть даже публика представлена в минимальном количестве -  корреспондентом неизвестного издания и глухой воздыхательницей, обожание которой переходит все рамки дозволенного обожания. Преображенский играл роль отвергнутого любовника. Может быть, это лучшая роль в его собственной постановке.
  «Гордитесь, голуба моя, что я прошелся по вашей жизни, коснулся вас своим перстом и открыл истину!». Фраза- клише, которую он использовал в  случаях, когда хотел сделать акцент на своей неповторимости, придавая этой неповторимости размеры планетарного масштаба.  Но Аглая, в моем представлении, имела не меньший масштаб, поэтому Преображенский проиграл в борьбе за мое предпочтение. Я возненавидел старика.
- Судьба этой падшей женщины с  растленной душой меня больше никогда не интересовала... Но если вы узнаете  что-то интересненькое - сразу ко мне, голуба моя. Я загорелся идеей написания книги «Мои воспоминания», придется уделить внимание и этой... главе жизни. Но об Аглае Витальевне только пару строчек и без подробностей, на большее пусть  не рассчитывает...