Cтрасти по дочери

   Лирическое отступление.
 
        Белоруссия заслуживает много слов похвалы. Их совершенно необходимо сказать!
Во-первых: белорусское утро! Матовое, всегда в мареве Солнце, на которое вполне можно смотреть, не жмурясь и не слезя глаза.
Во-вторых: туманный воздух, розоватые оттенки домов и пастельные тона листвы.

Можно идти и идти по городу, и не ощущать ни усталости, ни напряжения - отдых. Особенно, утром и - перед закатом. Планета Маленького Принца.

Совсем умиротворенно в Ботаническом саду... Поляны цветов, чистые кроны гармонично рассаженных деревьев, даже лебеди, покорно плавающие в прудах.
 
Очень хорош и парк около Дома офицеров. Такие личности - эти многолетние липы!
У каждой можно, робея, узнать ее многолетний опыт, и ни одна не покажет своего уныния от древности лет.
 
Люди? - скажете вы. После российских суматох и оголтелых способов решения троллейбусных проблем, здесь вам захочется целыми днями ездить в городском транспорте.             

Если же вы наткнетесь, не дай Бог, на скандальную бабу - значит, бывшая россиянка.
Белорусы на первый и второй взгляд чрезвычайно миролюбивы. Даже, излишне покорны и терпеливы. Словом, трамвайных раздражителей, как вампиризма, - здесь минимум.

Зато при длительном проживании!!!..
Хотя, о длительном знакомстве - потом. Пойдем по порядку.   

СТРАСТИ  по ДОЧЕРИ
 
Окрестилась я сразу, как поступила на работу. Уехала для этого к брату в Ригу, и, вечером того же дня, пошла в привокзальную церковь и окрестилась. Было это (как я узнала значительно позже) в очень знаменательный день: Собор Святых Небесных Сил Архангела Михаила. То есть, я получила всю Небесную защиту, какую только возможно. Благодать ощутила сразу, и сразу же почувствовала, что я потеряла где-то во тьме свою дочь. Страшно стало!    

      Вернулась на студию, нашла верующую ассистентку, которая собиралась уезжать в монастырь, и упросила её стать для дочери крестной.
Мы втроем отправились в Вильнюс, потому что это было значительно ближе, чем Рига, и за один день намеревались окрестить мою дочку, которой было тогда ровно 12 лет.               
      Но в монастыре, куда мы обратились с этой просьбой, нам отказали в крещении, а разрешили пожить бесплатно целых три дня. И посоветовали обратиться в ближайшую церковь святого Николая, где старенький и добрый, как сам Николай-чудотворец, батюшка и окрестил Наташечьку, в холодный и ледяной день 12 декабря.
       
      И я сразу почувствовала себя счастливой!
Но и к этому счастью добавилось еще значительное, в котором я пребываю доселе: я обрела себе духовного отца. Им стал наместник того самого монастыря, который нас приютил – отец Леонид.
      
      С этого времени я получала от него и духовную и очень существенную материальную поддержку: он снабжал нас продуктами, постным маслом, рыбой, и мы с Наташей, чуть что, оказывались под благодатной и недоступной, ни для кого со студии, крышей.

      Если бы не эта поддержка! Я бы или попала в сумасшедший дом, или в больницу с истощением.

      Особенно страшно мне стало, когда Наташа в своем "интернате для одаренных детей" - заразилась  скарлатиной. Как они испугались! Паники, более всего, какой-то невероятной паники! Тут же велели мне забрать ребенка и более не приводить.
Я сначала не испугалась: решила обратиться в больницу. В больницу без прописки не взяли. В общежитие - без всяких сочувствий, не пустили.
Иди хоть на вокзал ночевать с ребенком, у которого громадная температура и сыпь.

       И что же?
Мы и пошли на вокзал! Слава Богу, что был ночной поезд в Вильнюс. И вот так, без звонка и спросу, поехали к батюшке в Вильнюс. Я ехала и думала: если нас не возьмут, то будем ездить туда и сюда, пока не выздоровеем: лекарства у меня с собой были. Идеалистка.

       Приехали. Слава Богу, что тогда не было ни границ, ни виз, и времени всего-то надо было три часа на дорогу!
Наташа проспала всю дорогу, а я сидела над ней, и не думала ни о какой работе.

       Справку-то о скарлатине мне медсестра из интерната дала.
Как билось моё сердце, когда я подходила к монастырским воротам, до сих пор помню. Весь мир мог рухнуть через несколько минут.
Но батюшка нас не выгнал, а отправил на монастырской машине в райскую обитель, которая находилась в 20, примерно, километрах от Вильнюса. Где меня и Наташу устроили в чистенькую, с белеными стенами, келью, славно пахнущую травами и молоком.

       Я позвонила на студию, сказала о болезни дочери, и взяла отпуск за свой счёт. При таком диагнозе, никто не возражал, и мы остались в этом раю на двадцать или чуть более дней, пока Наташа совершенно не выздоровела. Смотрела и лечила её настоящий врач-верующая, кормили нас дивно! Хотя полностью соблюдали все монастырские строгие посты. Но в этих постных блюдах так много нового вкуса, и так много пользы и удовольствия, что мы только удивлялись: почему это все так боятся постов?

        Я помогала во всём, что могла осилить. Но оказалось, что я очень слаба, против этих немощных с виду, матушек и стареньких бабушек, которые, на коленочках, ползали по грядкам, и так чистенько и быстро пололи, что мне было не только не угнаться, но и никак не сравняться с их нормой. Да ещё и заботились, чтобы я не простыла, потому что я, в дорогу ничего практически не собирала, и оказалась очень легко одета.

        И Наташу одели. А когда я, вернувшись в Вильнюс к батюшке, высказала своё смущение по этому поводу, то он сказал очень странную, на мой тогдашний взгляд, фразу: "это тебе для смирения".

        Как "для смирения" можно задаривать, закармливать и облагодетельствовать - я тогда никак не могла понять?
Но в великую силу крещения и Небесной Защиты настолько поверила, что лукавому удалось меня оторвать от батюшки… только через много лет, когда я потеряла всю благодать, из-за малого хождения в церковь.

       Невозможно перенести на бумагу всю эту тяжкую жизнь.
 
       Итак: Итак, помог совсем не студийный профком, а православный батюшка.
А на студии продолжалось "естественное" равнодушие. Например то, что я по шесть-семь лет не бывала в отпуске, и ни разу не смогла отправить дочь на студийную базу отдыха! Не было для нее там мест.

       Фильмы создавались совершенно безопасные и безликие, или уж очень - очень сглаженные. Фильмы-Отчеты - по форме и минусы - по содержанию. Но нюх на настоящие кадры никогда не подводил нашего начальника. И пользовался он им (нюхом) совершенно регулярно: из каждого фильма вырезался самый значительный и образный кадр.
      С другой стороны, когда что-то назревало такое, что не обойдешь - начальство тут же ориентировалось по ветру.

      Например, настала пора как-то ладить с религией - и начальство мигом оказалось... католиками. Ох, как разумно! Ведь, если примкнуть к православию, - то слишком много вопросов и сомнений возникнет: а что же это вы, скрывали что ли?..
      А католичество так непроявленно было, что даже и в, единственном Минском костеле, - был Дом кино.

      Безопасно и, вроде, в ногу с модой. Словом, если иронизировать: то опять в десятку. Языческий Рим приспособился и к этой победившей религии – православию, переделав ее под детскую игру, в своем расслабленном снобистском существовании. Вот и раздумывала после всего случившегося наша героиня: а почему же именно ей начальство вдруг предложило такой выигрышный фильм - "Евфросиния Полоцкая"?..

      А просто: не справится - и так не лучшая, ошиблись, да и тема-то рискованная, может и надо ее завалить? А справится – значит, есть в чем заподозрить - не тайная ли верующая, или сектантка? Опять же, на крючке.

      А её студийные жернова перемалывали беспощадно.  И тогда она уезжала опять к батюшке в Вильнюс. Стояла с утра на монастырской службе, плакала горькими слезами на исповеди, ходила по красивому городу или, просто молча сидела часами в церкви на лавочке, слушая затихающее своё сердце. Не было её счастья на этой... Земле? Работе? Жизни?

      Но и повернуть свою жизнь по-другому она не знала как?


      Cтрасти по дочери.

      Батюшка, вскорости, предложил переехать в Вильнюс, но сделал это несколько странно: стал говорить своим духовным детям, что "надо найти бабушку, к которой можно было бы её прописать"...
      Мало что понимая ещё в этих монастырских обычаях, она промолчала, боясь возражать, но стала обстоятельно обдумывать эту возможность: как монастырская, сельская работница она никуда не годилась. Чем же ей зарабатывать на себя и дочь?    
      На студию в Вильнюсе её ни за что не возьмут: русскоязычная. Больше вариантов в её голове не было. И она, не объясняя ничего батюшке, уезжала продолжать свою адскую работу и вести не менее тяжелую жизнь. А вскоре опять приезжала за поддержкой и утешением.

     Печально было ещё и то, что в её "научно-популярных" мозгах тогда никак всё не соединялось: не соединялась вера с наукой, не соединялся Адам с неандертальцем, не соединялся Дарвин с Библией. И она опять просила у батюшки ещё какой-нибудь литературы на эти загадочные темы и слегка удивлялась, слыша его вздохи, и улавливая его осторожные взгляды. Много позже она узнала, что в эти опасные дни батюшке грозила тюрьма именно за то, что он помогал издавать самиздатом классические труды богословов и русских религиозных философов, именно тех, кого она так неосторожно у него выпрашивала.

        Не подумывал ли он о её причастности к провокации? Ну, нет! Этот батюшка был и остается самым непричастным к любому недоверию и подозрительности.


        Однажды она нарушила то, что называется в церкви "получением благословения", и какой трагический из этого вышел результат! Страшно сказать!
Она приехала с дочерью летом, чтобы получить благословение на отправку дочери в Сибирь, к бывшему мужу: уж очень он в письмах и звонках просил об этом, а в последнее время даже жаловался, что лежит в больнице с сердечным приступом и очень хочет, чтобы дочь приехала его проведать.

        Вроде всё было более чем обязательно: как не проведать больного отца, который ещё и деньги на дорогу выслал?
Но она всё же поехала за благословением. Хотя уже купила дочери билеты до Москвы.


        А батюшки нет и нет. Ждут, волнуются, вот-вот будет... И так часами... То ли занят, то ли куда уехал... Ну, так и не дождались. Пора было на Московский поезд.
А осмысления, что это не напрасно, и веры в то, что надо дождаться, хотя бы и ценой билетов - не было.
       Уехали, так и не получив этого благословения. В Москве посадила девочку на самолет, поручила её бортпроводнице и соседям, очень милым, отправила телеграмму отцу с указанием рейса и ждет – пождет.

       А дочери всё нет. Не отпускает её папаша. Это он решил таким образом отнять у неё дочь.
А её саму обвинить в сумасшествии, поскольку она не скрыла, что окрестила дочь и сама крещена.

        Уже не будем приводить все любезнейшие папины тексты – вы, должно быть, имеете представление о эпистолярной убедительности и несоответствии в жизни таких говорунов, но, именно поэтому, страх и страдание охватили её непобедимые. Ничего не видела и не слышала: опять вынуждена была брать отпуск за свой счет и ехать к батюшке.

        Написала огромное объяснительное письмо к мужу, уговаривая его и объясняя свою веру, а не сумасшествие, и показала его батюшке.
 
        Тот начал читать, прочёл со страницу и, неожиданно резко, сказал: " Противно! Что это ты так унижаешься? Ничего не надо ему объяснять. Ни в чём ты перед ним не виновата, а то, что пишешь, – будет только свидетельством против тебя. Это ещё одна его ловушка. Хочет, чтобы и с работы уволили, как верующую, и материнских прав лишили, обвинили без всякого основания, только потому, что оправдываешься".
        И разорвал письмо.
- Что же делать? - завопила я со слезами, уже не думая ни о каком стеснении...
- Я не могу отдать ему дочь, не могу отдать её мачехе при живой матери. Я её так люблю и столько за нею ухаживаю, что невозможно обвинять и лишать меня материнских прав! Невозможно! - Помогите! Помолитесь о защите меня и её от этого страшного решения!
        Не нужна она там ни ему, ни его жене. Это только гордыня и самолюбие. Это только желание унизить и растоптать меня окончательно, а не любовь к ней.
 - Это зависть - вздохнул батюшка. Конечно, помолимся.
- А насчет работы? Может быть, мне как раз и уйти с неё?
- Пока не уволят, не уходи, - отрезал батюшка, и мы пошли служить молебен виленским мученикам.
       Как искренен был батюшка! Мне казалось, что он ощущает этих мучеников прямо перед собой, что он разговаривает именно с ними. И так тепло и горестно стало на душе, что я поняла еще очень большую сложность и препятствия в возвращении ко мне дочки.

       А дочка потом рассказывала, что: "папа говорил, что меня надо застрелить", а тетя Оля - его вторая жена, рассказывала, какая ты, мама плохая, а она хорошая.

       И, вернувшись в Минск, я всё продолжала тайком ходить в храмы и стоять на службах, моля о возвращении моей доченьки.

       Однажды, уже выйдя из храма, я встретила одного из ведущих политических режиссеров со студии - и очень испугалась. Но тут же придумала, что сегодня суббота и это родительский день... А он, проходя мимо, повторил, к моему изумлению: что в субботу надо подумать о родителях... Так что, я надеялась, что до большого конфликта он помолчит.

       Недели тянулись, как каторга, и, наконец, раздался звонок в общежитии, где я тогда жила. Звонил муж, и начал говорить что-то, совершенно не относящееся к этому вопросу, на мой взгляд.

       О том, что "моя мама, как танк, что брат просто агрессор с кулаками, и что младшая сестра, совершенно неожиданно, оказалась тоже властной бабой".

       Я мало что понимала, ожидая слов о Наташе. И тут он сказал, что отправляет её таким-то рейсом в Москву. –"Встречай". И повесил трубку.
Потом мне рассказал брат, всю эту мрачную историю.

       Как они собрались все трое: приехали из Калтана - к Володе в Новокузнецк, и высказали ему, наконец, всё, о чём он так легко забыл: о том, как он не нуждался все эти годы в дочери, как не приезжал к нам: ни на выходные, ни на праздники, и как заботилась и ухаживала за ней я.

        А они были свидетелями всему. И гепатиту Наташиному, когда я отказалась от распределения, и уехала в Калтан на целый год, чтобы её лечить. И как привезла с собой целый мешок столичных лекарств.

        Как возила ее из Сибири - в Москву, на обследование в детскую клинику. И многое другое, что было подтверждено документами, и могло в суде (Избави Боже!) доказать мое материнское отношение к дочери, и полное отсутствие отца в её жизни и воспитании.

        Как я им благодарна! И как я благодарна была батюшке за его молитвы!
Ведь, совершенно посторонний человек, по мирским меркам, а столько тепла и сочувствия проявил!

        С какими рыданиями и радостью встретила я свою доченьку в Москве!
И, вскоре после этого, мы с нею поехали в паломничество в Псково-Печерский монастырь. Поехали потому, что так хотелось защиты и молитв старцев: отца Адриана и Иоанна Крестьянкина.

        А сопровождали нас глубоко верующие люди, которые уже были там и могли нам помочь с устройством на квартиру. Тогда ведь всё надо было делать скрытно. Иначе могло бы, действительно, быть то, чем угрожал мне бывший супруг.