Глава 26 - Утро новой республики

Сон о провидце был намного страннее всех моих странных сновидений. Во время него я испытывал небывалую гордость, уверенность и свободу; но теперь воспоминания о нем вызывали только страх, отвращение и диссонанс.
Кипятя на кухне воду для кофе, я узнал свежие слухи:
А) умерших от болезни людей якобы немедленно кремируют, потому что через какое-то время они превращаются в зомби;
Б) уехать из города невозможно – военные и милиция никого не впускают и не выпускают;
В) этой ночью солдаты застрелили нескольких людей, пытавшихся сбежать из Крысограда через степь;
Г) колхозный рынок закрыт;
Д) продуктовые магазины один за другим закрываются, хлеб можно купить только в считанных магазинах;
Е) якобы продукты питания скоро будут выдавать по карточкам;
Ж) на одном из заброшенных заводов забаррикадировалась целая колония каких-то странных людей, но когда милиция вознамерилась разобраться с ними, обнаружилось, что «странные люди» уже куда-то исчезли.
В зомби и «странных людей» не особо верили, но вот перспектива оказаться в блокаде вызывала у обитателей общаги странный ужас – бездеятельный, обреченный, как у зверя, попавшего в капкан. Также перечисляли соседей, которых увезли в госпиталь.
Потом кто-то принес на кухню радиоприемник, и все мы услышали новое известие: какая-то группа политиков в Табалове объявила себя хозяевами ситуации, правящей партией и новым правительством новой республики…
Сперва я удивился: а почему в Табалове, а не в столице? И тут же понял: Табалову предстояло стать столицей новой страны.
- Нет, нашим народам не по дороге с какими-либо блоками и альянсами. Наша республика пойдет по своему собственному пути, и мы сами построим свою демократию, свою свободу и свое благополучие – без чьих-либо помощи и диктата. Пусть Сомартский со своими прихвостнями-попугаями подражают Западу, пусть скачут перед Востоком, как дрессированные собачки! Мы – люди, и будем поступать так, как решим сами! – пафосно рек кто-то, называющий себя «президентом Калиниченко».
«Ну, трепаться таким образом мы все можем. Но чт; вы сможете сделать на деле?.. Может быть, вы – такие же шоумены, как и ваши коллеги из правительства Сомартского?..» - подумал я.
Какая-то из кумушек неосторожно проронила фразу о том, что, мол, наконец-то будет президент-славянин. Но среди присутствовавших оказалась бжезчанка, которую это выражение очень возмутило.
- Так, значит, мы – не славяне?! Так кто мы, по-твоему?! Ты на себя посмотри, «славянка» - русьва лесная татарская!
- Ой, да иди ты к своей матке божской!
- Нет, это ты иди в свою Роиссю!
На кухне начался очередной бестолковый скандал – на сей раз этнический, и радио было благополучно заглушено.
Тем не менее, я расслышал несколько фраз, от которых меня передернуло. «Новая республика» вовсе не была «обновлением» старой, как поначалу все подумали.
Это был только кусочек старой республики, объявивший независимость; пять областей, претендующие на звание государства… Калиниченко говорил о том, что в новой республике найдется место и сельскому хозяйству (южные области), и промышленности (Крысоград), и культуре с наукой (Табалов), и что новая держава будет самодостаточной и богатой.
Как это было наивно, нелепо и… страшно! После распада империи многие страны поняли, что с трудом смогут существовать без своих соседей - все равно, как разрозненные органы былого тела. А теперь… Теперь от отрубленной руки желал отделиться амбициозный палец, считающий себя самостоятельным организмом. Сельское хозяйство?.. Руины колхозов, деревни, населенные дряхлыми бабушками, вырождающимися алкоголиками и стремительно дичающими аборигенами. Промышленность?.. Крысоградские заводы, которые могут служить разве что убежищами для бомжей и культистов. Культура и наука?.. Несколько жалких табаловских музеев и вузов, да университет, славящийся своими взятками и тупостью студентов, вошедшей в анекдоты.
Я не знал, смеяться мне или плакать.
«…беря пример с Бжезской Речи Посполитой, что родилась в один день с нашей республикой!»
Понятно: влость Бжезска тоже объявила независимость… Хорошо еще, если прихватила хотя бы несколько соседних областей…
Так как гарнитуру я потерял, слушать радио с телефона я не мог. Путь на работу я проделал в необычной тишине – ведь даже в маршрутке радио было выключено. Пассажиры молчали. Ноги мучительно болели после ночной беготни – так, что мне хотелось вытянуть их в проход.
- …так он вышел во двор и свалился, весь обезвоженный! – грустно говорил водитель по телефону. – Ему надо было сразу вызывать скорую, а он сидел дома хрен знает сколько дней… Нет, не знаю, жив ли… В госпитале, конечно…
Во дворах по-прежнему стояли цистерны с водой, и по-прежнему ходили кучки волонтеров, охотясь на потенциальных больных. Несколько раз мелькали машины дезинфекторов из СЭС. Милиционеры и солдаты, попадавшиеся по пути, имели неряшливый и отрепанный вид – ибо сорвали с формы все знаки, напоминающие о «старой республике».
В отделении лабораторной диагностики стояла обычная суета – с оттенком бесцельности и вздорности. Хотя я проработал по этой специальности больше года, мне она до сих пор казалась бессмысленным трудом. Какой толк в большинстве этих анализов?.. Я подозревал, что большинство обследований делается просто для соблюдения стандартов – просто для того, чтобы результаты были в истории болезни. Стараешься тут, зрение портишь и реактивами дышишь – а никто на большую часть этих результатов и не смотрит…
Войдя в клинический отдел, я с недоумением увидел заведующую, считающую лейкоформулы. Разве у нее своей работы мало?..
- Здравствуйте… - поприветствовал я ее.
- Таривердиева в холерном госпитале… - тихо промолвила она вместо приветствия.
- Людмила Саберовна?.. – В глубине души я даже удивился этому известию: ведь до сих пор все заболевшие были для меня незнакомыми людьми – людьми, которых все равно, что не существовало. – Черт, да ведь мы все – в группе риска… С этими биоматериалами…
- Очень тщательно мойте руки, а лучше – работайте в перчатках…
- У меня дерматит, он от перчаток сильно обостряется…
Я растерянно смотрел на свои бледнокожие руки, покрытые незаживающими трещинками и ранками – но перед глазами стояло лицо Людмилы Саберовны со слезами, струящимися по щекам. Это ведь я довел ее тогда…
- А… Какова ситуация с болезнью?.. Много ли людей умерло?..
- Много. Пока что ни один – ни один! – из больных не излечен. Из первых «партий», поступивших в инфекционку, уже почти никого не осталось в живых, - печально ответила она. – Разглашать какие-либо числа, какую-либо статистику запрещено – и нам, комиссии, и лечащим врачам. Впрочем, статистику уже почти не ведут… Уже организовано четыре дополнительных госпиталя, все инфекционисты работают там. Но разве их хватит?.. Мобилизуют и обычных терапевтов.
- Хоть бы до нас очередь не дошла…
- Нет, нам это вряд ли грозит – врачей-лаборантов слишком мало, мы – дефицит.
- А что говорят бактериологи? Ну, которые приехали из института?
- Они безуспешно бьются над этой бактерией. Я тоже помогаю в этой работе – разрываюсь между этой лабораторией и чрезвычайной комиссией… Его назвали Vibrio homicida, «вибрион-убийца». Это настоящая бактериологическая загадка. Мы много раз высевали его, тестировали на чувствительность к антибиотикам – он охотно и быстро растет на любых средах, но… Он словно издевается над нами. Вибрион, высеянный от разных больных, ведет себя по-разному. Культуральные и тинкториальные свойства могут сильно отличаться. Антигенная структура очень вариабельна, и способна быстро изменяться. Первые штаммы, выделенные нами, были чувствительны к тетрациклинам – но потом началась неразбериха. Одни штаммы оказались равномерно малочувствительны ко всем группам антибиотиков, другие – вообще нечувствительны, третьи – неожиданно выдавали чувствительность к цефалоспоринам, а на тетрациклины не реагировали вовсе…
- Он так быстро мутирует?
- Он очень быстро мутирует, и причина тому непонятна. Его внутривидовая изменчивость – просто жуткая. Каталог штаммов постоянно растет, каждый день выявляется хотя бы одна новая комбинация… Некоторые штаммы различаются так сильно, что их можно было бы отнести к разным видам. Иногда новая мутация развивается в лабораторной культуре – и колонии начинают перерождаться в колонии нового штамма…
- А правда ли, что умерших немедленно кремируют?
- Пока что – нет. Но их число будет расти, и, вероятно, придется прибегнуть к кремации. С нами уже связывались представители «новой республики» - их новый «министр здравоохранения». Говорят, что по образованию он – специалист по автоматическим системам управления… Можно только представить, как он будет «здравоохранять»…
- Ходит странная молва… - сказал я, выставляя конденсор своего микроскопа. – Будто бы в заброшенных заводах прячутся какие-то подозрительные личности, целые группы людей… Представляете, какой это может быть источник болезни?
- Да, это одна из головных болей наших властей. Точнее, того, что от них осталось. Но про них тоже ничего особо не разглашают… Я краем уха слышала, что они прячутся не только в городе – они есть и за городом, в степи, целые таборы… Да только ни милиция, ни армия ничего с ними не могут сделать – при любой серьезной угрозе они словно улетучиваются. Вероятно, они хорошо организованы… Наверное, какая-то секта.
- И они могут быть причастны к странным убийствам! - осторожно добавил я.
- Для нас они составляют интерес только в эпидемиологическом плане… А с убийствами пусть разбирается милиция.
- Странные вещи творились вчера в городе. Вы слышали о стычке у исполкома?
- Это очень темная история. И никто уже не узнает, что и как произошло, - У Глов ее рта возникли глубокие складки, словно от затаенной боли. Морщинки вливались в эти складки, как ручейки.
«Она недоговаривает!» - сообразил я.
- Это был массовый психоз, не так ли?..
- Массовый психоз сейчас охватывает весь город. Так часто бывает во время эпидемий, войн, переворотов…
Я надеялся, что от заведующей можно будет узнать что-то полезное – как-никак, член ЧПЭК. Но надеялся напрасно. Я хотел спросить о «днях, когда люди начинают странно себя вести» - но не смог сформулировать вопроса. И тут же понял, что многие люди, должно быть, вообще не догадываются о психических атаках. А если догадываются – то наверняка списывают их проявления на магнитные бури или массовую истерию. А если кто-то и заподозрил что-то противоестественное – то он никому об этом не скажет, дабы не сойти за ненормального.
- Знаете, я часто думаю об этих больших городах… - высказал я мимолетную мысль. – В них столько закоулков, столько потайных мест… И всем людям наплевать друг на друга. Здесь можно безнаказанно творить любые преступления, прятаться от любых розысков. Здесь могли бы прятаться и охотиться на людей даже настоящие чудовища – но все равно никто бы не знал о них.
- Ладно, надо работать, - оборвала меня Светлана Игоревна.
Когда лаборантка принесла лоток, полный окрашенных мазков крови, я вдруг ощутил страшную, невыносимую усталость. Словно я только пересчитал и описал все эти мазки… Но ведь я за них и не брался еще!
Я работал в тупом безразличии, как упрямый полузомби. Кровь… Кровь сухая и окрашенная. Кровь, открученная в центрифуге, со слоем прозрачной желтоватой сыворотки и сгустком эритроцитов, скорчившимся на дне пробирки, словно этакий экзотический червячок. Кровь текучая распадалась в массу хлопьев, реагируя с цоликлонами, выдавая свою групповую и резус-принадлежность.
Текучая свежая кровь вызывала у меня сильную неприязнь. Сколько же такой крови я повидал за последние дни… Фанатик, который упал головой под поезд… Кровь из прокушенной артерии, увиденная мной в жутком видении… Кровь, хлещущая из изуродованного рта и разрезанной щеки…
Эти воспоминания казались мне очень далекими, словно все произошло очень давно, да и вообще в каком-то туманном сновидении. Тем не менее, они вызывали отвращение – причем отвращение скорее к самому себе. Теперь я сам был сродни преступнику или чудовищу, скрывающемуся в большом городе…
Мой Дар спокойно теплился в груди, словно спящий котенок. Может быть, он и впрямь спал? Может быть, он измучился и нуждался в отдыхе?.. Или же он предчувствовал что-то теплое и спокойное?
Перед обеденным перерывом позвонила Юля. Как же я обрадовался этому звонку! Уж Юля-то мне точно не приснилась!
Я вышел на лестничную площадку, разделяющую три отделения. Из клинического отдела доносился стук гематологического счетчика – Светлана Игоревна трудилась изо всех сил.
- Привет… Как ты?..
- Я работаю… Очень много работы… И я уже очень устал… - произнес я, даже не поздоровавшись.
- Тебе еще долго работать?
- До четвертого часа. Точно не могу сказать.
- Но в четыре ровно ты будешь свободен?
- Да, вероятно…
- Тогда я буду ждать тебя в четыре часа в «Праге». Знаешь, где это?
- «Прага»? Кофейня? – Это место было мне знакомо.
- Да, возле «Метамаркета». В четыре ровно!
- Хорошо, я постараюсь не опопздать. Мне нужно поговорить… С кем-нибудь!.. – на последних словах я сорвался на хрип. – Мне есть о чем рассказать, я не могу держать этого в себе…
- Расскажешь, расскажешь! – встревожилась она. – Только дождись четырех… А что там так у вас стучит?
  - Это заведующая работает.
- А она у вас – дятел?.. – со смешным наигранным изумлением спросила Юля.
- Кхм!.. – Мой смешок был похож на кашель. – Тогда я тоже – дятел.
- Ну вот ты и улыбнулся! Так что жди… Жди четырех часов. И смотрите не задолбайте до смерти всю больницу! Ну все – мне пора бежать…
- Пока…
Я постоял немного на лестничной клетке, глядя через окно на улицы Крысограда, беспорядочно карабкающиеся по холмам. До чего же он был мрачным, уродливым, холодным! Чужой город, пропитанный нечеловеческой волей и злобой, странный симбиоз старинного и сверхсовременного, людского и чудовищного… А внутри меня было слишком тепло и слишком светло. Как мне уберечь этот огонек среди царства холода и безумия? Юля, Юля!.. Где ты там, среди этого зараженного лабиринта?..
И из моих глаз брызнули слезы. Я поспешно вытер их платком.
- Глаза режет… - сказал я Светлане Игоревне, возвращаясь в кабинет. – Устали от микроскопа.
- Тогда начинайте делать группы крови, а я закончу с мазками, - распорядилась она. И я взялся за группы крови. С группами крови в этот день был просто настоящий завал. Возня с ними обещала быть очень долгой и суматошной.
Но, к моему большому удивлению, работа с каждым часом казалась мне все более легкой, интересной… «Что еще за второе дыхание?» - удивился я. Раньше такого не бывало. Но бланки и флаконы с кровью легко отыскивались, не путались, не терялись и падали со стола. Кусочки кафельной плитки, служившие мне планшетами, не выскальзывали из рук и были на удивление чисты. Ни один из образцов не дал сомнительного результата. Даже перчатки, обязательные для работы с открытой кровью, словно не раздражали моих дерматитных рук. В общем-то, определение групп крови никогда не казалось мне трудным – но сейчас я работал не только легко, но и самозабвенно, чуть ли не с упоением. Словно глаза стали видеть четче, а руки стали действовать точнее и послушней. «Если бы так было всегда – честное слово, остался бы работать в лаборатории насовсем!» - признался я себе.
Я даже не заметил, как третий час подошел к концу… И когда флакончики с кровью закончились, я испытал даже легкое разочарование. С тем же увлечением я записал результаты в журнал и собрался уходить.
- Странное дело! – с улыбкой сказал я заведующей. – Работы сегодня вдвое больше обычного – но я справился даже быстрее, чем с обычным объемом!
- Да, я тоже заметила! – улыбнулась Светлана Игоревна. – Видать, такой сегодня день. Прилив энтузиазма. Что-то астрологическое, не иначе!
- До свидания! – радостно воскликнул я, застегивая френч и вешая на плечо портфель с ноутбуком. Заведующая не обратила внимания на «Плеть», висящую на моем поясе – хотя кобура несколько раз промелькнула прямо перед ней.
- Удачи вам, Роман Борисович! – попрощалась она и отчего-то засмеялась. Прежде я никогда не слышал ее смеха и не видел ее смеющейся…