Глава 27 - Эйфория

Выйдя из больницы, я аж передернулся от холода: оказалось, что за день успело заметно похолодать. Но холод оказал на меня бодрящее действие, и я скорее обрадовался ему.
- С яйцом и луком, пожалуйста! – воскликнул я, обращаясь к бабе Кате.
- Чему радоваться-то?.. – невесело произнесла она, пересчитывая деньги, протянутые мной. – Страну уже развалили один раз – а теперь разваливают снова. Но все равно этому рады, как и тогда…
- Ну зачем же быть такими пессимистами? Солнце светит по-прежнему, и ветер дует по-прежнему, и люди точно так же ходят по улицам, и точно так же будут ходить, работать, разговаривать, торговать пирожками…
- Поживем – увидим… - вздохнула она.
И я зашагал в сторону центра, на ходу кусая пирожок.
- Приятного аппетита! – крикнул мне кто-то.
- Спасибо! – ответил я, энергично кивая головой.
Мимо меня проплывали прекрасные лица – то восторженные, то смеющиеся, то улыбающиеся. «А ведь Крысоград очень похож… на Прагу! – осенило вдруг меня. – И почему я раньше этого не замечал?!»
Прошел мимо скамейки, на которой, взгромоздившись на спинку и пачкая ногами сиденье, собралась стайка подростков с пивом и орешками.
- Ура, ура, ура! – скандировали они. – Новая страна!
Я приветливо помахал им рукой.
Попалась кучка пьяных субъектов, в обнимку стоящих у крыльца забегаловки. У нескольких по лицу бежали радостные слезы.
«Странно, что я раньше не замечал.. Сколько замечательных людей живет в этом городе! Да разве здесь хуже, чем в Заводи?! Разве здесь хуже, чем на Гроне?! Эх, зачем мне это Грон, если столько замечательного – вокруг меня, здесь, рядом?!» - восхищался я.
В одном из дворов было сооружено нечто вроде дощатой сцены, этакий помост, покосившийся от ветхости. Когда-то перед ним были даже ряды скамеек – но от них осталось только несколько бетонных брусков, ушедших глубоко в землю. Перед сценой собралась толпа, слушая какого-то оратора. Не помню, что он говорил, но и я, немного послушав его, испытал страшное желание и самому «толкнуть речь».
Когда я подошел к сцене и высказал это желание, оратор охотно уступил мне место, спрыгнув на землю и исчезнув в толпе. Я неуклюже взобрался на скрипучий помост, поеденный червями.
- …Как вы думаете, почему нашу страну издавна шутливо называют «Вавилонией»? – начал я речь, продолжая идеи своего предшественника. Кажется, он толковал о новой республике и будущих взаимоотношениях народов, населяющих ее. – Потому что здесь на протяжении многих веков уживалось множество народностей! Они много веков бурлили в одном котле – но не смешивались и не ссорились. Три народа спорят о праве на звание коренных жителей. Но скажите, кто из них имеет больше прав? Кто из них самый коренной, а кто – не очень? Меды – самый древний народ страны, признаки их культуры видны еще в неолитических находках. Бжезчане создали первое на территории страны христианское государство. Карташи – самое многочисленное из этих трех племен. Да, это так! Но разве кто-то из них имеет больше прав на владение страной? Ведь все они внесли свою лепту в ее развитие – да и не только они!
Публика возбужденно зашумела.
- В этой стране и даже в этом городе сменилось много поколений и других, пришлых народов: русских, украинцев, евреев, бокардийцев, поляков, татар-мегларцев… Кто еще?.. Молдаване, румыны, кальдероры! Все они живут здесь уже не одно столетие! Некоторые – еще с самого Средневековья! Здесь жили их прадеды и прапрадеды – и разве их нельзя назвать коренными жителями? Разве они хуже относятся к стране и меньше берегут ее?!
Оживленный гул. Я усмехнулся.
- А знаете ли вы, что споры и недоразумения между народам начались здесь лишь в двадцатом веке?! Причем главным образом – после перестройки?!
Люди снова загалдели. «Да, правда, правда, сукин ты сын!» - взахлеб прокричал кто-то. Я сделал вычурный жест, словно благословляя слушателей.
- Покуда народы жили под властью Российской империи и Австро-Венгрии, они сосуществовали совершенно мирно! Конфликты были редки – и то бытового характера. Это в двадцатом веке все начали задумываться о своих соседях и их коровах, забыв думать о себе. Меды стали звать карташей «паразитами», а русских – «оккупантами». Бжезчане начали мечтать о своем былом королевстве, которое включало и исконно медские, и исконно карташские территории. А что карташане? Они никогда не отличались излишним религиозным пылом. Они всегда легко переходили из язычества в католичество, из католичества – в ислам, из ислама – в православие, и наоборот, и в любых комбинациях… Но что теперь?! В девяностых появились радикальные исламисты, а православные карташи стали враждебно относиться к карташам-мусульманам, даже самым спокойным. А славяне? Почему они стали презирать другие народы и обзывать медов «цыганами», а карташан – «татарвой»? – Я сопровождал свои слова яростной жестикуляцией.
Слушатели притихли.
- Ну скажите же мне, люди! Нужны ли нам эти дрязги и конфликты?! Вот какая вам от них личная польза? Какая выгода? А вам? Или вам? – Я тыкал пальцем чуть ли не в лица стоявших в переднем ряду. – Да никакой! Поймите вы наконец: нас проще контролировать, когда мы разобщены и ненавидим друг друга! Нас нарочно ссорят, разве вы не видите?!
Наверное, я походил на бесноватого американского проповедника, каких иногда показывают по телевизору.
- Но мы должны жить в мире и покое, и мы можем жить в мире и покое! Разве так важно, какой национальности человек?! Его поведение, его заслуги и его возможности – вот что имеет настоящее значение! Хорошие люди и сволочи есть среди любого народа и любой религии! Все достойные должны быть награждены – и все негодяи должны быть покараны. Хорошего человека – уважать, кто бы он ни был… Преступника, сволочь, фанатика – покарать, кем бы он ни был, чтоб и пикнуть не смел! Нет, не безвольная «толерантность» - только динамический симбиоз всех народов страны сможет спасти нас всех!!!
Слова лились из меня рекой, и я не мог остановить потока. Руки сами делали жесты, напоминающие то о пафосных пасторах, то о нервных диктаторах, то о клоунаде… Но мне в тот момент все это казалось красивым, внушительным, уместным.
А публика, похоже, была того же мнения… Когда я вспомнил, что должен идти в «Прагу» и слез со сцены, мне яростно зааплодировали.
- Спасибо за внимание, но я спешу! – гаркнул я, и от преизбытка чувств попытался… исполнить шотландский танец. Даже не представляю, как это выглядело со стороны – но народ остался доволен и зааплодировал ее громче.
- Эх-хех, радость витает в воздухе!.. – воскликнул я и продолжил путь. Что странно – крепатура в ногах, так мучившая меня утром, куда-то пропала.
Навстречу мне мчался какой-то испуганный тощий замухрыжка, резко контрастирующий рядом со счастливыми лицами других прохожих.
- Все не в себе… Все не в себе… - забормотал он, остановившись передо мной. – Опомнитесь! Они… Они распылили над городом какой-то газ, наркотик!.. Я надену противогаз… Буду есть и спать в нем…
«Сумасшедший!.. – решил я. – У него просто бред преследования! Но я бы и сам был бы не прочь сойти с ума – но так, чтобы забыть обо всем, слиться с грезами… А может, это уже произошло?!»
Впереди меня ждала новая встреча… Встреча с Юлей… Как странно и как радостно! Странно, что мы вообще встретились, пересеклись среди многолюдья и мелькания… Уже от этого впору сойти с ума от радости…
«У моего безумья – тонкие персты,
Полупрозрачные под кожей золотистой.
Они взмывают ввысь  и жестом пианиста
Мое безумие вонзается в меня…
И я иду туда, где ты…»
Где же она – моя Юля, чьих глаз не видно из-за неба, отражающегося в очках? Юля, чьим пальцам позавидовал бы любой акушер-гинеколог? «У моего безумья – тонкие персты…» Да, очень тонкие… И очень длинные. Только их толком не разглядеть из-за перчаток. Или она вчера все-таки снимала перчатки?.. Ну, когда кормила Вестника ставридой? Эхх… Не помню…
Мысли скакали, сталкивали, сбивали, перекрикивали и перебивали друг друга. Я почти что кожей ощущал флюиды счастья, кружащиеся в воздухе. Они походили на искры фейерверков, немыслимые невидимые звездочки, целыми вихрями бушующие вокруг меня – и внутри меня.
О чем мы будем говорить сегодня? Что она успела нарисовать, ожидая меня? Как бы я хотел посмотреть на ее руки во время работы!..
Я миновал контейнерообразный «Метамаркет» и почти тут же увидел небольшое, словно бы и неприметное крыльцо кофейни. Оно было совсем неброским – каменные ступеньки с кованными перилами, невзрачный вазончик с полуживыми цветами, фонарик и вывеска под старину – но в этом крыльце было что-то, что неизменно привлекало внимание. Какая-то необычная искренность, что ли – она сразу выделяла «Прагу», вырывая ее из яркого глянцевого буйства.
Я никогда не был в этой кофейне (собственно, я вообще не ходил в кофейни, предпочитая им кофейные автоматы – они ведь они продают намного дешевле!). Но крыльцо и название хорошо запомнились мне с первого же взгляда – я впервые увидел их примерно год назад, но ясно и четко запомнил их.
«Так бывает… Дежавю наоборот: ты видишь что-то, что западает тебе в память - непонятно отчего. Потом проходишь мимо, видишь снова – и это нечто снова и снова привлекает твое внимание. И позднее, к твоему удивлению, это место или вещь играет в твоей жизни какую-то роль…» - подумалось мне.
Я неторопливо поднялся на крыльцо – просто трепеща от нетерпения. Повернул причудливую ручку и осторожно отворил тяжелую дверь. Внутри зазвенели серебристые трубки колокольцев, и безвкусные амурчики из синего стекла закружились в отворяющемся проеме…
Вздохнул и, зачем-то зажмурившись, шагнул внутрь.