Про игольницу

Жила-была на свете подушечка для иголок. Она была небольшого размера – со спичечный коробок, сшитая в форме не то сердца, не то помидорки. Все время, что подушечка не была занята работой, она грустила – в коробке с шитьем поговорить было практически не с кем: нитки были болтушками, и все время напролет обсуждали качества заводских машинных швов (хотя сами бы не отказались лечь с ними в один стежок), наперсток всегда держался угрюмо и замкнуто, а распарыватель приставал к каждой катушке, не смотря на все попытки его старшего брата – ножниц, уследить за ним. Подушечка же страдала от тоски и одиночества, пронзающих ее до самой души. Или это были иголки? Она не знала. Изредка в гости закатывался портной мел, приводя с собой сантиметр – ветерана пошивочных работ. Он частенько вспоминал, как в молодости, при другой еще подушечке, вместе они шили хозяйке первоклассные платья: «не то, что эта магазинная тафта!». Мелок смеялся, поправляя незадачливого друга: «туфта, ты, полоска бумаги с разметкой!», и с ними подушечка на время забывала о грусти. Сейчас шить платья самостоятельно уже перестали – ее доставали только подержать булавки, когда подшивали шторы или подправляли длину штанин, да и то в последние годы случалось редко. Время шло, инструменты старели. Все реже они видели дневной свет, веселое шуршание ниток скоро сменилось ворчанием, а сама подушечка так переполнилась иголками и булавками, что стала старой брюзгой – ничуть не лучше наперстка, по-прежнему отмалчивающегося в уголках коробки.

Но однажды в коробке появились новая жительница – линейка закройщика. Она рассказала, что коробочку передали по наследству дочери хозяйки, а та больно деловитая выдумщица. Подушечка охнула – она помнила эту маленькую проказницу, в свое время разодравшую ей бок и переломавшую половину иголок. Но линеечка сказала, что с тех пор девочка выросла, и пока еще ничего не сломала. Разве что нарезает вовсю ткани и миллиметровку, но те не против: они для того и созданы. В этот момент крышка коробки открылась, и все жители замерли в ожидании. Тонкая и изящная рука вынула наперсток, пару иголок из подушечки и катушку черных ниток, закрыв за собой крышку. Через час она все вернула на место, и подушечка, ворча, что в нее вновь излишне глубоко вонзили иголки, все же прислушалась к восторженному писку черной нити:
- А мы там такое шьем, такое! Ой, девочки! Как старые мотки рассказывали – камзол, с украшениями и аксельбантами! Представляете? – она так расшуршалась, что даже наперсток выкатился из угла:
-А ну тише, окаянные! – шикнул он. Наперсток был советский, старой закалки, что сказывалось на манере разговора и характере. Ниточки обиженно хмыкнули и дружно укатились сплетничать за коробку с пуговицами. Время шло. Девушка периодически доставала коробку, унося с собой то поочередно, то скопом большую частью жителей, но ни разу не брала с собой подушечку. Измученная нервами подушечка окончательно разодралась по шву – поролон вылез наружу, иголки стали вываливаться на дно коробки, и вскоре все жители поняли, что час ее близок. Буквально через неделю одна из булавок так крепко застряла в темно-красной ткани, что девушка вытянула старую игольницу вместе с ней. Она удивленно покрутила перед глазами рваной подушечкой, и, задумавшись о чем-то, бережно извлекла все иголки и булавки, саму подушечку отложив на полку.
Отсюда была видна комната: огромная, по сравнению с коробкой, но маленькая для девушки, работающей тут теперь. Вокруг манекена громоздились вешалки с диковинными по крою костюмами, из распахнутой тумбочки виднелись перья, а пол был усыпан обрезками и выкройками. Теперь старой подушечке пришлось жить на полке, и она стала куда более грустной, чем раньше. Свобода, в первые минуты показавшаяся сладостной, стала зовущей пустотой – оставленные иголками дырочки в тканях продувал шальной сквознячок из форточки, а книги, в компании которых она коротала дни, угрюмо молчали, изредка скрипя обложками. Однажды к ней в гости попал мелок. Он рассказал, что в коробочке теперь живет новая игольница – в виде ежика, бодрая и позитивная по натуре, она приехала из соседнего магазина. Старая подушечка расстроилась и была рада, когда девушка забрала мелок в коробку – мало того, что ее так быстро заменили, так никто по ней, оказывается и не скучал, никто не любил по-настоящему? Она бы заплакала, но поролон внутри плакать не умел, равно как и старый красный хлопок в выцветший горошек. Только она собралась окончательно расстроиться и разойтись по швам, как молодая хозяйка взяла ее в руки и перенесла на стол. Там подушечку долго мяли и тыкали иголкой, стягивали наметочной нитью и пришивали металлическое колечко, выворачивали внутрь и наружу, обметывали на швейной машинке, набивали ватой… Уже даже полочка и одиночество казались подушечке самыми райскими вещами на свете – по сравнению с перенесенным страданиями. Она так вымоталась, что уснула, даже не дождавшись конца.

Девушка ворчала, вертя в руках маленькую подушечку и аккуратно зашивая ее. У каждого модельера был свой талисман, и потому она так обрадовалась, когда увидела в коробке старую игольницу, еще в детстве купленную мамой для увлекающейся вышивкой дочери. Но в те годы занятие быстро приелось, да и аккуратности никакой не было. Подушечка с тех пор обветшала, ткань выцвела и обтрепалась, но память о первых работах с ней отзывалась в душе теплой волной. У девушки просто рука не поднималась выбросить подобный «ключик» к прошлому, и, осененная идеей, она принялась за восстановление любимицы сразу же, как только закончила со срочными заказами. Вскоре подушечка стала подвеской – хлопковым сердечком с ключом на конце, которую хозяйка отныне всегда одевала на каждый свой показ. Она искренне считала, что подушечка счастливая и приносит удачу.

А подушечка просто поняла, наконец, что она счастливая. Не потому, что удачливая – хозяйка ведь талантами выигрывала, а не удачей – а потому, что все это время ее любили по-настоящему, просто не знали, что она тоже все еще существует и любит.