Стефани Майер. Новолуние. Другой перевод - глава 1

Стефани Майер
Новолуние


Посвящается моему отцу, Стивену Моргану —
Никого и никогда не поддерживали с такой любовью и таким доверием, с какими  ты поддерживал меня.
Я тоже люблю тебя.

У бурных чувств неистовый конец,
Он совпадает с мнимой их победой.
Разрывом слиты порох и огонь,
Так сладок мед, что наконец и гадок:
Избыток вкуса отбивает вкус.
Не будь ни расточителем, ни скрягой:
Лишь в чувстве меры истинное благо.

"Ромео и Джульетта", акт 2, сцена 6, пер. Б. Пастернака

ВСТУПЛЕНИЕ

Я словно в очередной раз барахталась в одном из тех невыносимых кошмаров, когда во сне надо бежать, бежать изо всех сил, бежать, пока не лопнут легкие, а тело никак не хочет двигаться быстрее. Мои ноги словно стыли с каждым шагом, пока я яростно прокладывала себе путь сквозь вязкую толпу. А вот стрелки огромных башенных часов невозможно было заставить остановиться. С безжалостной, неодолимой силой они неудержимо приближали конец – конец всего.

Но все это было наяву, а не во сне. Я бежала не для того, чтобы спасти свою жизнь – я бежала, чтобы спасти нечто бесконечно более ценное. Собственная жизнь мало что значила для меня сегодня.

Элис сказала: очень может быть, что мы обе здесь погибнем. Не попади она в ловушку  сверкающего солнечного света, расклад был бы другим, но теперь лишь я одна могла свободно пересечь ярко освещенную, запруженную людьми площадь.

А у меня не получалось бежать достаточно быстро.

Поэтому мне было неважно, что опаснейшие враги окружали нас со всех сторон. Как только раздался бой часов, от которого задрожала земля под моими подгибающимися ногами, я поняла, что опоздала. А раз так, то пусть где-то в подворотне меня поджидает жаждущее крови нечто – потерпев неудачу, я больше не хотела жить.
Раздался новый удар часов, и солнце, войдя в зенит, обрушило весь свой свет на площадь с самого центра небосклона.


1. ПРАЗДНИК

На девяносто девять и девять десятых процента я была уверена, что это сон.
Мне казалось так потому, что, во-первых, я стояла в ярком пятне солнечного света. Такое ослепительно-яркое сияние никогда не проникает сквозь хмурое небо моего нового дома – города Форкс в штате Вашингтон. Во-вторых, перед собой я видела свою бабушку Мари, которая уже шесть лет как умерла – и это было веским аргументом в пользу того, что я все-таки сплю.
 
Бабушка почти не изменилась – ее лицо выглядело именно таким, каким я его запомнила. Нежная увядшая кожа сморщилась в тысячу складочек, которые мягко облегали поддерживающие их изнутри кости. Словно сушеный абрикос, но в окружении пушистого облачка  густых седых волос.

Наши губы – ее хранили умудренную складку – одновременно растянулись в одинаковую удивленную полуулыбку. Так же, как и я, она не ожидала меня увидеть – это было совершенно очевидно.

Я уже собиралась было задать ей вопрос (их было так много, например: что она делает в моем сне? Чем занималась все эти шесть лет? Как поживает дедушка, и удалось ли им найти друг друга там, где они сейчас?) но стоило мне открыть рот, как она сделала то же самое. Я остановилась, чтобы она могла заговорить первой.

Она замерла тоже, и мы обе в легком смущении улыбнулись друг другу.

– Белла!

Кто-то другой, не бабушка, позвал меня по имени. Мы обе обернулись, чтобы увидеть того, кто присоединился к нашей маленькой компании. Мне даже не надо было оглядываться, чтобы понять, кто это – его голос я узнала бы повсюду. Узнала бы и откликнулась хоть во сне, хоть наяву. Могу поспорить – хоть с того света. Голос, ради которого я прошла бы огонь и воду – или, что не так драматично, ради которого каждый день шлепала по лужам сквозь холодный бесконечный дождь.

Эдвард.

И хотя я всегда – и наяву, и во сне, – была до дрожи рада его видеть, и хотя я почти знала, что сплю, я испугалась, когда Эдвард сквозь яркий солнечный свет стал приближаться к нам.   

Я испугалась, потому что бабушка не знала, что я влюблена в вампира. Этого вообще никто не знал. Как же мне теперь объяснить, почему сверкающие солнечные лучи, разбиваясь о его кожу, разлетаются тысячами радужных осколков, словно он сделан из хрусталя или бриллиантов?

Э-э-э, ба, ты, наверное, заметила, что мой парень сверкает. Это ничего, с ним всегда так бывает на солнце. Ты не волнуйся…

Но он-то что делает? Ведь он живет в Форксе – самом дождливом месте на планете, – только потому, что здесь можно днем выходить на улицу, не раскрывая секрета своей семьи. И все равно, вот вам – он изящно и непринужденно шагает в мою сторону, на ангельском лице – прекраснейшая из улыбок, словно кроме меня здесь никого нет.

В этот момент мне так не хотелось быть единственным существом, не поддающимся его мистическим способностям. Обычно я благодарила судьбу за то, что только мои мысли он не мог слышать так же ясно, как произнесенные вслух. Сейчас же мне хотелось, чтобы он слышал меня, чтобы слышал предупреждающие крики, звенящие у меня в голове.

Я в испуге оглянулась на бабушку и поняла, что уже поздно. Она уже смотрела на меня, и в ее глазах сквозила та же тревога, что испытывала я.

Эдвард, — от его улыбки сердце было готово взорваться от восторга прямо у меня в груди, — обнял меня одной рукой за плечо и развернул лицом к бабушке.

Выражение ее лица удивило меня. Вместо испуга на нем была покорность, словно она ждала, что ее сейчас отругают. И стояла она в очень странной позе: одна рука неловко отставлена в сторону, вытянута и чуть согнута в воздухе. Словно одной рукой она обнимала кого-то невидимого…

И только теперь, взглянув шире, я заметила огромную золоченую раму, в которую была заключена фигура бабушки. Ничего не понимая, я подняла свободную руку – ту, что не держала Эдварда за талию, – и потянулась к бабушке, чтобы коснуться ее. Она, словно мой зеркальный двойник, тут же повторила мое движение. Но там, где должны были встретиться наши пальцы, не было ничего, кроме холодного стекла…
Головокружительным кульбитом мой сон перекинулся в кошмар.

Здесь не было бабушки.

Это была я. Я в зеркале. Я – древняя, сморщенная и увядшая.
Эдвард стоял рядом со мной, не отражаясь в зеркале, мучительно прекрасный и навеки семнадцатилетний.

Он прижал свои совершенные ледяные губы к моей старой щеке и прошептал:

– С днем рождения.

Вздрогнув, я проснулась – глаза раскрылись, словно кто-то дернул веки за веревочку, – и судорожно втянула в себя воздух. Тусклый серый свет, знакомый свет пасмурного утра, сменил ослепительное солнечное сияние из моего сна.

Просто сон, сказала я себе. Это был просто сон. Я сделала глубокий вдох и тут же подскочила снова – зазвонил будильник. Маленький календарик в углу дисплея информировал меня о том, что наступило тринадцатое сентября.

Просто сон, но в каком-то смысле – сон в руку. Сегодня – мой день рождения. Сегодня мне официально исполняется восемнадцать лет.

Долгие месяцы я со страхом ждала этого дня.

Все прекрасное лето (самое счастливое мое лето, самое счастливое лето, что у кого-либо когда-либо были, и самое дождливое лето за всю историю Олимпийского полуострова) эта мрачная дата таилась в засаде, готовясь к внезапному прыжку.

И вот теперь, когда она наконец выскочила и кинулась на меня, все оказалось хуже, чем я думала. Я чувствовала – я стала старше. Конечно, я становилась старше с каждым прожитым днем, но теперь это по-другому, теперь это отражается в бездушных цифрах. Мне восемнадцать.

А Эдварду всегда будет семнадцать.
 
Спустившись в ванную почистить зубы, я почти с удивлением обнаружила, что лицо в зеркале ничуть не изменилось. Я пристально вглядывалась в себя, пытаясь различить на сливочно-белой коже признаки надвигающихся морщин. Все, что мне удалось заметить – это складки на лбу, и я знала, что они исчезнут, если мне удастся расслабиться. Но я не могла. Мои брови упорно сходились в напряженную линию над тревожными карими глазами.

Это был просто сон, напомнила я самой себе. Просто сон… а еще – худший из всех моих кошмаров.

Спеша поскорее убраться из дома, я не стала завтракать. Мимо папы проскользнуть не удалось, и пришлось несколько минут изображать радостное возбуждение. Я честно пыталась радоваться подаркам, которые просила его не дарить, но каждый раз, когда нужно было улыбнуться, мне казалось, что я вот-вот заплачу.

По дороге в школу я попыталась взять себя в руки. Образ бабушки (не хотелось думать о том, что это была я) было очень непросто выкинуть из головы. Я не могла чувствовать ничего, кроме отчаяния, пока не добралась до знакомой парковки, расположенной на задворках средней школы города Форкс, и не увидела Эдварда. Он стоял неподвижно, облокотившись о блестящий серебристый Вольво, словно мраморное изваяние забытого языческого бога красоты. Мой сон не воздал ему должного. И он ждал здесь не кого-нибудь, а меня, ждал так же, как в любой другой день.

Отчаяние моментально испарилось, уступив место восторгу. Хотя мы были вместе уже полгода, я никак не могла поверить в то, что судьба настолько добра ко мне.

Элис, его сестра, стояла рядом с ним и тоже поджидала меня.

Разумеется, Эдвард и Элис не состояли в настоящем родстве. По легенде для обитателей Форкса, брата и сестру усыновили доктор Карлайл Каллен и его жена Эсме – супруги были слишком молоды для того, чтобы иметь родных детей-подростков. Но у них была  одинаково бледная кожа, глаза одинаково необычного золотистого оттенка, а в подглазьях лежали темные тени, похожие на синяки. Ее лицо, как и его, привлекало взгляд странной красотой. Для посвященных (вроде меня) это сходство несло отпечаток их сущности – того, чем они были на самом деле.

Увидев Элис – ее светло-карие глаза возбужденно блестели, а в руках она держала что-то квадратное, завернутое в серебристую бумагу, – я нахмурилась. Я же говорила ей, что не хочу ничего в свой день рождения — ни подарков, ни даже внимания к себе. Судя по всему, мои пожелания были проигнорированы.

Я грохнула дверью своего пикапа Шевроле 1953 года издания (хлопья ржавчины легким дождиком посыпались на сырой асфальт) и медленно двинулась к ним. Элис поскакала мне навстречу: ее лицо озорного эльфа сияло в обрамлении торчавших во все стороны черных волос.

– С днем рождения, Белла! 

– Шшш! – зашипела я и быстро оглянулась, чтобы убедиться, что ее никто не слышал. Меньше всего мне хотелось хоть как-то отмечать эту черную дату.
Она не обратила внимания.

– Откроешь подарок прямо сейчас или попозже? – радостно спросила она, пока мы шли к Эдварду.
– Никаких подарков, – сквозь зубы проговорила я.

Кажется, до нее начало доходить.
– Ладно, тогда потом… Тебе понравился альбом, который прислала твоя мама? А фотоаппарат от Чарли?

Я вздохнула. Разумеется, она знала заранее, что мне подарят. В их семье не только Эдвард умел делать необычные вещи. Эллис, должно быть, «увидела» то, что было в планах  у моих родителей, как только эти планы приняли вид определенности.

– Ага. Они замечательные.
– Я-то думаю, что это отличная идея. Выпускной класс бывает только раз в жизни.

Хорошо бы составить подробный отчет. 
– А сколько раз в твоей жизни был выпускной класс?
– Ну, это другое дело.

Наконец, мы подошли к Эдварду, и он потянулся рукой к моей руке. Я с радостью ухватилась за его ладонь, забыв на мгновение все печали. Его кожа, как всегда, была гладкой, твердой и очень холодной. Он легонько пожал мои пальцы. Я взглянула в его глаза, похожие на жидкие топазы, и мое сердце отнюдь не легонько сжалось в ответ. Услышав перебой его ритма, Эдвард снова улыбнулся.

Он поднял свободную руку и кончиком холодного пальца обвел мои губы.
– Как было условлено заранее, мне нельзя поздравлять тебя с днем рождения, верно?
– Да, совершенно верно. – Мне никогда не удавалось в точности воспроизвести его безупречно-четкое произношение. Так говорить можно было научиться лишь в минувшем столетии.

– Просто хотел убедиться. – Он провел рукой по своим взъерошенным медно-каштановым волосам. – Ты ведь могла и передумать. Людям обычно нравится, когда их поздравляют и дарят им подарки.

Элис засмеялась, и ее смех прозвучал звоном серебряного колокольчика.
– Разумеется, и тебе это будет приятно, Белла. Сегодня все должны быть очень милы с тобой и делать все, что ты захочешь. Ну что плохого может случиться? – Она думала, что задала риторический вопрос.

– Старость, – выдавила я, и голос у меня был не настолько спокойным, как мне бы того хотелось.

Улыбающиеся губы Эдварда сжались в жесткую линию.
– Восемнаднать – не такая уж старость, – сказала Элис. – Ведь женщины ждут до двадцати девяти и только тогда начинают переживать по поводу каждого дня рождения, не так ли?

– Я уже старше Эдварда, – пробормотала я.
Он вздохнул.

– Формально, – тем же беспечным тоном ответила она. – Всего лишь на год.
А я думала… вот если бы я была уверена в том, что меня ждет именно то будущее, которого я хочу, а именно, что я проведу вечность вместе с Эдвардом, Элис и остальными Калленами (желательно не в виде сморщенной старой леди) – тогда год-другой не имели бы для меня такого решающего значения. Но Эдвард уперся намертво и не хотел для меня никакого будущего, которое изменило бы мою природу. Никакого будущего, которое сделало бы меня подобной ему – помимо прочего, подобно ему,  бессмертной.

«Тупик» – так он это называл.

Если честно, я не могла понять его точку зрения. Что такого замечательного он видел в том, чтобы оставаться смертным? Быть вампиром казалось чем-то не таким уж страшным – во всяком случае, вампиром вроде Калленов.

– Когда ты к нам приедешь? – спросила Элис, меняя тему. Судя по ее лицу, она радостно предвкушала то, чего я всеми силами надеялась избежать.

– А я не знала, что планировала ехать к вам сегодня.

– Оо, будь умницей, Белла! – жалобно воскликнула она. – Ты же не собираешься испортить нам все удовольствие, правда?

– А мне казалось, что в мой день рождения все должно быть так, как я хочу.
– Я заеду за ней к Чарли сразу после занятий, – Эдвард обратился прямо к Элис, не обращая на меня ни малейшего внимания.

– Мне же надо на работу, –  возразила я.

– А вот и нет, – самодовольно ответила Элис. – Я уже поговорила об этом с миссис Ньютон. Она согласилась тебя подменить и просила поздравить тебя с днем рождения.

– Я… я все равно не смогу прийти, – заикаясь, выговорила я, судорожно придумывая какой-нибудь предлог. – Я еще не посмотрела «Ромео и Джульетту» для завтрашнего английского.

Элис фыркнула.
– Да ты наизусть помнишь «Ромео и Джульетту».

– Но мистер Берти сказал, что надо увидеть эту пьесу в постановке, чтобы оценить ее в полной мере. Ведь сам Шекспир именно так хотел бы представить ее публике.

Эдвард закатил глаза.
– Ты ведь уже видела фильм, - обвиняющим тоном проговорила Элис.
– Да, но другой, не тот, что был снят в 1960-х. Мистер Берти сказал, что старый фильм лучше всех.

Самодовольная улыбка наконец исчезла с лица Элис. Она грозно уставилась на меня.
– Так или иначе, Белла, но придется тебе …

Эдвард прервал ее угрожающую тираду.
– Расслабься, Элис. Если Белла хочет посмотреть фильм, пусть посмотрит. Это ее день рождения.
– Разумеется, – добавила я.
– Мы приедем часам к семи, – продолжал он, – А у вас будет больше времени подготовиться.

Элис снова звонко рассмеялась.
– Звучит неплохо. До вечера, Белла! Будет весело, вот увидишь. – Она усмехнулась, показав в широкой улыбке весь ряд превосходных сверкающих зубов, затем клюнула меня в щеку и танцующей походкой удалилась на свой первый урок.

– Эдвард, пожалуйста… – начала я, но он прижал свой холодный палец к моим губам.
– Давай обсудим это после. Мы уже опаздываем.

Когда мы зашли в класс и заняли свои обычные места на «камчатке» (наше расписание в этом году совпадало почти полностью – просто поразительно, какие поблажки получал Эдвард от администраторов женского пола), никто даже не покосился в нашу сторону. Мы были вместе уже достаточно долго для того, чтобы истощились все сплетни. Даже Майк Ньютон не потрудился послать мне унылый взгляд, который всегда пробуждал во мне легкое чувство вины. Вместо этого он просто улыбнулся. Я порадовалась тому, что он, видимо, смирился с тем, что мы с ним будем просто друзьями. За лето Майк изменился: его лицо подрастеряло детскую округлость, четче проступили скулы. Его отросшие светло-соломенные волосы больше не топорщились в разные стороны, а лежали на голове в «художественном беспорядке», старательно организованном с помощью геля. Нетрудно было заметить, в чем Майк черпал вдохновение, но внешность Эдварда едва ли могла служить подходящим объектом для имитаций. 

Весь день я изобретала средства ускользнуть от того, что ждало меня вечером в доме Калленов. Нелегко, когда тебе приходится праздновать, хотя на самом деле хочется плакать. Но еще сильнее мне не хотелось внимания и подарков.

Любой, кто склонен падать на ровном месте, согласится с тем, что всеобщее внимание – вредная вещь.  Если в любую минуту ты рискуешь растянуться плашмя на полу, совсем не хочется  попадать под свет прожекторов.

И к тому же я очень настоятельно попросила – фактически приказала – чтобы никто не дарил мне никаких подарков в этом году. Кажется, не только Чарли с Рене решили забыть об этом.

У меня никогда не было много денег, и это никогда не беспокоило меня. Рене растила меня на зарплату воспитательницы в детском саду. Чарли тоже не греб деньги лопатой – он служил шефом полиции в крохотном Форксе. Весь мой личный доход составляла сумма, которую мне платили в магазине спортивных товаров, где я три дня в неделю подрабатывала продавцом. В таком маленьком городе, как наш, найти работу было настоящей удачей. Каждый заработанный мной пенни поступал в микроскопический фонд платы за обучение в колледже. (Колледж был планом Б. Я все еще надеялась реализовать план А, но Эдвард так упрямо настаивал на том, чтобы я оставалась человеком…)

У Эдварда было очень много денег – даже не хотелось думать, сколько именно. Деньги почти ничего не значили ни для него, ни для остальных Калленов. Это было что-то, что накапливается само собой, когда у тебя есть неограниченный запас времени и сестра, угадывающая любые колебания на фондовом рынке. Кажется, Эдвард не понимал, почему я так противлюсь тому, чтобы он тратил на меня деньги – почему мне неловко обедать за его счет в дорогом ресторане в Сиэтле, почему он не вправе подарить мне машину, способную разгоняться до скорости выше 55 миль в час или почему я запрещаю ему заплатить за мое  обучение в колледже (он был прямо-таки влюблен в план Б). Эдвард думал, что я просто капризничаю. 

Но как я могла позволить ему дарить мне что-то, если не могла решительно ничем отплатить за это? По каким-то своим непостижимым причинам он хотел быть со мной. И все, что я получала от него помимо этого, лишь сильнее нарушало равновесие.
День потихоньку двигался вперед, но ни Эдвард, ни Элис больше не говорили о дне рождения, и я понемногу начала расслабляться.

За обедом мы заняли свой обычный стол.

За этим столом сложилось что-то вроде вооруженного перемирия. Мы трое – Эдвард, Элис и я, – сидели с одного конца. Поскольку старшие, более «грозные» (речь об Эмметте, разумеется) Каллены закончили школу, Элис и Эдвард перестали казаться окружающим такими уж неприступными, у нас появилась компания. Мои друзья Майк и Джессика (которые пребывали в неловком состоянии «дружба после разрыва»), Анджела и Бен (чьи отношения пережили лето), Эрик, Коннор, Тайлер и Лорен (хотя последняя едва ли входила в категорию друзей) сидели за тем же столом, но по ту сторону невидимой демаркационной линии. Эта линия исчезала в солнечные дни, когда Эдвард и Элис неизменно пропускали занятия, и тогда разговор с легкостью перетекал на нашу половину, захватывая меня.

Эдварда и Элис не задевал и не смущал этот мелкий остракизм, как он задевал и смущал бы меня, окажись я на их месте. Они его даже не замечали. Рядом с Калленами люди всегда чувствовали странную неловкость, почти страх – ощущение, которое они едва ли могли себе объяснить. Я была редким исключением из этого правила. Иногда Эдварда даже беспокоило то, насколько легко мне было находиться рядом с ним. Он думал, что он для меня опасен – и всякий раз, когда он говорил об этом вслух, я яростно возражала.

День прошел быстро. Занятия закончились, и Эдвард, как обычно, проводил меня до пикапа. Но на этот раз он открыл мне пассажирскую дверь. Должно быть, Элис поехала домой на его машине, чтобы он был со мной и не дал бы мне сбежать.

Я сложила руки на груди и не сделала ни шагу, чтобы спрятаться от дождя.
– Это ведь мой день рождения, так можно, я поведу?
– Я просто делаю вид, что нет никакого дня рождения – как тебе и хотелось.
– А раз нет никакого дня рождения, то мне не надо идти к вам сегодня вечером…
– Ну ладно. – Он закрыл пассажирскую дверь и обошел  меня, чтобы открыть водительскую. – С днем рождения.
– Цыц, – лицемерно шикнула я. Залезая на водительское место, я молча пожелала, чтобы он принял и второе мое предложение.

По дороге Эдвард вертел ручки радио и недовольно качал головой. 
– Твое радио почти ничего не ловит.

Я нахмурилась. Мне не нравилось, когда он отпускал замечания по поводу пикапа. Пикап был классный – у него было собственное «я».

– Нужен хороший звук? Езди в своей машине. – В придачу к собственному мрачному настроению я так нервничала по поводу планов Элис, что моя фраза прозвучала резче, чем хотелось бы. Я никогда не выходила из себя при Эдварде, так что мой нынешний тон заставил его сжать губы, чтобы спрятать улыбку.

Когда я припарковалась перед нашим домом, он потянулся ко мне, чтобы заключить мое лицо в свои ладони. Он делал все крайне осторожно, едва прижимая самые кончики пальцев к моим вискам, скулам, подбородку. Словно я была чем-то очень-очень хрупким. В сущности, так оно и было – по сравнению с ним, по крайней мере. 

– Ты должна быть в хорошем настроение, особенно сегодня, – прошептал он. Его сладкое дыхание овеяло мое лицо.
– А если я не хочу быть в хорошем настроении? – неровно дыша, спросила я.
Его золотистые глаза вспыхнули.
– Тем хуже.

К тому моменту, когда он наклонился и прижал свои холодные губы к моим, голова у меня уже кружилась. Я тут же забыла обо всем, кроме того, как надо делать вдох и выдох (без сомнения, именно этого он и добивался).

Его губы скользили вдоль линии моего рта, холодные, гладкие и нежные. Наконец я, обхватив руками его шею, отдалась поцелую с чуть большей страстью, чем следовало. И почувствовала, как изогнулись вверх его губы, когда он отпустил мое лицо и отстранился, чтобы расцепить мои объятия.

В наших физических отношениях Эдвард провел множество осторожных границ – разумеется, ради моей жизни. Хотя я считалась с необходимостью сохранять разумную дистанцию между своей кожей и его острыми как бритва ядовитыми зубами, я всегда забывала об этих приземленных вещах в те моменты, когда он целовал меня.

– Будь умницей, пожалуйста, – выдохнул он, и его дыхание коснулось моей щеки. Он еще раз осторожно прижался губами к моим губам и отстранился, сложив мне руки крест-накрест на груди.

Пульс гулким эхом отдавался у меня в ушах. Я приложила руку к сердцу – оно неистово билось под моей ладонью.

– Как ты думаешь, я когда-нибудь научусь этому? – спросила я, обращаясь по большей части к самой себе. – Когда-нибудь мое сердце перестанет выскакивать из груди всякий раз, как ты касаешься меня?

– Очень надеюсь, что нет, – с самодовольной ноткой ответил он.
Я закатила глаза.
– Ладно, пойдем, будем смотреть, как Монтекки и Капулетти вздуют друг дружку.
– Воля ваша, командир.

Пока я ставила кассету и быстро проматывала титры, Эдвард растянулся на диване.
Когда я уселась на самый краешек дивана прямо перед ним, он обхватил меня руками за талию и прижал к своей груди. И, хотя диванная подушка доставила бы мне больше комфорта, – ведь грудь у Эдварда была твердой и холодной, безупречной, как ледяное изваяние, – так мне нравилось больше. Он стянул старый шерстяной плед со спинки дивана и завернул меня в него, чтобы я не замерзла рядом с ним.

– Знаешь, Ромео меня несколько раздражает, – высказался он, как только начался фильм.

– Чем это? – спросила я, уязвленная. Ромео был одним из моих любимых литературных героев. Пока я не встретила Эдварда, я была к нему весьма неравнодушна.

– Ну, во-первых, он влюблен в эту Розалин – не кажется ли тебе, что от этого он выглядит несколько ветреным? К тому же спустя пару минут после свадьбы с Джульеттой он убивает ее двоюродного брата. Не слишком умно. Ошибка за ошибкой. Разве нельзя было разрушить собственное счастье каким-нибудь более достойным способом?

Я вздохнула.
– Может, я без тебя посмотрю?
– Да нет, что ты, я все равно буду смотреть в основном на тебя. – Его пальцы рисовали узоры на моем предплечье, и от этого у меня на коже выступали мурашки. – Ты будешь плакать?

– Вполне возможно, – призналась я. – Если смогу сосредоточиться.
– Тогда я не буду тебя отвлекать. – Но я почувствовала, как он целует мои волосы, и это здорово отвлекало.

Постепенно фильм захватил все мое внимание – не в последнюю очередь потому, что Эдвард шептал мне в ухо каждую реплику Ромео. По сравнению с его неотразимым бархатным тембром голос актера звучал плоско и хрипловато. Я и вправду заплакала, к его удивлению, – в том месте, где Джульетта просыпается и видит своего мужа мертвым.

– Надо признать, я испытываю к нему своеобразную зависть, – сказал Эдвард, вытирая мне слезы прядью моих же волос.
– Она очень хорошенькая.

Он презрительно фыркнул.
– Я завидую не девушке, а той легкости, с которой он смог совершить самоубийство, – с едкой иронией пояснил он. – Вам, людям, это ничего не стоит. Все, что нужно – опрокинуть в себя крохотный пузырек с растительными экстрактами…

– Что?! – ахнула я.
– Мне как-то раз пришлось поразмышлять на эту тему. Из опыта Карлайла я знал, что это непросто. Я даже толком не помню, сколько способов перепробовал Карлайл, когда пытался покончить с собой… вначале, как только осознал, кем стал… – его голос, посерьезневший было, вновь зазвучал легкомысленно. – И он до сих пор в добром здравии.

Я развернулась к нему, чтобы видеть его лицо.
– О чем это ты говоришь? – строго спросила я. – И что за «как-то раз», когда пришлось размышлять на эту тему?

– Прошлой весной, когда тебя… почти убили. – Он сделал паузу, чтобы сделать глубокий вдох, свернулся поудобнее и вновь перешел на ироничный тон. – Разумеется, я старался думать только о том, что застану тебя в живых, но какая-то частица сознания строила параллельные планы. Как я сказал, для меня это не так легко, как для человека.

На секунду в голове мелькнуло воспоминание о моей последней поездке в Финикс, и мне слегка подурнело. Все мелькнуло передо мной, словно наяву: слепящее солнце, волны тепла, поднимающиеся от бетонной дорожки, мой отчаянный бег навстречу вампиру-садисту, который хотел замучить меня до смерти. Джеймс, ожидающий меня в зеркальной комнате, и мама в качестве его заложницы – по крайней мере, я так думала. Я тогда не знала, что он обманывал меня. Так же как и Джеймс не знал, что Эдвард гонит машину по улицам Финикса, спеша мне на помощь. Он успел как раз вовремя, но еще чуть-чуть – и мог и не успеть… Я невольно тронула пальцами серповидный шрам на запястье, который всегда казался мне чуть холоднее моей кожи.

Я встряхнула головой – словно это помогло бы отбросить дурные воспоминания – и попыталась понять то, что имеет в виду Эдвард. Внутри у меня все упало.

– Параллельные планы? – повторила я.
– Ну, я не собирался жить без тебя. – Он закатил глаза, словно высказал нечто до смешного очевидное. – Но я не понимал, как это сделать. Я знал, что Эмметт и Джаспер ни за что не помогут… Поэтому я подумал: может, поехать в Италию и как-то спровоцировать Вольтури?

Мне не хотелось верить, что он говорит серьезно, но золотистые глаза смотрели грустно и задумчиво куда-то вдаль, пока он перебирал в уме способы покончить счеты с жизнью. Внезапно я рассвирепела.

– Что еще за «вольтури»? – грозно спросила я.

– Вольтури – это клан, – объяснил он. Его глаза все еще рассматривали невидимую точку на горизонте. – Очень старый и могущественный клан таких, как мы. Пожалуй, в нашем мире это примерно то же, что королевская династия в мире людей. Карлайл в свои ранние годы какое-то время жил с ними в Италии перед тем, как перебраться в Америку – помнишь эту историю?

– Конечно, помню.

Я никогда не забуду, как первый раз побывала в доме Калленов – огромном белом особняке, скрытом глубоко в лесу на берегу реки. И в той комнате, где Карлайл (отец Эдварда в самых разных смыслах) держал множество картин, иллюстрирующих его биографию. Самая большая и яркая картина изображала именно тот период его жизни, когда он жил в Италии. Разумеется, я помнила невозмутимую четверку мужчин с лицами серафимов, наблюдающих с высокого балкона беснующиеся толпы народа внизу. Хотя картине было не меньше пары сотен лет, Карлайл – белокурый ангел – ничуть не изменился. Я помнила имена трех остальных  – давних знакомцев Карлайла. Эдвард никогда не использовал имя Вольтури для этого прекрасного трио: двоих черноволосых мужчин и одного со снежно-белой шевелюрой. Он называл их Аро, Каем и Марком, – ночными покровителями искусств...

– Словом, не стоит раздражать Вольтури, – произнес Эдвард, прерывая мои воспоминания. – Если, конечно, не хочешь умереть (или что там с нами происходит).

Он говорил так спокойно, словно подобная перспектива внушала ему скуку.

Мой гнев обернулся ужасом. Я с силой сжала ладонями его мраморное лицо.
– Никогда, никогда, никогда не смей думать ни о чем подобном! – сказала я. – Что бы ни случилось со мной – я запрещаю тебе делать с собой что-нибудь плохое!

– Ты больше никогда не окажешься в опасности из-за меня, так что это – пустой разговор.

– Не окажусь в опасности из-за тебя? А я-то думала, мы договорились о том, что все неприятности происходят по моей вине! – я злилась все сильнее. – Как ты можешь даже думать об этом!

Мысль о том, что не станет Эдварда, пусть даже после того, как я сама умру, причиняла невыносимую боль.

– Представим себе обратную ситуацию. Что бы ты стала делать на моем месте? – спросил он.
– Это не то же самое.

Кажется, он не понял, в чем разница, и усмехнулся.
– А если бы с тобой вправду что-то случилось? – Я даже побледнела от мысли об этом. – Неужели ты хотел бы, чтобы я покончила с собой?

Отголосок боли тронул его прекрасные черты.
– Кажется, я понял твою мысль… отчасти, – признал он. – Но что бы я делал без тебя?

– То же самое, что ты делал до того, как появилась я и осложнила тебе жизнь.

Он вздохнул.
– Послушать тебя, так это все просто.
– Должно быть просто. Я, на самом деле, не такая уж интересная штучка.

Он хотел было возразить, но не стал.
– Пустой разговор, – напомнил он мне. Внезапно он поднялся и, приняв менее вольную позу, подвинул меня в сторону, так что мы больше не касались друг друга.
– Чарли? – догадалась я.

Эдвард улыбнулся. Мгновение спустя я услышала, как шины полицейской машины зашуршали по гравию подъездной дорожки. Я потянулась и решительно взяла Эдварда за руку. Это папа вполне сможет пережить.

Вошел Чарли, в руках он держал коробку с пиццей.
– Привет, молодежь. – Он широко улыбнулся в мою сторону. – Я тут подумал, что ты будешь рада отдохнуть от готовки и мытья посуды в свой день рождения. Есть хотите?
– Конечно. Спасибо, пап.

Чарли не стал сетовать на отсутствие аппетита у Эдварда. Он уже привык, что тот всегда пропускает ужин.

– Вы не против, если я позаимствую у Вас Беллу на сегодняшний вечер? – спросил Эдвард, когда мы с Чарли покончили с едой.

Я с надеждой посмотрела на Чарли. Может быть, он убежден, что дни рождения – чисто семейный праздник и их надо справлять дома? Я не знала, чего ожидать, потому что это был первый мой день рождения, который я справляла с ним, первый с тех пор, как моя мама Рене снова вышла замуж и осела во Флориде.

– Да ради бога. «Маринерс» сегодня вечером играют с «Сокс», – пояснил Чарли, и мои надежды испарились. – Так что я вряд ли смогу составить достойную компанию. Держи!

Он схватил камеру, которую подарил мне по наводке Рене (потому что мне нужны будут фотографии, чтобы заполнять ее альбом), и бросил мне.
Е
му бы стоило знать заранее – у меня вечно проблемы с координацией. Камера, кувыркнувшись, выскользнула из моих пальцев. Эдвард подхватил ее, не дав разбиться о покрытый линолеумом пол.

– Отличная реакция, – отметил Чарли. – Если у Калленов готовят вечеринку, тебе обязательно надо будет сделать пару снимков, Белла. Ты же знаешь свою маму: она захочет видеть новые фотографии еще до того, как ты успеешь их нащелкать.

– Прекрасная мысль, Чарли, – сказал Эдвард, протягивая мне камеру.
Я направила объектив на Эдварда и сделала первый снимок.
– Работает!

– Ну и хорошо. Эй, не забудь передать от меня привет Элис. Что-то давненько она не заходила. – Чарли опустил вниз уголок рта.

– Она была здесь три дня назад, папа, – напомнила я. Чарли был без ума от Элис. Это началось прошлой весной, когда Элис ухаживала за мной во время моего выздоровления. Чарли должен быть вечно благодарен ей за то, что она спасла его от ужасной необходимости помогать принимать душ почти взрослой дочери. – Ладно, я передам.

– Отлично. Ну, молодежь, желаю повеселиться. – Без сомнения, он подписал нам увольнительную. Чарли уже потихоньку перемещался в гостиную, поближе к телевизору.

Эдвард торжествующе улыбнулся и, взяв меня за руку, потащил вон из кухни.
Когда мы подошли к пикапу, он снова открыл мне пассажирскую дверь, и на этот раз я не стала спорить. Мне все еще было нелегко находить в темноте скрытый в зарослях поворот к его дому. 

Эдвард вел машину на север через город, на глазах накаляясь от необходимости двигаться на максимальной для моего доисторического пикапа скорости. От его попыток разогнаться выше пятидесяти двигатель ревел еще громче, чем обычно.

– Полегче, пожалуйста, – предостерегла я.
– Знаешь, что тебе бы понравилось? Симпатичная маленькая Ауди-купе. Очень тихая и очень мощная…

– Меня абсолютно устраивает мой пикап. И кстати, говоря о дорогостоящих излишествах: если ты знаешь, что на пользу тебе, ты не стал тратить деньги на подарки ко дню рождения.
– Ни цента, – с добродетельным видом ответил он.
– Очень хорошо.
– Можешь сделать мне одолжение?
– Смотря что ты попросишь.

Он вздохнул, и его красивое лицо посерьезнело.
– Белла, последним настоящим днем рождения, который каждому из нас довелось справлять, был день рождения Эмметта в 1935 году. Позволь нам немного расслабиться и постарайся не слишком капризничать сегодня вечером. Они все в большом возбуждении.

Я всегда слегка вздрагивала, когда он неожиданно выдавал подобные вещи.
– Ладно, я буду паинькой.
– Пожалуй, я должен тебя кое о чем предупредить…
– Давай.
– Когда я сказал, что они все в большом возбуждении… я имел в виду их всех.

– Всех? – выдохнула я. – Я думала, Розали и Эмметт в Африке.
Остальная часть жителей Форкса была убеждена, что старшие Каллены уехали учиться в Дартмутский колледж, но я была лучше осведомлена.

– Эмметт захотел приехать.
– Но… Розали?
– Знаю, Белла. Не беспокойся, она будет образцом благонравия.

Я не ответила. Словно это было так просто – не беспокоиться. В отличие от Элис, второй «приемной» сестры Эдварда, изысканная золотоволосая Розали меня не очень-то жаловала. На самом деле, ее чувство ко мне было чуть сильнее, чем простая неприязнь. С точки зрения Розали, я была непрошеным гостем, грубо вторгшимся в частную жизнь ее семьи.

Мне было крайне неловко за сложившуюся ситуацию: я догадывалась, что продолжительное отсутствие Розали и Эмметта было на моей совести. И даже втайне радуясь тому, что не вижу ее, я искренне скучала по Эмметту, похожему на игривого медведя. Он во многом напоминал мне того старшего брата, которого я всегда мечтала иметь… хотя и был намного, намного страшнее.

Эдвард решил сменить тему разговора.
– Что ж, если ты не разрешаешь подарить тебе Ауди, то, может быть, есть что-то, чего бы тебе на самом деле хотелось в твой день рождения?
– Ты знаешь, чего я хочу, – прошептала я в ответ.

Он нахмурился – лоб прорезали глубокие морщины. Без сомнения, он предпочел бы и дальше обсуждать Розали.

Кажется, сегодня мы уже достаточно поспорили на эту тему.
– Не сейчас, Белла. Пожалуйста.
– Ну, может быть, Элис подарит мне то, чего я хочу.

Эдвард зарычал – это был глухой угрожающий звук.
– Это не будет твой последний день рождения, Белла, – поклялся он.
– Так нечестно!

Кажется, я услышала, как щелкнули, сжимаясь, его челюсти.
Мы уже подъезжали к дому. Из окон первых двух этажей бил яркий свет. Длинный ряд японских фонариков украшал карниз галереи, их мягкое сияние падало на ветви огромных кедров, окружающих дом. Огромные вазы с цветами – розовыми розами – стояли на каждой ступеньке лестницы, ведущей ко входной двери.

Я застонала.

Эдвард сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.
– Это вечеринка, – напомнил он мне. – Постарайся не выходить из роли.
– Разумеется, – пробормотала я.

Он обошел машину, чтобы открыть мою дверь, и протянул мне руку.
– У меня вопрос.

Он напряженно замер.
– Если я проявлю эту пленку, – начала я, вертя в руках камеру, – ты будешь на фотографии?

Эдвард принялся смеяться. Он помог мне выйти из машины, поднялся вместе со мной по ступенькам, но, даже открывая для меня входную дверь, он все никак не мог остановиться.

Они все ждали нас в огромном белом холле, и, когда я вошла в дверь, приветствовали меня громким слаженным «С днем рождения, Белла!». Я покраснела и опустила глаза. Думаю, именно Элис заставила все плоские поверхности розовыми свечками и дюжинами хрустальных ваз с сотнями роз. Рядом с роялем Эдварда стоял стол, покрытый белой скатертью, и на нем красовался розовый именинный пирог, окруженный розами, груда стеклянных тарелок и небольшая горка подарков, завернутых в серебряную бумагу.

Все оказалось в сто раз хуже, чем я воображала.

Эдвард, почувствовав мое смятение, обхватил меня за талию твердой дружеской рукой и поцеловал в макушку.

Родители Эдварда – Карлайл и Эсме, как всегда, невозможно молодые и прекрасные, – стояли ближе всех к двери. Эсме осторожно обняла меня, и ее мягкие волосы цвета карамели легко коснулись моей щеки, когда она целовала меня в лоб. Затем настала очередь Карлайла: он взял меня за плечи и театрально шепнул: 

– Прости, Белла. Элис было не обуздать.

Розали и Эмметт стояли позади них. Розали не улыбалась, но спасибо хоть не пыталась испепелить меня взглядом. Лицо Эмметта растянулось в широчайшей ухмылке. Я не видела их обоих несколько месяцев и забыла, насколько ослепительно красива Розали – от этой красота почти становилось больно. А Эмметт – он что, всегда был таким… большим?

– Ты совсем не изменилась, – с шутливым разочарованием заявил Эмметт. – Я-то думал, что увижу совсем другую тебя, а ты вот она, стоишь, как всегда, вся красная.

– Вот уж спасибо, Эмметт, – ответила я, краснея еще больше.

Он рассмеялся.
– Мне надо выйти на минутку, – он остановился, чтобы заговорщицки подмигнуть Элис. – Не весели народ, пока я не вернусь.

– Постараюсь.

Элис выпустила руку Джаспера и выскочила вперед – при ярком свете ее зубы так и сверкали. Джаспер тоже улыбался, но держался на расстоянии. Высокий, светловолосый, он оперся спиной о колонну у подножия лестницы. В те дни, что мы вместе проводили в Финиксе, сидя взаперти, мне казалось, что он преодолел свою неприязнь ко мне. Но, как только с него была снята временная обязанность охранять меня, он вернулся к своей прежней манере и избегал меня, насколько это было возможно. Я понимала, что в этом нет ничего личного, что это обычная предосторожность, и старалась не слишком заострять на это внимание. Джасперу было сложнее соблюдать диету, чем любому из Каленов. Запах человеческой крови он выдерживал с куда большим трудом, чем остальные – у него не было такой долгой практики в этом деле.

– Пора открывать подарки, – провозгласила Элис. Она подхватила меня под локоть своей холодной рукой и подвела к столу, где стоял торт и громоздились серебристые коробочки.

Я натянула маску святой великомученицы.
– Элис, я точно помню, что я тебе говорила: не хочу я никаких…

– А я тебя не слушала, – самодовольно прервала она меня. – Давай, открывай.
Она взяла у меня из рук камеру и вручила вместо нее большую квадратную серебристую коробку.

Коробка была настолько легкой, что можно было подумать, что она пустая. Этикетка гласила, что это подарок от Розали, Эмметта и Джаспера. Смущаясь, я сорвала серебряную обертку и уставилась на то, что было под ней скрыто.

Судя по названию с большим количеством цифр, это было что-то электронное. Я открыла крышку в надежде, что все наконец прояснится. Но коробка была пуста.
– Хм… спасибо.

Розали наконец выжала улыбку. Джаспер рассмеялся.
– Это стереосистема для твоей машины, – объяснил он. – Эмметт ее уже устанавливает, так что отказаться от нее тебе не удастся.

Элис всегда на шаг опережала меня.

– Спасибо, Джаспер, Розали, – сказала я, усмехнувшись при воспоминании о том, как сегодня днем Эдвард жаловался на мое радио – чистое притворство, разумеется. – Спасибо, Эмметт! – крикнула я погромче.

Услышав его громоподобный хохот, донесшийся со стороны моего пикапа, я не могла не рассмеяться в ответ.

– А теперь открывай ту, что от меня и Эдварда, – сказала Элис. Она была так возбуждена, что голос ее звучал, как птичья трель Царицы Ночи. В руках она держала маленький плоский квадратный сверток.

Я обернулась к Эдварду и пронзила его взглядом василиска.
– Ты обещал.

Не успел он ответить, как в двери ворвался Эмметт.
– Как раз вовремя! – воскликнул он. Он протиснулся вперед и встал позади Джаспера, который тоже придвинулся ближе обычного, чтобы как следует разглядеть подарок.

– Я не потратил ни цента, – заверил меня Эдвард. Он убрал от моего лица прядь волос,  его прикосновение отозвалось на коже покалыванием крошечных иголочек.

Я сделала глубокий вдох и повернулась к Элис.
– Давай, – выдохнула я.

Эмметт тихо засмеялся от восторга.

Я взяла маленький сверток и в честь Эдварда закатила глаза. Затем подсунула палец под бумагу в том месте, где ее скрепляла лента, и дернула. 

– Черт, – пробормотала я, когда острый край бумаги порезал мне палец. Подняв его к глазам, я осмотрела порез – единственная капля крови медленно просочилась сквозь крохотную ранку.

И тут все случилось очень быстро.
– Нет! – взревел Эдвард.

Он бросился ко мне, и от его рывка меня отшвырнуло назад, на стол. Стол рухнул; торт и подарки, цветы и тарелки разлетелись во все стороны. Я приземлилась прямо на кучу битого хрусталя.

Джаспер врезался в Эдварда, и звук, с которым они столкнулись, напоминал грохот горного обвала.

Я услышала и другой звук – медвежье рычание, которое, казалось, исходило откуда-то из глубины груди Джаспера. Он пытался протолкнуться мимо Эдварда, его зубы щелкали в каких-то сантиметрах от лица брата.

В следующую секунду Эмметт схватил Джаспера сзади и сжал стальным обхватом. Джаспер пытался вырваться, не сводя с меня дикого пустого взгляда.

Я чувствовала не только шок – была и боль. Я упала на пол возле рояля, инстинктивно раскинув руки, чтобы смягчить падение, прямо на груду острых стеклянных осколков. И теперь острая резкая боль пронзала мне руку от запястья до локтевого сгиба.

Оглушенная и дезориентированная, я подняла взгляд от алой струйки крови, равномерными толчками стекавшей по моей руке. И наткнулась на шесть пар лихорадочно горящих глаз внезапно оголодавших вампиров.