Рассказ Щавелевый борщ автор Ирина Боженко. 28 мая

  В годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, наш народ вынес неимоверные тяготы и лишения, но мой рассказ будет лишь о маленьком чуде, которое помогло нам выжить, а мне родиться. И имя этому чуду - Щавель. А почему? Вы узнаете, прочтя этот рассказ.
Украина, 1942 год, март. На улице по-зимнему холодно. Только в полдень, когда  пригреет еще совсем робкое весеннее солнышко, и потемневший снег начинает медленно таять, становится теплее. Мороз спадет. Но все  это происходит исподволь – незаметно. Каждый день по чуточке, по капельке, так и появляются черные крапинки на белом покрывале уходящей Зимы. Люди ждут весну.
«Дал бы Господь раннюю, хоть бы картошку из глазков посадить,   да может тогда, и не помрем с голоду, - примерно так рассуждали, в каждой сельской хате».
 Еще и петухи не пропели свое утреннее соло, а в селе грохот, крики.  Мотоциклисты носятся по улицам, как оголтелые, вокруг  слышна гортанная ненавистная немецкая речь, да матюги полицаев.
- Дунька, чего это на дворе то твориться? – спрашивает дед Федор у золовки.
 Это нынче  «освободители» делают облаву в селе, - отвечает она ему.
- Метут почитай всех подряд. Из постелей всех мужиков вытряхивают.
- А кого брать то им, иродам? – отзывается старик.
 - Ой, и не говорите, остались  в селе  только   мальчишки – подростки,  кто слаб здоровьем. Остальных  давно в Германию  в начале зимы угнали, - вступает в разговор свекровь Дуняши.
Не стало мужиков на селе, как объявили войну. Все ушли служить в Красную Армию. Из мужского населения в селе остались только старики непризывного возраста. И то если их десяток на все село наберется, тогда – Слава Богу. А немцы в этот раз - метут всех подряд. Женщин хватают, старух за собой тащат, на кого полицаи укажут тех и выталкивают из изб в шею. Крик, слезы, с раннего утра стоят на  селе.
«Ироды проклятущие, да чтобы вы передохли все, паразиты вы ненавистные, Божьей кары на вас нет», - кричат взбешенные бабы.
 А переполох этот вызван был тем, что еще и рассвет не думал наступать, а  партизаны уже налетели, как вихрь на сельскую немецкую комендатуру и, перестреляв  постовых, а вместе с ними и несколько полицаев  освободили партизана, взятого в плен полицаями. Это был  Мишка. Разведчик отряда «Смерть фашизму», который действовал на Контопщине.  Не успели его немцы в город переправить, а кто-то из односельчан    сообщил  в отряд, что мальчишку арестовали.
-Домна, немцы облаву придумали. Собирай детей да тикай. Тебя с детями точно заберут, - шепчет, прислонившись к окошку сельской мазанки, соседка моей бабушки тетка Ульяна.
Домна, недолго думая, набросила на себя и детей, все, что под руку попалось из верхней одежды, и давай огородами к лесу бежать.
Моя бабушка, должна была родить мою маму в конце марта, но в этот день, убегая от немцев, через поле к лесу у нее начались схватки. Ноги проваливались в  рыхлый снег. За спиной бежали двое  малолетних детей, а самую маленькую Марийку она тащила  волоком за собой, поднять ее на руки не было сил. Мешал живот.  Кругом  открытая местность – поле. Окинь взглядом, и даже в  чуть забрюзжавшей утренней зорьке, все видать, как на ладони.  Выхода нет. Нужно бежать. Добежали до скирды с соломой, и упала в нее сходу обессиленная Домна.  Начались  новые схватки. На детей крикнула, на сколько сил хватило, чтобы на другой край скирды ушли. И с Божьей  помощью стала рожать. Родила она мою маму в копне старой, еще сорок первого года соломе. В этот злополучный, и в тоже время, счастливый для меня день,  девятого марта 1942 года.  Назад в село возвращаться было нельзя.  Ее муж, а мой дед Архип, раненный в ногу инвалид, еще в финскую войну, ушел к партизанам. Был дед хорошим плотником, вот его и взяли они  с собой  в спащанские леса, не смотря на то, что он  калека. Всех кто, хотя бы, каким-то образом был  связан с партизанами, немцы прямо посреди главной площади в селе вешали. На высоких, специально сделанных виселицах. А еще у моей бабушки Домны, кроме, только что родившейся Оли было с собой еще трое детей: Старший сын Иван  шести лет, дочь Надежда четырех лет, и дочь Мария трех лет. Четверо старших к началу войны учились и работали: кто в Брянске, старший Коля работал в Донбассе на шахте, а два средних сына учились в  Харькове.  И как началась война, о себе весточку не успели  подать. Немцы район уже к шестому сентября сорок первого года заняли. Может, кто из них уже и воевал, по восемнадцать им всем было в ту пору.  Возвращаться ей  в село, когда стрельба и  шум затихли,  было в любом случае – смерти подобно.  Полежала она несколько минут без памяти, пришла в себя, а малышка только, что родившаяся, вся в крови орет, дети вокруг бегают, плачут.
-Замолчите, ироды. Услышат немцы, всех перестреляют, - еле выдавила из себя Домна. Дети, как по команде замолчали, услышав страшное слово «немцы». Обмыла она дочку снегом, закутала в свою длинную вышиванную сорочку, оторвав ее подол зубами, и поковыляла еле живая  с детьми в лес. На улице  холодно, снег кое-где только стал сходить с земли, но дул холодный ледяной ветер. Кровь так и лилась из нее после родов. А на руках, закутанная в старые тряпки, и в фуфайку бабушки пищала своим тоненьким голоском, только что родившаяся, моя мама. Домна еще с молодости знала путь к домику лесника, но дорога туда была дальняя.  Чтобы добраться до  избушки,  нужно было   пройти открытые пространства -  и не раз.  Обойти березовую рощицу;  дорогу и мост через небольшой став. Да  так, чтобы не напороться на немецкий, а еще  того хуже -  патруль полицаев. Но Бог ее миловал. До старой избушки лесника они дошли. Избушки была мало того что старая, так еще лет десять в ней никто нежил. Но печка  в ней сохранилась. Домна нашла в сенях  топор, нарубила веток.  В ступке растерла лучинку и в печке затрещали дрова. Окна, кое-как заставила всем, что попалось под руку:  досками, старым тряпьем,   двери сами по себе закрывались хорошо. Маленькая хатка, быстро стала наполняться теплом. Дети, немного успокоившись в теплоте,  запросили есть. На дворе была ночь, а убегали они от немцев еще ранним утром. Проголодались дети, да и до этого побега, особо сытыми они с началом войны -  давно не были.
- Да где же я вам  еду то возьму? Видите, здесь давно уже ни кто не живет. Как могла, так и объяснила отсутствие съестного мать.
Старшие Иван и Надя замолчали, а маленькая Маруся все не унималась. Вот тогда моя бабушка и сказала:
 - А давайте, Ольку нашу, что я сегодня родила, зажарим на огне и съедим? Маленькая Маруся, как заплачет, со словами:
- Она же наша, она маленькая, ее есть нельзя. Старшие дети удивленно смотрели на мать минуты две, а затем в один голос закричали:
  -Мама, мамочка, не надо, пусть живет, мы потерпим. Домна усмехнулась и сказала детям:
- Пошутила я ребятишки, она  такая же моя кровиночка, как и вы все. Пусть живет, а завтра мы, что нибудь придумаем. Давайте спать, утро вечера мудренее. Сняв  только обувь, они залезли, кто в чем был на печку.  Подстелили на русской печи, старые валявшиеся на «припечку» дерюжки и уснули. Но это дети уснули.  Маленькая, сегодня  рожденная Ольга и та, пару раз чмокнув грудь, затихла. К  одной матери сон не шел. Как она бедная за день не умаялась, сколько страху не натерпелась, а сил уснуть не было. Ребенка родила, сама пуповину себе зубами перегрызла, а голова  ее все думала, мысли не давали покоя.
«Господи, милосердный, подскажи мне, где еду детям найти? Куда пойти, куда мне горемыке податься?».
А тут Господь ей и говорит: « Как только начнет светать, пойди, посмотри по амбарам, да сараям, в погребе поищи. Может там, что случайно и осталось, от прежних хозяев?»  Так перестрадала, так напугалась и настрадалась за день Домна, что вдруг почудилось ей, что сам Господь ей все это и  сказал.  После этих волшебных для нее  слов  она,  как младенец тут же и  уснула.
Как только за окошком стало светать, проснулась наша  Домна, как от толчка,  и пошла во двор.
« А во дворе, оказывается все еще не так и плохо,- подумала она, -  можно даже сказать  и ладненько. Вот и погребок, тут как тут, и сарайчик рядышком, да и огородик видать был у хозяев не плохой, соток на двадцать,- прикинула своим метким  хозяйским глазом».
В сараюшке она нашла серп, лопату ржавую без ручки, сломанные деревянные грабли, да старый куриный навоз.
«Ах, вы курочки, щебетушечки, мне бы вас касаточек, хоть бы одну, для деточек моих, - размышляла она выходя из сарайчика».
Пошла к погребку, а там и лесенка поставлена, чтобы в низ-то опускаться, да только темень там стоит -  беспроглядная.
« Что же мне делать? Как мне туда опуститься без лучинки? Не видать ведь ни зги, - сокрушалась она».
Повернула она голову, глядь, а между балками прохудившейся крыши, в соломе что-то белое выделяется, она рукой туда, а там самая, что ни на есть, настоящая свечка.
« Господи милосердный, да неужто ты, Господи, есть  на белом свете? – запричитала она, не веря своим глазам. – Да, сколько уж лет, здесь никто не живет, а свечка, как лежала хозяйская, так и лежит, и увидела я тебя, спасительницу мою».
Домна побежала в дом, а там справа у окна весел шкаф для посуды, она туда, а там,  коробок со спичками, и спички те, не старые, а сорок первого года выпуска. Она и обмерла.
«Видать в домике то кто-то, и бывает, раз спички есть, - подумала она. И уже не знала, радоваться этой догадке или огорчаться. -А вдруг -  полицаи? А может наши? Партизаны».
Но времени на раздумья не было и, схватив коробок в руку, она пошла к погребку. Зажгла свечу и спустилась в низ. Погреб оказался большим, с ходами. Там место было много: и под картошку, и под овощи всяческие, и полки были приделаны для солений да варений. Вот только повсюду  на тех полках было пусто. Она уже было собралась уходить, как какая-то сила заставила ее еще раз вернуться да заглянуть в обширный огороженный участок погреба, что был предназначен для капусты и картошки. Просветила она туда свечой, а там что-то зеленеет. Она дверцу открыла, присела на корточки, разгребла старую шелуху от картошки и, что вы думаете, там  зеленело? Правильно -  Щавель.
«Как ты сюда попал, голубчик? – говорила она с растением, как с человеком, - да как тебя здесь много-то в тепле да в темноте. Видать кто-то семена уронил. Ты и вырос, родимый».
Домна нарвала охапку зеленого щавеля, и пошла в дом. В самую хату не понесла, оставила в сенцах, а сама дальше пошла, ходить по двору. А мысли так и одолевали голову бедной Домны.
«Ну, чем же мне их кормить, чем? Одного то щавеля мало для борща, нужна и картошка, и яйца, ну пусть и без жиру, да бить бы живу. Хлеб нужен, где его взять?»
Пришла она в дом, а Ольга малая, пищит, есть просит, тут и другие подняли утренний рев, один Иван сидит, да только грязными кулачками нос трет.
- Горе мне горе, горе мне с вами, - запричитала и Домна. И стоял в ту минуту нескончаемый плач в  покинутой хатке лесника голодной матери и четверых ее малых деток. И никто этого плача не слышал, и была она одна одинешенька со своими деточками, и со своей бедой.
А тут, младшая Марийка водички попросила. Домна слезы вытерла,  да и бегом с хаты.  Помчалась к колодцу, а там журавель, да без ведра оказался.
- Воды и той, набрать нечем, - громко сказала она.  Присела Домна на холодную лавку рядом с колодцем и еще, пуще прежнего, заголосила.
Вернулась  в дом, увидела, что кастрюля старая престарая, около печки на полу валяется. Нашла она веревку, прикрутила ее к журавлю, да и опустила в колодец. Вода застоявшаяся, мутная, колодец-то давно никто не чистил, а деваться некуда, пить то, хочется. Сделала пару глотков. « Ничего, а даст Бог, не помрем, - подумала она так». Да и понесла детям. А в доме тишина.
-Что это вы притихли, или испугались чего? – спросила она, протягивая кастрюльку сыну.
- А шо, голосить то за зря? Еда то сама не появиться от наших слез, - ответил ей смышленый Ванюша, жадно глотая мутную воду.
Домна взяла на руки маленькую Олю, дала ей грудь, та стала сосать, а там видать, ничего и нет.  Плачет деточка бедненькая, сосок выплевывает, головкой крутит.
- А где ж тому молоку взяться?  Если я уж, наверное, третий день, как не ем, - сказала вслух Домна и тут же пожалела об этом.
Девчата, напившись воды, тут же в один голос стали канючить:
- Мамочка, хлебушка, хоть кусочек, хоть один на всех.
- Замолчите, гады, всех потоплю в колодце, если выть будете, - закричала Домна и, положив Ольгу на лежанку выскочила из хаты.
На дворе уже загорелось ясное утро. И не будь проклятущей войны, то радовалась бы солнечному деньку моя бабушка. Сеяла бы, наверное, в деревянных ящиках рассаду, как потом, каждый год делала это и моя мама. Варила бы борщ  деду, который скоро придет  на обед.
Но, шла война. И была моя бедная бабушка предоставлена сама себе с кучей детей на руках. И только Солнце, и небо, да лес видели ее горе.
«Будь, что будет, пойду в село, тут не далеко – Торговица. Может, кто из людей смилуется, даст картошки, а может, и краюху хлеба для детей не пожалеют.  Мир он не без добрых людей, - сказала она сама себе и быстро пошла по мокрой от подтаявшего снега, чуть видной тропинке от хатки лесника».
К вечеру она вернулась. Добрые люди ей надавали одежду для детей. Насыпали муки небольшую торбочку, хлеба целый палянец, одна из женщин вынесла, другая торбу картошки дала. Поблагодарила она добрых людей, да и понесла  детям. Под тяжестью такого груза она еле-еле дошла до своей избушки.
Голодные дети спали все вряд, обнявши друг друга на холодной печке. Маленькая Ольга тоже мирно посапывала в окровавленной нижней рубашке матери. Ее видать старший Ваня прикрыл старым тряпьем, чтобы не замерзла.
Домна тихонько поставила провиант около порога. А сама пошла, искать хворост и дрова, чтобы растопить холодную печь. К позднему вечеру в хате стало тепло. Домна сварила щавелевый борщ, без мяса и без яиц, конечно, на мутной колодезной воде. Но дети ели его с маленькими ломтиками хлеба так, что казалось это не похлебка, а сытный украинский борщ со свининой, чесноком и сметаной.
Но рассказ о щавеле еще не закончен. Так Домна ходила в села, побиралась и до весны с детьми с голоду не умерла. Фраза – «Мир не без добрых людей», почти каждый день звучала из уст моей мамы, когда я еще была  маленькая, да и потом, когда выросла. И теперь я понимаю почему. И еще я раньше не могла понять, почему для моей мамы главное было, чтобы была еда, а одежда, мебель и все блага цивилизации для нее всегда были на последнем месте. А вот теперь и это, тоже, уже, понимаю.
Так Домна с детьми дожила до весны, а весной взялась за огород. На нем она вскопала и делянку для щавеля. Решила пересадить его из погреба.  И вот чудо! Копнула, а там дырка, рука проваливается, она давай копать дальше.
Видит – «схрон». А в нем и тушенка, и мука, и подсолнечное масло в бочонках. Обрадовалась Домна. 
- Не помрем теперь, не помрем, - кричала она не своим голосом из погреба.
К ней прибежали радостные дети. Все стали прыгать и обнимать друг друга от радости. Села моя бабка, а была она в ту пору, еще молодая женщина, замученная, уставшая от такой жизни, но  засветились ее глаза в тот миг надеждой. Надеждой на жизнь.
- Спасибо тебе Господи, только ты один меня и выручаешь с детками моими. Может ты нас всех и не оставишь, может и выгоним мы с родной земли этих гадов – немцев-фашистов проклятущих?!
- Выгоним мама, наш отец и братья, точно тебе говорю, выгонят.
-Ах, ты солдат, молодец ты мой. Иди я тебя приголублю, - сказала она и погладила белесую голову моего дяди. А девчонки тут как тут.
- И нас, мамочка поцелуй, и нас. Всех поцеловала Домна, каждому нашла частичку своей материнской любви и ласки. Наверное, все мы:  и моя мама, и я, и моя дочь,  поэтому очень нежные и ласковые.
«Мать побьет, покричит, и она же и пожалеет, роднее матери никого нет на Белом свете, помни это Ира, - всегда повторяла мне  мама».
А там и дед вернулся к ней, не взяли его партизаны с собой в рейд по вражеским тылам.  Сыдор Атремьевич Ковпак – командир партизанского соединения Сумщины, сам лично сказал моему деду: - Ты, Архип Иванович, оставайся здесь, особо не высовывайся, стереги «схрон». А мы вернемся, мы обязательно вернемся. Сыдор Артемьевич Ковпак прошел со своим партизанским соединением всю Украину, побывал и в Польше, в Чехословакии. Героя Советского Союза получил, еще во время войны.
А осенью 1943 года наша славная Советская Армия освободила Конотоп и весь район от немцев. Тогда моей маме было чуть больше годика. Вернулись они в свое село, а хаты не было. Спалили ее немцы. Жили у родственников, пока мой дед не построил - новую. Эту «новую» хату, еще застала и я. И была она такая малюсенькая, что  в детстве, я все никак не могла понять, как в ней столько народу могло поместиться? В советские времена, жена моего дяди Ивана, тетя Галя, варила в этой хатке скотине еду в русской печке.  А старый мой дед Архип, и зимой, и летом спал, только в этой хатке и, обязательно, на печке. Курил махорку и все время кашлял. Бабушка Домна умерла, когда мне исполнился, всего годик. Качала меня в детской кроватке в их новом, уже в третий раз построенном дедом доме, да и померла.  Не было ей тогда, сердечной, и пятидесяти лет. И мама моя, та маленькая Оля, умерла уже семь лет назад.
Да и я уже давно выросла.  У меня  самой взрослая дочь, внуки скоро будут, но помню я эту историю со щавелем  с самого детства и люблю щавелевый борщ сильнее всех деликатесов на свете.