Конь

               
                Конь.

Болезнь была уже где-то рядом. Она пока не приняла деда в свои объятия, но уже посылала некие импульсы, заставляющие тяжело дышать, то и дело присаживаться на лавку.
Зима выдалась тяжёлой, голодной.
Дверь в дом шумно распахнулась, и в комнату ввалились, матюгаясь и похохатывая, члены местного ревкома. Трое. Уже поддатые, но ещё в уме и речи.
- Фёдорыч! Давай коня! Нам в район ехать надо!
 Ванька Анучин, бывший батрак и пьяница, а ныне оперуполномоченный, схватил ковш из ведра и начал жадно глотать воду.
Здороваться, как и обращаться к старшим на вы, у новой власти было не принято.
- Так вы это, присядьте пока, чё в дверях-то стоять… Фёдорыч зыркнул на жену и та поняла его мгновенно, стала быстро  собирать на стол нехитрую закуску.

Давай коня… Коня отдавать было нельзя. Конь был бы продан в городе у ближайшего трактира, а деду бы потом сообщили, что конь взят взаймы на нужды Красной Армии. И что после победы мировой революции деду вернут двух коней. Или, скорее всего, даже трёх.
 Мало того, что осенью выгребли из амбаров всё подчистую, овечек забрали, а теперь ещё и коня. Без коня - верная смерть. И зачем тогда было бежать из Караганды, куда их, раскулаченных, сослали. Везли десять дней в телячьих вагонах, без воды и еды и высадили посреди степи. Чудом удалось бежать, подделав документы на себя, жену. Двоих ребятишек в перину зашили, спрятали, старший больным прикинулся. А вот двоих деток прямо там, в степи и похоронили, не выдержали они голода и болезни…
Решение было принято сразу, моментально.
Дед надел тулуп, валенки и отправился собирать коня. Управившись и всё проверив, Фёдорыч бережно достал обрез из укромного места и пристроил его в рукаве. Так сподручнее. Обнял за шею коня.
- Ну, пойдём.

В доме, тем временем, всё шло своим чередом. Мишка Ефимов, глава местной партийной ячейки, проглотив содержимое очередной стопки, бахвалился своими успехами в деле продразвёрстки. Петька Пичугин, член исполкома, рассказал, как сожгли большой дом у раскулаченных Семёновых, пообещав построить взамен как у всех. Правда, сами все жили в полуземлянках.
- Так это, мужики, давайте я вас сам отвезу. И вам веселее ехать, и мне в городе кой чего на рынке посмотреть надо… А самогон с собой в дорогу возьмем….
Фёдорыч сделал придурковатую улыбку и заискивающе смотрел на власть.
Ревкомовцы стихли и переглянулись. Как и дед со своей женой, они поняли друг друга сразу. Деда можно будет дорогой ограбить, а потом выбросить из саней. Уже через секунду они громко загоготали, похвалив деда за смекалку.
Шумно загрузились в сани, дед тронул вожжи. Тронулись.
Выехав из ворот, Фёдорыч быстро и цепко огляделся. Никого. Никто не видит. Да и почти стемнело уже.
Конь уверенно взял рысцой и быстро вывез за село. Дед предложил ехать через лес, так быстрее. Власть не возражала, а про себя даже обрадовалась. Деду быстрее, а нам хлопот меньше. Ха-ха-ха! Ещё по одной!

Отъехали уже прилично. Ревкомовцы пели про паровоз, летящий вперёд, а дед достал обрез и сноровисто дослал патрон в патронник. Потихоньку придерживая вожжи  и оставляя их натянутыми, что бы конь не понёс, дед развернулся всем корпусом к седокам и сразу выстрелил в Петьку Пичугина, сидевшего к нему лицом. Конь вёл себя ровно, словно чуял, что сейчас он с дедом заодно. Передёрнув затвор, вторую пулю дед послал в спину, продолжавшему ещё петь Мишке. Ванька Анучин, перестав петь и всё ещё ничего не понимая, стал медленно поворачивать голову к деду. Ванькины глаза были полны  удивления. Дед ждал.  И вдруг, постепенно, что-то заметив в глазах деда, до Ваньки стал доходить смысл происходящего. Рот его открылся, глаза полезли из орбит, но крик возмущения застрял в горле. Вскинув руку, дед выстрелил ему в лицо. Начинавшаяся вьюга скрадывала щелчки выстрелов, унося их в темнеющий лес.
- Всё, рвань комитетская, приехали.
Положив обрез на солому, дед принялся выбрасывать тела из саней. Оттащив их в сторону, присыпал снегом.
Да! не могли знать большевики, что под видом крестьянина поселился у них на окраине села казак царской армии.

И уже здесь-то болезнь накрыла деда с головой. Жар быстро наполнял тело. Силы таяли. Фёдорыч чувствовал, что теряет сознание. Он, насколько быстро мог, привязал себя к саням, ударил коня  вожжами и срывающимся голосом крикнул:
 - Сивко, домой! И отключился.
Как только Сивко пришёл домой, началась метель. Деда сняли с саней, натёрли уксусом, дали порошков, трав. Уложили спать.

Ревкомовцев хватились через три дня. Пытались ходить и спрашивать по избам, но безрезультатно. Увидев деда в жару и без сознания, все вопросы отпали сами собой.
 Списали их как героически павших, от рук недобитых колчаковцев, прятавшихся по лесам.
 К весне голодные лесные звери и одичавшие собаки обглодали трупы ревкомовцев , растащили по норам кости. Одежда истлела от дождей и солнца.

А конь Сивко ещё долго служил деду в хозяйстве, иногда, как казалось деду, заглядывая ему в глаза весело и заговорщицки.