Глава 6 романа Оглянись на Лилит Вл. Лазаря

    /публикуется с разрешения автора/

    Жанна открыла дверь.
    Навстречу ей кинулась семилетняя Иринка. Жанна расстегнула сумочку, порылась в ней и протянула шоколадку.
    — Кто дома? — Она наклонилась и стала развязывать шнурки кроссовок.
    — Папаня еще не приходил, а мама звонила, что ее некому заменить и она будет дежурить до двенадцати, — разворачивая хрустящую обертку, деловито доложила ей Иринка.
    — Ясно, — сказала Жанна, думая про себя: «Ну и семейка, черт бы вас побрал… Отец — неудачник. Мать вечно путается с таксистами. Знаю я эти «дежурства» — насмотрелась…»
    Не так давно она тоже сказала, что будет дежурить допоздна: мол, некому заменить, и все такое прочее. Иринка как раз болела гриппом — у нее поднялась высокая температура. Таксопарк, где мать работала диспетчером, был недалеко, и Жанна решила забежать посоветоваться, что делать с малышкой. Было около десяти вечера. Она привычно потянула на себя дверь диспетчерской, но та оказалась закрытой на ключ изнутри. Тогда девушка перелезла через ограду и подошла к окну. Сквозь неплотно прилегающие шторы она заглянула внутрь и не поверила своим глазам.
    Ее мать, сорокалетняя моложавая женщина, была не одна. Она сидела на коленях у незнакомого мужчины. Запрокинув голову,  кокетливо подставляла шею, а мужчина в кожаной шоферской куртке жадно впивался в нее губами. Мать смеялась и в перерывах между поцелуями поглаживала рукой его седеющие волосы. Жанна не стала за ними подсматривать — ей стало противно. Она решила подождать немного у ворот. Примерно через полчаса мимо пронеслось такси. Она узнала мужчину в куртке. Рядом, оживленно болтая и прижимаясь к нему, сидела мать.
    Чувствуя, как земля уплывает из-под ног, и все холодеет внутри, Жанна ухватилась рукой за ограду. Открытие было настолько чудовищным, что не укладывалось в ее сознании. «Все это мама?.. На словах — фанатка домостроя, образец порядочности, грозный судья неверных жен, блудниц. А на деле?..» — ужаснулась Жанна. Ах, этот детский максимализм! Горечь прозрения, боль и обида подступили с такой силой, что она едва не захлебнулась от рыданий.
    Мать вернулась поздно. Попеняла ей за беспорядок, наклонилась над спящей Иринкой, чмокнула ее в щеку. Потом прошла на кухню и, привычно бренча кастрюлями, занялась стряпней. Жанна украдкой вглядывалась в ее лицо, пытаясь уловить хотя бы малейший оттенок смущения, раскаяния или вины. Но оно, как всегда, оставалось непроницаемым — святая Сесилия, никаких греховных помыслов! Жанна поняла, что лучше ничего не спрашивать.
    Отец не догадывался, что мать ему изменяет, и нисколько не ревновал — верная Пенелопа, почти святая, разве что отчитает в день получки. Он работал на заводе конструктором. Дело свое любил, однако зарабатывал мало. Для матери — это вечная причина недовольства.
    Когда родители ссорятся — Жанна уходит в другую комнату. Сочувствует она отцу, но в глубине души — согласна с матерью. Она также считает себя ущемленной — ее скромная экипировка (если таковой можно назвать пару платьицев и брюк, купленных по дешевке в детском универмаге) во многом отличается от гардероба  школьных подруг. Школа, как назло, была престижная. В ней углубленно изучалась теория искусств. Она попала туда благодаря протекции дальнего родственника, который ошивался в верхах и к задубелой совести которого все-таки достучался отец. Дочь отлично рисовала. Набросать пейзаж или жанровую сценку из жизни своего квартала  давалось ей просто, без усилий. Подготовка у нее была на уровне: из заводской библиотеки она перетащила в дом жизнеописания художников, альбомы их творений. C этой, и другой литературой, она просиживала ночи напролет. Мифы — древние и новые, открыли ей глаза на многое.
     Однако даже в престижной школе это не ценилось. Там ей сразу дали почувствовать, кто есть кто. Баловни судьбы, разодетые в фирменные вещи, смотрят на нее свысока, на каждом шагу подчеркивая свое превосходство и узаконенное право на обеспеченную жизнь. На школьных дискотеках тон задают самоуверенные костлявые девицы, главное достоинство которых — модные красивые тряпки. Туго набитые родительские кошельки становятся мерилом их популярности. Та же обстановка царит и в кафе, куда она заходит на собранные за несколько недель обеденные деньги. Мальчики предпочитают знакомиться с девочками в «фирме» — стильная одежда притягивает больше, чем не разукрашенная ярлыками подлинная красота.
    Возвращаясь, она горько плачет и в бессильной ярости сжимает маленькие кулачки. Ей хочется крикнуть: «Глупцы! Снимите с них одежду! Кроме впалой груди и тощих бедер — ничего вы не найдете! Это же безмозглые кретинки, которых закормили шоколадом!..» Но, увы, так прилюдно закричать она не может и свою ущемленность в одежде восполняет культуризмом. Он помогает создавать красивое и совершенное тело. Жанна тренируется с большим усердием и сквозь подступающие слезы с ожесточением твердит: «Я своего добьюсь… Мне бы только их наряды…»
    В комнате у нее висит рекламный проспект по бодибилдингу. Становясь у зеркала, она постоянно сравнивает себя с обнаженной красоткой. Если находит какой-нибудь изъян, то на очередной тренировке поднакачивает ослабевшие мышцы, добиваясь сходства со звездой. Лицо, грудь и плечи у нее красивые от природы. Не обращая на них внимания, она особенно интенсивно разрабатывает мышцы ягодиц и ног. Ведь, как ни странно, именно на этом мужчины задерживают взгляд.
    Увереннее всего девушка чувствует себя в спортзале и на пляже — здесь ее физическую красоту не скрывает невзрачная одежда. По этой же причине она избегает школьных вечеринок.
    Свой район она не любит: он выглядит угрюмым, мрачным — взгляд всюду упирается в ветхие строения и железнодорожные тупики. Чуть дальше — огромными трубами литеек дымит автозавод. Едкий дым стелется по всему кварталу, кутает сизой пеленой дома, деревья, улицы. Здесь ютятся в основном лимитчики — люди, добровольно принесшие себя в жертву индустриальному Молоху.
    Изо дня в день повторяется привычная картина: к остановкам подкатывают переполненные автобусы, с трудом открываются перекошенные от непомерных нагрузок двери, бранясь и толкаясь, выходят люди. Гонимые нуждой, чувством долга и жалости к близким, они ковыляют к проходной, которая подобно триумфальной арке возвышается над мрачным обшарпанным кварталом и символизирует, по мнению ее создателей, победу раскрепощенного труда.
Более часа продолжается печальное шествие унылых лиц, нейлоновых курток и стоптанных ботинок.
    Над проходной вопит динамик: льется музыка, с пафосом толкуют о взятых рубежах, о плане — завод штампует тягачи, что позарез нужны в Сибири, Афгане и ЮАР. Патетический голос перечисляет имена передовиков, раздаются призывы: больше, лучше, надежнее…
     Нельзя сказать, что нелюбовь Жанны к своему окружению возникла из-за ее высокомерия — ее отец тоже был лимитчиком. Ему повезло больше других: он сумел получить образование и затесаться в «белые воротнички». Разгадка таилась в другом. Жанна была натурой артистичной, тонко чувствовала красоту и не могла терпеть безвкусицы и всякого уродства. А уродства в ее жизни было хоть отбавляй. Когда она вспоминала сцены из раннего детства, проведенного в бараке, — длинный, заплеванный окурками коридор с множеством безликих комнат, крикливых, раздавленных работой женщин, снующих взад-вперед с лоханями и ведрами, захламленный двор с невысыхающим бельем, где местные ханыги разливали на троих, а после начиналась потасовка, — от этих воспоминаний тоскливо сжималось сердце, к горлу подступал комок, и ей хотелось разрыдаться.
    Этот приют обездоленных, неудачников и горьких пьяниц Жанна поклялась покинуть навсегда.
    Всякий раз, когда у нее выдается свободная минутка, она садится в трамвай и уезжает в центр. Там стоят памятники разным знаменитостям, валом валит нарядная публика, полно кинотеатров, уютных кафе и помпезных дворцов.
    Сидя на открытой веранде летнего кафе и потягивая через соломинку коктейль, она подолгу наблюдает, как из черных легковых машин, с визгом останавливающихся у тротуаров, деловито выходят осанистые, элегантно одетые мужчины. Потряхивая седой шевелюрой, они спешат к шикарным, респектабельным домам. Она отводит взгляд — своим самодовольным видом они нагоняют на нее тоску. Вдоль проспекта праздно слоняются заезжие туристы — эти жаждут развлечений; искушая встречных донжуанов, стремительно идут длинноногие надменные студентки; мелькают ухоженные лица неопределенного возраста женщин, отбывающих «поденщину» в присутственных местах; робко шагают крикливо одетые и ярко размалеванные провинциалки, стремящиеся во что бы то ни стало зацепиться в городе; дробно стучат по асфальту каблучки беспечных прожигательниц жизни — они с лукавым видом исчезают в ресторанах и кафе; бесшумно скользят по асфальту кроссовки поджарых школьниц.
    Эту публику она изучает с большим интересом. Но и здесь, в центре, полно контрастов. В помятых костюмах устало бредут рабочие; глядя перед собой потухшими глазами, едва несут свои дряхлеющие тела старики; сгибаясь под тяжестью сумок, тяжело двигают варикозными ногами изнуренные заботами домашние хозяйки.

                * * *

    Экзаменационная горячка летней сессии закончилась — Жанна наслаждалась свободой. Впереди было целых два месяца вольной жизни. Правда, еще оставались факультативные задания. Чтобы поскорее от них избавиться, а оставшееся время посвятить отдыху и развлечениям, она с самого утра отправилась в Троицкое предместье рисовать эскизы.
    Жанна уселась на набережной Свислочи — лучшего места не сыскать: Старый город будто на ладони. Она набросала высотные дома на Золотой горке, Кафедральный собор, пару уличных сценок.
    Когда онемевшие пальцы уже отказывались держать карандаш, сложила листы в этюдник и направилась к станции метро. Выйдя на проспекте Скорины, немного потолкалась возле ГУМа и спустилась в «помойку». Так в молодежной среде называли кафе, расположенное в полуподвальном помещении. В нем собирались молодые шалопаи, у которых водились карманные деньги. Не брезговали заходить сюда и проститутки. Здесь они обсуждали текущие дела и готовились к набегам на гостиницы.
    Жанна взяла коктейль, села за свободный столик и стала незаметно изучать посетителей. У стойки бара, словно амазонки на горячих скакунах, восседали бой-девочки — тренированные молодые особы, способные в случае локального конфликта навесить одногодкам пару оплеух. Отдельной группой сидели рокеры. Они восторгались своими кумирами — Чаком Норрисом, Сталлоне, Джексоном. Подчеркнуто вежливо держались мажорные мальчики. Они говорили о предстоящих каникулах, которые, по всей вероятности, проведут на взморье, хвастались друг перед другом ярлыками модных фирм, связями родителей и победами над девушками. В углу, раскрашенные, словно попугаи, щебетали панки. Они-то и привлекли ее внимание. Она приготовила чистый лист бумаги.
    Жанровая сценка с чубатыми подростками была почти готова, когда, к ее неудовольствию, над столом завис субтильный тип в зеленой водолазке. Прижав узловатой пятерней рисунок, он изрек:
    — А вдруг они потребуют что-нибудь взамен? Ведь они оказали тебе услугу.
    — Пока еще это никому не приходило в голову, — сухо сказала Жанна.
    — У вас неплохо получается. — Тип снова попытался ввязаться в разговор.
    — Я знаю. Мне уже об этом говорили, — отрезала она.
    Тип помялся еще немного и отошел. Жанна невольно посмотрела вслед. У входа она заметила Марину Ланцову, свою однокурсницу. Та пикировалась со швейцаром — он доказывал, что мест свободных нет.
    — Усох бы ты, папаша. — Она заткнула за обшлаг ливреи зеленую купюру.
    — Эх, сикопрыга! В голове сквозняк, а в жопе дым, — пропуская ее, бубнил старик.
    — Привет, Жан!
    — Боже правый! Жанна чуть не разлила коктейль. Еще вчера Маринка таскалась в выцветших бананах и тонированной хлоркой блузке, а сегодня облачилась в ультрамодную ветровку и фирменные джинсы. «Наверное, подцепила кого-нибудь из «недоразвитых», — подумала Жанна. «Недоразвитыми» они в шутку называли студентов из развивающихся стран.
    — Я была в лицее. Пересдавала зачет Кудряшову. Знаешь, что сказал мне этот старый козел?
    — Что?
    — Пять лет назад, говорит, вам бы пришили аморалку. Мол, я греховодница и подаю сокурсницам дурной пример… Представляешь?
    — Ну и ну! — возмутилась Жанна. — Вот узкомордый павиан…
    — Я же не монашка, чтобы, воздев глаза на образа, весь день шептать молитвы… До сих пор мне не могут простить тот случай… Как же, отказчица — уронила авторитет лицея.

    Это было на первом курсе. Марина отказалась от ребенка — оставила малютку прямо в городской больнице. После сигнала из роддома ей устроили публичную разборку.
    — Что же ты, Ланцова, позоришь коллектив? — задал ей вопрос председатель собрания. — Как ты оцениваешь свой поступок?
    Марина стояла перед всем факультетом, но глаз не опускала. Злая, дерзкая, упрямая — точь-в-точь пантера, готовая к прыжку. «Сопливые везунчики, что вы знаете о жизни?» — От негодования ее лицо покрылось пятнами, крылья носа сильно раздувались.
    — Да. Я нарушила закон природы. Я — жестокая и беспощадная. Но по чьей вине? Я вас спрашиваю — по чьей вине? — задыхаясь от гнева, крикнула Марина. — Может, вы мне квартиру отдельную дадите? Или замуж возьмете? Вот ты, моралист, возьмешь? — Она повернулась к председателю собрания.
    — Но ты же нагуляла не со мной? — оправдывался тот. Она вогнала его в краску.
    — Значит, нагуляла? — с угрозой переспросила Марина. — А тебе известно, что в таких делах бывает соучастник?
    Зал взорвался от смеха: такая в обиду себя не даст.
    Воспрянув духом, Марина продолжала:
    — Участвуют двое, а отвечать приходится только потерпевшей стороне.
    — Потерпевшей тебя, Ланцова, вряд ли назовешь. Выход ты нашла… и довольно своеобразный. — Председательствующий попытался перехватить инициативу.
    — А что мне оставалось делать? Ведь вы, дорогие мальчики, всегда искали только вход, — чувствуя поддержку зала, съязвила девушка.
В зале опять раздался гогот.
    — Так вот. У меня тоже был молодой везунчик. А когда узнал, что я уже… так в кусты рванул, дерьмо собачье. Ты бы тоже предал, Иуда, раз согласился на такой спектакль. Ненавижу вас всех… — прохрипела Марина.
    Пристыженный председатель подыскивал новые аргументы, но она, хлопнув дверью, убежала.
    Марина родилась в глубинке. Была не без способностей — рисовала сносные пейзажи. Но теория давалась ей с трудом. На занятиях по истории живописи она то и дело попадала впросак, путая имена, направления и стили. Чтобы привести свои знания хоть в какую-то систему, ей пришлось изрядно потрудиться: побегать по музеям, проштудировать горы книг, запомнить тысячи имен.
    — Сгоняй за шампанским, а то сосешь коктейль как пэтэушка. — Зеленые бумажки посыпались на стол.
    И вдруг такая щедрость?..
    Тем временем кафе заполнилось голенастыми, развязными девицами. Было совершенно очевидно, что они принадлежали к развлекательному цеху. За соседний столик опустилась расфуфыренная пигалица в юбке-одуванчике. Явно стараясь обратить на себя внимание, она эффектно встряхивала гривой, улыбалась, со значением облизывала губы. Жанна заметила, что к девице подсел все тот же тип в зеленой водолазке, который пытался примазаться и к ней.   Она прислушалась.
    — Я давно за вами наблюдаю. У вас — артистическая внешность. — Тип сыпал привычным набором банальностей. — Вас в кино, случайно, не снимают?
    — Бывает — если гонорар устроит, — тихо отвечала та.
    — Он будет щедрым.
    — В каком фильме ты предлагаешь сняться? В короткометражном? Полном?— Она чуть потянула декольте.
    — В полнометражном — нас будет четверо.
    — Это возможно только при наличии свободной студии.
    — Студия найдется, — заверил тип.
    — Тогда пошли — мне все равно, — сказала девушка.
    Парочка стала пробираться к выходу.
    — О чем это они? — недоуменно спросила Жанна.
    — Он предложил ей групповуху. И она, как видишь, согласилась.
    — Речь ведь шла о каких-то съемках?
    — Вот дура. Это же условный знак. Для конспирации. Если хочешь знать, подобная история произошла вчера со мной. Только не здесь, а в «Бригантине», и этих ублюдков было больше.
    — И ты на это пошла? — ужаснулась Жанна.
    — А что мне оставалось делать? Завтра я уезжаю к своим. Не могу же я появиться в рубище. Тем более — летом, когда съезжаются одноклассники.
    — Понятно… я тебя не осуждаю.