Соло ласточки глава 14

***

  Свое путешествие в сумасшедший дом я начал ранней весной. Как только на тропинках возле домов обозначились черные проталины, и скудные ручьи зажурчали по водосточным трубам, я отправился в очередную командировку, выполнять «очередной заказ». Такие запланированные «отлучки» воспринимались домашними спокойно. Считалось, что это хороший способ для реализации моих скрытых возможностей и  для поддержания профессиональной формы.
  Елена  оправдывала мое стремление «уехать в народ». Ее  веские аргументы и  безупречные доводы успокаивали тещу, которая в отношении мужчин доверяла только своей интуиции и пыталась выяснить истинную цель моего отъезда, доставая моего заместителя бесконечными звонками.  Елена не реагировала на колкие замечания и недвусмысленные предположения матери и оставалась безмятежной. Она старательно собирала мою дорожную сумку. На пороге, после привычного ритуала «Посидим на дорожку», целовала меня в щеку, подставляла для поцелуя золотую головку Елизаветы, и закрывала входную  дверь еще до того, как лифт скрывал меня в своей тесной утробе.
   Мой переход  из мира домашнего уюта и благополучия в мир поиска и тревоги был безболезненным для нас обоих. Наше обоюдное равнодушие, укрепившее свои позиции после появления на свет Елизаветы, было той основательной опорой, на которой держалась вся конструкция семейных отношений. Нас с Еленой это устраивало, мы интеллигентно не касались тем угасшего интереса друг другу и моей причастности к отцовству.  Два луча из общей точки соприкосновения образовывали угол, величина которого имела более девяносто градусов. Угол был тупым, так как мы избегали конфликтных ситуаций, чтобы не осложнять самим себе совместное существование на одной территории. Общая точка соприкосновения – маленькое капризное чудо с золотыми кудрями – Елизавета росла в безмерной  любви и неусыпной заботе со стороны Елены и многочисленных родственников. Меня предоставили самому себе, а я и не требовал к себе внимания. Сначала я прятался в тени маленького существа, потом и вовсе провоцировал домашних не беспокоиться обо мне. Результаты такого поведения не заставили долго ждать – меня перестали беспокоить. Дорога к Аглае приобретала уверенное направление, неизбежность моего ухода  становилась все очевиднее.
  Я сознательно готовился к перемене в жизни, и все надежды возлагал на встречу с Аглаей. Но мне хотелось, чтобы все грядущие перемены были восприняты как следствие  охладевших чувств друг к другу, а не вменялись одному  мне в вину. Хотя, стоило только сделать шаг за порог навстречу к мечте, как тут же  все рассуждения казались несущественными и  бессмысленными!

   Я ехал в сумасшедший дом, месторасположение которого не было обозначено ни на одной карте. Адрес, полученный мною через пятых знакомых моих знакомых, был более чем условный. После всех проведенных поисков дома для умалишенных мне казалось, что я буду иметь дело с секретным объектом стратегического назначения. Себе же я казался тайным агентом шпионской организации. Факт двойной секретности придавал моему путешествию авантюрный характер. Я испытывал те же чувства, которые одолевают неугомонного следопыта – азарт и возбуждение. Азарт - оттого, что все идет по  четкому плану, возбуждение - от близости развязки.
- Эй, мужчина! Подвезите в клинику для сумасшедших? Оплачиваю  в двойном размере,- обратился я к водителю старенького «Москвича», притормозившего на обочине дороги. Я почему-то был   уверен, что мужчина обрадуется возможности подзаработать и не откажет. Водитель вышел из машины, огромная лужа со снежной мякотью не стала для него препятствием к торговой палатке у дороги. Расправив плечи и округлив грудь, он прошел мимо меня, оставив мое предложение без внимания.  Отпустив в сторону продавщицы несколько своеобразных выражений, которые девушка   восприняла более чем дружелюбно - подарила взрослому ухажеру улыбку Моны Лизы и многозначительный взмах густыми ресницами, мужчина громогласно огласил свои желания:  «Бутылку водки и пачку сигарет!»
-  Юра, опять в долг? Хозяин сказал больше никому не давать...- защебетала девушка, прячась за стеклом  прилавка.
- Ты, че? Дура? Я свой, мне можно... Давай бутылку водки и пачку сигарет.
- Правда не могу, Юр...
-Я сегодня тоже не смогу, ты поняла меня, корова. Ты мне две бутылки водки должна, чтобы у меня встал на тебя!- Великовозрастный ухажер по имени Юра выразил свое возмущение на отказ девушки, ударив кулаком по прилавку. Хрупкое стекло треснуло и со звоном  осыпалось на землю. Девушка оказалась не из  робкого десятка. Из глубины палатки донесся ее пронзительный крик негодования, то ли по поводу разбитого стекла, то ли от мысли о предстоящем одиночестве: «Ты, козел вонючий!».
  Став невольным свидетелем любовной размолвки, я понял, что сейчас просьба подвезти меня к сумасшедшему дому может прозвучать очень кстати. Глупо отказываться от денег, когда они тебе необходимы для того, чтобы напиться и забыться. Но мужчина, похоже, был действительно упрямым.
 - Да, пошел ты...- огрызнулся «Шумахер»,  когда я повторил свое предложение. Потертая кожаная куртка, огромные боты со шнурками и шипованые браслеты на запястьях придавали его  облику грозный вид. Но испуг от первого впечатления о «крутом» парне был недолгим. Как только он  сел за руль своего  безобидного «Ижа», врожденное естество сельского  работяги  вырвалось  из него фонтаном жестов и выражений, свойственных заправскому комбайнеру-трактористу. Да и  «Москвич» не тянул на роль  воинствующего «Лендровера».
- Как хочешь, найду другого...- огрызнулся я.
- Ищи придурка!- крикнул он, приукрасив свое возмущение нецензурными выражениями, но ко мне долетели только обрывки крылатых фраз. «Москвич» сорвался с места, и под оголтелый рев мотора без глушителя унес водителя Юру в сторону бесконечного горизонта. Я остался стоять на обочине дороги. Дорога представляла собой и центральную магистраль  небольшого населенного пункта, и трассу, идущую через все Черноземье России в северном направлении.
   Гнетущее впечатление от встречи с сельскими жителями не рассеивалось, а усугублялось. Расположившиеся вдоль дороги убогие домишки под  соломенными крышами, навозные кучи под покосившимися заборами, разрушенные кирпичные постройки непонятного назначения, мусорные ямы, заваленные зловонными отходами – это только часть увиденного мною в тот день. Эти впечатления словно  вершина айсберга, попавшегося  мне на глаза, оказались  совсем некстати.  А мысли о том, как много еще скрыто в глубине потока  сельской жизни  вели меня к  унынию.
   У меня нет намерения вскрывать проблемы сельской глубинки, тем более искать выход из  беспросветного положения деревни. Я не могу назвать себя патриотом аграрной России. Для этого есть министры сельского хозяйства, депутаты аграрных партий и прочие ораторы. Но я четко запомнил, как  испытал настоящие минуты радости и облегчения, когда вспомнил, что у меня нет ничего общего с этим унылым бытом и я здесь всего лишь проездом. Что конечная цель моего путешествия это сумасшедший дом!
    Сумасшедший дом! Каким нелепым и зловещим мог показаться постороннему человеку мой добровольный выбор конечной цели. 
- Эй, мужик! Тебя никто не повезет в дурдом и не надейся!- услышал я уже знакомый голос. «Мона Лиза» с усердием заметала осколки стекла под прилавком и, по-моему, очень переживала по поводу разрыва с ухажером.
- Почему?
- По кочану...
- А поподробнее...- обрадовался я и настроился на беседу.
- Да пошел ты... – Девушка скрылась в палатке. Прошло немного времени, и я услышал ее голос и стук молотка.  Она что-то бормотала в такт гулким звукам. На месте выбитого стекла появилась доска. Я подошел к прилавку.
 - Хотите, помогу? – предложил я.
- Да пошел ты... со своей помощью... –  обиделась она. Стремительно выскочила из палатки, хлопнула дверью, повесила замок на деревянный засов и ушла, тоже в сторону горизонта, но  в противоположном направлении. Наверное, она считала меня виновником  ссоры с «Шумахером», другой причины ее обидного равнодушия ко мне я не находил.
   Я остался в полном одиночестве на обочине дороги. День только начинался и я не терял надежды на встречу попутной машины. Но  каждая минута, застучавшая леденящей чечеткой на моих зубах, уносила чаяния на попутную машину за линию все того же  бескрайнего горизонта. Надежды таяли и растворялись в неуправляемом содрогании всего тела. Холодный ветер пробирался под полы пальто. Я топтался на месте, подпрыгивал как баскетбольный мяч, ходил из стороны в сторону. Но движения не согревали. Я простоял около часа на скользкой обочине, но так и не встретил желающего «подбросить» меня к сумасшедшему дому.
  Один водитель притормозил возле меня, но как только услышал просьбу, тут же дал по газам. Второй уделил немного больше внимания, удивленно покачав головой и постучав по виску. Третий оказался самым приветливым из всех и запросил такую цену за доставку «к черту на кулички», что мне самому пришлось изобразить дикое недовольство и даже выругаться. Обменявшись нецензурными выражениями, мы расстались. Но приветливому водителю было тепло и сухо в салоне машины, а мне холодно и сыро на обочине дороги. Неудобства привели меня к тому, что я стал туго соображать.  В заторможенности промерзшего мышления я вижу причину моей беспечности. Я даже не задался вопросом, почему у всех такое странное отношение к моей просьбе, почему все, к кому я не обращался, меняли отношение ко мне – озябшему до костей «автостопщику». У меня нет претензий к водителям – у каждого своя дорога. Но почему предложение свернуть с намеченного пути вызывало такую реакцию – реакцию злобного неприятия и мгновенного отторжения. 
- Эй, мужик, я же сказала тебе, что никто не поедет к черту на кулички. Заходи, погрейся.
 Я оглянулся на окрик и не сразу узнал в девушке со звонким голосом обиженную «Мону Лизу», которая ушла не простившись. Изменений в ее гардеробе не произошло - она осталась в той же черной фуфайке, в коричневом пуховом платке и в резиновых калошах, надетых на валенки черного цвета. Перемены произошли на ее лице. Она  раскрасила его такими яркими радужными красками, что на фоне проталин цвета горячего шоколада, выглядела  заморским цветком. Именно  из таких цветов  плетут венки молодоженам на острове Гаити и  гирлянды для  украшения  улиц городов  республики Бангладеш в дни празднования независимости.  В сравнении с участницей карнавального шествия где-нибудь в Рио-де-Жанейро, она выглядела пришелицей из ушедших миров, представительницей народностей  майя и ацтеков.  Я не стал делать ей комплименты, она на них и не рассчитывала. Уверенность, пришедшая к ней, после того как она удалилась на время, чтобы «поправить макияж и припудрить носик», придавала ее действиям немного воинствующий характер  и агрессивный напор.
    Когда я вошел в палатку и почувствовал, как горячий дух, шедший от включенной электрической спирали,  проникает в тело, я готов был выполнить любой приказ и  исполнить самое невероятное желание этой гордой раскрашенной амазонки – владелицы теплого жилища среди гудящего потока машин и свирепого мартовского ветра.   
    Девица оказалась чрезмерно приветливой и гостеприимной. Она поставила чайник на электрическую спираль. Сказать, что она открыла пачку печенья и положила ее на доску, заменявшую стол, значит обмануть самого себя.  Девица сорвала обертку с печенья, словно капустный лист с твердого кочана и швырнула «песочное угощение» на деревянную столешницу с такой силой, что мучное лакомство рассыпалось на куски. Наверное, я должен был воспринять все ее действия как вызов, или, если более точно описывать происходящее, как призыв к ответным шагам со своей стороны. Но я бездействовал. Ее это не смутило, и она перешла в наступление. Зрачки отразили горящую красную спираль, от этого во взгляде появилась свирепость. Подхватив  табуретку, девица придвинула ее к столу. Резким кивком в сторону стула предложила мне сесть.
  Я сел на стул. И вдруг почувствовал интерес к происходящему. Я решил, что роль рейнджера в данной игре мне по силам. Идея вести себя  как солдат диверсионно-десантной группы американской армии была очень уместна.   Вызывающая вульгарность  и  грубая развязность голодного бойца внесли интригу в наши развивающиеся отношения. Мне пришлось сплюнуть на пол. Я дал ей  шанс осознать, что я  не из пугливых,  и  что я  не намерен разбираться в причинах ее показного  беспокойства. Она осознала, но теперь не знала, что же ей делать. Повертевшись в тесном пространстве  палатки, она опять изобразила беспокойство и с вызовом присела на табуретку,  вздохнула. Мне показалось, что вздох был каким-то выжидательным.
- Продай бутылку водки, а то чаем не согреемся,- предложил я тоном солдата отряда коммандос. Девица вздохнула, но теперь это был вздох   облегчения.  Началась привычная суета в преддверии попойки.
- Может, колбасы возьмешь на закусочку.- В предвкушении напиться она  с еще большим энтузиазмом завозилась над столом.
-Можно и колбасы. А ты чем предпочитаешь закусывать? – ответил я с нарастающим оживлением. - А я не закусываю, я водку запиваю.
- Тогда еще минералки, - уже командовал я.
- Не, лучше соку, томатного, - сказала она, глаза ее заблестели, а в движениях появился нескрываемый азарт.
  Мы выпили первую без предисловия и тоста. Она  не собиралась растягивать удовольствие и налила  по второй, опрокинув стакан привычным жестом,  выпила одним глотком. Затаив дыхание на мгновение, девица с шумом выдохнула.
- Соку не хочешь?- спросил я, когда она задышала как  бегущая антилопа, спасающаяся бегством от полосатого хищника. 
- Не, пока не хочу, - улыбнулась она и бойко потянулась к бутылке. Выпила третий стакан. На губах ее заблестели капли спиртного, она облизнулась и расстегнула верхнюю пуговицу на фуфайке. Глаза ее наполнились мутной влагой, и сделались выпуклыми.  На скулах проступили красные бесформенные пятна. Пудра  на щеках и носу смешалась с проступившими каплями пота и  превратилась в жидкую массу. «Мона Лиза» после каждого «опрокидывания» растирала рот, не заботясь о макияже. После третьей она стала похожа на клоунессу после изнурительного конферанса на арене цирка. От обольстительной раскраски, в которой она предстала передо мной четверть часа назад,  остались бесформенные размазанные подтеки под глазами и пятна на подбородке.
 – Теперь можно и сочку, - выдохнула она с легкой отрыжкой.
  Я открыл пачку томатного сока. Она выхватила у меня пачку, вскочила с табурета, качнувшись в сторону, и таинственно прищурив один глаз, выкрикнула с таким визгливым отчаянием, что я  был готов к любым неожиданным поступкам с ее стороны.
- А теперь, мужик, я угощу тебя фирменным коктейлем. Отказы не принимаются, будем пить на брудершафт.
- Меня Юрой зовут, - спохватился я, но было поздно. Девица с каким-то вызывающим отчаянием и открытым укором во взгляде смешала томатный сок с водкой  в одном стакане, разделила содержимое на две порции, протянула мне второй стакан, изобразив на лице гримасу обольщения.
-  Пей, Юрка, «Кровавую Мери»! За мое здоровье пей! Набирайся сил. Потом затянемся по одной и тыц-тыц...

   «Может, мне и не надо искать этот злополучный сумасшедший дом, может, я его уже нашел? А может, я сам сошел с ума, если так легко сдал позиции  жрице любви из придорожного ларька в богом забытом селении?»
  Мы лежали на полу.  Овчина, оказавшаяся под нашими спинами в нужный момент, источала запах дыма и навоза. Эта гремучая зловонная смесь вызывала во мне приступы тошноты. Я боролся с неприятными позывами, вдыхая дым сигареты. «Мона Лиза» тоже отчаянно затягивалась, пуская дым в потолок.
- Ладно, вставай. Повеселились, и хватит, – сказала она. Застегнула фуфайку на все пуговицы и села на табуретку. – Есть охота, накорми девчонку, - захихикала «девчонка» и принялась за колбасу. С остервенением, откусывая куски, она глотала их как утка, не пережевывая, но умудрялась при этом  издавать  неприятные  звуки.
- Тебя как зовут? – спросил я. Мне казалось, что если она заговорит, то перестанет чавкать.
- Марией,- ответила она, но чавкать не перестала.
  Я не знал, как можно было бы закончить неожиданное знакомство. Уходить из теплой палатки  на улицу, где леденящая стужа пробирала до костей, мне совсем не хотелось. Но и оставаться рядом с Марией, желания не было.
   Она бессознательно сменила тактику поведения. И скрывать, что потеряла ко мне интерес, после того как получила то, что хотела, не собиралась. А, наевшись колбасы, она и вовсе стала безразличной ко всему, что ее сейчас окружало. Я не был исключением.
- А тебе, зачем в дурдом?- неожиданно для себя самой заговорила Мария.
- Да так, проведать кое-кого хочу, - ответил я с напускным равнодушием.
- Жену что-ли?- спросила она и прислонилась к стене, запрокинув голову. Ее безразличие начало раздражать.
- Жену.
- А ты еще и душегубец... Отправил жену в дурдом, лишил московской прописки, имущество на себя оформил. А теперь вот навестить решил...
- С чего ты взяла, что я москвич?
- А  у таких как ты - печать на лбу и на.... Короче, вас сразу видно... Ладно, все, погрелся и проваливай отсюдова...- ответила она и потянулась за печеньем,  но вдруг передумала. Вновь прислонилась к стене и прикрыла глаза.
   Мы сидели молча.  Спустя несколько минут она засопела. Я обрадовался, что  теперь нет повода  для разговора, и сам прикрыл глаза, облокотился на доску, заменявшую стол. Я не хотел думать о том, что произошло между нами, не собирался переживать, оправдываться и раскаиваться. Усталость, навалившаяся на меня тяжестью снежного сугроба, пропитанного талой водой, была приятной. Я отключился.
   Состояние истомы лишило меня бдительности. Я перестал беспокоиться о предстоящем путешествии. Я принял решение остаться здесь до утра. Мне казалось, что ночь в тепле пролетит быстрее, чем день на морозе. А завтра я попытаюсь найти транспорт другим способом. Можно обратиться в сельсовет или к главному агроному, или к фермеру. Выход найдется, если предпринять ряд осмысленных действий. День я уже простоял, теперь главное ночь продержаться. Главное, чтобы красавица не очнулась раньше, чем петух споет утреннюю серенаду восходящему солнцу.
   Девушка сопела в такт потрескивающей спирали, раскалившейся до красна. Ветер простукивал фанерные стенки палатки, врывался в щели порывами сквозняка. Но горячий воздух вставал плотной завесой перед холодными струями воздушного потока. Ничто не предвещало перемен. И если бы не мои нарастающие позывы справить нужду, мне не о чем было бы беспокоиться. Но я вышел на улицу. Кромешная темень заволокла селение. Низкие окна  в домах мерцали тусклыми огнями, отбрасывая слабые полоски света  на промерзшую землю. Редкий туман, осевший на дорогу рваными клочьями, наполнил воздух сыростью. Я несколько раз глубоко вдохнул и собирался сделать шаг через порог, но не успел. Неведомая сила отбросила меня в сторону,  эта же волна сбила с ног, и прошлась по всему телу болезненными ударами. Причем досталось всем частям тела. Меня избивали. Силы были не равны.  Мое сопротивление казалось мне  отчаянным, но, получая все больше и больше ударов, я понимал, что не могу дать равноценный отпор врагу. Внезапность нападения  и темнота были главными преимуществами противника.
  Болевые ощущения проникали в мозг с наименьшей скоростью. Анестезирующие средства «оказались под рукой» -  холодный воздух и остатки спиртного в крови.  Я думаю, что именно поэтому мне хватило сил оставаться в сознании долгое время. Я видел свирепого обидчика, безжалостного костолома. Я слышал  обо всех претензиях, которые он предъявлял мне и... Марии. Ей тоже досталось. Отвергнутый ухажер Юрий, не стал вдаваться в подробности отношений между Марией и мной.  О том, что между нами что-то произошло, ему подсказывала интуиция и опыт общения с возлюбленной. Он, наверняка, не раз сталкивался с  чувствительной натурой  безотказной девушки и имел свое определенное мнение  по поводу ее неразборчивого поведения  с противоположным  полом. Обо всем об этом я узнал, когда, расправившись со мной, Юрий, переключил свое внимание на Марию, выскочившую пулей из палатки на привычные для нее звуки. Влюбленные чувствовали себя «в своей тарелке», не бранились, а тешились. Мне же оставалось беззвучно корчиться от боли, чтобы не нарушать ход их затянувшейся беседы...
   ....Мне не было весело в тот момент, но я, оптимист, весельчак и балагур в душе, не хочу рисовать картину кровавой расправы со мной и с Марией  черными красками. Сцена избиения закончилась, как и положено -  телесными повреждениями. Синяки пройдут, сломанное  ребро срастется,  на месте выбитого зуба  будет красоваться фарфоровый муляж.   Какие  последствия придется пережить Марии, мне не известно и совершенно безразлично. Но дальнейшие события, которые явились  неизбежным следствием  случившейся бойни, навсегда обозначатся рубцами на неизученной субстанции внутри. 
   Что это за одушевленная материя, ранимая  провокаторша переживаний, обид? Этим вопросом мы задаемся каждый раз, когда повсюду чувствуем боль.
    Рассуждениями о душе  не занимался только ленивый.  Ни один уважающий себя  философ, или писатель или политический деятель не остался в стороне от поиска ответов на вопросы о душе. Я не хочу занимать место в этом почетном ряду сказочников, и не потому, что считаю, что мои наблюдения на этот счет могут быть неинтересными и противоречащими общепринятой концепции о существовании души. Нет. Пусть останется вакансия в строю неугомонных искателей невероятных теорий  и повезет счастливчику.
  Мои наблюдения о галактике внутри меня  пока не достойны внимания окружающих. Я опечатываю  бесценные результаты опытов над душой  до прихода более подходящего момента. До того времени, когда публичное покаяние в содеянном будет иметь ценность алмаза, а не стразы...
    Отказавшись от комментариев к душевному разладу, я не отказываюсь от повествовательного хода дальнейших событий. Событий, которые могли привести меня к полному безумию и амнезии.
Я перестал обороняться, я сдался и затих, чтобы не провоцировать бесполезным сопротивлением разъяренного защитника мужского достоинства и женской чести. Мое бездействие остудило злость тезки и привело в ужас Марию.
-Ну, зачем ты так? Ты же его прибил...- высказала противоречивое сомнение Мария. – У нас ничего не было, просто чаем его напоила... Не, сопит, вроде живой... Но еле дышит...
  Хорошо, что у костолома Юры не было под рукой «Кольта», а то разбирательство со мной закончилось контрольным выстрелом. После пинка в бок я отключился...

... Я пришел в сознание от пронизывающей боли во всем теле. Мне стоило сделать немало усилий над собой, чтобы открыть глаза. Я лежал на спине и рассчитывал, что  первым, что откроется моему окровавленному взору, так это небо. Сейчас, когда я воссоздаю события этого страшного эпизода в главе под условным названием «Поиск мечты», мне можно было бы прибегнуть к художественному описанию неба, нависшего надо мной бездонным куполом, описать чувства, нахлынувшие на меня от осознания своего ничтожества перед космическим пространством. Но я отказал себе в удовольствии поупражняться в словесных выражениях и стилистических фигурах по двум причинам.  Первая причина заключалась в том, что я выглядел бы бездарным плагиатчиком - великий Толстой уже использовал  этот  художественный прием, когда оставил раненого Болконского на Праценских высотах под Аустерлицем. И вторая причина – неба над моей головой не было.
    Неутихающая боль как лакмусовая жидкость наполняла мои искалеченные органы и части тела жизнеспособной силой. Пока я чувствовал боль, у меня оставалась надежда  на выживание. Я слышал над собой гул, который то стихал, то усиливался. Это гудел ветер. Я слышал – это обнадеживало.  Когда мои органы обоняния восстановили способность воспринимать запахи, и я почувствовал знакомую зловонную смесь дыма и навоза, то возрадовался как слепой щенок от запаха родного подшерстка суки.   
   Постепенное, пусть и болезненное, возращение в реальный мир  прорисовывало передо мной зыбкие перспективы на выживание.  При всей неопределенности  моего физического состояния, я почувствовал душевное облегчение от сознания своей причастности к материальному миру  и силы для преодоления любых препятствий.
  Итак, первый шаг на пути к спасению самого себя я сделал: я решил разобраться, что от меня осталось после побоев и какие места на теле можно считать не пострадавшими и пригодными для обеспечения жизнедеятельности всего организма. После ощупывания тела, шевеления конечностями и перекатывания с одного бока на другой я понял, что не все так плохо и шансы остаться калекой  у меня минимальные. Труднее, оказалось, освободиться от овчины, в которую меня, вероятнее всего, завернули. Но и с этой преградой на пути к спасению я справился. Мои попытки встать на ноги долгое время были неудачными. Во-первых слабость мешала мне почувствовать  твердую опору под ногами. Во-вторых, темнота вокруг лишала меня способности держать равновесие.
   Звенящий гул в ушах и за пределами стен, которых я не видел, но мог предположить, что нахожусь в укрытии по легкому сквозняку -  этот звенящий гул окутывал меня со всех сторон. Возникшее ощущение закрытого пространства удручало, но и этот факт я не воспринял как смертельный. После безрезультатных стараний встать на ноги, я решил остаться на коленях. Обретя устойчивость положения, я начал медленно продвигаться  без определенного направления. Я прополз несколько метров, пока не почувствовал макушкой, стену. Опершись руками о холодную поверхность, я продолжил поиски выхода. Сделав  еще несколько движений  в сторону, я возрадовался той мысли, что даже в этом положении, безысходность которого очевидна, я не потерял способность воображать. Моя неуемная фантазия перенесла меня на арену цирка, где я в полной темноте перемещался по воображаемой стене, выделывая пластические «па» руками и телом. Мне очень хотелось, чтобы звучала музыка, и на сильную долю мелодии вспыхнул луч прожектора и высветил мой акробатический этюд под названием «Клетка» или «Прорыв». Сильной музыкальной доли я так и не услышал, но чуду все-таки суждено было случиться. На гладкой холодной поверхности стены я обнаружил что-то напоминающее выключатель. Ощупью, разобравшись с несложным устройством, я  повернул переключатель.
  Люминесцентный мерцающий свет, вспыхнувший под потолком, разрушил оковы неизвестности, которыми я был опутан еще секунду назад.  Белые стены с облупившейся кафельной плиткой, торчащие  с потолка электрические провода, осколки стекла и посуды на полу, железная арматура, остовы железных кроватей, выпотрошенные матрасы – это то, что я увидел в первую минуту привыкания моей сетчатки к освещению.  На полу кровавая дорожка, на стене  отпечатки моих  окровавленных ладоней и макушки. Окон в комнате не было, только под потолком  на одной из стен ряд стеклоблоков зеленого цвета. В ряду не хватало несколько квадратов, поэтому он выглядел как щербатый рот старика, оскалившегося на меня откуда-то сверху.  Такие заменители окон используют в учреждениях закрытого типа – палатах для сумасшедших и в комнатах для свиданий в следственных изоляторах.
   Я не знаю, откуда ко мне пришли эти ассоциации, но я почувствовал такую изолированность в этом замкнутом пространстве, что представления о себе как о психе или  преступнике пришли сами собой. Может кто-то ставит надо мной опыты, испытывая мои умственные способности, предлагая мне головоломки и лабиринты? Но я не собирался мириться с планами того, кто видел во мне лабораторную крысу.  Да, свой золотой кусок сыра я нашел в мышеловке, но я оплатил  халявные удовольствия разладом с самим собой. И этот разлад сделал из меня психа или убийцу? Достаточно меня испытывать!
  Окон в комнате не было, но  дверь-то была. Значит мое положение не безвыходно. Тяжелая дверь с металлической обивкой и с выбитым «глазком», без задвижек, щеколд и ручек. Мне потребовалось много усилий, чтобы ее открыть. Темный коридор с множеством распахнутых дверей и темных глубин внутри комнат. Я продвигался по коридору медленно, но уверенно, так  как обозначилась цель – я должен был найти выход.
  Я бродил по разрушенному зданию и мои предположения на счет принадлежности помещения к заведению «закрытого типа» подтверждались. Поверить в то, что меня все-таки доставили в сумасшедший дом, было невозможным, но все-таки пришлось. Над дверьми в некоторые комнаты сохранились таблички с надписями номеров палат. Рассмотреть что-то еще в полутьме мрачного коридора не представлялось возможным. Да я и не пытался.
   Ветер гудел во всем здании, создавая эффект   присутствия в органном зале. Стекол в оконных проемах не было, звуки, выдуваемые ветром-музыкантом, звучали в беспорядочной импровизации, рождая устрашающую какофонию. Под мелодию разрухи и беспорядка я все-таки добрел до главного входа, вернее выхода из  здания.
  Выбравшись на улицу, я вздохнул с облегчением, но глоток холодного воздуха принес мне боль в грудине. Я начал задыхаться от кашля. Пришлось вернуться в помещение. Прислонившись к холодной стене, я дал себе время придти в себя.
  Мне  понадобилось немного времени и ума, чтобы понять страшную вещь: меня привезли сюда, чтобы скрыть следы преступления.  Ревнивый Юра вывез мое тело, непроявлявшее признаков жизни, выбросил его на помойку. Как, оказывается, может быть просто решена проблема! Выбросить и забыть. Не в этой ли простоте скрыта звериная сущность человеческой натуры. Никаких раздумий, угрызений совести или еще чего-то там, что могло бы грызть или разрушать внутренности. Никаких переживаний и бессонных ночей! Все просто, без истерик и страха?
  В пьяном угаре ли, в здравом ли уме и памяти или в страхе перед возмездием – все оправдания поступка моего палача, все поиски ответа на вопрос «Почему он так поступил со мной?» - все становилось бессмысленным перед фактом моей смерти. Но я не умер, я выжил. Я воскрес, преодолев боль, пересилив отчаяние и победив собственный страх перед неизбежностью гибели.
  И теперь, окончательно вернувшись в сознание, я не собирался расставаться с этим миром по воле человека, которого видел всего лишь раз в своей жизни.
  Не знаю, как долго организм восстанавливал  жизненно необходимые функции, но спустя некоторое время я почувствовал, что  силы вернулись  и наполнили  меня энергией. Я вновь вышел из здания.
      Бесформенные силуэты разрушенных построек в лунном свете и черное небо с искрящимися звездами и  мерцающими планетами вокруг полной луны – неприступное господство неведомого мира подавляло волю. Пространство вокруг - молчаливое и величественное. И купол неба – тоже бессловесный и царственно недосягаемый.   Картина, увиденная мною за порогом полуразрушенного здания, завораживала, вселяя страх. Но когда глаза привыкли к темноте, и я мог получить достоверную информацию о том, что же все-таки меня окружало, сердце мое сжалось в комок  от ужаса перед  неизвестностью. Помощи ждать неоткуда и придется выкручиваться самому. И вновь  угроза сгинуть, пропасть без вести  здесь, в заброшенном, всеми забытом месте нависла надо мной, как дамоклов меч.
  И эти первые минуты  возвращения из потустороннего мира в мир живых вернули мне физическую боль в тело и вселили отчаяние в душу. Хотя назвать миром живых то, что окружало меня, значит пойти на обман. Вокруг не было никого, ни одной живой души, кроме моей - души, заблудившейся овцы в бескрайних просторах...
   Восстановив в памяти по крупицам те ощущения, которые я испытал в минуты отчаяния, я понял одну неопровержимую истину. Ни рассуждения о том, что я должен собрать  волю в кулак, ни мысли о стремлении выстоять перед призрачным лицом опасности, меня не вдохновили на поступок. Единственное желание, ставшее для меня спасательным кругом в момент моего бессилия, было желание отомстить палачу.  Жажда мести привела меня к осознанному действию. Я, подобно Тесею, раздразнил свирепое чудовище, но оно пробудилось внутри меня. Обида и жажда мести – вот топливо, разогревшее мою кровь, которая понеслась по жилам со скоростью света. 
   Я начал с того, что определился во времени суток. Часов на руке не оказалось и пришлось вспомнить  те минимальные знания, полученные из школьного курса по астрономии. По расположению Марса над горизонтом и Луны  над головой я понял, что ночь воспользовалась своим правом быть совсем недавно.
   Значит я «умер» сутки назад. Значит, мой организм боролся со смертью почти двадцать четыре часа. Мне предстояло прожить в неизвестности и холоде  еще одну ночь. Несколько часов в борьбе за тепло пролетали для меня незаметно. Я вернулся в помещение и развел костер, выбив искру из электропроводки. Откуда здесь было электричество, меня не интересовало, а вот провода, провисшие на покосившихся столбах вокруг построек, укажут мне путь к цивилизации из лабиринта Минотавра,   как только рассветет.
  Согревшись у костра, который горел с таким усердием, что казалось,  языки пламени стали моими  сострадающими собеседниками и пытались обогреть меня жаром сочувствия, я полностью обрел уверенность в неизбежности победы над  сложившейся ситуацией. Утром все проясниться и я увижу  светящийся зеленым светом плафон с надписью «Выход». Три года назад я принял предложение Аглаи войти в каморку на чердаке и остаться. Теперь я  знал, что мы должны сойти по чердачной лестнице вместе. Но если сойти не вместе, то обязательно  встретиться внизу, у  порога. А  эти бесконечные ступени под ногами увеличивают путь, но все же  им не суждено стать препятствием  к нашей встрече у  парадных дверей под зеленым плафоном с надписью «Выход». 
      Я решил осмотреть все как следует. Может, что-то осталось здесь после нее. Может царапина на стене над кушеткой в кабинете врача или  символический рисунок на кафельной плитке в палате. Там, в полуразрушенном здании среди хлама и мусора, я пришел к выводу, что тот, кому угодно было послать мне испытание страстью,  что тот, кто обрек меня на  прозрение и покаяние, сейчас предлагает мне разгадать  последний ребус, решить последнюю задачу. Стоит мне только пошире открыть глаза и прислушаться к биению сердца, как мне обязательно укажут то место, где все раскроется.   Сумасшедший дом, в котором Аглая провела несколько лет, хранил ее след. Я  верил, что она  оставила здесь символический  отпечаток, который раскроет ее тайну. Иначе, зачем я здесь оказался?
   Я прошелся по всем уцелевшим комнатам здания. Электричество оказалось только в одной комнате, в той, которая могла стать моим склепом.  И мне пришлось как призраку,  пробудившемуся от векового забвения, перемещаться в пространстве, освещая путь факелом. Я смастерил его из отрезка арматуры и тряпок, на которые мне пришлось помочиться, чтобы ветошь прогорала не так быстро. Я аплодировал своей сообразительности!  Хотя факел, проспиртованный жидкостью, химический состав которой вызывал сомнения, сгорал молниеносно, мне удалось кое-что разглядеть. Но это не имело ничего общего с теми ожиданиями, на которые я настроился. 
     Я ничего не нашел. Я не нашел никаких признаков присутствия женщины с именем Аглая Незнанская в этом заведении. Все предположения о мистической взаимосвязи моего нахождения  и  обстоятельств, приведших меня в заброшенное здание, рушились от тяжести сермяжной правды. Никакой мистики, ничего сверхъестественного в том, что я проявил слабость к «ларечной мадонне», был избит до полусмерти  ее ухажером и вывезен на  помойку. Никаких знаков на стенках я не увидел, никаких подсказок  от гудящего ветра не услышал. Я  был разочарован результатами поиска «неизвестно чего» и  «неизвестно где».  И чтобы как-то  разрядить обстановку и спуститься с небес на землю, я в глубине сознания, прокомментировал сентиментальный порыв связаться с Всевышним со свойственной мне иронией. А вслух  я отчитал себя такой  нецензурной   бранью, что ухажер Марии  с таким же именем, как и у меня, просто отдыхает!
    Вернувшись из  безрезультатного путешествия по зданию, мне оставалось дождаться рассвета, который не торопился с приходом. До дня весеннего равноденствия оставалось больше недели, поэтому ночь чувствовала себя полновластной хозяйкой  темного времени суток.
   Все темы, на которые я философствовал в условиях полного одиночества и оторванности от мира, мною были исчерпаны. Я устал и от физической боли, и от размышлений о предназначении, и от поисков знаков и символов. Я решил сдаться на время и прекратить, но не  борьбу,  а движение.  До прихода рассвета оставить самого себя в покое и бездействии. Мне хотелось только одного – дождаться солнечного света! Именно он внесет в мое положение ясность и определит дальнейшие действия. А пока пусть мой утомленный мозг и раненое тело отдохнут. Окутанный теплом тлеющего костра, я задремал. И спасение пришло! 
   И как положено в состоянии, когда помощь приходит нежданно-негаданно, когда уповаешь только на свои силы и умственные способности,  я  должен был бы написать  о состоянии недоумения, восторга и благодарности за то, что помощь пришла. Написать  не меньше абзаца. Но я не делаю этого!
    Услышав сквозь  дремоту и завывания ветра гул машинного двигателя, я очнулся и, не раздумывая, не сомневаясь в том, что  действительно слышу звуки работающего движка,  пополз к выходу.   Острая боль в пояснице возобновилась и вновь   не дала мне встать на ноги. Я полз по коридору, цепляясь за стену как паук, нащупывая шершавую поверхность и отталкиваясь от нее.  Машина тем временем остановилась перед развалинами. Но я не услышал, как хлопнули дверцей, никаких звуков, никаких признаков появления кого-либо. Машина остановилась и затихла.
   Мне стоило немало усилий, чтобы подняться на ноги и опереться о дверной проем на пороге, мне хватило здравого ума и на то, чтобы встретить долгожданного, но все же непрошеного гостя, во всеоружии. По пути к выходу я подхватил с пола отрезок железного прута.
   Когда я рассмотрел  машину,  и   узнал старенький «Москвич», хозяином которого был мой палач, я крепче сжал в руке железный прут. Вот он час расплаты. Вот оно время  правосудия! Только бы хватило сил нанести смертельный удар.  Сил не хватило.
    Замахнувшись на обидчика, я потерял последние силы и завалился на его могучее плечо.
- Божечки мои! Слава тебе! Слава! ...-  причитал громила Юра, не останавливаясь ни на секунду, совсем по-детски. Его ноющее причитание звучало монотонно, как мольба о прощении у строгой бабушки за съеденную банку варенья. – Всю дорогу ехал и молился, и просил... Если живым останешься, брошу пить... Живой!!! Вот, возьми палку, или что там у тебя, ударь! Ударь дебила! Ударь по башке, ударь!
 Я слушал несчастного, и мне вдруг  расхотелось его убивать, мстить ему, причинять боль. Я простил ему свои  обиды, когда увидел мокрые щеки. Когда жидкость из его  носа потекла в мои ладони, я почувствовал себя творцом.
- Живой, живой, как видишь. Поехали, скорей, пока я не околел,- успокаивал я бедолагу, обхватив его мокрое лицо ладонями.
- Это Машка меня уговорила привезти тебя сюда. Если бы я трезвый был, то соображал что делаю, а то ведь напоила меня, еще и дала... У меня башню и сорвало, у героя... Я тебя в багажник и сюда... Вернулся к ней на рассвете, а она опять тут как тут - красавица. С самогоном и с раздвинутыми ногами... Не знаю... Не знаю...
- Да, ладно, главное, что вспомнил обо мне. Греха на душу не взял, - успокаивал я тезку.  Мне показалось, что если он не успокоиться в ближайшие минуты, мне придется взять вину, за все что  случилось, на себя. Юра становился нудным в своем раскаянии. Просто невыносимым. Он канючил без остановки. Он еще долго и в подробностях описывал свое озарение, сошедшее на него ближе к вечеру следующего дня, когда, протрезвев, он решил поправить здоровье и отправился на поиски лекарства к Марии. Та напомнила ему о случившемся происшествии.
- Представляешь, она меня сюда отправила. А я и не был против. Услышал о том, что замочил кого-то и скинул  на помойке, так и помчался. Ночь – полночь, плевать! А если бы ты подох! Я бы с повинной пошел. Точно пошел. И Машка сказала, что молчать не собирается, чтобы греха на душу не брать...
-Юрка, я прощаю тебя. Хватит ныть.
- Заяву напишешь? – проскулил он и прижался к рулю могучим торсом.
- Нет. Живи.
- А что и поживу еще... Все беды от баб. Знаешь скольким мужикам я морды набил. О! Пальцев на руках не хватит... На ногах тоже не останется, отвечаю!... А она все принца ждет на белом «Мерседесе».   Откуда у нас  в деревне «Мерседесы»? А ведь  Машка моя исключительна в этом деле! Да, что мне рассказывать, ты  и сам знаешь...
   Я оставил утверждение Юрки  об исключительности Марии  « в этом деле» без комментариев. Откинулся на потертую спинку сидения и прикрыл глаза. Рассвет надвигался на  бескрайние просторы, по которым мы ехали, со скоростью старого «Ижака».  Чернозем, припорошенный снегом, был похож на торт, усыпанный сахарной пудрой. Ноги, отогревшиеся от воздушного потока от печки, разбухли. Слабая боль в суставах не давала покоя. Но этой боли я уже не боялся.
- А ты чего хотел в сумасшедшем доме-то? – заговорил Юра неожиданно. Его словоохотливость была  сейчас совсем некстати.  Каждое мое движение отдавалось тупой болью в суставах, скулы передергивала судорога. Левый глаз, с лопнувшими кровяными сосудами, и щербатый оскал придавали мне сходство с  обликом кровожадного циклопа после битвы с отважным Одиссеем. Увидев свое отражение в зеркале, мне  не хотелось идти на откровенность с образумившимся  мучителем.   Я промолчал.
- Машка сказала, что ты жену ищешь. А кого там можно найти. Сумасшедший дом  уже лет восемь как закрыли. Всех придурошных раскидали по разным клиникам. Ну, их там немного-то и оставалось. Может, поэтому и закрыли наш «желтый дом». Не знаю... Я как с армии пришел, больше туда не возвращался. В фермеры пошел, да прогорел... Вот только на машину и заработал. Сейчас батрачу тут на одного «кулака». Ну, ничего, придет время, и его раскулачим... Ты как думаешь, вернется советское время, а?
- Я ничего не думаю на этот счет. А ты, что работал там?
- Где?
- В сумасшедшем доме, - спросил я и почувствовал, как испарина выступила на висках и усилилась боль в правом предплечье.
- Ага, санитаром. Давно, правда. До армии еще.
«Я сразу поняла, что это вы, тот санитар из клиники... Она могла отдаться только красивому и сильному...» - голос Клавдии Константиновны ворвался в нашу беседу бесцеремонно, с хамоватым вызовом! «Нет, не может быть... » - огрызался я в ответ старухе. Но чего собственно не может быть,  я не понимал...
- Помнишь кого-нибудь из пациентов? – Я потер вспотевшие ладони.
- Может и помню. Как фамилия-то?
- Аглая Незнанская,- выпалил я и поперхнулся от нахлынувшей во рту слюны.  Юрий нажал на газ. Но возможности «Ижака» не соответствовали желаниям водителя. Машина угрожающе фыркнула, и  Юрке пришлось подчиниться. Он отпустил педаль газа, переключил скорость, и мы снова затряслись в привычном для машины скоростном режиме.
- Она тебе кто? Жена что-ли?
- Нет, жена одного знакомого.  Он погиб в автокатастрофе,... но, умирая, попросил разыскать...
- А... Никто, значит... Тогда знал...
- Почему «тогда»? –  спросил я, и судорога лицевого нерва исказила мою физиономию. Возможно, я выглядел достаточно добродушным с  таким выражением на лице.  Юрка, взглянув на меня, улыбнулся и сделал глубокий вдох. Такой вдох, как мне кажется, делают собеседники, которые принимают решение, быть максимально откровенными в своих воспоминаниях с попутчиком по купе поезда дальнего следования.
- Я тогда совсем зеленым был. До армии полгода оставалось.  Матушка устроила меня санитаром в дурдом, она  главврачом работала и  возглавляла отделение, где шизофреников лечили... Зарплата, конечно,  была хреновая, но я хоть без дела не болтался...- сказал он и снова замолчал.
- Эй, ну и? Я не сплю, я слушаю тебя. Говори... говори же...
  Но Юрка молчал. Я смотрел на его профиль и мне он показался действительно красивым.
- Эй, не молчи, слышишь...
– Точно муж ее помер? - Юра посмотрел на меня в упор.
- Точно. Давно уже. Лет десять прошло...- ответил я.
- А чего ты ее сейчас-то ищешь? Сразу бы и искал... Но я тебе точно скажу - не нашел бы... Умерла она...
- Ты видел?! Ты ее хоронил?!
- Нет, как умирала, не видел... И не хоронил...- вздохнул  Юрка с какой-то детской печалью. – Она у меня первой женщиной была... 
-!!! – Мне показалось, что  теперь все сосуды моего левого глаза полопались окончательно. Я не знаю, что там действительно произошло, в моем левом глазном яблоке, но я перестал различать предметы вокруг себя. И Юрка в пол-метре от меня казался мне бесформенной  песчаной горой. (Он был одет в тулуп рыжего цвета)
-Вот такая история... А я что, пацан совсем...  Она мне такие  слова говорила, песни пела колыбельные... Я вот до сих пор не пойму - дурой была или прикидывалась...- подытожил откровенное признание Юрка, не заметив во мне никаких перемен. 
- Кто ее хоронил? Ты заключение о смерти видел? – Я чувствовал, что начинаю дрожать всем телом.
- Говорю же тебе, не хоронил я ее. И документов не видел, кто мне их покажет... Матушка сказала, что это секретная информация и  за разглашение государственной тайны положено шесть лет каторги...  Вот такая новость с порога. Я чуть сам рассудка не лишился...
- Любил что-ли?
- Не... Не знаю... Молодой был - какая любовь. Привязался я к ней. Она мне письма в армию писала. Такие письма хорошие. Мечтала, что увезет меня на Черное море... В город какой-то там, не помню я уже названия. Сколько лет прошло...
-А письма сохранились?
-Не, у нас с матушкой печка. Топили всем, что горит... Такие трудные времена пережили мы тут, в деревне с этой долбанной перестройкой... Сейчас матушке тонну угля привозят, она у меня  пенсионерка и герой соцтруда. И где теперь ее соцтруд, в жопе?  И что  нам  эта тонна, когда здесь  морозы по шесть месяцев в году... – Юра заговорил уверенно. Он «усаживался на своего конька», в голосе слышалась «мужицкая» твердость и сыновья любовь.
- А кто хоронил, не знаешь?
-.... Знаю. Вот далась тебе эта Аглая... Имя странное, скажи, да?... Все бабы одинаковы... Сучки...- сказал он твердым тоном, закрывая тему. Но я не собирался сдавать позиции.
  Некоторое время Юра ехал молча. Выкурил две сигареты, бросая «бычки» под ноги. Он не обращал на меня никакого внимания. Казалось, что он думает о прошлом, но какие чувства вызвали в нем  воспоминания о юности, понять было сложно. Я же ерзал на сиденье, пыхтел, кашлял и плевался в приоткрытое окно.
- Ладно, если тебе это так важно знать, слушай... Ты спрашиваешь, любил я или нет? Любил, конечно. Она такая была.... Не знаю, как это сказать, что бы без матных выражений... Ну, не знаю... Как облако, сладкая как парное молоко... Все, не знаю больше как выразиться... А за полгода до дембеля писать перестала. В последнем письме извинялась, что заморочила мне голову. «Парень ты молодой, у тебя все впереди!»- все в таком роде... Я вернулся и сразу к  ней в дурдом.... Она вообще-то нормальная была и здоровая на голову. История там какая-то темная с ней произошла. Подробностей не знаю. Да если бы и знал, не вспомнил, столько лет прошло.... Захожу на территорию, а навстречу мне идет... Короче еще ее один воздыхатель. Было у них чего или не было, не знаю... Он казался мне  старым и облезлым... Все пальцы в наколках. На поселении у нас жил и работал в дурдоме... Я как увидел его в тот день, когда вернулся, ничего понять не могу. Идет навстречу... Лопата на плече. «Все, - говорит, - схоронили мы твою учительницу»...
- Почему «учительницу»? – спросил я еле слышно, понимая, что спокойствие мое обманчиво, как затишье перед бурей!
- Ну, так он ее называл, сам что-ли не понимаешь?... Пошлый мужик был. Все про нас  с Аглаей прознал, издевался надо мной. Но я-то сильный с армии пришел... Помню, так мы с ним  подрались в этот день... А потом  помирились... На могиле, у Аглаи... Помирились, напились и распрощались... Я у врачей спрашивал, что с ней произошло, а они одно: «Сердечная недостаточность, сердечная недостаточность» - заладили все одно и то же, как попугаи. Никто толком ничего и не объяснил...
- А мужик тот, с лопатой, куда он делся?
- Иваныч уехал на следующий день после нашего поминания.... А где он, кто он..... Я и тогда не знал о нем ничего... Пришибли где-нибудь, уголовник был, драчун и алкаш беспробудный...
- Останови машину! – заорал я, пытаясь открыть дверцу на ходу.
  Юрка не ожидал такого порота событий, но мой приступ ярости его нисколько не испугал. Он деловито вышел из машины и помог мне выбраться на воздух. Почему я начал задыхаться, мне до сих пор не понятно. Мои эмоции вышли из-под контроля и завладели мной. Моя  воля, разум – все подло покинули меня.
- Не, братан,  слышь, если хочешь, вернемся. Постоишь на могиле, поплачешь. Станет легче... Канистра с бензином у меня в багажнике... Ну, что едем?...У меня в бардачке полбутылки самогонки. Выпей...
  Я сделал несколько глотков и понял, что водка, которую покупал в ларьке у Марии, слабая водица в сравнении с этой «живой водой». Суррогатное творение местных самогонщиков так обожгло гортань, что я потерял дар речи. Юрка с облегчением вздохнул, приняв мой выдох за знак одобрения качества продукта. Набрав полную грудь воздуха, я сделал еще несколько глотков и протянул бутылку Юрке.
- Не, не буду... Матушка ждет... Волнуется за нас...
- Ты, Юрка, молодчина, слово держишь...
- Какое слово, я за рулем... Поехали домой - там и выпьем  и за упокой Аглаи Витальевны  и за здравие... Тебя как зовут?
- Юрием Валентиновичем...
- Ха, почти тезки... Меня Олеговичем по батюшке...

   Я сделал несколько попыток открыть глаза. Первая не привела ни к какому  результату. Казалось, что веки налиты свинцом, я повторил попытку...
- Проснулся, сыночек? – женский голос прозвучал в левом ухе. Правое не реагировало на звук. – Ничего, с кем не бывает... Мужчина без шрамов не мужчина, правильно я говорю?..  Все пройдет, все затянется... Его отец таким же был... красивым и сильным... А вот ума ему не оставил... Вы уж простите его...
   Голос был глубоким и нежным. Голос казался забытым, но родным. Голос матери. Моя мать решила сойти с небес и вступиться за меня, за бестолкового сына? Перед кем она выгораживала меня, у кого просила прощения? Секунды неизвестности потерялись в безвременном пространстве. Я боролся с тяжестью на веках бесконечно долго. А голос все звучал и звучал в левом ухе...  И вдруг монотонные звуки  речи превратились в песню. «Ой, сыночек, мой, моя ягодка-а-а...». Строка колыбельного напева  сработала как  волшебная пружина, придавшая инерцию движения не только моим векам, но и мышцам. Я оторвался от подушки, приняв вертикальную позу, и открыл глаза.
- Ну, слава богу, проснулись... – пропела женщина и улыбнулась. Ее лицо покрылось мелкой сеткой морщин, но это нисколько его не испортило. Я понял, что женщина разговаривала со мной. – Юрий Валентинович, все будет хорошо, не беспокойтесь, я вас вылечу и на ноги поставлю. Я сама доктор, но рецепты у меня все народные. Моя бабушка  передала мне знания  и мудрость. Так что верьте мне и поправитесь...
- Вас как зовут? – спросил я. Мое ошеломление постепенно проходило. И чем больше я слышал голос пожилой женщины, тем нелепее казалось сравнение  с голосом моей матери.
 - Меня зовут Зинаида Егоровна Потапова. Я мать Юрия Потапова. Он вас слегка помял... Но я вам помогу и на ноги поставлю. Мне не в первый раз... Он у меня такой отчаянный, вспыльчивый - в отца...
- А какие качества он перенял от вас? Ревность и жестокость?..- спросил я и посмотрел на женщину в упор с  видом человека, которому уже все известно. Недвусмысленность моего вопроса и  однозначность намека - не случайные совпадения. Я почувствовал, каким-то внутренним органом,  что эта женщина с лицом, прикрытым вуалью из морщин, напрямую причастна к истории  первой влюбленности сына. Ее подобострастие во взгляде показалось мне в эту минуту неправдоподобно завышенным. Мне и в голову не пришло, что ее заискивающее отношение ко мне могло быть вызвано одним желанием – помочь сыну безнаказанно со стороны правоохранительных органов выпутаться из истории со зверским избиением.  А я думал, что обязан предоставить ей    возможность покаяться в поступке, содеянном много лет назад. Возможно, воспоминания о нем давно не беспокоили любящую мать единственного сына. А возможно, не давали уснуть долгими зимними ночами. Я решил выдержать паузу. Она заговорила первой...
- Прошло уже много лет с тех пор как это все произошло. Но я не жалею ни о чем... У вас есть дети?
  Я сохранял упорное молчание, пытаясь отреагировать на вопрос гримасой непонимания: «Причем здесь мои дети, когда речь идет о вашем сыне и о вас...»
- Юрочка очень сильно заболел. Простудное заболевание дало осложнение на мозг. Функции мозга нам удалось восстановить, но вот его реакции на происходящие события вокруг него иногда очень неадекватны...
- А мне показалось, что он абсолютно нормален...
- Вам так показалось? Ну и замечательно... хотя, как доктор я могу вам с уверенностью сказать, что его случай подлежит изучению и лечению. Его безграничное упрямство...
- Зинаида Егоровна, в условиях открывшихся фактов, к которым ваша причастность доказана, вам лучше пойти на чистосердечное признание. Срок давности и ваша помощь следствию по делу Аглаи Незнанской  будут иметь огромное значение для вынесения окончательного приговора...
- Какого приговора?  Какое следствие?... – Женщина медленно приподнялась со стула,  плавно опустила руку мне на лоб и я вновь провалился в небытие. Сколько прошло времени с момента моего погружения, мне трудно вспомнить. Но то, что каждое мое возращение в реальность сопровождалось колыбельной песней «Ой, сыночек, мой, моя ягодка-а-а...» я отчетливо помню.   Мне казалось, что я нахожусь в гипнотическом трансе.  Но после каждого пробуждения я с упорством  задавал один и то же вопрос Зинаиде Егоровне – «Что вы сделали с Аглаей Незнанской?»
   Спустя некоторое время я стал замечать, что мой выход из гипнотического транса становиться все менее болезненным. Я перестал чувствовать боль в суставах, полностью вернулся слух, и восстановилось зрение.  Еще несколько погружений и марлевые повязки и  бинты перестали сковывать   мое тело. Под звуки колыбельной песни я вернулся в мир здоровым и окрепшим. Мне так хотелось встретить  мир улыбкой. И я улыбнулся и открыл глаза. Возле кровати, на стуле восседала  Зинаида Егоровна. На ней был белый халат и накрахмаленная шапочка. (Откуда я знал, про шапочку?). Женщина, склонив голову в сторону, смотрела на меня как шахматистка, одержавшая трудную победу в сложной партии с гроссмейстером.
- Ну что, голубчик, все. Завтра на поезд и в Москву, домой? А может прямо к Аглае Витальевне? Поднимайтесь, поднимайтесь. – Она уверенно  подхватила меня, поставила на обе ноги и просто дала команду: «Вперед!».  Я пошел.
  Вечером, когда мы пили чай с земляничным вареньем, Зинаида Егоровна рассказала мне историю о первой влюбленности своего единственного сына,  о своей роли во всей этой истории, и об Аглае Витальевне Незнанской... Все... Все!... Все?
   Я не верил своим ушам! Я не верил, что больше нет необходимости разгадывать ребусы и искать выходы в лабиринтах человеческих отношений. С помощью этой женщины, которая вызвала во мне противоречивые чувства при первой встрече, а теперь стала для меня самым родным человеком – я воскрес.  Она излечила   мое тело от ран и  избавила  душу от тяжких переживаний.
- Юрий Валентинович, прежде, чем вы все узнаете, поклянитесь самым дорогим, что есть в вашей жизни, что мой Юрий никогда не услышит того, что вы услышите сейчас...
   Я поклялся памятью о своей матери.
- Хорошо, я верю вам... Когда начались взаимоотношения моего сына с Аглаей Витальевной, я не восприняла их как катастрофу. Мальчику в армию через несколько месяцев, да и Аглая женщина опытная и чистоплотная. Я думала, пусть Юра станет мужчиной, а Аглая отвлечется от своих тяжких мыслей. У нее была попытка к суициду, вовремя спохватились. Успели откачать.
- А кто спохватился? Не Иваныч?
- Нет, Иваныч откачивал,  а дежурный санитар сообщил, что Аглая отказалась прийти на ужин. Вот тут и спохватились... Но зачем вам эти мелкие подробности? Это несущественные факты...
-Нет, Зинаида Егоровна, после всего, что мне пришлось испытать и пережить, каждый факт для меня существенен.
- Ну, хорошо, хорошо... Вы пейте чай. Для вас все трудности поиска уже позади. Вы ее нашли. Осталось только радоваться, голубчик... Так вот, вернули мы ее к жизни, а тут Юрочка мой школу окончил, экзамены в институт  завалил. Я решила пусть поработает перед службой... Знаете, я ведь могла ему любой диагноз поставить, только, чтобы он в армию не попал, а он: «Нет, пойду служить». Такой вот отчаянный был в юности, да и сейчас такой же... Мой отчаянный сын и Аглая с чувством полного одиночества, представляете, какая гремучая смесь получилась!  Два сапога пара... Что уж там такого между ними происходило, не трудно догадаться... Но голову мой сынуля  окончательно потерял... Надумал жениться,  сразу, как с армии вернется... Аглая тоже слегка помешалась на любви к парню моему... Я ей в ноги кинулась... Так я просила отпустить  парня, так плакала, вспоминать стыдно.   Аглая решила  начать  жизнь с чистого листа... Ну, вот я и предложила ей ... умереть для всех, кто ее знает. Она согласилась... У нее выхода, может, и не было.  Тот парень-артист, из-за которого она у нас оказалась, повесился. Как с таким грузом жить среди тех, кто их обоих знал... Мы  с Иванычем инсценировали ее смерть, я бумаги оформила какие положено... Да и проверять никто не проверял. Столько психов в стране, что государству выгоднее похоронить умершего психически ненормального, чем его кормить... Вот такая история... Иваныч увез ее в Москву, помог ей документы новые оформить... Так что живет сейчас Аглая и не вспоминает о кошмаре, который пришлось пережить... дай бог ей здоровья.
- Зинаида Егоровна, где она сейчас живет? – спросил я и удивился своему внутреннему и внешнему спокойствию. Наверное, в ту минуту я осознавал, что заплатил достаточно высокую  цену за информацию, которая изменит всю мою жизнь. Поэтому я ждал ответа с невозмутимой сдержанностью!
- Последний раз я получала от нее известие года три назад. Она собиралась уезжать из Москвы... Вот адрес прислала, приглашала приехать в гости. А на кого я сына оставлю. Да и морской климат мне не подходит... А потом, местечко, куда она меня пригласила, на Черноморском побережье расположено, а там то война, то наводнение, то смерчи... Нет, я порадовалась за нее, за ее душевный покой и решила, что не поеду я ни в какие гости. И что я Юрию скажу? «Поехала к Аглае!»?...