12. Аня. Праздник с нежданным концом

Начало http://proza.ru/2012/01/09/951
Аня вошла в комнату уже полностью готовая для проведения праздничного вечера. Её густые волосы пшеничного цвета были убраны в затейливую высокую прическу, оставляющей открытой красивую белую шею. Два завитых локона, обрамляющие её миловидное лицо, чуть касались нежных ямочек у ключиц. Аквамариновые глаза под длинными чёрными ресницами, аккуратный славянский нос и пухлые губы придавали её, вообще-то зрелой красоте, какую-то юную свежесть. Нарядное, обтягивающее, тонкой шерсти, платье брусничного цвета, с декольте, выгодно подчеркивало её женские прелести.
Павел встал с дивана и, выражая полное восхищение, сказал: « Анечка, ты обворожительна!»
Девушка довольно улыбнулась и кокетливо повернувшись, вокруг проговорила: «Спасибо Павлик! Я рада, что тебе нравится. А теперь садись за стол. Но, сначала, открой шампанское, а я принесу праздничный пирог. Нам надо поужинать перед уходом в клуб»
Пока девушка пошла на кухню, Павел открыл шампанское и глянул на часы. Было начало десятого. 
«А у нас не так уж много времени на застолье. По мне так лучше уйти до возвращения Аниной мамы», – подумал юноша.
Вошла девушка, неся на блюде красивый пирог, распространяющий умопомрачительный запах сдобной кулебяки.
Пока девушка отрезала от пирога приличную порцию, и укладывала на тарелку Павлу, он разлил по бокалам шампанское.
Поставив тарелку перед юношей, девушка встала из-за стола и, принимая бокал из рук Павла, сказала: «За прекрасное окончание старого года!» 
«Отличный тост, о таком вечере можно только мечтать!», – поддержал тост юноша. Они выпили, но когда Павел захотел скрепить тост поцелуем, девушка решительно отстранилась от него со словами: «На сегодня всё. Испортим мне макияж».
Павел, с некоторым сожалением, сел за стол и, заменяя одно удовольствие другим, принялся за аппетитный пирог. Удивляясь, тому, что девушка только, отломила кусочек от шоколадки, а такой вкусный пирог не ест. Аня же, с улыбкой глядя на Павла, ответила на его немой вопрос: «Я перекусила перед твоим приходом, а перед танцами – воздержусь!»
Они ушли, до того, как вернулись Анины родственники, и в половину одиннадцатого уже выходили из троллейбуса, остановившегося у Главного Адмиралтейства, напротив Зимнего Дворца. На Дворцовой площади была установлена огромная елка, украшенная игрушками и сверкающими гирляндами. Из репродукторов гремела музыка и возбужденные преддверием Нового Года толпы гуляющих еще не все разошлись по местам встречи праздника. У входа в клуб училища, находящийся в западном крыле Главного Адмиралтейства, к началу вечера обычно выстраивалась приличная очередь, но сейчас рядом с дверью стояло только небольшая группка одиноких девушек, поджидающих здесь припозднившихся кавалеров. 
Было видно, что основной народ на праздничный вечер уже прошёл. Подружек, сопровождаемых курсантами, пропускали по пригласительным билетам, и Павел с Аней прошли в клуб, под завистливыми взглядами ожидавших приглашение девушек. Из просторной прихожей, минуя мраморную лестницу, ведущую в актовый зал, они прошли в фойе перед гардеробом. В фойе с высокими зеркалами в простенках было не многолюдно. Три девушки, уже снявшие верхнее платье и сменившие сапоги на изящные туфли, стояли с вещичками в недлинную очередь в гардероб. Часть гардероба была выгорожена для шинелей, которые курсанты вешали без номерков и самостоятельно. В другой части гардероба заправляла всем женщина, работник клуба, в помощь которой были даны курсанты из дежурного взвода. Некоторые из гостей приходили в дорогих шубках, и поэтому прием и выдачу номерков у девушек производила, как правило, гардеробщица, а курсанты дежурного взвода были «на подхвате». Те, кто относился не трепетно к своим вещичкам, могли сдать их на хранение через курсантов дежурного взвода, однако шанс, что вещь повесят не на свой номер, и потом придется дожидаться, пока все разберут свою одежду, был достаточно велик. Претензии принимались, только если номерок проходил через руки гардеробщицы, поэтому к ней всегда была небольшая очередь. Павел помог Ане снять пальто и переобуться. К этому времени очередь к окошку в гардероб рассосалась, и они сразу сдали свою верхнюю одежду.
Из двери, ведущей в буфет клуба, раздавались оживленные голоса, среди которых Паша расслышал смех своего друга, Сани Игнатова.
«Подожди меня здесь пару минут», – сказал он Ане, – «схожу на разведку к приятелям». Оставив девушку у зеркала копировать прическу Мерлин Монро, Паша пошел на знакомый голос. Буфет был полон и все столики заняты. За одним из них сидели Саша и Володя Дорожинский с девушками. На столе стояли стаканы и бутылки с лимонадом. Но, судя по оживлению, с каким они беседовали, лимонад был разбавлен чем-то более существенным. Поговорив с приятелями, Паша узнал, что в клубе есть еще несколько человек из их класса. Подружки Саши и Володи оказались догадливыми и кое-что с собой захватили.
Обговорив с приятелями, что ближе к полуночи встретятся со своими девушками здесь за столиком, Павел вышел из буфета в фойе.
Он отсутствовал не более пяти минут, а его девушка уже стоит и мило беседует со знакомым второкурсником, высоким, красивым брюнетом, со значком Нахимовского училища на груди!
«Привет, Кот! Не успел отойти, как ты уже мою девушку охмуряешь!» – с мрачной улыбкой сказал Павел, здороваясь с ним за руку.
«Таких красавиц нельзя оставлять ни на минуту, уведут!» – ответил, нравоучительно Кот, отвечая на рукопожатие.
«Да, уж, слышал про твою хватку! Не даром «Котом» кличут!», – деланно сердито пробурчал Павел и, хозяйски, беря девушку под руку
 «Вообще то, мы с Аней знакомы с прошлого года, но ты не подумай ничего такого, мне удалось только пару раз потанцевать с ней! Я сейчас подошел поздороваться, в тайне надеясь, что она одна. Извини!», – как бы оправдываясь, сказал Кот и делая прощальный жест.
Из вестибюля Павел повел девушку по мраморной лестнице, застеленной красной ковровой дорожкой.
«Откуда ты Кота знаешь?», спросил Павел, стараясь казаться равнодушным.
«Я же тебе говорила, что несколько раз бывала у вас в клубе с Аликом Сомовым. Однажды, когда его вызвал из клуба какой-то дежурный, я пару раз с ним танцевала», – ответила девушка. 
 Поднявшись по первому пролету, они остановились на лестничной площадке, перед двумя большими мраморными досками, на которых золотыми буквами были выбиты фамилии выпускников, окончивших училище с золотой медалью. С площадки Павел заметил Саню Рябчеева, его приятеля с четвёртого курса, в сопровождении его обычной партнерши на танцевальных вечерах, удивительно красивой девушки Наташи. В прошлом году, весной, у них что-то в отношениях разладится, как, впрочем, в это же время и у Павла с Людой.
Паша один раз выступал посредником Сани, передавая, Наташе, что он на дежурстве. А когда, казалось, что они совсем разбежались, то предложил себя в роли кавалера на танцах. Пару раз провожал Наташу после вечера домой и с радостью перешел бы к более серьёзному ухаживанию. Но, чувствовалось, что Рябчеев запал этой красавице в душу, и Паша решил, что у него нет шансов. Так его отношения с Наташей закончилось, по существу, не начавшись. 
«Что ты уставился на эту девицу!?» – недовольно сказала Аня, когда увидела, что Павел с девушкой обменялись поклонами. 
«Её кавалер – мой приятель, он меня с ней познакомил, а сейчас я просто поздоровался», ответил Павел, и добавил, чтобы замять неловкость:
«Пойдем на хоры»,  они стали протискиваться через толпу, направляясь к красной плюшевой портьере, отделяющей площадку перед входом в зал от железной лестницы, ведущей на хоры.
До революции нынешний актовый зал был домовой церковью Адмиралтейства и на балконе, идущем вокруг всего зала, действительно пел церковный хор.
Дверь, ведущая на хоры, была приоткрыта, и они прошмыгнули на полутемный балкон. Здесь народа было немного, так как кресел не предусматривалось, и сюда поднялись только те, кто хотел посмотреть на танцующих сверху. Но сидячие места на хорах, всё же, были. Только пользовались ими самые догадливые пары. Хоры со стороны фасада Адмиралтейства и со стороны, выходящей на лабораторный двор, имели невысокие окна, завешенные плюшевыми портьерами, так что посторонний мог и не догадаться, что за каждой портьерой есть оконная ниша с низким, но очень широким подоконником. Почти идеальное место, чтобы уединиться с девушкой и проверить её на степень доступности. Знающий человек сразу угадает, что место занято, и из джентльменских соображений не будет мешать уединению влюбленных, а не знающий про эту маленькую тайну просто пройдет мимо, не догадавшись, что там кто-то есть. По этой причине наиболее ушлые использовали подоконник, как альков, не ограничиваясь жаркими поцелуями и пылкими объятиями. Обычно эти места уединений заполнялись, когда начинались танцы под оркестр, а праздношатающиеся уходили в зал.  Павел с Любой подошли к белым, лепным перилам, ограждающим хоры и заглянули вниз. Нарядная елка, стояла точно под люстрой, ряды кресел, установленные вдоль стен по краям зала, освобождали место для танцев. Оркестр ушел на короткий перерыв и Павел начал разглядывать зал, выискивая знакомых. Вот вошли в зал его одноклассники, Саша Игнатов и Валера Сатрапинский. А там, рядом со сценой беседуют однокурсники со Специального факультета, двухметровый красавец и умница Сережа Цветков с рыжим крепышом Борисом Поляковым. 
Но, наблюдая за приятелями с хоров в тот Новогодний вечер, Павел еще не мог знать, что Валера Сатрапинский, чудом спасется от объемного пожара во втором отсеке на АПЛ К-3. «Ленинский комсомол», из деликатности, не желая будить спавшего на его штатном месте человека. А Саша Игнатов, по прибытию К-3 в Западную Лицу, будет со своими матросами упаковывать в пластиковые мешки и выгружать из прочного корпуса обгоревшие трупы. 
Так же как не мог знать, что при катастрофическом пожаре в кормовых отсеках злосчастной К-19, известной как «Хиросима» Борис Поляков, с группой из 12 человек, окажется отрезанным огнем в 10 отсеке. Возьмёт руководство на себя. Изолированные, более чем на три долгих недели, от внешнего мира группой выгоревших отсеков, люди оказались в кромешной темноте и холоде, дыша воздухом насыщенным углекислым газом и парами масла, да еще, в первые дни, в условиях сильнейшего шторма. И конечно, не знал Павел, что Серёжа Цветков первым из их выпуска, в июне 1973 года, погибнет на АПЛ К-56, которая столкнется в подводном положении с научно-исследовательским судном "Академик Берг". 
 Из помещения за сценой начали выходить музыканты джаз-оркестра и расставлять музыкальные инструменты. Заиграл оркестр, и они пошли вниз принять участие в общем веселье. Свежий запах хвои от новогодней елки создавал особое праздничное, приподнятое настроение. Они присоединились к Саше Игнатову и Володе Дорожинснкому, со своими девушками, облюбовавшими место почти под самой елкой, и собрались танцевать. Повсюду гремели хлопушками, разбрасывающими конфетти, и кидали разноцветные ленты серпантина, Однако, смутная тревога заставила Павла пойти в расположение роты и узнать, как работает его «хитроумный план».
Всё оказалось хуже некуда. Дежурный по факультету к 3 ранга Туганов обнаружил незаконную замену, и сразу понял, что дело не чистое. После развода он потребовал от Костоева показать ему книгу увольняемых, и убедился, что Павел на увольнение не записан. Костоев сказал, что Брамский в училище и собирался пойти на Новогодний вечер. Туганов потребовал от него немедленно  найти Брамского и доставить к нему «живым или мертвым». А пока он Брамского не найдет, докладывать ему через каждый час результаты поисков. Костоев встретил Павла на лестнице в спальное помещение, когда очередной раз шел докладывать Туганову, что Брамский пока не найден. Павел попросил его подождать, пока он сбегает в клуб и известит свою девушку, что у него неприятности по службе и его праздник на этом закончен. 
Через десять минут, Брамский и Костоев вошли в помещение дежурного по факультету. Но Мурата Сафербековича там не было, сидел только его помощник, курсант пятого курса Гриша Корж.
Гриша сказал, что Туганов пошел отдыхать до трех часов и велел, если Павел найдется, то что бы ожидал его в комнате дежурного. И, непременно, написал объяснительную записку со всеми подробностями, почему он не вышел на развод, указав поминутно, где был, начиная с 17 часов. В этот миг забили куранты в Гришином транзисторе, и они, с разной степенью бодрости, поздравили друг друга с Новым Годом. 
А в ту Новогоднюю ночь, пока Гриша читал какой-то толстый литературный журнал, периодически отрываясь на прием докладов от дежурных по ротам о прибытии из увольнения, Павел занялся написанием объяснительной записки.
Его творение выглядел так:
Дежурному по второму факультету капитану 3 ранга Туганову
От старшины 2 статьи Брамского.
 Объяснительная записка
 
Согласно графику нарядов, утвержденных командиром 21 роты капитаном 3 ранга Евдокимовым, 31 декабря 1963 года дежурным по 21 роте должен был заступать старшина 211 класса старшина 2 статьи Костоев, а 1 января 1964 года я, старшина 2 статьи Брамский. Мой непосредственный начальник, заместитель командира первого взвода старшина первой статьи Сенченко, довел до моего сведения, что командир роты принял решение, что 31 января дежурным по роте должен заступить я. Так как старшина 2 статьи Костоев, как курсант первого курса, еще не имеет достаточно опыта, чтобы нести службу на Новый Год в связи с множеством особенностей организации распорядка дня в эти сутки. Я ответил ему, что если не учиться нести службу в особых условиях, то не возможно и научиться и попросил заместителя командира взвода взять Костоева дублёром дежурного по роте, ибо, как он мне сказал, не собирается идти в увольнение в новогодний вечер. Сенченко мне ответил, что он не возражает против этого. Перед выходом на развод я принял решение организовать стажировку моего дублёра как можно ближе к реальному дежурству. Поэтому, полагая, что в книге нарядов наши фамилии не успели заменить, сказал Костоеву, что дежурным по роте 21 января заступает он, а я буду курировать выполнение служебных обязанностей, не отлучаясь из Училища. Проведя инструктаж суточного наряда роты идущего на развод, я сказал Костоеву, что в случае необходимости, меня можно будет найти или в классе или в клубе. Из окна 3 этажа я наблюдал за ходом развода, и когда убедился, что развод окончен, пошел в хозяйственную комнату, где до 18 часов гладил брюки и подшивал подворотничок к галстуку шинели. Как мне сказал впоследствии старшина 2 статьи Костоев, он в это время, по Вашему приказанию, меня разыскивал в классе и клубе. По случайному стечению обстоятельств, когда я выходил из хозяйственной комнаты, направляясь в класс, дневальный по роте курсант Надуваев, наводил порядок в санузле спального корпуса и не смог мне сказать, что Вы меня ищите. Когда очередной раз в 19.05 Костоев пришел в класс, разыскивая меня, то класс был закрыт, так как я, не надолго, отлучился в туалет и закрыл класс на ключ. Не найдя меня в классе он пошел клуб, где в это время уже начался Новогодний вечер. Меня, естественно, там не было, так как до 20 часов я занимался в классе. В 20 часов спустился по винтовой лестнице в коридор второго этажа. Там курсанты, организаторы вечера, открыли дверь, ведущую из коридора за сцену актового зала, для проноса реквизита. Я прошел с ними в клуб. Именно поэтому разминулся с Костоевым, когда он в очередной раз из клуба пришел в класс и класс оказался закрытым. С 20. 30 до 23 я был в клубе, но не стоял на одном месте, а перемещался, в том числе на хоры третьего этажа и в буфет, работающий на первом этаже клуба. Видимо поэтому Костоеву не удалось меня найти.
В районе 23 часов я пошел в спальный корпус, проверить несение службы нарядом роты и дневальный курсант Балихин сказал, что дежурный по 21 роте пошел искать меня в клуб. Я тут же отправился в клуб, где встретил Костоева, и он рассказал мне, что Вы в гневе. Я направился в расположение факультета и к 23.50 был в рубке дежурного, где получил распоряжение от помощника дежурного по факультету написать объяснительную записку о том, где я был в этот вечер.
Проанализировав происшествие, я считаю, что был не прав, когда самовольно переложил функции дежурного на своего дублера, и не удосужился периодически заходить в спальное помещение, для контроля организации службы.
1 января 1964 года 02 часа 30 минут. Старшина 2 статьи Брамский.
«Дай посмотреть, что ты там насочинял», – попросил Гриша Корж, когда Павел закончив писать, откинулся на спинку стула. Паша протянул ему листок, и заинтересованно стал наблюдать, как он будет реагировать на его писанину.
Но Гришино лицо во время чтения было невозмутимо. Только когда он окончил чтение, то кисло скривился и изрек: «Перепиши, сразу видно, что полная туфта, а Сафербекович её терпеть не может».
«Ну почему полная туфта, кое-что – правда, а там где неправда, то недоказуемо», – попытался возразить Павел. 
«Ты плохо знаешь Туганова, он человек обстоятельный, более чем уверен, что он не одного тебя заставил писать объяснительные, и на противоречиях вмиг расколет. А впрочем, может быть он не захочет возиться, ЧП же не случилось», – сказал Гриша и снова углубился в чтение журнала.
«Может быть, в самом деле, стоит, не ловчить, а покаяться и рассказать всю правду?» – рассуждал Павел про себя. «Ну да скажу, дяденька, прости меня, ушел в самоволку потому что, как поет Высоцкий: «Сегодня Нинка соглашается, сегодня жизнь моя решается». Нет, так не пойдет. Сознаваться в самоволке не буду. Если сознался – значит, подставил начальника под необходимость решать: утаивать содеянное или вешать ЧП на факультет», – твёрдо решил Павел.
Эти мои мрачные мысли нарушили звуки шагов, гулко прозвучавшие в тишине ночного коридора. В рубку вошел капитан третьего ранга Туганов, высокий симпатичный осетин, всегда вызывавший у Брамского искреннее уважение манерами настоящего джентльмена, 
При его входе, Павел вскочил и вытянулся по стойке смирно: «Товарищ капитан 3 ранга, курсант Брамский по Вашему приказанию прибыл». Туганов слегка наклонил голову на бойкий доклад и коротко спросил: «Объяснительную записку написали»? 
«Дело серьёзное, последнее время в разговоре со мной он удостаивал меня обращением на ты», подумал Павел, а вслух сказал, протягивая своё сочинение: «Так точно».
Офицер взял листок, и, повернувшись к помощнику дежурного, сказал теплым голосом: «Гриша, иди спать, жду тебя в семь. А я тут пока поработаю дознавателем». Корж не стал задавать лишних вопросов и тут же вышел, а Туганов сел на его место и погрузился в чтение объяснительной записки. Прочитал, насмешливо улыбнулся и сказал Павлу, подвигая к нему настольную лампу: «Присаживайтесь, да так, что бы я Вас мог лучше видеть». Павел сел, положив руки на колени и, честными глазами, глядя ему в лицо. Туганов аккуратно положил писанину Павла перед собой, разгладил её рукой, а потом медленно достал из нагрудного кармана кителя, сложенный вчетверо, тетрадный листок. Осторожно развернул его и протянул курсанту со словами: «Читайте». Павел взял листок. Это была объяснительная записка дневального Балихина, из которой следовало, что ни до развода, ни после развода, вплоть до окончания его вахты в 2 часа ночи, он Брамского не видел. Значит Туганов, прежде чем идти отдыхать, сходил в спальный корпус и велел всем дневальным написать объяснительные записки, а перед приходом в рубку дежурного ещё раз навестил спальные помещения и снял «обильный урожай». «Ну что, будем запираться, или будем сознаваться?», – с усмешкой спросил офицер. «Будем сознаваться», – сказал Павел, чувствуя, что все сопротивления бесполезны.
«Ладно, хорошо, раз готов сознаться, то будешь сознаваться уже своему командиру роты и хорошенько продумай свою новую версию. Я почти уверен, что в самоволке ты не сознаешься. Иди спать, а все бумаги по этому делу я передам Евдокимову», – сказал Мурат Сафербекович, переходя на ты.
Павлу осталось только сказать: «Есть», и мгновенно ретироваться, будучи благодарным, за быстрое окончание разбирательства без обычных в этих обстоятельствах воспитательных процедур.
На следующий день капитан 3 ранга Евдокимов, прибывший с инспекцией в ротное помещение, долго и нудно отчитывал Брамского, пытаясь добраться до подробностей. Павел сознался, что самовольно не пошел на развод, так как считал несправедливым замену дежурства за день до праздника. Но не стал сознаваться, что был в городе.
Командир роты объявил, что меру наказания он определит после праздника, а пока Брамскому надлежит готовиться заступить в наряд 1 числа. 
2 января, когда Павел сменился с наряда, Евдокимов объявил ему, что он написал рапорт начальнику училища о лишении Брамского должности командира отделения и звания старшины второй статьи, как не справляющегося с обязанностями младшего командира. А за невыполнение его приказания заступить дежурным по роте он объявляет Брамскому 10 суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. 
3 января Павел перешел под юрисдикцию командира 23 роты и вновь переселился в кубрик к своим одноклассникам. В этот же день, перед строем факультета, его разжаловали, и Павлу пришлось целый вечер возиться, срезая золотые лычки с погон всего своего обмундирования. Хотя Павел и понимал, что кругом виноват, но было обидно, что за один и тот же проступок его, по существу, наказали трижды: сняли с должности, лишили звания и объявили арест.
Правда, с арестом не получилось. Командование факультета всегда заинтересовано, что бы в подразделении было больше отличников учебы, и командир 23 роты, капитан 3 ранга Беспяткин сказал, что если Павел сдаст все экзамены за пятый семестр на отлично, то с него снимут ранее наложенное взыскание и объявят отличником учебы и воинской дисциплины.
Но Евдокимов настаивал, чтобы Павла непременно посадили. Однако, сразу после Новогодних праздников на гарнизонную гауптвахту оказалось не так то легко попасть. «Не было свободных мест». Брамского пару раз безрезультатно сводили туда, а потом было принято решение реализовать наказание после сдачи экзаменов. Экзамены Паша сдал на пятерки, но опасность провести зимние каникулы на гауптвахте оставалась. В конце концов, ему объявили, что если в течении трех дней после начала каникул его не смогут посадить, то отпустят в отпуск. Иначе, возникала коллизия, что за один и тот же проступок Павла еще и лишают отпуска. В начале каникул Павел ходил в город по увольнительной записке, обязанный прибывать утром. Зная, что если места на гауптвахте освободятся, то придется пойти «отдыхать» туда. Так прошли первые три дня его отпуска, после чего с Брамского сняли взыскание с формулировкой «за отличную учебу» и отпустили догуливать зимний отпуск в обычном порядке. 
Через много лет, когда Брамский пришел на кафедру корабельных электроприводов адъюнктом, они с Муратом Сафербековичем, уже с юмором, вспомнили эту историю, и Туганов рассказал, что Беспяткин, попросил капитана 3 ранга Александрова, у которого были неформальные связи в комендатуре, сделать так, что бы Брамского не посадили. Поэтому и «не было свободных мест». 

Продолжение: http://proza.ru/2012/01/14/263