1. 20. Казнь Железного Феликса

Александр Зарецкий
Из романа «Россия, раз! Россия, два! Россия, три!..»
Облое чудище власти пожрёт нас, лаяй – не лаяй
Из эпоса
Текст защищён авторскими правами
© Рукописи из сундука. № 7. М., 2007 г.
   
   Все совпадения с реальными событиями, с существовавшими и существующими ныне людьми в романе «Россия, раз! Россия, два! Россия, три!..» являются случайными. Герои книги не несут ответственности – ни за творившееся в стране, ни за её настоящее и будущее.

                Казнь Железного Феликса
                (Московские хроники)
                Я проснулся, здрасте, нет Советской власти
                ***
   Дзержинского повесили гуманно. Уже памятником.
   Завершался последний день революции. С молчаливого здания содрали доску Андропова, надругались.
– Ягода, Ежов, Берия, Меркулов, Абакумов, теперь – Дзержинский, – загибал пальцы Чумаченко, когда канатная петля обвила шею истукана. – Никто, кажись, не ушёл.
– Между Феликсом и Ягодой был Вячеслав Менжинский, не Эдмундович, зато Рудольфович? – подсказал Кромов.
– Ему памятник где? – напрягся один из анархистов, только что исполнивших революционную песню «Цыплёнок жареный».
– Этот, наверное, на Новодевичьем? – предположил Чумаченко.
– В кремлёвской стене, – поправил друга Кромов.
– Могилки мы не трогаем, – присмирел анархист.
– До всех доберёмся: и до тех, кто лежит у стены, кто в ней замурован, и до тех, кто таится за стеной, – буйствовал его соратник. – Отгородились, падлы, некрополем от страны.
– От ГУМа, – усмехнулся Чумаченко.
– Прах выковыривать – вне идеи, – стоял на своём первый анархист. – И Ленин пусть покоится, где положили.

– Прости нас, Феликс, – смахнул слезу военный в фирменном крестьянском пиджаке, поклонился обречённому кумиру до земли и побрёл стреляться к казённому лимузину. Оттого, что первочекиста отлили в металле, а потом уж казнили, избранцу было вдвойне обидно: «Одно дело – живого человека вздёрнуть, коль заслужил, другое – символ с петлёй на шее. Да ещё под телекамеры!».
   А ночью хмельному аграрию снилось, что не изваяние Дзержинского, а его самого повесили.
   «Когда же успели воздвигнуть памятник?» – недоумевал.
   «Мог бы жить, если б не стал монументом», – донёсся голос свыше.
   «Вот и я верующий, – безропотно принял военно-политический земледелец. – Запамятовал, как правильно креститься. На главной службе ставили, что всё хорошее: наган, стакан, вечное перо для протокола – берут в правую руку, а свечу, кажись, наоборот. Религии чураться не след. Генералы из Большого дома, шагая от метро на работу, припадают в Сретенском монастыре. Эх, разбросала жизнь-злодейка нас, чекистов-коммунистов, по разным партиям. Пошлют в президенты, объявлю указом Железного Феликса святым».

– Висит! – психозно заблажила толпа, тронутая генетической памятью о прилюдных правежах. – Воно ляху-меченосцу за народовольцев на Семёновском плацу.

   Чумаченко патетично изрёк: «Пусть это будет первая и последняя публичная казнь».
– Посмертный приговор исполнен, грядёт обильная волна посмертных реабилитаций, – хмыкнул Кромов.
– Где золото партии, что хранилось под Железным Феликсом? – вновь встрял анархист.
   Многие до рассвета ждали, когда откопают. Но постамент остался на месте. Потом по-тихому убрали, естественно, вместе с золотом. Пока существовал пьедестал, площадь была и площадью «Памяти Дзержинского», и позором Лубянки.
– Железный Феликс выглядел очень удивленным, когда его поднимали, – констатировал Чумаченко. – Нет у нас Дзержинского, делать жизнь теперь с кого? – скомпилировал эпитафию.
– Он вернётся, обогащённый острыми политическими впечатлениями, – пригрозил Четвёртый.
– Большевички тоже думали: «Свалим памятник, взгромоздим другой – жизнь и наладится», – буркнул Обух.
– Вам не кажется, господа, чтобы мы не в СССР, красиво до перебора, – впервые подал голос журналист из Кашёнкина Касьян Камаринский. Рядом тёрлись те же дамочки. Скелетка забавно улыбалась, а на лице Большой Стервы вновь проступило нездоровое отношение к жизни. Заклинала не верить каким-то бумагам.
   Понял лишь Камаринский: «Успела, дрянь, накатать доносы и погнать телеги в инстанции».
– Она не сразу усекла, что вы имели нас во имя революции, – невпопад хихикнула ему в ухо Скелетка, без тени неловкости от недавнего пьяного непотребства.
– Железный Феликс с петлёй на шее, – перевёл разговор журналист. – Ради этого стоило бодаться с танками.
– Писец стране Лубянии, по кличке Большевизия, – определил анархист.
– Вновь сработал синдром толпы, – не без иронии размышлял вслух Обух.
– Парадокс, – заметил Четвёртый, – площадь Дзержинского окончательно стала Лубянской. Но именно рыцарь Холодная Голова сделал слово «Лубянка» зловещим. Сменили названия в метро, я вздрагивал, услышав: «станция «Лубянка».
– И полтиннички, и помощники, и прочие щепочки должны покаяться, – тявкнул анархист.
– Ещё один парадокс момента. Дети реабилитированных и скоропалительно прославленных врагов народа вновь стали помётом врагов народа, – обобщил Кромов.
– Надеюсь, что памятник этому зверю, сочтут произведением искусства и сошлют куда-нибудь, не уничтожат, – приторно выдавила сентенцию Большая Стерва, а Чумаченко прочёл в её глазах желание продолжить давешнюю оргию.
– Монумент-то хороший, – согласился он для начала. – Памятник-пуля, памятник-патрон. Площадь и перестраивали ради него.
– Архитектурно он держал пространство, страну уже не держал, – хохотнул Четвёртый. – Стакан остался, и не гранёный.
– Гранёный меня не греет, могу и из горла, – отразил Чумаченко.
– Они уже накрывают столы для пира победителей, – развил тему анархист.
– Кто «они»? – спросила простовато Скелетка.
– «Они» в сознании русского человека – начальнички, а «Мы» – народ», – преподали ей урок политграмоты.
– Наше отношение к происходящему переполнено цинизмом, – усмехнулся Кромов. – Против социализма с человеческим лицом уже воевали. Капитализм-то, чьей рожей обернётся?
   Впрочем, Николай Кромов так и не разуверился в том, что в 91-ом шанс у страны был.
   «Соловецкому камню стало одиноко», – вздохнул Камаринский. Он с ехидцей вспомнил, когда монолит притащили, не налаживалась связь Кашёнкина с центром города для репортажа. Пришлось обратиться на Лубянку. Те помогли.
– Что народ с властью делает, ужас! – разнеслось над толпой одинокое. Причитание заглушили аплодисменты.
   Актёры кино давно играли не Дзержинского, а этот памятник. Но лучшую роль он сам блестяще исполнил в фильме «Демократическая революция».
   Поверженного истукана увезли, и народ стал превращаться в отходы этой самой революции.

   Смотри также "исторические справки" к этой главе:
   Александр Зарецкий "Я уж и не помню, за кого был в августе 91-го"
http://www.proza.ru/2012/01/12/65
   Памяти СССР. Портреты вождей. Геннадий Янаев  http://www.proza.ru/2012/01/12/2003
   Памяти СССР. Портреты вождей. Михаил Горбачёв http://www.proza.ru/2012/01/09/1680