9 ноября

       Всю ночь меня преследуют странные образы, одновременно сказочные и мрачные, захватывающие и гнетущие. Я оказываюсь в лесу, в котором  на самом деле никогда не была, но который уже много раз видела во сне. Поэтому я узнаю и причудливо виляющие тропинки, и высокие сосны, и густые ели голубого и тёмно-синего цвета. И поэтому я знаю, что если поверну направо, то выйду на странную площадку-поляну прямо посреди леса, где всегда в карнавал. Здесь, как в цирке, пляшут медведи в цветных колпачках, красивые наездницы на своих белоснежных лошадках описывают круги вокруг поляны, а в самом центре работают карусели, но не такие, как в городском парке, а огромные, похожие на старинные и даже как будто волшебные. Здесь можно встретить и продавцов с тележками сладостей, и клоунов, раздающих воздушные шары, и даже каких-то смешных нелепых и карликов в высоких красных, синих или изумрудно-зелёных колпаках,  – наверное, гномов.
       Но в этой раз карнавал здесь какой-то безрадостный. В небе над поляной клубятся густые чёрные  тучи, и они сгущаются всё больше с каждой секундой, медленно переливаясь одна в другую, как капли ртути. В воздухе кружат какие-то чёрные птицы, такие маленький и изящные, каких я никогда раньше не видела. Карусель с расписными лошадками, верблюдами и слонами, кружится медленно и со скрипом, а цветные огоньки на её куполе тревожно мигают и гаснут по одному.
       На поляне постепенно темнеет. В какой-то момент я понимаю, что стою здесь совсем одна, босая, в ночной рубашке, а трава под моими ногами покрыта инеем. И в ту же секунду я вижу отблески огня вдалеке. Я решаю, что это костёр и хочу подойти поближе, но замечаю, что огненные вспышки сами приближаются ко мне быстро, почти стремительно. Вскоре я вижу, что это мужчины с обнажёнными сильными торсами несут в руках зажжённые факелы. Они выстраиваются  в самом центре поляны, окружив карусель, на равном расстоянии друг от друга – и начинается представление. Одновременно они выполняют абсолютно разные трюки – кто-то жонглирует, кто-то глотает огонь, кто-то, молниеносными движениями выписывает в воздухе фантастические фигуры. В ярком свете горящих факелов я могу рассмотреть каждого из них, но мне кажется, будто они почти ничем не отличаются друг от друга. Все они сильные и высокие, на всех одинаковые чёрные брюки, подвязанные чёрным поясом-кушаком, все босые и у всех одинаково отстранённые и непричастные лица. 
       Но тут откуда-то появляется ещё один человек. Он выходит вперёд, так что я вижу его совсем близко. Он тоже высокий и сильный, тоже босой, на нём тоже одни только чёрные брюки, подвязанные кушаком – правда, не чёрным, а ярко-красным. А вот лицо у него совершенно другое: очень выразительно, смуглое и резкое. И в руках у него не факел, а большая полукруглая клетка с толстыми металлическими прутьями. Внутри сидит крупная, но очень изящная птица с переливчато-серым, почти серебряным оперением. Мужчина достаёт из кармана брюк короткий и острый нож и, как ключом, отпирает им клетку. На секунду в его чёрных глазах мелькает странное выражение, которое я не могу понять, но мне кажется, что я улавливаю в нём одновременно и боль и радость. Птица расправляет крылья и взлетает высоко в небо. Кажется, в ту же секунду густые чёрные тучи начинают расступаться, и в завораживающую тишину вплетается странный звон.
       Сон рассеивается. Несколько секунд я пытаюсь понять, где я нахожусь, и почему не прекращается звон. Я смотрю на часы: нет, это не будильник, он звонит только через двадцать минут. Звонят в дверь.

       Вообще-то, мне повезло, что занятия у нас начинаются не в восемь утра, как во всех других школах, а в половину десятого. Это было сделано для того, чтобы ученики, которые приезжают в лицей даже с самых отдалённых окраин города, могли спокойно успевать на занятия. Некоторые ездят на учёбу даже из-за города, и если бы мы учились с восьми, им бы приходилось просыпаться чуть ли не в четыре. Мне же нужно всего полчаса для того, чтобы добраться до школы, а значит, я могу поспать лишний час и, когда я просыпаюсь, на улице уже светло.
       Но сегодня меня впервые огорчает, что мне на занятия не к восьми, потому что тогда я уже могла бы быть в школе и не видеть у себя дома этого…
       По голосам в коридоре я понимаю, что в дверь звонил Вадим. Теперь он громко выясняет что-то с мамой, но какое-то время я не могу разобрать ни слова из-за слишком экспрессивных и часто сменяющихся интонаций. И вдруг, с внезапной радостью, отчётливо слышу мамино: «Да засунь ты себе эти розы!..»  Я наспех одеваюсь, выхожу из своей комнаты, и тут же получаю два противоречивых указания одновременно:
- О, Карина, хорошо, что ты здесь! Пожалуйста, возьми эти цветы и поставь их в какую-нибудь вазу (от Вадима)
- Карина, возьми этот букет, и брось его в мусорку! Побыстрее! (от мамы)
       Минут через десять-пятнадцать мы все вместе относительно мирно пьём кофе на кухне. Пышный букет нежно-розовых роз в качестве компромисса лежит на угловом столике. Я медленно намазываю булочку малиновым джемом, угрюмо поглядывая на Вадима. Он не выглядит виноватым или пристыженным и, что бы он ни натворил, кажется, будто абсолютно уверен, что букет цветов это полностью исправит. Ах, да, и ещё бутылка шампанского, которая сейчас стоит на столе, нелепо возвышаясь над сахарницей, маслёнкой и баночками с джемом.
- Тебе же не надо сегодня в школу? – встретившись со мной взглядом, спрашивает Вадим.       Испытывающе смотрит на меня своими прозрачно-голубыми глазами снежной королевы, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не отвести взгляд.
- Надо, - говорю я. – Мы по субботам учимся.
- А занятия важные? Может быть, ты могла бы сегодня не пойти?
       «А может быть, ты хотел бы получить в глаз пробкой от своего шампанского?» - с вежливой улыбкой думаю я.
       Но, как ни странно, мама идею поддерживает.
- У тебя ведь только четыре урока сегодня, - говорит она. – Ничего страшного, если ты их пропустишь. Вечером я сама позвоню твоей классной и всё ей объясню.
- Что объяснишь? – упираюсь я. – Ведь я не болею!
       В любой другой день я бы счастью своему не поверила: только один раз в жизни мама уговаривала меня прогулять уроки. Это было на мой день рождения, в прошлом году, и тогда они вместе с папой организовали для меня замечательный праздник с выбором подарков прямо в магазинах и походом в кино. Но сейчас… я представляю своих одноклассников, сидящих на уроке астрономии, где самое интересное – это глобус луны и единственный на весь класс поломанный телескоп, и мне гораздо больше хочется оказаться с ними, чем быть здесь, с Вадимом.
       Но с другой стороны, если он снова расстроит маму, то будет лучше, чтобы я была рядом. Поэтому я допиваю кофе и даже соглашаюсь сходить в магазин за тортиком.
      
       Перед тем, как начать собираться, я сажусь за письменный стол в своей комнате и долго смотрю на чистый лист в открытом блокноте. Мне хочется что-то написать, с тех пор, как я проснулась, у меня в голове вертятся какие-то строки, но сосредоточиться на них я могу только теперь.  И только теперь перед моими глазами снова проносятся странные и яркие образы из моего сна. Всё вспоминается почти так же отчётливо, как если бы я видела это всего минуту назад, и притом наяву.   
       Через несколько минут, почти не делая поправок, я записываю в блокноте такие строчки:

              Храбрый стрелок,
              Ловкий и меткий
              Выпустить смог
              Птицу из клетки.

              Время - назад,
              Птица - на воле...
              Красный закат
              Над черным морем.

              Ночь и огонь -
              Темный и ясный,
              Боль и любовь -
              Черный и красный.

       Я не могу объяснить, откуда появился здесь красный цвет, да и никакого заката и моря во сне я не видела. Но в итоге я остаюсь довольна тем, что у меня получилось, ведь главное, что мне хотелось перенести на бумагу – это атмосфера и чувства.
       Я закрываю блокнот и достаю из шкафа самый тёплый шерстяной свитер. Я всё ещё думаю о том человеке, выпустившем птицу, который в моём стихотворении почему-то оказался стрелком, когда в мои мысли снова врывается звонок. На это раз телефонный.
       Звонит Олег Грубин, с которым я училась в одном классе все предыдущие восемь лет. Когда-то нас можно было называть хорошими, даже лучшими друзьями, но в последний год мы общались очень мало, и поэтому его звонок меня немного удивляет. Я была почти уверена, что он уже выполнил свою годовую норму, поздравив меня с днём рождения неделю назад.
- О, хорошо, что ты ещё не ушла! – радуется Олег, услышав мой голос.
- Я вообще не ушла, меня дома оставили. Всякая ерунда семейная, а ты почему не в школе?
- А, неважно!  - говорит он как-то слишком бодро, - Я тут подумал, что надо бы нам увидеться. Как ты считаешь?
- Плохо считаю, - отзываюсь я, невольно улыбнувшись , - ты же знаешь, у меня нелады с математикой.
       В ответ Олег с наигранным недовольством цокает языком и заявляет, что я в своём репертуаре. Я замечаю, что голос у него стал заметно грубее. Раньше он казался совсем детским, как и его почти кукольное лицо.
- У нас сейчас занятий очень много, - говорю я. – Но мы можем встретиться сегодня, раз уж мы оба не в школе.
- Нет, сегодня я не могу, у меня тут дела, - слово «дела» он произносит подчёркнуто загадочно.
- Ну, раз делааа… Тогда даже не знаю, когда у меня получится, у нас всё время очень много занятий.
       Какое-то время Олег молчит, видимо, что-то обдумывая.
- А знаешь, - медленно произносит он, наконец, - вообще-то, мы сможем увидеться раньше, чем ты думаешь. Ну, пока, Лисовская!
       И он вешает трубку.
- Пока, Грубин, - говорю я коротким гудкам.

       Когда я выхожу из дома, я в очередной раз убеждаюсь, что зима, на месяц опередив календарь, пришла в наш город окончательно. Сухой снег, сверкая на солнце, тонким, почти прозрачным слоем лежит на земле, а морозный воздух пахнет арбузами. Когда я была маленькой, мне всегда было интересно, почему мороз пахнет свежими арбузами, и почему арбузы тогда растут не зимой. На улице почти безлюдно: по дороге до магазина мне встречаются только двое или трое прохожих. И, может быть поэтому, а может, ещё почему-то, мне вдруг кажется, будто всё вокруг нереально, как декорация к какому-нибудь спектаклю или фильму. Даже сухой дубовый лист, принесённый ветром прямо к моим ногам, выглядит вырезанным из тонкого картона. 
       В магазине я оказываюсь единственным покупателем, и когда я ставлю возле кассы коробку с тортом, кассирша (не та моя знакомая, а другая, совсем молоденькая) смотрит на меня так, как будто я её только что разбудила. Я быстро расплачиваюсь и выхожу, подставляя лицо потоку ледяного воздуха с запахом арбуза.
- Кира?
       Мне и в голову не приходит, что это окликают меня, но голос кажется мне неожиданно знакомым, и я оборачиваюсь. Чувство нереальности происходящего возвращается, но я не сразу понимаю, чем именно оно вызвано на этот раз. Все декорации на своих местах, и сейчас мне предстоит играть роль незнакомой девочки по имени Кира. Странно, я даже не помнила, что представилась именно так.
- Ну привет, Агент, - говорю я почему-то немного насмешливо, когда парень в тёмно-синем пуховике подходит поближе.
       Сегодня он уже в шапке, и это немного меняет его внешний вид, но даже и так я бы сразу безошибочно его узнала. Мне кажется, в нём есть что-то характерное, никому больше не свойственное, но что именно, я пока не могу уловить.
- День рождения? – спрашивает он, кивая на торт.
- Был неделю назад, - отвечаю я честно. – А это не мне. Сегодня вообще не мой праздник.
       И как-то само собой получается, что я коротко рассказываю ему про Вадима, вслух рассуждая о том, почему он мне не нравится. «Агент» только слушает и изредка задаёт наводящие вопросы или вставляет короткие реплики, которые меня скорее поддерживают, чем раздражают. В какой-то момент он берёт у меня коробку с тортом, так небрежно и, будто бы, между прочим, что я даже не успеваю сообразить, в чём дело и отказаться от помощи. Зато теперь, когда руки у меня свободны, я могу оживлённо жестикулировать, как делаю всегда, когда забываю о том, что следует вести себя сдержанно, как все меня учат. Я не говорю слишком много, не болтаю лишнего, но чувствую, что могла бы. Говорить мне легко, и я не ощущаю барьера, который обычно чувствуется в общении с малознакомыми людьми.
       Когда мы проходим мимо маленького кафе на углу, к запаху морозного воздуха примешивается тёплый аромат слегка пригоревших кофейных зёрен. И эта маленькая деталь вдруг возвращает меня к реальности. Всё вокруг больше не выглядит декорацией, и я больше не играю роль.

       Домашние посиделки с шампанским и тортом проходят мирно и без происшествий. А когда я встаю из-за стола, Вадим вдруг говорит мне вполголоса, воспользовавшись тем, что мама отошла к умывальнику, в котором сейчас громко шумит вода:
- Карина… я понимаю, сейчас ты не очень ко мне расположена. Но ты должна знать, я люблю твою маму.

Дневник:
       Есть люди, которых я знаю очень долго, и которые постоянно стараются стать частью моей жизни, приходят домой, говорят какие-то правильные слова. Но я не могу называть их родными или близкими. Ну просто не получается и, наверное, не хочется. А есть люди, которых я почти не знаю, но мне кажется, что мне гораздо ближе. И они становятся частью моей жизни просто так, ничего особенного для этого не делая.