4

Ты знала?
Они спрашивают меня, без злости, без раздражения или чего там еще, просто спрашивают.
Ты знала, что он делает?
Не знаю, что им ответить. Знала ли я? Фактически – нет, потому что еще вчера, когда я последний раз его видела, там ничего не было. Там, под выпирающими ребрами, не было этих четырех аккуратных параллельных красных полос через весь живот (хотя вряд ли это так называется, когда у человека под ребрами такая дикая впалость, вогнутость почти до позвоночника). Но думала ли я, что он может так делать? Черт, да он даже спрашивал как-то невзначай про людей, которые этим занимаются. И я, конечно, задумалась. Но не так, чтобы очень уж серьезно.
Им это говорить нельзя – ведь обязательно спросят: «Почему ты не сказала? Или почему хотя бы с ним не поговорила??» О чем? О том, что так делать нельзя? Почему? Если даже пятилетним детям надо объяснять, почему именно нельзя что-то делать, то каковы были шансы, что он просто так послушает и подчинится? А разве у меня были (или есть сейчас?) весомые аргументы против? Или достойная альтернатива, другое, более гуманное и безопасное решение проблемы? Да и вообще, могу ли я с ним говорить об этом всем? Никто ведь никогда не верит, что так бывает не только с ним одним, что другие люди чувствуют похоже, думают о тех же вещах, ищут выходы из тех же ситуаций.
Нет, не знала. Если бы я знала, я бы обязательно что-то сделала.
Так легче всем, другого ответа они не ждали, не могли же они предположить, что я знала и молчала. Они мне верят. Знают, что я его… Да, все верно, - знают, что я его. Хотя поначалу это было для меня совершенно дико – то, как легко они приняли меня, несмотря на тысячу обоснованных причин этого не делать. Просто доверили мне часть заботы о нем.
Забыла сказать – он сидит рядом. Молчит, смотрит в пол. Они не приставали к нему с дурацкими обязательными вопросами типа «Зачем ты это делаешь? Давно? Почему ты не поговорил с нами? Чем мы можем тебе помочь?» При этом я понимаю, что, не будь его здесь, все эти вопросы посыпались бы на меня. Они считают меня своего рода двойным агентом, который, если что, может снабдить информацией.
И что нам теперь делать?
На этих словах он уходит к себе, закрывает за собой дверь, не хлопая. Жду вопроса, и получаю его:
Ты поговоришь с ним?
Не то чтобы мне очень хотелось. По крайней мере, сейчас. Но встаю и плетусь к нему. Не стучу, никогда не стучу.
Классическая поза – лежит, смотрит в потолок. Кто только придумал, что так надо делать, когда плохо? Сажусь рядом. Молчит, смотрит.
Они испугались, это понятно.
Но ты ведь понимаешь, что я не хотел… ну, не хотел ничего такого…
Да все я понимаю.
И я им не смогу ответить, зачем я так делаю, потому что, ну, это ведь не объяснить, - в голосе начинают проскакивать такие нотки, что понятно – если его немного раскачать, он через минуту будет вытирать нос.
Ты ведь поговоришь с ними?
А, ну конечно, кто ж еще. Я ведь у нас великий переговорщик.
Конечно, через минуту. А сейчас… можно мне… еще раз посмотреть?
Убирает руки с живота. На этом все. Жду секунд 5. Ничего. Сама осторожно сдвигаю вверх его футболку.
Черт. Черт, черт, черт.
Можно я…?
Кивает. Тихонько дотрагиваюсь средним пальцем до нижнего из шрамов. Почти не чувствуется выпуклости, совсем тоненькая полоска. Как-то не к месту приходит мысль, что потом можно будет несколько дней сдирать засохшие корочки, как в детстве. А на их месте останется новая розовая кожа.
Скажешь, что это опасно? И как ты за меня боишься?
Не скажу. Но ты знаешь, что – да, боюсь.
Не надо. Иди, поговори с ними, они же там волнуются.
Минут двадцать я отвечаю на их вопросы. Говорю, что он совершенно нормальный, что в его возрасте это не такая уж редкость, что он вообще один из самых адекватных и здравомыслящих людей, которых я знаю, что не надо принимать специальных мер. Конечно, это все я говорю для него, не для них – по правде, принять какие-то меры стоило бы. Но заставить кого-то думать, что он ненормальный, или даже не совсем нормальный… А даже если и так, я не хочу, чтобы кто-то копался у него под шрамами.
Пока еду домой, думаю, что мне не хватило смелости спросить у него главное. Помогло ли?
Мне никогда не помогало.