Десять лет в одной шинели. Часть 2

Г Л А В А    3 6
О Ж И Д А Н И Е

ЛЕТО 1978. Ракетный полигон Капустин Яр...

          Самое страшное в жизни  военного – ожидание. И самое мучительное.
 А если еще оно сопровождается полной неопределенностью, тогда совсем плохо.
 Наш полк снова замер. Теперь в ожидании показательных учебно-боевых стрельб, специально предназначенных для представителей генеральных штабов государств Варшавского Договора и наших союзников из развивающихся стран Азии и Африки. Друзей надо не только кормить, но и хорошо вооружать, дабы они не переметнулись – как неблагодарный египетский президент Анвар Садат или суданский маршал Нимейри – на сторону наших наиболее вероятных военных противников. А для этого наши вооружения надо периодически демонстрировать друзьям и противникам. В Ла-Бурже или Фарнборо нас пускают, но устраивают там всякие гадости и мерзости – что-то подозрительно часто падают там наши новейшие самолеты: ворон там некому что ли разогнать или дворники у них плохие? Вон недавно грохнулся гигантский ТУ-144, который должен был составить конкуренцию ихнему сверхзвуковому и более дорогому «Конкорду». Его «черный ящик» даже не нашли!
 Периодически падают наши МИГи или СУшки – диктор скороговоркой выпалит информацию, да и то всего один раз, а вот целующегося Леонида Ильича Брежнева кажут чуть ли не ежечасно. Говорят, кубинский лидер бородатый Фидель Кастро специально сигару во рту три часа держал, чтоб только не целоваться взасос с нашим впавшим в маразм Генсеком.

Мой друг Николай Иванович Быкадоров был признан лучшим оператором боевого расчета подготовки и пуска и ему единственному из нескольких десятков вторых боевых номеров трех полков ракетных войск, находившихся в тот момент на полигоне, специальная комиссия доверила «нажать кнопку ПУСК» - проще говоря, повернуть боевые стартовые ключи совместно с первым номером. А там уже автоматика ракетного комплекса – «до чего дошел прогресс!» - потом сама четко и красиво выполнит все необходимые предстартовые операции.
Дежурная боевая смена, которой было поручено провести показательный пуск ракеты 15Ж45 «Пионер», тренировалась до умопомрачения. Старший лейтенант Быкадоров и старший лейтенант Демидов, хотя и занимали капитанские должности, временно стали вторыми боевыми номерами – доверить пуск боевой стратегической ракеты лейтенанту Дуракову или лейтенанту Безгодову, как и положено по логике и по всем наставлениям, командование дивизии не решились. Все действия отрабатывались до автоматизма. Многократно просматривались и критически оценивались все телодвижения участников грандиозного действа – каждый жест, каждый взгляд, каждое слово.

Теперь я представляю, как долго и тщательно готовят курсантов особого кремлевского полка, которые несут почетную вахту у стен Ленинского Мавзолея!
Остальные офицеры и прапорщики полка, не задействованные в показательном пуске, временно были предоставлены сами себе. Солдаты же были немедленно разобраны «купцами» из числа местных начальников, охочих до бесплатной и безропотной рабочей силы, которую не надо даже кормить. Наверное, именно о такой армии мечтал в свое время главком  Лев Троцкий, если, конечно, не врут наши учебники истории.

Выбор занятий для всех остальных офицеров и прапорщиков был невелик – чтение книг из убогой местной военной библиотеки, игра до одури в карты или просмотр телепередач по двум каналам: нашлась-таки умная голова в нашем ракетном полку и починила старенький «Рекорд». Все одурели до последней стадии! Даже замполит Мацан начал заговаривать со мной – «а не махнуть ли нам, Петруха, по степи за сайгаками?!»
Мы ждали давно заказанную военную технику. То ли заводы – московские и воткинские – не справлялись с давно утвержденным планом, то ли не подсуетились работники главного инженерного управления министерства обороны, но процесс ожидания затянулся. Раз в неделю, особенно если ночи были лунными, нам удавалось потренироваться на штатной учебной технике. Прапорщики пытались ловить гадюк, которых в здешней полупустынной местности было предостаточно. Я, правда, их не встречал – может потому, что ночи здесь очень холодные, а эти гады по ночам где-то прячутся и вылезают на поверхность лишь в жаркий полдень.

Выходить или выезжать за пределы стартовой позиции, не говоря уж про границы астраханского полигона, нам категорически было запрещено, о чем нам и было громогласно объявлено в самый первый день нашего пребывания в Капустином Яру. 
Монотонная и убогая казарменная жизнь всем осточертела. Еда была, а вот развлечений и выпивки не было совершенно! Раз в неделю нам показывали кино, да и то в самое неподходящее время, когда его посмотрели уже все солдаты: им положено, говорят, есть даже есть специальная директива то ли министра, то ли главпура, а вот офицерам ничего не положено. И это некоторым действовало на нервы. И потому рано или поздно кто-то должен был нарушить воинскую дисциплину! Вопрос был лишь в том, кто первый не выдержит! Командование полка ожидало такой «подлянки» от прапорщиков, однако случилось страшное!

Капитан Мацан и прапорщик Толя Гуляев угнали какой-то грузовик и попытались на нем выехать за пределы полигона. Однако то ли запутались, то ли бензин кончился (давали каждому водиле всего десять литров – зато в Чехию, Венгрию и Польшу гнали не мерено), но вскорости их отловили и привезли обратно на 70-ю площадку после ночевки на нарах местной гауптвахты. Толя Гуляев (которого выкинули из самолета перед самым отлетом его на Урал) все спихнул на замполита Мацана, как самого большого для него начальника, а тот потребовал освободить его от боевой должности или хотя бы от боевого дежурства, так как он не уверен в своих силах при такой непрофессиональной подготовке  боевых номеров и потому не может дежурить в силу слабости здоровья и убогости полученных знаний.

Скандал моментально замяли – замполит принародно усомнился в правильности обучения - однако предупредили всех и сразу, что в следующий раз с нарушителями воинской дисциплины поступят по законам военного времени…
Наш первый ракетный дивизион был приказом командира полка переименован в третий. Все офицеры и особенно прапорщики встретили это известие в штыки! Однако «весь пар ушел в свисток», как это всегда бывает в армии, и на открытом партсобрании никто даже словом не заикнулся о том решении. Промолчали все, как один, и на встрече с командиром дивизии, зато в курилке и в казарме дали волю «поруганной чести» и порушенной справедливости.

Еще до отъезда на полигон командир полка полковник Гагулаев клятвенно (слово джигита!) пообещал, что тот дивизион, который сдаст выпускные экзамены лучше всех, первым уедет домой. Лучше всех экзамены сдал наш первый дивизион: хотя две тройки (моя и еще одного лейтенанта) из пяти были именно у него, однако средний балл был гораздо выше, чем у всех остальных, что позволяло надеяться нам первыми убыть с этого опостылевшего места.

Однако я еще в июне сказал, что Гагулаев и Вахрушев слова своего не сдержут – как контуженные америкосы, они всегда найдут необходимый предлог и все сделают так, как выгодно, так что все офицеры и прапорщики могут заранее заказать себе на знаменитом заводе «Уралмаше» ГЗМ – губозакаточную машинку, за что капитан Марчук на меня кровно обиделся и даже обозвал «вологодским полудурком», хотя я ни к Вологде, ни к «Песнярам» никакого отношения не имел («Где моя черноглазая, где? В Вологде, где, где, где!»). Так же лестно отозвались обо мне почти все капитаны и майоры. И вот теперь пришел мой «звездный час». Кавказский человек полковник Гагулаев всех изящно надул! Просто и гениально, как это всегда делается в нашей многострадальной стране.

Кто-то из старших офицеров рискнул напомнить полковнику Гагулаеву его же собственные слова: «Первым домой уедет первый дивизион!» За три месяца казарменной жизни все вымотались, устали, всем все осточертело и остохужело, даже знаменитые астраханские арбузы и «килька в томатном соусе».
Последний дивизион уезжает на полтора месяца позже первого! Первым был наш, однако благодаря росчерку пера полковника Гагулаева он стал ТРЕТЬИМ! Так что срок нам увеличили сразу в полтора раза – и никакого мошенничества! Полковник слово джигита сдержал, надо отдать  ему должное.

А «ларчик просто открывался» – в бывшем третьем, а ныне первом, дивизионе  служил его родной зять Петя Ефимов, хороший в общем-то парень, хоть и горец в каком-то там колене. И дома его ждала законная жена, старшая дочь Гагулаева! Ожидание вместо обещанного папой месяца затянулось на целых три, а перспектива быть «соломенной вдовой» еще полтора или два месяца ее явно не вдохновляла, о чем с женской кавказской прямотой папаше и было заявлено, когда самолет командующего доставил всех офицеров на родную улицу Зеленую. Роль Пенелопы  ей явно не по плечу!
Наконец, наступил долгожданный день Х – день пуска! Всех офицеров и прапорщиков отвезли подальше, дабы не путались они под ногами высокого начальства и  зарубежных гостей, а солдат и сержантов вообще загнали на скотный двор – туда уж точно никто не рискнет заглянуть, да и забор там высокий и прочный.

 Ожидали генерала армии Соколова Сергея Леонидовича, у которого на груди было почему-то всего три медали, хотя у всех остальных генералов армии и маршалов (их портреты висели в любой ленинской комнате) на груди красовался полный иконостас чуть ли не в несколько десятков штук. У нашего дорогого маршала Брежнева Леонида Ильича орденов и медалей было больше сотни. Прапорщик Энгельгардт как-то в дивизионном клубе попытался их сосчитать, но дошел до сотни и сбился, хотя до конца было еще прилично – выходило никак не меньше ста сорока штук.

Время старта ракеты было назначено на 11 часов утра. Мы находились примерно в полутора километрах от боевой стартовой позиции, так что видели лишь контуры изделия. Нас заранее предупредили, чтобы в момент старта не смотрели (именно поэтому и сообщили всем точное время!) на пусковую ракетную установку, иначе можем навсегда потерять зрение.

И вот секундная стрелка отсчитывает последние мгновения. Время кажется вечностью. Не хотел бы я быть сейчас на месте Быкадорова – благодарностей от нашего военного командования не дождешься, а вот звездочки за один неверный ход с погон полетят сразу! За этим дело не станет. У нас всегда и во всем виноват стрелочник, хотя есть и начальник вокзала, и начальник дороги, и даже нарком! Прямо в машине подготовки и пуска произведут во младшие лейтенанты – хоть из лейтенантов, хоть из капитанов.

Яркая вспышка – в несколько раз ярче солнца! Не удержались однако некоторые наши прапорщики и посмотрели, как  любопытный философ Хома Брут на загадочного Вия. Дуракам закон не писан? Правда, потом они несколько дней жаловались на резь в глазах, однако со зрением вроде обошлось.

Вслед за яркой вспышкой и клубами пыли и дыма до нас донесся страшный грохот, такой сильный, что даже заглушил все голоса. И всем стало ясно – пуск прошел успешно!

Вскоре на 70-ю площадку прибыли  офицеры-наблюдатели и дежурная смена. Вот тут-то мы и услышали все ужасающие подробности «успешного выполнения поставленной боевой задачи», как потом отрапортуют Высшему военно-политическому Совету  Варшавского Договора наши говорливые генералы.
Все операции были отработаны до автоматизма, все прошло гладко и точно. Слаженность расчетов была просто идеальной, так что сам боевой пуск прошел «без сучка, без задоринки», что произвело  неизгладимое впечатление на всех наших дорогих друзей и союзников, которые лишний раз убедились, что находятся под надежной защитой армии Страны Советов...

Однако вскоре (сразу после старта ракеты) они чуть не лопнули со смеха, когда старшие лейтенанты Серега Чучуйко и Колька Анисимов из инструкторской группы дивизии рванули по полю от обезумевшего табуна лошадей, которые по непонятной причине находились всего в двухстах метрах от места старта.
Однако вскоре и наши офицеры от души посмеялись, когда  гости и союзники вдруг натолкнулись на невесть откуда появившийся  отряд пестро одетых военных строителей, которых находчивые партполитработники тут же обозвали партизанами. Ответ этот, кстати, пришелся по душе и нашим московским генералам, так что полковник Попаденко отделался всего лишь секундным испугом.

               
                Г Л А В А   37.

                П Е Р В Ы Й       П О Ш Е Л !


Прибыла наконец-то долгожданная техника или пусковые установки с завода. Слово «ракета» запрещено говорить!  Даже на заводе в Воткинске, где (по слухам знающих людей из числа прапоров) их и делают. Вместо «ракеты» говорить надо «изделие»! Вроде все в стране родной по плану делается, а там – по идее – все до гвоздей должно быть расписано, но вот с поставками военной техники постоянно происходят какие-то сбои – видно, Госплан что-то напутал или финансисты не те бумаги выправили. Мы не знаем всех этих бюрократических тонкостей, но расплачиваемся за эти промахи по полной программе – своими нервами и здоровьем. Офицеры тихо матерятся, а прапорщики в открытую говорят о саботаже «недобитых троцкистов», которые все делают для того, чтобы создать везде дефицит и тем самым вызвать у советского народа ненависть к политике партии! Нам (офицерам) нельзя вслух свое мнение высказывать – партбилет отберут мигом и сошлют туда, куда бедный Макар не гонял своих телят! Прапорщикам можно все или почти все – им как будто специально разрешают «душу отводить», и потому они в выражениях не стесняются.

Может политаппарат таким образом хочет узнать, что о курсе партии и правительства думает вчерашний гегемон? Ведь многие прапорщики из местных (Володя Чалых, Шурик Кудинов, Володя Соколов) записались в «мешочники» (макаронники, куски, наемники – это прозвище прапоров) только из-за нерешенного проклятого квартирного вопроса, который испортил не только москвичей (если верить писателю Булгакову)!! Новые областные уральские власти во главе с новым решительным и крутым на руку первым секретарем обкома КПСС товарищем Ельциным Борисом Николаевичем резко свернули программу жилищного строительства, хотя до этого чуть ли не рубаху на груди рвали и клялись всех нуждающихся обеспечить в рекордно короткий срок – лет за десять.

Но прошло уже целых десять лет – прошли семидесятые, наступают восьмидесятые - ничего не изменилось, и работяги с танкового завода, отчаянно матерясь, косяками потянулись в армию. Видно, ушли оттуда в поисках лучшей доли не последние люди, то есть передовики и мастера, потому как сразу залихорадило ведущие предприятия – и впервые со времен Сталина (если не врет бывший тюремный контролер и самый старый прапор дивизии Семенов) на Урал приехал сам премьер КОСЫГИН!
Что за страна дурацкая такая?! Почему она не может жить без перебоев и дефицитов? Почему в стране постоянно возникают какие-то непредвиденные трудности? Доживем ли когда-нибудь до светлого будущего, когда у нас все будет, как у людей??

Техника с заводов пришла, однако  вживую изделия (ракеты и автомобили-тягачи) мы так и не увидели, – хранилась они в огромных железнодорожных металлических вагонах-холодильниках, в таких обычно перевозят мясо, например, кенгурятину из Австралии или говядину из Аргентины, которыми нас  усиленно пичкают в столовой.
 Офицеры-коммунисты, специально подобранные особистом полка и замполитом, переоделись в парадную форму советских железнодорожников и отправились принимать спецгруз. Они же будут его сопровождать до Нижнего Тагила, и ни одна живая душа не узнает, что в трюмах холодильников не  дефицитное (с приходом партийца Ельцина) на Урале мясо, а самые совершенные в мире твердотопливные баллистические ракеты, наши ангелы-хранители, способные образумить любого зарвавшегося соседа. Так сказать, «последнее средство дипломатии»!

Первый дивизион с командирским зятем Ефимовым погрузился в вагоны и благополучно отбыл в родные края. Вслед за ним отбыли вагоны с изделиями, сопровождаемые переодетыми офицерами, которые для этого специально три месяца не стриглись. Второму дивизиону срок назначили на конец сентября. Значит, нашему бывшему первому дивизиону (а теперь третьему, по милости Гагулаева) придется «собирать манатки», подобно шолоховским сестраковским и персиановским казакам, не раньше начала ноября. Настроение у всех поголовно офицеров и прапорщиков нашего дивизиона сразу упало до нуля.

«Солдаты буквально все разложены, служить не желают – устали. Собственно, в этом году уже не стало солдат в общепринятом смысле этого слова!» – Так и хочется вслед за прозорливым шолоховским поручиком Евгением Листницким воскликнуть. После отъезда первого дивизиона наш ракетный боевой полк все больше стал напоминать партизанский отряд счетовода-генерала Ковпака. Чтобы мы не разлагали только что прибывшие на учебу боевые полки из Белоруссии, нас спешно – до прибытия из Воткинска эшелонов с боевой техникой – перебросили на другую площадку, номер четыре.

Жилищные условия там оказались гораздо лучше, чем на знаменитой семидесятой площадке (новое общежитие в отличие от сборно-щитовых домиков времен сорок пятого года), однако до офицерской столовой было далеко, - «как до Китая раком», по выражению прапорщика Шурика Энгельгардта, который теперь стал начальником дежурного расчета связи вместо нашкодившего Толи Гуляева (они с замполитом угнали машину и попытались прорваться в Астрахань то ли на прогулку, то ли за водкой). Продуктов на всех в офицерской столовой почему-то не хватало – то ли кенгурятина закончилась в Австралии, то ли дрова на пароходах  Черноморского пароходства. Поэтому некоторым поневоле пришлось перейти на хрестоматийную «Кильку в томатном соусе» – «красную рыбу», чего-чего, а рыбы в Капустином Яру «хоть ж…пой» ешь.

 Так отвечает всем недовольным замполит дивизиона капитан Мацан. И тут же весело добавляет – «Вам сейчас надо, чтоб ОН хорошо светился, а не стоял, так что ИМ будете себе столбовую дорогу освещать, чтоб в астраханском степу или в степах не заблудиться!» И при этом раскатисто и звонко хохочет, видно, вспоминает свое недавнее приключение в этих самых «астраханских степах»! Он замполит – ему можно хохотать, работа  у него такая…

В городке было темно, как в хижине дяди Тома (негра из Америки, если кто забыл): то ли энергокризис, вовсю бушующий на расточительном и загнивающем Западе, наконец-то, докатился и до нас, то ли командование боевой ракетной позиции экономило на электричестве. Подъемы и отбои офицеров командование полка  в лице командира Гагулаева отменило, чтобы не раздражать и так смертельно уставших и страшно обозленных офицеров и прапоров. Партийные собрания теперь также не проводились, в отличие от первых месяцев нашего пребывания здесь, когда они собирались по любому поводу чуть ли не через день.

«Самое страшное в армии, – когда солдату нечего делать!» – Эти золотые слова высветились в мозгах всех замполитов, которые не знали, чем же сейчас занять людей. Солдат дивизиона тут же мгновенно расхватали охочие до бесплатной рабсилы местные хозяйственные службы, а вот офицеры и прапорщики бесплатно работать «на дядю» не хотели, а те немногие, которые соглашались под страхом потери партбилета или теоретической возможности попасть на вышестоящую должность, работали из рук вон плохо – как рабы в Древнем Риме, если не хуже. Офицеры в свободное от нарядов время играли в баскетбол или смотрели черно-белый «Рекорд» – шел сериал «Вариант Омега» с неподражаемым Олегом Далем: «Хоть в кино посмотрим на настоящих военных!»

Прапора до угару и до утра резались в карты на деньги в открытую, не обращая уже никакого внимания на замполитов. Пара человек из них, говорят, уже сорвала и швырнула полковнику Попаденко (командиру боевой позиции) свои прапорщицкие погоны, их тихо и незаметно, без всякого шума, уволили «за дискредитацию ВЫСОКОГО воинского звания прапорщик», дабы не провоцировать остальных на такие или им похожие выходки. Они откровенно издевались над работниками штаба, которые выдавали им проездные документы – все-таки мы находились в особой режимной зоне: «Высокое звание! Совсем как у Брежнева!» 

Видно, кто-то сильно умный (как ехидно заметил прапор Толя Гуляев) все-таки доложил наверх по поводу этих шуток, и прапоров увольняли, убрав из приказа слово «высокого», а потом вообще упростили формулировку. Бегство прапоров из боевых частей особенно усилилось после недавнего (июнь 1978 года) постановления правительства о повышении денежного довольствия офицеров на тридцать рублей! И теперь молодые лейтенанты получали на десятку, а старые капитаны на тридцатку больше, чем их одногодки, служившие прапорами. Напоминаем – бутылка водки уже стоила не привычные два рубля восемьдесят семь копеек, а три двенадцать и даже четыре сорок (в зависимости от сорта).

Прапора наши и так были недовольны оплатой своего «ратного труда», а теперь просто окрысились на офицеров, особенно тех, что были их непосредственными начальниками. И потому при любом удобном случае «закладывали» их командованию.
Василий Клименко, офицер второй группы нашего дивизиона, кстати, прекрасный игрок в карты, решил сразиться с прапорщиками, нарушив негласное армейское правило – «офицерам с прапорами никогда не связываться!» Едва он выиграл первую десятку, как об этом стало известно замполиту, а потом и особисту полка. Выиграл бедный лейтенант у страшно жадных прапоров червонец, а проиграл вышестоящую долгожданную капитанскую должность. Совсем как у Михаила Александровича Шолохова – «умная у тебя, сват, голова, да жаль, что дураку досталась!»

Нам привезли целый КАМАЗ арбузов – ешь, пока не лопнешь. Неожиданному подарку страшно обрадовались прапора и потому быстро растащили первую машину – припрятали на всякий случай. Но за первой пришла вторая машина, и теперь никто арбузы прятать не стал. На Урале арбузы не растут. Не успевают вызреть за короткое лето, впрочем, как и помидоры с вишнями.
Я не раз видел (при выездах в район), как местные мужики лопатами крушили прекрасные сочные красные – сахарные – ягоды и скармливали их свиньям. Кое-кто из прапорщиков-сибиряков не поверил такому кощунственному сообщению, и сам отправился на свиноферму.

Вернулся он оттуда потрясенный до глубины своей сибирской души, как бедная московская студентка МГИМО, увидевшая однажды (на практике) в первом попавшемся магазине в западном Берлине  сорок сортов колбасы…
Зато астраханцы просто млеют при виде связки сухих белых грибов или банки с маринованными опятами! Кто-то из местного начальства (я ему помогал написать политически выдержанное выступление на гарнизонном партхозактиве – услышали, оценили) обмолвился, что на полигоне ежегодно более ста человек травятся местными грибами – то ли шампиньоны от соседства с ракетами мутируют, то ли население принимает за  съедобные  грибы бледную поганку. Правда, химики тайно, но клятвенно уверяли, что здешнее население травится ядами, которые накапливаются в грибах, их с усыхающего Аральского моря (там, говорят, на островах имеется гигантский химический полигон) вроде бы периодически приносит ветер-афганец, однако не всем слухам, исходящим от военных, надо верить! Возможны и другие варианты, но я не главврач клиники…

Местные астраханские офицеры и прапора – все поголовно - с нескрываемым  недоверием относились к уверениям уральских служивых, что в Нижнем Тагиле (в окрестных лесах, разумеется) в иной год грибов, особенно подосиновиков, бывает так много, что хоть косой коси – «не надо маленьких дурить!».
 На этой почве с одним из прапорщиков нашей третьей группы произошел изумительный или возмутительный случай. Василий Егорыч после испытания первой советской атомной бомбы под руководством маршала ЖУКОВА (в конце сороковых годов в знаменитых Тоцких лагерях под Оренбургом) остался жив, хотя и потерял все волосы и половину зубов – хватило ума обрушить себе на голову и туловище степную землю от случайно найденной лисьей норы прямо перед самим ядерным взрывом. Командование пожалело бедного солдатика и перевело его поваром в столовую. Ни пенсии, ни квартиры ему, естественно, никто тогда даже не обещал, потому он и остался на военной тропе. Более того, у него в военном билете даже не было записи о том, что он участвовал в военных атомных учениях!


Сколько войн вели наши бедные солдатики – не сосчитать! И на Кубе были, и в Анголе, и в Эфиопии, и в Конго, не говоря уж про разные там Афганы и Вьетнамы! Ладно там сверхсрочники или офицеры воевали или, говоря военным языком, выполняли интернациональный долг, – зеленых необученных срочников, вчерашних школьников, гнали и не спрашивали! Но в бумагах у них все чисто – «вас там не было!» Раз официально Советский Союз в Африке не воевал, значит, там не было советских солдат и офицеров. Это было самой большой военной тайной – а вовсе не золотой запас Советского Союза или ежегодный урожай зерна. Израиль за одного похищенного капрала сразу войну начинает, а в нашей армии в одном только Афгане за десять лет без вести пропало более трехсот солдат – и ничего, никто в генштабе не умер и даже не подал в отставку…


На гражданке, в народном хозяйстве нужны крепкие и здоровые мужики, чтоб пахали за себя и за того парня, либо же – умные и образованные люди, чтоб создавали новые образцы вооружений : роковой сорок первый год напугал наше кремлевское руководство надолго, если не навсегда…
Так и служил Василий Егорыч поваром, пока не женился и не произвел на свет двух дочек – статридцатирублевого жалования  армейского повара на жизнь катастрофически не хватало, а воровать у солдат-срочников продукты его не научили, и потому он охотно и сразу согласился на должность дивизионного техника-дизелиста, который получал целых 180 рублей, совсем как  мичман–подводник Северного флота по высшей (девятой) сетке.

Но хороший повар оказался плохим техником, и не раз преподаватель курсов ставил вопрос о его отчислении вследствие низкой общей технической подготовки. Отчислить-то с курсов кого угодно можно запросто, да где взять нового? Особенно на полигоне?! Майор не раз принародно называл Василия Егорыча «самым тупым из всех известных цивилизованному миру дизелистов». И делал это принародно, чем давал лишний повод прапорам позубоскалить. Остались в дивизионе на боевых должностях самые непробиваемые или же те, кому осталось до дембеля немного – такие, как всесоюзно известный прапорщик Скорняков, который запросто мог покрыть матом не вовремя подвернувшегося под руку полковника или пригрозить продырявить «до состояния решета» сержанта-гаишника, который по каким-то причинам пытался не пустить наш дивизион в полевой район. Служил Василий Егорыч в моей третьей боевой ракетной группе, и мне с ним предстояло нести боевое дежурство, а потому пришлось мне – разумеется, в тайне от командования нашего дивизиона – «злоупотребить» своим общественным положением и пожаловаться начальнику политотдела полковнику Сухорукову.

 После этого публичные позорные нападки на бедного прапорщика прекратились, но все – и он сам – прекрасно понимали, что «служить Гавриле дизелистом» лишь до выпускных экзаменов: государственная комиссия не примет во внимание ни семейное положение, ни убогое здоровье, ни тяжелое послевоенное детство…
Нужен был неординарный шаг. И он был сделан!

 Сразу после отпуска с выездом избранных офицеров и прапоров на Урал тот же самый преподаватель, который публично называл Василия Егорыча «самым тупым в мире дизелистом», вдруг полярно поменял свою прежнюю точку зрения и заявил, что это – «один из самых лучших дизелистов, которые когда-либо здесь обучались!»
Дальше – больше: Василий Егорыч оказался единственным дизелистом, который получил «пятерку автоматом», то есть без сдачи обязательных госэкзаменов выпускной комиссии Капустинского полигона. Единственным прапорщиком из нескольких десятков! Три боевых ракетных полка здесь обучались, и никто не смог досрочно получить «заветные корочки». Никто! Ни один! Хотя были среди них такие асы, что своими мозолистыми руками совсем недавно собирали на волгоградском заводе «Баррикады» эти самые дизеля!

Прапорщики взбунтовались – «тупой, еще тупее, совсем тупой – как мексиканец из Голливуда!» - и вдруг он признан лучшим дизелистом «всех времен и народов»! Нет, ребята, так не бывает!!! Событие это было столь редкостным и изумительным, как полет Гагарина, что даже командир дивизиона подполковник Горшенин Рулерт Иванович, которого удивить было просто невозможно (по молодости, по глупости он в числе 50 молодых лейтенантов подписал письмо Хрущеву по поводу военной реформы), не выдержал и честно попросил рассказать вчерашнего двоечника, как тому всего за неделю удалось стать «лучшим дизелистом». Ответ прямо-таки изумил ракетчика, привыкшего за двадцать пять армейской службы лет ничему не удивляться: два баллона маринованных белых грибов к юбилею  свадьбы майора-дизелиста, жена которого выросла в лесу и потому просто до умопомрачения любила грибы.

Вот тут я и услышал настоящий рев возмущенных советских прапорщиков – любой лев в пустыне Сахара, услышав его, завыл бы от зависти! Куда там обиженному ишаку бухарского шутника Ходжи Насреддина! Даже замполит полка майор Тюленев заявил на каком-то полковом совещании, что вместо вагона сосновых бревен сюда, на полигон, надо было привести вагон маринованных грибов. Или хотя бы пару мешков сухих белых грибов. Майор Тюленев так расстроился, что аж похудел! Да, мы все сильны задним умом...

В офицерскую столовую на обед и на ужин ходили почти все военнослужащие, наплевав на призывы врачей типа «Отдай ужин врагу». В магазине, кроме хлеба, карамели и кильки в томате, ничего из продуктов не было, а прапора – особенно с Украины – пожрать любили и даже очень. К тому же все они, за исключением разве что Скорнякова да Купреева, были «гигантскими древовидными» особами, как писал юмористический журнал «Крокодил». Всю ночь они либо играли в карты, либо смотрели телевизор, а потом отсыпались до обеда, как товарищ Сталин, если верить нашим демократическим газетам. К тому же вечером в местной столовой девки (практикантки из города) пекли удивительно вкусные сдобные булочки, от которых никто не отказывался, а замполит  капитан Мацан съедал их по полторы дюжины, как «наш новый друг» немецкий политик Гельмут Коль, хотя он весил гораздо больше, чем наш Мацан (примерно как новый первый партийный секретарь Урала товарищ ЕЛЬЦИН – 144 кило).

Девки после «калинарного техникума» крайне неохотно ехали в такую глушь, предпочитая большие города – хороший кондитер без работы нигде не останется. Кое-кого молодые лейтенанты и капитаны увозили в дальние сибирские края (в основном, в «дикие степи Забайкалья»), но кое-кто вскоре оттуда возвращался. Классическая женщина кассирша тридцатипятилетняя Надя-мотовоз с редкими тогда синими, как у сказочной девушки Мальвины, волосами, по непроверенным местным слухам, уезжала в далекое Забайкалье со своими законными мужьями четырнадцать раз! Но через пару-тройку месяцев возвращалась оттуда обратно – наверное, не могла жить без родного Кап. Яра, как тот студент без БАМа: «Ты пойми меня правильно, мама, не могу я без БАМа прожить!»

Наши офицеры и прапорщики были ею буйно недовольны – Надя всегда ошибалась, когда выбивала им чеки! Я не знаю, чем она так привлекала забайкальских комсомольцев, но даже наш замполит Мацан, большой специалист по этой части, однажды так прямо ей и заявил: «Извини, подруга, но я столько водки не выпью!» А некоторые обуревшие без женщин наши прапора (разумеется, из толпы) громко кричали ей: «Теперь мы понимаем, почему ты сбежала из Читы! За тобой два вагона работников ОБХСС гнались!»

Командир полка полковник Гагулаев ездил в
столовую (за три километра) на персональной машине, а все остальные офицеры, в том числе замполит и начальник особого отдела, ходили  пешком – экономили бензин, ведь его, как и дрова для бани, пришлось везти сюда с Урала. Если бы это было неправдой, то я придумал бы что-нибудь пооригинальнее и поумнее, чем доставка досок и бензина – например, транспортировку солдатских кроватей вместе с казармой…

Офицеры просто изнемогали от безделья! Пять месяцев тупой казарменной жизни обрушили всякие понятия о порядке и дисциплине. Все со смехом вспоминали первый месяц нашего пребывания в Капустином Яру, когда все офицеры и прапора поголовно выходили на зарядку. Сейчас любой полковой начальник, рискнувший поднять офицеров, а тем более забуревших, как медведи, прапорщиков, на утреннюю зарядку, был бы в лучшем случае обруган, в худшем – контужен сапогом, как бывший замполит пятой группы с двадцать первой площадки капитан Аркаша Кожевников.

 Народ занимался чем только мог! Замполиты не обращали внимания – делайте, орлы, что хотите, только не бегайте за пределы гарнизона и не пейте водку! У всех офицеров и прапоров мысли текли в одном направлении – скорее бы домой!
Я сдуру выиграл три раза подряд в шахматы у начальника медицинской части полка майора Гараева, который считался одним из сильнейших шахматистов дивизии – Айрас сыграл пару раз вничью с командиром дивизии генералом Леновицким на каком-то там памятном турнире, за что удостоился великой чести личного рукопожатия, на зависть всем остальным тупым или трусливым игрокам дивизии. Я даже не понял, как мне удалось выиграть, потому, как никаких курсов не кончал и в кружках сроду не обучался. До меня с доктором Гараевым – на равных – играл командир нашего дивизиона подполковник Горшенин да рядовой Чигорин, чемпион то ли города Горького, то ли Перми по шахматам.

 Татарин, - кровь горячая, - вскипел и снова ринулся в бой. И опять проиграл! Ему бы остыть, - «смени коня – он устал!», как сказал в кино молодой, но не по годам умный, оруженосец короля Ричарда «доблестный рыцарь» Айвенго своему противнику на боевом рыцарском турнире, - а Гараев горел желанием немедленно взять реванш. Проигрыш и дикий хохот неудачников (у которых он легко выиграл по нескольку раз кряду) привели майора прямо-таки в первобытное дикое состояние: «Будем играть до утра!»
Могу им до утра, могу и до вечера, мне сейчас спешить некуда, могу и до 7 ноября играть, когда долгожданный поезд увезет нас всех, наконец, в родные Демидовские края…

Со старшим лейтенантом Гараевым я сошелся давно, хотя и вполне закономерно. Меня в добровольно-принудительном отрядили от нашей боевой третьей группы в клуб, где спрашивали не по списку, а по разнарядке – как в тридцатые годы – от каждого колхоза отвечал один человек! Позже я был единственным из лейтенантов, которые волею судьбы и рукою подполковника Савенка попали в группу старших офицеров дивизии – майоров, подполковников и полковников – по политической подготовке. Начальник политотдела полковник Березовский также поднимал и спрашивал по одному человеку от подразделения – и горе тому командиру, чьи подчиненные не могли ответить на простейшие вопросы типа «Когда проходил второй съезд РСДРП?» или «Что написано в десятой статье  Конституции РСФСР от 1918 года?»

Полковник Березовский любил устраивать публичные разносы. Он даже позволял себе «невиданную наглость» - иногда прерывал речь самого генерала (тот покорно ждал!) и тут же делал публичную выволочку какому-нибудь майору или полковнику. Он на моей памяти трижды публично отчитывал полковника Гагулаева, чем доводил лицо бедного кавказского человека до «свекольного состояния» (тогда он еще не был моим командиром, потому как служил на 22 площадке). Меня, правда, Березовский почему-то в упор не замечал – может потому, что я был в группе слушателей единственным лейтенантом, если не считать помощника прокурора.

Старший лейтенант, капитан, а потом и майор Гараев (тыловики растут по службе без задержек) старательно переписывал все мои конспекты по марксистско-ленинской подготовке, иностранным армиям и оружию массового поражения, за что его всегда хвалили и ставили в пример всем остальным офицерам штаба – мол, берите пример: дурак дураком, зато какие конспекты пишет! Мелочь, а приятно, – а вдруг пригодится при поступлении в академию или при переводе в госпиталь? Как говаривал бывший лучший заправщик полка Шура Дембицкий в свое время – «Первый год человек работает на авторитет, а потом авторитет работает на него!» Я и здесь – исключение: каждый год приходится карабкаться, чтобы лавина текущих дел не задавила тебя. А может, я не заметил очередного зигзага политической мысли и потому врезаюсь лбом в стенку?!

Я бы с этим согласился, только вот что-то сильно много таких неудачников, как я. Капитан Ваня Сковородько, старший лейтенант Володя Басенко, капитан Вася Шармай – «нас дерут, а мы крепчаем»! Все упорно хотят править телегой, и никто не хочет ее тащить! Прапорщик Энгельгардт в таких случаях приводит кавказскую притчу. Спрашивают джигитов – нужен ли им старшина? Нужен! - Хором отвечают джигиты. А кто лучше всех подходит на должность старшины? – Я!! – Все хором отвечают. - А если не ты, то кто? – Тогда старшина вообще не нужен!! – Дружно отвечают кавказцы…

 Но то Кавказ. Там в каждом ауле – свои порядки. Там если имеешь три барана – уже князь. Или хан. Большой человек. В фильме «Белое солнце пустыни» у настоящего воина пустыни Саида было три брата и три барана, но их убил завистливый сосед Джавгет, и потому «суперсолдат» из Кара-Кумов или Кызыл-Кумов (по сравнению с нашими советскими солдатами, разумеется) нищий Саид не может даже жениться, в отличие от своего удачливого соседа Абдуллы, у которого двести баранов и одиннадцать жен…

Играли мы долго, однако счет был равным, что бесило майора Гараева – «Да как ты смеешь у меня выигрывать, если я у самого генерала ничью вырвал?!» Мои ехидные реплики («Он тебе поддался!» или «Дураков нельзя обижать!») приводили Айраса в неописуемое бешенство, и потому игра казалась бесконечной.
Уже все давно разошлись, лишь мы втроем – я, майор Гараев да майор Лузиков – торчали в ленинской комнате.  Я устал, я вымотался, я согласен был сдаться со счетом сто к одному, лишь бы прекратить этот бесконечный матч (как наш чемпион мира Анатолий Карпов в доселе никому неизвестном филиппинском городке Багио – Леонид Ильич вручил ему орден и сказал знаменитую фразу: «Взял корону – так держи крепко, чтоб не отняли!»), однако взбешенный «настоящий чемпион нижнетагильской дивизии» и «лучший казанский врач» не хотел принимать никаких поблажек и уступок.

 И тут майор Лузиков, начальник автотранспортной части полка, вдруг громко заявил:
- А в столовой булочки уже кончаются! И с чем завтра будем кильку в томате есть, ума не приложу…
Мы глянули на часы и тихо ахнули – через пятнадцать минут столовая закрывается! Даже при всем желании мы не успеем добежать по голой степи до нее, хотя некоторые люди (деловые люди!) и добегали за это время до канадской границы. И тут Айрас, уязвленный жутким и неслыханным по дерзости поражением от «полуграмотного в медицине и тупого в шахматах и к тому же беспартийного лейтенанта» и до глубины своей татарской души и желудка пораженный перспективой голодной ночи и не менее голодного дня (он завтракал и обедал всегда точно в одно и то же время – врач  все-таки, хоть и по диплому), дал себя уговорить злоупотребить своим служебным положением, тем более что рядом находился начальник автотракторной службы. И тот тоже не особо возражал – положение ведь действительно безвыходное: либо сейчас ехать в столовую, либо сутки голодать! На такой подвиг никто из нас, включая и меня, решиться не мог – все ж не сорок первый год.

И первый, самый страшный, шаг на пути к злоупотреблениям или привилегиям (кому как) был сделан! Это первый раз всегда трудно, а потом потихоньку привыкаешь. Особенно быстро почему-то привыкаешь к хорошему!
Майор Гараев переломил себя и по телефону вызвал «Скорую»! За старшего машины, рядом с водителем, разумеется, сел я, беспартийный и бестолковый старший лейтенант, а два уважаемых и толковых майора почему-то спрятались в глубине машины. Наверное, еще не успели привыкнуть к привилегиям. Мы без проблем въезжаем на территорию боевой стартовой позиции – нас даже не пытаются остановить: раз «Скорая» едет – значит, так надо!!
Зато всех офицеров и прапорщиков на контрольно - пропускном пункте проверяют строго по списку, и развеселый хохляцкий парень ефрейтор Василий («Зовите меня просто Васек, я не обижусь, но служба превыше всего») скрупулезно отслеживает всех.

 И тут случается самое страшное – всесильного замполита полка майора Тюленева, а с ним  начальника штаба и не менее уважаемого особиста в столовую не пускают! Напрасно начальник штаба майор Вахрушев, скосив на переносице глаза в одну точку, что с ним бывает, но очень и очень редко, доказывает «товарищу бравому ефрейтору», что списки полка составлял лично он, а потому себя туда не включил – «Вы посмотрите, там внизу моя фамилия и подпись!»  - ефрейтор Васек неумолим и безжалостен: «Вас в списке нет!» Напрасно особист полка капитан Первушин Виктор Терентьевич сует ему под нос свое служебное удостоверение, при виде которого даже городские таксисты берут под козырек, а бесстрашные цыгане мгновенно разбегаются в разные стороны, - контролер по-прежнему неумолим: «Вас в списке нет!»

Устав спорить со слишком ретивым ефрейтором, возмущенный до глубины своей приволжской души начальник штаба полка майор Вахрушев потребовал позвать дежурного по КПП. Но тут же получил наглый или беспредельный ответ:
- Товарищ прапорщик отдыхает согласно графика!
- Так разбудите его! – Майор Вахрушев заполыхал.
- А вот разбудить его, - дежурный аж закатил глаза, - я могу лишь при прибытии Председателя Совета Обороны Маршала Советского Союза дорогого Леонида Ильича Брежнева, Министра обороны маршала Советского Союза товарища Дмитрия Федоровича Устинова, начальника Генерального штаба маршала Огаркова Николая Васильевича, Главнокомандующего ракетными войсками генерала армии Владимира Федоровича Толубко, а также командира взвода охраны четвертой боевой стартовой позиции полигона Капустин Яр товарища лейтенанта! Его фамилию вам знать необязательно – это военная тайна. Только эти люди могут меня заставить нарушить служебную инструкцию! Только они!!

- Так позовите же этого вашего загадочного лейтенанта! – Вскипел замполит полка Тюленев. Он с трудом сдерживает себя.
- А вот этого я не могу сделать! Не положено! Так и приказано! Товарищ командир с супругой кино смотрют, и потому не велели их беспокоить по всяким пустякам! А мне лично не хочется на дембель в последнюю партию уходить из-за таких вот непонятливых товарищей майоров! - И после этого ефрейтор Васек начал громко и четко цитировать изумленным офицерам обязанности дежурного по КПП, затем обязанности солдата, а под конец даже обязанности часового из устава гарнизонной и караульной службы.

 При этом он говорил громко и четко, не повторяясь и не ошибаясь, что доставляло ему – вне всякого сомнения – истинное удовольствие.
Всю эту веселую (для всех офицеров) историю – с ужасающими подробностями вроде дергающегося глаза у замполита или дрожащей руки у особиста Первушина – мне рассказали товарищи по комнате, неподражаемые лейтенанты-картежники Вадим Комиссаров и Шура Дураков, попутно, как будто между делом, поинтересовавшись: а чего это я, даже не санитар или медбрат, а простой старший оператор, заместо старшего врача, на машине «Скорой помощи» с мигалкой спокойно разъезжаю по всему гарнизону?!

Однако все были так возбуждены историей, приключившейся на КПП с руководителями полка Вахрушевым и Тюленевым («мировые аллергены», как обозвал их лейтенант Тютюнов, первым в дивизии заболевший этой диковинной тогда болезнью), что даже не стали вникать в мои путаные объяснения. Замполита Тюленева в полку не любили. Человек самоуверенный, знающий ответы абсолютно на все вопросы, он постоянно во всех человеческих поступках искал негатив, «второе дно» и, распекая офицеров, в выражениях особо не стеснялся. Мне он прямо-таки напоминал управдома Нонну Мордюкову из кинофильма «Бриллиантовая рука»: «Нашему человеку надо верить только в самом крайнем случае!»

 Бог миловал, я с ним сталкивался редко, а после моих визитов к начальнику политотдела, которого он боялся до дрожи в печенках, майор Тюленев начал посматривать на меня с подозрением. Кажется, пищу для этого ему дал замполит дивизиона капитан Мацан, который заявил после своего неудачного пьяного турне по астраханской степи с прапорщиком Гуляевым: «Вот скажу своему Петрухе, а он мигом начальнику политотдела как бы мимоходом передаст, и я посмотрю, как вы хором затанцуете на горячей сковородке!»

Про горячую сковородку Олег Петрович упомянул не зря – полковник Коротков не раз принародно пугал ею Тюленева и Вахрушева, так что упоминание про нее прямо-таки бесило наше руководство! Друзей у Тюленева, кроме майора Вахрушева, в полку не было. Оба горели желанием «свалить» престарелого и надоевшего им полковника Гагулаева, чтобы взять власть в полку в свои руки и уж тогда развернуться «во всю дурь своей души», как говаривал лейтенант Чеботарев про первого секретаря уральского обкома партии Бориса Николаевича Ельцина, благодаря неустанным заботам которого наша дивизия забыла вкус говядины. Хоть здесь мяса наелись вволю – и кенгурятины, и баранины, и даже верблюжатины, которую поначалу принимали за старую аргентинскую говядину.

На другой день замполита опять не пустили в столовую. То ли хитроватый хохол контролер Васек решил проучить нахального или нахрапистого уральского майора, то ли списки не дошли до КПП, хотя от штаба до проходной было не более сорока метров.
Охотно верю!
 В армии любые документы, касающиеся улучшения положения солдат или лейтенантов, ползут из одного штаба в другой годами и даже десятилетиями. В свое время документы уволенного в запас прапорщика Бобровского расстояние в восемь километров – от штаба войсковой части до верхнесалдинского городского военкомата – преодолели за восемнадцать месяцев!
Замполит был в ярости! Это была уже неслыханная наглость. Прямо-таки прямой и циничный вызов, причем открытый или публичный, стерпеть который равносильно самоубийству. Самое страшное – это то, что все офицеры и прапорщики полка видели этот наглый акт унижения всесильных людей!

А тут еще в часть въехала без досмотра санитарная машина, на переднем сиденье которой важно восседал «бездельник, каких еще свет не видел». Разумеется, замполит узнал меня, тем более что мои товарищи и начальники, уязвленные таким вопиющим фактом социальной несправедливости, начали тут же громко кричать мне что-то насчет «барских замашек» и «мелкобуржуазных привычек». Особенно усердствовал капитан Марчук из второго дивизиона, который почему-то испытывал ко мне прямо-таки «братские» чувства. Его поддержал мой замполит капитан Мацан. Пассажиров «Скорой» Гараева и Лузикова, двух самых уважаемых в полку майоров, от которых в жизни и деятельности любого офицера зависело «очень многое», они в глубине машины не заметили:
- Нет, вы только посмотрите! Оборзел, как медведь! Харю наел, как Ельцин! Рожа уже в двери не пролезает! Ему бегать надо, а он ездит как фон барон! Зажрался, сволочь! Уже капитанов за людей не считает! Ну, погоди, мы тебе на партсобрании все выскажем, буржуйская морда! Нахапал себе привилегий – даже больше, чем у Ельцина! Но тот хоть первый секретарь Урала, большой человек, а этот – всего лишь лейтенант! А уже такие привилегии выбил! Что ж дальше-то будет?! Гнать в шею таких! И из партии, и из армии!!

Новым партийным боссом Ельциным Борисом Николаевичем были недовольны все поголовно, но особенно военные – с его приходом к власти на Урале все военные городки с первой нормы снабжения мгновенно перевели на третью, и офицерские жены, помнившие три сорта мяса и пять сортов колбасы в военном магазине, теперь даже за сахаром и яйцами ездили за семьдесят километров в Нижний Тагил – «хождение за три КПП!»

Все с тоской и печалью вспоминали бывшего уральского секретаря Якова Петровича РЯБОВА, которого перевели в Москву секретарем ЦК КПСС по оборонным вопросам вместо подавшего в отставку «по состоянию здоровья» Кириленко (он родом с Урала!). И потому именно ЕЛЬЦИН, заместитель Рябова по обкому партии, стал первым  секретарем края. И началось! Перебои с продуктами стали нормой. Перебои с бензином во всех городах и поселках стали нормой. Невыполнение плана по стали и прокату стало нормой. Опоздания поездов стали нормой. Водка исчезла из магазинов, она переместилась в специализированные универмаги – и там появились гигантские очереди, особенно после работы, когда металлурги и металлисты шли после смены домой. Но зато в Москве Борисом Ельциным  были очень даже довольны – человек умел пустить пыль в глаза, тогда еще не знали, что он конченый алкаш…

 Машина скорой помощи была ЕДИНСТВЕННОЙ на полигоне, и потому ее везде пропускали без проверки и досмотра. К тому же начальник политотдела ракетного полигона полковник Сухоруков пару раз жестоко выдрал сержантов и прапорщиков, которые меня не пустили в штаб без специального пропуска, и тем самым сорвали какое-то важное мероприятие. Я ведь, честно сказать, почти не учился!
Каждый день мне находилось какое-нибудь срочное дело!
То написать очередную лекцию, то выступление, то доклад.

Армия - это такая организация, где стоит только раз засветиться, показать на что ты способен - все, пиши пропало! Тебя тут же загрузят по самое дальше некуда. Меня однажды даже с дежурства по кухне сняли  - назначили туда майора Невольниченко, заместителя командира дивизиона, что вызвало взрыв ярости у всех прочих солидарных майоров полка - "этот обуревший лейтенант что о себе возомнил?!"
Два майора - замполит полка Тюленев и начальник штаба полка Вахрушев - исходили потом  и соплями, но бравый хохол Васек был непробиваем. Я на скорой вьезжаю без досмотра и даже без проверки документов. Вероятно, до бравого хохла довели возмущение начальника политотдела полковника Сухорукова.
Васек отдает мне честь и поднимает шлагбаум.
Это надо видеть - картина для кисти бессмертного художника Ильи Репина - замполит и начальник штаба полка оторопело смотрят мне вслед! Наконец до них доходит смысл возмущенных криков офицеров в мой адрес, они запоздало машут мне руками, как Киса Воробьянинов своему компаньону Осе Бендеру, который важно прогуливался по палубе парохода "Скрябин".
Я высовываюсь из кабины и кричу ефрейтору:
- Пропусти этих майоров! Под мою ответственность!
Васек уточняет насчет особиста полка капитана Первушина:
- А его тоже пускать?
- Пусти. Не помирать же им с голоду!
Я даю команду водителю - и скорая рулит к зданию столовой...
 

«Главное – не повторяться!» – Учил меня в свое время, пару лет назад, тульский студент Валера Киселев, много чего в жизни повидавший. Однако западный татарин (чем он очень гордился) майор Айрас Гараев быстро вошел во вкус новоявленных привилегий. И сколько бы я ему не твердил, что пора остановиться, что мы уже попались на глаза замполиту полка, а это плохой знак, майор Гараев ничего не желал слушать, а на все мои  предостережения насчет плохого конца отвечал однозначно - «Завидуют! Ну и пусть!»
Надо бы нам сделать перерыв, недельку-другую походить в столовую пешком – чай, не баре, - однако ни Гараев, ни Лузиков и слышать не желали об этом!
В принципе они ничем не рисковали -
за старшего в машине сидел я. И мне отвечать!
Водитель был местный, с космодрома. Бензин тоже был местный.
 Это удивительно, но начальник политотдела полковник Сухоруков пришел к выводу, что чем ему самому пешком меня искать, - проще послать машину!

Три года назад еще на 21-й боевой стартовой позиции в 966-м ракетном полку мне надоели еженедельные придирки замполита Беляева и начальника химподготовки майора Хайруллина - и я взял у них план и за пару-тройку недель на боевом дежурстве в подземном бункере (командный пункт полка - мы дежурили по семь суток подряд) исписал три 96-листовые тетради. По политподготовке, по химоружию и по иностранным армиям.
 И мы с Валерой Киселевым (он переписал мои конспекты первым) играли в волейбол, а все офицеры полка - от лейтенанта до подполковника усердно занимались в душном учебном классе под руководством замполита.
Ясное дело, они грозили мне в окно кулаком! А после занятий даже обещали побить. Они наверняка поднимали перед замполитом вопрос насчет моей персоны, но он, скорее всего, лишь улыбался. И никак не реагировал на нашу игру. Только если мяч ударял в зарешеченное окно, он подавал голос: "Эй, спортсмены! Окно не высадите!"
Больше всех возмущались два подполковника - Николаенко ("пуля в голове" - он брал Берлин) и Кузнецов ("Леонардо Недовинченый" - штурман авиаполка).
Наконец офицеры поняли, ПОЧЕМУ мы играем в волейбол, когда все остальные  горбатятся в учебном классе. И тут меня взяли за бока - сначала майор Мельников и майор Асеев, а потом и все остальные.
Замполит полка Беляев примерно через месяц прекратил занятия - все офицеры добросовестно переписали мои конспекты. И потому занимались своими делами. Любой проверяющий из политотдела дивизии или даже армии первым делом интересуется конспектами, а уж потом всем остальным!

Через месяц замполит Беляев, а потом и начальник штаба полка майор Попов переложили на меня почти всю писанину (освободив сержантов-писарей). Я добросовестно отписывал, они проверяли, ставили печать и подпись и снова загружали меня. Для этого мне даже выделили в углу в главном зале командного пункта место, куда поставили сколоченный из свежих сосновых досок пятиметровый стол. Его изготовил сержант-сверхсрочник Комкин, бывший начальник пилорамы в какой-то тюремной зоне.
 Я восседал с важным видом - всем офицерам было ЗАПРЕЩЕНО приближаться ко мне ближе пяти метров, ведь я работал с совершенно секретными документами (за утерю листка в мирное время - десять лет с правом переписки, а в военное - расстрел на месте, правда, не мне, писарю, а замполиту и начальнику штаба).
Дошло до того, что я даже печатал на машинке письма родичам начальника штаба, а он лишь подписывал их и ставил гербовую печать. А вскоре получал из хутора ответ:"Наконец-то ты, сынок, научился писать нам письма. К сорока годам хоть научился. Твои письма мы читаем по субботам всем хутором..."

Ясное дело, что вскоре об этом знали все офицеры командного пункта.
После этого ко мне снизошел командир полка подполковник Савенок и брал у меня конспекты. Раз уж все переписали, то ему тем более положено! Зачем рыться в справочниках, если есть умник, который все давно оформил?!
Мой авторитет по части писанины сильно возрос, когда начальник штаба дивизии полковник Кутузов и главный инженер полковник Трошин принародно похвалили меня "за образцово оформленные конспекты, которые приятно в руки взять" и принародно "выпороли" лучшего инженера дивизии старлея Шурика Дембицкого! 
Мое особое положение прямо-таки бесило полковых шутников - пропагандиста майора Рубана и инженера службы ракетного вооружения капитана Мыколу Гасько. Они любили пошутить, особенно если в зале дежурил командир полка хохол подполковник Савенок.
Он невзлюбил меня с первого часа - даже не знаю за что.
 Может за то, что я был ЕДИНСТВЕННЫМ В ПОЛКУ беспартийным офицером, и потому меня никак нельзя было наказать - ни выгнать из партии, ни арестовать на трое суток, ни разжаловать (а это мог только министр обороны СССР - он при своил звание ЛЕЙТЕНАНТ)...

 Прошло три года - я давно покинул 21-ю площадку, но должность писарчука - но не по совместительству, как у Яшки Артиллериста, а ОСНОВНАЯ, так и бежала впереди меня! Стоило мне назвать свою фамилию, как мои командиры (хоть постоянные, хоть временные) радостно потирали руки. И тут же загружали работой!
Достаточно сказать, что у командира группы было 22 обязательных для заполнения документа! От простого расписания до совершенно секретного "Плана боевых действий" в 745 страниц (там описывались ВСЕ СИТУАЦИИ - от обычного дежурства до нанесения ракетно-ядерных ударов силами НАТО по стране СССР и высадкой десанта, давался расчет сил и средств - от количества людей до числа патронов, банок тушенки, литров спирта и тонн бензина).

... Привилегии развращают любого человека, потому как слаб человек, жаден он до всяческих благ и наслаждений. Выделиться хочется ему из толпы, хоть на мгновение, да так, чтобы непременно это увидели и оценили соседи и сослуживцы. А о том, что наш средний советский человек  - страшно завидущий, и потому рад «подложить свинью» своему ближнему, - об этом почему-то мало думается. А если и думается, всегда обязательно ПОСЛЕ и никогда ДО! «Пахомовы умерли» в свое время, не пережив появления у соседей загадочного рядна!

 Развязка рано или поздно наступит, каким бы везунчиком ты ни был, она неотразима, потому что за каждым твоим шагом внимательно наблюдают десятки глаз, особенно в армии,  где все на виду, где главный принцип – «не высовывайся!», где у человека нет даже минутной возможности побыть одному, собраться с мыслями, подумать о жизни. Все (они) на виду и все (оно) на виду!
А привилегии (послабления или особое положение) засасывают как-то незаметно. Помимо воли и желания. Если ими – по праву — пользуется уважаемый человек или очень большой начальник, то они особого раздражения ни у кого не вызывают. Вроде бы так и надо, оно и понятно – от этого человека слишком многое и слишком многие зависят. Ну не может министр ходить пешком!

 Не может он и в очередях стоять! За те два или три часа что-то случится, и убытки в сотни раз, если не в миллионы, превысят эффект экономии. Однако вслед за министром в очередях перестают стоять и советники, и сотрудники, и соседи, и даже персональные водители, а в результате руководство страны живет в стране, которую практически не знает. И потому  оно направляет денежные и материальные ресурсы не на решение насущных проблем страны (искоренение бедности, строительство жилья и дорог, обеспечение теплом и светом всех жителей), а на амбициозные и даже вредные проекты – то реки на юг поворачивают, то целину осваивают, то на Луну готовят полет…

Рано или поздно незаконным привилегиям приходит конец – в «истории тому примеров тьма!» Их либо отбирают сверху (начальство), либо сокрушают снизу (толпа).
Я это знал слишком хорошо – на своей шкуре испытал благодаря незабвенному Савенку. Однако убедить двух старых майоров (они на десять лет меня старше) Гараева и Лузикова я так и не смог. Они продолжали верить в свою непогрешимость, хотя я говорил, что «гром грянет» в любую минуту. Но прошло уже три или четыре дня, и несмотря на мои постоянные и ежедневные угрозы, грозы все не было, и потому Гараев вовсю надо мною потешался: «Тоже мне Нострадамус нашелся!»
 Стареющие дивизионные майоры снова возобновили со мною душеспасительные беседы, хотя теперь я их совершенно не слушал – наказать они меня никак не могли, а сотрясание воздуха еще никогда не давало должного эффекта. Кто не верит этому, пусть почитает произведения дедушки Крылова – «А Васька слушает, да ест!»


Может нам и дальше везло бы, если бы доктор Гараев «вконец не обурел». Вместо того, чтобы тихо и незаметно исчезнуть, «без шума и пыли», да еще по запасной степной дороге, где бы нас никто не увидел, майор Гараев демонстративно растолкал всех, набрал целый пакет булочек (а народ в очереди волнуется – вдруг не хватит всем!), расплатился без очереди и попер прямо к выходу, причем заорал мне, скромно примостившемуся в уголке обеденного зала со стаканом чая и одной единственной булочкой:
- Эй, ты, лейтенант! Твоя квадратная морда скоро станет ширше моей!! Хватит жрать! Карета подана! Петруша, просьба занять место кучера! Ямщик, погоняй лошадей!

Жаль, что врач Гараев не служил на 21-й площадке, а то бы он, наверняка, вспомнил  майора Рубана, который орал в свое время во все свое воронье горло на регламенте боевого ракетного комплекса  собутыльнику по партийно-политической работе:
- Бросай это гиблое дело! Иди сюда скорее! Я целый чемодан  белых грибов набрал! Смотри, какие красивые!
 Ясное дело, что добрые люди  - скорее всего прапорщики - не вынесли такого наглого и откровенного попрания святых идей социальной справедливости («для чего тогда революцию делали?!») и в тот  же час донесли ЛИЧНО полковнику Гагулаеву о барских замашках двух старых майоров и примкнувшего к ним «вконец обуревшего» лейтенанта! Гром, наконец-то, грянул…

Через час мы все трое стояли в комнате командира полка, и он, продолжая гладить брюки, высказывал нам свое личное мнение как офицера и коммуниста о нашем «весьма недостойном поведении» и разбазаривании дефицитного бензина, который пришлось везти сюда с Урала, то есть за две с лишним тысячи километров.
В самом начале «начавшейся грозы», когда начальник штаба и замполит (забыли, неблагодарные, что я приказал пропустить, а также снабжал их булочками) с плохо скрытой радостью приказали мне немедленно явиться к командиру полка и взять с собою двух «своих закадычных дружков, этих отъявленных советских негодяев, точно таких же неисправимых, как и ты», я попросил своих компаньонов по «Скорой» набрать в рот воды и молчать, как рыба, а на все вопросы командира полка буду отвечать я один – как организатор и вдохновитель всей этой эпопеи.
 К тому же терять мне абсолютно нечего – я человек беспартийный и партбилет (самое дорогое для офицера в то время!) у меня не отберут, в академию я не собираюсь, а гауптвахты здесь нет!
 Да и побоится командир полка меня наказывать – полк находится в гостях, а не дома: а вдруг этот обуревший тип (то есть я) пожалуется начальнику политотдела, который с ним периодически (три раза в неделю) что-то важное обсуждает?! И наверняка  Гагулаев не забыл еще пламенную речь полковника Короткова, который в свое время поставил на место обуревшего или обнаглевшего майора Вахрушева.


К тому же я занимаю самую низшую в вооруженных силах страны и даже всего Варшавского договора должность – старшего оператора боевого ракетного комплекса. А она согласно разнарядке главного управления кадров министерства обороны и генерального штаба является вилочной : «лейтенант – старший лейтенант».
Ниже просто нет!!
 Даже самая «собачья должность» в армии - командир пехотного взвода (Ванька-взводный) – и та чистая, без всяких «вилок», и оклад должностной там на пятерку выше моего инженерного. Перемудрили что-то наши московские кадровики!
Это в загнивающих странах типа Египта, Судана или Ирана командир танка или броневика может быть полковником, потому как там вне зависимости от должности любому офицеру регулярно (раз в три года) присваивается очередное воинское звание или чин, может потому там в регулярную армию надо еще очень сильно постараться попасть – из сорока желающих лишь один поступает на службу!
 А у нас в армию отлавливают с милицией всех, у кого не хватает ума и денег отмазаться,  и потому такая «непобедимая и легендарная» армия давно уже никого в мире не пугает – кроме самих советских граждан- призывников и их родителей…
В любой другой армии на «этот вопиющий факт» никто бы и внимания не обратил! А у нас трагедию полкового масштаба сделали, потому как мы втроем нарушили самое святое - принцип социальной справедливости! Представляю, как завыли бы прапорщики, бывшие металлурги с нижнетагильского металлургического комбината, когда увидели бы загородные охотничьи домики деятелей обкома партии, где работники аппарата отдыхали после тяжкого трудового дня!


 Студент старший лейтенант Леня Шебаршин, полковой шутник и остряк, собиравшийся продолжить службу в КГБ СССР, по секрету поведал мне (я помог ему написать блестящую характеристику) жуткую историю падения нравов на самом верху : одна очень известная и голосистая советская певица, услышав в гостиничном загородном уральском домике от пьяного секретаря (второго или третьего на тот момент) Бориса Николаевича ЕЛЬЦИНА уж слишком неприличные анекдоты, сослалась на головную боль и пошла к себе наверх, тот на правах хозяина – его босс первый секретарь Яков Петрович Рябов в это время был в отъезде – вызвался проводить ее, и вскоре гости и муж певицы услышали дикие вопли, муж влетел в комнату и остолбенел : пьяный работник обкома партии огромный (144 – килограммовый) боров Борис Николаевич то ли душил, то ли давил всенародно любимую певицу, навалившись на ее хрупкое тело своей медвежьей тушей, – удар разъяренного мужа-боксера, и партийный работник Ельцин полетел кувырком по винтовой лестнице на первый этаж, а утром Борис Николаевич рыдал и просил известную певицу не говорить об этом в Москве никому, потому как тогда у него немедленно отобрали бы заветную красную книжечку - партбилет – товарищи из Политбюро Суслов и Пономарев бдительно (что значит сталинская закалка) следили за нравственной чистотой членов ленинского ЦК…


У меня партбилет никто не отберет. И замполит, и командир это прекрасно знают. Однако закрывать глаза на такую хамскую выходку (мы не в обкоме партии, наконец, а в боевом ракетном полку!) никто не собирался!
Полковник как настоящий кавказский человек начал разговор тихо и вежливо – он всегда со мною так беседует – и не только потому, что я оригинально ему отвечаю, а еще и потому, что стоит у него перед глазами мое личное дело, а в нем с завидной и пугающей начальство регулярностью – примерно раз в три месяца – появляется  какая-нибудь запись типа: «на основании приказа командующего армией (главкома ракетных войск) за выполнение особого задания командования лейтенанту объявить благодарность».
У самого полковника таких записей нет – я читал его личное дело, когда меня не без подсказки некоторых товарищей засунули в комиссию по проверке секретной части полка. Нет таких записей и у майора Вахрушева, хотя он досрочно получил два воинских звания (благодаря дяде в Генштабе, а не в Киеве, как у Булгакова).
Откуда ему знать, что все мои подвиги, за которые я получаю благодарности от генералов (командира дивизии, командующего армией или заместителей главнокомандующего), совершены пером!
Обыкновенным или золотым – не все ли равно?!

Умные все сейчас стали, по три института или две академии закончили, а толковую речь написать никто не может, вот и приходится мне помогать хорошим людям. Сейчас главное – красиво и четко отрапортовать!
Вот все и стараются. Много лет подряд (в школе и в училище) мучил я себя –  сидел ночами, силясь понять музыку слова Гоголя и Шолохова, обливаясь слезами и проклиная того, кто изобрел бумагу…
Оба майора, набрав в рот воды (а может и нет - кто проверял?), молчали, вытянувшись и тупо глядя куда-то в угол. Отвечал лишь один я, как организатор и вдохновитель всей этой кампании. Для этого я даже шагнул на шаг вперед, вроде как вышел из строя и принял на себя «главный удар» – полковнику Гагулаеву это понравилось (не раз и не два призывал он нас  не прятаться за чужие спины), он даже, кажется, улыбнулся, если, конечно, принять за улыбку чуть дрогнувшие губы.
А что мне отпираться?!

Раза три видели меня на переднем сиденье машины «Скорой медицинской помощи» все, кому не лень, включая замполита и особиста полка. А вот видел ли кто-нибудь двух майоров – это еще тот вопрос!! Как говорится, это надо еще доказать.
 А что касаемо выкриков несознательных прапорщиков или обуревших майоров, то «слова к делу не пришьешь»: это, вам, уважаемый, не знаменитый  тридцать седьмой  год!
К тому же у майора Лузикова хватило ума поменять уральские номера на машине на местные, дабы не привлекать излишнего внимания. Естественно, командир полка Гагулаев про это не знал. А то, что за рулем сидел не наш водитель, так об этом кроме майора Лузикова, никто тоже не знал: попросили его добрые люди (через меня) дать возможность местному водителю покататься на машине в свободное от работы время, дабы получить необходимые навыки еще до того, как появится, наконец-то, в местном гарнизоне своя машина «скорой помощи». А бензин нам приказал выдать начальник политотдела полигона!
К тому же все в полку прекрасно знали, что надо «всячески ублажать» местных товарищей, потому как «вам еще надо сдать экзамены на допуск к самостоятельной работе»! Так что грех отказать, особенно хорошим людям…

Кавказский человек – я знал это на примере  полковника Юрия Тикумбаевича  Короткова – не совсем хорошо улавливает оттенки русского юмора. Иногда они его ставят в тупик, особенно если дело доходит до русских народных выражений или высказываний известных писателей, мудрость которых обычно постигают в детстве, либо в школе. Полковник Гагулаев насторожился – опять наш разговор поворачивал в не совсем понятную для него сторону.

Наконец он задал прямой, как гвоздь, вопрос:
- Ты почему, лейтенант, дефицитный бензин не бережешь, ведь его в стране сейчас не хватает, и мы его везли сюда за две тысячи километров не для того, чтобы некоторые тут раскатывали как барин?
- Бензина в стране много, другое дело – его почти весь за кордон вывозят, то ли друзьям, то ли нахлебникам, но с этим пусть КРУ или ОБХСС разбирается. А по существу вашего прямого и законного вопроса могу сказать лишь одно: бензин не наш!
- А чей же тогда бензин?! – Полковник перестал даже гладить брюки и то ли с интересом, то ли с недоумением уставился на меня.
- Бензин местный! - Выпалил я чистую правду и замолчал, преданно глядя ему в глаза. У него аж бровь дернулась от такого ответа.
- Может ты скажешь, что и водитель тоже местный?
- Конечно! – Опять выпалил я.
Замполит и начальник штаба видели прекрасно, что водитель не наш, иначе бы они его давно из машины сами силой выволокли, от души (ногами по почкам, как стращает всех замполит Мацан) отпинали  и на скотный двор отправили за поросятами ухаживать – за ними это не заржавеет: люди без комплексов и без тормозов.

Эта весть так поразила полковника Гагулаева, что он даже утюг на брюки уронил. Наверняка ему пришла в голову мысль, что это начальник политотдела выделил мне машину, правда, непонятно за какие - такие боевые услуги, а майоры Гараев с Лузиковым ко мне подсели уже потом, по дороге. Однако прямо спросить меня об этом он не рискнул – еще неизвестно, что может ляпнуть в присутствии публики этот «зарвавшийся беспартийный лейтенант».
Я не наврал – просто я не сказал всей правды: надо же выручать двух уважаемых майоров, а заодно и поставить в дурацкое положение начальника штаба и замполита (услуга за услугу).
Кавказский человек Гагулаев задумался – некрасивая история получается, если посмотреть со стороны: раз начальник политотдела действительно выделил этому лейтенанту служебную машину, то получается что он, командир полка и уважаемый человек, вроде как завидует взлету лейтенанта, пусть и обуревшего!
Номера ведь действительно чужие, и водитель чужой, а теперь выясняется, что и бензин чужой! Это с одной стороны. Но с другой стороны творится что-то непонятное! Уму непостижимое!

Да где это видано, чтобы местные (у которых дров для бани не выпросишь) дали какому-то приезжему безвестному лейтенанту свой бензин, свои номера и своего водителя, чтобы он разъезжал на «Скорой» по столовым?! Он ведь не сын министра обороны или внук начальника Генерального штаба?!
Полковник Гагулаев сам не раз лично видел и слышал, как начальник политотдела полковник Сухоруков вызывал прямо с занятий этого лейтенанта. Вызывал через посыльного майора – видать дело не терпело отлагательств!
К тому же Гагулаев прекрасно помнит, что совсем недавно этот тип привез казенную бумагу с благодарностью от самого командующего армией «за успешное выполнение важного Правительственного задания»!
Помнит он и то, как начальник отдела кадров оренбургской ракетной армии полковник, перед которым навытяжку стояли даже генералы, принародно пожал мне руку. Откуда ему знать, что я совсем недавно (года три назад) помогал этому начальнику в период ночных бдений на двадцать первой боевой стартовой позиции писать трактаты и курсовые в военную академию?!
– «Да я в молодости старшему лейтенанту честь отдавал,
 когда был лейтенантом, вот как надо старших уважать!»
На Кавказе старших уважают – это мы знаем.
Только то уважение сначала заслужить надо – и не горлом или чином, а нормальным человеческим отношением. Только в армии этого от большого начальства никогда не дождешься: один спит и видит, как ему «штаны с лампасами сошьют», а другой мысленно папаху примеряет.

Да и сам полковник Гагулаев чуть ли не ежедневно
повторяет слова полюбившейся ему песни:
- Техника военная серьезная –
Требует вниманья день и ночь!
Кажется, все идет нормально – полковник для порядку еще немного повыступает, попеняет нам и отпустит с миром. Ну что поделаешь – массы требуют остановить вконец обнаглевшего лейтенанта! А у нас к голосу масс всегда прислушивались…
И вдруг майор Гараев неожиданно хрюкнул!
 То ли воду проглотил, то ли смех подавил.
 Полковник Гагулаев сразу налился краской – горячий кавказский парень, моментально чувствуется. Он понимал, что что-то здесь не так, что здесь происходит что-то странное и непонятное, однако прищучить меня никак не мог – он привык, что все сразу раскалываются и начинают себя выгораживать и все валить на сложившиеся обстоятельства, на соседа или на начальство. Беседа с сильно умным типом (то есть мной) его явно утомила, и он, наконец, облегченно вздохнул, когда она закончилась.
Я щелкнул каблуками и заорал:
-Слово офицера и дворянина!!
Гагулаев, как всякий кавказский человек, с почтением относился к чинам и званиям и потому сразу же насторожился:
-Ты что ли дворянин?!
- Конечно! – С достоинством ответил я. – Я же во дворе вырос, значит, дворянин!
Лицо его снова налилось краской, однако он и на этот раз сдержался.
 Отпустив нас, он немедленно затребовал к себе начальника штаба и замполита.
 Что он им сказал, я не знаю, однако не прошло и пяти минут, как оба майора вылетели из его комнаты красные, как будто из бани.
 Все, финита ля комедиа! Карьера моя закончилась –
 теперь мне надо готовиться либо к дембелю, либо к переезду в «другие вагоны», ведь даже ефрейтору ясно: после прибытия нашего полка с ракетами на Урал командир полковник Гагулаев уедет куда-нибудь военкомом либо начальником штаба гражданской обороны, а вся власть перейдет к самым лучшим людям полка – Вахрушеву и Тюленеву, и тогда они непременно припомнят мне абсолютно все : и дикие крики степняка Короткова, и машину с медицинским крестом, и выволочки от этого необузданного кавказского человека!

- Чего ты дергаешься, Петруша? – Спросил меня майор Лузиков, едва мы вышли на свежий воздух. – Отстрелялись мы нормально! Легко отделались! За все в этой жизни надо платить!
- И в ТОЙ тоже! – Добавил доктор Гараев, имея в виду загробную жизнь, и так дико и заразительно при этом заржал, что, я не исключаю, что полковник Гагулаев снова уронил утюг на брюки, а два майора – замполит и начальник штаба – лишь только зубами заскрипели : веселая у людей жизнь!