Истории Рижского Таксиста Продолжение II

                Рассказы из серой тетради


Зазвонил телефон. Было это в прошлом году. Я сидел дома и смотрел телевизор. Звонил мой друг, когда-то рижский таксист, Валера.
– Послушай, у меня для тебя есть одна интересная вещь. Срочно приезжай. НЕ пожалеешь!
Я поехал и не пожалел.
Когда я зашел к нему в квартиру, он в руках уже держал серую потрепанную тетрадку. Из старых, еще советских. Такие раньше «общими» называли. Тетрадь на 96 листов, вся исписанная крупным ровным почерком.
Это я, правда, рассмотрел уже позже, а тогда сразу Валера мне ее только показал и сказал: «Это вот то, ради чего я тебя позвал. Но сначала сядем, выпьем и закусим».
Мы сели, выпили, закусили, Валера закурил и опять взял в руки таинственную тетрадь.
– Ты знаешь, я уже баранку не кручу давно. Другие времена настали – и я другим стал. Одно время, думал, сам этой тетрадкой когда-нибудь займусь, да всё руки никак не доходили до этого. А тут я о тебе вспомнил. Ты же у нас капитан пера. Восходящая звезда русскоязычной словесности местечкового масштаба бывшей Лифляндской губернии. Тебе и карты в руки, а тетрадку в зубы, чтобы копытами легче землю было рыть.
Тут он перестал улыбаться и немного посерьезнел.
– Тетрадка стоящая. Друг один мне ее оставил. Его сейчас уже нет. Вляпался он в одну историю… История серьезная, а друг мертвый… Лет пять эта тетрадка уже у меня… Чего ей зря лежать. Бери. Может, что интересное для себя найдёшь…
– Не бойся, - успокоил он меня. – Тут не криминал – скорее лирика. Дневниковые записи, воспоминания, размышления, рассказы. Я знаю, ты этим увлекаешься…
И я увлекся. Дома я перечитал тетрадку от корки до корки. И не один раз. Кое с чем не согласился, кое что дополнил, а кое что почти без изменений и целиком предлагаю Вашему вниманию, уважаемый мой читатель.
               
                Саша

Жила-была девочка. Звали ее Саша. Мамы у нее не было. Папа был, но немного непутевый. То есть, при живой маме и при хорошем уходе, не выпадал бы он из общей массы, но в сложившихся обстоятельствах его хватало только на слабое шевеление. На работу и обратно. Конечно, выпивал. Соответственно, работал хреново, и деньги дома не водились. В тылу была еще бабушка, но была она больная и существенной помощи ждать от нее не приходилось.
Девочке было уже 16, и училась она в девятом классе. Мягкая, добрая, большеглазая девочка с русой косой. Немного пугливая и немного замкнутая. Не активистка и не отличница, обыкновенная. Серая мышка. И захотелось ей влюбиться. В жизни ее никто не любил, кроме мамы, и тепла ей не хватало. А тепла и ласки так хотелось. Если не любят тебя, можно полюбить самой. Романтическая любовь – это приманка, мимо которой не проходит ни одна молодая девушка.
Некоторые проскакивают быстро, некоторые мечты запихивают на дно сундука души и идут по реальной жизни, держа в кармане трезвый расчет. Некоторым дорогу показывают родители. Вот коридор – ни влево, ни вправо, а в конце – выгодная женитьба, а там – делай что хочешь – и пусть муж за тобой смотрит.
Саша, может, и подчинилась бы воле родителей, да некому было ей руководить и советы давать. А был у них один учитель физики. 30 лет от роду. Маменькин сынок, но это уже позже выяснилось. Захотелось ей в него влюбиться. Ну, вот захотелось, и всё. На свежую голову и внимательный взгляд мужичок был уже второй свежести и отнюдь не рыцарской стати, но бедная Саша понимала, что такой ей и не светит. Ну, что ж. Чего нет, то дорисуем. Зато учитель, умный и не кричит, – может, добрым в жизни окажется. И учитель стал замечать, что на уроках в 9-а с третьей парты за ним неотрывно наблюдают большие темные глаза. А был учитель холост. Мама все не решалась отдать его в чужие руки, единственного сыночка, кровиночку свою.
И стали события набирать обороты. Учитель был не совсем дурак и понял, что девятиклассница Саша Н. не ровно дышит в его присутствии. А по части фигурки и личика Машенька была вполне симпатичной. Немножко затурканная, да всегда грустненькая, но если улыбнется – тепло изнутри шло светлое и приятное. Да еще возраст. 16 лет. Как говаривала в свое время моя старая школьная учительница: «В этом возрасте некрасивых нет. Всех красит юность».
И учитель не стал противиться внезапно подвернувшемуся случаю. Когда Саша опомнилась, было уже поздно. Неопытность и любовь. Гремучая смесь, от которой бывают дети.
Мама учительская засопротивлялась было, но общест-венность ее дожала. Грех пришлось прикрывать в Загсе. Свекровь уже до свадьбы, как могла, пыталась расставить всё по своим местам. Сверху она, под крылышком у нее сыночек глупенький да несоображающий, а строго напротив и гораздо ниже бедная, беспутная и ни на что не годная приблуда невестка, недоучившаяся и сразу с дитем на шею свекрови.
Было бы кому защитить Сашу, и свекровь бы потише была, но отец Саши в дела дочери не вмешивался, а сыном свекровь вертела, как цыган солнцем.
Саша была терпеливой и всё верила, что ее доброта растопит лед в сердце у свекрови. Но зло сатанеет, когда не видит отпора. Издеваются над покорными, и, честно говоря, мне, другой раз, не понятно, кто больше перед богом виноват: тот, кто без меры терпит, теряя свое божье  начало, или тот, кто, сатанея, ведет себя не по-людски с ближним своим.
Саша родила одного внука бабушке, другого, третьего. Выгонять на улицу мать сыновых детей уже поздно. Полюбить ее черная душа не позволяет. По-хорошему, живи и радуйся, чего еще желать. Но нет. Стала старая и сына настраивать против невестки. Ты, мол, умный и ученый. Любая бы за тебя пошла. И покрасивше, и побогаче, и пообразованней. При таком режиссере ясно, что мир и благодать в семье не приживались.
Саша начала сохнуть.
Прошло несколько лет. Детки подросли. Она устроилась на работу в заводской архив. Дети ходили в садик, она днем на заводе переводила дух, чтобы вечером, как на передовую, отправляться домой.
Тут я с ней и познакомился. Сначала просто как с тихонькой девушкой всё с той же русой косой и большими глазами. Говорили за жизнь, рассказывала она мне о себе. Видно было,что у нее наболело и поделиться хоть с кем-то ей необходимость была крайняя. Подвернулся я, вот и стал исповедником. Склеился у нас маленький роман. То есть для меня маленький, потому что на все это смотрел не иначе как на эпизод. В глаза её этого не говорил и своих планов перед ней не развешивал. Но ей, бедняжке, нужны были просто добрые уши, и она нашла их на моей голове. Для меня это была просто жалость, а для нее отдушина, очень важная и необходимая. В какой-то момент я понял, что дальше втягиваться в эти отношения просто опасно. Кардинально помочь ей я не мог, а обманывать и водить за нос просто совесть не позволяла. Я стал ее избегать, а вскоре, женившись, вообще уехал из города.
Через год приехал к родственникам в отпуск в этот город. Иду однажды по улице и вдруг вижу: она стоит. С подругой. Если бы одна была, может быть, и подошел. А так… Чего зря тревожить человека. Если честно сказать, просто сдрейфил. В глаза ей посмотрел. Такую тоску и надежду увидел там… До сих пор они мне вспоминаются. Побитая собачонка, с грустными большими глазами. Зачем рабу душа?! Только мучиться! Все будущие испытания и невзгоды ясно были написаны на её лице.
Есть такое занятие: вот если бы нос одного да приставить к щекам другого, да глазам третьего – вот бы красавец получился.
У Саши таких фрагментов было несколько: добрая, наивно чистая душа, теплые глаза и терпение, терпение, терпение.
Если бы там еще была твердость духа, чуть побольше интеллекта и гибкость в принятии решений… Всё могло бы быть для неё по-другому. А так она была обречена по жизни на роль жертвы. Видел я таких в армии. Подлецы «деды» этих слабаков духа (нюхом?) за версту чуяли и тянули из них жилы с садистским удовольствием.
Боже помоги тебе, Сашенька, в жизни!
Близкие твои не захотели. Я не смог.
Пусть вдруг случится чудо – и твоя жизнь перевернется.
Я верю, что так может быть. Верь и ты!
               
                Галя

Мне было 18. Февраль 78-го. Запорожье, рабочая общага. Начало практики после 3-го курса техникума. Первые страхи обустройства на новом месте успешно забыты. Впереди, через пару дней – совершеннолетие. Молодая кровь. Напряжение учебы отпустило. Вокруг не закомплексованный излишним интеллектом женский контингент.
Вечер. Я в свободном поиске как бы кого зацепить, на предмет поближе познакомиться. Захожу к знакомой. Двумя этажами ниже.
Её нет, зато в наличии соседка по комнате. Первое впечатление: старше меня, сексуальностью по мозгам не бьет, скорее полная, чем худая, но с лишним весом всё в норме. Лицо несимпатичное и всё-таки чем-то притягивающее внимание. Обвалы чувств я тогда сразу не испытал, но принюхивание тем не менее заработало. Слово за слово… Западание произошло именно в разговоре. Эффект созвучия её и моего «я» меня тогда поразил. Неужели так бывает? – Я говорю, она подхватывает, она говорит – и я понимаю, что это мое, из того, что я знаю и даже из того, что мне только сейчас открывается.
Тогда, после первого раза, серьезного продолжения я не предполагал. Опытна, зрелая женщина, жизнь у нее скорее всего на мази. И что я… Всё-таки немного разные весовые категории. (А было ей всего 20 лет).
И вот у меня день рождения. Празднуем.
Соседняя комната. Гости. Праздник в разгаре. Всё нормально. Я парю. Легко и свободно. И тут друга Саша провозглашает: «К тебе пришли…» Смотрю – она. И тут у меня подошел другой день рождения!
Не помню, как я очутился в её комнате…
Первый раз… Всё произошло как-то  смазано. Сейчас-то я понимаю. Всё незнакомо, в голове страхи, комплексы, боязнь опростоволоситься и не подтвердить статус. Большого желания как раз и не ощущалось.
Встречались мы потом еще несколько раз… Потом она вдруг уволилась с работы и уехала к себе домой в Анапу.
Больше мы никогда не виделись. Развиться сильно наши отношения тогда еще не успели, и резкий обрыв в первый момент меня не очень опечалил. Меня в те её последние несколько дней пребывания в Запорожье как раз рядом с ней не было. Ездил я к себе домой к родителям. Возвращаюсь, а Саша говорит: «Галя уехала. Тебе записку оставила. Сказала, что любит, будет помнить, просила, чтобы ты приезжал к ней».
И в глазах его зависть. А в записке – адрес.
Оставил я этот адрес. Сразу не поехал. Далековато, да и другие радости занимали меня. Был я парень ветреный, легкомысленный. Под боком общежитие на «Лахти», общежитие на Школьной, танцы в ДК «Строитель», концерты заезжих звезд, рестораны, вечерняя жизнь. Начинается весна, южная Украина, молодость и свобода. Впереди учеба, диплом, армия, комплекс института, куда мне почему-то обязательно надо будет попасть. Не вписывалась в мою жизнь тогда Галя.
Уехал я летом домой. Конец отдыху.
И вот, однажды в стремлении переключиться на будничную тяжелую жизнь, желая не изводить себя хвостами воспоминаний, сжег я её адрес.
Кстати говоря, и не только её.
Пришла пора идти в армию. Техникум я закончил. Отгулял в Конотопе предармейскую свободу, съездил в Херсон, ушел в армию.
И только там, в армии, долгие два года находясь среди чужаков, по сути наедине с самим собой, стал я понимать, что она для меня значила и что я потерял.


                Наташа

Параллельно с событиями на Лахтинской зарождались и развивались отношения на Школьной.
Знакомство произошло на танцах в ДК «Строитель», куда мы с Мишкой, моим близким другом и одновременно таким же практикантом, как и я, ринулись, стараясь приобщиться к взрослому отдыху. Опыта, как такового, по части свиданий и танцулек у нас, можно сказать, почти не было и, естественно, сам факт прибытия на танцы был делом волнительным и запоминающимся.
Белый танец. Стояли мы в сторонке. Ждали и переживали. Ах, юность, юность!
Хмель в крови и ожидание чуда.
И вдруг… Подходят две девчонки. Из разряда средненьких. Ту, которая выбрала меня, сначала всерьез я не воспринял. Да, подошла, да, можно потанцевать, можно даже познакомиться. Но, чтобы меня трясло от возбуждения и восхищения – этого не было сначала и потом довольно долго.
Была она худенькой, невысокенькой, скуластенькой, рыженькой, конопатенькой, в чем-то некрасивенькой, но вместе с тем было у нее что-то, что притягивало взгляд. Какая-то грациозность, сейчас я бы сказал, сексапильность. Чувствовался темперамент и огонь.
Как ни странно, она что-то во мне нашла. Редкий случай. Может, это шло и от сердца, может, это и не было лестью… ТО, как она меня слушала, как позволяла и поощряла буквально часами нести какую-то словесную белиберду, не перебивая, но только восхищаясь моими достоинствами… это было что-то.
Она меня поднимала. Я был готов каждый день по шесть-семь часов ходить, бродить с ней по Запорожью и болтать, болтать, болтать. Неважно о чем, неважно где, но с ней и каждый день.
Возвращался я на «Бобурку» поздно ночью, последним автобусом, а надо сказать, дорога была неблизкая: со Школьной до Ленина надо было ехать на трамвае, а оттуда уже до Лахтинской минут сорок на автобусе. Больше часа уходило только на дорогу в один конец. И меня это никогда не тяготило. Такое настроение было хорошенское, что все было не в тягость. И пешком пару раз приходилось добираться. И ничего. Всё было на раз. На энтузиазме.
Была у нас с ней и культурная программа: кино, танцы, концерты, потом Днепр. Начиналась южная весна, вечера, когда цветут сирень и акация, когда тепло и так упоителен воздух. Вспоминаешь это время и понимаешь, что ты богат, потому что это у тебя было, и это остается с тобой в твоей памяти. Пусть прошли годы, пусть у тебя другая жизнь, и отношения с тех пор были всякими между нами и ничего сейчас не осталось в ней от той, которая так тебя приподнимала над серой повседневностью. Ну и что. Повелевать чужими душами и судьбами я никогда не считал себя вправе. Эти воспоминания – это уже часть моей души, и они принадлежат только мне.
Самое интересное, что будучи по уши в свиданиях с Наташей,я находил еще время встречаться с Галей, знакомиться с Полей. Подбивать клинья к 25-летней молодухе тоже со второго этажа…
Был я молодой, глупый. А может, и не такой глупый.
Мне было 18 лет. Я прекрасно понимал, что мое времечко очень скоротечно. Волосики быстро упадут. Стану я лысым, противным, и никто на меня не посмотрит. Закончится практика, придет пора возвращаться к учебе. Ты еще тягомотина: нервная  и изматывающая. Впереди курсовые и диплом, впереди армия, а там еще взрослая самостоятельная жизнь, в которой надо состояться. Институт, в который надо во что бы то ни стало поступить и, конечно же, закончить.
Ясно, что со всеми этими проблемами Наташа воспринималась как явление безусловно светлое, но так же однозначно не первоплановое.
Короче, летом, когда я уезжал из Запорожья, я даже не предполагал серьезно, что у нас с ней возможно продолжение романа. Впереди разлука и большая. У нее куча соблазнов и у меня. Обязательств никаких. Чем я мог её удержать?
Мог, конечно, большой любовью. Её, увы, у меня не было. Была ли она у Наташи? Сильно сомневаюсь.
Были потом письма с «целую» в конце, закончил я техникум, поехал следующей весной на работу в Херсон, оттуда же ушел буквально через месяц в армию. Писала она первое время мне и туда…
А потом… Молчание… и не пиши мне больше, я знаю, ты сильный… Я выхожу замуж…
И эта ситуация, когда ты один на один с армейским беспределом. Когда Мишка-друг дембельнулся и скоро женится, а тебе еще год тянуть лямку, когда ты завидуешь всем, кто на гражданке, а тебе просто дают понять, что ты так и оставайся, потому что в тебе уже не нуждаются…
Пришлось понять. И соответственно перестроиться. Прошел этот год. Вернулся я домой, стал работать на «Электролите». Завелись вскоре здесь у меня интрижки. На работе, в общежитии. Правда, всё не то, и всё не так. Всё какие-то пользованные, б/ушные и 3-й сорт. Или глупые, или старые, или страшные. Если внешность ничего, так куча проблем, чтобы подступиться, если подступиться можно, так охоты такой нет вовсе.
И тут приходит письмо из дома. Прислала его… Наташа на адрес, который знала – родительский. Мама прочитала… Не уничтожила, не скрыла. Отец был против… Тем не менее. Был март 82-го. Прошло четыре года со дня нашего знакомства. У меня позади техникум, армия, год работы, несколько пустых знакомств, первый курс заочного института.
За это время Наташа успела выйти замуж, родить Светланку и похоронить мужа. Как приличная вдова, выждав полгода, она написала мне…
Поехал я тогда в Латвию. Встретила меня Наташа… Было ей тяжело, было мне тогда тяжело. Совпали мы. И стали мы жить дальше вместе.
Но об этом как-нибудь в другой раз расскажу.


                Оля

А еще запомнился мне один эпизод из своей молодости, имевший место, когда я только что вернулся из армии. Юг Украины, Херсон, лето, мне 21, и я в свободном поиске.
Молодой, холостой, забот никаких, кроме одной озабо-ченности как бы успокоить зуд в пятой конечности.
Кто не был лысым в молодости, тот не посочувствует, что такое быть плешивым кавалером на танцах. Это белая ворона, выбраковка. Ты можешь думать о себе сколько угодно много, но если витрина подкачала и товар лицом не вышел, успеха на танцах не жди.
Я это всё прекрасно понимал и в первых красавиц не метил. Доставались мне обычно объедки и перетирки. Не знаю, как я им, но они мне шли в корм только на раз и только по голодной молодости.
Брал я количеством, но не качеством, и количество это, хромающее на обе ноги, прирастало только благодаря моей врожденной настырности.
Этот случай не исключение. В тот вечер мне досталась одна страшилка из одиночек. Было ей лет 25-28. Это опять-таки был тот нечастый случай, когда меня приняли и признали сразу с порога, ничем не дав понять, что тебя, мол, здесь не стояло.
Сейчас-то, задним умом, я сортирую людей на умных и глупых, опытных и зеленых, поживших, повидавших на своем веку и убогих по жизни, на добрых и злых, агрессивных и инертных. А тогда я был неопытно-наивный и всеядный. Сейчас я понимаю, что тогда ненадолго, на один вечер, мне удалось прикоснуться к другому миру. Не миру работяг-двоечников, с их упрощенной психологией и примитивным подходом к жизни, такой же деревенщины и колхоза как, в принципе, и я сам, а к миру чисто городскому и интеллигентному. Звали ее Олей. Была она приезжей, туристкой, откуда-то из Поволжья. Учительница. И взрослая, и умная. И добрая. Вот та мягкость и обходительность в обращении, которая, надо понимать, дело обычное для людей  её круга, хотя бы в чисто внешних проявлениях, была тогда, да и по сей день остается для меня делом диковинным и только желаемым. Здесь не было ни пристройки сверху, снизу, сбоку. Было просто и не в напряг разговаривать. Любая тема катила и противоходов я не чувствовал. И с сексом вопросов не было.
Вечером, у нее в номере, предварительно приняв душ, как это у белых людей заведено. Всё в ёлочку и к обоюдному удовольствию.
Но и тут я не пошёл дальше разовых отношений. На следующий день она уехала, хотя шансы завязать настоящий роман у меня были достаточно большие.
Опять же запросы у меня тогдашнего были по максимуму: и чтоб красивая, и целка, и богатая, и меня чтоб любила, и я чтобы её любить имел за что… Компромиссы в моё подсознание только пробивались. Это в реальной жизни я уже шел по третьему, почти последнему разряду, а в мечтах всё еще по-прежнему не терял надежды и выплыть, и выстрелить, и попасть в десятку. Быть в полном щоколаде, удаться и состояться…


                А.С.Пушкина

Когда говорят: Пушкин Александр Сергеевич, - у многих возникают ассоциации школьные и околошкольные: поэт, стихи, «Евгений Онегин», письмо Татьяны и всё такое прочее. Есть это и у меня, однако, лет десять тому назад случилось мне прикоснуться к Пушкину немного с другой стороны.
Мне было 25 лет, я был женат и жил уже лет пять в Латвии с женой, куда к ней и приехал, бросив Херсон, родных, близких и знакомых.Тем летом, о котором веду рассказ, я приехал в отпуск к своим родителям на Украину. Маленькое местечко, ж/д станция, развлечений почти никаких. Для танцев я уже не годился по возрасту, да и при своей женатости не хотелось давать повод для досужих разговоров. Через неделю я уеду, а зачем старикам, вместо того, чтобы гордиться своим сыном, выслушивать о нем какие-то сплетни. Жена же моя на эту неделю уехала к своим родным в соседнюю область. Вот такая типичная завязка: один, молодой, в отпуске и без присмотра. Дело за приключениями. И они не заставили себя долго ждать.
Пошел я как-то вечером «в город» на почту позвонить брату в Николаев. А там девчушка какая-то лет 17 в желтой курточке. Взгляд какой-то непонятный, сама какая-то шальная, дерганая.
Подошла. Вы не могли бы одолжить мне денег? Я, как осторожный колхозник, немного опешил от такого разворота событий, но природное любопытство взяло верх, да и интуиция где-то подсказывала, что так бесхитростно и непосредственно врать вряд ли возможно.
Оказывается, она сама из Саратова. Приехала сюда в в/ч к парню на присягу. Поистратилась, а вернуться домой не на что. Я как джентльмен предложил помощь. Смотрю, игра, вроде, без подвоха. Сводил ее к себе домой, напоил, накормил в летней кухне, напоролся на резкое непонимание со стороны родителей: «Кого ты к нам привел?!» Дал ей немного денег и повел обратно на вокзал. Было это поздним вечером. Темно, летняя звездная ночь, яблоневый сад, через который нам пришлось идти. Под одним из деревьев мы и присели. Потом прилегли. Особого сопротивления не было. Отвел ее на станцию и успел еще вернуться к утречку домой, пару часов подремать, и, только рассвело, с мамой в плановом порядке поехал на базар продавать мясо забитого накануне кабанчика.
И всё бы ничего, да вот сколько времени прошло, а из памяти всё не идёт её крепкое, упругое девичье тело, её зрелая тугая грудь.
Да. А звали-то её Александра… Александра Сергеевна Пушкина.
Вот такие у меня возникают с некоторых пор ассоциации, когда я слышу имя великого поэта.
               
                Люба

Вот, говорят, так в жизни не бывает. Как в кино. А я говорю, другой раз в жизни такое может случиться, что все твои фантазии переплюнет.
Ехал я однажды в поезде. Возвращался из очередного отпуска. Сажусь в вагон, проводница подозрительно улыбается. Я, еще ничего не понимая, захожу в свое купе. Сидят две дамочки. Немного уже теплые и улыбаются.
Ну, я тоже начинаю улыбаться, глупо и счастливо, а как же, ко двору пришелся, ни одного соперника и целых два объекта недвусмысленного интереса. Тыры-пыры. Знакомство. Фа-фа, ля-ля – тополя. Через пять минут мы пили моё вино, и я знал, что одну из них зовут Любой, а другую Олей. Через десять минут Люба призналась, что муж у неё подлец и редкостная сволочь, а Оля похвасталась взрослой дочкой и тем, что в Одессе она всю богему знает как облупленную.
Поезд катил по рельсам, впереди была вся ночь, и мы её успешно прогудели до самого рассвета. Там была выпивка на брудершафт, походы в тамбур и обжимание по углам.
Утром я решил, что поеду с Любой. Как ни странно, на трезвую голову эта мысль меня не оставила, и в Минске мы все благополучно высадились, хоть ехать мне было еще и ехать.
К сожалению, Оля в Минске от нас откололась. Ей надо было делать пересадку и добираться дальше до какого-то пансионата, где она должна была целых две недели поправлять свое пошатнувшееся здоровье. Звала с собой… Но что-то не повернуло нас в ту сторону.
Еще одна ночь в дороге, и мы с Любой на месте. Встречала нас Наташа, её подруга. Был, как положено, накрыт стол, и вскоре на огонек подгребла еще  одна их подружка Аня. Погуляли, определились, и Аня уступила нам свою квартиру. Ночная сторона той несколькодневной жизни требует отдельного рассказа. Когда-нибудь я этим займусь. Там всё было и было довольно неплохо, но не об этом я сейчас хочу вести речь. Хочу поговорить о подружках.
Наташа – женщина с сильным темпераментом и острым умом. Заводная. В компании веселая, певунья. Не злая, но с перцем. Нрава свободного, но с принципами. Волевая, своего привыкла добиваться. С мужем не ужилась, хотя они оба одного поля ягоды. Натура не светлая, темноватая, с червоточинкой. Способна на подлость любого почти калибра и в подлости может зайти достаточно далеко. Но где-то и добрая и достаточно активно в силу своего живого темперамента как заводила берет под свою опеку и достаточно последовательно опекает своих.
Из всех троих самая сильная личность Аня – дурнушка, простая и бесхитростная. Однако не сопля. Достойная натура. Когда плохо, предпочитает материться и скандалить – почти мужской тип. Но правильная. Без гнилости в характере. Подляны устраивать не приучена. Понимает, может, подспудно, что доброта – единственный ей шанс в жизни. Из всех троих – самые теплые и чистые мои воспоминания именно о ней.
И, наконец, Люба. Артистка и женщина… Симпатичная. Безусловно обаятельная. Улыбчивая и приветливая…
И вроде всё хорошо. И далеко зашло у нас. И ради неё поменял я свой маршрут и поехал вслед. И разговоры у нас откровенные про жизнь не раз велись. И вроде к себе приглашала она меня… Всё это так. Но. Было в ней какое-то второе дно. Видел я иной раз, что улыбка её фальшивит, чуть-чуть. Замолкает она иногда, уходит в себя и думает о чем-то своем. Недолго. Чуть-чуть. Всё, вроде, хорошо… и вдруг так меня каким-то словом едким подковырнёт, что сразу начинаешь понимать, что не так всё здесь просто.
И мелочи-то всё это были, а вот, через годы складываются они в картинку и понимаешь – жидковатая была подружка. В серьезном деле подвела бы наверняка. А роль-то для нее отводилась главная, а шанс-то был из последних.
Однако помогать мне она ничуть не захотела, а мне впрягаться в чужую повозку в очередной раз не засветило.


                Отчим

Общество жалеет матерей-одиночек. Им трудно, они должны одни воспитывать детей, вертясь, как белка в колесе, на двух-трех работах, взвалив на себя весь груз хозяйственных забот по дому, пожертвовав собой, чтобы поднять ребенка или нескольких.
Как говорится, снимаю шляпу перед героизмом этих женщин. Я восхищаюсь ими, когда они, не реализовавшиеся сами в жизни, судьбу свою строят под будущие успехи детей. Но ведь такие не все.
Более часто встречаемый вариант, когда, потеряв или прогнав своего первого мужа и отца её детей, женщина благополучно находит ему замену в самые короткие сроки.
Зачастую идёт на это сознательно, чтобы подняться социально и тем самым создать надлежащие условия себе и, не в последнюю очередь, детям.
Это, конечно, оправдано с прагматической позиции, но уже не так благородно.
Есть случаи, когда это делается для того, чтобы создать новую семью, родить новых детей, чтобы выполнить свою биологическую программу.
Существует еще обочина жизни, её просёлки. Есть такие мужчинки, мужичонки. Одиночки. Они бросили, их бросили (второе бывает чаще). Их дети, если они есть, не с ними. Их они не воспитывают. Такие мужички, на первый взгляд, вроде трутней: неполезное, ненужное явление в обществе.
Да и что это за мужчина, если он не первый, не на коне, не принц, не рыцарь, не весь в деньгах и успехе. Это мужчинка. Первых – маленькая горстка, остальных – вся арифметика с большими числами. Их много, и природа их использует.
Смею утверждать, что женщина как более сильная, более приспособленная к жизни «порода» в своей массе их имеет. В смысле эксплуатирует. И, как это заведено в жизни, с недовольством на лице: «Ах, эти огрызки и обмылки, пьянь и шваль, недоделки и неумехи. Воспитывают эти человечки чужих детей, тянут лямку чужой телеги, иногда под кнутом, иногда с пряником в зубах.
Это отчимы. Пока отчим нужен, он папа. Чтобы ребёнок не чувствовал себя ущемленным, чтобы всё было, как у людей.
Папа этот должен быть хорошим, любить маму и деток, заботиться о них, тащить в клюве в гнездо всего и много.
Но что гнездо чужое и птенцы не твои – об этом как бы забудь. Это не важно для тебя. Хочешь быть в семье – соответствуй. Нет – найдём нового папу, и всё повторится сначала.
Это не исключение, клянусь богом. Это целый массив, целая полоса. Таких много. Большой процент семей построен по этому принципу. Об этом предпочитается громко не упоминать. Обслуга не протестует, общество движется вперед, интересы детей соблюдены, мама при детях – остальное не столь важно. Вот случай из жизни. Моей.
Встречался я до армии с одной девушкой. Ей было 20, мне 18. Любили друг друга вроде. В таком возрасте разве можно это точно определить. Я ушел в армию. Служил на Дальнем Востоке. Она писала письма. Долго. Целый год. Потом сообщила, что выходит замуж. Вернулся я из армии. Стал жить и работать в другом городе. Через три года после нашего расставания и через два после её последнего письма, написала она мне снова: «Помню, не забыла, если хочешь, приезжай. У меня квартира, дочка, и я уже полгода вдова».
Поехал. Сначала так просто. Но коготок увяз, знать, всей птичке пропадать. Через полгода я переехал к ней. Женился, для маленькой, годовалой девочки стал папой. Надо отдать должное жене, она вопрос не педалировала, не подгоняла  и не настаивала. Но как-то само собой получилось, что постепенно я к Асечке привык. Водил её в садик, носил на руках, катал на санках, учил ездить на велосипеде. Когда жена болела, укладывал спать, утром заплетал косички, кормил… Когда было Асе четыре годика, на две недели отдали её в санаторий. Жена лежала после операции и настояла: «Тебе будет проще, и мне как раз путевку на ребенка предложили…» Ездил Асечку навещать я один. Жена не могла.
И вот тогда, когда бедненький ребенок весь в слезках бежал ко мне и кричал: «Папа, забери меня отсюда», – во мне что-то в этот момент переворачивалось. Отцовский инстинкт нереа-лизованный о себе давал знать, наверное.
Побыла она там всего неделю. Забрал я её. Ходили навещать маму вместе. Я с Асечкой. После этого прикипел я к Асе.
Жена поправилась, стали мы думать об общем ребенке. Не получалось.
Прошло еще четыре года. Асе было восемь. Но случился у меня роман на стороне. Может, не совсем честно, но… Так бывает.
Вторая моя женщина забеременела. Я рассказал обо всем жене. По глупости, по наивности, по правдивости, желая поделиться наболевшим в надежде найти понимание, может, поддержку в трудный момент.
Не рассчитал я. Да. И мужчины не могут рассчитывать за женщин. Не дано нам их понять. Указала она мне на порог: «Ты подлец и предатель, значит, уходи вон…»
Сейчас у меня другая семья. Живу я с новой женой и своим сыном.
Моя первая жена тоже устроила свою судьбу, хотя и не с первого раза.
Болело у меня в этом месте сильно. Переболело. Время лечит.
Но вот мои отношения с Асечкой… Она уже тоже выросла. Мы с ней иногда встречаемся. Не знаю, как она ко мне, но я отношусь к ней, как к родной. Родной не по крови, а по жизни, по прожитым годам, по переживаниям и воспоминаниям. Мы оказались внутренне похожими.
Она со мной часто делится самым сокровенным. Я пытаюсь словом и делом поддержать её в жизни. Раньше я для неё был папой. Долго. Почти 9 лет. Потом отчимом. Потом никем. Сейчас самое трудное для неё – это как называть меня. По имени вроде грубо, по имени и отчеству – далеко. Она называет меня – «ты». Когда рассказывает обо мне, говорит «он». Я, в принципе, согласен.
Так что в отчимах тоже люди бывают. Может, немного потертые жизнью, но, что сделаешь, - таких много.
Я из их числа.
Сентябрь 1999 г.


                Промежуточный финиш. Отметка 40

Жизнь учит всех. В том числе и дураков.
Правда, старый дурак хуже молодого, потому что у него уже нет шансов.
Не буду говорить за всех и тем более за женщин. Расскажу о себе.
Когда мне было лет 20, жизнь мне казалась вечной, созданной для удовольствий, а любовь почти чистой физиологией, без никаких перспектив и обязательств.
Знакомства у меня были всякие и разные. Пальцы я не загибал и спортивным подсчетам не занимался, но об одном эпизоде из того периода расскажу. Марина. Познакомился я с ней на танцах. Моя ровесница. Девушка как девушка. Стали встречаться. Я жил в общежитии, она была поваром в Доме ребенка. Иногда она приходила ко мне, иногда я оставался у неё. Сама она была детдомовской и после восьми классов закончила ПТУ. Место работы выбрала не случайно, его ей, надо полагать, подсказало полуголодное, несладкое детство. Вообще к детдомовцам я никаких предубеждений не имел. Наоборот. Воспитанный в духе «все люди – братья», а лучший друг белого – это негр, к Марине вначале я относился с искренним сочувствием.
Но через некоторое время на кое-что свои взгляды был вынужден пересмотреть. Что я домашнего, сельского воспитания с правильной мамой – это ладно. После мамы было уже четыре года общежитий и два года армии. Уже шесть лет я сам себе был хозяин и ни в какие прыймы идти не собирался. Нрава я был не пуританского и свободу в любви признавал только за собой. Считал, что это должно происходить без подлости и по-человечески, чтобы не за счет кого-то и к обоюдной радости. Сейчас бы сказали: «Чтобы было всё по-пацански».
Марине же, как я скоро стал понимать, правильного воспитания явно не хватало. С детдома ли или от бросившей её мамы дефицит этот шёл, но тупое траханье без никакой более тесной связи мне быстро надоело.
Все запросы Марины были погулять и выпить, и всё это как-то скучно, примитивно, без полета фантазии и всплеска эмоций.
Какое-то время отношения наши продолжались, пока я не заметил, что она начинает шарить по моим вещам.
Напрягся я. А скоро мой друг, на работе, чисто чтобы похвастаться, про Марину начал трепаться. Она, значит, на два фронта, решила подгулять…
Послал я её, но для себя в душе засечку сделал, что не всё так просто, и человеку для радости одного удовольствия явно мало.
Лет в тридцать случился у меня в жизни поворот. Я вдруг понял, что хватит жить пустоцветом и перекати-полем, что надо бросать якорь, заходить в тихую гавань и начинать строить семейную жизнь всерьёз и надолго.
С такими мыслями я и познакомился с Ниной. Теперь я уже смотрел, чтобы была добрая, здоровая, не бедная и,желательно, не отягощенная предыдущими браками и плохой наследственностью. Нашел. 26-летнюю мамину дочку. Женился. Родилась у нас вскоре дочка. Всё вроде нормально было. Поначалу. Пока ребёнок был маленький, всё крутилось вокруг него.
Нужно было заработать денег на одежду, питание, мебель, квартиру. Вдруг стал я замечать, что меня всё дальше задвигают в угол. Мама любит дочку, теща любит дочку и внучку, а зятю дорога от порога и до кухни. Деньги отдал и гуляй, Вася. На первом месте у них ребенок, 2 – 3-е они делят между собой, 4-е уверенно заняла работа, на которую Нина устроилась через три года после рождения Ирочки. С работы она возвращалась усталая и злая, достучаться до неё было невозможно, ни о каком тепле и внимании по отношению ко мне и речи быть не могло в такие минуты, которые скоро превратились в дни и недели. А тут еще теща неконструктивно себя повела. Вместо того, чтобы объективно входить в конфликтную ситуацию или, что было бы еще предпочтительней, вообще не вмешиваться в молодые дела, она последовательно и неизменно во всем принимала сторону Нины. Так что и на пятом месте побыл я недолго. Сказал я ей как-то: «Выбирай семью. Или живи с мамой, или будем жить отдельно». – «Я маму не брошу».
Пришлось уйти мне. Трудно было. И морально, и материально. Но свобода того стоит.
Годам к сорока созрело в душе моей убеждение, что любить надо больше душой, чем телом, друг друга надо понимать и во всем помогать другому.
Встретил в это время я Любу. Хорошую, симпатичную, душевную женщину. Хозяйка и умница. Обо мне помнила не в последнюю очередь. В предпоследнюю.
Работой она не сильно интересовалась. А так, всё по старому сценарию: своя дочка, мама, сама и… я. А как же.
Это тебе не хухры-мухры на ступеньку выше подняться.
Подумал я, подумал… Стоило столько бегать, чтобы понять одну простейшую вещь. Старые, избитые истины понимаешь только старый и избитый жизнью.
На этом свете каждый за себя – один бог за всех. Любить бескорыстно других – противоестественно. Инстинкт самосохранения у таких людей отсутствует. А надеяться, что тебя оберегут так же тщательно, как бы ты сам с собой обошёлся – вообще смешно представить себе.
А тут как-то прочитал я статью в газете. Один 44-летний пишет: «Сделали мне операцию, и у меня интерес к женщинам пропал  начисто. Сначала я расстроился. А потом обрадовался. Это ж сколько свободного времени появится, сколько волнений лишних избежать удастся, сколько подлостей не придётся снести от них…»
Вот такая драма в трех действиях с продолжением. Мужик я еще не старый. И со здоровьем всё в порядке пока. Но энтузиазма явно поубавилось. И рассказывать-то об этом в принципе бесполезно. Молодые не поймут, старым не поможет. Вот выговорился, хоть самому легче немного стало.
Век ждать – век прождать. Я в жданках жизнь заканчивать не собираюсь. Даже наступая на грабли, даже влезая в старые калоши и давясь опостылевшей старой книгой, барахтаясь в болоте серой повседневности, медленно и маленькими шагами я буду шагать вперёд по жизни, надеяться только на себя и еще, в глубине души, на маленькое чудо, которых вообще-то не бывает в обычной жизни, но без которых эта жизнь теряет смысл и цель.
P.S. Автор рассказов из серой тетради в этот момент ввязался в одно грязное дело, из которого надеялся выпутаться богатым и здоровым. Жить ему оставалось три месяца… 2000-го года.


                Старые калоши


Говорят, второй раз выйти замуж (жениться), значит второй раз прочитать ту же книгу. С поправкой на слабость человеческой памяти и возможные нюансы в прочтении текста – с таким утверждением я готов согласиться.
Есть и такой вариант: одного раза мало, дальнейшие ориентиры размыты, так что вперед в новое будущее и пусть повезет или как уже получится.
Недавно мне рассказали, что есть еще «старые калоши». Это когда обувка старая, негодная, надоела и сбросить её хочется. И вот вроде сбросил. А заменить нечем. И тут подворачивается «секенд хенд». Брезгливо, но натягиваешь и вдруг понимаешь, что это те же старые калоши, но уже с чужой ноги. Особо трудно смириться с этим натурам чувсвтительным, по жизни надеющимся на совсем другие горизонты.
Но когда возраст, возможности и обстоятельства поджимают, бывает, и не такое проглотишь. Вот, слушайте.
В детстве и юности Валя была заводной хохотушкой, певуньей и спортсменкой, занималась в театральном кружке, ходила в турпоходы. Была непоседой и активисткой. В комсомоле таких любили, и она сама бросалась на общественные поручения. Что для других было обязаловкой, ей было в радость. Закончила школу, поступила в институт. Училась без проблем, в спорте заоблачных высот не достигала, но за курс бегала и плавала стабильно и регулярно.
Замуж вышла по любви. Большой и светлой. Муж был хороший. К тому времени учебу она закончила, и им как молодоженам и молодым специалистам квартиру дали быстро. Живи и радуйся. Они жили и радовались жизни. Ходили в гости, на праздниках всегда были вместе, души друг в друге не чаяли. Пригласили их как-то к друзьям на свадьбу. Там случилась пьяная драка, как это обычно на свадьбах бывает. Пьяненький Валин муж полез в самую гущу событий и, надо понимать, ему там досталось. Валя в стороне стоять не стала и бросилась на выручку. Ничего бы страшного, может, и не было, но была она в положении, а пьяным мужикам в свое время не объяснили, как им надо вести себя с дамами.
Муж походил в синяках – вот и все последствия, а у Вали случился выкидыш. Это был первый звоночек, но по молодости его всерьез не восприняли. Конечно, погоревали, но природный оптимизм и молодые годы взяли своё. Рядом был любимый муж, хорошая работа, квартиру надо было обставлять, и вообще столько разных дел и занятий, а впереди – вся жизнь.
Прошло несколько лет. Валя стала замечать, что здоровье, никогда раньше ее не подводившее, начинает давать сбои.
Стала она ходить по врачам. Врачи помогали, но ненадолго. Самое печальное, не могла она больше забеременеть. Как человек волевой и активный, отчаиваться она не стала. Землю рыла под собой, способы разные пробовала, но всё было напрасно.
Улыбка, никогда раньше не покидавшая её лица, постепенно стала куда-то пропадать. Сначала ненадолго. Муж первое время этими проблемами не сильно загружался. И по молодости, и по мужской инертности.
Да и Валя приучила его, что ей ни в чем помогать не надо. Она сильная. Она сама кому хочешь помощь окажет и поддержит в трудную минуту. Морально она была сильнее. Значит, он был слабее. Вот судьба на этом и сыграла.
Стал он из дому пропадать. На день, на два, на неделю. Когда Валя была в больнице, объяснять ничего не надо было. Когда она была дома, то сама собирала его якобы в командировки, благо разъездной характер его работы позволял на это рассчитывать. Да и любила его Валя. Хотела видеть его счастливым. Понимала, что без детей молодого, здорового мужика долго возле себя не удержать. Да и не хотела насильно это делать. Тянулось это ни много, ни мало.
Десять лет прошло, пока он не набрался наглости и не сообщил, что у него есть другая семья. Может, и молчал бы еще, но уже тянуть дальше было некуда. Там родился второй ребенок, новая жена требовала оформить отношения, иначе санкции могли быть самыми крутыми, вплоть до полного разрыва.
Ясно, что большой и сильной любви там не было, но были там дети. Заботы  и тепла там не ожидалось, а , наоборот, самому надо было надевать хомут на шею. Но делать было нечего.
Как побитая собака, приполз он к Вале. И Валя еще должна была его успокаивать. Самое примечательное (хотел сказать противное, но не мне их судить), что еще года два продолжал он тайно навещать  Валю, пока новая жена не закрутила гайки намертво. Единственным положительным с его стороны действием было то, что квартиру и большую часть имущества он оставил при разводе Вале.
Сцепив зубы, на голом энтузиазме и природном оптимизме, стала Валя карабкаться дальше по жизни сама. Отдушину она нашла в племяннике. Брат женился. У него родился сын, вот для этого сына стала она второй мамой. Квартиру свою она обменяла на рижскую. Нашла себе там работу.
Кремень – не баба. В других условиях и при другой жизни далеко бы пошла. Но по дороге пришлось размениваться на мелочи, и эти мелочи заслонили ей солнце, превратившись в непролазные дебри, на продирание сквозь которые уходила гигантская часть её энергии и сил.Сначала мучилась она воспоминаниями. Ждала и надеялась. Потом вдруг поняла, что ждать больше просто нельзя. Это разрушительно и для неё, и для новой Петиной семьи. Съездила она на новое его место жительства. Тайно, издалека посмотрела на него, на его жену, на его детей. Что в тот момент происходило у нее в душе, сколько нитей и связей пришлось оборвать ей в себе – мы не знаем.
Что было ей очень трудно – понятно, но насколько трудно – об этом  можем только предполагать. Ей просто надо было всё внутри себя переломать, вырвать с корнем. И забыть. А вырывать там приходилось почти всё прошлое.
А жить-то дальше надо. А с чем? И зачем? Но она пережила и это.
Любовь – это хорошо. Когда она счастливая. Или не сильная. Я бы просто посоветовал. Рубите дерево по себе. Не надорвитесь. Нет титанической натуры, нечего замахиваться на большое чувство. Можно просто сломаться.
Валя не сломалась. Упростилась. Высохла. Сжалась. Подруги, как могли, успокаивали её: «Плюнь. Найди себе кого-нибудь. Живи для себя. Ты ж ещё молодая».
Прошло время. Она немного успокоилась. Как-то на гулянке, куда её затащили сердобольные подружки, подложили ей мужика. И тут произошёл конфуз.
Нет. Она свою роль отработала честно. Напилась, разделась. Но мужик сдрейфил. «Мне, - говорит, - пьяного бревна не надо. Я не секс-машина какая-нибудь».
Пришлось усвоить и это.
Будь ей пятьдесят… будь ей шестьдесят… Впрочем, нет. Тут не годы – главное.
Смею утверждать, что у слабых есть судьба. В этом месте для слабой Вали был бы финиш как для личности, так и для человека. Но, напомню, Валя была сильной. У сильных есть воля менять себя и судьбу.
Она была изломанная, но не сломавшаяся. Для её модели счастья сил у неё оставалось вполне достаточно, а вот возможностей на этом направлении больше не было. Пришлось ей перестраиваться. И она это сделала. Ездила к племяннику, проводила с ним все выходные, завела собаку, ушла в работу, находя в ней забвение и утешение.А время шло. Этот лекарь, который всё лечит и всё калечит, делал свою работу. Встретился ей еще один мужчина. Стали они встречаться. И была она с ним и ласковой, и заботливой, и предупредительной. Было всё у них хорошо. Но вдруг стала она замечать, что он куда-то исчезает. Теперь она, наученная горьким опытом, долго ждать не стала. Потребовала объяснений. Всё оказалось, как в прошлой ей жизни. Старые калоши. С чужой ноги. Тогда это стало трагедией. Теперь это смахивало на фарс и так же противно пахло.
Внутри – красивая, правильная жизненная программа с целью реализоваться в полноценной семье, а снаружи – непонятная возня с совсем чужим по духу и по жизни человеком.
Что было дальше? Я не знаю.
Могу дорисовать. Но стоит ли? Эти старые калоши будут висеть над ней всегда. Не сможет она от них или памяти о них избавиться.
Порченая она этой памятью. И дух её этим всегда будет пропитан.
А дух это уже над судьбой. Сверху только промысел божий.

P.S. Автор серой тетради доживал свой последний месяц.


                20 лет спустя

Говорят, любовь – как вера в бога: или она есть, или её нет.
У меня эта вера есть, а вот любви настоящей нет. И не было по большому счету. Приближений к черте, за которой можно было бы надеяться разглядеть это трепетное святое чувство, у меня было не так уж мало. Нельзя сказать, что я не искал  и не стремился. Попадались какие-то осколки чувства, фрагменты и эпизоды.
Но то в недоборе, то в недовесе, то требующие больших усилий по расчистке завалов обстоятельств и с явно проигрышным будущим результатом. То я был не готов к предлагаемому варианту, то предлагаемый вариант не помещался в мои представления о желаемом.
До армии был у меня шанс серьезного романа. Девушка Поля, 18 лет, сама из многодетной, вполне порядочной семьи. Девушка правильная и строгого воспитания. Работала на заводе токарем. Познакомились мы на танцах. Встретились несколько раз. Дальше надо было топтать тропинку долго и упорно. Посвятить себя всецело ухаживанию и постепенно приближаться к возможному знакомству с родителями, после которого, в случае положительного результата, можно было бы на что-то рассчитывать.
А девица костлявая. Скучная. Это я теперь понимаю, что хозяйственная и не разбуженная. В замужестве вполне могло там что-то расцвести. Но ходить за этим цветком, не зная, каким он будет, меня явно не устраивало. Правильности там было много, но мне тогда было не до неё. Свернул я на более лёгкий путь, где доступность и веселье были сегодня, а не обещались завтра или послезавтра.
Параллельного курса она не приняла, а сохнуть в монастыре я отказался.
В перерыве между очередными скачками по чужим огородам удовольствий подкатился было как-то к ней, но был встречен таким холодным взглядом, что понял: или надо падать на колени, просить прощения и меняться всем составом, радикально в корне – или говорить «до свидания» и идти дальше по жизни со своей отдельной гордостью.
Я выбрал второе. Нельзя сказать, что никогда не жалел об этом. Жалел. Но не настолько, чтобы что-то в себе или в судьбе менять. Этой правильности, принципиальности и хорошего воспитания мне хотелось потом еще долго. Только совсем недавно я стал временами соглашаться с тем, что «любовь – это когда хочется того, чего нет и не бывает». Никогда. Ведь когда есть и сбылось, то уже не интересно. Сбывшаяся мечта – убитая мечта. Что имею – ничто, к чему стремлюсь – всё.
Есть такое выражение: энергия заблуждения. Это как иллюзия счастья. Пока ты веришь. Ты идёшь, пока идёшь – ты счастлив.
Встретился мне потом прототип Поли в жизни…
До того случая, о котором я сейчас расскажу, мне казалось, что я созрел для правильной, праведной жизни по строго расписанным правилам. Потом я вдруг понял, что сущность человека с годами меняется мало и хотеть-то мы, может, и хотим святости на земле, но жить с ней ой как трудно грешнику без старости.К тому времени я развелся. Года два прожил один. Одиночество надоело, и я надеялся, что одинокий одинокого всегда поймёт и поддержит.
Познакомился я со Светланой – кристальная душа. Светлая и чистая.
А работящая – настоящая пчелка. И добрая. А заботливая какая. Ну ничего тебе делать почти не надо. Приноси деньги домой и отдыхай душой и телом.
И всё у неё было… Но. Не было чертовщинки какой-то. Про аналогичных мужчин говорят: «Хороший ты мужик, но не орёл». Она была хорошей… Но и всё. Один день хорошая, второй, третий. Всё время одна и та же. Однообразная. Потом скучная. Без фантазии, без огня в глазах. Своим красноречием не блистала, катализатором моего быть даже не пыталась. О своих проблемах тарабанила монотонно. В мои вникала вроде старательно, но как-то вымученно и как будто по обязанности.
Говорят, любовь – это фонтан (чувств, эмоций, радости, переживаний). А когда не фонтан? Вопрос риторический.
В таких случаях выручает инерция движения, сложившиеся привычки совместного сосуществования, дети, наконец. Здесь этого еще не было, и мы расстались достаточно легко.
Правда, облегчение почувствовал, видимо, один я. Она себя вполне достойно повела. Не то, что моя первая жена. Та рвала и метала, и скандалы в наши последние совместные месяцы шли друг за другом непрерывно, как дождевые облака в грозу. Тогда мне хотелось покоя. Теперь эта пресность меня почему-то почти так же сильно угнетала, как угнетал тот шторм развала и разрушения, который мастерски сочиняла первая жена с любого пустяка, практически на ровном месте. Здесь меня провожали молча. Конечно, чувствовала себя при этом немного подлецом. Именно потому что в глаза мне этого не шипели.
Примерно через месяц прислала она мне письмо: «Что ушел, ладно… Дело твое. Но почему? Если можешь, объясни. Мне ведь надо дальше жить. Может, я за собой чего-то не замечаю?»
Прекрасные, казалось бы, строчки. Человек пытается себя изменить, лишь бы подтянуться к счастью. Но мне этого самопожертвования не надо. Не хочу я, чтобы ради меня жилы тянули и перекраивали себя.
Я честно ответил ей, объяснил всё своим врожденным непостоянством и недостаточной влюбленностью, что мешает мне стоять как дуб на одном месте, и, с другой стороны, толкает уйти с её дороги, лучше по возможности раньше, с минимумом расстройств для обеих сторон.
Попытался я найти в свете свою Полю и перехитрить жизнь, но не получилось. Во-первых, опять так вышло, что сильные позиции Светы для меня не абсолютны, а ее однообразие как естественное продолжение её постоянства для меня что-то похожее на клетку, хоть и позолоченную. Развивался я в другом направлении и было бы смешно думать, что можно всё приобретенное перечеркнуть, забыть и начать всё с нуля. Лучше иметь надежду в кармане, чем такую Свету в окошке. Надежда греет и в свободе не мешает, а Светин чистый, ровный, но тусклый свет явно мне не подходит. Не моё это. И я живу вполнакала. Но по своему. Барахтаюсь и выживаю, но сам за себя и ни перед кем не виноват. За любовь ведь надо платить. И самую дорогую цену. Иначе это обман. А я не так воспитан, чтобы врать. Ни самому себе, ни другому. Если хорошему врать, его жалко, если плохому, - себя.
А зачем мне свою совесть мучить?
По большому счету, после физической болезни угрызения совести, т.е. внутренней борьбы в стадии поражения – это второе истинное несчастие для человека. Остальное всё мелочи. Так еще Толстой говорил, и у меня оснований в этом вопросе с ним не соглашаться.
Итак, простого, легкого счастья у меня не получилось. А трудное – это уже не совсем счастье. Это жизнь. И в ней ничего быстро и просто не получается.
Ну, что ж. Будем идти дальше. Будем жить!
20 марта 2000 г.

P.S. Через неделю, 28 марта 2000 г., мой друг и бывший таксист Валера первый раз возьмет в руки серую потрепанную тетрадь, единственную памятку, оставшуюся ему от трагически погибшего накануне при невыясненных обстоятельствах его лучшего друга Василия Тарасова. Через пять лет, в 2005 году, её впервые в руки возьму я. Очень скоро, надеюсь, познакомитесь с ней и Вы, мой уважаемый читатель!
27 декабря 2005 г.
                Тукумс