Ванина ёлочка

Год близился к концу. Отрывной календарь на стене стал то¬щим, тоньше ученической тетрадки. Баба Нюра с утра оторвала еще один листочек, бросила его в печь и принялась за пряжу. «Пока на дворе темно, попряду, — размышляла она. — К вечеру, глядишь, и рушник будет».
С завтраком теперь ей можно было не спешить. Вот уже год, как схоронила мужа. Болел он. В последнее время, считай, из больницы не вылезал. Придёт на день-два, ополоснётся в баньке, сменит бельишко — и снова на казённую койку.
Шестерых детишек нажили они. Но двое мальчиков умерли еще грудными, так и не осознав себя на этой земле. В семье о них почти никогда не вспоминали — то ли не хотели лишний раз причинять боль матери, то ли оттого, что эти два крошечных су¬щества практически ничего не успели в своей жизни сделать — ни хорошего, ни плохого. Фотографий их и то не было.
Остальные дети, слава Богу, росли крепкими, здоровыми, смышлёными. В 12 лет старшая, Татьяна, во время летних каникул уже не просто помогала матери управляться на ферме, а самосто¬ятельно работала подменной дояркой. Странно, но трудолюби¬вых и, главное, надёжных работников всегда не хватало в совхозе. Женщины и те в последние годы так пристрастились пить, что ради лишних ста граммов готовы всё пустить по боку: и работу, и семью. Вот совхозное начальство и шло на различные ухищре¬ния, принимая порой на работу даже детей. Лишь бы сохранить дойное стадо.
Сейчас Татьяна далеко от отчего дома. Едва закончив школу, выскочила замуж за солдата, который вскоре и увёз ее на свою родину.
Словно птенцы, друг за другом, повылетали из родительского гнезда Михаил и Любаша. Оба теперь живут в городе. Нарожали кучу детей. Но в деревню приезжают часто. Помогают матушке управляться с огородом, когда поправят покосившийся забор, ког¬да в доме побелят. Грех матери на них обижаться.
Словно пчёлы возле цветка, кружат в эти радостные минуты возле бабушки и внучата. «Баба Нюра, баба Нюра...» — только и слышно во дворе. А вслед за ними стали её так называть и ребятишки. А потом и их родители. Молодежь,  наверное, даже фамилию её не знает. Баба Нюра — и всё тут. А ведь ей всего 58. Непосильный крестьянский труд да переживания за детей и мужа состарили Анну Ивановну Кузнецову намного раньше положенного срока.
Вращая толстыми, почти негнущимися пальцами веретено, баба Нюра мысленно разговаривала со своими детьми дошла очередь и до самого младшего: «Ваня, как ты там? Небось забыл, как и снег выглядит, как скрипит под ногами да серебрится на ярком солнце? Ну, ничего, скоро весна, а там и домой».
После Сани и Сени — царство им небесное — Нюра Кузнецова уже и не собиралась рожать. Но судьба распорядилась по-своему.  На 39-м году Бог подарил ей снова сына. Да здорового и крепкого.  В честь своего отца она и назвала его. К 18 годам Иван вымахал в красивого, голубоглазого, не по возрасту рассудительного парня. После школы собирался было поступать в педагогический, но провалился на экзамене по английскому. Оно и не удивительно — в сельской школе всегда не хватало учителей, а преподавателей иностранного языка — особенно. А на следующий год Ивана призвали в армию. Сначала он служил где-то под Рязанью. А потом письма с треугольным штемпелем на конверте стали приходить из доселе не ведомой бабе Нюре страны — из Афганистана.
Постепенно мысли о сыне целиком овладели бабой Нюрой. В такие минуты она доставала из комода его письма и начинала их перечитывать. Ничем другим заниматься просто не было сил. Эти письма она помнила наизусть. Но ей очень хотелось ещё раз взглянуть на родной почерк, прикоснуться к бумаге, которую держал её сын, последыш, её опора и надежда.
«Здравствуй, дорогая мамочка!
Как ты там? Как здоровье? Часто вас всех вижу во сне. Очень соскучился по дому. Если всё будет хорошо, где-то в конце мая вернусь».
Баба Нюра перекрестилась,  утёрла концом платка нахлынувшие слёзы и подошла к окну. Село уже проснулось. Ребятишки, закинув за плечи ранцы или волоча почти по снегу тяжёлые портфели, тащились в школу. Их родители в замусоленных телогрейках толпились возле конторы — ждали разнарядки. Немного успокоившись, баба Нюра вновь взяла в руки письмо.
«Служба у меня проходит нормально. За меня особо не переживай. Скоро из Союза должны прислать пополнение, будет полегче.  Очень прошу, не волнуйся, если долго нет от меня писем. Здесь  условия совсем не такие, как на родине. Почта может и затеряться. Но я буду стараться писать почаще.
Да, мам, а что нового в деревне? Девчонки из нашего класса, наверное, уже повыскакивали замуж. На днях вот получил письмо от Сереги Краснова. Пишет, что приезжал домой в отпуск (он «загремел» на три года в морфлот, а служит где-то возле Владивостока), но почти никого не видел, все поразъехались кто куда. Ходил в гости к нашей классной. Судя по его словам, она сильно сдала, превратилась в обыкновенную ворчливую старуху. Мне передала она огромный привет. Знаешь, мама, я её тоже часто вспоминаю. Большое ей спасибо, что привила мне любовь к книгам и вообще к литературе.
А кстати, мама, ты даже не представляешь, сколько здесь талантливых ребят.  Если бы ты только слышала, какие песни они сочиняют, а потом поют под гитару!  Когда-нибудь эти песни дойдут и до вас. Наши песни особенные, они не похожи ни на какие другие.  В них всё: и тоска по родным местам, и тревога о близких и любимых людях, и обида на свою судьбу, и ненависть к самому себе. Мама, это очень грустные песни, но без них нам было бы ещё труднее. Собираясь небольшими компаниями и распевая эти песни, мы как бы очищаем свои души. Тебе всё это сложно понять, потому что ты, в отличие от нас, святой и наивный человек. Ты веришь в добро и вершишь добро. А здесь совсем другая жизнь, другие законы.
Мама, я тоже стал баловаться стихами. Но о войне мне писать совсем не хочется. Я только здесь понял, как дороги мне деревня, сельский жизненный уклад и всё такое прочее. Вот почитай (начало, правда, я решил переделать, поэтому напишу пока без него).
………………………………
И в десять лет со старшим братом
Я завершал искусно стог.
Не расставался с самокатом,
Бывал не по-ребячьи  строг.
Мог приготовить щи и кашу,
И наколоть для печки дров.
Но обожал на ферме нашей
Доить заждавшихся коров.
И наблюдать, как колосится
За речкою тугая рожь,
Которая так часто снится —
Сельчанин, ты меня поймешь.
Я в чернозём, а также в нивы
От пят до кончика волос,
Как эта жгучая крапива,
По-дедовски корнями врос.
Ну, что скажешь на это? Думаю, тебе эти строки придутся по душе.
На этом свое письмо буду заканчивать. Ещё  раз прошу, не волнуйся, не переживай за меня. Береги себя. Не надевай на босу  ногу калоши, когда выходишь во двор.
Передавай огромный привет моим школьным друзьям и подру¬гам, Толику Семёнову — часто вспоминаю, как с ним шухарили в праздники, — а также соседям. Жди меня, и я вернусь! СССР-ДРА. ДМБ-84.
До свидания. До встречи. Сержант Советской Армии Иван Кузнецов».
Так и не притронулась больше этим утром баба Нюра к веретену. Наверное, целый день просидела бы у окошка, думая свою, только ей понятную думу. Но неожиданный стук в дверь напугал её и мгновенно вывел из оцепенения. То была соседка, баба Поля.
— Ивановна, жива што ль?
— Жива, слава Богу.
— А я гляжу, время к обеду подходит, а у тебя ишо труба не дымится. Думаю, не случилось ли чего?
— Да полно тебе, Сидоровна. Сказала же, всё хорошо.
— А почему печь не затопляешь, холод ведь стоит в избе?
— Ужо растоплю. Письма вот Ванины перебирала, да и забылась малость. В последнем вот, на неделе принесла почтальонша, пишет: мол, скучаю по дому, но виду командирам не показываю. Учителку свою добрым словом вспоминает. В мае обещался приехать уж насовсем. В общем, хорошее письмо, обстоятельное, такое ласковое. Последыш, он и есть последыш. Эх, Ваня, Ваня …
Странное дело, но этого своего последыша баба Нюра никогда не называла Иваном или там ещё как — Ванькой, Ванечкой, Ива¬нушкой. Только Ваней. Как письмо от него получит, бежит к соседке: «Сидоровна, чуяло ведь мое сердце, что сёдня от Вани письмо принесут. И точно. Смотри, какое толстое». А если уж по двору пойдет, не бегом, не по делу какому, а просто так — от бани до калитки, от калитки к поленнице, по привычке, посмот¬реть, всё ли на месте, не набедокурили чего мальчишки, то обя¬зательно ступнёт два-три шага и остановится: «А вот эту скаме¬ечку Ваня смастерил». Или: «А крыльцо в избу Ванины руки починили. Старое-то совсем было худое сделалось». Но особен¬но долго в такие минуты баба Нюра задерживалась у деревьев, посаженных её младшим сыном. В классе третьем-четвертом тогда он учился. Впрочем, правильней было бы сказать, у дерева. Из пяти ёлочек сейчас осталась только одна, та, что стоит почти под самы¬ми окнами. Остальные кто-то год назад срубил, в самый канун но¬вогодних праздников. Как увидала баба Нюра обрубки, торчащие из снега, так и повалилась на бок. Ноги сами отчего-то подкоси¬лись, в глазах потемнело. Больше ничего она не помнит. Ни как приезжала «скорая помощь», ни как несколько суток лежала под капельницей в районной больнице. Врачи потом объяснили, что произошло это от сильного нервного истощения. Прописали кучу витаминов, таблеток, а ещё рекомендовали полный покой.
И вот снова приближался самый любимый в народе праздник — Новый год. Всю последнюю неделю уходящего года, как прави¬ло, сельчане ложились спать позже обычного: кто вместе с деть¬ми колдовал над маскарадными костюмами и ёлочными украше¬ниями, кто лепил пельмени да варил холодец, кто гнал самогон.
Начиная с 25 декабря, баба Нюра решила вовсе не ложиться спать, стала дежурить у ёлочки. Теперь важнее занятия для неё, чем сохранить Ванину ёлочку, просто не существовало. Ей нисколь¬ко не боязно было самой встать под острое лезвие топора, только бы не упало ни одной иголочки с этой зелёной пушистой краса¬вицы, посаженной её сыном.
Первую ночь баба Нюра отстояла благополучно. Правда, не¬много устала и озябла. Когда рассвело, она зашла в дом и расто¬пила печь. До самого обеда не могла согреться. Попив горячего чаю с малиновым вареньем, уснула. А когда проснулась, поняла, что захворала.
«Нет, мне сейчас нельзя валяться, — убеждала она саму себя. — Мне же вечером опять дежурить. Я должна сохранить Ванину ёлочку».
Но сил не становилось больше. Почти в бреду баба Нюра вста¬ла с постели, накинула на голову шаль, надела валенки и пошла к соседке.
Сидоровна, выручай, пригляди за Ваниной ёлочкой, чтобы не ровен час, кто не срубил. Не могу я, опять захворала.
— Вот что, Ивановна. Сама-то я стоять на морозе всю ночь не могу, тоже ведь хворая. А вот кобеля своего к твоей калитке привяжу. Ни один фулиган и близко не подойдет. Ступай, отдыхай.
— И на том спасибо.
Придя домой, баба Нюра включила телевизор и тут же задремала. А проснулась, когда на дворе было уже светло и шумно. Она, сразу же бросилась к окошку. Вместо стройной зелёной красавицы из сугроба торчал аккуратный желто-белый пенёчек. Ни собаки, ни её следов рядом не было. Только открытая настежь калитка и золотые крупинки на снегу. По-видимому, соседка всё-таки  забыла привязать собаку к калитке. С пожилыми людьми такое случается.
Ещё некоторое время баба Нюра стояла, с ужасом глядя на происшедшее. Она понимала, что подобный удар ей навряд ли удас¬тся пережить. Но продолжала верить в чудо и старалась из после¬дних сил крепиться. Ей так захотелось заплакать, но слёзы словно высохли. Так стало больно глазам, что впору было закричать. Но вместо крика из горла с большим трудом вырвался только шёпот. Будто кто-то обручем сдавил грудь. Стало невмоготу дышать.  Баба Нюра повалилась на пол и уже больше никогда не встала.
Много было пролито слёз над гробом и сказано немало хоро¬ших слов об усопшей. Но никто: ни Сидоровна, ни Толик Семё¬нов, сынок главного зоотехника совхоза, спиливший все пять ёло¬чек, ни даже врачи так и не поняли, отчего же умерла баба Нюра.
А вскоре пришла похоронка и на Ивана. В самый канун Нового года вертолёт с ранеными на борту был сбит. Контузия и легкое ранение для Ивана стали смертельными.
Схоронили Ивана рядом с матерью. Недавно я вновь побывал на кладбище. Вдоль оградки, у изголовья, в строгом зелёном са¬рафане гордо стояла большая ёлка, а рядом ещё две, поменьше. Ту, большую, у могилы отца посадил перед уходом в армию Иван. А те, что поменьше, похоже, пошли уже от неё. Природа сама оказалась намного мудрее человека, будто боясь, что порвётся невидимая нить между родными душами.