Win Winter

To Dunk, the only person, once talking to I felt sorry that English isn’t my native.
Потрясающей – до 2004г. – группе Murder by Death.
Моей маме – без подтекста – просто хочется…
И Тебе, конечно (I’m nothing without your stories;))






WIN WINTER




I. The Man...

Я сидел в обычном столичном баре.
Меня не волновали день недели и доза выпитого – мне не надо было – как большинству из здешней публики – просыпаться рано и успевать в офис или еще куда там успевают каждое утро наемные работники корпораций, банков и ООО-шек. Сегодня меня вообще ничего не волновало. Я просто курил – одну за одной, - пока было, что курить. И просто пил. Виски. Много виски.
 
Я пришел сюда за музыкой, которую жизненно необходимо запивать виски – лучший рецепт вечера для тех, кому нечего терять и некуда идти. За музыкой, в которой сочетался полный пофигизм и некая надрывная безысходность, - на грани отчаяния с умиротворением. Под эту музыку я мог не думать. Вернее, мог думать, что я не думаю, - до тех пор, пока вискарь не вымывал из меня саму возможность.

- Кто сегодня играет? - услышал незнакомый женский голос позади.

- Alive Cadavers - на автомате ответил я, даже не посмотрев в сторону говорящей.

- Это я прочла на входе. Откуда они? И почему неизвестные.

- Потому что известные – это группа корни и максим. А этим не надо, я думаю.

- Всем надо. Это чушь – когда люди говорят, что работают ради творчества, и им плевать на признанность. Каждый хочет быть понятым. И все, кто говорят обратное – наглым образом врут.

- Да ладно…

Но я обернулся - стало интересно авторство столь категоричных высказываний. Передо мной стояла женщина лет сорока, даже, пожалуй, пятидесяти – ничем не скрывающая свой возраст. Сухая и статная, в строгом платье-футляре и со вкусом подобранными аксессуарами – одета не повседневно и не нарядно, какая-то… примечательная в своей инаковости. Темные коротко стриженые волосы подчеркивали крупные черты. Ноль макияжа. Глаза не выражали эмоций – она смотрела на меня… не так, как обычно смотрят женщины в барах.

- Меня зовут Клара, - спокойно и без улыбки сказала она.

- Карл – ухмыльнувшись, пошутил я.

- Если ты думаешь, что оригинален – ошибаешься. У меня в записной книжке штук двадцать Карлов. И обычно я не переименовываю - они у меня номерные: Карл номер один, два и так далее.

- Ну и какой я по счету Карл? – поинтересовался я с отработанной ****ской ухмылкой номер шесть «для особо странных персон», хотя возраст, тон и манеры женщины не имели ничего общего со знакомством ради траха, - она вполне годилась мне в матери.

- Тебе, можно сказать, повезло – я в курсе, кто ты. Артем Беспечный. И честно говоря, я удивлена, что ты до сих пор жив. И, вроде, даже здоров… - оглядела меня с ног до головы с плохо скрываемой высокомерностью, смешанной с интересом, - Ну или давно не обследовался.

Она вела себя как уверенная в себе бизнеследи на переговорах. И – я понял – смотрела на меня, как на контракт, в котором ничерта не понятно, но как называется эта штука и что там обычно пишут -  она в курсе.

Сквозь пелену опьянения, я, все же, удивился:

- И чем обязан? Клара… как по батюшке?

- Львовна, - без тени смущения ответила моя собеседница.

- Прельсть… Львовна. Ладно, разберемся позже, Львовна, мне пора, – я кивнул в сторону сцены, услышав первые ноты.

Никто до «живых трупов» не догадался поставить виолончель вместо второй соло-гитары. И мало кто из рок-бэндов оставил звучание живого фоно, не заменив его каким-нибудь дешевым синтезаторным аналогом. Мне было совершенно наплевать на то, что акустика в этом подвале оставляла желать много лучшего, а что такое мониторы - владелец вообще не знал. Я слушал не ушами. И очень хорошо знал, что именно должен услышать.

Сочетание глубоких клавишно-гитарных переливов и протяжно-низких струнных партий со всей атрибутикой альтрока делало эту музыку темно-красной и густой, вливающейся - прямо в центр головы - совершенным созвучием… а мужской голос – мой голос – голос цвета индиго – будто венами вплетался в эту кроваво-черную инструментальную канву. И лирика – слово за словом – вела в бессюжетные истории со смыслом. Моим смыслом. Который каждый, кто умел слышать, понимал по своему, но только я знал, о чем все это…

Это было ни на что не похоже. С каждой нотой, с каждой гармонией приходило ощущение потусторонней, иной жизни и пульсировало во всем теле – мертвом от количества выпитого и выкуренного яда. И думать становилось просто не надо… Другая вселенная, где я – свой. Где мелодия – часть меня. Где голос – это все, что я есть, а рука на гитарном грифе – его продолжение. Где струны, откликающиеся на каждое мое движение – это влюбленные женщины, превращающие жизнь во что-то ценное… Мой шанс быть услышанным – даже если без шансов быть понятым.

Мы отыграли положенный час и уже паковались, когда я снова увидел перед собой «иную».

- Так чем обязан, Клара Львовна? – продолжил прерванный выступлением разговор. Отхлебнул Джека из бутылки, любезно принесенной барменом.

- Я хочу дать тебе возможность заработать, Артем Беспечный. Поболее, чем в этой дыре. И оплатить твой виски, если ты не против. А ты, я думаю, не против. Потому как… гм, так сказать, гонорара едва хватит – ты ж пьешь как конь.

- А ты что, добрая фея или типа того?

- Ну, пусть будет так - если ты до сих пор веришь в сказки.




II. Girl…

Выцветший пейзаж заглядывал холодным светом в окна машины. Мимо пролетали голые деревья, торчащие из придорожных полос грязного снега. Уродливые провода соединяли столбы непрерывной – то поднимающейся, то опускающейся – линией. Предзакатное - по-зимнему белое - солнце окутывало дорогу, убегающую за горизонт.

Наташа сидела за водителем - отец уверенно вел внедорожник в направлении загородного дома, рядом в детском кресле спала Софи. Сидение рядом с водительским пустовало, и, несмотря на то, что вот уже больше года как Лидии с ними не было, один взгляд на ее обычное место вызывал горький приступ тоски.

Лидия не стала ей матерью. Не стремилась - определив с самой первой встречи, что сложной девочке-подростку нужна в ее лице не псевдомать, а друг. Но дружба тоже складывалась непросто… Первое время Наташа, как и любой ребенок, в котором не чаял души единственный родитель, ревновала и злилась, - несправедливо обвиняла отца в предательстве, устраивала истерики и даже убегала из дому однажды. И именно Лидия тогда нашла ее - под проливным дождем, - сидящую на скамейке в сквере театра, в котором по рассказам отца играла мама. В комнате девочки - в тетрадке под кроватью - бережно хранились вырезки из старых газет с фотографиями и статьями о спектаклях, в которых некогда блистала Ольга Еремина… Где она была теперь - никто не знал: через два года после рождения Наташи уехала за границу с каким-то режиссером, и с тех пор ни разу не позвонила и не прислала дочери ни одного письма или открытки. Отец пытался было ее искать через немногочисленных общих знакомых, но следы из Польши, куда изначально отправилась бывшая жена, вели куда-то в великую Британию, а оттуда - в Штаты, где терялись окончательно.

С того полудня на мокрой лавочке театра сатиры - с того долгого монолога Наташи, в котором она вылила на молодую женщину всю свою боль… безответную любовь, смешавшуюся с брезгливой ненавистью к той, что ее родила и без сожаления бросила… «ради искусства»… с тех самых пор между ними установилась какая-то странная связь. Лидия как будто всегда знала, о чем думала Таль - так она называла падчерицу, говорила, что это означает «роса» - на иврите. Она могла понять без слов и поддержать. Она чувствовала, когда нужно говорить, а когда важно промолчать…

Наташа понимала, почему папа влюбился – аристократичную красоту и тонкий ум Лидии не возможно было не оценить. И еще лучше понимала, почему Лидия – единственная дочь «топливного короля» Натана Луковского - предпочла Андрея Еремина – владельца небольшого пивного бизнеса, на тринадцать лет старше ее, - всяким олигархам, знаменитостям и прочим выскочкам, мечтавшим связать свое имя с нефтяным магнатом. Таль знала своего отца именно таким, каким его видела молодая жена: заботливым и сильным, простым и любящим все хорошее, что есть в жизни. «Он научил меня ценить каждый день, не терять ни минуты на то, что не имеет для меня персонального значения, и тем более - на злость, зависть или ненависть… значение которых не может быть положительным» - вспоминала девушка долгие разговоры с Лидией. Она не была ей мачехой - Наташа даже слово это с ней не ассоциировала. Она была… светом. Тем светом, который сиял в отце и потом - в Софи… И Таль впустила этот свет. А со временем - привыкла к нему и полюбила.

Лидия принимала живое участие во всех Наташиных интересах - именно она убедила девушку не бросать свое увлечение литературой и пойти учиться на сценариста. Отец настаивал на юридическом - по понятным причинам даже слышать не хотел ни о чем, связанном с творчеством, - но вместе они отстояли Наташин талант, и, надо сказать, тот оправдывал себя! Девушка уже писала сценарии для малобюджетных коротких фильмов, принимала участие в их съемках и ценилась однокурсниками и преподавателями за интересные сюжеты, нестандартное мышление и всегда неожиданные повороты воображения. И казалось, никто даже не сомневался, что однажды Наталья Еремина обязательно войдет в мир большого кино.

За несколько месяцев до смерти Лидии начался первый Наташин серьезный проект. Сценарий, написанный ею, приметил молодой режиссер российского происхождения, живущий в Бельгии - давал мастер-класс во ВГИКе. Предложил снять серию короткометражек. Съемки планировались в Брюсселе. Времени не хватало ни на что, даже на элементарное общение по вечерам за ужином. Наташа приходила домой далеко заполночь и убегала чуть свет. В тот день, когда Лидию нашли мертвой, девушки не было в городе – запланированные съемки в Брюсселе состоялись. Ей сообщили о несчастье в последний съемочный день, и Наташа первым же рейсом вылетела в Москву.

Когда она узнала, что свекор публично запретил им появляться на похоронах, было, вздохнула с облегчением  – не хотела туда идти, хоть и понимала, насколько это малодушно и несправедливо по отношению к другу… Отец, конечно, все равно пошел. Обошлось без скандала – у Луковских хватило такта дать ему попрощаться… А после – когда Таль увидела, что с ним происходит, - приняла однозначное решение: не верить, во что бы то ни стало. Не верить и не думать об этой смерти.  Она не слушала, когда папа, рыдая, пытался рассказать ей, как именно умерла жена - восприняла только его безысходное отчаяние и чувство вины… от которого она долго и упорно лечила его - своей любовью и вниманием. Она не переубеждала и не перебивала, когда он говорил, - просто не вслушивалась в смысл и не думала о причинах того, что уже не изменить. «Выслушать, отвлечься и отвлечь, - это все, что я могу…»

Трехлетнюю Софи пришлось определить в частный детсад неподалеку от дома. Там работала приятельница Лидии: она заверила, что девочке среди сверстников и опытных воспитателей будет лучше, чем наедине с чужим человеком, пока сестра на учебе. Отец же на протяжении последнего года все время был занят - бесконечные судебные процессы с родственниками жены выматывали морально, а практически - разоряли его.

Девушка не сомневалась в том, что никакой его вины в гибели наследницы нефтяного состояния не было. Таль до сих пор не смогла понять - просто отказывалась понимать - почему Лидия так поступила с ними. Даже если ее до этого довели Луковские - а Таль была уверена, что именно так оно и было, - она ведь могла обратиться к отцу, к ней, в правоохранительные органы, в конце концов!! Но думать об этом она не могла – зачем?.. Мертвые остаются мертвыми, сколько бы сил и эмоций не тратили живые на попытки понять причины их ухода.

Таль увозила отца с Софи за город в свободные дни или тащила его в кино. Подолгу сидела с ним, держа за руку и рассказывая обо всем на свете - об учебе, о новых идеях, о планах, просто о том, что она увидела, услышала или прочла за день. А в смерть Лидии она не верила до сих пор - не пускала эту данность в свое сознание. Проще было думать, что она – как когда-то мама, - бросила их и уехала… за какой-нибудь прекрасной мечтой. И там - счастлива. Только так можно было заставить себя не плакать. Только так можно было помочь отцу. И только так можно было оградить Софи от вдруг ставшего пустым мира, где ее мамы больше нет. Только так…

А Луковские, слетевшиеся как стервятники на их горе, не уставали находить новые и новые доказательства того, что отец был заинтересован в смерти Лидии и сделал все для того, чтобы та покончила с собой. Весь этот долгий год ковыряли его рану, не давая затянуться. Угрожали уголовным преследованием - несмотря на то, что он отказался от доли в наследстве, - нанимали лучших адвокатов, давали лживые интервью прессе, придавали огласке факты семейной жизни, выворачивая наизнанку их сюжет и смысл. В итоге он отдал даже то, что никогда им не принадлежало: месяц назад продал за копейки какой-то подставной конторе последнюю пивоварню на юге страны, оставшуюся ему от собственных родителей. С этого маленького предприятия все началось, и его продажа означала потерю всего… Но ради того, чтобы их, наконец, оставили в покое, пришлось согласиться на эту грабительскую сделку.

- Ничего, пап, у тебя осталась наша квартира и домик на Сходне… Лидия так его любила, ты помнишь? - говорила она. А отец смотрел на нее - поникшим взглядом, постаревшим за год лет на двадцать, - и отвечал:

- Наталь, да даже если бы они забрали все… У меня остались вы с Софи. И я самый счастливый человек на свете…

Надо сказать, что на Софи никто и не претендовал - ни в разговорах на повышенных тонах, ни в суде Натан Луковский ни разу не поднял вопрос об опеке над внучкой. Казалось, что о маленьком ангелочке с фиалковыми глазами нефтяное семейство просто забыло, как о каком-то неликвидном забалансовом активе… Но отец был этому только рад. Вы - единственный смысл моей жизни, - часто говорил он.

- Тальк… - отвлек ее от мыслей сонный голос сестренки, - смотри, какая у меня…

Наташа сосредоточила взгляд на Софи, как вдруг за стеклом, в сгустившихся зимних сумерках, увидела то, от чего замерло дыхание. Она не услышала, на что пыталась обратить ее внимание малышка. Онемев на несколько секунд, зацепилась глазами за видение на обочине, промелькнувшее в свете фар. Прозрачно-белая женская фигура,  прижимающая руки к груди. Боже, ей же холодно!.. И она вся в крови… и видно боль: вокруг словно горит ареол - красным чуть уловимым свечением… «Лидия» - промелькнуло в мыслях невероятное.

- Папа, останови! - закричала Наташа, вцепившись в его кресло.

- Что?.. - будто очнувшись, спросил отец, продолжая ехать и даже не снизив скорость.

- Останови!! Там… человеку помощь нужна!

- Где? Я не видел никого...

- Папа!!! Разворачивайся!

- Таль. Там никого нет. Что с тобой?

- Папа, пожалуйста, послушай меня. Разворачивайся!


***

Отец – моментально приняв решение – резко свернул влево, не обращая внимания я на двойную сплошную, и через минуту мы были там, где я увидела незнакомку. Однако ее не было. По обочине шел мужчина – вполне одетый и без намека на боль – голосовал, пытаясь уехать. Папа остановился, вопросительно глядя на меня в зеркало заднего вида.

Пешеход отпер дверь:

- Здрасте. Мне в Зеленоград, на Гоголя.

- Садитесь, – моментально отреагировала я прежде, чем отец открыл рот, - это по пути.

Несколько минут мы ехали молча. Отец не проронил ни слова. Я решилась нарушить висевшую в салоне тишину:

- А вы… спешите?

- А что? – обернувшись, спросил попутчик. Он улыбался какой-то загадочно-невероятной улыбкой, от которой мурашки от затылка разбежались по спине и рукам. И его лицо показалось мне ужасно знакомым…

- Может, заедете к нам? Чаю попьем… - я не очень понимала, что делаю. Но мне хотелось. И разум был затуманен увиденным. Может, этот человек как-то связан с… или… я не знала. Но он мне понравился: абсолютно творческий беспорядок на голове, трех или четырехдневная щетина на четко очерченных скулах худого лица и большие глаза. Я не рассмотрела их цвет в сумерках. И мне представлялось невозможным то, что я не узнаю, какие они. Что мы довезем его до места и расстанемся. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы незнакомец сказал да.

- Вообще… это странно, вы не находите? – уважительно обратился к папе.

- Нахожу. Но моя дочь – человек искусства, и я давно перестал обращать внимание на ее за… - осекся отец, чуть раздраженный происходящим, - странности. Возможно, у вас есть шанс быть увековеченным в ее новом сценарии. Так что, соглашайтесь, я не против.

«Папаятебялюблю!!» - подумала я.

- Ну… тогда я согласен. На самом деле, я еду домой, и меня там – кроме некормленого кота – никто не ждет. И я так понял, ты меня узнала.

- Что?.. Нуконечноузнала!!! – протараторила я, понятия не имея, почему «конечно» и кого это я вдруг «узнала», но это, видимо, было важно… обоже. тут меня осенило…

- Папочка, это же Alive Cadavers!!! Я тебе ставила… помнишь?!!

Приподнятые в изумлении брови свидетельствовали, что отец не в курсе, что именно он должен помнить. Но это было не важно. Голос группы, которую я обожала… здесь!! На пустой дороге… Как такое возможно вообще?! Эти ребята перевернули мое представление о музыке. Под их альбом я написала два… или даже три рассказа, если считать с маленькой пьесой! In The End Of The Line… Я пару раз таскала одногруппников, пытавшихся за мной ухаживать, на их выступления во второсортные бары и клубы на отшибе Москвы. Я искала их CD, но оказалось, что они не издавались – только mp3 версия альбома в сети. Я знала наизусть все текстовки, каждую ноту и интонацию каждого трэка… Но я понятия не имела, как их зовут.

- Артем Беспечный, - протянув руку папе, назвался «голос».

- Андрей Еремин, - спокойно ответил отец, оторвав взгляд от дороги на момент рукопожатия, - а это, как вы уже догадались, мои дочери: Наталья и Софи.

-  Кот, - внезапно перебила отца я.

- Что?.. – в один голос не поняли мужчины.

- Вы сказали, у вас кот дома один.

- А. Ну да. Один. И довольно давно – ну, пару дней точно. Но волноваться не стоит – он выживал и дольше.

- Ужас какой… Давайте его заберем! – я определенно несла чушь. Но упоминание о живом существе, ждущем хозяина, казалось мне препятствием в… не знаю, в чем. Но так было правильно.

Артем усмехнулся:

- Ну, если никто никуда не спешит – можно и за котом заехать. А ты правда пишешь сценарии?

- Да. Пишу. И хочу написать о тебе. Если…

- Вот же кайф! – воскликнул Артем, аж подпрыгнув на сидении, - я как раз ищу сценариста!!!

- Правда?.. – спросила, чуть смутившись, и тихо добавила: и много их на Кутузовском шоссе?..

- Ага… - не услышав мое дополнение, ответил он, - Мы с ребятами счас голову ломаем над клипом. Супервозможность попалась: нас нашел продюсер, готовый раскручивать. Эмтиви-радио-клубы-всетакое... -  он сел вполоборота и посмотрел мне прямо в глаза. «Они, кажется, черные… господи… какой же он красивый» - пронеслось в голове.

- Ну что, готова помочь? У нас есть некоторые идеи, но требуется, так сказать, рука профессионала.

- Еще бы!!! – я не верила в свое везение… и, несмотря на то, что было очень интересно, что же, все-таки, Артем Беспечный делает на безлюдном шоссе, - один и пешком, - спросила:

- А на что клип-то? В смысле, на какую вещь? У меня практически к каждой вашей песне есть сюжет в голове… Я вообще не могу писать без музыки, а под вашу - не писать невозможно.

- Новая, не из альбома. Но это без проблем - возьму жесткий. Комп у вас есть?

- Конечно.

- Ну классно. В общем, едем за котом и винтом, и…
 
- Наталь, на Сходне нет компьютера, я отвез его в офис – сказал отец.

- Тогда послушаем у тебя. Пап, возьми у Артема телефон. И если меня не будет после двенадцати – звони… Если не ответит - в милицию, - немного нервно рассмеялась я.

Ну не могла я упустить этот шанс! И я хотела поговорить с этим человеком. Нет. Просто побыть с ним – такие желания я всегда узнавала и никогда не отрицала: слишком редко встречала по-настоящему интересных мне людей… но впервые это произошло при папе. И дай бог, чтобы в последний раз… Отец пожал плечами, - возражать не стал, хотя даже по затылку было понятно, что от этой идеи он далеко не в восторге. Мне стало стыдно за свой порыв, тем более что все это действительно выглядело не очень адекватно и совсем неприлично.

- Пап, ну я большая девочка. И такая возможность выпадает раз в жизни – завтра они могут найти другого сценариста, или продюсер своего приведет, и будет поздно…

- Наташ, я могу взять ноут, - перебил Артем, - он тоже переносной.

- Хорошо, - согласилась я, - Артем… зови меня Таль, пожалуйста, я не очень люблю, когда…

- Я тебя понял, Таль, - улыбнулся тот, - я - Арт. Физически не переношу имя Артем.


***

Мы остановились около кирпичной семиэтажки, и я вышла из машины первой.

- Ты-то куда? - спросил отец, и я не нашлась, что ответить.

- Видимо, помочь мне покормить кота, пока буду возиться с компом, - выручил Арт,  и тут же съязвил, - ну, и ей, наверное, интересно посмотреть, как живет «кумир», - подмигнул мне и снова улыбнулся – своей невероятной улыбкой, от которой просыпались мои мурашки.

- Вообще это невежливо, дочь, у меня чувство, что тебя воспитывали в детдоме.

- Да ладно вам, Андрей. Все в порядке – будем надеяться, что увидев мое более чем скромное жилище, она разочаруется.

Мы вошли в подъезд. В лифте до нужного этажа ехали молча. Его глаза были настолько темными, что терялась граница зрачка и радужки. Его глаза были настолько глубокими, что не упасть в них было невозможно. Я не знала, что он видел в моих – но отвести взгляд было также трудно, как разъять магниты, соединившиеся противоположными зарядами…

Он открыл квартиру и вошел, не приглашая. А я прошла за ним. Не думая.

Он не включил свет. Не разделся. Не снял обувь. Он просто стоял – в дорожке света из подъезда. А я закрыла дверь и повернула ключ.

Темнота заполнила восприятие реальности, и я отключила его. Просто подошла и… разделась. Быстро и спокойно сбрасывая на пол надетые на мне – не нужные более - вещи.
Куртку. Свитер. Юбку. Сапоги. Колготки. Белье.

Нагая, я опустилась на колени. Развязала шнурки его ботинок – припав к полу, как собака, ищущая след. Сняла их – один за другим. Уткнулась лицом в его промежность и вдохнула…

И тысячи капелек пота выступили у меня на спине…

Его запах был приторно-моим… До степени смешения с собственным. Я не слышала ничего, кроме дыхания своего сердца – учащающегося с каждым мгновением близости.

Он не поднял меня и не остановил… когда я обняла его за бедра и выдохнула – теплом – туда, где средоточие мужского. Он вычерпнул стон – из жерла нереальности, поглощавшего все вокруг с каждой секундой. Я подняла его кофту и поцеловала живот – твердый и пахнущий счастьем… И он не противился. Чувствуя меня, понимая, желая того же… и я не могла остановиться.

…расстегнула ремень – так легко… обычный кожаный ремень… Пуговицу. Молнию. Спустила джинсы и опять вдохнула. Твердеющую под моей ладонью плоть… улавливая – чуть ощутимо – собственное - поднимающееся снизу - напряжение… Ни одного слова. Только дыхание. В пустоте. В единственно существующей вселенной двоих. В бессловесной магии жизни. В электричестве близости...

Последнее хлопковое препятствие, и я взяла…
…он был сладким. Заполняющим голову небом… до внутри… выталкивающим из меня счастье - быть женщиной… И – безмолвно – я умоляла быть глубже.
Ничего не мешало – нагая и открытая, - я просто была его… Незнакомого. Чужого. Моего…
Я хотела его – каждой клеткой, каждым нервом ощущая бесконтрольную жажду принадлежать…

Его ладонь, утопающая пальцами в моих волосах… сжимающая их - до тонкой боли… до микропорезов сетчатки глаз - светом изнутри… Это – всё…
Ещё и ещё…
до глубины.
До магии невесомого «я хочу, чтобы ты…»
Ты… ТЫ………………….
До выброса эротока меж моих ног.
До неконтролируемых движений языка… бережных и настойчивых…

Ты вдруг резко отнял меня, и я услышала:
«сначала ты…»
И – в темноте – я видела капельку нетерпимости, выступающую там, где я хотела дышать… Но я прикоснулась к себе и улетела… мгновенный приступ счастья. Уносящий поток разряженного желания… Моментально. Выталкивающе нежно. Противоестественно быстро.

Нашла твои пальцы губами… забрала ртом и закрыла глаза – в удовольствии вдыхать их… Ты направил – и я снова взяла… так безвозвратно, как только могла позволить природа. И спустя момент почувствовала сладковато-соленый вкус, разливающийся теплом по телу.

«да» - звучало внутри тоникой удовлетворения.

«да…………….»

- …нас ждут, - услышала я через несколько бесконечных секунд, - надо идти…

А в моей реальности больше не было «ждут». Не было ничего, кроме Тебя… Мне хотелось, чтобы ты разорвал меня на части – своим присутствием. Забрал – без остатка – все полое пространство внутри меня. Охватил – собой – ВСЕ, что я раньше не открывала никому…

И я должна была попросить. Я была ОБЯЗАНА… Но я не могла. Слишком пугала перспектива «нет». Слишком…

- А знаешь… - вдруг услышала я, - черт с ним. Я хочу тебя. Еще…

Радость………………

- Арт… Нам действительно нужно идти.

Ты улыбался, и я чувствовала эту улыбку.

Вдруг что-то в темноте упало рядом -  точнее, приземлилось - на мягкие лапы. Я вскрикнула от неожиданности – ты включил свет и засмеялся. Светло-коричневого оттенка сиамец грациозно потянулся ото сна и махнул длинным черным хвостом, всем своим видом демонстрируя недовольство.

- Знакомьтесь, это Литтл Джо Гоулд, но можно просто Джо – особенно если покормить.

Громкое, настойчивое мяу свидетельствовало о том, что покормить – очень актуальное слово.

- Еремина Наталья Андреевна, - представилась я коту, - но можно просто Таль. Особенно если я голая, - внутри меня все смеялось, никогда раньше я не испытывала такой легкости и… чистоты… после…

Но Джо было явно все равно, кто я, что на мне надето и что я там испытываю. Он настойчиво требовал еды. В жизни не видела такого красивого и яркого животного! Он был похож на золотую статуэтку из музея – с подкрашенными чернилами головой, лапами и хвостом. А глаза у этого чуда были голубыми и расплывались от зрачка, как две звездные галактики…

Дверь открылась, впустив в салон холодный зимний воздух.

- Извините, если долго, - Арт сел и пристегнулся, - ноут взял, кота покормил, но брать не стал – сценарии про котов мы ж сегодня писать не будем? – обратился ко мне.

Я встряхнула головой, отогнав образ надменной голубоглазой мордочки, и попыталась вспомнить, когда я отключилась:

Мы остановились около дома, и я вышла из машины первой.

- Ты-то куда? - спросил отец, и я - не найдя, что ответить, - невнятно пробурчала «подышать» и через пару минут вернулась на заднее сидение.




III. Heart-shaped box.

Черная мазда в потоке машин въезжала в смеркающуюся зиму. Олег остановил на повороте с Пятницкого - я вышел, коротко пожав ему руку.

- Тебя подождать где-нибудь?

- Нет, сам доберусь.

- Ладно, брат. До когда?

- Не знаю. На телефоне.

Дверь мягко захлопнулась, и мазда продолжила маршрут без меня.
Я застегнул куртку до подбородка и, сунув обе руки в карманы, побрел по обочине. В голове проносились – один за другим – эпизоды прошедшего месяца. Не сюжетно – смысла в этом сюжете было ноль, - ощущениями. Интерес, сменяющийся на возбуждение и эйфорию. Мгновенно принятое решение, удовлетворение от которого погасло через несколько дней, как свеча - с порывом ветра. Но было поздно – сказал «а», надо говорить «б». И так – до конца алфавита, заканчивающегося правильной буквой. Думать надо о себе. И для меня все идет прекрасно…

Но почему мне так холодно?.. Очень холодно... До болезненной дрожи и промозглой печали. Что-то движется вокруг, кто-то едет мимо, и я, вроде бы, иду куда-то. Но внутри - статика. Чувство острой пустоты и безысходности. И хочется быть в одиночестве. Хочется выть от этого одиночества. А еще больше хочется, чтобы все, что произошло за этот месяц, исчезло и оставило меня в покое, - в этой статике, ибо только она реальна. Все остальное, вся жизнь вокруг меня, в том числе, моя собственная, - чей-то нелепый вымысел, глупый и бессмысленный. Я хочу просто идти - не гулять даже, нет. Идти, создавая ощущение реального движения - в отрыве от постановки жизни. Вдыхать, давая воздуху циркулировать в легких, перемешиваясь с сигаретным дымом. Идти, когда ноги несут сами, заставляя мотор сердца работать, чтоб не чувствовать щемящей в груди тоски... илом оседающей на душе.

Я вспоминал время, когда был другим. Не умнее и не глупее, чем сейчас – просто другим: с другим наполнением, с другими эмоциями, с другим прошлым и видением будущего. С другим взглядом на эту дорогу… еще не пересекшим границу, разделившую меня на до и после. И кажется, что это было не год назад, а вечность. Целую долбанную вечность ада, перед которой была истинно жизнь. Я давно понял, что ад – это не место, нет. Это скорее ощущение… подвешенной безнадежности. Компромиссной сублимации. Нерешаемого уравнения с кучей неизвестных. Когда не знаешь, что сделать, чтобы перестало быть так, как есть. И разумно не делаешь ничего, но это не помогает – ощущение ада поглощает все сильнее и с каждым новым приходом – все острее и глубже въедается в душу. Как медленно разрастающаяся по телу злокачественная опухоль, которую хочется сожрать вместе со всеми своими внутренностями.

И тут терапия логикой не помогает. Говоришь себе, убеждаешь, успокаиваешь: мол, такой, какой есть, нет меня другого, не мог я быть другим и повернуть все как-то иначе… но чувствуешь себя еще большим дерьмом. Потому что слабак, и не совершил поступок. Какой-то поступок, который должен был совершить, но не дошел до него вовремя. Фиг знает, какой… какой-то.

Поступок совершила она. Просто исчезла. Приняла решение - захлопнуть дверь и никогда не вернуться. Выбросить нахер все телефоны, удалить все аккаунты - почтовые ящики - профили, собраться и свалить – так далеко, что никто никогда не найдет. И сделала. А я не смог… Нет, так-то я тоже могу - но меня и не будут искать. Кто и зачем? Разве что, бармен, который недавно расплатился за мое пойло из своих чаевых. Кстати, надо будет зайти в тот бар на днях – я терпеть не могу быть кому-то должным… Да, именно так. Я искал ее, потому что считал, что она мне ДОЛЖНА… А она меня искать не будет. Потому что не выносит тех, кто считает ее обязанной.

Я встретил ее поздно – она была замужем и любила мужа. Действительно любила. А я был идиотом… и сейчас идиот – потому что если посмотреть в себя и честно ответить на все вопросы – я не жалею ни о чем. Я не мог быть другим, потому что любовь. И она не могла быть другой, потому что любовь – но ЕЕ любовь. Все же по-разному любят. И один никогда не научит другого. Поэтому она отрезала меня – еще до того, как я смог что-то изменить в ее жизни. Вырезала, как аппендицит. Выжгла каленым железом. Обрубила мне руки и уши, удалившись ото всюду и блокировав симку. Она думала, что так для меня лучше… и она была права. Наверное. Кто может теперь знать?.. Быть рядом, видеться с ней, ждать… неделями ждать звонка или сообщения и чувствовать надежду каждый раз, когда от нее приходит письмо… это было прекрасно. Но я терял контроль и рассудок, когда что-то было не по-моему. Чертов эгоист… Я не мог справляться с этим так, чтобы она не знала. Писал выворачивающие наизнанку тексты, выливал все в музыку, заливал остатки спиртным и дарил ей… эти сводящие с ума коктейли своего настроения, которые я смешиваю до сих пор. Она всегда желала мне добра, и думала, что причина в ней. Я тоже так думал - все не мог понять, как можно не чувствовать это… Ту сверхсоставляющую отношений, которая была между нами. Кроме желания общаться и полного понимания. Кроме равных интеллектов и общности интересов. Кроме безудержного влечения… которого она боялась, а я воспевал. Было что-то еще. Что-то, что за треть века я почувствовал только с ней. Я не знаю, что это, но это точно было… Потому что я чувствую это до сих пор… Но теперь понимаю, что причина где-то только во мне. Как и все остальное. И эта моя «сверхсоставляющая отношений» - тоже. Она не обязана была ее чувствовать. И вообще… есть она или нет ее – не так важно, как то, что меня нет. И я не знаю, где я…

- Артик, золотко, ты где? - звонок мобильного, издевательски напомнил, что я на каком-то шоссе в глухом Подмосковье, грубо прервав мой бредовый внутренний монолог.

- На месте я. Только мало понимаю…

- Тебе и не надо ничего понимать. Сейчас – вот буквально через две минуты – тебя нагонит серый лэндровер. Это Еремин. Номера 472, но я не думаю, что у тебя там плотный трафик.

- Тут счас вообще машин нет…

- Вот и тормози его.

- А если не остановится? Мне бежать за ним? – грустно пошутил я.

- Не знаю, милый. На дорогу ляг, или пусть собьет тебя – мне все равно. Но веди себя естественно. Конец связи.


***

Львовна не сказала, что Еремина – совсем ребенок. Я ненавидел себя.

- Сколько тебе, восемнадцать? Двадцать? – спросил, пока грузилась система.

- Двадцать два, - ответила даже чуть обиженно, - я университет закончила в этом году.

Да уж. Давненько я не общался с девушками, обижающимися на подобное… Она села на диван и посмотрела на меня снизу вверх: открытые настежь, наивно-голубые глаза и аккуратный детский носик никак не вязались с женственным, почти до непропорциональности большим, контрастно очерченным ртом. Я подумал, что ей не просто не надо – категорически нельзя пользоваться помадой.

Необычная девочка… Не сказать, что красивая, но и обратное – язык не повернется. Длинная тонкая шея, бледная кожа и распущенные по плечам светлые волосы делали ее похожей на натурщицу Родена. А губы притягивали взгляд и заставляли воображение работать в неоднозначном направлении… точнее, в однозначном. Ч-черт. Я возненавидел себя еще больше. Но роль задалась как-то с самого начала, - девчонка сама все сделала, - и остановиться сейчас было невозможно.

- Это прекрасно, - закрыл тему возраста, - Так-к... В наушниках? – протянул ей мини-динамики.

- Ага, давай.

- Она еще не сведена окончательно, хотя на мой взгляд все идеально. Но в группе разные мнения. Вообще не так важно записать трэк, как договориться в этом плане.

- В смысле?

- Да в прямом. Нас пятеро. Плюс продюсер. Итого – шесть пар разных ушей. Все по-разному представляют себе звучание и сведение. Сегодня вообще перессорились вхлам на эту тему и решили общаться по мылу. Ну, чтоб не убить друг друга из-за того, что должно играть громче в правом динамике, что тише - в левом, что вообще переложить в моно, а что пустить ровно - и там и там.

Мыслительный процесс в исполнении Таль выглядел очень занимательно – как будто она пыталась сообразить не что сказать, а что я хочу услышать. В машине было по-другому, но сейчас она собралась и казалась спокойной.

- Ну… наверное, тут действительно все сложно и субъективно.

- Да ничего подобного. Уши здесь вообще ни при чем.

- А что причем?

- Смотри… как бы объяснить-то…

Еремина вдруг взглянула на часы, которые носила циферблатом внутрь, и - вспомнив о чем-то - достала из лежащего рядом рюкзака ручку. Внимательно на ее посмотрела, подкрутила, потом порылась по карманам, нашла что-то еще. Сняла с ручки колпачок, надела «что-то еще» туда, где обычно у ручки стержень, встряхнула и… спокойно воткнула ее в бедро.

Я аж рот открыл от неожиданности, а глаза, наверное, чуть не выпали из орбит.

- Не пугайся. Это инсулин. И уж как-нибудь объясни про уши, я вообще понятливая девочка, - как ни в чем не бывало, продолжила диалог.

И улыбнулась как-то так, что я тут же забыл, сколько ей лет - эта инъекция сделала ее на вечность старше… Или наоборот младше?.. Да без разницы – это же вечность.

- Подними челюсть с пола, - рассмеялась Таль, снимая иглу и запихивая девайс обратно в рюкзак, - и извини, пожалуйста. Я не подумала, что могу тебя шокировать. Ага, у меня диабет.

Я тряхнул головой, приходя в себя.

- А на вид и не скажешь, - подмигнул ей, - Так-к, понятливая девочка с ручкой-шприцем. Давай проверим, чем ты слушаешь, - попытался вновь сконцентрироваться на прерванном разговоре, - что первое приходит тебе в голову при фразе «между тишиной и звуком»?

Она на секунду закрыла глаза:

- Граница тумана… когда выходишь с утреннего поля, покрытого росой.

Я мгновенно понял ее ассоциацию, но передать это было невозможно.
У меня не было слов. То есть, я действительно не знал, что сказать, а такое со мной случается крайне редко. И снова эта ее смелая улыбка… И кадр со шприцем, который был в этом кино минутой раньше. Ч-черт. Как все забавно-то. И просто. Я не мог не признать – несмотря на явную странность происходящего, - мне было с ней очень легко.

- Точно не ушами, - наконец, нашелся я, - ладно, сценарист, слушай трэк. Потом поговорим про шприцы, поля, росу и звуки.

- А можно без шприцев? Просто прими как данность, что иногда я буду делать то, что ты наблюдал. Я не считаю себя больной, и запретила этому мешать мне жить, – она не оправдывалась, но объясняла, - Первое требование к самостоятельной инсулинотерапии знаешь? Высокий уровень интеллекта. Я с детства с СД. И давно обладаю достаточным количеством мозга, чтобы соблюдать режим, диету, рассчитывать дозу и не забывать про уколы, не замечая всего этого.

Я ее понял.

- Поверь, это не самое аномальное явление по сравнению с тем, что я иногда наблюдаю в своем кругу общения. Все ок. Я вот курю, ты - инсулинозависимая – примерно одно и то же.

Таль понимающе улыбнулась, как бы говоря «ну да, а кто-то колет в вены героин, и это покруче будет», а вслух сказала:

- Куришь это плохо. Бросай, - но прозвучало как «спасибо…»






IV. 5:45

Я не слушала… я слышала.
и не представляла - лишь видела обратной стороной сознания…

…как прозрачные сияющие капли медленно падают в темную зеркальную поверхность – без конца и края. И безвозвратно тонут в ней, лишь на секунду отражаясь и озаряя черный жидкий глянец.

…Фотографии… за уголки – очередью - подвешенные в темной комнате. Это с них белоснежные капли стекают в кювету бесконечности, унося с собой свет с изображений… С белых густых облаков над проселочной дорогой  - по ней идет человек, постепенно остающийся в темноте… с диска луны и с искорок звезд над водной гладью, оставляя волны в беспроглядной ночи… с лучей солнца, пробивающихся меж деревьев, и со снежных пятен на весенней траве… со свадебной идиллии - с рубашки жениха и подвенечного платья с фатой… с воздушного змея, за которым бежит ребенок, и с неба, в которое он запущен… Свет уходит со снимков, оставляя их висеть – черными безжизненными листами.

И лишь один - крупный план женского лица – фото, снятое с расстояния близкого взгляда – медленно тлеет - обрываясь тонкой огненной волной, ползущей вверх… граница огня уже подбирается к глазам… и нижние веки изображения наполняются живыми слезами…
 
Вдруг уцелевшую часть снимка срывают с веревки чьи-то руки, и кусочек пепла падает вниз, в жидкую темноту. Кюветка моментально вспыхивает, как полоса топлива на воде. Пламя по очереди задевает каждую фотографию, неудачно прошедшую негативно-позитивный процесс, и на всех на них постепенно проступает твое спокойное лицо.

Твой голос звучит одновременно со всех сторон и ниоткуда – листы бумаги немы, образ на них неподвижен.

Огонь переходит на стены и постепенно заполняет все помещение.
Руки, сорвавшие снимок, стучатся в запертые двери – с отчаянной силой.
Страх заполняет темную комнату, - кричит… реверсивным электризованным звуком. Но его не слышно… Слышно только голос… повторяющий единственно важное слово…

You…

Оно медленно проникает под кожу и обжигает слизистую глаз. Возбуждающе восхищает и тут же низвергает в отчаяние. Заставляет слышать биение собственного сердца в изломах ритма ударных. Завораживает, уводит – сразу за все горизонты, расширяя сферу восприятия до беспредельности…

… и страха больше нет, - только его далекое эхо, заглушаемое магией клавиш… простой до гениальности мелодией…

You……

Береговая линия в тихом волнении отлива – где-то далеко огромный город спит в утреннем тумане. Остаток фото в воде, отпущенный в океан безжизненной рукой. Глаза со снимка становятся реальными – это Лидия. Она смотрит на запястья, где тонкие вертикальные линии превращаются в зияющие бездны ран.

Я вздрогнула и открыла глаза.

Арт сидел напротив и внимательно наблюдал за мной.

- Скажи, пожалуйста, как люди такое пишут?.. – спросила, вынимая наушники. Я изо всех сил старалась, чтобы мой голос не дрожал.

- Обычно молча. И вместо того, чтобы вскрыть вены, - ответил мрачно.

Меня передернуло. Чуть успокоившееся сердцебиение снова запульсировало в висках. Дыхание стало тяжелым и вязким – я снова увидела последние картинки ассоциации.

- Таль… ты в порядке? – Арт поднялся со стула и сел рядом, участливо взял меня за руку, - ты холодная как лед…

Я подняла на него полные слез глаза и выдохнула - через комок в горле:

- Это нереально… правда. Очень красиво.

- Брось. На минорных гармониях писать просто. Плюс - мне это помогает выплескивать эмоции, которые некуда девать, а держать в себе невозможно, иначе свихнешься. Что с тобой? - в его взгляде читалось непонимание и удивление, я попыталась объяснить свою истерику:

- Я слушаю музыку ассоциативно. И только что я видела человека, который покончил с собой.

- О, как. Ну, я ж так и сказал же тебе – под это только вены резать, - тут необязательно быть сценаристом, - Арт пытался разрядить обстановку, но выходило из рук вон плохо.

Меня затрясло еще больше.

- Ты не понял. Я видела реального человека, который реально покончил собой в моей реальной жизни, - уточнила я.

Он изменился в лице.

- Прости, пожалуйста… я дурак - со своим черным юмором.

- Ничего. Это было давно… и ты ж не знал. Так что, не извиняйся. Что касается сценария, я напишу, как вижу, и вышлю в ближайшее время… - я говорила одно, а думала совершенно о другом. Мне действительно очень понравился трэк.  Но я знаю, каково это – когда делаешь что-то ТАКОЕ, а тебе говорят банальное «мне понравилось». Поэтому я не хотела больше говорить о музыке - была не очень в состоянии упражняться в описаниях.

Второй раз. Второй раз за день этот человек и Лидия соединились в моем воображении. Почему? Мертвая Лидия, которую я не представляла и не хотела представлять мертвой. И живой Артем Беспечный. Живой настолько, что я не могла не чувствовать к нему… С первой минуты. С самого первого слова… В общем, сказать, что они не похожи – ничего не сказать. Ни по ощущениям, ни - тем более - внешне.

- Таль? Ты где?

- Что?.. – не поняла я.

- Ты переставляешь местами слова – получается прикольно, но я ничего не понимаю.

Я извинилась, но объяснить не могла. Ну не сказать же ему, что решила его подвезти, потому что он мне напомнил мачеху-самоубийцу, которая потом мне примерещилась в клипе на его новую песню?!.

- Этот человек был дорог тебе?..

- Да. Она была моим другом.

- Она?..

- Я не хочу говорить об этом, прости, пожалуйста…

- Я понимаю. Это ты извини…

Мы произносили фразы как плохие актеры - заученный диалог в прямом эфире. Я не могла смотреть на него – внутри все переворачивалось от необъяснимого желания обнять, зарыться в его запах (я была уверена, что знаю его!) и перестать притворяться…. Но вместо этого я достала из рюкзака флэшку и подошла к компьютеру.

- Я скину себе?.. Если можно…

- Можно, только не шерь пока ни с кем, ладно?

- Нет, блин, счас первым делом вконтакт повешу и на фэйсбук. И в одноклассниках специально зарегистрируюсь, чтоб полный набор соцсетей ознакомить. Ты меня за кого принимаешь? –  шутила, но никак не могла скрыть нервозность в движениях, и Арт заметил. Подошел и – подняв мой подбородок – посмотрел прямо в глаза:

- Прости меня. Правда. Я сожалею, что…

Я потянулась к нему и поцеловала. Просто на секунду коснулась губ – бесконтрольное желание, мимолетное, как падающая звезда. Они были такими холодными…

- Я знаю… - прошептала я, - все хорошо.

Снова отвернулась к компьютеру с единственной мыслью: если сейчас он что-то скажет или спросит, что это было, я его убью!

Змейка копирования ползла неимоверно долго…

Но Арт только сказал что-то вроде «забавно…» и попытался перевести тему:

- Как собираешься новый год встречать? – опять неудачно.
Я ненавидела новый год - мне «посчастливилось» родиться тридцать первого декабря. Об этом в праздничной суматохе вечно все забывали, и моя психика сама выбрала лучший способ проведения новогодней ночи:

- Никак. Спать я буду. Извини, пожалуйста, мне сейчас надо побыть одной, - я вытащила флэшку, резко захлопнула ноутбук и вручила его владельцу.


***

Таль чуть ли не вытолкала меня за дверь комнаты и закрылась.

«Мда. Человек с такими странностями должен точно писать что-то гениальное – как-то же должно это если не оправдываться, то хотя бы уравновешиваться…» - подумал я, выходя в гостиную.

Когда она поцеловала… я осознал одну вещь… Таль напоминала ее… Напоминала неуловимо – чем-то внутренним. Внешне – совсем другая, но ощущения… как в тот день, когда я впервые увидел ее глаза - прозрачную чистоту фиалкового цвета, обреченную на нежность. Она сидела в самом дальнем углу бара и была похожа на призрак… Я не мог не подойти – мне показалось, что она сидела там всегда, а я только заметил. Тогда это чувство – воодушевляющее позитивная необычность, призрачно далекая близость, невесомая магия желания жить, - было в разы сильнее, но суть то же… Может… Бог внутри меня дает второй шанс?.. Можно ведь все изменить. Сейчас – можно. Послать Львовну, поговорить с Ереминым… Он ведь небедный человек. И даст мне – при должном желании и усердии – возможность издать тираж и мало-мальски раскрутиться. Только все будет честно и без недомолвок.

Я вышел в гостиную. Большая комната в викторианском стиле дышала спокойствием и умиротворением. От обилия массивной мебели и аксессуаров она казалась чуточку душной, но площадь и вкус оформителя делали ее уютной, а горящий камин и два массивных кресла подле него - вокруг накрытого к чаю небольшого столика – жилой. В одном из них сидел хозяин, а на мягком ковре под его ногами - ребенок. Софи складывала кубики в пирамидку, сосредоточено и серьезно. Еремин что-то читал. Оба не заметили, как я вошел. Семейная идиллия – картина маслом. Я покашлял.

- Вы закончили? – поинтересовался Андрей, оторвавшись от чтения.

- Я бы так не сказал, но Наталья решила иначе… Она очень… творческая у вас.

- Ну да, вся в мать, - та была актрисой, и Наталь практически пошла по ее стопам… Гены. Тут ничего не поделаешь, - прозвучало обреченно, но я не придал значения. Видно, грустная история. Но это не мое дело. Да и неинтересно. Мне б как-то уехать отсюда – для знакомства и так достаточно насыщенный вечер… Надо подумать и понять, что делать дальше. Они хорошие люди…

Вдруг взгляд упал на картину в богатом багете – единственную в комнате. И я замер.

- Ее звали Ольга? – безотчетно спросил, забыв обо всем.

- Кого, мать Наталь? Да… - слова Еремина доносились как будто издалека, - А это - моя вторая жена. Лидия. Умерла год назад.




V. The Last Dragon.

Не шел – бежал. В ушах пульсировали слова Андрея Еремина вперемешку с знакомой мелодией – музыкой боли… Во стократ усиленной осознанием и неприятием. Тихий – крупными хлопьями – снег лепил в лицо, в глазах замерзли слезы, из носа текла теплая жижа, тут же превращаясь в лед. Упал на колени и заорал. Бессловесно, и даже не осознав в первые секунды, чей это крик.

…………

Плакал и не мог остановиться. Не думал. Боялся думать…

Замерзшими невидящими руками разблокировал смартфон и открыл ее последнее письмо.
Она писала – расплывающимися под пеленой слез буквами:

«Нельзя прийти к тому, что не можешь себе представить...
Однажды - ребенком - найдя себя, стоящим посреди огромного, неизведанного нечто, ты начинаешь свой путь - в широком и бескрайнем мире. Твои первые шаги означаются пространством, которое тебе удается воспринять чувственно. Пространством, в пределах которого ты можешь вообразить что-то, к чему должно стремиться. Ты не знаешь, что это, но ведь детского воображения хватает на многое... И ты чертишь границу по горизонту... насколько хватает глаз. И с этого плато начинаешь свое восхождение.

Ты вкладываешь себя в каждую ступеньку, создаваемую мыслями, эмоциями, ощущениями, проекциями... День за днем, год за годом ты растешь, - и, как труженик-муравей, строишь жизнь: иногда - интуитивно и эмоционально, иногда - сознательно и продуманно. И второй способ по мере взросления превалирует: ведь контроль эмоций - это порядок на «стройке»...
Где-то воздвигаешь очередную стену - рисуешь на ней контуры и очертания, раскрашиваешь, подсвечиваешь... и вдруг внезапно понимаешь, что эта стена - лишняя деталь конструкции... Ведь потолок не предусмотрен... И безжалостно рушишь, черпая из нее материал для новой ступеньки вверх... чтобы подниматься все выше и выше...

И зачем ты оставлял стены раньше?!. На них теперь совсем нет времени... Ведь оно - дыхание вселенной - неумолимо, и вдохи, данные тебе, не так часты, чтобы возвращаться вниз... Так не разрушенные вовремя стены становятся частью прошлого... сливаются с Началом, которое невозможно сломать. Памятью о вертикальной поверхности, с любовью разрисованной тобою, или о которую можно было стукнуть кулаком в гневе, или воздвигнутую с целью спрятаться от страхов, или - просто чтобы прислониться отдохнуть от «строительства»...

... Но нельзя вернуться туда, где тебя уже нет... и потому ты оставляешь прошлое в прошлом, уверенно продолжая строить вперед и вверх.

А где-то в глубине твоей чувственной памяти всегда остается воспоминание о том, что все началось с пустоты... Сил на то, чтобы заполнять ее, становится все меньше и меньше, - с каждым выдохом Времени... И лестница сужается, оставляя на новых ступеньках только твое самое необходимое... и по мере этого сужения, расширяется первозданная пустота вокруг.

И ты думаешь... не отрываясь от процесса жизни, не переставая работать... Думаешь... по инерции находя новые кирпичики - стимулы обращения к небу, которому нет конца...

 Думаешь...

...Можно делать шаги и карабкаться вверх... А можно падать... Суть все равно останется в пустоте... наполненной только тобой....
... Стоишь ты под знакомыми окнами в летний вечер, улыбаясь всем своим внутри в ожидании встречи, или под проливным дождем несешься без цели, освещая фарами осеннюю ночь одиночества...
...Среди заснеженных вершин смеешься солнцу... или давишься собственным сердцем, когда очередная - чужая - весна выворачивает наизнанку твое ощущение жизни...
...ты всего лишь балансируешь в пустоте, пытаясь не потерять опору, на которой держится твое желание жить... Ведь именно оно ведет тебя - дорогой, никому не известной, которую ты для себя не выбирал, но шел по ней - упорно и бесстрашно, - своими собственными ногами... единственно своей головой отдавая команды телу... с единственной целью - идти...
...вперед и вверх...
Никогда не оглядываясь...

И вдруг настает момент, когда ты понимаешь, что все, кто встречался на твоем пути - только миражи, рожденные твоей пустотой. Образы самого тебя, отпечатанные на стенах... В незнакомых лицах, ставших частью тебя, благодаря реалистичности твоих миражей... Лишь носители информации, имеющей значение только для тебя... Но у самих «носителей» - в отрыве от вложенных тобой в них данных - есть свои пустыни, полные миражей, которые ты даже не можешь себе представить... И потому никогда не придешь к ним... не увидишь...

Бесконечная история индивидуальных пустот, общая для всех...

А весь твой мир - это придуманный тобой же рассказ... Дорога из ниоткуда в никуда... Ты садишься на край очередной ступеньки - как на обочину этой дороги, - и смотришь вниз - в ушедшую навсегда даль... И, видя плоды своего труда, понимаешь, что писатель-то из тебя никудышный... Ни стоящих персонажей, ни острого сюжета, ни захватывающей развязки, ни продолжения... Все настоящее - только в самом начале. И только Начало не имеет конца...
С тобой всегда - только ты, неразрушенные стены и незабытые миражи.
Все остальное - эхо осыпающихся камней твоей лестницы в пустыне жизни... а не имеющие фундамента ступени - это всего лишь временная опора, чтобы не упасть...

Спасибо тебе, мой яркий мираж. Моя зеркальная стена. Моя последняя ступень… Я разбиваю тебя… Я не могу так больше. И не хочу так. Прости меня… Это – всё.

Ол».

Она называлась чужим именем – дорогим ей по причине памяти ее миража…
Она не могла мириться с тем, что не забыл муж. Она любила его… и любила меня. Моя Ол… И его Лидия.

Она умерла. Ее больше нет.
Не верил. Не мог. Не хотел.

Смерть – это часть жизни… Она сказала так, когда мы виделись в последний раз. А я не понял – за эгоизмом услышал это как ответ на свою истерику о том, что без нее повешусь. Решил, что ей все равно. И ей было…

Таль… Таль была процентом – близко, но не Она. И Таль тоже была одной из ступенек – раньше… Я не посмею… Я… не могу. Нет. Львовна. Нах*й. Бежать. Не могу………………….

Мертвыми пальцами вышиб сигарету из пачки. Поджег, затянулся и выдохнул. Странно-отрешенные глаза цвета весеннего неба и лепестки чувственных губ. Глупый поцелуй, почти заставивший поверить в новое… А что есть новое?.. Только попытка разбить то, что ты имеешь… Вымыть боль… Заменить ее – суррогатом реальности. Которая есть пустота…




VI. Locked Away.

Наутро я уехала домой на такси,- объяснила отцу, что мне нужно работать.

Я уже знала, кто сможет снять и отрисовать. Так, как мне надо. Божеславатебе – я знала много замечательных людей. У меня есть Аня – талантливейший режиссер. И у меня есть Фарид – сможет воссоздать на экране все, что есть - и тем более чего нет - в природе. Ребята, пожалуйста, будьте не заняты!.. Оба предварительно согласились.

Теперь - писать.

Рисовала посекундную раскадровку, не видя ничего, кроме цели – сделать законченный продукт, выписать суть того, что я видела, - так, чтобы ее увидел ты. Я уже знала, что, как и где нужно показать. Бюджет небольшой – нет людей, много графики.

Пять минут сорок пять секунд. Нужны кадры с выступления. Не обязательно постановочные – тупо в клубе или в баре. В баре даже лучше. Стойка, виски, завеса курева, пьяная немногочисленная публика и призрак. Будет круто.

Руки не успевали за головой, клипарт находил то, что надо, до того, как я понимала, что это, описания опережали мысли... Обожаю… Состояние вовлеченности в историю. Когда под пальцами рождается жизнь – другая… В этот раз – нереальная и восхитительная в своей неправдоподобности… Как будто в отрыве от всего. Где-то… с музыкой. И в каждом вдохе – желание быть понятной. Сейчас - только тобой – не надо никем другим. Пусть каждый, кто увидит – увидит свое, но нужно, чтобы ты – именно ты – увидел так, как я.

Ты… Боже нет. Нельзя думать. Нужно писать…

Ты, наверное, испугался. Я не хотела… Нет. Хотела. Зачем врать себе? Ведь чем страннее - тем интереснее. Если хочешь близости – закрывайся так глубоко, чтобы было сложно проникнуть туда, где ты. Если хочешь понимания – убереги чувство от слов, дай знать себя поступками, выразись в отношении. Если хочешь любви – люби так, как нужно, а не так, как умеешь… Ты же не знаешь, на что способна… Никто не знает… пока не начнет. Просто почувствуй, как нужно. Пойми… и прими в себя. И ты сможешь. А когда сможешь – отдай. Не для того, чтобы получить что-то взамен, просто так – отдай, чтобы отдать. То, что ты – теперь - можешь… И получи гораздо больше, чем взамен… Получи понимание и приятие. Получи себя – новую. Перепрошитую. Себя другую – ту, что ты не знала раньше, и не узнала бы, если бы не…

Я слушала эту вещь, и она становилась все ближе и ближе. Все лучше и лучше. Все более и более моей… Я слушала тебя – лирику, интонации, музыку, цельность... Я чувствовала настроение. И оно заполняло меня… Полностью и без остатка – с одним лишь посылом – продолжить…

Избыточно красиво в контрасте с желанием умереть от недостатка. Чистая сублимация Любви. Голая эмоция Чувства. Настоящее…

Запястье завибрировало будильником. Выругалась – не поела вовремя. Вбежала в кухню, схватила кефир и несколько хлебных единиц из холодильника, быстро впихнула в себя. Захотелось вертолетов в голове – открыла морозилку, достала бутыль водки, сделала обжигающе ледяной глоток. За ним – еще один. «Много нельзя» - пронеслось в разумном. «Плевать. Можно. Мне все можно. Я все могу…» - ответило бессознательное. Еще… Вот так. Нормально.

Вернулась за компьютер – изображения поплыли, текст предательски подчеркивал красным появляющиеся слова. Но я не обращала внимания – гении придумали авторедактор, все хорошо. Сейчас главное дописать… Боже, как же я боюсь не написать… Я смогу. Я все могу… Для тебя. Ради себя…
 
Смывающееся прибрежной волной изображение на фото. Пять сорок пять. Точка. Сохранить. atrcadaver@gmail.com. Отправить… Sent.

Все. Упала в мягкие подушки. На ощупь нашла шприц в прикроватной тумбе – восемь ЕД. Колола в живот. Диабет – это не болезнь, это образ жизни… Все хорошо. Я – молодец.

Спать.




VII. After Dark.

Весь долгий день бродил по городу – по нашим местам. Здесь все было нашим… От кремлевских стен, под которыми сидели на ковре из листьев, и Новодевичьего, где любили гулять долгими летними вечерами, до задворок новостроек и глухих подворотен, где тебе нравилось просто бродить. Устраивать экскурсии «знай свой край» - приехать в незнакомый район и стать его частью – для меня...

Я стоял там, где мы в последний раз виделись, - слушал ветер. В голове рождалась мелодия боли и гнева, сопровождающаяся лирикой силы и отчаяния. Стоял над пропастью Живописного моста – редкие сигналы означали присутствие несущихся мимо авто. Но всем все равно – никто не выйдет из нагретого климатконтролем салона и не спросит. А если выйдет и спросит – получит в морду. Сразу и без разбора. Мне не нужно участие. Мне нужна музыка…

Зимняя ночь звала вниз, но мне туда не надо. Я хочу крылья… Дай мне крылья…

Я вспоминал. Твое лицо в горячем свете свечей. Кружевное белье и распущенные мягкие светло-волнистые волосы. Ангел… Ты говорила – смеясь – что мы однофамильцы. Врала, но так сладко… Смеялась в лицо моему отчаянию. Хватала мои руки и прижимала к себе – там, где кожа была шелковой, - везде… И искорки пламени плясали в твоих глазах, когда ты хотела ада – под моими ласками.

Ночь – время исполнения желаний. Как только темнота спускалась на трижды окольцованный город, я ждал… Знал, что в каждую минуту ночи ты можешь появиться – в моем сне или в моей реальности. И ты появлялась… пахнущая волшебством. Хотящая жизни. Созданная для любви… И я любил тебя. Долго… Я помню каждый миллиметр твоего тела. И каждый излом души. Ты говорила «еще…» и ты говорила это так, будто произносила имя бога. Меня выносило – с каждой отчаянной попыткой заполнить тебя. Впитать и никогда не отпустить. Я вдыхал влажные черешневые сумерки – единственно важным желанием твоего выдоха. Я находил твои точки и составлял из них многоточия. Я пульсировал в тебе – сердцем – и сжимал твое сознание до плотности вселенной перед большим взрывом…

Я скучаю по тебе… Зачем?!!!!! Почему ты не осталась?!....

Я люблю тебя… Ты слышишь?! Я никогда не говорил тебе этого… Знал, что вытопчешь меня смехом. Я так жалею теперь… что ни разу не услышал этих слов от себя… и больше никогда не смогу почувствовать, как ты смеешься… Я виноват перед тобой… Виноват ли?.. Да… Я же мог... Я ведь должен был знать…………..

Хочу к тебе. Хочу туда, где ты предпочла быть, вместо того, чтобы разрываться и каждой частью чувствовать то, что ты чувствовала. Но я трус. Да, я трус, и я люблю жизнь. Люблю даже свое отчаяние и даже эту вот боль… Вот эту – которая сейчас вытягивает меня в нотный стан и заполняет его каплями звуков и паузами остановок сердца… Я живой… И я сделаю то, что должен – чтобы смочь надеяться увидеть тебя после… Только поступки имеют значение. Я помню… Я всегда буду помнить тебя.

Я шел, не разбирая дороги, пьяный и пустой. Мне больше не было холодно – мне было больно до жара, до покалывания раскаленными иголками во всем теле – от кончиков пальцев до позвоночника. Достал раздражающе вибрирующий телефон: «Ну как?» - пришло эсэмэской.

«В Риал Маккой через полчаса»


***

- Ты опять пьян, Артик. Иди домой, – сказала Львовна, не отрываясь от коммуникатора.

В заведении было пусто – похоже, она выгнала отсюда всех, уплатив руководству ночную выручку.

- Мне нужно поговорить, - вытащил из себя членораздельное звучание, - почему ты мне не сказала?

- Так эффектней. Думала, тебе понравится.

Во мне все кипело – до степени убить кого-нибудь. Я – неожиданно для самого себя - кинулся на нее с кулаками, но моя цель не по годам ловко вскочила с барного стула, и я рухнул под стойку. От бессилия хотелось сдохнуть, - я понимал, что жалок.

- Отомсти. Он довел ее до этого. Все эти годы Лидия чувствовала присутствие другой между ними и была вынуждена терпеть ее тень.

- Это чушь. Это я довел ее…

- Ты льстишь себе, маленький, - снисходительно утешила Львовна, - ты был только следствием. Причина в другом. Честно тебе сказать – я никогда этого не понимала. Моя дочь была слишком тонким деревцем – я в сравнении с ней баобаб. И я знала, что рано или поздно она сломается. Но это произошло рано… Слишком рано. И, наверное, тут всегда было бы рано – для меня она все тот же детеныш, которого я рожала, кормила и ставила на ноги… И навсегда им останется. И потому я ненавижу Еремина. И он должен страдать – так, как страдаю я.

Язык заплетался, но я выговорил:

- Я отказываюсь принимать в этом участие.

- Да кто тебя спрашивает, ничтожество?!! - женщина в мгновение оказалась подле меня, склонившись так, что я слышал приторные нотки ландыша в ее парфюме – меня вырвало. Показалось, что вывернуло весь жкт и я выплюнул остатки кишок. С отвращением отвернулся от мерзкой массы. Львовна отпрянула, но ее взгляд не изменился – она смотрела сродни кобре, готовящейся к охоте. Протянула мне салфетку.

- Я не буду тебя ни к чему принуждать – можешь валить. Но подумай хорошенько. Если ты действительно любил ее. Ну, и если по-прежнему хочешь хоть что-то оставить после того, как сдохнешь от цирроза, кроме впечатлений пары преданных поклонников-алкашей.

- Где ты научилась смотреть на людей как на говно? – зачем-то спросил я.

- Я первом классе. Когда на технике чтения прочла больше всех слов за минуту. Но ты сейчас гораздо больше подходишь под образ, чем кто бы то ни был. Слушай меня внимательно, Артем Беспечный. Ты можешь убежать, но я тебя найду. Можешь спрятаться, но я отыщу тебя даже на том свете. И придушу собственноручно – никто скучать не будет. Но если выполнишь уговор – наши счеты сведены. Я дам тебе денег, и будешь спокойно жить там, где захочешь. Писать свои песенки и делиться с миром своим – простигосподи - горем. У тебя будет все. Только сделай так, как договорились. И запомни – эта девочка не в себе. Она больна и всегда была больна. Тебе нужно только помочь определить ее куда следует – помятая смазливая мордашка и сомнительный талант – это еще не преступление. Ты не сделаешь ничего противозаконного.




VIII. Bro.

Холодное утро встречало мрачновато-розовым светом. Я открыл глаза – голова гудела, в плечах будто свербела дрель, отдавая болью в шею. Веки были свинцовыми. Сколько же я выпил? И где я вообще?..

Нащупал на кровати что-то мягкое – рядом лежало тело. «Ну ты мужик», - подумал с мрачным сарказмом. Наклонился, чтоб рассмотреть лицо – молоденькая брюнетка лет двадцати пяти, с безобразно расплывшимся контуром глаз и осыпавшейся тушью. «Ч-черт… хоть как звать-то?..» - воспоминания о прошедшей ночи никак не находились.

Так… После Маккоя я поперся в гараж к Олегу в Печатники. Мы репетировали до полуночи – обыгрывали новую клаву. Потом бухал с ребятами в Декадансе. Как ушел – не помню. И откуда это? – еще раз посмотрел на девушку: если умыть – совсем не крокодил, симпатичная даже… Тело потянулось и открыло глаза.

- Ой.

- Угу, ой… доброе утро.

- Привет. А сколько время?

- Да хрен знает…

Девчонка пошарилась в груде одежды под кроватью. Достала тонкие часики, - протерев заспанные глаза от косметики, снова выдала коронное «Ой!» и спешно встала, стащив с кровати одеяло и обернувшись в него. Я остался полусидеть – голым.

-  Извини… блин… ты не мог бы одеться? И как-то тихо надо… Бабушка уже, наверное, проснулась.

Омг. Бабушка. Прельсть…

От движений голова раскалывалась на миллион мелких осколков – мне срочно надо было в душ. Ледяной. Но при живой бабушке тут это вряд ли возможно. Так стыдно мне давно не было. Как-то надо быстро и незаметно слиться… Может, в окно? С надеждой посмотрел в его сторону:

- Тут какой этаж?

- Не думай даже, четырнадцатый. Я выйду первая – отвлеку ее. Тебе надо по коридору направо, до двери. Открыть щеколду только. Нижнюю. Ладно? И это… - девушка смущалась, - спасибо и все такое… и извини, что кофеем не угощаю – чуть бы пораньше прочухались…

- Да ладно. Не проблема. Ты извини… Я это… Тебя как зовут – запамятовал… - спросил аккуратно – как мог. Баран. Надо ж было так нажраться?!.

Девушка смущенно опустила глаза:

- Оля…

Отлично. Здравствуй, Оля. Блять, ну я и придурок...

- Оля, да, точно, Оля. Извини, пожалуйста. А мы где вообще?

- Выхино. Улица Красный Казанец. От метро два шага. Доберешься?

- Да куда ж я денусь… Ты прости, я перебрал вчера…

- Хорош, ты замечательный. Мне все понравилось, - Оля мило улыбнулась, демонстрируя искренность. А мне хотелось залезть под кровать от стыда – такого со мной еще не случалось: чтобы я не помнил, как, с кем и куда ушел из клуба – это еще полбеды… Но я с ней спал. Это точно – обстановка не предполагала иного развития событий. И я не помню ни-че-го. Вообще. Еще раз матерно обругал себя, на чем свет стоит, сделал усилие и встал – комната вокруг заходила ходуном (кто-нибудь верните шкаф на место и почему пол на стене?!!)

- Эй… Ты в порядке?

- Нормально все. Еще раз извини и спасибо, - пытался быть воспитанным, что при натягивании трусов выглядело как минимум смешно. Оставил ей телефон и мыло, уверенный, что не позвонит и не напишет.

Бог миловал – бабушку по пути до входной двери я не встретил. Вышел на морозный воздух – чуть полегчало. Набрал Олега.

- Брат, я в Выхино, можешь забрать?

- Издеваешься? Я на работе вообще-то… В отличие от некоторых, мне семью кормить. Бери такси, езжай к нам - Ленка оплатит, если денег нет.

- Да не. Нормально все. Я думал, ты выходной сегодня. На метро доеду.

- Завтра выходной я. И мы, вроде, собираемся по клипу. Будешь или как?

- Буду. У меня есть офигенный сценарий. Только по ходу нам придется самим…

- В смысле?

- Посылать продюсера в смысле. Срочно.

- Ты в уме вообще?!

- Я влип, брат. И надо выбираться.

- Приезжай в ресторан. Расскажешь. Только давай после трех - обеденный перерыв кончится, будет время.

- Да я раньше и не доберусь. Мне б помыться где. И интернет нужен – хотя бы на час. Заеду к Ленке, оттуда - к тебе.

- Только говорил с ней. Просила сыра купить – привези ей какого-нибудь твердого. Будет рада видеть.

- Меня или сыр?

- Обоих, хохмач. Давай, не мерзни.

- Понял. Отбой.

- Жду.

Олег Нестеров – мой лучший друг со времен дошкольного детства и бессменный ударник Alive Cadavers - работал шеф-поваром – в маленьком домашнем заведении на Патриарших. Итальянская кухня, столов пятнадцать как максимум, очень уютно, дорого и вкусно. Платили хорошо – Ленка – его жена – смогла позволить себе длительный декрет. Встретила меня тепло – мы не виделись с полгода. Чуть распухла от сидения дома, но осталась столь же милой. Пыталась накормить, но я отказался – при мысли о еде становилось дурно. Помылся, побрился даже, надел свежую майку с надписью in beat we trust, любезно выданную женой друга, и сел за комп. Рядом тихо сопел годовалый Илюшка – точная Ленкина копия, от Олега – только пол. Молодцы, славный.

Вскрыл гугл, набрал «Лидия Еремина». С монитора на меня смотрела Ольга – спокойное, красивое лицо… Ямочка на щеке. Родинка на шее… Все, что я любил… К горлу подкатывала очередная истерика – зашел в настройки, обрубил загрузку картинок и погрузился в светские сплетни. То, что писали СМИ, надо было делить на четыре. Разделил, - показалось, что надо еще на два. Много грязи и ни на чем не основанных обвинений. Никакой логики в изложении фактов - обычный пиар олигарха на семейном горе, за которым стоит раздел бизнеса личного врага – у меня было достаточно мозгов, чтобы понимать, что если бы в материалах дела был хоть намек на убийство или доведение до суицида, Натан Луковский с Еремина с живого бы не слез. А раз за дело взялась женщина – тут эмоциональная составляющая берет верх над логикой: матери, потерявшей ребенка, необходимо кого-то винить. А матери, подобной Львовне, - мстить. И вряд ли она задумывалась о том, то винить и мстить в таком случае нужно себе… Хотя здесь палка о двух концах – все хороши. И я – в том числе… Еще раз убедился, что чужая душа -  потемки: никогда бы не подумал, что женщина, которую я любил, и дочь Натана Луковского – это одно лицо. Она не была публичной персоной – по телевизору ее не показывали (и даже если бы показывали – я все равно никогда его не смотрел), в интернете – только вот эти глупые статьи, появившиеся уже после.

Не найдя в сети ничего мало-мальски полезного, поехал к Олегу. В четыре был у крыльца, окаймленного рождественским венком. Свечи и белые скатерти, дерево потолка, выбеленные кирпичные стены с семейными фотографиями в рамках делали это заведение домашним, что отбивало всякое желание смотреть на цены. Хорошее место. Доброе…

Народу было мало – обеденный ажиотаж сошел на нет, - ко мне быстро подошла официантка с безупречно забранными в хвост волосами и ослепительной улыбкой.

- Здравствуйте. Выбрали что-нибудь? – спросила, доставая блокнот из-за фартука.
 
- Мышьяка бы. Но в меню не значится, так что давайте пива. Гиннес ноль пять.

Девушка понимающе улыбнулась и отошла без слов.

Сбросил Олегу смс, в ответ пришло: «жарю тебе яичницу с беконом, 5 мин». Я подозвал официантку и дозаказал – яичница – это то, перед чем отступает любое похмелье.

Шеф вынес еду сам и сел напротив. Восхитительный запах не производил на меня должного впечатления – жкт до сих пор отказывался воспринимать мир адекватно – но я знал, что с первой вилкой станет лучше. Олег молча ждал, пока я поем. Жизнь налаживалась – желток быстро впитывал остатки этанола, освобождая тело от ощущения проехавшегося по нему асфальтового катка. Отхлебнув пива, я начал рассказывать – наверное, самую мерзкую историю в моей жизни. Как познакомился с Кларой Луковской. Как согласился на предложенную роль. Как в нас заинтересовали продюсерский центр, и чего будет стоить «выход в свет». И как я съездил в загородный дом Ереминых. Нестеров слушал, не перебивая. Когда я закончил, он задал только один вопрос:

- А что девочка?

- Девочка прекрасная. Она ребенок – очень странный, но совсем не больной. Разве что, диабет у нее… Да ты почитай сам.

Открыл ему высланный Таль сториборд на смартфоне.

- Тут, на мой взгляд, нужно еще кое-что добавить. Ну, я вижу как – объясню Таль, она дорисует. Но в целом классно, скажи? Она талантливая… И какая-то… волшебная, что ли…

Олег недобро усмехнулся, без особого интереса просматривая картинки с описанием.

- Что, не нравится?

- Нравится. Но это не важно сейчас. Тебе нужно ей рассказать. Все. Так будет честно.

- Я не смогу… Про Ольгу - не смогу.

- Ну, смотри сам, конечно. Ты пришел за мнением – я тебе его озвучиваю. Еще момент - ты говоришь о ней, как будто влюбился. И не отрицай – я тебя знаю гораздо дольше, чем не знаю, ловелас хренов…

- Нет. Это не любовь – просто… она похожа.

- Да они у тебя все на одно лицо. Маленькое, светленькое с голубыми глазами – и все пипец: любовь и жопа на британский флаг. Не обижайся, Арт. Но я уже навидался твоих лав сториз. И говорю тебе, как есть: не становись сукой. Никакая музыка того не стоит. И никакая баба, ты уж прости. Касаемо Ольги твоей – я тебе говорил, говорю и буду говорить – это не то. Мир ее праху, конечно… Но я еще раз убедился. Самоубийцы не бывают нормальными людьми.

- Не говори о чем не знаешь, - меня бесил смысл того, что говорил Олег, но тон его был успокаивающим. За что я всегда любил Нестерова -  так это за открытость и прямоту – не назидательную, а какую-то… внутренне участливую. Он говорил от сердца, и даже когда говорил чушь - это не выводило из себя.

- Я и не претендую, что знаю больше твоего. Это – твоя жизнь, Арт. Ты там внутри, и только ты чувствуешь. И эта жизнь – такая, какой ты ее чувствуешь – одна: там, за концом, ничего нет. И ты это знаешь, брат. Живи так, как нужно – чтобы умирая не жалеть. Ни себя, ни кого-то еще. А умрем рано или поздно все… В общем, расскажи все девочке, а еще лучше - ее отцу, откажись от услуг Луковской и живи дальше с чистой совестью.

- Я подумаю.

- Ты думай насчет Ереминых. Касаемо шоубиза – тут однозначно. Ребята поддержат – я расскажу без подробностей, только то, что им надо знать. Мы же играем не ради этого. Играли так много лет, и дальше будем. Я, честно говоря, мало себя представлял на эмтиви, и эта идея меня с самого начала коробила.

- Я понял тебя, - оставил пятисотрублевку, обнял друга и вышел – в пушисто-снежный вечер.

С Ереминым я говорить не буду. Хотя, может, и стоило бы… Но я не смогу. Это точно. Не думаю, что он виноват в ее смерти – даже в отрыве от интернет-инфы, у меня все на ощущениях… И судя по ним – он нормальный человек. Со своими скелетами в шкафу, не больше – не меньше, чем у всех нас. Его глупо обвинять без доказательств – в чем? В том, что имел двадцатилетней давности роман, от которого ему осталась дочь? И в том, что не сумел проследить за вторым большим чувством, которое ему подарила жизнь? Я знал Ольгу. То есть Лидию. Боже, я даже не знал ее настоящего имени… Но на уровне тех же ощущений – я знал ее. Она жила на накале. Жила предвкушением смерти… каждый день как последний. И это был ее выбор. Который сложно понять, но надо постараться. Ее сила была в этой слабости, и ее нельзя винить… К горлу снова подкатило отчаяние.

- Не кисни, тряпка! - сказал себе жестко, - тебе надо выбираться из говна, в которое влип. Страдать будешь потом.

При всем моем инфантилизме я отличался одной особенностью – я действительно не был сукой. И не собирался становиться.


***

Встретились в Старбакс, стояли в короткой очереди – на Таль была совсем легкая куртка – но на предложение пройтись по морозному вечеру ответила положительно. Не хотелось сидеть здесь, когда на улице – такая волшебная зима… Коричнево-фиолетовое небо словно излучало снег – круживший в желтом свете фонарей. Два направления движения по Тверской-Ямской горели сплошным светом фар – красным из города, белым – в. Пробки десять баллов - Москва стоит.

В замерзших ладонях – картонный стакан с крышкой. Осторожно, наполнение – кипяток. Глаза девушки горели – и, только раз посмотрев на нее, - я понял, что не сегодня.
Отписал совести амнистию на ближайшие пару часов – дам реванш разговором с Львовной. Позже. Сейчас – хочу забыть. Не могу не забыть – под этим горячим взглядом интереса. Шли через переход – бродячие музыканты играли на двух гитарах минорную мелодию невесомости. Дали мелочи.

Говорили о волнующем – новом трэке, от которого у Таль напрочь сносило крышу. Она выплескивала интересные мысли – о жизни и смерти, о разности восприятия одних и тех же вещей и фактов, - и случайно расплескала кофе из стакана на рукав. Смеялась, как ребенок, - через мгновение обжига руки кипятком. Она нравилась мне… Непосредственно-живая. И я укрепился в решении – я не обижу ее.

Пошли на Миусскую площадь в сквер. Там дети и собаки вдыхали в воздух предновогоднее настроение. Там были елка и гирлянды, фонари и лавочки, и мы пристроились подле одной – не прекращая разговор, влились в пейзаж. Будто нашли подходящую для себя картину и попали туда – одним движением руки художника.

- Почему ты не отмечаешь новый год?

- У меня день рождения…

- Ух ты… Тридцать первого или первого?

- Тридцать первого. Я родилась в десять вечера – отец говорит, что это был самый странный новый год в его жизни. А в моей - теперь - новый год - самый странный праздник. Получается, что у меня нет дня рождения. Но я привыкла.

- И как это, интересно, жить без дэ эр? Я б многое отдал, чтобы у меня не было этого дня.

- Почему?

- Не знаю… не люблю лишнее внимание. Звонят те, кого я сто лет не слышал, пишут с незнакомых номеров те, кого я давно забыл, поздравляют и желают то, чего мне не надо… В общем, трэш. Много шума из ничего – всего-то стал на год старше.

- Ну… если так рассуждать – мне повезло. Не хотела б я получать поздравления от ненужных чужих людей. А они все заняты новым годом – поэтому у меня никогда такого нет. Помнят только самые близкие… И те иногда забывают. И это нормально – я давно поняла, что у каждого своя жизнь, которая всегда важнее. Однажды, представляешь, забыл даже отец – уехал в круиз двадцать восьмого. Вспомнил только по возвращении… Было обидно.

- А почему не напомнила?

- А ты бы стал?

- Думаю, нет… Смотря когда.

- Семнадцать.

- Не знаю. Не помню себя в семнадцать.

- Серьезно?! А я себя лет с трех помню.

- У женщин всегда память лучше. Это default settings.

- Иногда я не хочу помнить то, что помню… Тогда – в семнадцать… У меня была безответная любовь.

Я усмехнулся.

- Она у всех, наверное, была… В семнадцать-то.

- Он тоже забыл…

- И что ты сделала?

- Побрилась наголо.

- Где?

- Фу ты! Пошляк. Голову!! Знаешь, как было… Я шла домой со школы и понимала, что он не позвонит и не придет. И что теперь все зимние каникулы мы не увидимся – он куда-то улетал с родителями… Ревела и наматывала сопли на кулак… И волосы вдруг начали мне мешать плакать – ветер их развивал и… прям в рот, в глаза и т.п. Я их возненавидела! До такой степени, что хотелось выдернуть. И странное такое иррациональное чувство, что если их не будет – все изменится… Что они – причина моего состояния… Ну, этого… Когда ты не нужен… Когда человек, который значит для тебя больше всего на свете, о тебе не думает… Знаешь это состояние?..

- Знаю, Таль… Очень хорошо знаю…

- Ну и вот. Я дошла домой, взяла отцовскую электробритву и под самый корень побрилась. Сначала выстригла одну полоску – на виске – и сразу стало легче дышать… Волосы падали в раковину, а меня отпускало и отпускало…

- А потом, наверное, ты ему позвонила, сказала, что теперь лысая, и он пришел - чисто поржать.

- Ты знаешь… мысль такая была, - ничуть не обидевшись, ответила Таль, - Ну, то есть… конечно, я это сделала, чтобы привлечь внимание. А потом я подумала… Смотрела на себя в зеркало – на череп, как у Брюса Виллиса… Уродливая такая… - помолчала, почти ностальгически посмотрев куда-то мимо меня, - … но мне нравилось. Так вот. Я подумала, что не хочу такого внимания. Мне вообще не нужны зрители. И как будто само отвалилось… Ну, то есть, влюбленность прошла – я ее в канализацию смыла, вместе с волосами.

Я представил ее – маленькой, лысой, продергивающей унитаз. Наверное, ей было больно… Говорят, что человек достигает пика эмоционального развития в пятнадцать – тогда каждая мелочь, выбивающаяся из «хочу», кажется трагедией… И есть трагедия. И насколько же надо быть самодостаточной, чтобы вот таким способом избавляться от трагедий… Мальчишка, скорее всего, ничего так и не узнал ведь…

- Ты псих, - шутливо-серьезно заключил я, и тут же получил снежком по лбу.

- Ээй!! Ты чего?!! Ну ладно… держись у меня.

Мы бегали, как дети, по заснеженному скверу, кидаясь друг в друга горстками снега, пока не рухнули – в веселой усталости – в сугроб. Таль говорила что-то про созвездия, виднеющиеся в проплывавших над нами разрывах туч. Потом снова дошли до нашей лавочки – бесконечно болтали и пили остывший кофе. Мимо ходили люди и машины – всех глушил снег и звонкое сияние ее глаз. Синих, как вода в море. Когда я смотрел в них – казалось, что распутался.  То есть… что клубка из странных проблем и замороченных мыслей нет. Она очищала - присутствием. Не убивала, но хоронила. Не живым, но успокоенным. Она была чистой… и я не стану ее пачкать.

Мимо прошествовал – переваливаясь – толстый пес на поводке у хозяина. Лабрадор, раскормленный до размеров свиньи. Зачем же так кормить...

- Ужас, да? – спросила, ответив на мои мысли.

- Ага… Красивая собака, которую превратили черт-те во что.

- Ну, они  же не нарочно… Просто любят. И не могут отказать.

- На этом можно бизнес сделать – представь слоган: худеем ваших домашних питомцев! Отдаете толстым уродом – получаете стройную породу! Минимум вложений – просто берешь собаку и не кормишь. Гуляешь ее, бегаешь, держишь в голове телефон ветеринарки – для экстренных случаев, - и все, что требуется – не кормить. Пару недель – раз в день горсть еды и много воды. И все. Двести баксов чистой прибыли.

- По-моему, гениально. И легко – ты ж их любить не будешь, а отказывать – когда не любишь – очень просто. Давай организуем…

- Может быть. Когда-нибудь…

Она смотрела на меня глазами голодного животного. И я понял, что не так уж это и легко… Подошел и поцеловал - снова запутываясь в своем бесконечном прекрасном кошмаре – как в ее дыхании. Она отвечала – трепетно отзываясь на каждое движение. Между нами были запах кофе и электричество – вспышкой в морозном воздухе. Между нами был крохотный мир, ограниченный губами. И больше ничего…




IX. Everloving.

Я ехала куда-то в Печатники – Alive Cadavers собирались там на репетиции - обсудить историю. От ожидания новой встречи мной владело легкое возбуждение – улыбалась... Был яркий морозный день - солнце блестело в белоснежности веток деревьев и крыш, сугробы почти в рост человека закрывали одну полосу движения с обеих сторон – снега за ночь навалило на всю зиму вперед. Я выехала заранее, учитывая пробки, и никуда не торопилась.

Удивительно, как бывает… Живешь, и с каждым днем кажется, что сказка – та, которая в детстве казалась такой реальной – это что-то, что уже никогда не случится. А если и случится – то не с тобой. Придумываешь, придумываешь, придумываешь… А она все не происходит и не происходит. И думаешь, что это все. Ну, что, вроде как, наступила взрослость, - надо снимать продолжение сиквела «Жизнь», а после серий «Школа» и «ВУЗ»,  фильмы «Работа» и «Брак» как-то совсем не кажутся интересными… Хотя работа – особенно по моей специальности – это замечательно – можно писать сколько угодно сказок – главное быть хорошим рассказчиком и найти спонсоров… Но все таки, наступает понимание, что выдуманное и реальное не пересекаются.

И вдруг… Случается чувство. Не опять, а снова. И хочется продолжать верить в то, что это – уж точно сказочное. Реально сказочное – не такое, как все, что были до. Что все получится. И «они будут жить долго и счастливо». МЫ будем… Поэтому я люблю влюбляться. Само ощущение – оно как полет. Легкое и волшебное. Всегда новое…

Говорят, что все влюбляются одинаково – и ученые, и дворники. Но любят все по-разному. Поэтому каждая любовь уникальна – хоть и имеет общее начало. Когда влюбляешься – исчезает все вокруг, мир сужается до границ взгляда любимого человека. И чем они шире – тем выше любовь. Чем глубже человек – тем сильнее желание его любить, если так случилось, и все совпало в импульс влюбленности… который невозможно не заметить. Так же, как невозможно насильно вызвать. И никогда – до конца – не знаешь, почему влюбилась именно в этого человека, а не в какого-то другого. Можно долго разбираться – перечислять его хорошие качества, перевешивать ими недостатки, заглядывать в себя, находя все новые и новые причины, - это не имеет никакого значения без «компоненты сверху». Без того, что невозможно проанализировать. Без того, что либо дано, либо нет.

«Главное, чтобы взаимно…» - думала я, выезжая на Волгоградку в районе Трешки. Айфон заиграл любимой мелодией – звонил Арт, - сердце тут же заколотилось как бешеное. Глубоко вздохнув, я нажала Accept и поставила на громкую связь.

- Привет.

- Привет-привет! Я уже еду к вам – минут через пятнадцать доберусь.

- Ух ты. Шустрая… Таль. Тут небольшой трабл. В общем, езжай обратно – я надеялся, что ты еще не выехала…

От разочарования хотелось разрыдаться.

- А что случилось?

- Я тебе позже объясню. Давай кофе попьем вечером. Где-нибудь часов в девять.

- А можно сейчас? – планов на вечер у меня не было, но вдруг можно сейчас…

Ответил не сразу:

- В принципе, почему нет. Давай сейчас. Ты где?

- В районе метро Волгоградский проспект.

- Что с пробками?

- Вроде, ок, по крайней мере, все едут. Хочу в Кофеманию. Около консерватории - тебе удобно?

- Хм. Ну, Кофемания так Кофемания. Буду там через полчаса – сорок минут как максимум.

- Договорились, я - примерно также.

Нажала на отбой.


***

Ждала час – Арта все не было. Звонила абоненту вне зоны доступа. Нервничала – выпила уже две чашки кофе и съела блинчики.

Надежду – с которой я поднимала и разочаровано опускала глаза каждый раз, когда открывалась дверь – убил короткий звонок: извини, очень хотел приехать, но никак не получается, вкратце – с продюсером ничего не получилось, сценарий классный, но клип делать ни денег, ни смысла нет, еще раз извини, было приятно познакомиться, всего тебе наилучшего.

Без какого-либо намека на продолжение. Просто вот так – точка посреди предложения.
Чуть не плакала. Заказала лонг-айленд, потом – второй, – брошу машину, поеду на метро, инсулин есть хоть до завтра.

Мириться не могла – не хотела и даже мысли не допускала, что больше никогда тебя не увижу.

Открыла почту айфона.

New message:

«Мы выбираем интуитивно. У меня никогда не было интуиции, но я верю в нее… Также, как у меня никогда не было тебя, но я в тебя поверила. Я не знаю, что произошло, и почему ты не пришел. Но я не виню – ты ничего мне не должен, мы едва знакомы… Тем бредовее прозвучит то, что я хочу тебе сказать. Но я скажу. Потому что «никто не запомнит меня за мысли» (с) И… у меня уже есть «нет». Значит, я просто использую свой шанс получить «да». 50 на 50. И будь, что будет.
Конечно, все это не я придумала, и письмо Татьяны к Онегину тому доказательство) Но мне все равно.
Я знаю тебя. Знаю твою музыку… которая есть твое внутри – что бы там ни было снаружи. И, несмотря на то, что снаружи все прекрасно, не это мне интересно.
Знаешь, что такое компонента сверху? Она дается тогда, когда есть шанс на сказку. А знаешь, что такое сказки?.. Расскажи, если знаешь… Я не знаю. Они просто приходят в голову и заставляют ненавидеть реальность.
В первый же момент, когда я увидела тебя, я почувствовала. Что мы как-то связаны. Как – неважно. Но я вижу…»

Прервалась и подумала, что пишу это не ради шанса, а как будто… чтобы попрощаться.

«…Вчера… мне казалось, что все только начинается. А сегодня – сейчас, - всего лишь завтра, - уже конец. Конец с внутренним многоточием… я уже знаю, что никогда тебя не забуду. Несмотря на то, что ты мне не нравишься – в общепринятом смысле слова. Ты темный, как бездна непознанного. Ты яркий, как вспышка атомного взрыва. Ты депрессивный, как реальность… Но возбуждающий, как радость. И ты мне нравишься - как данность. А твой голос заставляет меня жить… Плакать, ощущая горячую – мертвую - жизнь на холодном – живом - лице.
Ты есть. И я не спрашиваю, кто ты. Что ты. Зачем ты.
Т Ы  ЕСТЬ.
Ты во мне.
И – да. Я хочу с тобой всего.
И я не согласна с ТАКОЙ концовкой этой сказки.

Твоя кто-то…»

Send – и будь, что будет. Даже если не будет ничего…

Долго каталась в метро по кольцевой. Видела не людей – странные сгустки потусторонней энергии.

Кто-то – как поверхность, захламленная мусором: пустыми консервными банками, скомканной бумагой, пищевыми отходами, экскрементами. Бомж в грязных сапогах с солевыми разводами, спящий в углу. Хмурая женщина, на переносице которой собрались морщины всей ее ненависти к миру, а уголки губ опустила старость. Мужик с пьяным, потухшим взглядом смертника…

Кто-то – как клумба: цветущая изысканной, прекрасно пахнущей растительностью. Подружки, весело обсуждающие только что просмотренный фильм, - блондинка, брюнетка и рыжая, - в озорном трехцветии розово-бело-оранжевых пуховиков. Молодая пара – глаза в глаза – в беззаботных объятиях нежности. Девушка – модно-стильная картинка – с зеркальными длинными волосами цвета вороньего крыла.

А кто-то – как воронки… Затягивающие смерчевые вихри. Короткие или долгие.  Широкие или узкие. Интересные… Темно-загадочные или утренне-светлые. Девочка с томиком Хемингуэя в странной шапке. Паренек в огромных наушниках – с надписью nobody cares на сумке и космосом боли в глазах. Мужчина, задумчиво смотрящий на свое отражение в двери…

И дети. Чистые, гибкие листы, из которых можно сделать что угодно… Создать на поверхности рисунок красоты… Свернуть в кулек или сделать самолетик… Изуродовать ножницами или скомкать… Дети. Как Софи. Как я – когда-то… И кто я теперь? Поверхность или глубина? Хлам или красота? Свет или тень?..

Не знаю… Без тебя я никто. И кто я для тебя – это самый важный вопрос…

На очередной станции Краснопресненская – наверное, десятой или одиннадцатой по счету – пересела на радиальную ветку. Белая пелена в глазах – мои помойки, цветники и воронки медленно стирает усталость. Ноги как ватные, но до места назначения я выдержу. Жутко хочется пить…

«Станция Планерная. Конечная, – поезд дальше не идет. Уважаемые пассажиры, не забывайте свои вещи при выходе из вагона».

Поднялась, сделав над собой усилие. Прямая линия до эскалатора – главное не упасть. Все исчезло – сжалось до дороги к кабинке туалета. Любой. Все равно, где. Нижняя часть туловища – как аквариум, полный назойливыми рыбами. Только бы не упасть… Торговый центр – тут обязательно должно быть убежище. Спасительная стрелка со значком WC. Налево… Дошла. Дверь – с кружком и равнобедренным треугольником – вершиной вверх. Стянула джинсы, упала на седушку – слава богу… Нашла шприц в кармане куртки. Поменяла кассету. Выставила чуть больше ЕД – блинчики… Боже, как же хочется пить…

Внизу нашла автомат с газировкой - пятнадцать рублей, и стакан колющей ноздри воды без вкуса, возвращающей к жизни. Тридцать. Сорок пять. Холодными руками – пила. Еще и еще. Надо будет еще раз сходить – ехать далеко…

- Красавица, куда тыбе ехат? – голос с акцентом от волги с шашечками.

- Зеленоград. Улица Гоголя. Тысяча.







X. What’s that…?

Выжатый до скелета, я пришел домой и упал на диван. Теперь я должен какую-то неимоверную неустойку продюсеру, но главное – ничего не должен Львовне. Неустойку пусть взыскивают по суду – плевать. Заберут квартиру – черт с ней, поживу у Олега. Родительскую я сдаю – и это есть мой единственный доход. С него будут взыскивать долго…Но внутренне я был уверен, что ничего такого не будет – кому это надо?.. Вряд ли на нашей музыке кто-то планировал сделать миллионы – она не ко времени и не к месту. Людям нужен позитив. А я не способен его дать – ни то, что кому-то, даже себе…

Открыл почту – письмо от Таль. Бегло прочитав, швырнул коммуникатор в угол дивана. Вот вечно я так… Делаю что-то, не думая о последствиях. Просто не способен о них думать. Все, кто прикасается ко мне, заболевают меланхолией, и я, кажется, заразил еще одно существо… Вирусом жизни в сомнении, исход которого однозначен.

Звук пришедшей смс. Нафиг. Не хочу. Надо вообще его выключить, но шевелиться неохота. Спать хочу. Что-что – а спать мне не помешает ничто. Повернулся на бок и закрыл глаза. Невесомая нега усталости залила тело с наступлением темноты в веках. Расслабился, и сон подступил тут же – теплым состоянием полуреальности. Стрекотание цикад в летних сумерках… протяжный гудок грузовика где-то далеко… звуки струнных, перемежающиеся с переливами клавишных – на три четверти... вальс невесомости… Иду, обернутый вакуумом… Ноги тонут в вязких ступеньках, но я все равно иду… Медленно, уверенно… вдыхая и выдыхая – мерно и бесцельно… Провал в бездну и вдруг - резкий безболезненный спазм - просто обрыв в реальность. Дернулся, проснувшись.

Открыл глаза.

Какое-то время наблюдал за убаюкивающим шевелением занавесок на приоткрытой форточке. Раздеться бы и лечь по-человечески… Но в голову полезли мысли.

Я задал тон разговора с Львовной – сказал, что если со мной или с кем-то из Ереминых что-то случится, в прессу попадет вся история. О том, как жена олигарха пытается применить драконовы законы в современном демократическом обществе – если дом разрушился и убил сына хозяина, должно убить сына строителя. О том, какими методами действует нефтяное семейство, - роется в грязном белье умершей дочери, оживляет ее скелетов и направляет их на тех, кого она любила. История с картинками и диктофонными записями – я блефовал, конечно, но это уже было не важно. Когда Львовна поняла, что я не настроен воплощать в жизнь ее мыльно-оперный план, в ней как будто надорвалось что-то…

Мы все – не то, чем мы кажемся… Стервозная бизнеследи оказалась всего лишь стареющей несчастной матерью, никогда не понимавшей свою единственную дочь и не видевшей в ней своего продолжения… потерявшей ее, не имев…

Протяжное мурчание влилось в тишину - Литтл Джо. Надо покормить. И снова - резкий писк трезвучия – опять смс! Мне дадут поспать?!!

Встал и включил свет – кот сидел на диване. Взял его под живот и бережно кинул на пол. Под местом, откуда я его поднял - надписью Text message from: Tal' - светился коммуникатор. Открыл и глубоко вздохнул. «Буду стоять тут хоть до утра, только ответь». Прочел пришедшую получасом раньше: «Я около твоего дома». Выглянул в окно – в пустом дворе тихо кружил снег, фонари освещали детскую площадку, припаркованные автомобили и маленькую фигурку в белой куртке – стояла на бордюре, не шевелясь. Еще раз вздохнул, не зная, как поступить. Сюда пускать нельзя – надо отправить домой. Натянул куртку и, быстро отсыпав коту корма в миску и налив воды в другую, вышел.

Она встретила меня улыбкой – ясной, как утро после бессонной ночи. Я не мог злиться. И ничего не сказал. Стоял и смотрел на нее - вопрос что ты тут делаешь был неуместен – я все понимал.

- Прости… - прошептала она, - мне нужно было тебя увидеть.

Я молчал.

- Я там… написала тебе… но хочу еще сказать… много. Только не знаю, с чего начать. Я не репетировала… и очень замерзла.

Отрицательно покачал головой, хотя вопроса не было. Нет. Просто нет – и все. И это я могу решить за нее. Снег продолжал падать, наполняя пустой двор зимней тишиной. Она продолжала смотреть мне в глаза и улыбаться, наполняя воздух электричеством. А я не мог выдавить из себя ни слова. Мне нужно сказать ей гораздо больше, чем ей – мне. Но я тоже не могу начать. Я понял это, когда ехал в кофейню – просто не смогу. И не хочу. Она чужая мне, и пусть чужой останется.

- Я поймаю тебе такси, - все, на что меня хватило.

Импульс боли чуть не сбил с ног – ее светлые детские глаза наполнились тяжестью. Она тряхнула головой и отрезала:

- Не надо. Сама. Извини, - но осталась стоять на месте.

А я не знал, что делать. В таких случаях – когда сердце молчит, и мозг не подсказывает – не нужно делать ничего. Поэтому я тоже просто стоял и смотрел – на слезы, рисующие на ее щеках дорожки.

- Чего ты от меня хочешь? – спокойно спросил я.

В ее взгляде читалась обида вперемешку с виной:

- Я просто… Хотела поговорить. Прости…

- Перестань извиняться и попытайся объяснить, - я протер глаза и взялся за голову, подняв лицо к смеющемуся снегом небу, просто чтобы прояснить сознание, - Я правда хочу понять. Хотя нет. Я понимаю. Но мне не нравится, что я понимаю. И, может, ты что-то другое имеешь в виду. В конце концов… это я упал тебе на голову со своим дурацким предложением. Мне очень понравилось то, что ты написала. И мы бы действительно сняли это – если бы не… обстоятельства, о которых я не могу тебе рассказать. В первую очередь, потому что тебе это не надо – у всех свои проблемы, и мои…

- Помолчи, пожалуйста, - мягко прервала Таль, - дело не в клипе. Я к тебе чувствую. С первого взгляда. Такое – редко. У меня вообще впервые. И я просто должна была попробовать…

- Что?! – сорвался я, - приехать к незнакомому мужику за двадцать километров от Москвы и упасть на шею?! Таль, давай начистоту. Ты мне не безразлична – но по своим причинам. Не потому что я увидел тебя и влюбился – так не было. И не будет – я на это не способен уже. Ты тут вообще ни при чем. Просто поверь мне на слово. Беги отсюда. И забудь.

- А что причем? Это как с ушами?.. В смысле… Если представить себе все это как трэк. У тебя не складывается ощущение цельности и правильности всего?..

Интересно… Она действительно неглупая. И я не мог ответить ни да, ни нет на этот вопрос – просто не думал с этой точки зрения.

- Наверное…

- А у меня – да. Такое чувство, что вся моя жизнь – до случайной встречи с тобой – была закономерностью, приведшей к ней. И есть эта компонента сверху -  необъяснимое почему… Просто есть. И я ее чувствую.

Дернуло. Компонента сверху. Сверхсоставляющая.

- Знаешь, что такое эта твоя компонента?.. - внутри все закипало, -  это реверсивное преломление на выбранного человека твоих самых сильных – спрятанных глубоко внутри – обид (?) или комплексов (??) или может желаний, о которых ты не догадываешься даже (???) А? Подумай, понятливая девочка…

Таль смотрела на меня с сомнением и… страхом. Но меня прорвало – в заданном ей направлении. И было уже не остановить.

- Я одно знаю точно, моя и – видимо – твоя сверхсоставляющая тоже - выбирает не подходящих. Недоступных. НЕ ТЕХ!!! – я поднял голос до крика, и подсознательно нажал на тормоза, - …которые в итоге оказываются самыми что ни на есть теми… Именно для внутри. Но. Внутри – это одиночество. Как там было у Орсена Уэлза? Рождаемся, живем и умираем в одиночестве, и только любовь и дружба – и те на время – создают иллюзию обратного? Так вот, это херня, - снова завелся, - Истинно одиночество не подвластно иллюзиям. И если его назвать по-другому – не так слюняво-антиобщественно-грустно: ОДИНОЧЕСТВО, а философски-обходительно-красиво: УЕДИНЕНИЕ… Все сразу меняется. Ага? Вот она сила слова. Но в уединении нет места для двух. Поэтому не те так и остаются не теми – в прикладном смысле. Ты никогда не сможешь жениться на них, родить кучу деток и спокойно растолстеть на борщах и котлетах на ужин. Иллюзия с ними невозможна. Однако в высшем смысле – в том, что именно для ТЕБЯ – о, да… Это твои люди. Смотрящие на тебя именно так, как тебе необходимо - потому что ты там, в своем уединении, не можешь так посмотреть. Говорящие то, что ты подсознательно ХОЧЕШЬ услышать, а в уединении - не можешь, потому что слишком сосредоточен на прекрасном. Совершающие – один за другим – поступки, которые сводят тебя с ума, возвращая к жизни. Ибо уединение – это путь к смерти… так или иначе… каким бы созидающе восхитительным оно не казалось…

Я видел, что Таль потерялась в моем потоке слов:

- Почему ты заговорил о смерти?

Меня трясло.

- Потому что гладиолус, бля. Закрыли тему. Пойдем. Я тебя посажу на машину.

- Не надо, я сама. Ты псих…

- Не более чем ты. Но я не робот. Я понимаю, почему ты приехала. Прости меня, если я тебя шокировал – твои слова. Но я себя также чувствовал, я думаю. Ну. Тогда с уколом. У всех свои болезни. И когда чья-то ненормальность становится явной – это всегда шокирует. Даже если потом понимаешь, что в ней нет ничего страшного.

Она помолчала. Потом подошла ко мне и обняла. Долго и тепло, пытаясь унять мою дрожь. Я не поднимал рук – не смел – стоял как истукан и плакал, не в силах собраться. Я вынужден был – сейчас – посылать человека, могущего меня понять…  Из-за своего малодушия. Из-за страха раскрыть правду и убить ее иллюзию… Но почему?!! Я же хотел избавиться от нее… Или нет?..

- Ты хороший… - она гладила меня по голове, как одичавшее домашнее животное. Колючее, но не могущее укусить. Отталкивающее – но только из-за слишком долгого существования без близости.

- Перестань, - прошептал я, вдыхая запах ее шеи, - перестань или я не отвечаю за последствия. Уходи.

- Ладно, - но не отпускала, - сейчас пойду. Только чуть-чуть еще подышу твоей странностью – она притягивает… Я не представляю, чего я хочу от тебя, Арт, - нежно отвечала на грубо заданный мной раньше вопрос, - но это не «ничего»… Про замуж, детей и котлеты на ужин я пока не думала, но если ты захочешь – я даже, наверное, научусь их готовить… Я хочу от тебя того, что ты можешь мне дать. Себя – такого, какой ты есть… - она чуть отстранилась и посмотрела мне в глаза.

И я увидел себя – таким, какой я был очень давно… Когда смотрел на Ол и не мог понять, чего мне от нее надо. Но она была нужна мне – вся. И иногда хотелось просто пристегнуть ее наручниками к батарее и никуда не отпускать. Сидеть с ней рядом и смотреть… разговаривать с ней, любить ее… Делать то, чего ей бы хотелось. Я ведь постоянно ее спрашивал… Чего тебе хочется?.. Она отвечала что-нибудь типа «крабов». И я приносил -  жирных таких, вкусных и клешнистых – из какой-нибудь Азбуки Вкуса. Варил и чистил. А она съедала кусочек и все. Говорила, что каждый следующий будет в лучшем случае такой же… И я даже не мог подумать… что в один прекрасный день, когда я вышел бы за очередными крабами… она дотянулась бы до какой-нибудь отвертки и воткнула ее себе в шею. Не потому что я прицепил ее к батарее, а просто потому что ей так захотелось…

- Ты любишь крабовые палочки? – вдруг спросил я.

- А что?

- Ну, любишь или нет?

- Ну, люблю, допустим.

- А ты знаешь, из чего их делают?

- Из крабов, наверное…

- Неа. Они из дешевого рыбного отвара сурими и кучи консервантов и красителей. Все еще любишь?..

- Да плевать мне на крабовые палочки…

- Поверь, я хуже чем сурими. И давай остановимся на этом, - разомкнул объятия и взял ее за руку, - Я провожу тебя.




XI. Each will be...

Я не спала – слушала ночь. Ощущала тебя – где-то под кожей, в составе крови, в каждом вдохе и выдохе. Только я не знала, есть ли они – кожа, кости, кровь… Я присутствовала, но не понимала - живая или мертвая.  Мне причиняли боль как сила сдерживаться от слез, так и слабость плакать. Чувство не давало понять, где я, - то ли в небе, то ли глубоко под землей. И – снова и снова – я пыталась ответить на твой вопрос. Что мне нужно?.. Любви?.. Но требовать любви глупо… Близости?.. Но ты отталкиваешь и не пускаешь… Замуж?.. Но ты женат на свободе и музыке… Наверное, мне нужен просто ты. Счастливый. Но нельзя сделать человека счастливым против его воли.

Быть несчастным – это тоже выбор. А лишать выбора – значит, лишать своего я. Выбор быть несчастным – это своего рода стремление к совершенству… и страдание – как форма эмоциональной жизни  - во многом превосходит радость – по уровню наполнения и чувствования… Хотя кто сказал, что ты несчастен? Вроде бы, все знают, что приносит счастье – восхищение, любовь, понимание, преданность, успех, удовольствие… Но что из этого нужно тебе?.. Наверняка все. Но не от меня - твои слова, сказанные в запале гнева, вызванного чем-то, что я не могу понять, были вполне убедительны… не смыслом – смысла я не уловила толком, - но тоном. Ты сказал четкое нет. Мой выбор состоит в смириться – что невозможно, или изменить нет на да, что невозможно вдвойне. Но почему меня не оставляет ощущение причастности и того, что я что-то могу?.. Подумай, понятливая девочка…

- Наталь, поднимайся. Завтрак на столе, я поехал. Софи заведу в сад, ты забери ее только – я допоздна, - услышала голос отца, заглянувшего в спальню.

- А который час?.. – зимнее утро долго не позволяло определить, наступило оно или нет.

- Девять, - отходил от дверей.

- Пап… - позвала я, возвращая его в комнату. Я села на кровати:

- Мне нужны деньги. Не очень много, не пугайся…

- Да я не из пугливых. На что?

- Я не могу тебе сказать. Но это очень надо. Очень… Я продам машину, можно?

- Это твоя машина… Сама решай.

- Хорошо. Мне должно хватить. Я у тебя не прошу.

- Я понял. У тебя неприятности?

- Нет, что ты. Наоборот… Все прекрасно. Мне просто нужно кое-что снять.

- Наталь… - отец присел на край кровати, - возможно, тебе нужно будет работать. Ты уж извини… Но это жизнь.

- Я устроюсь. Обязательно… Я очень хочу работать.

- Я знаю, - поцеловал меня в лоб и взял со стола лист бумаги, - Вот. Нашел для тебя пару вариантов – по друзьям. Я в этом мире не имею связей, на которые можно положиться, но возможно, тебе поможет. Они дадут рекомендации.

- И во ВГИКе дадут! Пап… спасибо.

- Не за что пока. Еще одно, что хотел сказать. Хочу на новый год с тобой и Софи куда-нибудь отъехать.

- Езжай только с Софи. Я останусь.

- Почему?..

- У меня есть уже планы.

План был простой. Я решилась – сниму клип сама. Аня и Фарид помогут, камеру, свет и помещение арендуем – моя машина стоит около миллиона. Я все могу. И это будет мой тебе подарок. И прощание с Лидией… Продюсер из меня нулевой, но я что-нибудь придумаю.

Посмотрела на лист, оставленный отцом: неплохие вакансии! Одна – на телевидении, помощником главреда известного канала, другая – копирайтер-сценарист в продакшен студию. Тоже отлично. Но этим я займусь позже. Сначала ты. Только… ты ничего не должен знать.


***

Объяснила Ане задачу – снять маленькую киношку по моей раскадровке. Показала. Рассказала. Решили делать на производственно-технической базе студии, в которой Аня работала помрежем - обещала договориться. Декорации простые. Проблемы две – как безопасно создать пожар и выездные съемки без разрешения. Убедила – за очень умеренную плату. Фарид согласился сделать графику бесплатно. Только для меня. Сказал, если что-то получится, и клип пойдет в ротацию – тогда и поговорим об оплате. А так – ему самому интересно. И музыка понравилась.

БМВ продала папиному другу – за миллион сто – он дал больше, чем она стоила, но было не время отказываться от благотворительности. Следующую неделю не вылезала из переписок и формальностей, но в итоге все получалось – один съемочный день обошелся в девятьсот тридцать тысяч, включая аренду оборудования, декорации темной комнаты и огнеустойчивый куб для постановочного мини-пожара – Фарид сказал, что наложением получится как по-настоящему. Перегон и монтаж сделаем вместе – на оборудовании его работодателя, ночью с двадцать четвертого на двадцать пятое, к тому времени все руководство стопроцентно разъедется на рождественско-новогодние каникулы. Дальше с графикой он будет работать сам – дома, - и присылать на одобрение. Ане я обещала пятьдесят. Еще десятка – на профессиональную камеру с оператором на выезд – двадцать второго Alive Cadavers должны играть в баре O’Neil, двадцать третьего – в клубе DKDance. Съездила в оба места, выбрала бар.

Я укладывалась – и по времени, и по деньгам. Играть в волшебницу помогли однокурсники – те, кого удалось поймать в Москве перед праздниками – согласились выступить в роли самого необходимого на площадке вспомогательного персонала. Им нужно будет хотя бы стол в кафешке организовать. Остальные деньги – на непредвиденные расходы. Решила, что если таких не возникнет – отдам оставшееся главному волонтеру - Фариду, на него ведь основная нагрузка… К тому же, ему придется делать последние двадцать секунд из того, что есть в моем семейном видеоархиве. Но мы все придумали – в кадре будут мои руки, остальное – подложим графикой.

Первыми по расписанию были съемки «на натуре».  В баре все прошло более чем гладко – Аня не представляла, как можно нормально отснять материал, не договорившись с музыкантами. Мы придумали историю – что Аня – фанатка их творчества, и это нужно для ее выпускной работы, - и ребята в нее поверили, охотно согласившись помочь. Я сидела в самом дальнем углу заведения, ты меня не заметил.

Вернувшись домой, взяла стремянку и полезла за коробкой, в которую я когда-то собрала все, что напоминало о Лидии, и сунула в самый дальний угол самой верхней полки гардеробной – пока отцу не станет менее остро и больно. Села перебирать фото – стараясь не обращать особого внимания на их содержание. Спешно отобрала несколько – нужно сделать с них копии – и в том же порядке убрала все обратно. Как будто воспоминания обжигали мне руки... С видео будет сложнее. Папа любил снимать, но оператор из него был так себе: вечно ловил какие-то глупые выражения лиц с непонятных ракурсов. Но если я хочу полностью воплотить в жизнь свое видение истории – нужно найти всего несколько подходящих кадров. Вошла в кабинет. Компьютер был на пароле, но я знала, что он всегда пользовался одним и тем же и не скрывал его от меня – самая западная точка Европы, край света. Там они познакомились с Лидией. Там они встретились… под шквальным ветром, в атмосфере простора и полета, от которой хотелось прыгнуть - в звенящую грусть океана, - с единственной целью – взлететь...

Набрала Мыс Рока на латинице без пробелов - подошло. Подпапка «семейное видео», зарытая глубоко в папке «личное». Свадьба, куча роликов с медового месяца… не то. Израиль.avi - это я, кажется, не видела. Может, что-то сгодится. Открыла файл без звука. Красивые яркие виды, средиземноморское побережье, Лидия босиком идет по пляжу... стоп. Вот это неплохо – сидит на песке, в светлом длинном платье, мокром до колен… Не зная, что ее снимают, смотрит вдаль. Оборачивается – видимо, отец говорит ей что-то, - машет рукой… Какая же она красивая… Была.

Закрыла плеер и скопировала файл на флэшку. Поискала еще минут пятнадцать – взяла несколько роликов с отдыха на Канарах и Нью-Йоркские, - но та запись была самой подходящей. Решила просмотреть еще раз – взгляд упал на дату: пятое марта две тысячи седьмого. Это же за три дня до рождения Софи… Так. Лидия действительно рожала Софи - и провела почти всю беременность - в Израиле. Интересно… Присмотрелась, прокрутила дальше… Лидия тут однозначно не беременна… Это… как?

Мозг заработал в режиме аврального потребления энергии. Вот почему Луковские не вспоминали о Софи! И отец бы ее в подоле не притащил… Удочерили? Лидия не могла иметь детей?.. Может, это было причиной…

Для уверенности мне нужно было найти документы, но код сейфа я не знала... «Глупости все это. Просто спроси, когда он вернется с отдыха, не надо строить из себя детектива...» - подумала я. Сейчас ему врать не за чем.

Но я не унималась. Попробовала все возможные – значимые для отца – даты, которые можно было сжать до трех знаков. Ничего не выходило. Последняя идея – номер лэндровера. 742. Тоже не подошло. Вот же блин… А! Не так. 472. Щелчок – и тяжелая дверца поддалась. На верхней полке лежала пара пачек крупных купюр европейской наличности, запонки, шкатулка с ролексом, коллекционные монетки – видимо, кто-то дарил. Вся нижняя часть была забита бумагами, среди которых должны быть нужные.

Взгляд упал на подарочную коробку под стенкой - взяла. Открыла. Фотографии… Много красивых, старых фото мамы на сцене. Постановочные и спонтанные, черно-белые и цветные… Вот она со мной – тоже в театре… Абсолютно счастливая и гордая тем, что я почти самостоятельно сижу и уверенно держу голову… А вот мои вырезки из газет… Отец сказал, что выбросил их… А может быть, Лидия нашла это?.. Он хранит их с такой… любовью… Слезы незаметно подступили к глазам – решительно смахнула – не до сантиментов. У меня есть дело. У меня есть мое кино…


***

Кино – это бесконечно усердный труд над иллюзией. Съемки – это много людей, работающих как единый механизм: все бегают, суетятся, все заняты своим делом – актеры, режиссеры, операторы, декораторы, гримеры, постановщики света, ассистенты, ассистенты ассистентов, ассистенты ассистентов ассистентов… Попадая на съемочную площадку, окунаешься в атмосферу общей цели, где никто не лишний, где каждый – ценен, где все – одушевленные винтики машины творчества, оживляющей идею. Муравьи, воплощающие сказку в жизнь. Чудодеи, меняющие реальность на мечту… Кино - это мир, из которого - попадая однажды - никто не уходит. Как бы трудно не было. Какими бы изнурительными не были сутки, каждая минута которых на счету. Сколько бы времени, сил и эмоций не отнимали проекты…

Подсознательно я всегда понимала маму – она предпочла этот мир миру подгузников и заботы по расписанию… И я бы сделала также. Да. Кино разбивает семьи, убивает межличностные отношения, парализует социальные аспекты жизни… Кино само становится жизнью – ребенком, любовником, родителем, другом, музой… всем на свете. И не так важно, что снимать – рекламный ролик или телесериал, музыкальный клип или художественный фильм – атмосфера съемок – сама по себе – это что-то особенное… Это отрыв от реальности и погружение в важность процесса… смысл которого – в процессе, результатом которого станет что-то, что переживет тебя. Что-то, что люди – спустя много времени после твоего ухода – смогут посмотреть и впитать – как часть тебя… и продолжить – в своих мыслях, впечатлениях и возможно, даже поступках…

Я всегда считала, что нервничать – бесполезное занятие, но нервозность, электризующая воздух на съемочной площадке, - единственно продуктивна. Старательные декораторы – за один вечер - построили темную комнату. Здесь все было как надо – реалистично и в точном соответствии с моим сценарием. Аня снимала с ракурсов, которые я выбирала, долли – тележка для камеры – ездила точно так, чтобы поймать движение в соответствии с моим видением. Мы снимали свет, пробивающийся через стены павильона, чтобы потом положить его на фотографии - Фарид сидел тут же и говорил, какие преломления лучей ловить и с какой динамикой двигать камеру.

В кюветку мы налили чернильную воду – чтобы сделать плоскость безгранично темной – и капали в нее белой масляной краской – тяжелой, чтобы не сразу изменяла цвет воды. Ее пришлось сливать и заливать заново несколько раз, пока я не сказала сакральное «Снято».
Мокрые фотографии тоже снимали долго – снимки никак не хотели «капать» так, чтобы мне понравилось. Процесс вымачивания бумаги и ее крепления на веревку в пятый раз выглядел уже абсурдным – однако никто, ни один член съемочной группы – не сказал ни слова: методично повторяющаяся фраза «еще дубль!» – хорошо поставленным голосом Ани – заводила общий механизм снова и снова, заставляя снимать фотографии с веревки, делать их мокрыми и снова цеплять - до тех пор, пока изображение не теряло четкость. После – брали другую копию и снова портили водой.

Для обрывка с верхней частью лица я сделала двадцать пять экземпляров фотографии Лидии крупным планом – на самой плотной фотобумаге. Но все равно не получилось сделать так, чтобы снимок тлел до контура глаз. Фарид успокоил меня – обещал все сделать графикой. Я знала, что он гений – поверила.

Потом мы поместили объектив камеры в небольшой огнеустойчивый куб, внутренняя поверхность которого была обработана соляркой. Огонь полз по его стенам, как живой – должно было получиться красиво…

Под конец дня, когда мы – казалось – отсняли уже километры пленки, - на доске с раскадровкой остались не зачеркнутыми три ракурса: руки. И никто не возразил – ни в полночь, ни в час, ни в два часа ночи. Никто не был против продолжения… Как будто все эти люди понимали, насколько это важно для меня. Я обожала их.

С дверью отсняли относительно быстро – четыре дубля вполне достаточно, чтобы выбрать. С моментами из последних десяти секунд возились дольше – нужно было подобрать свет так, чтобы Фариду было легче соединить постановочный материал с реальной съемкой. Самым сложным стал план с отпусканием фото на воду – ведь замерзшие водоемы Москвы мое воображение не учло… Но мы справились – опять-таки, гений компьютерной графики все придумал: подходящую к ролику с Лидией линию воды он нашел в банке видеозаписей, мы отсняли фото в воде, и оставалось только грамотно наложить изображения друг на друга. Фарид честно сказал, что может получиться немного не так, но он постарается приблизить то, что есть, к тому, что мне надо. Я боготворила этого человека – знала, сколько труда он вложит в ближайшие несколько дней работы над моим замыслом.

Всегда восхищалась теми, кто делает технически сложную работу так, как будто щелкает семечки – легко, непринужденно и бесконечно. Я ничего не понимала ни в программах, в которых он работал, ни в его действиях – каждая манипуляция на клавиатуре казалась мне набором каких-то сложнейших заклинаний, а Фарид даже не смотрел на пальцы – просто делал свое дело - так долго, как требовалось. И присылал мне версии до тех пор, пока не справился… 

Ко дню моего рождения, о котором - как всегда -  все забыли, все было готово.

 

XII. Those Who Left.

Смотрела на себя в зеркало  - темные круги под глазами, впавшие скулы и уставшие волосы. Страшная, как смертный грех - я не спала много дней… Но нужно не поспать еще немножко. Ты ведь обязательно позвонишь или приедешь – не забудешь... Тем более что я послала тебе клип! И это же не какое-то ютьюбовское творчество фаната – ради него я продала БМВ, который мне подарили на двадцатилетие… Немного скучала по машине – очень отвыкла за два года от общественного транспорта… Но в нем были свои плюсы – в метро не бывает пробок.

Проверяла почту каждые пять минут – ждала… и ты ответил – в без пятнадцати десять.

«Привет. Спасибо большое. С наступающим тебя!»

И все. ВСЁ. Почему?!!

Села на кровать – сил не было вообще. Мысли-чувства переполняли голову настолько, что зацепиться за что-то одно не было никакой возможности – они – как блохи – копошились и бегали внутри, раздражая слизистую глаз. Тебе все равно… И я больше ничего не могу сделать… У понятливой девочки закончились идеи.

Я пошла в ванную и достала отцовскую электробритву. Повернулась к зеркалу – провела по волосам, больно сжав их на макушке. Долго смотрела в отражение – как будто не могла понять, кто это. Потом улыбнулась, тепло прощаясь с самой собой – такой я видела себя в последний раз. Маленький моторчик в моей руке завелся, и я - аккуратно и тщательно - провела зудящей холодной поверхностью от виска. Светло-золотистая прядь упала в раковину. «Блохи» начали разбегаться, освобождая меня от не нужных более эмоций. По мере того, как я отбрасывала мертвые длинные пряди – написанная где-то в голове история стиралась - будто запавшей клавишей backspace – до самой первой заглавной буквы. You…
…тебя во мне больше не было.

Закончив, я удовлетворенно погладила белый гладкий шар, который теперь был вместо головы. Положила бритву на место, собрала с пола и из раковины остатки мыслей и чувств и – без сожаления – смыла унитаз. Умылась. Из зеркала на меня смотрел незнакомый человек… Теперь нам надо как-то привыкать друг к другу…

Я – псих.

Вернувшись в комнату, легла, дотянулась до шприца в прикроватной тумбе, проделала ненавистную процедуру и уснула.

… мне снилось, что ты – киногерой. Фильма с мирным, добрым и философским сюжетом, где нет хэппи энда и нет вообще никакого энда, потому что настоящее никогда не заканчивается. Там потрясающей красоты декорации живой природы. Там солнце ставит свет, а дивные звери и добрые люди – в массовке. Там ты – продюсер и режиссер, оператор и сценарист. Там я тебе не нужна… Там рай. Место, в котором ты можешь жить без боли и вины… И это – хорошо…

… мне снилось, что ты богат – записал пару попсовых хитов и снялся клипе с загорелыми блондинками в бикини у бассейна. Жаркий летний день… На тебе модная шляпа, в верхнем углу экрана – значок MTV, и ты поешь что-то типа  babe, you’re my next best superstar. И меня тошнит. Но я радуюсь – если вместе с талантом тебе удалили ту часть мозга, которая заставляла страдать – это хорошо…

… мне снилась твоя жена. Она была Лидия. И ты теперь никогда не сможешь полюбить кого-то больше, потому что никто из живых не сможет быть лучше того, кто ушел… И мы всегда предпочтем то, чего у нас нет, тому, что есть: единорога – лошади, машину времени – мерседесу, фею – обычной женщине, идеального мужчину – другу… Также, как что-то, чего не существует, всегда желаннее того, чего мы можем добиться… И чтобы ты увидел меня, мне наверно тоже нужно умереть… Но я не хочу – мне же будет все равно… Хотя… какая разница?.. Мне уже все равно.

И это – хорошо…




Blank Page.

Я сидел в обычном столичном баре.
Меня не волновали день недели и доза выпитого – мне не надо было – как большинству из здешней публики – просыпаться рано и успевать в офис или еще куда там успевают каждое утро наемные работники корпораций, банков и ООО-шек. Сегодня меня вообще ничего не волновало. Я просто курил – одну за одной, - пока было, что курить. И просто пил. Виски. Много виски.

Я пришел сюда за музыкой, которую жизненно необходимо запивать виски – лучший рецепт вечера для тех, кому нечего терять и некуда идти. За музыкой, в которой сочетался полный пофигизм и некая надрывная безысходность, - на грани отчаяния с умиротворением. Под эту музыку я мог не думать. Вернее, мог думать, что я не думаю, - до тех пор, пока вискарь не вымывал из меня саму возможность...

Мы ждали Олега – позвонил, что задерживается. Появился в дверях – с детской коляской. Какого ж черта?!. Детям не место в этом душном от сигаретного дыма, убогом подвале, вытканном горечью тех, кто пришел сюда за забытьем. Дети не должны бывать в местах, подобных этому. У детей должно быть детство – мир, где добро всегда побеждает зло. Где родители – идеальная пара Адама и Евы до грехопадения. Где отец – супергерой, способный на все, а мама – самая красивая женщина на свете… Где черное и белое – единственно имеющие значение цвета. Где хорошо и плохо – однозначные понятия. Где игрушки – апофеоз желания, а игры – выход для неиссякаемого источника энергии… У детей должна быть сказка… А в сказках нет пьяных мужланов и уставших барменов – только принцы с принцессами и колдуны, отступающие перед добрым волшебством.

Я потерял ее… Потерял единственное, что имело для меня ценность – кроме музыки. И вместе с ней потерял музыку – тоже. Наташа… Я так хочу попросить прощения… Но не у твоих всемогущих родственников, закрывших для меня – вместе с тобой - все входы в продюсерские центры и рекорд-компании. Не у твоего отца – короля нефтепровода… Не у твоей матери – богини бюджетирования… У тебя… За все те разы, когда мы пытались продолжить свое чувство в детях… Когда ты мучилась, пытаясь дать мне то, чего я хотел, а ты – не могла. Моменты, связанные с этими попытками - периоды жизни, которые должны были стать самыми счастливыми для меня - в моем сознании отпечатались как темные времена… Каждый раз – беременея – ты менялась до неузнаваемости и превращалась в демона. Истерики, срывы, изменения сознания, комплексы и снова истерики… Ты выносила этот ад – самое долгое - четыре месяца… И каждый раз что-то шло не так… И ты умирала три раза, слыша в карете скорой помощи ненавистное «аборт в ходу»… И в последний раз потеряла саму способность… А я – идиот… Всегда был идиотом, и горбатого могила справит… Я пытался тебя лечить… Отправлял в санатории и дома отдыха, увозил на курорты, показывал именитым врачам… И все равно писал – ненавистную тебе музыку. Возвышал над нами – твою единственную соперницу. Ты ненавидела меня за это. Ненавидела ее. И ненавидела себя… Ты срывалась – каждый раз, когда я шел к Alive Cadavers и вымучивал себя в творчестве. Ты принимала меня – после репетиций и записей - так, будто я был алкоголиком: унижала, кричала, била посуду и угрожала уйти навсегда… И однажды я ответил «иди»… А теперь – когда тебя не стало рядом… Когда после попытки суицида твой отец забрал тебя у меня… Каждый раз, когда я смотрю на чужого ребенка, я вижу твою боль… Прости меня. Теперь я не способен продолжить нас даже в музыке. В ненавистной тебе – только моей – единственной дочери… Я играю то, что написал, когда ты была – не понимал, что именно ты была моей музой… С тобой ушло все.  Воля, энергия, талант, желания…

- Здорово, брат, - подошел Олег, оставив сына в наименее задымленном углу заведения.

- Ты чего Илюху припер?

- Не с кем было – Ленка в больницу поехала и застряла в пробке на обратном пути. Сюда заедет – заберет, я уже ждать не мог.

- Ясно, чего с Ленкой?

- Не с Ленкой – с подругой. Передозировка инсулином – до комы. Но все будет хорошо… Она не осознанно.

- Что за подруга?

- Ты ее не знаешь и лучше бы и не надо.

- Это еще почему?

- Творческая на всю голову. В Выхино живет. Нашу музыку любит – мы с ней в клубе как-то познакомились – Ленка тогда еще работала… И с тех пор ходит нас слушать. Хорошая девочка, не надо ей тебя.

- Как скажешь… Подожди-ка. Живет, случайно, не с бабушкой?

- Ага… Родители с младшей сестрой в Штатах, а она тут – учится то ли на режиссера, то ли на сценариста, - и за бабулей следит. Ну, или наоборот – бабуля за ней. Если б не та...

- На улице Красный Казанец? – не слыша друга, продолжал задавать вопросы, хотя все и так было ясно.

- Так и есть. Так ты знаком?

- Натальей звать, - уже не спрашивал.

- Ну да. Так знакомы вы?

- Можно и так сказать… Какая больница?

- Хрен знает, я не был. Арт. Оставь ее. Она правда странная…

- Я понял. Она мне рассказ прислала. А Лидия кто такая? Ну, или Ольга…

- Понятия не имею… Мама у нее, вроде, Ольга Еремина – в кино играла давно когда-то, может, знаешь. Ушла из актерства, когда дети пошли.

Я поставил стакан с виски на стойку и пошел настраиваться. Никто до «живых трупов» не догадался поставить виолончель вместо второй соло-гитары. И мало кто из рок-бэндов оставил звучание живого фоно, не заменив его каким-нибудь дешевым синтезаторным аналогом. Мне было совершенно наплевать на то, что акустика в этом подвале оставляла желать много лучшего, а что такое мониторы - владелец вообще не знал. Я слушал не ушами. И очень хорошо знал, что именно должен услышать.

Сочетание глубоких клавишных переливов и протяжно-низких струнных партий со всей атрибутикой альтрока делало эту музыку темно-красной и густой, вливающейся - прямо в центр головы - совершенным созвучием… а мужской голос – мой голос – голос цвета индиго – будто венами – вплетался в эту кроваво-черную инструментальную канву. И лирика – слово за словом – вела в бессюжетные истории со смыслом. Моим смыслом. Который каждый, кто умел слышать, понимал по своему, но только я знал, о чем все это…

Это было о боли. О боли от потери того, что я никогда не ценил… пока оно не ушло. Пока – безвозвратно – не оставило меня в одиночестве. Полном и непроходимом – как самые холодные снега самых высоких гор… Только так я мог жить теперь… Выражаясь – через старые, вечные куплеты без припевов – в том, что было ни на что не похоже. С каждой нотой, с каждой гармонией – испытывая ощущение потусторонней, иной жизни, пульсировавшей во всем теле – мертвом от количества выпитого и выкуренного яда. И думать становилось просто не надо… Другая вселенная, где я – свой. Где мелодия – часть меня. Где голос – это все, что я есть, а рука на гитарном грифе – его продолжение. Где струны, откликающиеся на каждое мое движение – это влюбленные женщины, превращающие жизнь во что-то ценное… Мой шанс быть услышанным – даже если без шансов быть понятым.




Epilogue.


- Привет тебе что ли, Наташа Еремина.

- И тебе привет. Живой труп Артур. Извини, не в курсе фамилии, - улыбнулось милое существо из короткой - забытой мной - части прошлого, - я почему-то знала, что ты придешь… хотя понятия не имею, кто тебе сказал, что я тут… Тс!! Не рассказывай, - оборвала меня прежде, чем я успел сказать хоть что-то, - Пусть будет сказка…

Я положил глупый букет на стол и сел на соседнюю кровать:

- Не в курсе, чем питаются диабетики после гипогликемической комы, извините…

- Розочки сойдут. На гарнир к здешним котлетам - самое оно. Спасибо, - она смеялась глазами и была совершенно другой, чем я ее запомнил. Нет. Не так. Я ее в принципе не запомнил – не голубоглазые не блондинки у меня в памяти не задерживались.

- А я думал, ты лысая…

- Я?! Почему?.. А, ну да. Не принимай все близко к сердцу – это была просто история. А ты счас пришел… зачем?..

Я не знал. У меня было столько вопросов… Но задавать их сейчас казалось верхом идиотизма. Поэтому просто спросил то, что обычно спрашивают пребывающих в больницах:

- Как ты себя чувствуешь?

Она скептически покачала головой и сморщилась, давая понять, что с ролью я не справляюсь.

- Валяй, задавай свои вопросы. В смысле, те самые вопросы. Или нет. Я сама отвечу – люди же до невозможности предсказуемы…

На этот раз перебил я.

- Один, - она вопросительно подняла брови, - Один вопрос. Почему я?

- Что – ты?.. Ты мне интересен – потому что музыка. Был. Пока я писала историю. Я её дописала... Это – всё.

- Почему?.. – сорвалось полувозгласом.

- Почему что? Почему она такая?.. Потому что музыка... Почему о тебе – потому что музыка. О смерти – потому что музыка. О любви – потому что музыка… Это – универсальный ответ - подходит под каждый из твоих вопросов. Даже про кота, - девушка смотрела на меня так, как будто это я нездоров, - ТЫ – это музыка.

Я улыбнулся – а ведь действительно…

Встал и пошел к двери. В голове рождалась мелодия – новая мелодия.

Другая…






07.01.2012.
____________________________________________


Win Winter Playlist:

1 Nirvana – The Man Who Sold the World
2 Urge Overkill - Girl, You'll Be a Woman Soon
3 Alanis - Versions of Violence
4 Muse - Micro Cuts
5 Placebo (feat. VV of the Kills) - Meds
6 Nirvana – Heart-Shaped Box
7 And Also the Trees - Untangled Man
8 Placebo - Twenty Years (redux)
9 The Black Heart Procession - Waterfront (the Sinking Road)
10 Murder by Death – You Are the Last Dragon (You Possess the Power of Glow)
11 The Gathering - Locked Away
12 Tito & Tarantula - After dark
13 Alice in Chains – Brother (unplugged)
14 Moby - Everloving (live)
15 Placebo - Song to Say Goodbye
16 Muse - Citizen Erased
17 Sia - Paranoid Android (Radiohead cover)
18 The Black Heart Procession - Iri Sulu
(hidden track) Morten Harket – The Movie
19 Murder by Death - Those Who Left
20 Би-2 - Блюз
21 Doors - the End
22 The Black Heart Procession – Blank Page


Иллюстрация: Огюст Роден. Данаида (камень).