В воспалённом дежа-вю

Нет мне места в этом мире,
В голове туман три дня
Может это все похмелье
Вскрыло грани бытия

Вот друзья, враги, девчонки,
Магазин, работа, дом.
Я цинично-мутным взором
Наблюдаю все кругом

И мне чудится все чаще
В воспаленном дежа-вю,
Человеческое стадо
У обрыва, на краю.

Есть ли смысл мечтать, бороться
Супротив судьбы идти.
Есть ли мир другой, не знаю,
Что ж попробую найти…
(Б. Чалов)


Глава 1


Они сидели на ржавых трубах. Молча. Смотрели друг на друга и
улыбались. Потом он посмотрел на землю, а она на небо. Он увидел
муравья, трудолюбиво прущего в родные пенаты, какую-то очередную хрень. Она смотрела на облака. Одно из них, отдаленно напоминающее слона, помахало ей хоботом, позвав с собой. Она молча помахала головой «Нет». Он схватил муравья, выронившего от возмущения свою хрень, (он так и не разобрал, что это было) и показал ей. Она смотрела на муравья удивленно, как будто впервые видела. Вдруг муравей заверещал: «Укушу!». Она засмеялась, а он от неожиданности выронил злобное насекомое. «А ведь она очень красива, когда смеется. Да и когда грустит тоже». - Подумал он. Она смеялась даже не столько недавнему саботажу муравья, сколько своим мыслям. Сейчас начиналась новая жизнь, в которой не будет ничего лишнего. Она закрыла глаза и вспомнила несбывшиеся полтора года тоски и пустоты в душе, старательно замаскированных под счастье. Она подумала: «Как хорошо, что ничего этого не будет. И не придется «Ночами выть будто в неволе, мечтая все о том, что быть могло… могло бы быть… но и не боле» Она удивилась этой строчке: «Вроде бы я этого не писала. Чья же она?» А потом она поняла, что это его строка. Строка, которой не суждено быть написанной.
Он мог быть с ней рядом полтора года. Мог бы причинить много боли. Но сейчас им хорошо вместе. Хотя это последнее «вместе». Больше такого не будет. Вдруг ветер принес откуда-то обрывок песни: «Мы разойдемся в небе как две стаи, кто на юг, а кто на север…» Она встала, нагнувшись, прошла под ветками, то ли кустов, то ли деревьев, и ушла. Ушла в новую жизнь, оставив здесь ненужную вероятность. Ненужный кусок жизни. Именно в этом месте он мог бы начаться, здесь она его и оставила. Без радости и без сожалений, как оставляют на турникете метро использованную карточку на одну поездку. А он остался сидеть на ржавых трубах. Остался и умер. Потому что, ненужный ей кусок жизни, для него был важнее, чем все на свете. Он умер, но встал и пошел, потому что организм жаждал каких-то бессмысленных действий. Как-то сходить в туалет, например. Он зашел на рынок, в общественный. Заплатил пять рублев, выполнил глупое желание своего тела. Светило солнце, весна была в самом разгаре. Май. Точнее – 24-е мая 2004-го года. Он шел, но не знал куда. Перешел дорогу с довольно оживленным движением, зашел в подземный переход. Оказалось что это метро. Названия он не увидел. Спустившись на перрон, он прочел название станции: Полежаевская. Посмотрел на часы. Было без четверти четыре. Подошел поезд. Он зашел и услышал:… следующая станция «Октябрьское поле». Двери закрылись, и он вспомнил, что сейчас рабочее время, и он должен сидеть в своем павильоне и продавать бижутерию старым маразматичкам. Возвращаться не хотелось, но хотелось пива. А денег не было. Он вышел из поезда, перешел на другую сторону и поехал обратно.



Глава 2


- У вас есть серебряные браслеты на ногу? - спросила девушка в розовой кофте, тоном, обещающим жаркую ночь любви за бутылку «Мартини».
- Есть, вот они. – Ленивым жестом показал он. Она долго ковырялась в дешевом псевдосеребре, и, наконец, тем же тоном спросила:
- А если два куплю, скидка будет? – он привычным извиняющимся тоном ответил: - Я только продавец…
- А если телефончик дам? - уже совсем по-кошачьи сказала она.
- Нет, девушка извините.- Ответил он и отвернулся, как будто что-то перебирая. Владелица розовой кофточки вздернула кукольный носик, фыркнула и ушла, так ничего и не купив. Продавец, вздохнув, сказал:
- Задолбали эти барби. – и подошел к магнитофону. Долго перебирал кассеты, и в итоге оставил ту, что была в магнитофоне. Нажал кнопку «Play»,
Вышел из-за прилавка, и сел в кресле у дальней стены павильона, напротив двери. Заиграла роковая музыка. Сначала был долгий проигрыш, и было видно, что он с нетерпением ждет слов. Наконец, хриплый мужской голос запел: «Майская ночь и меня освещает луна, \ мысли мои о тебе разбудила она, \ может, сейчас ты не спишь, и также на звезды глядишь \ и ошибку мою никогда-никогда не простишь!»
Он бесшумно подпевал отбивая ритм ногами. Было видно, что песня любимая и давно заученная наизусть. Тут в павильон вошел мужчина. Продавец прошептал: - Достали уроды. – Встал, подошел к магнитофону и выключил музыку.
- Что вы хотели? – спросил он у вошедшего. Тот походил по павильону и задал вопрос: - А бритвы «Braun» настоящие или китайские? – продавец вздохнул, сетуя про себя о наивности людей, и ответил: - Малазийская сборка. – Покупатель просиял и попросил выдать ему «адын штук». Парень открыл витрину, заляпанную отпечатками грязных рук, и вытащил бритву. Пробил чек, отдал сдачу, и с фальшивой улыбкой сказал: - Заходите еще. – Про себя думая: «Глаза б мои тебя не видели!». Счастливый обладатель газонокосилки для лица, ушел в почти летний вечер. Продавец включил музыку и опять уселся в свой пластиковый трон.
Покупателей больше не было до вечера. Он посчитал выручку, взял зарплату, выключил магнитофон и свет, закрыл павильон и вышел. Он стоял на пустынной «улочке» одного из московских рынков, и думал куда идти. Никуда не хотелось, но хотелось пива. А идти за ним не хотелось. Он подумал: «Почему пиво само не приходит?» и, матюгнувшись, пошел за пивом. Выйдя из палатки с бутылкой «Невского», он закурил и пошел к метро, на остановку троллейбуса. Проехав несколько остановок, он вышел и уселся на лавку в сквере. Мыслей не было.
Прошло два часа и пачка сигарет…



Глава 3


Будильник орал как ошалелый. Он не открывая глаз, схватил его и кинул в угол, крикнув вслед: - Я сегодня выходной! – будильник жалобно звякнул и умолк. Он, подремавши еще полчаса, все-таки встал. Умылся, оделся, сварил кофе и сел перед окном с чашкой и самой сладкой, первой сигаретой. Спустя полчаса он вышел на улицу, с гитарой. Пошел в палатку. Купил пол-ящика «Невского», сигарет, и вернулся к подъезду. Сел на лавку, закурил и посмотрел на небо. Оно было чистое-чистое. И ярко светило солнце. Он подумал: «Теплый весенний день, а мне почему-то пофигу.», выбросил окурок, достал гитару и запел: - «Ты умеешь плакать, ты скоро умрешь, \ Кто-то пишет на стенах, он скоро умрет…» - вдруг порвалась струна. Он плюнул и поставил гитару на землю. Покурил. Поменял струну. Вновь запел, но уже другую песню. Прозвучали последние аккорды, последние слова: «… в это время она погасила свет».- Хорошо поешь, душевно.- Сказала девушка рядом.
- Спасибо. Пива хочешь?
- Не откажусь.- Он открыл бутылку и протянул ей. – Давно сидишь? – поинтересовался он. Она как-то неопределенно пожала плечами
- А как тебя зовут? – спросил он. Она опять пожала плечами и сказала:
- Никак, наверное.
- А кто ты?
- Кошка. – Просто ответила она. – Значит, буду звать тебя кошкой. Хочешь про тебя спою?- Хочу. – Он запел: - Кошка в клетке смотрит на крыши, чуть выше…- Нет, - перебила она его – плохая песня, не надо…
- Пойдем тогда гулять. – Сказал он и зачехлил гитару. Она с готовностью поднялась: - А куда пойдем? Давай куда-нибудь, где хорошо и тихо, нету ментов и людей. – Он кивнул и двинулся к остановке.
Они вышли из троллейбуса на конечной, и пошли в парк. Через минут пять ходьбы, они свернули налево, от протоптанных тропок посыпанных гравием. Он привел ее в странное место. Это было бы болотом, если бы не твердая земля. Это была бы степь, если бы не встречающиеся довольно часто деревья, и маленькие, но крутые холмы. Он часто сюда приходил. Это место прекрасно подходило для его любимого занятия – мечтать о несбывшемся. Еще здесь можно было громко играть и петь, и никто не скажет что фальшиво. Они сели на его любимом холме, с которого были хорошо видны грустные окрестности. Он расчехлил гитару, открыл очередные две бутылки, для себя и для кошки. Они сидели, пили пиво, пели странные песни, отчаянно фальшивя. Курили, смеялись над птицами, над деревьями, друг над другом.
Любой другой человек не задумываясь, сдал бы их в Кащенко, но им было все равно. Весь остальной мир перестал для них существовать, как для каждого из приходящих в это место. Ведь их было немало, и у каждого было свое любимое место. Холм или дерево, берег мелкого заплесневевшего пруда или выемка меж двумя пригорками. Места хватало на всех, и никто никогда не заходил на чужое. Они просидели до темноты. И когда стемнело и стало зябко, кошка сказала: - Возьми меня с собой. – Он не спеша, докурил, зачехлил гитару, поднялся и ушел в сгущающуюся тьму…


Глава 4


- Алло, привет. – Раздался в трубке голос Борхеса. – Ну, здравствуй. – Ответил он, закрывая книгу Лукьяненко. – Пойдешь сегодня бродить? – спросил голос в трубке. Он подумал и ответил: - Почему бы нет?
- Ну, ты прям как одессит, вопросом на вопрос. Ну ладно, через час на Театральной как всегда.
- Ладно. – Ответил он и повесил трубку. Бродить - это означало бесцельные блуждания по городу с помощью метро. Они катались по кольцевой и выходили на случайных станциях. Потом ехали по выпавшей ветке до конца, и пешком шли обратно, пока не стемнеет. Заходили в случайные магазины, покупали ненужные вещи. Вечером они уже накачивались пивом до нечленораздельного мычания, поэтому созванивались по утрам и сравнивали, кому что попалось. Через час они встретились, как всегда у девятой колонны Большого театра. Борхес спросил: - Ну что, сразу вниз, или сначала по пиву?
- Естественно по пиву. – Ответил он. По радио сегодня обещали дождь, поэтому прогулка обещала быть мокрой и противной. Но пока светило солнце, и они сидели на лавке у фонтана, в обнимку с пивом. Борхес вдруг спросил: - Ты никогда не улыбаешься? – он ответил: - Нет.
- А почему? – он вздохнул и сказал: - Когда-то я это умел, но потом умер и разучился.- А, понятно. – Протянул Борхес. Он уже давно привык к своему товарищу, чтобы не расспрашивать дальше. Борхес не знал более ни одного его знакомого, и это его не удивляло. Он никогда не рассказывал Борхесу ничего о себе. Но зато он умел, даже из пошлого разговора о погоде, развернуть обширнейший дебат, вплоть до темы создания вселенной. Особенно после шестой бутылки «Невского». Однажды Борхес спросил: - Почему ты пьешь только «Невское»?- Это дань моей любви к Питеру. В котором я никогда не был и никогда туда не попаду. – Борхесу ответ понравился. Он даже попытался придумать аналогичную легенду, но ничего из этого не вышло. Потому что в Клину он несколько раз был, да и любить сей город не за что. А «Клинское» Борхес пил больше по привычке, чем из-за вкуса. Сегодня они попали на Сокольническую линию. Доехали до «Преображенской площади», закупились пивом, и пошли бродить. Потом начался дождь, постепенно переросший в тропический ливень в летней Москве. Он шел, не слушая болтовню Борхеса, и шептал почти беззвучно: - небес истерический плач… - но дальше этой строчки ничего не шло. И он вспомнил, что однажды зарекся писать стихи, и решил просто оставить красивую фразу в закоулках своей памяти. Они были уже насквозь мокрые, и пиво наполовину с дождевой водой, и даже неугомонный Борхес прекратил свою болтовню, и лишь стучал зубами от холода. А он, как будто не замечал ни холода, ни дождя. Он просто шел по каким-то шпалам, прихлебывая водянистое пиво, и молчал. К вечеру дождь закончился, траектория их движения все больше напоминала зигзаг, и пришло время покупок. Из какого-то магазина их выгнали, кажется, это был магазин женского белья. Потом пришла теплая ночь, и они разошлись по домам. Он спал на лавочке, нежно обнимая бюстгальтер необъятного шестого размера…


Глава 5


Он допил шестую чашку кофе и посмотрел в окно. Прошептал: - Сегодня. Время пришло. – сегодня солнце было не такое как обычно. Оно было красное, словно закатное, хотя был всего полдень. Он позвонил Борхесу и сказал: - Приезжай сегодня попрощаться. – Ты уезжаешь? – спросил Борхес.
- Да сегодня ночью. Вечером приходи на мое любимое место, помнишь?
- Да конечно помню. Такой ужас не забывается, и что ты в нем нашел?
- Ладно, до вечера. – Сказал он и положил трубку. Сварил себе еще одну джезву кофе, самую большую. И принялся методично его поглощать, иногда прерываясь на покурить. Когда кофе подошел к концу, он пошел в комнату и пересмотрел свои песенники. Подновил в памяти некоторые песни, настроил гитару. Потом он вышел на улицу и стал бродить по району, от своего дома по расширяющейся спирали, как будто в поисках чего-то. Но на самом деле, он просто прощался с районом, в котором могли бы пройти самые главные полтора года его жизни. Он зашел в магазин, купил кассетный плеер и кассету. Вышел на улицу и сел в троллейбус. Сошел он на мосту, стал возле перил, включил плеер, перемотал несколько песен, сел на асфальт спиной к перилам, и включил ту самую песню, ради которой это все затеял. Он прослушал ее несколько раз, во весь голос подпевая: « Через бо-о-о-ль наших слез, наших глаз, подожди, я схожу здесь с ума, без тебя, каждый раз!». Когда сели дешевые батарейки он встал, повернулся к реке, закурил. Около часа он стоял, не шевелясь, и смотрел на воду. Подкрались сумерки. Он сел в троллейбус и доехал до конечной. Пришел на свое любимое место, насобирал хвороста, сложил его в кучу до темноты. Достал гитару и начал петь. Когда затихла очередная песня, он услышал голос за спиной: - Все так же хорошо поешь, хоть и злой. – Он пожал плечами: - привет, кошка. Я не злой, я равнодушный или даже – никакой, как тебе больше нравится. Кошка присела рядом и указала взглядом на пакет, лежащий у его ног. Он достал пиво, открыл и протянул ей. Он разжег костер и снова взялся за гитару. Тут пришел Борхес: - В кои-то веки я вижу тебя в чьей-то компании. Как звать тебя? – Он зовет меня кошкой. – Ответила она – Будешь пиво? – Всегда. – Сказал Борхес и уселся рядом с ними. Они сидели и смотрели на огонь. Вдруг он взял гитару и запел очередную песню. Борхес понял, что это он сам написал. Он пел громко и быстро, разрывая ночную тишину. Потом постепенно перешел на медленный тихий перебор и почти шепотом спел последнюю строфу: - «За миг до того, как накрыло волною меня, я родные увидел глаза, которые стали чужими. На лоскуты разорвало всю ткань бытия, и весенняя ночь мою книгу закрыла». Потом он положил гитару в костер. Борхес возопил: - Ты чего творишь? Лучше б мне отдал! – он сказал: - Это моя гитара. – Борхесу сразу перехотелось спорить, как только он посмотрел ему в глаза. Плавились струны, догорал гриф. Он встал, допил пиво и сказал: - Пойдем. – Борхес и кошка поднялись вслед. Они пошли пешком. На мосту он остановился и закурил. Кошка спросила: - Ты уходишь? – Он кивнул и отвернулся к реке. Через несколько минут он щелчком выбросил окурок в реку. Подошел к Борхесу, пожал ему руку, кивнул кошке и перепрыгнул через перила вниз.





Глава 5,5

Борхес стоял, и ошалело хлопал глазами. Кошка прошептала: - Удачи… - потом повернулась к Борхесу и сказала: - Успокойся, он ушел туда, где ему лучше, туда, где он научиться улыбаться. Дай сигарету.- Борхес кое-как отошедший от шока протянул ей пачку «LM». Она достала сигарету, закурила и, облокотившись на перила, стала смотреть на реку.
- Надеюсь, ты туда не собираешься? – спросил Борхес, закурив и сев рядом на асфальт.- Нет. – Ответила она, выпуская дым – мне и здесь хорошо.
- Слава богу – сказал Борхес, и немного подумав, продолжил: - может оно и правильно, вот так вышло, он всегда был не от мира сего.
- Нет - вздохнула кошка – он просто был мертв.
- А, если не секрет, кто ты?
- Кошка, обычная кошка, даже без имени и дома. Породы «московская помоечная». Возьми меня с собой. Домой. – Без особой надежды попросила она. Он поднялся с асфальта, выкинул окурок, и сказал: - Ну что ж, пойдем.
Они взялись за руки, и пошли туда, где горели огни большого города. А под мостом еще долго завывал ветер, как будто напевая завершающую строчку одной ненаписанной песни: «Сомкнулась надо мной речная гладь».

Москва 2004 – 2005 г.



В рассказе были использованы фрагменты песен групп : «Гражданская оборона», «ехСектор газа», «Чайф», «Гындул Мыцей», «Пилот» и стихи автора.