Поплачь со мной

Один день из жизни Клары Браун.

Я Клара,  мне 75.  Два инфаркта, двусторонний паралич, кратковременная потеря памяти, частичная потеря речи. И я никому не нужна.
Старость всегда  испытание. И не все это испытание могут пройти. Мои дети, должно быть, и не знают, что со мной.  Просто в одно утро, я больше не смогла прожигать жизнь, парализовало все части моего тела, и я стала абсолютно беспомощна. Моя экономка, сначала взяла уход за мной в свои руки, но через неделю, пришла с расчетом. Мне было больно расставаться с ней, она проработала в моем доме около 50 лет, я всегда ей доверяла. Она не могла смотреть, как я угасаю. Теперь каждое утро меня навещают, постоянно меняющиеся сиделки, из разных агентств, с презрением смотрят в мою сторону и воруют в моем доме. Я знаю, что я обуза для них, и они скорее бы желали мне смерти, потому что я часть их работы, которую они так ненавидят. Но мы все вынуждены мучиться.
Каждое утро, я просыпаюсь с мыслью, что, наконец, умру. Поднимаю свои тяжелые веки, и смотрю на жизнь, которая бессовестно течет мимо меня. В 6 утра, начинают свое движение работяги, с грохотом выезжают на кабриолетах из гаража, матерясь и подпевая сомнительным звездам 60-х, должно быть, спешат на работу. Затем моя соседка, Амалия,  готовит обед, своим троим мальчишкам, я вижу в окно, как она суетится на кухне. Эта женщина, с рыжими кудрями, кругляшками огурцов под глазами, и пижаме должно быть танцует над плитой. Кухня это всегда колдовство. В мои 75, я сохранила прекрасное зрение.
Сейчас через 10 минут, вот уже как три месяца подряд, придет очередная девушка. Я не запоминаю имен. Она попытается со мной поговорить, но мою речь люди теперь разбирают лишь спустя время. Наконец  меня накормят. Я все время хочу, есть, врачи говорят, что у меня пропало ощущение сытости. Прибрав  меня, как обычно, она кинет фразу наподобие, «да вы, старая засранка!». До этого, никто не видел моих испражнений. Мне ничего не остается, как молча, отвернутся к окну, и смотреть на текущую мимо меня жизнь.
Ровно в 12 часов, мальчишки один за другим выйдут из дома, и поспешат в школу. Всегда выглаженная и чистая одежда, их главное отличие. А через половину часа, к их дому приходит бродячий пес Джим. Он никогда не лает, садится возле дома и ждет пока Амалия, вынесет его долю американского ланча. Джим отличается терпением, и старостью. Амалия кормит Джима, пока он приходит, но как только Джим не придет, ей станет легче. Ланч останется мужу, который вот уже через 10минут придет на обед. Они все пунктуальны, а я наблюдательна.
Моя новая сиделка, кидает старые попытки осуществления моего «культурного» досуга. Включает мне какое-то молодежное шоу – но это их веяние, веяние грубости и мата. Будь я в силах говорить, я бы поучила, эту глупую дрянь жизни! Сейчас бы  открыть Джека Лондона, пролистать пару шуршащих страничек. Только теперь Джек совсем не досягаем до  меня, полка сверху в стенном шкафу, кажется наскальным рифом. Аудиторское чтение вслух я не предпочитаю. И чувство беспомощности вновь властвует надо мной.
Молодые няньки, это еще половина беды, они приходят, и пытаются любить, шарят в моем пальто и любят. Женщины старше, 30 – 35 лет  - сущее наказание, им плевать на мои чувства, я для них животное, за которым они убирают, поят и кормят, ради того чтобы  обеспечить своих детей или избавится от мужей алкоголиков. Они даже не говорят со мной. Но я их не виню, нас всех сводят несчастья.
До ужина еще половина дня, а значит почти вечность для прикованной к кровати старушки. На улице должно быть ветреная погода. Яблоня перед моим домом колышется, сухими ветвями, тихонько постукивая в чердачное окно. Я представляю, как, должно быть, сейчас шуршит трава, и ее ароматы разносятся по всей улице. Мои цветы, возле дома, мои гибискусы, наверное,  отцветают,  алым осеним закатом, на фоне белой стены дома. Цветочная жизнь так скоротечна!  Пошел дождь. Из маленькой форточки, доносится его живительный запах. И вся природа: цветы, трава, животные наслаждаются холодными, резвистыми порывами. С ветром, в форточку, попадает пара капель, они приземляются на мою кровать. Я словно там, на улице. Редко проезжают мимо велосипедисты, разрывая мокрые стены дождя.
 Мой район спальный, и здесь всегда тишина. Неведомая тишина чьих-то мыслей. Сонная муха ползает по стеклу, рисуя круги, должно быть ее лапки издают характерное жужжание Муха в поисках спасения от дождя, ищет убежища, она находит угол и забивается в него..Нет большего одиночества, чем одиночество осенних мух.
Приятная блажь скуки и истомы охватывает все тело, и мои веки тяжко закрываются. Мне кажется, я танцую, под мелодичные звуки скрипок, кружусь в осеннем вальсе, счастливая старушка…..и раз…и два…и три….
- Мисс Браун! Проснитесь, Мисс Браун, уже 18.30, вам пору ужинать. Мисс Браун!
Я с  трудом, открыла глаза. Ночные бессонницы последнее время не дают мне покоя. Ох, но сегодня я пропустила приход малышей Амалии из школы, их приезд на потрепанном кабриолете. Кто знает, может Боб, порадует сегодня Амалию цветами. Она заслужила это.
Однако, судя по тому, что уже мой ужин, я пропустила целую жизнь! Она кормит меня какой-то гадостью…Что это перемолотая чечевица с сырным соусом?...Милочка, я собственно о тебе думаю! Я не в состоянии дойти нынче даже до туалета. Наверное, тебе проще меня убить, хотя, наверное, стоит с этим повременить.
Меня кормят из ложки, как младенцу, вытирают фартуком мой старый сморщившийся рот. И как наказание стеклянные дверцы шкафа, отражают всю мою ничтожность. Сейчас она уберет за мной, небрежно вымоет, поставит пластинку в патефон, и уйдет. Я увижу ее еще три дня, дольше они не держаться. И дело не в том, что в Америке не принято уважать старость, а в том, что старость уважают, пока она может, чему-то научить, может быть примером для подражания, а когда она не может связать двух слов, и за ней нужно постоянно убирать – старость ничтожна и бесполезна.
Пластинка рассчитана на три часа. Как раз когда она перестанет играть, будет 10 часов, в которые они предполагают, я засну. Всю запись я знаю наизусть, это стихи, неизвестных мне поэтов. Я закрываю глаза, и начинаю декламировать их с ними. Амалия обыкновенно прибежит через 5минут, наверное, уже накидывает свой коричневый кардиган, и собирает волосы в растрепанный завиток на голове. Она думает я кричу, от боли, а я всего лишь читаю стихи на два ближних квартала. Да, я хочу, чтобы их слышали все!
-Мисс Браун! Вам снова плохо, мисс Браун? Клара, Клара! Ах, эти глупые сиделки, опять пошла у тебя на поводу и включила тебе эту пластинку?! Да как же это выключить! Нет, я определенно позвоню в агентство, и скажу, чтобы не включали эту громадину прошлого века
Но она не позвонит, а если и позвонит, то мне все равно включат мой патефон, потому что мои няньки не хотят сидеть  со мной три лишних часа, и снова все услышат эти великолепные стихи.
Амалия по обыкновению, поинтересуется, нужно ли мне что-нибудь, и любезно предложит почитать. Она читает буржуазную литературу, ужасы и прочую гадость, но мне нравится. И я благодарна Амалии, за час подаренный мне.
А потом она уйдет, и мой день закончится
Я пытаюсь уснуть уже в начале девятого, восстанавливаю в памяти псалмы Давида:
«На тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек; по правде Твоей избавь меня; Приклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня….спасти меня….спаси меня Господи…спаси»














«У нас, стариков есть либо мы, либо ты»


Тишина. 4 утра. Снова радуюсь тому факту, что при параличе шейные позвонки до сих пор функционируют, и я могу вертеть головой! Да, действительно радостно. Вот и оно – потолковое явление. На улице рассвет, и первые лучи красных и синих отсветов пробираются в мой дом. На потолке блики каждое утро рисуют узоры.  Солнце пробуждается, чтобы всех греть, а я здесь валяюсь видимо, чтобы отравлять жизнь очередной сиделке.  Воистину заслуга. Но свое положение, всё - же стараюсь воспринимать с иронией. Хотя иронизировать уже не над чем. Вот все живут для чего-то. Для чего теперь живу я? Разве я кому-то полезна? Разве я вообще когда-нибудь была полезна? Всю жизнь я искала что-то, меняла любовников, профессии,  интересы, и вот, наконец, меня прибило к берегу – к берегу моей кровати, чтобы я сгнивала  здесь! Наверное, единственное, что полезного я сделала, это родила двух сыновей, которые успешно забыли обо мне. Нет, Господи, это не обвинение, я знаю, что во всем виновата я сама.   Я настолько увлеклась картиной своей жизни, что растворилась в ней. Художник навсегда застрял по ту сторону мира красок, его не видит никто, видят его картину. На шоссе видят мой дом, на работе гордятся моими детьми, сиделки любуются моими цветами, каждый день квартал слушает стихи. Только меня в этой жизни нет, Джек Лондон не знает о моей любви к нему, моя сиделка не понимает, о чём я говорю, мои сыновья не приезжают ко мне. Для чего ты держишь меня здесь? Этой жизни я отдала все что могла, мое тело иссохло и мне пора бы на покой. 
Господи, я рада, что у меня есть хотя бы ты, и я могу делиться с тобой мыслями....У нас, стариков есть либо мы, либо ты….
Но ведь не в четыре утра! Я знаю, я  вредная старуха, дай мне поспать…
А раньше когда не могла уснуть, я могла ворочаться, или нет! Встать и походить по комнате. Да, эти мои любимые рассветы, когда ходишь по комнате с чашкой свежемолотого кофе, вдыхаешь его аромат, а еще ведь только 6 утра! Надеваю теплый махровый халат, полы его тяжело свисают до самых щиколоток, и медленно и важно выхожу на улицу, а там только жизнь просыпается!
 Было все когда-то, и мужчина ранним утром за плечи обнимал, и дети с утра записки подкладывали. Такие милые: Мамочка, мы тебя любим! Куда только ушло это все? Нет! Пока я в сознании, я не хочу, чтобы они, мои дорогие, видели, что с людьми старость делает. У нас давно придумали дома престарелых, и все дети своих родителей успешно отправляют туда, в больницы, нянькам, сиделкам, дальним родственникам, а потом и в гроб кладут. Не виню я их, они молодые, что им с нами стариками мучиться. Мне бы вот увидеть только перед смертью,  они ведь как уехали на учебу, заграничную, так потом и перестали приезжать, взрослые. А на фотокарточку посмотришь, совсем детки. Пишут только, а я-то ведь что? Писать не могу уж, руки то не двигаются. Спасает Амалия, хорошая она! Помолится, нужно за нее. Неспокойно мне только что-то, Господи, чувствую - умираю, а спокойствия - то и нет. Как будто вот не всем сказать успела! Я ведь и обидела много кого за жизнь свою, и соврала, и согрешила, но я раскаиваюсь. Прощения попросить хочу, а как?
…..Страшно мне, страшно! Тишина кругом. Лежу одна, и хоть бесы в метре от меня кружить будут – не услышит и не увидит никто. Уйди! Уйди! Видение…
Закроешь глаза – внутри пусто. Откроешь – снаружи пусто. Как будто жизнь живем на разных материках. Утроба матери, младенчество – это как Флорида в Америке, тепло, зелень вокруг, лежи себе потягивайся на травке, а солнышко будет щекотать лучами света рыжие веснушки. Школа, совершеннолетие, замужество - это как путешествие по миру – одно за другим. Родительство, брак, зрелость, это как в России, то жаркое лето – суровая зима, то теплая зима и холодное лето. Пожилой возраст, это Англия, да моя любимая Англия! Со своей тактичностью, тростью, спокойствием. Только здесь вам придет вкус жизни! А потом крадется старость в пустыне, кругом ветер, сухой, колкий, с песком и  в глаза. Мучает жажда, и куда идти ты не знаешь. Валяешься посреди этого горячего песка, видишь лишь оазисы жизни и просто ждешь, когда твоя, наконец, закончится.
Вот и я валяюсь и жду.
…..Господи, я вижу тебя! Я вижу тебяяя!! Забери меня Господи!
В замочной скважине, зашуршал ключ. Пришла Марлен – сиделка Клары. Отворив дверь и сняв дождевой плащ, она стряхнула со своей челки последние капли дождя. Сегодня утром Марлен бросил парень, и этот банальный случай выбил ее из колеи. Она даже забыла позвонить в агентство и сказать, что не хочет больше убирать  за старухами, поэтому сегодня пришлось плестись к этой вонючей бабке. Марлен не представляла, что она когда-нибудь станет немощной и старой, что так же износит свое тело, поэтому она, никогда не понимала старух вроде Клары, и испытывала к ним отвращение. На самом деле это отвращение было лишь подтверждением этого человеческого страха перед немощностью, перед нашей не вечностью и нашей скончаемостью. Клара была для Марлен признаком иссякания. Она была для всех молодых такой. Поэтому они, никогда не держались дольше трех дней и только случай, оставил Марлен, сегодня здесь на Бертрит-стрит, счастливый ли?
- Мисс Браун, сколько можно орать? Забери, забери? Да вы каждое утро это орете! Кто вас должен забрать? Что? Ах! Из вашего бубнения я не разбираю ни слова. Я принесла вам завтрак, чечевица с сырным соусом, я так поняла, вам понравилось, и готовится легко. Некогда мне тут на вас время тратить! Своих дел по горло, вы  целыми днями в кровати лежите, отдыхаете, а я убирай за вами! Поди, опять, там у вас полный багаж? Дааа, а вычищай мне! Господи, ну зачем ты придумал этих старух, их же только в дурку, или в дома престарелых! Что ты таращишься на меня? Напиши своим детям, чтобы оформили уход в дом престарелых! О чем я говорю, ты свои детям не нужна они и не вспомнят о тебе, не то, что бумажку оформить! Знаю я все! Родили от любовника и счастливы! Из-за таких как вы, нас, нормальных, и бросают парни, так что так вам и надо!
-Что ты мне выплевываешь все? Не хочешь есть? Да  и не ешь!
Марлен толкнула тарелку, она полетела, и вся еда оказалась на старой сорочке Клары. Марлен выскочила из спальни, громко хлопнув дверью, схватила плащ и убежала в слезах. Моя милая старушка, как обычно лежала прикованная  к кровати, облитая чечевицей и сырным соусом, глаза ее искали пустоту. Что сейчас было в ее голове мне страшно предположить. Но Клара была сильная женщина – она никогда не плакала. Ей было не с кем плакать.




Забвение

- «Вальс кружил и нес меня, словно в сказку свою маня. Первый бал и первый вальс звучат во мне сейчас….»
Шесть часов вечера. Амалия по обыкновению колдовала на кухне. Она летала в хлопковом белом платье, с румяными щеками, подпевая песне доносившейся из радиоприемника. Вот уже скоро приедут Боб с малышами, надо будет их накормить и сходить проведать старушку. Странно, но она уже стала родной, не могу не зайти и не почитать этой ворчунье что-нибудь свое - любимое. Она, конечно, самый неблагодарный мой слушатель, но ее глаза, светятся как у ребенка, когда я прихожу. Не могу же я лишить ее такой радости – думала Амалия, переворачивая кукурузные лепешки.
Через два с лишним часа Амалия, с новенькой книгой Кинга бежала вприпрыжку к соседнему дому. Она была так счастлива, Боб, наконец, почтил ее вниманием, и подарил заколку для волос. А Клара, всегда говорила, что он у нее скупердяй! Нет, только не сегодня! Легко отворив  дверь, Амалия буквально вломилась в спальню Клары. Проскочила, уселась в кресло рядом с кроватью.
- Клара, а знаете…….
КЛАААААААААААРААА?! Что с вами, Клара?
Но старуха была потеряна для этого мира, она устремила отчаянные глаза куда – то в потолочную щель.







«Ричарду»

 -  Успокойтесь, Мисс Ремингтон. Вам нужно пойти домой, С Мисс Браун, Клара кажется? Да, ей уж лучше, относительно конечно. Давление нормализовалось, странно, но она весь день ничего не ела. Проследите, чтобы сиделки отрабатывали свое жалование. Вы знаете, Амалия, крепитесь, последние анализы Клары не лучшие, клетки головного мозга постепенно разрушаются. Сейчас это уже не  та Клара, что была раньше. Она может забывать людей. И еще последний вопрос, вы я так понимаю, ее родственница?
 - Нет, доктор. Я просто соседка.
- Тогда вам лучше найти ее родственников. Я понимаю ваше состояние, но надо заняться документами, дом должен быть передан в наследство. И еще, я вижу, что на столе лежит библия? Было бы хорошо пригласить священника, нам надо уважать чужую веру. Ей осталось недолго, столько сколько проработает сердце. И еще, в области спины, в подмышечных впадинах и под грудью образовались пролежни, нужно чаще протирать с раствором соды. Я не смог дозвониться до ее сиделки, поэтому во всем полагаюсь на вас, Амалия. Рецепт я передал. Ну что ж, главное у вас отличная реакция и вы нас вовремя вызвали, а сейчас мне пора, а вам лучше отдохнуть.
Доктор взял саквояж и вышел. Работа у него  такая, кому жизнь давать,  кому смерть, а кого утешать. Амалия ощущала приближение смерти в этом доме, и поиск родственников означал лишь согласие с этим. Перерыв пару ящиков, Амалия нашла исписанный дрожащим почерком блокнот, с единственной надписью «Ричарду». Открой она его, она бы узнала о Кларе все, она бы полюбила ее еще сильней, привязалась к ней, и не смогла бы отпустить. Амалия не могла позволить вторгнуться в чужую жизнь. Однако, теперь у нее появилась ниточка надежды в качестве незнакомца Ричарда. Детям Клары она сразу решила не звонить, они сами объявятся после ее смерти, а сейчас у них наверняка много дел. Больше о родственниках Клары она не знала ничего.
Амалия, села рядом с Кларой. Она смотрела на этого человека, потерянного, для этого мира. Глаза были устремлены в никуда, как будто жизнь в них давно сгорела. Амалия была бы рада сделать, хоть что-нибудь, что помогло бы облегчить ее страдания, но человек здесь беспомощен и бессилен. Соседка начала воображать себе, как и она вот – вот состарится, как по телу ее поползут морщины и как рядом никого не будет, ни Боба, ни детей. Амалия вздрогнула.
- Клара, мне бы так хотелось, что бы вы снова слышали меня. А вы смотрите все куда-то, как будто меня нет. Эх, я понимаю, Клара.
Она погладила ее по седым кудрям волос. Но старуха так и не обратила внимания, оставив свой взгляд на потолке, который казался уже желтым и в крапинку, от столь пристального взгляда.
- Мне бы только знать кто такой Ричард...
Неожиданно Клара, начала произносить звуки, которые было очень сложно понять. Еле шевеля губами, она вдруг очнулась от своего оцепенения, сводя и сжимая уголки рта, она приложила немало усилий назвать какую-то улицу, скорее всего где-то здесь, в Америке. Она не могла вспомнить имя своей сиделки, не могла  вспомнить, чем ее кормили вчера, забыла, как зовут ее соседку, а этот адрес каким-то образом врезался в подкорковые слои мозга и даже почти вернул старуху к жизни!

-Здравствуйте, я ищу Ричарда Бартона, двадцать лет назад он проживал в этом доме. Вы его сын? А где мне его можно найти? Вы знаете, его старая подруга Клара, она умирает, и нам очень, нужна его помощь…..








К дому на Беккер стрит.
Виноградники Ричарда Бартона всегда славились отличным сортом и сочностью ягод. Поэтому они пользовались успехом у виноделов, которые уже стали постоянными клиентами Бартона. После сбора урожая к особняку подкатывали две-три фуры и забирали массу темно-фиолетовых, синих и круглых ягод. Свое мастерство старик, хозяин плантаций, хранил в секрете. Он еще в молодые годы разработал собственную технику посадки, ухода и времени сбора урожая и придерживался ее до сих пор. Таким образом, он заработал себе и своим детям на старость, виноградники были единственным доходом старика. В них он нашел свое утешение, после уезда детей и смерти жены. Подолгу, часами напролет, насадив свои большие очки на крупный сморщенный нос, в тени виноградной лозы Бартон читал книги, вслух. Также и сегодня, по обыкновению в полдень, Ричард обхаживал плантации, гладя листочки лоз и разговаривая с ними. Наверху в прихожей, трелью разрывался старый аппарат. Бартон поспешил подняться.
- Папа? Здравствуй! Как у тебя дела? Папа, нам сегодня звонила женщина с Беккер стрит, она говорила о какой-то твоей подруге, кажется Клара. Она умирает. Они просили о помощи. Папа, от нас что-нибудь требуется? Ало?? Папа??
В голове Ричарда мелькали кадры прожитой жизни, и фотопленка отматывалась на сорок лет назад. Когда в голове кружила молодость и ветер. Но крики дочери в телефонной трубке заставили его вернуться в реальность.
- Да, Линда. Я отвлекся, извини. Клара – это подруга моей молодости. Мы когда-то давно очень хорошо общались.
- Пап, ты знаешь мне Милтона уже надо в школу собирать. Если я буду нужна – звони.
- Конечно. Старик  улыбнулся. Он до сих пор не мог поверить в то, что дети вырастают, и теперь не ты бежишь им на помощь, а они иногда предлагают ее тебе. Счастье – иметь благодарных детей, но даже у благодарных детей своя жизнь, и это не вина, это всего лишь закон природы. Старик уже шаркал вниз по лестнице к винограду, им нужно было много чего обсудить.


«Хм…а она так и не смогла попрощаться с нашим домом на Беккер стрит, интересно до сих пор ли мой ключ подходит к этому замку…..»


Уверенной и размеренной поступью, к дому на Беккер стрит, приближался джентльмен. В старом потертом костюме, серого цвета и щегольской кепке, с тростью - старость его выдавала только сутулость. Коричневыми кожаными  ботинками с потертостями, он слегка шаркал по дороге, качаясь в такт порыву ветра. А его очки, в большой оправе на пол лица, придавали вид стариковской умильности. Это был Ричард, старый дедушка Ричи. Он как будто вернулся из прошлой жизни, с таким трепетом он встречал знакомые ему камни, лежащие тут столетиями, любимый белый дом и казалось, вечные алые гибискусы. Знакомый запах мяты и прелости -  вечности. Сейчас он откроет дверь – и там будет Клара, он как в прежние времена сядет за пианино и будет играть, совсем как сорок лет назад мелодию весны, а Клара в голубом ситцевом платье будет кружить вальс..и раз…и два…и три….
Жаль, что у них ничего не вышло. Спустя сорок лет, вернувшись сюда, Ричард позволил себе соскучиться. Но за дверью его ждала старушка, прикованная к кровати, и не в голубом ситцевом платье, а в ночнушке с пятном от сырного соуса, одинокая, как и он сам. Ричард засунул ключ в замочную скважину, и раздались два щелчка. Ключ до сих пор открывал дверь в этот дом. Сердце забилось сильнее, волнение и страх охватили старика. Сколько раз он представлял, что вот так вот приходит к Кларе в гости, что они пьют чай и смеются над собой. Что они давно простили друг друга и теперь добрые друзья. И казалось сейчас, настал этот момент. Дверь тихонько заскрипела, и Ричард оказался внутри. Слегка обшарпанные обои, множество светильников и запах сандалового дерева – все в  духе Клары.  Аккуратно сняв ботинки, и повесив пиджак на вешалку, он прошел внутрь дома, в спальню - где лежала Клара.  Дедушка Ричи присел рядом с кроватью. Кажется, в этих  стенах еще звучит пианино, чей-то призрак играет эту мелодию, до боли знакомую только им двоим. Ричард аккуратно положил голову Кларе на плечо, его широкие и редкие брови задрожали:
-Здравствуй, Клара.

Пёс Джим.

- Да, Амалия не волнуйтесь, уход за Кларой я возьму на себя. У меня все равно кроме старого виноградника нет больше дел, да и сами понимаете, дети у них своя семья, а мы тут старики со своими законами. Жена у меня умерла три года назад, так что я теперь один и абсолютно свободен. Рецепты врача все нашел, и как вы просили, занялся оформлением земли в собственность, доверенность мы оформили со слов Клары через нотариуса. Все же позвонил Алану, это старшему, но они заняты, не могут уехать с работы. Что же, их право. И сегодня приходил священник, так что Амалия все в порядке. Я вас не утомил еще?
- Нет, что вы.
Ричард застал Амалию на улице с корзиной белья в руках, откуда она ловко доставала его и развешивала на бельевые веревки. Ричард говорил так долго, что белье в корзине Амалии  закончилось, и она уже спешила домой. Она рада была что помогла, чем могла, но рутина собственных дел поглотила ее.
- Амалия, последняя просьба. Клара иногда писала мне. Последнее письмо от нее я получил около десяти лет назад.  Тогда в письме, она говорила  мне о щенке, Джиме, который приходил к вашему дому. Я думаю, Клара была бы рада, если бы сейчас он жил у нее. Если он еще жив, уход я также возьму на себя, полагаю, Джим уже тоже старина, и он в нем нуждается. Может быть, вы могли позвать меня, когда он придет?
- Оу, он уже как два дня забыл дорогу сюда. Я подозреваю, что он издох, старый ведь был, сколько ему уж лет?! Жаль, конечно, но я даже рада, а, то этим духом смерти все вокруг пропитано. Смотреть уже не могу, чувствую свою ничтожность. Я рада была ему помочь, и рада тому, что помогать больше не надо.
А позвольте полюбопытствовать вы кто Кларе?
-Старый добрый друг молодости.
Ричард почтительно улыбнулся и поблагодарил соседку Клары. Оказывается, они избегают нас, потому что мы воплощение их страхов – сделал заключение старик Ричи и побрел теперь и в свою обитель.
Стариковское одиночество
- Клара, теперь я буду ухаживать за  тобой! Я официально старше тебя на 5 лет, но как говорят врачи, бодрый старичок, так что моя маленькая девочка, я буду следить за вами!
Радоваться ли мне этому, Ричард? Ведь я уже даже не женщина, какой я осталась в твоей памяти, я старуха, Ричард, старуха! Я не хотела бы, чтобы ты видел меня такой, но я рада, что ты, наконец, со мной. Ей  сложно было говорить, большинство своих мыслей она держала в себе, говорив лишь односложные фразы, короткие или звуки понятные ей одной.
Он накормил ее ланчем, включил патефон и музыку, он читал ей стихи и  рассказывал как жил эти сорок лет без нее. Рассказывал, о своих сыновьях, о том какая у него была жена, работа. Рассказывал, как получил то письмо, и почему не решился тогда ответить не него. И они еще долго говорили, он рассказывал, а она слушала, и даже еле заметно радовалась за него. А вечером, он устроился рядом с ней, и разделил на двоих стариковское одиночество.
**** **** **** **** **** **** **** **** **** **** **** **** **** ****
Как обычно, проснувшись в начале шестого, утром, Клара наблюдала за пейзажем в окне. Утренние лучи возвышались над домами, зарево блекло розоватыми оттенками, и пролетал косяк птиц, должно быть на юг. Сегодня днем наступил год паралича Клары, и второй день встречи с Ричардом, после долгого расставания. В ее мыслях скользило отчаянное волнение, того что у нее больше не будет сиделок, и что теперь все это «человеческое», звериное, биологическое придется убирать некогда любимому мужчине. Ее ужасно мучила боль в животе, от того что она не могла сходить в туалет, тогда Ричарду пришлось бы менять ей памперсы. Все тело охватил зуд, потому что вчера ее не омывали, она чувствовала как промокла спина, и уже думала попросить вновь об агентстве, этих сиделках, грубости, хамстве и чечевице. Также она боялась, что если возьмет сиделку, Ричард окажется ненужным и уедет, и она вновь столкнется  с одиночеством.
Этими страхами была заполнена ее голова.

- АААА-аааааааа!ааааааа
- Клара, Клара, что с тобой? Успокойся, успокойся! Должно быть, тебе просто приснился кошмар! Боже, да ты вся горишь!
- Я не горю. Это зуд.
- Сейчас я принесу таз с водой, и омою тебя, прости, я совсем забыл. Я столько лет тебя не видел, весь вечер тебе рассказывал что-то, ох прости, это все моя глупая болтовня, я сейчас.
- Пожалуйста, не надо.
Он аккуратно отогнул одеяло, и снял ночнушку с  Клары. Пред ним предстало старое тело, все в морщинах и растяжках, на Клару были натянуты памперсы, которые он  тоже забыл поменять. Старик был ошеломлен, что некогда любимая женщина может тоже стареть. Ричард заботливо начал омывать ее иссохшее тело. Взяв в руки большую, отвисшую грудь, некогда так волновавшую его, он аккуратно поднял ее, и начал протирать пролежни.  Немощная женщина, отвернула голову.
- Я не хочу видеть этот позор.
Как я могла до такого докатиться? Почему, черт возьми, я старая и от меня воняет, почему по всему телу у меня гной, который я не могу вытереть себе сама? Почему я даже не могу в туалет сходить сама. Я не хочу, чтобы это кто-то видел. Лучше бы я была бы без сознания, или потеряла рассудок, мне бы не было так стыдно.
Из глаз тщетно струились слезы отчаяния, они омывали ее старые скулы, бежали по ложбинкам шеи, смачивая седые волосы, свободно рассыпанные кудрями на плечах.
- Клара, все в порядке. Позволь мне помочь тебе……
Старик, снял свои большие очки, и склонил голову к ее лбу. Сухими губами он целовал ее морщинки между двумя поседевшими бровями, и жадно вдыхал давно забытый запах волос, которые были седыми, но где-то в самых кончиках сохранили  блестящий ореховый шелк.
- Клара, все в порядке. Тело это всего лишь сосуд нашей души, ему свойственно умирать.

Так они прожили вместе почти неделю. В последние дни Кларе становилось все хуже. Доктор зачастил в их дом, и последнее время даже не брал с собой саквояж. Против смерти нет лекарства. Клара лишилась рассудка, все слова ее и взгляд обрели инфантильность, часто Ричарда она называла разными именами, будь-то имена ее сыновей, или других мужчин. Из тех слов ее, которые можно было разобрать, было понятно , что о себе она говорит в третьем лице. Говорит о том, что маленькая Клара скучает по маме, что маленькая Клара хочет писать. Что маленькая Клара летает. Но старик относился к ней ко всей серьезностью, и быстро включался в ее роли. Он видел, как уходит жизнь из этой женщины, и хотел во, чтобы то ни стало сделать ее счастливой, насколько это возможно. Он  также читал ей книги, и пел песни, готовил обед и ужин, и не жалел себя ради нее.
Сегодня Ричард даже поднял ее на прогулку, посадил в инвалидное кресло, и катал по саду, под теплым дождем. Клара смеялась,  и почти кричала:
 - Я летаю! Я летаю!
Она долго смотрела на свои цветы, которые уже скидывали красные лепестки. Старушка не надеялась увидеть их снова в цвете, но попросила Ричарда не срезать их, после ее смерти.
А вечером, они читали Джека Лондона, и декларировали стихи на весь квартал, как Клара и любит! Чтоб эти бездари знали, как писать стихи! Правда теперь часть этих стихов она забыла и вторила только словам, доносящимся из патефона, с силой пытаясь выдавить из себя звуки. Все это было похоже на крики. Но от криков не улыбаются.
Наверное, проходящие мимо  белого дома на Беккер- стрит педантичные американцы  считали их сумасшедшими стариками, но это было их – стариковское счастье на двоих и никому больше его не понять.
Вечером дедушка Ричи, в больших очках на носу, из которого чуть- чуть было видно седые волоски, читал Кларе рассказ Джо Хилла, о воздушном мальчике. Этих двух стариков освящала старая лампа, звезды за окном и тишина атомной пыли. В ней прорезался хриплый голос старого деда:
 - Арт долго смотрел на меня, потом склонил голову и мелком лазурного цвета написал короткую записку:
«Но, так или иначе, мне придется это сделать. И не только мне – всем».
Потом он добавил:
«Мы все станем астронавтами, хотим мы этого или нет. Мы все оставим нашу жизнь ради мира, о котором ничего не знаем. Такие правила игры».
Клара внимательно слушала Ричарда. Эти слова, воздушного мальчика, нашли отклик в ее душе. Она понимала, что и она уходит из жизни. Но только сейчас, впервые за долгое время к ней пришло ощущение завершенности, покоя. Клара чувствовала, как силы медленно ее покидают. Ей пришлось прервать Ричарда, ей хотелось попрощаться  с ним.
- Ричард, послушай. Мне есть что сказать.
Старик, осторожно взял ее за руку, пытаясь в полумраке обозначить очертания знакомого силуэта.
- Ричард, я благодарна тебе. Я умираю счастливой.














Старушка в голубом ситцевом платье.


Джентльмен в драповом пальто и со щегольской кепкой на голове, сидел на скамье посреди Беккер стрит. Трость его стояла в стороне, после долгой прогулки от местного кладбища. Листья кружились под ветер, словно в вальсе, и раз и два и три, падали под ноги прохожим. Наверное, пара листов уже покрыла могилу Клары. Он взял на себя эту ношу, ухаживать за больным человеком, от которой оказывались многие, он разделил с ней ее страдания, он осуществил ее мечту последний раз взглянуть на свои цветы, он пел и кричал  с ней, и достойно отпустил ее. Ричард был рад, что он освободилась от своих мук, и крайне опечален тем, что рядом ее больше нет. А сейчас, он читал ее дневник, где была вся Клара, и его брови тихонько подрагивали, никто не знал ее такой, какая она есть.  И если бы она могла дописать последние страницы своего дневника, Клара написала бы последние слова своим детям, в которых она верила до последнего момента.
 - Я понимаю, что вы вините меня, что жили мы не всегда хорошо, знаю, что вы боялись потерять меня, и не могли смотреть на мою смерть – да и не для ваших глаз это. Вы мои сыновья, и я должна была вас уберечь от этого.  От тебя Алан, и от тебя Бен, я всего лишь всегда ждала, что вы вспомните обо мне, и приедете ко мне. Теперь же, Вам, мои дети я оставляю свою картину жизни, где еще не умерли частички меня. Храните меня, в моих песнях, в моих цветах, в моих книгах, в моем доме, и самое главное в себе. И пусть ваши дети, ваши ближние всегда будут с вами как я.
Клара.
Ричард достал карандаш из кармана черного пальто, и позволил сделать себе это маленькое дополнение.  А на последней странице дневника тонкими линиями карандаша, он обрисовал силуэт, старой пожилой женщины, в голубом ситцевом платье, кружащейся в вальсе.
Не важно кто будет убирать за тобой, и не важно кто будет готовить тебе есть, важно чтобы рядом были близкие, с которыми можно плакать и смеяться. Чтобы наши родные не боялись разделить с нами участь наших болезней, горя, страхов, достижений и чудес. И не важно, какую жизнь мы проживем, сложную, исполненную обид и страхов, одиночества, как у  Клары Браун, или же счастливую и богатую моментами жизнь, как я Ричард Бартон, тихую или незаметную, как пес Джим, огражденную от других как Амалия – к нам ко всем придет старость. И тогда нужен тот, кто будет верить в тебя до конца, держать тебя за руку, и петь с тобой твою последнюю песню. В этом огромном мире, одиночество старости я и Клара разделили между собой.
Старик сидел, закрыв глаза, высоко задрав голову, вдыхая пары пихтовых деревьев в парке, и ему казалось, все вокруг наполнилось ей, моей любимой старушкой, она сидела  на этой же скамейке, она шла мимо, она танцевала рядом и пела вдалеке, садила цветы, рисовала деревья и обнимала прохожих. Облик Клары нарисовался в небесной лазури, потемнел, и раскатом неба проносились слова – Я не могу плакать. Поплачь со мной….