Климат предков. Глава 10

А вскоре явилась красавица местная зима в своем восточном полуобнаженном наряде и, как все красавицы, стала хозяйничать вокруг, не обращая на нас, царей природы, никакого внимания! Короткая курчавая травка на поливных лужайках по утрам покрывалась инеем, днем приятно грело солнышко, но как только оно скрывалось, мы кутались в свитера. Все деревья местного происхождения остались зелеными, а пришлые по привычке пожелтели и разделись. Из пустыни редко, но неожиданно, как кочевники, стали налетать ветра и тучи, принося забытые, будто бутафорские, дожди. Пальмы качались, люди бежали, и только Евфрат от этих пустяков недовольно морщился.
И полное отсутствие стационарного отопления! Сколько мук было пережито летом от жары, а теперь все сначала - привыкай к холоду!.. В каждую квартиру выдали по одному газовому камину на колесиках. От его тошного синего огня голова трещала хуже, чем от араки, и я каждый день очумело катал эту шипящую мерзость из холла в спальню и обратно, вслед за Наташкой. В кухне согревала плита, в туалете – воспоминания о русской зиме, а от горячей воды в душе все заволакивало паром, и мы зябко кутались в него, боясь вслепую обжечься локтем о ледяные бетонные стены, все в холодных каплях конденсата.
Арабы побогаче одели костюмы, а победнее - пиджаки или пальто, но остались в длинных до земли белых рубахах, чтобы все так же легко присесть и оправиться, где хочется. И во вьетнамских шлепках, чтобы без труда омыть ноги перед очередной молитвой, к которой динамик с ближайшего минарета пять раз на дню призывал так нудно и громко, что мы перестали его слышать.
Но зато можно было вовсю играть в волейбол, и, сидя на лавочке  у площадки, сибиряк Лукьянович все чаще предлагал всем выпить:
- Так мороз же!.. – объяснял он.

И в этой жаркой стране я впервые в жизни схватил воспаление легких! Началось, как всегда перед бедой, все просто чудесно. Вечером я приехал из очередной, но редкой, поездки в Багдад за покупками. От того, что я потратил все деньги, на душе было легко и радостно. Автобус припаздывал и подкатил к Амаре уже в сумерках. Первое, что надо было сделать - это отнести ребятам ящик араки, который они заказывали купить и ждали, наверное, уже с утра, вздрагивая от мысли, не забыл ли я. А они уже бежали мне навстречу радостные, как в детстве, встречая с рынка маму:
- О-о! Дмитрий!.. Приходи к нам через полчаса,  мы пока на стол соберем! – позвали они, подхватывая ящик.
Привезти ребятам выпивку и не зайти с ними порадоваться? Соблазн поселился в моем сердце - я давно уже не сидел с ребятами - и я поспешил домой поскорее отчитаться о поездке.
И рассказывая о покупках и поездке, я все думал, как же мне уйти? Сказать все, как есть – разрыв дипломатических отношений. Правду у нас говорить было не принято – тогда рушилась вся семейная картина мира. Врать тоже нельзя. У нас надо было лукавить. В ответ, правда услышишь длинный нудный монолог тоже весь из лукавства, конец которого еще за холмом…
Но можно было схитрить - монолог выслушать потом, сквозь сон, когда все равно засыпать, а исчезнуть попробовать сейчас.
- Ужинать будешь? – вяло спросила жена, принимаясь за осмотр покупок.
- Да нет, что-то не хочется... - ответил я как можно мягче и, заканчивая сообщать последнюю новость, оказался у двери. - Лизочка, я тут к ребятам забегу на полчасика?..
 «Лизочка» посмотрела нехорошо, но взгляд уже прошел вскользь и вдогонку. Плечо заныло, но небольно. «Я скоро…» - пустил я за спину последнюю стрелу, не целясь, чтобы, не дай бог, попасть в точку, и оказался на лестнице почти без потерь. Ну, разве что забыл сигареты. Так у ребят все есть!.. И я бодро направился к поселку холостяков, удивляясь на ходу, сколько же военных хитростей рождается во время сражений с женами?
А передо мной уже весело приплясывал нужный домик, и я торжественно потянул на себя дверь в другой мир, и из него, как паром из бани, обожгло музыкой. Давно я не исповедовался!
Исповедаться, на крайний случай, можно было и перед женой, но не по всем же вопросам! Жена тайну исповеди сохранит, но потом много раз напомнит, а тут тайн никто соблюдать не будет, но и тебе наутро не перескажут. А рассказы с чужих слов уже не ценились. Их ходило вокруг множество, и больше половины поддельные.
Застолье было в самой изумительной стадии – только началось: закуска была чуть тронута, бутылка только что потеряла невинность, и лица друзей были ясны и привлекательны.
- А вот и Дмитрий! – торжественно объявил при моем появлении мажордом Федор Мишкин, пропуская меня перед собой в столовую, где в живописных позах путешественников по дороге жизни сидели Серега Юркин и Камельков. Старый разговор хрустнул, рассыпался и начался новый.
- Ну, что нового в Багдаде? Все спокойно?
Я начал для разгона с каких-то столичных пустяков, и ребята говорили что-то смешное и мелкое. Главное было впереди - сейчас мы сядем за стол, и нас плавно закружит эта загадочная карусель общения вокруг напитка, который пробил себе дорогу сквозь все века на всех континентах, и, чувствовалось, никуда не уйдет с пути человека, представляясь то заботливым врачом, то другом, а кому и губителем. И с нас начнут сходить суета и пыль, и опять проступит то приятное и удивительное, из чего мы были когда-то созданы… Правда, как и у всех лекарств, обойдется не без побочных эффектов. Ну, а как вы думаете – просто ли вернуть красоту души и былое благородство? Приходится терять часть внешней привлекательности…
Сидевший напротив меня Серега был похож на Юлия Цезаря - тот же острый холодный взгляд, та же редкая улыбка и те же скупые жесты и фразы про забытую Камельковым на плите сковородку. Только Серега курил, хорошо играл в волейбол, поменьше командовал и был у нас поизвестнее Цезаря.
Камельков развалился в своем кресле, как огромный скользкий налим с маленькими хитрыми глазками – много двигается, шутит, но ухватить его было не за что. И по характеру Камельков напоминал Сусанина: и выпьет с тобой, и пойдет провожать, а потом забредет не туда, расстроится, обидится  и уйдет, бросив на произвол судьбы.
А Федор чем больше пил, тем становился приятнее.  Пил он много, и столько приятности в одном человеке я больше не видел, пока он не замирал где-нибудь во сне с нежной улыбкой на лице. А до тех пор он постоянно вскакивал, чтобы что-нибудь налить или принести, подать сигаретку или чиркнуть зажигалкой, и обволакивал вас сладкой патокой речи, взглядов и улыбок, которая набивалась в рот, нос, уши и закрывала от вас все вокруг, и уже не было видно, куда он вас ведет, и что будет с вами делать.
Ну, как было не посидеть с такими ребятами? Возьмите любую компанию за последние пятьсот лет – в подметки не годится! Одна кичливость, дуэли, скудность юмора и полное отсутствие образования. Танцы детей с саблями.
А у нас! Откровения, одно за другим, начали слетаться к нам, когда увидели, что мы уже сидим за столом, а остальные люди еще задерживаются, и не было вопроса, который бы мы не решили, и не было проблемы, которой бы мы не затронули...
Конечно, мы выражали свои мысли категорично и недостаточно связно, но только потому, что прокричать красивую фразу без пауз, чтобы туда кто-нибудь тут же не втиснулся, было невозможно.
Из магнитофона на нас орал какой-то очередной модный гнусавый голос, мы своими криками загоняли его обратно, и фанерный домик, предназначенный для скромных отшельников пустыни, содрогался и дивился своему содержимому.
На приятный шум заглянул переводчик Байков.
- Привет, христиане! – сказал он. – Громко сидите. Вы, наверное, думаете, что и на том свете так же будет?..
Мы усадили его за стол, угостили и сказали, что на том свете должно быть тихо, иначе бы мы слышали.
Тогда он выпил два стаканчика, не стал закусывать, чтобы от него не пахло, и ушел на совещание руководства.
А мы снова посмотрели на стоявшую перед нами араку. Она нас уже не пугала. Прошли времена, когда мы мучили себя и ее, то разводя водой до молочного цвета, как это делали арабы, то замораживая в морозилке и  отфильтровывая появившиеся белые хлопья - носители анисового запаха, - как это делал Лукьянович. Пить становилось легче, но голова на утро болела гораздо сильнее, и мы поняли, что арака в своем натуральном виде – напиток именно для этого климата.
Привезенный мной ящик покорно стоял под столом. Его можно было потрогать ногой, и он щербато улыбался в ответ пустыми ячейками, потому что несколько бутылок из него уже были отправлены в холодильник на исправление. И когда первая внезапно кончилась, мы растеряно обратились к Федору, как к нашему распорядителю, потому что он был старше нас:
- О, юноша, не принесешь ли ты нам еще этого чудесного напитка?
- С любовью и охотой! - ответил он и вышел на кухню, и вернулся с запотевшей бутылкой, и влюбленно налил всем по стаканам по три бульки, и только себе ошибся и налил четыре.
- Это моя вина! – приятно сконфузился Федор, когда мы посмотрели на него. – Могу выпить штрафную!
Но мы простили его, решив лишний раз не наказывать, и опять под тонкое журчание араки потекла беседа, и не было конца рассказам о том, что с кем когда-то случилось, и что с тех пор его беспокоит даже в этой пустыне. И мы тут же излечивали рассказчика, рассеивая его сомнения, отпуская ему грехи и приводя примеры из своей жизни, но в его пользу. И когда каждый из нас стал умиротворен и возрадовался, Федор снова, уже на свой страх и риск, отправился на кухню, чтобы поменять пустую бутылку на полную.
Это оказалось опасным делом, ибо на обратном пути он чуть не погиб, споткнувшись о ногу Камелькова, который выставил ее, как будто случайно.
- И не всякий раз останется цел кувшин! – сказал, поднимаясь с пола, Федор, нежно держа спасенную бутылку в руках.
- Ничего! Один хлопотун много горшков перебьет!.. – ласково сказал Камельков, улыбаясь от уха до уха так, что его улыбку хотелось подправить кирпичом. - Ты лучше расскажи, что тебе жена пишет?
И он метко попал в больное место, потому что улыбка Федора сразу скисла, а сам он сморщился и начал бормотать что-то непонятное, потому что жил без жены уже почти год.
- О, юноша! – воскликнули мы. – Ты прибавил нам заботы. Мы хотели узнать про твою жену, а теперь приходится спрашивать о тебе самом!..
- А давайте представим, что у нас нет никаких жен! – четко и ясно решил проблему наш Цезарь, у которого жены никогда не было, и большой нос его улыбнулся вместе со ртом, ибо он умел представлять себе это очень хорошо.
- Прекрасно то, что ты пожелал!.. – горячо воскликнули мы и полетели мыслями назад, и чокнулись уже холостыми, когда были в своей жизни еще королями и герцогами.
И закинув голову вместе со стаканом, я увидел на полке стеклянный кувшин и нем маленького резинового чертика.
- А это еще что? - спросил я, потянувшись к игрушке.
- Чего прицепился? Я христианин! – пискнул в моей руке чертик и выскочил на пол.
- Чертей у нас Камельков разводит… – говорил уже Федор, обретая свою прежнюю улыбку. – А стеклянные кувшины - я. Ибо глиняные кувшины - опасная вещь, о житель Амары! Сам знаешь: в маленьком может оказаться джин, а в большом – вор, и, наоборот, к сожалению, не бывает. А из этого мы спокойно брызгаем друг на друга водой, загадываем какое-нибудь желание, и иногда оно сбывается! Смотри, как это делается!
И он брызнул на Камелькова, и попытался отправить его обратно в Москву, чтобы исправить великое упущение отдела кадров, по которому тот сюда приехал.
Но Камельков не исчезал, а еще наглее улыбался, и Федор восклилкнул:
- Забыл заклинанине! Надо будет завтра у эксперта спросить. Ему даже и брызгать не надо!
Простота способа подкупала, и я взял кувшин, и брызнул на Серегу, и пожелал, чтобы он женился на Галке, которая пусть здесь же сейчас и появится. И Серега не возражал, но Галка не появилась, опять все перепутав, и мы сняли с себя ответственность за нее.
- Может, не стоит открывать еще одну бутылку? – сказал чей-то голос, не принадлежавший ни нам, ни начальству. Я немного удивился, но ребята храбро воскликнули в ответ:
- Нет, и не говори - это неизбежно!..
И голос смолк, а Федор пояснил мне, что они часто его слышат, но никогда не слушают.
И тут же дверь распахнулась и на пороге появился Селезнев.
- Здорово, ребята, у вас соль есть? – спросил он, даже не пытаясь придумать что-нибудь поинтереснее. И он повел носом, приятно оглядел стол и сел в середине.
- Сейчас принесу, - улыбнулся наш мажордом и вернулся из кухни с бутылкой араки. – Подойдет?
Селезнев не обиделся, а уселся поудобнее, красиво выпил, блеснув рядом острых зубов, и тут же привычно принялся рассказывать, как в очередной раз его жена что-то забыла и послала Мишку туда, куда не знала сама, и велела добыть то, чего она уже не помнила. И Мишка решил, не зайти ли к нам и не спросить ли на всякий случай соли.
Мы еще успели немного посмеяться, как дверь вдруг снова раскрылась, и на пороге возникла сама Разрушительница собраний и Удушительница наслаждений - Настюха, будто шла по Мишкиному следу.
В полной тишине только Федор сумел замысловато выговорить:
- И да не введет тебя в обман наше состояние…
Но оно уже ввело, ибо Настюха молча, одним взглядом, подняла Селезнева со стула и направила к двери, хотя тот и бормотал, что скоро придет сам, ибо дорогу знает.
А Настюха, перед тем, как хлопнуть за собой дверью, брезгливо фыркнула, то ли очищаясь от нашей заразы, то ли разнося свою…
И Федор взял в руки два спичечных коробка и, тихонько стуча ими по столу, запел вслед Селезневу свою любимую песню про человека, которого вели домой под утро из гостей, и был он грустен и печален, ибо из его разбитой головы капала на землю красная кровь. Эта песня означала, что вечер заканчивается, и надо расходиться, кто как сумеет.
- Дмитрий, завтра еще приходи! - выговорил мне на прощание Серега, тяжело заглядывая под стол. - Может, еще парочка бутылок останется!..

И, конечно, я припозднился, хотя и не очень, потому что дочка уже спала, а жена еще нет.
- Ты опять стал жертвой обстоятельств! – сказала ядовито она, не боясь разбудить Наташку.
- Ну… и ты тоже… – попытался я уравнять наше положение. Но мои слова падали в тишину, а слова жены разлетались по комнате. И в сравнении с проблемами, которые я только что решал, ее замечания и доводы были такими пустыми и мелкими, что я даже не мог их разглядеть, сколько ни щурился. Да, в конце концов, бывают люди виноваты, но не настолько же!.. И чтобы сократить длинные речи, я остался спать в холодном холле на диване. На недовольный голос жены: «Вставай, а то простудишься!» я нарочно не реагировал и проснулся утром уже с болезнью внутри.
Постепенно, путем фотохимических процессов в мозге - проявление, промывка и закрепление – вчерашний вечер уверенно начал возникать в памяти. Только все еще не было ничего видно про пальцы правой руки, которые болели, будто измочаленные. Осторожно покачивая головой, чтобы быстрее проявлялось изображение, минут через десять я увидел и это: как лежу в полусне, и жена чем-то легким щекочет мне щеку. Я резко отмахиваюсь рукой, прогоняя муху, и все время попадаю пальцами по острому краю низкого стола. И она все щекотала и щекотала, а я все бил и бил, и на лице жены была загадочная улыбка...

Первым делом после хорошей пьянки надо спрятаться от жены в туалете, поучал опытный Федор. Занять доминирующую позицию, и чем на больший срок, тем лучше. Она хорошо укреплена, легко защищаема и даже может вызвать противную сторону к капитуляции.
Чем моя жена постоянно недовольна? – рассуждал я на позиции. - Неужели просто мной? Если сам мой вид вызывает у нее недовольство, то что говорить о поступках, которые я совершаю, а тем более отказываюсь совершать!?
- С тобой невозможно! - восклицала жена.
- Да, я трудно поддаюсь обработке напильником... - отвечал я.
Все это выливалось в самое, на первый взгляд, действенное средство - отлучение меня от супружеского ложа. Но это было опасное лекарство - оно давало осложнения на все наши отношения, и она дулась на меня месяц, два, три!.. Ну, что было с ней делать? Побрызгать из кувшина?
И я молча сидел больной дома, прикованный к дивану на две недели, и каждый день, утром и вечером, появлялась зловещая медсестра с орлиным носом из жен наших изыскателей и терзала меня, как Прометея, вонзая в заднюю часть тела большую тупую иглу. Потому что по существу я совершил тот же проступок - привез людям то, чего они жаждали.

И то ли от уколов, то ли от домашней безысходности, но во всем плохом, что окружало меня, я начал искать хоть какую-нибудь хорошую сторону, беря пример с одного маленького котенка, которого я когда-то в детстве мучил. Я вертел его во все стороны, подбрасывал над головой, а он еще успевал бросить всюду свой любопытный взгляд.
И я теперь, вставая, говорил жене каждый день с большим удовольствием и бодрым голосом:
- Доброе утро!
Это была проверочная фраза. Если жена бурчала что-то в ответ или не отвечала – а это было почти всегда - то я целый день с чистой совестью с ней не разговаривал...

Продолжение:
http://www.proza.ru/2012/01/14/31