21

-21-

Клуб настолько огромен, что в нём легко потеряться – я уже долго плутаю по первому этажу в поисках WC, но тщетно. Уверен, что где-то тут туалет имеется, но пока я только хожу кругами, натыкаюсь на одни и те же места и постепенно впадаю в панику. Народ всё прибывает, музыка становится всё громче, увесистые ритмы, бац-бац-бац, при полном отсутствии мелодии, пронизывают пространство и заставляют тело вибрировать в унисон. За ужином Адриан что-то говорил про бельгийский хаус, видимо, это он и есть. Если да, то я не в восторге.

Решаю попытать счастья на верхних этажах и взбираюсь по винтовой металлической лестнице. На втором этаже тоже тьма народу; люди свешиваются с перил, разглядывая танцующих на первом этаже – танцуют все примерно одинаково: как чокнутые макаки. Беспокойство, которое овладевает мной в этом скопище, вызывает подозрение, что у меня, похоже, запущенная форма клаустрофобии и агорафобии. Я не привык чувствовать себя селедкой в банке, даже во времена моей клубной юности мне не приходилось толкаться в такой огромной толпе. Иду дальше, точнее, протискиваюсь сквозь плотно прижатые друг к другу тела, и поднимаюсь на третий этаж. Тут, видимо, “чилаут”. Музыка в этом зале немного приятнее для моего слуха – что-то вроде стонов обкуренного кита, эти звуки наводят меня на мысль о родах, а, следовательно, о детском саде – так, оставим грустные мысли на завтра. Но и тут слишком много людей, все раза в два моложе меня, все по парочкам, все слегка заторможенные и смотрят на меня как на антикварную редкость. Наверное, я и есть антикварная редкость, которая никак не может найти туалет.

А вот ещё одна лестница, поменьше, ведёт на четвёртый этаж. Поднимаюсь. Но у входа меня встречает вышибала, трансвестит в женском платье – блондинка на высоченных блестящих каблуках, с неимоверно длинными ногами, огромными, обведёнными тёмным карандашом губами, серебристыми накладными ресницами и длиннющими ногтями ярко-розового цвета.

– Куда? – рычит она.
– Я ищу туалет, уборную.
– Внизу, на третьем этаже. Сюда вход только для членов клуба. Прости, милый, – тянет она, глядя мимо меня.
– Для членов, – пытаюсь острить я. – Ни за что бы не подумал, глядя на тебя.

Она снисходит до холодной улыбки.

– А что там? – Есть у меня такая дурацкая черта характера: стоит кому-то сказать, что мне чего-то делать нельзя, и я тут же хочу сделать это во что бы то ни стало. Ребячество, но тем не менее.

– Это комната для гомиков, – объясняет стражница. – Наше скромное убежище. Ваши каждую пятницу оккупируют весь клуб.
– Эти сопляки? Нет, я не из них. Пусти меня, пожалуйста.

– Ты гей? – оглядывает меня с головы до ног трансвестит, манерно вскидывая брови. – Да, ты последний оплот гетеросексуальности в этом чёртовом мире. Так что давай, иди. – Но в голосе блондинки уже нет прежнего холода. Ей тоже скучно, не меньше, чем мне.
– Отчаливай по-хорошему. – Добавляет она, видя, что я не собираюсь никуда уходить.

– Ну, пожалуйста. Внизу тоска зелёная. И музыка, и эта толпа меня бесят. Наверное, у меня клаустрофобия. А мои друзья целуются взасос и заняты только друг другом. А ты хотя бы с виду моя ровесница. И вообще... – я поспешно думаю, что бы ещё добавить, – я давно хотел попробовать с парнем.

– Чтобы ты – с каким-нибудь женоподобным мальчишкой... – Она приподнимает нарисованную бровь и впервые внимательно оглядывает меня. – Вряд ли, милашка. Уж только не в таком шика-а-арном прикиде.

– Ну, это я так, только подумал, – уступаю я. – Знаешь, и вправду, если представить картинку, то уже как-то не хочется.

Она смеётся, и я, ободрённый, продолжаю:

– Слушай, вообще-то я все это нарочно говорю, чтобы ты почувствовала мой гейский дух и впустила.
– Хм, – сомневается она.

– Ну же, – подталкиваю я. – Я обожаю трансвеститов, кабаре. Папа водил меня на травести-шоу лет с двенадцати. В Париже. И мне очень нравилось. Я тут буду как дома. Пусти меня, пожалуйста.
– Ну ладно, проходи, – вздыхает она. – А туалет налево, прямо по коридору.

Я радостно улыбаюсь блондинке:

– Спасибо. Спасибо тебе огромное. – Я ухожу, но потом возвращаюсь. – Ты не хочешь кокаина? У меня его целая тонна.

– Мамочки мои, – она улыбается до самых ушей, – никак, небеса ангела мне послали. Не откажусь. Меня зовут Регина, кстати. – Она делает серьёзное выражение лица и протягивает руку. – Регина Уильямс. И мне очень нравится твой вид, мистер Француз. Я уже тысячу лет не видела прилично одетых людей в этом клубе.
– Даниэль.

Регина ведёт меня за собой. Четвёртый этаж меньше, компактнее остальных, повсюду мягкие диваны и мягкий свет. Здесь не так людно, даже удаётся ходить, ни на кого не натыкаясь.

– Как вышло, что ты оказался в клубе, где тебя всё раздражает, в компании друзей и при этом один, да ещё и с пакетиком кокса? – вопрошает Регина, величаво проплывая сквозь гущу людей, рассыпая приветствия направо и налево.

– Парень, который пригласил меня на свидание, диджей на первом этаже, а другие двое из нашей компании, как я уже говорил, обжимаются в темном углу.
– Мамма миа! – восклицает Регина. – Ты встречаешься с Ганстой? Он же редкостный сноб. И ему не меньше сорока.

– Нет, я с ним не встречаюсь, у нас первое свидание.
– А я могу руками показать всё, что угодно, смотри.

Справа от неё стоит канделябр, а напротив – огромная пустая стена. Регина сгибает пальцы в свете свечи, и на стене появляется тень собаки.

– Йо, педрила! Отвали от моей герлы, – говорит она голосом в точности как у Гансты, вскидывая пальцы.
Я не могу удержаться от смеха.

– Пошли, дорогуша. – Регина тоже покатывается со смеху. У неё хриплый голос, и смех получается грубым. – Нам пора в туалет.
– Так ты его знаешь? – спрашиваю я, семеня следом. Чувствую себя рядом с ней карликом – на своих шпилищах она ростом под два метра.

– О да, – кивает она. – А вот и уборная – Регина оглядывает меня сверху донизу. – Ни за что бы не подумала, что он в твоём вкусе. Хотя и в то, что ты гомик верится с трудом. – Я криво улыбаюсь, не зная, что на это ответить.

Мы втискиваемся в крошечную, пахнущую мочой кабинку.

– Давай, разлиновывай, – говорит Регина.
– А может, лучше ты? Я уже и забыл, как это делается.

При помощи моей дисконтной карты Регина опытными движениями формирует из порошка полоски, втягивает носом пару толстых дорожек, я же довольствуюсь одной тоненькой. Что бы ни сказала Регина, я помираю со смеху, стоит ей открыть рот, как я начинаю гоготать словно ишак. Надо будет привести сюда папу, ему тут понравится.

Мы возвращаемся к лестничной площадке.

– Иди туда, там бар с роялем. Думаю, это как раз по тебе, – говорит Регина. – У меня выступление минут через десять, так что увидимся. Кевину, бармену, скажешь, что ты со мной.

Я раздвигаю грязный занавес... О! То, что надо! Небольшая квадратная комната, с маленькой сценой, пятью-шестью столиками перед ней и баром в дальнем конце, залита красным светом. Возле сцены стоит рояль, за ним сидит лысеющий мужчина средних лет. Трансвестит в блестящем зелёном платье, с высоким черным шиньоном, облокотившись о рояль, поёт какую-то старую душераздирающую песню о неразделённой любви. От этой музыки у меня даже мурашки по коже побежали. Я в раю. Если бы все ночные клубы были такие, я бы из них не вылезал.

На моём лице блаженная, глупая улыбка. Публика – мужчины всех мастей и калибров: молодые и не очень, толстые и худые, милые и невзрачные, есть и парочка женщин. Очевидно, представительниц женского пола сюда всё же пускают. И все улыбаются. В воздухе висит гул непринужденной болтовни, все словно чего-то ждут. Я подхожу к бару и представляюсь Кевину – чрезвычайно толстому человеку с бритой головой. Он наливает мне джин с тоником и великодушно отказывается взять с меня деньги – быть знакомым Регины оказывается приятно.

На сцене появляется мужчина, он объявляет, что сейчас для нас будут петь “местные богини”. После этого публика может попробовать свои силы на сцене. Свой бокал с джином и тоником я опустошаю в два глотка. Мельком вспоминаю об Адриане, Фрэнке и Луизе, но тут же выкидываю их из головы. Один работает, другие жуют друг другу языки - не очень-то с ними весело. А тут такая дружественная и расслабляющая обстановка. В голове ни одной мысли; мне хорошо и приятственно.

Приходит Регина. Она знакомит меня с мисс Частити Батт и другими почётными членами клуба. Вот Феличия Липпс, её соратница по сцене, а вот милашка Барри, она бывает здесь каждый день. У всех трансвеститов, как я заметил, обалденные ноги и задницы. Новые знакомые мне так понравились, что я их угостил кокаином, немножко нюхнув и сам. Порошка ещё много, и после часа прослушивания старых любимых хитов у меня так поднимается настроение, что я начинаю предлагать кокс всем своим собеседникам, а их не меньше шести. Они в благодарность покупают мне ещё порцию джина с тоником. К началу большого шоу я уже просто лопаюсь от счастья и, что более вероятно, от наркотиков и алкоголя.

Я почти уверен, что Регина – моя ровесница, потому что всё шоу проходит под девизом “ностальжи по восьмидесятым”. Представление в общем-то трудно назвать шоу – просто несколько девушек по очереди выходят к микрофону и поют старые песенки под аккомпанемент рояля, а после к ним присоединяются добровольцы из публики.

Надо сказать, что к тому моменту, когда Регина толкает меня в бок и предлагает спеть с ней дуэтом на сцене, я уже просто в нирване и готов расцеловать каждого посетителя. Я обожаю Регину, обожаю этот бар, обожаю эту песню Адама Анта, которую только что исполнила восхитительная Феличия, обожаю весь мир - я счастлив, счастлив безмерно.

Выпад вперёд и вижу – Фрэнк посылает воздушный поцелуй.
– Ты знаешь, что уже влюбил меня в себя-а-а-а!
Проникновенно пою я, смотря в его глаза, и загибаюсь от хохота.

Вся толпа подпевала мне, и теперь они просто безумствуют. Мы с Региной утопаем в аплодисментах и криках “браво”. Нас просят спеть ещё. Боже мой, во мне пропал такой талант.

– Если хотите, после дискотеки мы вам ещё споём, – обещает Регина. – А ты на сегодняшний вечер будешь моим парнем. Дай пять. – Она хлопает меня по ладони и уходит к своим.

Я стою у сцены, весь в поту, и чувствую странное, но приятное головокружение. Как жаль, что Регина не моя мать, думаю я. Как жаль, что она – мужчина. Ну да ладно, ещё ведь есть папа.

– Даниэль! – зовёт Луиза. Ой, я и забыл, что они здесь. – Мы тебя обыскались.
– Да? А я тут, вуаля!
– Мы думали, ты ушёл домой, – с укором говорит она. – Волновались за тебя.

– С чего бы это я ушёл домой? Мне просто стало скучно, – я игриво тычу пальцем им в животы, – смотреть, как вы целуетесь. Чмок, чмок, чмок. Ф-фу.
– Адриан тоже тебя искал, – продолжает Лу, – в перерыве между сетами.

– А я тут. Вот он я. Передай ему, только не давайся. Ой. О чем это я?
– Моя бабушка была бы от тебя в восторге, – говорит Фрэнк. – В пабе ты бы имел огромный успех. Я и не знал, что ты шансонье.

– Мало ли чего ты не знал, - довольно улыбаюсь я. – Я вот пою, ещё как. Споёшь со мной, Фрэнк? – обхватываю я его за талию. – Пойдём. Ты же сам хочешь. Пошли, Фрэнки, – шепчу я ему на ухо, практически касаясь губами кожи. – Ты же так этого хочешь, не сопротивляйся.

Фрэнк опять улыбается мне загадочно. Мы стоим так близко друг к другу. Слишком близко для просто друзей.

– Мы стоим очень близко, – с намёком говорю я Фрэнку.
– Горячая штучка, – отзывается он, и мы оба заливаемся смехом.
– А теперь мы можем вернуться вниз? – спрашивает Луиза. – Там лучше. Даниэль, ты что, любишь трансвеститов?

– Хуже того, Лу, я и сам такой, – ору я. – Мне так тесно, тесно в этом теле, и я жажду вырваться из оков этой телесной клетки. Ведь в глубине души я женщина. На все сто процентов.
– Ты нюхал кокс, – ухмыляется Фрэнк.

– Ой, умник. Да, представь себе, нюхал. – Фрэнк поднимает левую бровь, ехидно улыбаясь. - Я пересмотрел свои взгляды на наркотики. Не хочешь?
– Пошли, котик, – тянет его за руку Луиза. – Ты один тут справишься, Даниэль?

Нет, “котик” мне определённо не нравится. Кривая моего настроения резко поползла вниз. Ох, как не нравится мне “котик”.

– Фрэнки, останься, – прошу я, глядя ему в глаза. – Спой со мной.
– Думаю, нам лучше ненадолго задержаться, – говорит он Луизе. – Он не соображает, что делает.

– Соображаю. Мне просто весело, но ты должен порадоваться за меня. Немножко. Une petite bite. Когда-нибудь я расскажу тебе, что это значит на французском. Ну же, Фрэнки, не стой, как будто ты мой дедушка. Пошли. – Я тяну его руку на танцпол. - Потанцуем.

Фрэнк пожимает плечами, глядя на Луизу. Она гневно уходит к бару, а Фрэнк позволяет мне увести его на площадку перед сценой.

Мы танцуем под “Бананараму”, под “АББУ”, под “ABC” и под всё остальное. Танцуем что есть мочи, иногда вспоминая забытые движения, от души. Но тут ставят медляк, и внезапно всплывает Луиза и начинает обвиваться вокруг Фрэнка, а я ухожу к бару.

Я оттягиваю ворот свитера, чтобы остудить немного тело. Жарко и хочется раздеться, но я не решаюсь остаться в одной майке – боюсь, все подумают, что старичок пошёл вразнос.

К моему неописуемому восторгу, медленный танец только один. А потом – вот радость-то, уж простите меня за такой кич – включают зажигательную, великолепную Агаду. Естественно, большая часть публики сочла это уж слишком нелепой песней, но я кидаюсь через весь зал, хватая по дороге Барри, который-приходит-сюда-каждый-день. Барри хватает Феличию, и мы втроём вываливаемся на площадку.

И вот в таком виде находит меня Ганста: я извиваюсь в самых нелепых движениях, весь взмокший, только что не визжу от восторга, в обществе пожилого мужика и престарелого трансвестита.

– Даниэль? – ошеломленно говорит он.
– Йо, – отзываюсь я. – Тусуюсь с братьями! – И завываю от хохота над собственной шуткой. Моё пребывание на первом этаже не прошло даром – все эти фразочки проникают прямо в мозг и застревают там, безбожно портя мой королевский английский.

– Я тебя искал, бро. – Ганста стоит в двух шагах, а я продолжаю отплясывать, потому что песня ещё не кончилась и мне надо тряхнуть задом ещё разок. Я решаю, что нужно переходить с тренажёрного зала на походы в клуб – физической нагрузки не меньше, а удовольствия неизмеримо больше.

Я мило улыбаюсь Гансте, который не поленился подняться сюда. Наверное, хотел меня поцеловать, такой душка. К сожалению, внимательнее посмотрев ему в лицо, я понимаю, что он не очень рад, скорее на его лице написаны злость и отвращение. И ещё я замечаю, что одет он нелепо. Конечно, я и раньше это замечал, но не с такой ясностью. Сейчас, глядя на сорокалетнего диджея Гансту, я вдруг понимаю, что бесполезно притворяться, будто он мне нравится, потому что он мне не нравится совершенно. Если бы он скинул всё это тряпье, сбрил свою бороденку и избавился от своего дурацкого жаргона, я бы ещё подумал на его счет. Если бы он полностью изменился. Но разве это возможно? И потом, ему бы ещё пришлось учиться общаться. Так что – нет. Песня закончилась. Здравствуй, серьёзный разговор.

– Какого хрена ты тут делаешь, бро? – спрашивает Ганста.
– Танцую.
– Это не танцы, – злится он.

– А, по-моему, танцы, – вежливо отвечаю я, хотя его тон начинает раздражать.
– Я тебя искал.
– Ну, значит, нашёл.
– Выглядишь стрёмно, – говорит он.

Я не понимаю, что это значит, и мне это не нравится.

– И что это за педики?
– Прости, мне было так весело.
– Где мой снег? Снег где? – требовательно вопрошает Ганста.
– В облаках, – отвечаю я.

– Кокс мой, куда ты его дел? – шипит он.
– Ой, я думал, это мой кокс, так что поделился им.
– Где он?

– В носах этих людей. Может, осталось ещё немного. Извини, я думал, мне его подарили. Денег много – купишь ещё.
– Ты дешёвка.

– Миста Ганста и его железные яйца! – орёт Регина, подходя ко мне. – Пошумим, мальчики? – Она вскидывает в воздух два пальца, и я чуть снова не впадаю в истерический смех.
– Отвали, чувак, – цедит сквозь зубы Ганста.

– Адриан у нас гомофоб, трахающий мальчиков, – объясняет Регина, презрительно кривя губы. – Никогда к нам не поднимается – боится, все решат, что он гей. Да, все и так об этом знают.

– Я с таким, как ты, встречаться не буду, – сообщает мне Ганста, игнорируя выпад Регины. – Я крутой диджей.
– Слушай, брось это дерьмо и говори нормально, Адриан, – отвечаю ему я.

– Ты дешёвка, – повторяет он, глядя на меня так, словно перед ним кусок дерьма. – У тебя ни вкуса, ни стиля. Я просто не могу опуститься до такого, как ты. И встречаться с тобой больше не буду. У меня репутация...

– О да, – вставляет Регина. – Да, Адди, у тебя репутация. Так что вали, пока я тебя не поцеловала.
– Не волнуйся, урод, я и так ухожу, – ядовито говорит Адриан, мой несостоявшийся ухажер. И уходит.

– Думаю, – подытоживает Фрэнк, – можно идти домой.