Сухое сердце

Сухое сердце.
1.
У него было сухое сердце. Так говорила ему жена все годы их долгого долгого супружества. Он соглашался – да, наверное, сухое. Ему не были присущи порывы души, когда на последние деньги покупаешь букет цветов вместо морковки на базаре. Купить неооправданно дорогой по меркам их доходов подарок только потому, чтобы удивить жену и опровергнуть ее мнение о себе даже не приходило ему в голову. Он ни разу не бросал к ногам своей жены обещания вечного рая или же полной и безоговорочной верности на всю оставшуюся жизнь.. Он был реалистом – и он был мужчиной, со всеми грехами и грешками, присущими мужчинам: потихоньку припрятывать деньги на «заначку», потихоньку выпить водочки с друзьями, потихоньку поволочиться за приглянувшейся юбкой, отговориться производственным совещанием или рыбалкой, припрятывая более или менее существенные грехи и грешки – все это и многое другое делало его обыкновенным мужчиной, многим среди других.        Что выделяло его среди прочих, и что составляло его гордость – то, что он был « умерен». Умеренность он считал лучшим из черт в людях – в себе,прежде всего, и в окружающих. Он не порицал других за несдержанность и невоздержанность – он мог даже восхищаться ими. Но сам был умерен во всем – в еде ли, в выпивке ли, в общении с женщинами , в разговорах ли – никто не смог бы обвинить его в том, что он выпил лишнего, что он загулял по-черному  и неделю не приходил домой, что он с головой пустился в какое-то приключение или же ввязался в какую-то сомнительную сделку.
В одном он был неумерен – в работе. Он работал много и постоянно, систематично, работал по выходным, искал подработки, и всегда выполнял работу с душой. Он любил свою работу. И не только свою – он любил всякую работу – так он был воспитан. Он рано остался сиротой. Мать его подняла на ноги четверых, безостановочно работая на всех хорошо оплачиваемых в колхозе – и поэтому самых тяжелых – работах. Для его матери не было минуты, которую она бы провела в праздности – постоянно в движении, постоянно в работе, казалось, остановится мать – остановится движение земли.  И дети были постоянно на подхвате, подрабатывая в летние месяцы и на каникулах, после уроков, то в поле, то на своем огороде – везде, где можно. И у них всегда были деньги – редкость для колхозников, ведь в то время для того, чтобы заработать смешную по городским меркам сумму, им приходилось прикладывать тройные усилия и экономить на всем. Такова была в то время политика государства: есть свое хозяйство – корми сначала рабочего, а потом уж и себя и свою семью можешь накормить.  Бережное отношение к деньгам он сохранил на всю жизнь, хотя не был скупым, но расходовал деньги в соответствии с характером – умеренно.
2.
Таким же умеренным он был и в семейной жизни – про любовь   говорить не любил. А что про нее говорить – думал он – лучше делом доказать. Мужиком он считался крепким, все тащил в дом, и жена ему досталась  хозяйственная и домовитая, к деньгам тоже относилась с пониманием. Но, по женскому обычаю, временами ей хотелось  романтики, иногда ей хотелось и вещественного проявления чувств, особенно к праздникам. Она начинала ждать от него какого-то подарка, необычного, чтобы и она сама, и подружки ахнули и позавидовали ей, чтобы она могла похвастаться перед ними. Но почему-то на прямой   – разумный, как он считал, вопрос  – что тебе подарить на новый год ( или какой другой праздник) – жена обижалась и становилась какой-то неразумной. Тут-то она и начинала обвинять его в том, что у него «сухое сердце» и никакой фантазии» и даже « ты меня не любишь», но в последнем его обвиняли редко – не принято у них было о любви говорить – живем же вместе, все делим пополам, все решаем вместе – что еще надо для счастья-то.
 Со временем он научился спрашивать у своих женщин - коллег по работе, что им нравится и что хотелось бы получить на праздник, и, в соответствии с их пожеланиями и своими возможностями, добывал жене в подарок то духи «Красная Москва», то отрез на платье или юбку, то платок, то еще что  по мелочи. Каждый раз оказывалось, что духи жене нравятся «Ландыш серебристый», отрез нужен на блузку , а не на юбку, или же материя не того цвета и качества . Несмотря на его повторяющиеся неудачные попытки, жена упорно продолжала ждать какого-то особенного подарка и насмешливо говорила ему «Эх, ты, сухое сердце! Не понять тебе женской души, сухая ты коряга!». Он не обижался – коряга так коряга, сухая так сухая, каким уродился, таким и принимайте, а не нравится – пишите заявление, подпишем.
  Детей у них не случилось – Бог не дал, после первого выкидыша, когда жена надорвалась, перетаскивая тяжелые мешки с мукой, купленные по случаю от знакомого водителя мукомольного завода с большой скидкой. Ладно бы мешок был один, но жена любила свою многочисленную родню и купила для всех,  а таскать пришлось быстро и в спешке, чтобы не дай Бог не увидели соседи и не настучали куда положено.  Эти мешки с мукой вспоминались ему всегда, когда жена возилась с многочисленными племянниками и их детьми; он понимал, что она была бы прекрасной матерью, ему и самому не раз представлялось, как он рыбачил бы с сыном, а то, глядишь, и с зятем – но что поделаешь, не сложилось. Ни разу он не упрекнул ее, по мужскому обычаю, в бездетности - эту боль они делили пополам, кого тут обвинять – дефицит советской эпохи, государство или ее хозяйственность?
3.
Пережив в молодости  тяжелую болезнь и страдая от ее последствий всю свою жизнь, жена тщательно следила за своим здоровьем, обследовалась каждый год и проводила поддерживающее лечение каждую весну и осень. Выжив не благодаря, а вопреки лечению – как она вспоминала свою болезнь – жена не любила принимать таблетки, придерживаясь народных методов лечения. Каждое новое открытие в народной медицине жена применяла к себе: чистила печень, заготавливала летом травы, готовила чайные сборы, находила какие-то чайные и молочные грибы и проводила активную просветительскую работу среди своих сестер,обмениваясь впечатлениями и опытом. Постоянно ходила в библиотеку, подружилась с персоналом и вычитывала новые и новые рецепты лечения. Вся родня при первых признаках недомогания звонила ей – знали, что от нее всегда можно получить совет, а если случай был тяжелый, жена выходила через череду своих знакомых на нужного доктора. И всем казалось, что вот уж кто-кто, но она всегда будет пребывать в добром здравии и проживет долго.
В этот раз жена пришла с обследования бледная, но спокойная. Ее  спокойствие было каким-то   задумчивым, холодным и отстраненным . Больше всего его поразил взгляд жены –  как будто она была далеко от него, за толстым стеклом, куда ему уже не пройти, уже не достучаться, уже не докричаться; как будто она смотрела на мир с той, другой стороны, куда ему путь пока был заказан   – и он впервые испугался. Она предложила ему сесть, села напротив, и короткими, рублеными фразами рассказала ему о диагнозе врачей: рак печени, уже четвертая степень, не могут понять, откуда взялась, но правду скрывать не стали – жить ей осталось немного. Он поверил сразу и безоговорочно, и мир на время перестал существовать – была только пустота, откуда на него глазами его жены смотрела смерть .
Жена продолжала объяснять ему, как они будут жить дальше, как будто за тот короткий отрезок времени,что прошел от постановки диагноза до ее прихода домой она успела все продумать и даже уже все решить – без паники, без малейших проявлений эмоций, все ее силы уходили на то, чтобы не сорваться в истерике, не начать в панике спрашивать у окружающих, у неба и земли – почему я? Почему со мной? Почему так? Почему именно эта болезнь, почему именно мне суждено умереть в страданиях и боли? Она говорила медленно, иногда опуская глаза на столешницу и выглядывая только ей заметные крошки и смахивая их на пол, объясняла ему, что она не хочет страдать и кричать от боли, что ей бы хотелось умереть сейчас и сразу же, но она считает своим долгом завершить свои дела, распорядиться насчет похорон, распорядиться  деньгами и удостовериться, что он будет готов продолжать жить после нее в достатке и знать, где что лежит, как и из чего готовить, что к моменту ее ухода в иной мир у них  будет улажено все, что можно, и она сможет умереть в полной уверенности,что с ним все будет хорошо.    ...И в конце, как будто устав от серьезности разговора и оттаяв,  жена добавила с улыбкой: «Ну, ты у меня мужчина умеренный, сухая ты коряга, плакать не будешь – и то слава Богу, меня не  будешь расстраивать напоследок»
Жена сгорела за два месяца, он даже не успел осознать как следует, что она уходит. Дни были заполнены заботами – жена скрупулезно следовала своему плану: они рассчитывали стоимость похорон, обсуждали сами похороны, в каком кафе заказать поминальный стол, кого предупредить заранее, складывали узелок с одеждой – жена несколько раз меняла свое решение по поводу того, в каком платье ее хоронить, - проверяли документы, обсуждали, что он будет делать после ее смерти. По несколько раз на дню жена показывала ему, где что лежит, что лучше всего сделать в погребе и на даче, положила на видное место тетрадки и книжки с кулинарными рецептами.  Позже наступили трудные дни – жена слабела на глазах, все ее силы уходили на борьбу с болью, но даже в эти  дни она хотела выглядеть достойно – и он с утра менял ей сорочку, белье, умывал ее, причесывал и убирал ей   волосы. Эти заботы доставляли ему невыразимую душевную боль,  но он вел себя как обычно, «умеренно»,как говорила жена, и только по ночам, прислушиваясь к ее неровному дыханию , он погружался в отчаяние, и все говорил себе, что люди не должны так страдать, и мучился от бессилия  и невозможности помочь.
4.
Первые дни после смерти жены были заполнены обычной суетой , затем приходили знакомые, родные – поддержать, выразить сожаление . Но наступал вечер и он оставался один в пустой квартире, и пустота эта поглощала его. Он отчаянно старался поймать ускользающие знаки существования жены: все ее вещи оставались на своих местах, так же перед кроватью стояли ее тапочки, так же в ванной висел ее любимый халатик. Он заходил в ванную, брал халатик в руки, прижимал к груди, вдыхал знакомый родной запах. Ему отчаянно хотелось почувствовать жену, прикоснуться к ней – но в руках был только пустой рукавчик  в горошек – и этот горошек рассыпался перед ним воспоминаниями о том, как жена выстояла очередь в универмаге за этим халатиком и долго его не носила, все берегла, боялась что материя выцветет, а потом этот халатик стал ее любимым. Он прижимал рукав к щеке и губам, вытирал им непрошенные слезы, выходил из ванной,забывая, зачем заходил. 
Позволявший себе при жизни жены интрижки на стороне, после ее ухода он не допускал даже мысли о какой-либо женщине рядом с собой. И чуть не спустил с лестницы вниз моложавую соседку по подъезду, намекнувшую ему про его одинокую жизнь и желание скрасить его одиночество, так что больше таких намеков никто и не допускал. На участливые советы своих родных он как-то ответил такой проникновенной тирадой , состоящей сплошь из мата, что  не только советовать, но даже и спрашивать его о чем-то теперь боялись.
Однажды в каком-то альбоме он нашел фотографию, на которой жена была в том самом костюме, в котором он ее похоронил. Она улыбалась  светло и радостно, и сердце его защемило, как будто она улыбалась ему из того далека, откуда не возвращаются. Он увеличил фотографию, вставил ее в красивую рамочку и поставил на видном месте. Рядом в вазочке теперь всегда стояли  живые цветы. Каждую свободную минуту он подходил к ее портрету и рассказывал , что с ним произошло за день, что он успел и не успел сделать,как он себя чувствует, советовался с ней, плакал и смеялся. Он говорил и говорил, он говорил ей то, что никогда не говорил при жизни, все то, что стеснялся сказать, все, что он не понимал до ее смерти, все свои чувства, всю свою любовь он выплескивал во время этих монологов. Слезы текли по его лицу, и сквозь эту пелену ему казалось, что лицо на фотографии оживало, улыбалось, как будто жена говорила ему: «Ну что ты размок, сухая ты коряга! Скоро увидимся!» 
И ничего на свете он не желал так неистово....