Юля цикл Моя Совдепия

 

   Солнце, выкатываясь радостным колобком из-за верхушек деревьев могучей лысенковской посадки, весело заливало своими лучами   человека, силуэт которого на его ослепительном фоне  казался величаво монументальным, - почти что памятник.
 
  Человек этот был сильно озадачен чем-то очень важным. Напряженная сосредоточенность мысли застыла у него на лице. Мысль буравила голову и требовала скорейшего решения проблемы. Проблема стояла  между жизнью и   не жизнью. Проблему надо решить во что бы ни стало и как можно быстрей. Каким будет день, зависело не от того, как солнце, а от того, как голова.
 
  Голова эта принадлежала Петровичу, колхозному старожилу, и сегодня она была   тяжелой.    И было у той головы одно-единственное желание – принять. И надо ведь совсем немного. Грамм пятьдесят волшебной жидкости смогли бы вернуть к жизни. Нет, не потому, что вчера перепил. Как раз вчера вечером он и не пил, допоздна возился со скотиной – чтоб ей черт.

  Петрович работал в колхозе водителем кобылы и как раз вчера удалось стырить прямо с поля целую телегу кукурузы. Студенты ломали кукурузу и загружали в телеги.   Телеги перевозили початки  на колхозный ток, где студенты очищали их от листвы. Петрович тоже весь день возил кукурузу на колхозный ток, а последнюю ходку завернул к себе домой – известно какой расчет в колхозе: бутылка, кому надо, и все дела. Вот и провозился: пока довез, пока разгрузил  да спрятал в сарай. Все сам, помогать некому – дети все кто где: кто в городе, кто в тюрьме, кто совсем в Казахстане, а младший – тот до утра будет с девками гулять. Дети они хорошие помощники за столом, здесь за ними не угонишься, да и звать долго не надо.

  Какая была бы проблема, когда б было что выпить. Плеснул в стопку, опрокинул - и все, нет проблемы – голова ясная, в жилах радостно течет горячая кровь, настроение хоть на что – хоть на работу, хоть и на что другое.  Да беда-то как раз в том и есть, что нет ее этой волшебной жидкости. Вернее, она-то есть, но надо найти. Вот и вышел колхозный возница в огород,   во что бы то ни стало отыскать ее родимую. А в огород, потому что, Петрович знал это точно, где-то здесь закопана заветная пол-литра, а может и целая четверть. И с лопатой наперевес он стал осматривать огород, пытаясь обнаружить след свежекопанной земли.
  Огород – это то место, где Юля, законная жена и мать  всех семерых его детей, взяла моду хоронить (в смысле – прятать) самогон, ею же изготовляемый. В огороде потому, что все остальные места в доме, в сарае, курятнике, хлеву уже давно были раскрыты Петровичем, а огород он большой – попробуй найди. Правда, бывало, находил. Тогда у Петровича был праздник, у Юли траур. Она, так же как и муж, имела потребность принять с утра и подтвердить днем. Разница только в том, что она напиток изготовляла своим трудом, а Петрович употреблял казенный, отнимая деньги от семьи. Потому, когда он находил заначку, Юля готова была его убить – она не терпела несправедливости. Но убить - не убить   – это так говорится, а вот отнять со злости пыталась не раз. До драки доходило, но у Петровича сила против ее злости, а, известно, обухом батога не перебить – сила - она, как не суди, много сильнее справедливости.

  Ее счастье, что Петрович не признавал пить брагу, у него от нее страшно и долго болела голова, а удовлетворения никакого. Вот  у Зинки, соседки, мужик, если находил, не дожидался самогона - выпивал брагой. А попробуй ее спрятать, когда она цельную неделю должна в тепле, и пары распространяет от себя – не сдержишь. Как не прячь, все равно унюхает. Только, если у соседей, и удавалось спасти брагу. Чаще других прятала у Юли. Петрович сам брагой брезговал, а мужики к нему искать не пойдут – боятся они его. 

  Да и было чего бояться: в селе не забыли, как по пьянке воткнул он хлебный нож в собутыльника, когда тот стал распотякивать, как   он с Петровича женой, вроде как, грибы собирал. Грозила вышка. Да ордена за войну и особенно три Славы спасли Петровича от расстрела, но десятку все-таки дали. Отсидел семь и вернулся в колхоз. На комбайн не пошел, как ни уговаривал председатель, пошел вот в возницы и возит с тех пор колхозное добро и себя не забывает.

  Но известно, какая жизнь в селе:  пашешь с ранья до потемок только за ради того, чтобы прокормиться, одежу давно уж не покупали, да и к чему она, куда ходить? По селу да на работу ходить есть в чем, а больше – куда? Предлагают путевки на курорты разные, но, хотя и зимой, все равно скотину не бросишь. Вот и кружит Петрович по селу, редко когда в райцентр, а уж в областном и забыл, был когда. Возит по заданию колхозного бригадира и дрова, и навоз, и зерно и все другое, что в наряде или так на словах прикажут. Возит все то же Петрович и по просьбе односельчан. Денег он не берет – не его транспорт – колхозный,    время, правда, свое тратит, да куда его девать время это? Денег не берет, а вот от чарки не отказывается. Поначалу больше для того, чтоб поговорить, потом уже не мог – привык, да так, что день без чарки не   прожить. Влияет чарка как-то на организм:   разливается по нему теплом, проникает в каждую щелочку и уходят разные невзгоды,  и, чем больше чарок, тем дальше уходят, а чтобы не высовывались, как проснешься, надо сразу по ним чаркой, иначе беда – черная реальность такой тоской влезет в душу, хоть вой. Станет тогда Петрович чернее тучи, слова не вытянешь, жизнь замирает и начнется она только после приема вовнутрь  волшебного зелья.

  Юля все это хорошо понимала, сама была такая, но сделать для мужа не только не хотела ничего, но и злорадствовала его мукам – или он так досадил  ей по жизни, или   жизнь была такая,  а  Петрович –  вот он, всегда под рукой,  и есть на кого валить все свои бабьи негоразды.

  Юля легче переносила трезвость, потому что осознание наличия напитка и его доступность вселяли оптимизм и силу ждать.  Напиток же был всегда, потому что:  во-первых, Юля знала меру и редко ее переступала, во-вторых, и это главное, она сама заботилась о производстве напитка, а не полагалась на какие-то там магазины, непонятно когда открывающиеся и закрывающиеся. Несмотря на наличие транспорта в доме, Юля сама таскала сахар и не весь сразу: первое, –  чтобы  не догадались в магазине зачем, второе, –  чтобы не попасть в зависимость к Петровичу. Юля не любила быть зависимой, тем более от мужа. Все, конечно и так знали, что она гонит самогон, но сбить со следа по времени, не всегда правда, но удавалось.

  Брагу она ставила в специально для этого приспособленном молочном бидоне. Расчет делался на десять кило сахара и десять литров воды. Воду Юля брала из колодца, что на другом краю села, вода там для самогона что надо. А, когда спрашивали, зачем так далеко по воду пришла, отбрехивалась, мол, для лекарства хорошо именно такую воду. Конечно, ей не верили и понимали: Юля готовится к самогоноварению. Знало все село и даже за   границей села – самогон у Юли что надо. Юля была гурманкой и  брезговала делать самогон из бурака, гороха, томата и   всякой дешевой спиртосодержащей  ерунды. Только сахар и свежайшие дрожжи (как и где она их доставала, было загадкой) заливались водой и… в теплое место.

  Желательно выбрать время так, чтобы Петрович не засек, когда ставится брага, иначе вычислит, когда начнется возгонка,   начнутся нервы, а процесс требует тишины и покоя.
  Как брага вызреет – в огород, в заросли бурьянов, тут уже не только мужа,  но и, не ровен час, участкового надо стеречься,  у него   нюх – с другого конца села учует. С его нюхом да погонами и работать не надо.
  Заберется Юля в заросли, разведет там костер между черными от сажи кирпичинами, водрузит на них чугунок с перебродившим сахаром и войдет в томительный транс ожидания.   Костер должен быть небольшой и не особо жаркий, а, главное, без дыма. Это дыма   нет без огня, а огонь без дыма должен быть, а то засекут и, мало что придется отбиваться, - это еще что! Так ведь весь кайф испортят.

  Чугунок закрыт крышкой по размеру от кастрюли, в крышке просверлена дыра, куда вставлена медная трубка, закрученная спиралью. Крышка для герметичности обмазана тестом вокруг чугунка и вокруг трубки тоже - ни одна паринка спирта не должна улетучиться, конец спирали выведен в трехлитровую банку. На спирали, по-другому змеевик, лежит мокрая чистая тряпка, чтобы усилить конденсацию продукта. Расчет такой, что полноценного продукта, т.е. самогона крепостью сорок градусов должно быть столько же, сколько заложено сахара.

  Когда все налажено и костер горит, разгоряченная брага отправляет ароматные пары в змеевик, после чего  наступает завораживающий момент, сравнить который ни с чем в жизни пятидесяти пяти летней советской труженицы, колхозницы со стажем равным ее возрасту, потому как с первых дней рождения она уже была в поле.

  Начало момента знаменует капель –  первая капля, вторая, третья –  они капают в подставленную вместо отодвинутой банки кружку, потому что, кто это дождется заполнения банки? Вначале капли   ударяют по дну кружки, разбиваясь в мелкие брызги,  потом   плеск – волшебные звуки – они симфонией ожидания растекаются по телу,   предвкушая удовольствие от первака. Юля не станет ждать долго – не в количестве счастье, а в как можно более раннем его обретении, тем более что количество тоже никуда не денется.  И вот уже банка возвращается под змеевик, а кружка в неторопливом подъеме (не  надо торопить  удовольствие)  достигает рта и отправляет в него первые капли только что полученного напитка.

  Первач, обжигая горло, входит в организм, огнем растекается  по всему телу и производит свое разрушительно-желанное действо изнутри, затем выходит наружу и  раскрашивает тело розовыми пятнами счастья. Большое темно-коричневое от крестьянского загара лицо делается красно-коричневым, глаза суживаются и через оставшиеся щелки излучают какое-то неземное блаженство. На всей земле     никого – только она и эта, рождающаяся на глазах, волшебная жидкость.

  Банка снова отодвигается и вместо нее становится кружка, но Юля не напьется до пьяна, она знает нормочку и, кроме того, процесс возгонки  надо довести до конца, когда вытекающая жидкость совсем перестанет пыхать от зажженной спички. Банки надо закрыть крышками, лучше закатать, и спрятать так, чтобы ни одна собака, не то, что Петрович.

  Петрович понимал всю безнадегу затеи отыскать клад с самогоном, но организм требовал свое, а магазин откроется не скоро, если вообще откроется. Вот и копает Петрович в каждом подозрительном месте, копает осторожно, нельзя разбить. Раз было – разбил с непривычки, так потом из земли высасывал, а уж как Юля   причитала, вспомнить жутко.  Но нет заветного стекла.

  «Убил бы   стерву! Закопала, справилась, и куда она такую рань? Соображает, небось, не первый день замужем, что мужу плохо с утра будет, и смылась. Нет, чтобы налить да поднести чарку. Куда там, дождешься от нее», - думает Петрович и продолжает рыть, да все без толку. И знает, что шанс равен нулю, но не может не рыть, надо что-то делать, как-то приглушивать эту разрывающую нутро потребность, вот он и роет с остервенением, чтобы или найти её или закопать это, жгущее душу, желание. Ничего не найдет Петрович – Юля знает дело  и  Петровича тоже знает, поэтому нет у него никаких надежд, никаких шансов.

  А солнце все выше, с утра оно быстро разбегается, уже и на работу пора, а там и магазин откроется...может быть.


24.11.2009                Walrad.