Сломанная рутина

                Джеффри  Арчер
                СЛОМАННАЯ    РУТИНА
                перевод с английского - Алексей Алгер





Стиль жизни Септимуса  Горацио Корнуоллиса не соответствовал его имени. С таким помпезным именем ему бы надлежало быть членом  Кабинета министров, адмиралом или, по крайней мере, приходским священником. В действительности же, Септимус Горацио Корнуоллис был лишь служащим одной из страховых компаний в Лондоне.
Своим звучным именем Септимус был обязан отцу, чьи познания об адмирале Нельсоне были более чем поверхностными, матери, находившейся во власти предрассудков, а также пра-пра-прадеду, которому выпала честь быть троюродным братом прославленного генерал-губернатора Индии.
По окончании школы, Септимус – тощий, анемичный, с ранней плешивостью молодой человек, был принят на работу в страховую компанию. Его наставник внушал ему, что это идеальное место для начала карьеры. Септимус последовал его совету, однако, спустя некоторое время понял, что даже для начинающего, его квалификация ничтожна, и это не могло не тревожить юного клерка. Как бы то ни было, Септимус медленно, но поднимался по служебной лестнице от должности рассыльного до титула, казавшегося ему грандиозным – помощника заместителя менеджера  Отдела исков.
Рабочий день Септимуса проходил в стеклянной кабинке на седьмом этаже, где он рассматривал иски по страховке от ничтожно малых сумм до миллиона фунтов стерлингов. Он надеялся, что если не совать нос, куда не следует (одно из любимых его выражений), то еще лет через двадцать он может стать менеджером Отдела исков, и тогда его рабочее место будет иметь стены вместо прозрачных перегородок, а маленькую квадратную подстилку, когда-то зеленого цвета, заменит настоящий ковер. Возможно даже, он получит право визировать бумаги по многомиллионным искам.
Проживал Септимус в Севеноукс с женой Нормой и двумя детьми, Уинстоном и Элизабет, учениками начальных классов. Оба они  должны были бы посещать престижную классическую школу, однако Правительство лейбористов, видимо, было иного мнения  на сей счет.
Изо дня в день, без каких-либо отклонений, подобно простейшему микропроцессору, Септимус совершал одни и те же действия,  гордясь при этом своей преданностью и послушанием традициям и дисциплине. Ничего из себя  не представляя как личность, он был существом, сконструированным из совокупности привычек.  Если вообразить невероятное, что КГБ захотел бы организовать его ликвидацию, все что потребовалось бы    для такой акции, это установить за ним наблюдение в течение одной лишь недели, и тогда малейшее его движение в жизненном пространстве было бы легко прогнозируемым на целый год вперед.
Септимус вставал каждое утро в 7.15 и  облачался в один из двух своих темных костюмов, которые  штампуют по шаблонам для магазинов готовой одежды. Он выходил из своего дома  под номером  47 по Палмерстоун-Драйв в 7.55 после скудного завтрака, неизменно состоявшего из одного яйца всмятку,  двух тощих тостов и двух чашек чая. По прибытии на платформу Севеноукс-стэйшн, он успевал купить “Дэйли-экспресс”, прежде чем сесть в поезд, в  8.27 отправляющийся  до Кэннон-стрит - стэйшн. За время поездки (прибытие на Кэннон-стрит в 9.07) он успевал просмотреть газету и выкурить две сигареты. Затем пешком добирался до своего офиса, и когда он уже сидел за столом в своем крошечном аквариуме, можно было с уверенностью сказать, что на часах 9.30.
Во время перерыва на кофе (11.00) он позволял себе роскошь, выкурить еще пару сигарет, в очередной раз потчуя своих коллег россказнями о мнимых достижениях его отпрысков. В 11.15 он возобновлял свою работу.
В 1 час по полудни он покидал Великий Кафедральный Собор (другое его выражение) и целый час проводил в пабе,  на вывеске которого было начертано “Хэвлок”, где выпивал полпинты светлого “Карлсберг” вприкуску с лаймом, и это было неизменным его меню.
Завершив свой ланч, он выкуривал очередные две сигареты. В 1.55 он возвращался к протоколам и страховым искам, не отрываясь от них до 15-минутного перерыва на чай в 4.00, в течение которого, по заведенному ритуалу, он выкуривал еще две сигареты. Ровно в 5.30 (конец рабочего дня) Септимус брал свой зонтик, защелкивал кейс с инициалами С.Г.К. на серебряной пластинке и покидал свою стеклянную клетку, закрыв ее двумя оборотами ключа. Шествуя через машинописное бюро, он с оживленностью говорящего робота произносил: «Увидимся, как всегда, утром, девочки». Мурлыча себе под нос несколько тактов из “Звуков музыки”,  он спускался в лифте, выходил из офиса и вливался в поток клерков, лавинообразно катящихся вниз по Хай Холборн. Он шагал по направлению к станции Кэннон-стрит, используя зонтик в качестве трости, плечом к плечу с банковскими служащими, брокерами, экспедиторами, людьми из нефтяного бизнеса, ощущая себя при этом неотъемлемой частицей гигантского мегаполиса под названием Лондон-сити.
Придя на станцию,  Септимус покупал  в  газетном  киоске “Ивнинг Стандард” и пачку из десяти сигарет “Бенсон и Хиджес”, затем укладывал то и другое на стопку документов “Пруденшиал компани” (название фирмы, где он служил), что также было ритуалом, доведенным до автоматизма.
Неизменно в 5.50 он садился в четвертый вагон поезда, отходящего от пятой платформы, занимал свое излюбленное место у окна в закрывающемся купе лицом по направлению движения. Рядом, обычно, сидел лысый джентльмен с всегдашней его газетой “Файнэншиал Таймс”, а напротив было постоянное место опрятно одетой секретарши, читавшей любовные романы, и выходившей чуть дальше после его Севеноукс. Перед тем как усесться, он  вынимал  из кейса “Ивнинг Стандард”, непочатую пачку “Бенсон и Хиджес”, располагал их на подлокотнике своего сидения, а кейс и сложенный зонтик укладывал в багажную сетку над своей головой. Устроившись поудобнее, он закуривал одну из двух сигарет, которые предстояло выкурить за чтением газеты. И, таким образом, у него оставалось еще восемь до следующего утра.
Когда поезд, замедляя ход, приближался к Севеноукс, он скороговоркой желал своим постоянным попутчикам доброй ночи, и это была его единственная фраза за всю поездку. Он выходил из вагона, и совершал свой ежевечерний моцион до расположенного достаточно далеко от вокзала  дома номер 47 по Палмерстоун-драйв, и чуть ранее 6.45 он уже был перед входом в свое жилище. Между 6.45 и 7.30 он заканчивал чтение газеты или проверял домашнее задание своих детей, ворчливо досадуя, когда находил ошибки, и тяжко вздыхая, будучи не в состоянии справиться с новым заданием по математике.
В 7.30  его благоверная  ставила перед ним на столе в кухне ужин  – результат ее чисто женских кулинарных фантазий, или же любимое ассорти Септимуса: три поджаренных рыбьих плавника, бобы и жаркое по-французски. Обычно, вслед за этим следовал его фирменный перл: - « если Господь дал рыбам пять плавников, Ему бы следовало снабдить их и пятью руками». Довольный своим остроумием, он поливал это рыбное блюдо томатным соусом и поглощал все это изобилие под аккомпанемент пересказа женой событий дня. В 9.00 он смотрел новости на канале Би-Би-Си (Септимус никогда не  смотрел Ай-Ти-Ви) и в 10. 30 укладывался спать.
Эта рутина продолжалась из года в год, прерываясь лишь на время отпуска, что, конечно же, для Септимуса было лишь одной из неизбывных составляющих все той же рутины его бытия.
Рождественские праздники Септимус проводил либо с родителями Нормы в Уотфорде, либо со своей сестрой и ее мужем в Эпсоне, но и эта альтернатива была подчинена раз и навсегда установленному порядку чередования Уотфорда и Эпсона.
Летом же (апогей каждого года) семейство проводило двухнедельный отпуск в отеле «Олимпик» на острове Корфу*.
Септимус был вполне доволен таким безмятежно ровным течением жизни, и малейшее отклонение от такого modus vivendi** стало бы для него величайшим потрясением, если не горем. Монотонность его существования не оставляла ни малейшего шанса на то, что он может стать героем саги, описывающей его жизненный путь от первого крика,  появившегося на свет младенца,  до текста эпитафии на могильном камне. Жребий его судьбы, казалось бы, отмерил все раз и навсегда, и никаких случайностей не предполагал. И все же произошло так, что именно незапрограммированная случайность не просто потревожила милый сердцу Септимуса уклад жизни, в которой все повторялось с неизбежностью смены дня и ночи, восхода и захода солнца или череды лунных фаз, а буквально разбила этот уклад вдребезги.
Однажды вечером, в 5.27, когда Септимус закрывал папку с последним из исков того дня, непосредственный начальник, заместитель менеджера Отдела исков вызвал его для консультации. Преисполненный гордости от осознания собственной значимости, Септимус даже не заметил, что он покинул офис  уже в начале седьмого. И хотя машинописное бюро к тому моменту уже опустело, живой робот приветствовал безлюдную комнату и безмолвные пишущие машинки традиционной фразой: “Увидимся как всегда, утром, девушки”. Мурлыча себе под нос несколько тактов из мюзикла “Эдельвейс”, он спустился на первый этаж. Едва он вышел из  Великого Кафедрального Собора, начался дождь. С неохотой Септимус раскрыл свой аккуратно сложенный зонт и, держа   его над головой, зашагал по лужам в надежде успеть на поезд, отправляющийся   в 6.32. Добравшись до Кэннон-стрит, он стал в очередь за газетой и сигаретами, затем уложил их в свой кейс и направился к платформе № 5. Он был крайне раздосадован, услышав объявление по громкоговорителю о том,  что сразу три поезда были выведены из обычного графика движения из-за перегруженности железнодорожных путей. Нотки сожаления интонации диктора никоим образом не утешили Септимуса. Не без труда, протиснувшись через суетливую, галдящую толпу, он подошел к вагону № 6 поезда, который ни в каком расписании не значился. Войдя в вагон, он обнаружил, что тот заполнен людьми, которых он никогда прежде не встречал и, что еще хуже, почти все места были уже заняты.  Единственное свободное сидение было в середине вагона и располагалось спиной  по направлению движения поезда. Септимус положил кейс и сложенный зонт в сетку над головой и с неохотой уселся, предварительно оглядев купе. Ни одного знакомого лица не было среди других шести пассажиров: женщина с тремя детьми, каким-то чудом, разместившаяся в сидении напротив него, престарелый джентльмен слева крепко спал. По правую руку от Септимуса сидел, вытянувшись в сторону окна, молодой человек  лет двадцати. Взглянув на юношу,  Септимус  оторопел от увиденного. Черные, с жирным блеском волосы его соседа были зачесаны на манер петушиного гребня, на нем был черный кожаный пиджак, плотно облегающие кожаные же джинсы. И при этом только два цвета в его облике строго соответствовали друг другу - цвет  пиджака и цвет  ногтей. Парень сидел, насвистывая какую-то мелодию, всем своим видом показывая, что на всех окружающих ему решительно наплевать. Но что особенно потрясло чувствительную натуру Септимуса, так это лозунг “Хайль Гитлер!”, при этом каждое слово было  обрамлено контурами из заклепок, величиной с головку гвоздя для подковы, надпись была сделана на спинке пиджака из черной кожи. Видимо, для того, чтобы у всякого, кто лицезрел бы эту наглость в виде нацистского приветствия, не оставалось сомнений в подлинности увиденного,  краской золотистого цвета была изображена свастика  и тем  же     цветом были написаны слова: ”Трахал я вас всех!”
 “Что происходит  со страной, куда смотрят власти?!” - мысленно возопил Септимус. Сам он изначально не был пригоден  для службы в структурах, которые принято называть силовыми, по причине врожденного плоскостопия.
Септимус избрал тактику  игнорирования этого монстра и, взяв с подлокотника пачку “Бенсон и Хиджес”, закурил сигарету и принялся за чтение своей любимой “Ивнинг Стандард”. Затем он положил обратно на подлокотник пачку сигарет, как он всегда это делал, зная о том, что  до прибытия на его станцию Севеноукс, он выкурит еще одну.
Когда поезд наконец-то тронулся со станции Кэннон-стрит, молодой человек  с эпатирующими надписями и свастикой на его пиджаке, повернулся в сторону Септимуса и, вперившись в него тяжелым взглядом, взял пачку сигарет с подлокотника, вытащил одну, закурил  и стал пускать дым, часто затягиваясь. Септимус не верил своим глазам. Он уже  готов был выразить свое негодование и протест по поводу происходящего, но тут же сообразил, что в этом купе не было ни одного из его каждодневных попутчиков, кто мог бы стать его союзником. Оценив ситуацию, он решил, что благоразумие ценнее доблестии (еще один из его собственных афоризмов), арифметическая сумма которых была его жизненным кредо.
Когда поезд остановился на Петтс-Вууд–стэйшн, Септимус положил газету, успев пробежать глазами лишь несколько строк, и вынул из пачки вторую сигарету. Он раскурил ее, затянулся и был готов продолжить чтение газеты, но в это же мгновение  юноша в черном взялся за уголок газеты  и…в результате у каждого из них, оказалось по половине  «Ивнинг Стандард».  В этот момент Септимус оглядел купе в поисках моральной поддержки. Дети, сидевшие напротив, стали откровенно хихикать, а их мать отвела взор в сторону, всем своим видом показывая, что не желает быть вовлеченной в конфликт; пожилой джентльмен, справа от Септимуса, спал сном праведника, храпя вовсю.  Септимус вознамерился, было, спасти свои сигареты, спрятав их в карман, но молодой человек опередил его, вынув одну из них из пачки, раскурил ее и, глубоко затянувшись, демонстративно выдохнул дым прямо в лицо Септимусу, после чего вернул пачку на ее прежнее место. Септимус ответил  взглядом, наполненным таким презрением, на какое только  был способен. Он чувствовал, что теряет контроль над своими эмоциями, находясь в состоянии, близком к тому, что принято называть помутнением рассудка. В  ярости, сжав челюсти, он вернулся к чтению газеты, но при этом тотчас же обнаружил, что у него осталась та ее часть, в которой речь шла о ценах на подержанные автомобили  и новостях спорта, то есть вещах абсолютно его не интересовавших. «Но зато», - мстительно  предположил  Септимус, «раздел о спорте – это как раз то, чего жаждут такие неотесанные болваны, как этот тип справа от него». Как бы то ни было, теперь Септимус был лишен удовольствия  от чтения  своей любимой газеты, и буквально дрожал от отвращения к своему соседу.
Все его помыслы были направлены на мщение, и постепенно он придумал  план, воплощение которого не должно было оставить сомнений у юнца в том, что «дарованная свыше добродетельность, весомее, чем самая престижная награда» (еще одна из  сентенций  Септимуса Горацио Корнуоллиса).
Усмехаясь, в нарушение незыблемого порядка вещей, он взял третью(!) сигарету и вызывающе вальяжным движением вернул пачку на прежнее место, на подлокотнике сидения. Урод в черном загасил свою сигарету, принимая вызов, взял пачку, вынул из нее еще одну сигарету и закурил. Септимус не собирался сдаваться: он быстро расправился со своим куревом, загасив лишь на четверть выкуренную сигарету, и тут же взял четвертую. Гонка продолжалась, и оставалось лишь две сигареты, но Септимус, одурманенный никотином и, мучаясь от кашля, решил прикончить четвертую свою сигарету раньше своего противника. Он, наклонившись вправо, завис над черным кожаным пиджаком и потушил эту четвертую свою сигарету в пепельнице под окном.
Купе было окутано дымом, но молодой курил изо всех сил. Дети напротив начали кашлять, а их мать стала размахивать руками, словно ветряная мельница, пытаясь разогнать клубы дыма. Септимус, не обращая на нее ни малейшего внимания, сосредоточился взглядом на пачке сигарет, притворяясь при этом, что он читает о шансах «Арсенала» в нынешнем чемпионате Англии.
И тут Септимусу пришла на ум фраза Монтгомери*** о том, что неожиданность, помноженная на скрупулезный анализ – это ключ  к победе.
Когда молодой  человек гасил свою четвертую сигарету, поезд медленно приближался к Севеноукс-стэйшн. Юноша уже протянул свою руку, но Септимус оказался проворнее – он был готов к любому движению своего врага, и успел схватить пачку сигарет первым. Он взял девятую, предпоследнюю, сжал ее губами, раскурил, не торопясь и, блаженно затянувшись так глубоко, как никогда прежде за всю свою размеренную жизнь, выдохнул дым прямо в лицо своего противника. Молодой человек смотрел на него в замешательстве. Затем Септимус взял последнюю, десятую сигарету из пачки, зажал ее между большим и указательным пальцами и раскрошил  над пустой пачкой, после чего аккуратно смял пачку  и церемонным жестом опустил маленький золотистый комочек в пепельницу. Без малейшего промедления он взял со своего сидения спортивную часть «Ивнинг Стандард», разорвал газету пополам, затем на четыре части, далее – на восемь и, наконец, на шестнадцать, швырнув все эти мелкие кусочки на колени сидящего в молчаливом оцепенении молодого человека.
Поезд остановился, прибыв в Севеноукс.  Триумфатор Септимус, едва не лопаясь   от чувства своего безмолвного превосходства, взял свой зонтик, кейс из сетки над его сидением и направился к выходу.
Он со стуком поставил свой кейс на подлокотник сидения напротив и открыл его. Все, кто  были    в купе, уставились на его содержимое: там, на стопке документов «Пруденшиал компани» лежал аккуратно сложенный экземпляр «Ивнинг Стандард» и нераспечатанная пачка сигарет « Бенсон и Хиджес ».

Примечания:
Стр.15 *Корфу – итальянское название греческого острова и города Керкира. Стр.16 (**modus vivendi (латынь) – образ жизни. Стр.22***Монтгомери Аламейский Бернард Лоу – фельдмаршал, кавалер всех высших орденов Великобритании.