OPUS - JAZZ

Я играю на ф-но так себе. Неважнецки. Не ахти как. Но кое-какие звуки извлекать все же умею. Удивительно то, что имеется превеликое множество так называемых дипломированных, ученых пианистов, порой даже с двумя консами за плечами, но играют все они, как ни странно, плоховатенько, а то и вовсе никак. Что ж. Плоды просвещения. Но что еще более удивительно, так это то, что если в мою музыку хоть что-то попало или проникло, совершенно неважно, как я выражаюсь, ну, скажем, какие - то необычные изломанные фразы, нетривиальные мелодические линии, специфические аккорды придуманные мной, то это уже хорошо. Я умею пользоваться блюзовой шкалой и пентатоникой, свингую, и что, пожалуй, самое главное, умею летать. Даже на ф-но. Пользуюсь я не одной навязшей в зубах стандартной вертушкой, а целым рядом разнообразнейших вертушек, каких существует несметное количество. Как говорится - немерено. Стараюсь играть вкрадчиво и очень тихо. Намеренно делаю порой 3 - 4 тактовые паузы - умолчания. Это влияет на качество музыки. Пианиссимо невольно заставляет слушателя, внимательней вслушиваться в мою музыку, и это, пожалуй, и есть самая важная вещь. Помню как в 1961 году, в каком – то зале, я сидел и бренчал на ф-но. Так. Для себя. Вдруг мне показалось, что за моей спиной кто-то стоит. Я обернулся. Сзади меня действительно стоял Вадим Сакун. Я спросил: Вадик, я тебе мешаю? Сакун приветливо улыбнулся: Играй, играй. Я слушаю тебя с большим интересом. Не стану скрывать, что довольно скромная, но все же - похвала такого великолепного и чуткого пианиста, как Сакун, приободрила и можно сказать, в некотором роде окрылила меня. Я подумал, если уж такой мэтр по тем временам, как Сакун, с любопытством посматривает, как мои пальцы перебирают клавиши, значит, в моей игре что - то есть. Хочу рассказать следующее. Дело было в кафе «Времена Года» примерно в 1968, 1970 году или что-то вроде того. Я был руководителем оркестра и играл на трубе, ф-но, и довольно часто пел песни, как из обычного ресторанного репертуара, так и свои оригинальные. На кларнете и теноре саксофоне играл Анатолий Сазонов, обладавший мощнейшим звуком, перекрывавшем порой все кабацкие шумы. Люций Вартанов - бас. Валерий Багирян - ударные. На ф-но играл Саша Мартынов - юный  Tommy Flanagan, как я его называл. Иногда его подменял Виталий Кравченко, поражавший меня тем, что мог играть буквально во всех стилях, какие есть и даже в тех, каких еще нет. Он мог спеть любую песню на любом языке, любой романс, мог сплясать, пойти вприсядку, с поводом и без, ввязаться, все равно с кем, был бы человек, в самую отчаянную драку и все это не ради чего – то такого эдакого, а по причине своей необычайно пылкой натуры. Словом, это был не человек, а золотой клад чистой воды. Кстати говоря, именно Виталий показал мне в свое время разливанное море, нет, скорее, целый океан вертушек. Среди моих композиций есть одна фортепьянная, которая называется «Жанок», я написал ее специально для Жанны Астаховой. Борис Васильевич Алексеев часто крутит ее на «Эхе Москвы». Еще на барабанах играли Эдуард Берлин, Борис Новиков, Алексей Такотлы и Борис Багдасаров. На джемы приходили Алексей Зубов, Владимир Сермакашев, Виталий Клейнот, Эдик Утешев и многие другие. После двух отделений начинался джем. Я играл на трубе в каждой вещи. Алексей Зубов решил сыграть с Клейнотом и Сермакашевым вместе в три саксофона. Поскольку бесшабашная манера игры Виталия Кравченко, мягко говоря, была Зубову не ахти как любезна, он сказал мне: Андрей, садись - ка, брат, за ф - но. И хотя Зубов мне никакой не брат, весь джем я проиграл на ф-но. Когда Владимир Сермакашев впоследствии подло предал нашу советскую родину и навсегда растворился во мраке     капиталистических джунглей, в стенгазете ленинградского Джаз - Клуба какой - то неизвестный остряк, написал нечто забавное, дорого бы я дал, чтобы узнать «Кито ето», но как узнаешь? Иных уж нет, а те далече. Так вот. Ленинградец начертал всего несколько слов. Цитирую по памяти «Сермакашева зовут теперь Сэр Макашев, а Товмасян, как был, так и остался - товарищ Масян». Что, правда, то, правда. Хватит о Питере. Москва. 7 сентября я выступал в Доме Музыки, на юбилейном вечере джазового гитариста Алексея Кузнецова. 4 ноября в кафе «RAY» слушал потрясающее выступление Ксении Федуловой. Распространено мнение, что наши музыканты, дескать, по высоким меркам не котируются и чуть ли вообще играть не умеют. Чушь собачья. Еще как умеют. Был бы лидер. Концерт Ксении Федуловой, дай бог ей здоровья, я записал на пленку. Лето на дворе, зима ли, осень, меня не колышет. Я действую всегда и везде. О ресторане «Будапешт». Я работал в                ресторане «Будапешт» с ударником Володей Романовым, гитаристом Андреем Луциком. На ф - но играл Эдик Асанов. Володю Романова иногда подменял Борис Новиков, прекрасный ударник, дошедший до всех премудростей джаза самостоятельно. После двух отделений обычной кабацкой рутины, мы начинали понемногу поигрывать джаз или джазовую попсу «Red roses for blue Lady», «Stomping at the Savoy» и так далее. После этого, я садился за ф - но и играл один. Прихлебывая из горла «портвей» в перерыве Борис Новиков говорил мне: Андрей, где ты научился так свинговать? Можешь мне не верить, это твое дело, но твоя фортепьянная музыка - это сплошной кайф. Я хмурился и отмалчивался. Когда руководителем оркестра в ресторане «Будапешт» стал Виталий Клейнот, мы работали таким составом. Клейнот - саксофон, я - труба, Кофман - тромбон, Шабров - ф-но, Луцик - гитара, Плавинский - бас, Брандсбург - ударные. Репетиции были 2-3 раза в неделю. Хорошо помню клейнотовский репертуар. Вальс «Над волнами», «3 - 6 - 9», «Mercy, Mercy», «Watermelounmen». Много пьес из репертуара группы  «Кровь, пот, и слёзы», а также из группы «Чикаго». Вокалист Бергер пел в основном репертуар Тома Джонса и Энгельберта Хампердинка. Пел потрясающе. Сначала на Бергера ходила вся Москва. Когда томджонсовские и хампердинковские страсти немного поутихли, интерес к Бергеру стал исчезать. Слышал, что Бергер уехал в Америку. Не знаю, правда ли это. О Григории Шаброве. Гриша был замечательным джазовым пианистом и большим книголюбом. Где бы он ни был, куда бы ни шел, с собой у него всегда была книга или журнал. Почти каждый день он бывал у меня в гостях. Именно с Шабровым мы частенько наведывались на Миусское Кладбище. Зачем? Поговорить, посмотреть на мир усопших и, наверное, еще зачем - то. Только вот зачем? На этот вопрос я не нахожу ответа, но он мучит меня и по сей день. Гриша жил в моем доме, только в другом парадном. Позднее мы работали с ним в оркестре Олега Лундстрема. Недалеко от меня жил джазовый гитарист Слава Лысов. В 9 утра Лысов появлялся у меня с двумя бомбами «Плодово - выгодного», вино разливалось по стаканам, выпивалось до дна, я садился бриться, а Вячеслав на полном серьезе пел - Просыпаюсь утром, здрасьте,  вижу - нет советской власти, улетели сизари. Как прекрасен этот мир. Вот именно.

                ПОЛЬША

Когда я был в 1962 году в Польше на джазовом фестивале  JAZZ  JAMBORY, я выступал не только на концертах, но и на джемах. Причем играл я не только на трубе, но и на фортепиано. Играл с чудесным ударником Анджеем Домбровским и  другими превосходными польскими музыкантами. Немного забегая вперед, хочу рассказать, что в Варшаве, я имел честь познакомиться с Софьей Комедой, женой легендарного польского музыканта и композитора Кристофа Комеды, эмигрировавшим впоследствии в Америку. Софья Комеда, умная и  обаятельная женщина. После того, как я покинул Варшаву, Софья регулярно писала мне интереснейшие письма в Москву. Звала меня приехать погостить в Варшаву, дескать, она покажет мне  все достопримечательности своего прекрасного старинного города, поводит меня по музеям, костелам, Джаз Клубам, которых там довольно много и так далее. Обещала сводить меня в какое - то место, какое именно не сказала, видать, побоялась перлюстрации (!!!), и показать мне нечто такое, чего я при всем желании никогда не смогу увидеть в Москве. Я долго и безуспешно ломал голову, что бы это могло быть, но так и не смог отгадать эту загадку. Я до сих пор не понимаю, зачем она так настойчиво звала меня к себе, и чем она собиралась меня удивить. Разумеется, я обязательно бы поехал в этот милый город, но я никогда не забываю о том, что страна, где я живу, называется Гондурас, а от Гондураса до Польши дальше, чем до туманности Андромеды. Софья Комеда, находящаяся в состоянии  клинического простодушия, наивно полагала, что съездить в Варшаву так же просто, как съездить в Сандуновские Бани. Взял и поехал. Когда бы так. Я бережно храню ее пахнущие изысканными духами письма и примерно раз в 10 лет внимательно перечитываю их. Кстати, скоро читать. Как раз десять лет прошло. В то время в джазовой Варшаве царил культ CHARLIE PARKER. Пьесу «LOVER MAN» играли на каждом джеме, чуть ли не по 10 раз. Думаю, полезнее сыграть «LOVER MAN» сто раз подряд, чем один раз «MANI, MANI, MANI», хотя, это очень забойная вещица. Один увалень сказал мне, что под музыку такого рода хорошо танцевать с девушками. Не знаю. Не пробовал. Был джем с участием американского трубача Don Ellis. Помню, как я спросил разрешения у заокеанского гостя  разрешить мне посмотреть его трубу. Гость согласился. С непередаваемым трепетом, я бережно взял трубу в руки, проверил насколько плавно ходят помпы, покрутил ее в руках, внимательно рассмотрел со всех мыслимых и немыслимых сторон, но извлечь звук из инструмента американец мне не разрешил. Что ж. Хозяин - барин. В любом случае рыдать не будем. Как поется в известном романсе, «Мы холодно руки пожали и молча навеки расстались». В Варшаве смотрел кинофильм «Анатомия убийства» с музыкой Дюка Эллингтона, «Карамзиновый пират» с Берт Ланкастером и знаменитый американский western «Рио - Браво» с Джоном Вэйном, Дином Мартином и Рики Нелсоном. Немного отвлекусь от Варшавы.  Не встреть я, в свое время Олега Михайлова, Алексея Баташева и Сергея Крыжановского, возможно я бы не был тем Товмасяном, которым являюсь сейчас. Разумеется, я  был бы тоже Товмасян, но несколько иной. Может, я стал бы поваром или слесарем. Хотя, навряд ли. Я не для того родился на свет божий, чтобы хлеб печь. Не зарекайся Рыба - Китка. Мало ли что может случиться в Гондурасе? Алексей Баташев в самом начале моего восхождения на джазовый и стихотворный Олимп, приложил немало усилий, чтобы незрелый Товмасян, как можно скорее превратился  в зрелого. Извините, Алексей Николаевич, но скоро только кошки родятся. Хочешь сделать что – нибудь полезное, напрягай силы и работай. А как же? Без труда не вынешь рыбку из пруда. Думаю, что я все равно стал бы именно тем, кем являюсь сейчас. А мои первые наставники и учителя были для меня лишь своеобразными  катализаторами. Хватит о химии. В тени олив любви лобзанья. Стоп! Никаких любви лобзаний давно нет и в помине и по настоящему реален только горький сахарин 2011года. Это была житейская страничка. 

                НАВАЖДЕНИЕ

Хочу рассказать о невероятном, можно даже сказать, фантастическом случае, происшедшем со мной, не имеющем никакого отношения ни к моей игре на трубе или на ф-но, ни к джазовой музыке, будь она неладна, да и вообще не  относящемся ни к чему. Хотя, как сказать. Исполненный самых, что ни на есть радужных надежд, я вошел в поезд «Москва - Варшава», и, разыскав свое место, решил  помечтать о светлых денечках, ожидающих меня, как я наивно предполагал, в Варшаве. А жизнь продолжалась. По небу катился сияющий Феб, из вагонного окна виднелась желтая осенняя травка, мне казалось, что  не только мои попутчики, но и весь мир улыбается мне. Не тут то было. В составе делегации сопровождавшей нас, среди разного рода деятелей советской, я извиняюсь, культуры, хотел бы я знать, в чем заключается  деятельность этих деятелей, был композитор Арно Бабаджанян. Интуристские проводницы, красавицы международного класса, разодетые как шемаханские царицы, с вежливостью невиданной доселе, разносили чаи, лимонады и прочие предметы убогого московского сервиса. Казалось, ничто не предвещало несчастья. Катастрофа произошла внезапно. Не успел вагончик тронуться, как Арно зазвал меня к себе, плеснул в стакан изрядное количество коньяка Двин, и тоном, не допускающим возражений, приказал мне - Пей! Арно, взмолился я, я не могу пить. Мне скоро выступать на серьезном фестивале, а ты - пей, мол. Но Бабаджанян был суров и непреклонен. Злые языки утверждают, что он всегда такой. Скрепя сердце и чертыхаясь, на чем свет стоит, призвав на помощь всю силу своей воли, я заставил себя проглотить этот распроклятый Двин. *Примечание автора. Двин - один из самых дорогих и престижных армянских марочных коньяков. А вот дальше - то, как раз и началось то, что нельзя квалифицировать иначе, как наваждение. Арно изрек. Молчи и внимай. Я обратился в слух, и наваждение началось. Я - Арно Бабаджанян. Я пианист (пианист он был действительно великолепный). Я - композитор. Я написал мелодии, которые поют и играют везде, где только можно. Это правда. «Песнь о первой любви» и другие песни из этого кинофильма действительно играли буквально во всех мыслимых ресторанах, кафешках и забегаловках. Теперь ты. Андрей Товмасян. Я мысленно содрогнулся. Ты сочинил удивительную пьесу «Господин Великий Новгород», продолжал Арно. Так как ты играешь на трубе - не играет никто. А ведь ты еще мальчик. Почти - дитя. Подивившись, некоторое время беспрецедентному случаю мгновенного бесконтактного омоложения, я подумал. Перебрал дяденька Арно. Перегнул чуток палку. Какой же я дитя, когда мне 20 лет? Но он Арно - ему видней. А знаешь, почему ты так талантлив, объяснял Бабаджанян? Да потому, что ты армянин. Пока с неслыханными шумами на меня низвергались безумные тирады, я с грустью поглядывал в окно. А что мне еще оставалось делать? Интересно, что бы делали Вы на моем месте? Арно отхлебнул еще коньяку, и как ни в чем, ни бывало, продолжал. Кто самый великий астроном планеты, знаешь? Амбарцумян. Стыдно не знать таких вещей. Кто выиграл Великую Отечественную? Думаешь, Жуков? Не Жуков, а Баграмян. Слышал про такого? И так далее. Без остановок  и перерывов на обед. Да он - скаженный, подумал я.  А все, почему, кричал Арно? Потому, что мы армяне. Испуганная тяжким грохотом, мимо бабаджаняновского купе, робкой ланью неслышно прокралась Нина Завадская, один из представителей бездеятельных деятелей советской, я опять извиняюсь, культуры. Как написали бы романисты 19 - го века, она тихо исчезла в отдалении. Арно продолжал неиствовать. Армяне, самый наиталантливейший народ во Вселенной. Во как! Прошу внимания! Речь Арно Бабаджаняна, кроме ее несомненной познавательной ценности, есть не что иное, как мощнейшая бесплатная реклама удивительных качеств марочного армянского коньяка Двин. *Уважаемые представители армянских коньячных заводов, советую Вам не поскупиться и перевести некую, пусть даже самую ничтожную денежную сумму на имя вдовы Арно. Надо делать добрые дела, Господа. За это на том свете к Вам отнесутся с должным почтением. Впрочем, поступайте, как хотите. А кто они, продолжал реветь неистовый Роланд? Ты скажи мне: кто они такие?  Что они сделали путного? Точно, скаженный, опять подумал я. Спрашивая, кто они такие, Арно, по всей вероятности имел в виду не столько бездеятельных представителей советской, в этот раз я извиняться не буду, культуры, сколько вообще всех НЕАРМЯН мира. Пора линять, подумал я. Сказано - сделано. Бочком - бочком, я выскользнул из безумного купе, вошел в свое законное помещение, лег на шконку не сымая парусов, накрыл голову железнодорожной подушкой от интуристовского сервиса, чтобы не слышать рыки разбушевавшегося армянского Фантомаса и заснул. Засыпая, я подумал, может, я и впрямь, дитя, раз так безмятежно засыпаю? Сон был краток, как могильная надпись. Снился бог войны божественный Баграмян, взявший Рейхстаг и арестовавший Адольфа Гитлера. Потом я увидел ночное небо, усыпанное звездами. Между Сатурном и Меркурием медленно раскачиваясь, висел молибденовый гамак, в котором мирно посапывал гений еще не ограбленных галактик академик Амбарцумян. Под самое утро приснился маршал Жуков. Не снились мне всего две вещи. Нина Завадская и советская культура. Наступило тоскливейшее из утр. Я твердо решил никуда не выходить из купе до самой Варшавы, а может даже и после нее. А Жукова и впрямь, жалко. Народ его любил, а народ зря не полюбит. Но вот что действительно жалко, так это то, что кончился сон. А то спал бы и спал себе до самой  смерти.

В 1965 году, я работал трубачом с Борисом Рычковым в небольшом коллективе с грузинским названием «Чанги», где пела Гюлли Чохели,  исполнявшая массу прекрасных песен, в том числе и любимую мной «МR. PAGANINI», из репертуара Эллы Фитцджералд. Эту песню Гюлли  пела мастерски, один к одному, часто исполняла ее на бис и все такое. Сначала я наслаждался ее чудным исполнением. Прошла неделя, другая, месяц, и я в буквальном смысле этого слова, проклял сначала Гюлли Чохели, потом ни в чем не повинного Мистера Паганини, а затем до кучи и саму  Эллу Фитцджералд, и это при всем том, что из множества великих певиц, я с завидным постоянством всегда выделял и боготворил именно Эллу Фитцджералд. Отчего же произошел сей странный портеплюмс, и кто сему виной? Наверное, я обкушался, объелся, и пресытился до отказу демьяновой, а в данном случае, чохелинской ухой. Более исчерпывающего объяснения, чем это, я предложить не могу. Не приходит на ум. 

В 1985 году я работал трубачом в оркестре Олега Лундстрема с Володей Данилиным, Юрием Демидовым, Владимиром Колковым, Игорем Бутманом, Александром Беренсоном и Ириной Отиевой. Наш тогдашний репертуар состоял преимущественно из мелодий  Глена Миллера. Арранжировки были подлинные, то есть в точности такие, как у Миллера. Аранжировки сделал Виталий Долгов и сделаны они были прекрасно, как и все, за что брался Долгов. В послевоенные годы в московских кинотеатрах часто крутили фильмы с участием оркестра Глена Миллера. «Серенада солнечной долины» и «Жены оркестрантов». Я очень любил музыку Миллера, но когда Лундстрем стал без конца гонять знаменитые миллеровские хиты, Chattanooga Choo - Choo, In the mood, At Last,  Serenade in Blue, и многие другие, со мной произошла странная вещь. Слыша каждый божий день одно и тоже, я обкушался миллеровской музыки, тихо возненавидел ее и навсегда вычеркнул ее из своей жизни. Как видите, Господа, истории повторяются настолько часто, что порой напоминают мне детские заводные игрушки, в которые некий современный кулибин, ухитрился вставить вечные батарейки по полтора вольта каждая. И нет ничего нового ни под солнцем,  ни под луной. А может, и есть. Трудно сказать. Уж очень темно вокруг.

Вспоминаю времена блаженной биржи, по которой, приторговывая барабанными палочками, бродил Гликин, той самой биржи, на которой у моего близкого друга, прекрасного джазового трубача Игоря Ямпольского уперли трубу. Да, да, именно уперли, Отвернулся прикурить человек, повернулся назад - трубы нет. Одна из моих частушек тех лет. Слушал сводку МВД по своей по глупости, слышу, батюшки, везде, никакой преступности. Я уверен, что трубу у Игоря Ямпольского, утащили не воры,  а, его же, так называемые друзья. Воры  в душе и на деле. Хорошо помню, как в общее веселое биржевое толкание, с двух сторон подъезжали две скромненькие милицейские колясочки. Из колясочек выходили милиционеры и проверяли штампы в паспортах. Никто особо не удивлялся, шел самый, что ни на есть обычный отлов тунеядцев. Это было во времена «пятнадцатисуточников» и знаменитого 101- го километра. Помню, как я спросил у саксофониста Игоря Иткина. Как импровизировать «Just  Friends»? Я не совсем понимаю гармонию этой пьесы. Ответом Игоря я был ошарашен. В «Just Friends», веско изрек Иткин, нет гармонии. Я призадумался. Как это так, нет гармонии? У всех нормальных мелодий есть гармония, а у «Just Friends», видите ли, нет. Может, она какая - то особенная? Не от мира сего? За разъяснениями я обратился к Сереже Крыжановскому. Сергей сказал мне: Слушай не Иткина, а JAZZ. Сказать правду, я и сам это знал.

 В истории мировой кинематографии есть великое множество кинокартин, наполненных джазовой музыкой. «Анатомия убийства» с музыкой Дюка Эллингтона, «Лифт на эшафот» с музыкой Майлса   Дэвиса, «Французский связной» с музыкой Дон Эллиса, «Золото Макккены» с музыкой Квинси Джонса, «Опасные связи» с музыкой Тэлониуса Монка и т. д. Когда - то некогда, три добрых молодца, а если выражаться проще, Валерий Багирян, Владимир Сермакашев и автор этих незамысловатых строк, были приглашены на киностудию для «озвучивания» кинофильма «Директор», тусклой и беспросветной агитки времен застоя. Сыграли Кукарачу. И что же? Мертвый целлулоид ничуть не оживился. Есть формула. То, что плохо само по себе, и плохо изначально, не поддается оживлению. Если бы в этой кинокартине звучала музыка Скарлатти или пел Карузо с сонмом невидимых ангелов, фильм остался бы таким же бесцветным и скушным, только к слову «Директор» примешался бы легкий инфернальный привкус. Хватит о фильмах. Давайте лучше заглянем в светлое завтра. Стоп. Никаких светлых завтра не будет. Со 101 этажа одного несуществующего московского  небоскреба, интересуются: - а что же, мол, будет?  Отвечаю. Рутина. Самая обыкновенная ползучая рутина. Непонятно? Даю по буквам. Рига. Ужгород. Тюмень. Иркутск. Нью - Йорк. Актюбинск. Точка. Конец связи.

Когда в Москву на гастроли приезжал руководитель Джаза Иллинойского Университета Jonh Garvey, а это было не раз и не два, то в свободное от дел время, он буквально дневал и ночевал у меня. Во время одного из застолий, я попросил его показать мне гармонию одной композиции Thelonious Monk, которую, я никак не мог подобрать. Гарви сел за мое, вдрызг расстроенное пятиоктавное пианино и ничуть не смущаясь этим досадным обстоятельством, сыграл эту пьесу с изумительным мастерством. Я обомлел. Передо мной сидел живой Monk, как две капли воды, похожий на Джона Гарви. Я попросил Гарви записать эту аккордику на ноты, что он и сделал в мгновение ока. Во время наших застолий к нам приходили гости. Татьяна Латушкина, Валентин Деев, Иван Васенин, Валерий Балдин, Виталий Кравченко, Виктор Алексеев, Константин Голиков, Галина Набатчикова, Марина Говорова, певицы Татьяна Ишбулатова, Нина Бешенковская и некоторые другие мои друзья. Все разговоры переводила моя жена Ольга, свободно владевшая английским языком. Каждый из гостей спрашивал у Джона, то, что интересовало именно его. В основном это были расспросы о тамошней закордонной жизни. Как там, что там, дорога ли заокеанская еда, почем музыкальные инструменты, джинсы, сигареты, выпивка, шмотки, и другие предметы американского быта. К всеобщему изумлению, Гарви поведал, что простые американцы гораздо охотней пользуются китайскими, корейскими или японскими товарами, чем американскими. После ответов Гарви, полученных напрямую, из первых уст, пресловутый американский мир как бы потускнел и смазался. Мои друзья потом говорили, что может быть в Америке и хорошо, но вот поехать туда им, почему - то расхотелось. Джон рассказывал нам анекдоты. Смысл некоторых анекдотов ускользал от нас даже после троекратных переводов. 

Помню, с каким величайшим трудом мы прорывались на великолепные концерты Dukа Ellington, на концерты B. B. King, который широко улыбаясь, кидал в зрительный зал, именные гитарные медиаторы, на концерты Big Band Тhad Jones - Mel Louis… Доставанием билетов на мероприятия подобного рода обычно занимался Гера Бахчиев и Сергей Ленский. Число страждущих фанатов джаза осчастливленных Бахчиевым и Ленским, невозможно выразить при помощи математики. Каким образом  это можно сделать, я подумаю на досуге, хотя я уже не раз сообщал своим читателям, что никаких досугов у меня нет и быть не может. Все свои как реальные, так и нереальные планы я обдумываю ночью, когда сплю. Вернее, не сплю.   

                ДОМАШНИЙ ДЖЕМ

Юрий Аксенов привел ко мне американского трубача Joe Newman, и мы играли с ним у меня дома вместе в две трубы  «Bernies tune», «Stardust» и какие то блюзы, без всякого аккомпанемента. В этот же день у меня был Александр Родионов с женой Ниной. Саша тоже играл с нами на теноре. Я сыграл несколько специфических трубных пассажей в манере Clifford Brown на свой лад, то есть так, как я их слышу и представляю себе. Joe Newman, в свою очередь сыграл примерно то же самое, но не так как я, а по своему. Я считаю, что моя интерпретация некоторых быстрых и среднетемповых пассажей  Clifford Brown, а также и «кантиленовая» вибрация  в медленных пьесах, звучит убедительней, нежели ньюменская. По количеству боповых  приемов и пассажей в основном «легатных», по звукоизвлечению и мышлению я стою ближе к Брауну, нежели Ньюмэн. Это довольно легко проверить на слух, внимательно прослушав и сравнив записи Ньюмэна, Брауна и мои. Досадно, что этот редкостный домашний джем я не догадался записать на плеер или магнитофон. Осталось несколько черно - белых фотографий, сделанных Юрием Аксеновым. Эти фотографии составляют часть моего джазового архива.

Во время пребывания Бенни Гудмана в Москве, в кафе «Молодежное» был джем. Джем был довольно длинным, но я рассказываю лишь о тех эпизодах, которые хорошо помню. На фортепиано играл Виктор Фельдман. Я сыграл с Фельдманом «Autumn Leaves», «My melancholy baby» и несколько блюзов. В своей жизни мне довелось играть с Дюком Эллингтоном, Бобом Джеймсом, Адамом Маковичем и многими другими великолепными пианистами, но аккомпанемент Виктора Фельдмана мне запомнился особо. Этот феномен я объяснить не могу. Джордж Авакян, послушав мою игру и узнав, что я армянин, предложил мне уехать с ним, ни более, ни менее, как в Америку. Прямо завтра, за его счет и чуть ли не навсегда. Джордж Авакян напоминает мне меня самого. Не любит чикаться. Бедный Джордж, если б ты видел мой паспорт без штампа о работе, верный 101 - й километр, знал, где я живу и каким дышу воздухом, ты никогда не сморозил бы подобной глупости. Что за бред? Товмасян в Нью - Йорке. Здрасьте, мол. Где тут у Вас семечки продают? Когда я вежливо отказался от дикого приглашения, сделанного мне, между прочим, вполне реально и при свидетелях, Авакян смущенно улыбнулся и поцеловал меня. Много чего еще можно было бы порассказать, но всего, увы, не расскажешь. Нет времени. Вернее есть, но мало. Почти в обрез.  И то хорошо. А то, я знаю некоторых товарищей, так у тех, не только нет времени, а и сама жизнь - то на исходе. Висит на волоске и качается. Тик - так. Тик - так. А что сделаешь? Ничего не сделаешь. Карма. Спаси и сохрани. AMEN!

                Контактный телефон: 8 - 499 - 978 - 46 - 31
                АНДРЕЙ  ТОВМАСЯН АКРИБИСТ

                2 - 12 Ноября 2011 года