Перестань мне сниться. Попытка вторая

Помнишь осень 2000? Далекую…  холодную…  осень. Я помню. Ты потащила меня на кладбище. «Просто прогуляемся» - ты всегда довольствовалась короткими объяснениями. Казалось, и так всё понятно. Что же еще можно делать на кладбище… осенью… когда колючий ветер пронзает до костей? Конечно, прогуливаться.
 
Боже, а ведь с той прогулки прошла целая вечность! Вечность. Как я боялся в детстве этого слова. Стоило закрыть глаза и представить, будто что-то длится нескончаемо долго – голова начинала кружиться и чуть подташнивало. Сейчас я не боюсь вечности. Я знаю, что это такое. И знаю, что ее тоже можно измерять. Болью.

Ты призналась, что такие вот «кладбищенские прогулки» устраиваешь с завидной регулярностью. Это я утрирую, выпуская наружу своего циника. Улыбаюсь, когда пишу это – «с завидной регулярностью». Смешно. А хочется плакать. 

Ты сказала, что только на кладбище начинаешь ценить жизнь по-настоящему. И только здесь чувствуешь себя на все 100% живым. Живым по сравнению с теми, кто спит под твоими ногами.
 
Помнишь, как ты плакала, горько и безутешно, остановившись у могилы какого-то мальчика? Ему было 17 или 18 лет. Не многим больше, чем тебе самой. На холодном  мраморе, под выбитым портретом мальчишки и датами его недолгой жизни, была надпись: «Он просто хотел жить». Ты рыдала и всё повторяла: мир несправедлив и придумал его кто-то злой и бессердечный, раз не дает «просто жить» вот таким мальчикам с добрыми глазами.

Ты была такой трогательной и милой, оплакивая чужую смерть. И, словно мазохистка, умоляющая ударить ее еще раз, переходила от памятника к памятнику, читала эпитафии, вглядывалась в лица умерших людей и каждый раз находила повод поплакать.

Я не мог понять, за что, за какие такие заслуги ты разрешила мне присутствовать при этом таинстве? Но когда подошел и обнял тебя, начав с заготовленной банальщины: «Им там лучше… Так нужно было» - ты грубо оттолкнула меня. «Не надо!» - сказала. И я не смел больше и слова вымолвить.  Всё-таки это было твое таинство и я, хотя и находился рядом, не смел вмешиваться. Только зачем ты меня позвала «прогуляться»? Зачем?

Может, для того, чтобы сказать  те самые слова, которые я так и не дослушал? «Пообещай, если вдруг меня не станет, напишешь на моем памятнике…». «Не неси ерунды!» - чуть ли не крикнул я. Слезы, которые еще пять минут назад умиляли, бледность твоего лица, дрожащие руки и эти странные слова, произнесенные тоненьким, невинным голосочком вдруг вызвали бурю раздражения. Я готов был сорваться и сбежать, оставив тебя на кладбище, оставив тебя в жизни. Навсегда.  Но сдержался. Ты меня сдержала, взяв за руку.

«Просто напиши, что я…». Закрыл уши и стал лепетать, как ребенок, всё подряд. Я не хотел слушать ни о твоей смерти, ни о том, что мне когда-нибудь придется что-то писать на твоем памятнике. Не хотел слушать и не услышал.

Ты больше никогда не приглашала меня на «кладбищенские прогулки». Наверное, я не сдал экзамен. И я так и не узнал, что бы твоя душа хотела видеть на холодном мраморе над своим телом. Это казалось так глупо, вполне в твоем стиле, но уж точно не в моем. И тебе было только 20, а мне 27. И вся жизнь была впереди… была.

Через год, такой же холодной осенью, тебя не стало. Твои родители не хотели ставить памятник, всё твердили, что это не по-христиански, что душа должна на Страшный суд прийти с крестом. И только через год я взял штурмом эту крепость – тайком заменил деревянный крест на камень.

Твоя фотографии, там, где ты улыбаешься и машешь мне. Помнишь, это тем летом, в Крыму? Дата рождения и… смерти. Кто-то, проходя мимо, вот так, как мы когда-то, сможет подсчитать, как мы считали, что тебе был всего-то 21 год… когда ты ушла. А еще случайный прохожий заметит короткую  эпитафию: «Прости за всё».

Три слова, которые я так и не успел сказать тебе, когда ты лежала в скорой, истекала кровью, а я ревел и пытался оттолкнуть санитара. Мне чудилось, что тебя увезут и мы больше никогда не увидимся. Сбылось. Не увиделись. Я хрипел, что люблю тебя, что больше никогда не позволю ехать не пристегнувшись, что отвезу тебя в Индию, как ты мечтала, что женюсь, мы родим детом, назовем доченьку Инной, как твою бабушку, что… что… что. Прости за всё.

Прошло восемь лет. Восемь долгих и мучительных лет. Я один. И ты одна. Там, на кладбище, под плитой с этими дурацкими тремя словами. Ты ведь не об этом хотела попросить? Ты предчувствовала, ты знала, для тебя это было важно! А я струсил, я побоялся, я не хотел ничего слышать!  И вот «прости за всё», а не то, чего бы хотелось тебе. 

Я каждый день пишу письма, вернее, каждую ночь. Тебе. Кладу письмо под подушку и молюсь, чтобы утром его там не оказалось. Чтобы твоя душа прилетела голубем, забрала смятые листы и прочла, хотя бы раз прочла всё это.

Мне больно. И я не могу, я пробовал, но не могу избавиться от чувства, которое не могу залить даже вином. Оно съедает меня. Психотерапевт, к которому я хожу уже пять лет, просила объяснить, как именно вина меня «съедает». А я не знаю, как. Но чувствую, что с каждой такой ночью меня, живого, становится меньше.

Это мое последнее письмо. Прости. Психолог посоветовала что-то изменить в своей жизни. Тебя нет восемь лет, а я… а моя жизнь будто застыла с той самой осени. И я решил больше не писать тебе, не просматривать наши фотографии, не ходить каждое утро на кладбище и не разбивать лоб о эпитафию, которой ты не хотела. Последнее – самое сложное. Я не знаю, как это… не ходить к тебе. Но я попробую. Знаешь, почему? Потому что я всё равно хочу жить. И это ужасно! Знать, что ты мертва, а я хочу жить.

В этот раз положу письмо не под подушку, а у твоей могильной плиты. Прочти его, пожалуйста! Прочти и пойми, ладно? Ты всё всегда могла понять, пойми и сейчас. Завтра придут мастера и добавят к трем холодным словам под датой твоего рождения и… смерти… еще четыре… слова.

Это из песни. Ты ее не знаешь – она недавно появилась. Но тебе бы понравилась, точно. Но не это главное. Главное, что в этих словах – правда. Я могу заставить себя не писать, не думать о тебе, не вспоминать и даже, наверное, смогу с помощью психолога избавиться от боли, но ты, знаю, ты всё равно будешь мне сниться.

Каждую ночь! Каждую ночь на протяжении этих восьми лет мы то гуляем по кладбищу и я умиляюсь твоими слезами, то сидим в любимом кафе, танцуем, то встречаем рассвет, целуемся, мечтаем о будущем, у нас, в этих снах, даже есть будущее! Но… я просыпаюсь и умираю. От того, что сны так далеки от реальности. А я так далек от тебя.

Кто-то скажет, ты бы, думаю, так сказала, что нельзя вычеркивать тех, кто умер. Их нет, но они были. Для тебя «были» - было самым важным словом. Для меня тоже всё это время не было других слов, не было других писем, других мыслей и других снов! Только ты.

И я без всяких психологов знаю, что больше так не могу. Я люблю тебя, слышишь? Я бы всё отдал, чтобы хотя бы дослушать тебя, услышать, что ты хотела бы выбить на собственной памятнике. Но я не могу ни вернуть назад время, ни вернуть тебя. Могу единственное – вернуть себя. И я попробую, ладно? Помолись за меня, помоги мне и не злись, если это совсем не то, чего бы тебе хотелось.

Завтра кто-то остановится у твоего памятника и прочтет:

«Прости за всё… Но перестань мне сниться».