Два сеньора из Вероны, Акт второй, сцена третья

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Там же. Улица.

(Входит Лаунс с собакой.)

ЛАУНС:
Нет, конечно же не хватит мне и часа, чтобы вдоволь нареветься. Все Ланусы всегда на мокром месте. Как блудный сын, я получил своё наследство и ко двору монарха я с Протеем вместе отбываю. А вот и Краб, моя собака, из всех бесчувственных собак на свете самая жестокая собака. Рыдает мать, отец рыдает, сестра в слезах, вопит служанка, увидев, как расстроен дом,смахнула скромную слезинку лапой кошка. И только злющая дворняга слезы своей не обронила. Как камень, как булыжник, и капли состраданья не имея, хуже, чем собака. Еврей бы даже не преминул разреветься, разлуки муки осознав. Меня не видя, бабушка моя слепая плакала навзрыд, меня в дорогу провожая. Да вот, как было всё на самом деле: представьте, что один башмак — отец, нет левый всё-таки отец, нет-нет, пусть левым будет мать, да нет же снова всё не так и всё не эдак, а , впрочем, так оно и есть: ведь он с истасканной подошвой.  Моя мамаша — с дыркою башмак. Два башмака — родительская пара. А эта жердь — сестра моя, белее лилии, скромнее нищеты. Над головой не шляпа, а — служанка. А я — собака, нет собака — по себе сама. Собака — я, нет по себе — я сам.  Собака пусть останется собакой. Вот так оно вернее. И вот я подхожу к отцу, прошу благословить. Башмак же бессловесен, весь в слезах, что с башмака возьмёшь. Башмак целую, он реветь не прекращает. Теперь я к матушке иду. Она молчит, как деревяшка! Вот так, вот так её целую, словно, задыхается она. К сестре иду, она вопит, и только пса не раздирают муки, молчит себе, не вымолвив ни слова, взирая равнодушно на потоки слёз моих ручьями, ниспадающих под ноги.

(Входит Пантино.)

ПАНТИНО:
Живей, живей на борт, Лаунс! Хозяин твой уже на корабле, тебе его на лодке догонять придётся. В чём дело? Отчего ревёшь? Ты не дури давай! А то прилив упустишь, медля так и хныча.

ЛАУНС:
Прилив не узел — развязать сумею. Узлом бесчувствия завязана душа, и этот узел не подвластен человеку.

ПАНТИНО:
Я — про прилив, а ты — про узел!

ЛАУНС:
Прилив-то — там , а Краб — мой здесь.

ПАНТИНО:
Спеши, чудак! Прилив упустишь —  в море не уйдёшь, хозяин в море, ты — на берегу, а без хозяина не может быть и дела... Что ты мне,  мальчишка, зажимаешь рот?

ЛАУНС:
Боюсь язык свой потеряешь.

ПАНТИНО:
Как потерять его могу?

ЛАУНС:
Снесёт его приливом слов.

ПАНТИНО:
Приливом слов!



ЛАУНС:
Прилив, отплытие, хозяин и дела — всё сплёл ты воедино. Но не учёл лишь одного: ведь, если высохнет река, наплачу море слёз,  а, если будет полный штиль — своими вздохами наполню паруса.

ПАНТИНО:
Меня послали звать тебя. Давай же поспеши.

ЛАУНС:
Как хочешь можешь звать меня.

ПАНТИНО:
Пойдёшь ли ты в конце-концов?

ЛАУНС:
Иду я наконец.

(Уходят.)