Реквием

Борис  Ляпахин
                Р Е К В И Е М
                рассказ

- Хороший хлеб. Замечательный. На редкость удачная выпечка.
Крупный, голубоглазый, с румяными щеками бородач, переполненный бодростью и здоровьем, отламывал от лежащего на столе каравая большие куски, с наслаждением втягивал носом аромат хлеба, затем отщипывал кусочки поменьше и отправлял в белозубый рот. Жевал он медленно, жмурясь от удовольствия, умудряясь при этом без умолку говорить.
- Зашел в магазин, вот тут, недалеко, вижу – хлеб. Дай-ка, думаю, попробую. Я в этом понимаю толк. – Он неожиданно застенчиво улыбнулся сидящему напротив сумрачному, неопределенного возраста мужчине и, словно в заветном, признался: - Деревенский я. А хлебушка перепек!.. И чем только не занимался. Теперь вот с людьми работаю, клубом заведую. В Зее. Слышали про такую?
Мужчина напротив никак не реагировал, будто и не слышал, погруженный в свои раздумья, медленно, с безразличием вороша вилкой в тарелке с салатом.
- Хотите попробовать? – бородач протянул через стол ломоть хлеба. Сосед поднял тяжелый взгляд, смотрел непонимающе из-под густых бровей, одна из которых была почти белой, словно выкрашенной.
- Вас что-то беспокоит? – спросил бородач, выдержав взгляд, и, не дожидаясь ответа, с той же уверенностью, с какой говорил про хлеб, продолжал: - Когда ешь, о делах и разных там коллизиях надо забыть. О жизни можно думать где угодно, только не за едой. Вы где работаете? Наверное, моряк? Тут, кого ни спроси, обязательно моряк или рыбак. И женщины - рыбачки или жены рыбаков. Вчера в Находку ездили, на «Метеоре». Впервые в жизни в море был. Красиво, слов нет. Но в тайге все-таки лучше…
- Ты что-то про «Зею» говорил, - прервал его и свое долгое молчание мрачный мужчина. – Молотил на ней, что ли? – голос у соседа был слегка сипловатый, будто простуженный.
- Я там живу, - ответил бородач.
- Говори громче, я плохо слышу, - попросил мрачный, вынул из кармана на груди пачку «Явы», но, глянув по сторонам, закуривать не стал – курить в кафе не разрешалось. – У меня на «Зее» корешок старпомом ходил, - он вновь смотрел на бородатого, но уже более внимательно, словно только что увидел. – Боря Марчук – может, знаешь? В шестьдесят девятом он ту «Зею» туркам в Бангладеж перегонял. Там она и осталась. По дороге чуть не потонули, сказывал, где-то у Калимантана. Ты, случаем, не был с ним?
- Да нет, вы не поняли. Я в городе Зее живу, в Амурской области. На экскурсию сюда приехали.
- А-а, - разочарованно протянул мрачный. – Ну, как там, в Зее, жить можно?
- Так жить, наверное, везде можно, хоть на Луне, было бы желание жить…
- Это точно. А вот у меня сейчас такого желания маловато. Тут вообще-то выпить продают?
- По-моему, нет. Хотя… Я могу вас угостить, только… - бородач посмотрел по сторонам, - как бы нас отсюда не попросили. Вон, видите: «приносить и распивать запрещено»…
- Черт бы их всех побрал! Все запрещено! Скоро дышать по особому разрешению будем. Перестроились!.. Вчера в Находке был…
- Я тоже вчера там был, - обрадовался бородач. – Вы на чем?..
- Тебя как зовут? – прервал его мрачный и тут же, протянув через стол широкую, заскорузлую ладонь, назвался: - Вадим. Прежде звали Билли Бонсом.
- А я Владимир. Почти тезки.
- Ты… Может, пойдем отсюда? Пойдем в «Волну». Там-то, надеюсь, выпить не запрещено.
- А где это – «Волна»?
- На морвокзале.
- А обед? – Владимир с сожалением посмотрел на стоявшие перед ним тарелки с борщом и макаронами, к которым еще не успел притронуться.
- Черт с ним! Накормлю я тебя обедом. Надеюсь, сил у тебя хватит, чтобы до морвокзала дойти? Тут всего-то два лаптя, - Вадим решительно поднялся с места, высокий, слегка сутулый, с серым жестким ежиком на голове. Левый глаз его (Владимир только теперь, глядя снизу вверх, заметил) был неподвижен, видимо, из стекла, причем зеленого цвета, тогда как другой был светло-карим.
- Вы извините, у меня времени мало. Скоро наша группа должна вернуться. – Владимир глянул на часы. – Через сорок минут собираемся здесь вот, возле памятника. А вечером домой уезжаем.
- Жаль. А что у тебя выпить есть? Восемь лет капли в рот не брал, а сейчас такое настроение – надрался бы вдрызг. – Вадим снова опустился на стул.
- Вы компот выпейте, освободите стакан, - сказал Владимир, поднял с пола и поставил себе на колени желтый портфель, опять осмотревшись, вынул из портфеля и тут же сунул по ветровку бутылку водки. Вадим вылил свой компот в остатки борща и протянул стакан новому приятелю.
- На обратную дорогу брал, - будто оправдывался Владимир, ловко и незаметно открывая бутылку и наливая в стакан почти до краев. – Хотел вина хорошего купить, но…
- Погоди, - опять прервал его Вадим-Билли. – Давай помянем… безвременно усопших… малышей.
- Чьих малышей?! – не понял Владимир. – У вас что, дети умерли?
Вадим то ли не расслышал, то ли мимо ушей пропустил, одним глотком опорожнил стакан наполовину, вернул его Владимиру.
- Так что случилось с детьми? – возвысил на всякий случай голос Владимир после того, как медленно вытянул из стакана оставшуюся половину и занюхал хлебушком.
- С какими детьми? – Билли удивленно округлил свой карий глаз.
- Ну, вы про безвременно усопших малышей сказали…
 Билли-Вадим усмехнулся невесело, из уголка его стеклянного глаза просочилась слезинка. Он достал из заднего кармана джинсов платок, вытер глаза и спросил вдруг:
- Ты китов видел?
- Китов? – переспросил Владимир. – В программе Кусто видел, конечно. Но при чем тут киты?
- Я вчера в Находку приезжаю, - опять, будто не слыша собеседника, заговорил Вадим. – Зачем поехал, сам не знаю. Потянуло. Захотелось по одному адресу наведаться. В прежнюю жизнь захотелось. Потом уж сообразил, что незачем было и соваться. Никто там меня не ждал. Ну да не в этом дело… Еду в автобусе по ихнему проспекту, мимо мореходки и вдруг вижу: вроде пушки у дверей стоят. Гарпунные пушки, представляешь! Нет, потом думаю, померещилось, наверно. У рыбного порта сошел, хотя мне дальше нужно было, до больницы. Прогуляться вздумал малость. Успокоиться, думаю, надо – а вдруг встречу…
- Кого? – спросил Владимир.
- Да неважно. Подругу, жену несостоявшуюся. Иду так по-над портом, свежим воздухом насыщаюсь. Хотя какой там воздух – гарь сплошная: машины да автобусы один за другим. Только пейзаж, как прежде, вид на бухту, солнышко сияет, небо голубое, залив Америка до горизонта. Пароходики как на буклетах. В рыбпорту, вижу, старые знакомые: «Карское море», «Хрустальный берег», «Маршал Соколовский», а между ними… аж дух перехватило – несколько трупов…
- Как?! – открыл рот Владимир.
- Названий, конечно, не видно, - по-прежнему, словно не слыша вопроса, продолжал Вадим, – но я по номерам распознал. Проржавели до неузнаваемости, но номера на рубках еще просматриваются. И мой среди них, «Разящий», вроде кранца на воде болтается. Я так тут и сел, прямо на край тротуара. Словно братскую могилу нежданно обнаружил. Когда-то эти «малыши» по десятку богодулов на каждый борт за хвосты цепляли и к базе доставляли, а тут… Покойники, да и только! То ли впрямь вместо кранцев их используют, то ли просто так, девать некуда. И какие-то все они несуразные, жалобные какие-то. Поодаль, смотрю, еще один, в спасатель перекрашенный, и по черному борту надпись – «спасатель». Ну, это еще куда ни шло, хотя тоже неказистый. А те вообще уроды. И никак не могу понять, отчего. Потом дотумкал: да пушек же на них нет!.. А на одном и бочки марсовой нету - помешала кому-то, гроба сезни! А пушки, в самом деле, у мореходки поставлены – я подходил потом, смотрел: они – точно. В бетон лафеты посажены, гарпуны в стволах, с навинченными гранатами, только краской замазаны до невозможности. А так, если чуточку извернуть да повыше прицелить - вполне до штатных мест достали бы…
- Так вы китобойцем были?! – догадался Владимир, в продолжение всей тирады сидевший разинув рот.
- Брось ты выкать. Я тебе что, начальник какой? Давай еще по маленькой – я заплачу.
- Что ты! За такое знакомство – с удовольствием. – Владимир повторил прием с бутылкой и стаканом и опять спросил: - Значит, ты – китобоец?
- Я – душегуб! Нас много было таких. Только тогда мы этого не знали. И никто вроде не знал. Нам тогда за это ордена давали и большие деньги, и весь Дальний Восток в нашей славе купался. Когда флотилия приходила с путины, город на две недели сходил с ума и кабаки трещали от угара и проституток, а оркестры играли и пели «в честь славных китобоев флотилии «Владивосток». Я двенадцать лет отмолотил на малышах, сперва еще при флотилии «Слава» - слышал про такую?
- Конечно, слышал. Как же, «Слава»! А вот других не знал.
- После мореходки, вместо пароходства, я к китобоям подался – мечта юности. С дипломом штурмана марсовым матросом в бочке две путины просидел, потом помощником гарпунера, а когда на «Разящем» гарпунера зашибло, меня туда, на его место. Не было бы счастья, как говорится…
- Что значит, зашибло?
- Гранаты они принимали, с базы. Гарпунер на баке стоял, на оттяжке, хотя не его это дело было. Помочь, видишь, захотел. Гранаты, конуса такие чугунные, их при перегрузке одна в одну вставляют штук по шесть-семь. И вот такая палочка из сетки выскочила и Лембиту в голову – мир праху его. Он эстонец был, из Палдиски. Все, говорили, в отпуск собирался, и вот… Ну, я честь гарпунера держал. Три путины лучшим по флотилии был, дважды – по управлению. Орден «Трудового знамени» получил. А потом… Разговоры о запрещении промысла давно ходили. Мы и сами видели, что китов с каждым годом все меньше. Пищевые вообще редкостью стали, особенно блювалы и финвалы. Но в семьдесят восьмом нашу лавочку все же закрыли. И представь себе, каково это нам было. Ну, ладно там, матросы, штурмана, механики – эти хоть к рыбакам, хоть к торгашам могли податься. А куда нашему брату – охотнику?
- Так ты тоже матросом мог или кем – после мореходки-то? Ты говоришь, с дипломом штурмана в бочке сидел.
- Ну, какой прок с того диплома был, если я ни дня штурманом не работал? Да еще глухой, как тетерев. Хотя я-то еще ничего, еще более-менее слышу, а ведь большинство других гарпунеров вообще словно пробки. И опять же, мне повезло: я еще три года на «Бойком» эскимосов с чукчами китовым мясом кормил. Правда, работа вроде забавы была, хоть деньги платили бешеные, вдвое больше, чем на флотилии. Трех-четырех пищевых в месяц забьем – чукчам на мясо, да иногда, если хорошо попросят, для какого-нибудь зверосовхоза  кашалота прихлопнем. У кашалота мясо черное – его соболя с куницами хорошо кушают.
- А что потом?
- А потом – рассказывать тошно. Не интересно. Уехал к отеческим гробам, на завод устроился. Десять лет к морю на тыщу верст не приближался. Каждую весну, только помойки оттают, чую – зовет. Начинаю чемоданы паковать, дважды даже с работы увольнялся, но всякий раз с вокзала… Поезд подойдет, а я сесть не могу, домой ковыляю. Как-то по путевке на юг, в Адлер съездил, но на пятый день сбежал – невмоготу. А нынче отпуск взял, через всю Расею, чтобы хоть одним своим глазом глянуть, а тут… О друзьях-товарищах тут порассказали. Калле Ярвис, еще один эстонец,  гарпунер был классный, теперь – вечный бич, богодул. Кеша Прохоров, вообще из первых гарпунеров, герой труда, говорят, спился вдрызг и сгинул – концов не найти. А ведь не инвалиды, не пенсионеры, но никому до них дела нет, отработанный материал. Отбросы! Давай помянем их всех…
Вадим снова выпил полстакана, отщипнул от каравая, пожевал. Владимир последовал за ним. Вадим, прожевав, заговорил опять:
- Я, вот тут сидя, придумал кое-что. Только одному, боюсь, не управиться, подручный нужен, полгарпуна. Есть у меня тут друзья, да, как на грех, кто в морях, кто в отпусках, на Западе. Лето на дворе. Может, ты поможешь?
- А что я должен сделать?
Вадим поднялся во весь рост, перегнулся через стол, заговорил шепотом, хотя в этом и не было нужды – никому из многочисленных посетителей забегаловки не было до них никакого дела. По мере того, как Вадим говорил, голубые глаза бородатого собеседника разгорались каким-то восторженным блеском.
- Настоящий салют, - не сдержавшись, воскликнул он, но тут же, враз потускнев, проговорил: - А как же наши? Как я до дома доберусь?
- Да уедешь ты в свою Зею. Не сегодня, так завтра, самолетом улетишь. Раньше своей группы дома будешь.
- Ладно, - согласился Владимир. – Только, может, прежде чем везти, мы опробуем? Это вообще-то сложно?
- Слушай, да ты голова! Давай допьем по такому случаю и – ноги в руки. Есть у меня еще пара адресов. Если живы, найдем все, что нужно…
                * * *
Тихой звездной ночью над безмятежно спящим приморским городом один за другим прокатились два громовых раската. Салага-первокурсник, зачумленно дремавший на КПП мореходки, от страшного грохота свалился со своего топчана, но, вскочив и удостоверившись, что двери и окна целы и запоры на месте, тут же успокоился и снова завалился спать. Граждане обыватели выглядывали в окна, видели звезды и, поворчав слегка по поводу «непонятной грозы», тоже укладывались. Ничему не удивлявшиеся моряки, несшие свои вахты и потому не спавшие на своих лайбах и лайнерах, на такой пустяк просто не обратили внимания.
И только рано утром явившийся в мореходку начальник училища был несказанно удивлен непривычно рабочим видом пушек перед входом и отсутствием гарпунов в их стволах и нервно дергал носом, чуя в воздухе пороховую гарь.
А часом ранее на причале рыбного порта лихой автопогрузчик едва не перевернулся, налетев на полном скаку на лежавший на дороге гарпун. Выматерившись от души, водитель кара выбрался из кабины, чтобы убрать неведомую железяку с дороги, и обнаружил привязанный к лапам гарпуна засаленный и помятый лист бумаги, на котором прочел: «Коллегам моим, живым и усопшим, мой реквием. Билли Бонс».
- Есть же му… на свете, - выругался вслух водитель. – Но – красиво, мать честная - реквием.
Он зачем-то сунул бумагу в карман комбинезона, кряхтя и матюгаясь, подтащил семидесятикилограммовую железку к краю причала и столкнул ее в воду. Затем он забрался в неказистую свою машину и, заведя мотор, поехал по своим погрузочным делам, напевая невесть откуда пришедшее:
                …А теперь сижу, пишу реквием.
                Знать бы только, где пригодится он…