8

Не прошло и часа после ссоры, как Бутон бросил кисти. Никакая работа не могла отвлечь его от мыслей о Жане. Сначала Бутон просто ждал возвращения вспыльчивого мальчишки, который слишком любил себя, чтобы отказаться от крова, который давал ему художник. На следующее утро мысль о настоящем побеге впервые посетила совладельца Диорамы. Бутон, не представляя, где и у кого искать пропавшего Роспера, всё же побывал в нескольких близлежащих гостиницах и расспрашивал там о невысоком темноволосом юноше 20-ти лет. Бесполезно. Никаких молодых людей с фамилией Роспер, да и тех, кто просто подходил под описание, в этих гостиницах не останавливалось.
Отчаяние обжигало Шарль-Мари Бутона и бросало его из одного конца города в другой. Ни следа гнева, который и так редко посещал сердце художника, уже не осталось, он был поглощен безудержным удушающим страхом. И самой тугой петлей стала мысль: «Я не знаю, где искать!». Несомненно, Роспер просто прятался у каких-нибудь приятелей. Он пару раз говорил о «новых друзьях», но Бутону не удавалось добиться от юноши объяснений или хотя бы имен этих приятелей.
Прошло две недели. Комната Роспера по-прежнему пустовала. А душа Бутона была опустошена. Он устал бросаться из крайности в крайность. За четырнадцать дней желание искать по всему городу бесчисленное множество раз сменялось боязнью пропустить возвращение Роспера. В такие моменты Бутон бездвижно стоял у окна в надежде увидеть знакомую фигуру. На следующий день безумное желание возвращалось, он обращался в гостиницы, в ночлежки, пытался найти какие-то кружки художников. И так две недели.
Пустота. 
Он не помнил, когда надежда увидеть Роспера после страшной агонии испустила дух, погасив свои огни. Он не помнил, когда он обратился к другому огню, который освещал путь его жизни. Грань между тьмой и светом то ли стерлась, то ли просто не была проведена, но внезапно Шарль-Мари Бутон очнулся и почувствовал острое желание работать. Он вспомнил о том, сколько ещё предстоит сделать для завершения его собственной картины, а затем загорелся идеей поскорее приступить к работе над новой tableau для Диорамы. С этой мыслью он пришел к Дагеру.
- Луи, послушай, - необычно бодрым голосом обратился Бутон к своему коллеге, - я начал размышлять о сюжете для новой tableau, которую можно будет выставить в следующем сезоне. У тебя появились какие-то идеи?
Обычно коллеги писали по 2 tableaux в год, что позволяло погружать зрителей в 2 иллюзии за одно представление. Этого хватало на один сезон, затем картины менялись. Подготовка новых tableaux отнимала минимум полгода, поэтому о концепции приходилось думать далеко загодя.
- Новые tableaux? – переспросил Дагер. – Пока нет, Шарль. Я сейчас занят другим, но не менее важным делом. От этого зависит успех нашей Диорамы.
- Другим делом… - бесчувственно повторил Шарль-Мари Бутон. – Ты имеешь в виду твои эксперименты?
- Да, да. И чем быстрее я закончу, тем скорее мы сможем поднять показатели прибыли.
- Прибыль просто не будет снижаться, если ты перестанешь забирать часть нашей выручки и тратить деньги на бесплодные эксперименты! – раздраженно ответил Бутон.
Луи Дагер в недоумении взглянул на своего партнера. Он никогда не видел в глазах Бутона и тени гнева, знал его как уравновешенного и собранного человека.
- Шарль, мы ведь договорились о том, что я смогу использовать деньги на проведение экспериментов. Они же идут на благо Диорамы.
- Да, только при этом ты совершенно забыл о том, что является фундаментом этого места – об искусстве! Ты не думаешь о том, что нужно писать картины, о том, сколько времени мы тратим на подготовку новых представлений.
Луи Дагер глубоко вдохнул, словно наполнив свои легкие спокойствием, и ответил:
- Шарль, я думаю и об этом. И с каждым днем эти мысли все сильнее тревожат меня. Порой я чувствую себя в замкнутом круге. Я усердно стараюсь отыскать способ закрепить изображение с помощью света, чтобы облегчить нашу работу в Диораме. Для экспериментов нужны деньги, а единственный источник дохода – это наш аттракцион.
Но Диорама не может постоянно приносить высокие доходы, потому что я знаю своего зрителя. Сегодня он приходит и стонет от восхищения, но завтра уже видит не тонкую иллюзию, а раскрашенный и подсвеченный театральный задник. Его нужно постоянно развлекать и удивлять.
- Не нужно объяснять мне, как устроен мир, Луи, - парировал Шарль-Мари Бутон. – Тебя теперь беспокоят деньги для твоих экспериментов. И что же? Ты хочешь, чтобы я писал картины, а ты будешь получать выручку и тратить её на химикаты? И сколько это будет продолжаться?
- Я этого не хочу, Шарль. Но наши картины вряд ли дойдут до музея, Шарль.
- Ты говоришь не как художник, а как… делец. Ты создаешь не способ закрепления изображения, а новый способ зарабатывать.
Дагер вновь глубоко вдохнул, но сразу же почувствовал, что задыхается от поднимающегося внутри раздражения.
- Я был и останусь художником, Шарль. И не важно, что будет моим орудием – краски или солнечные лучи. Ей-богу, Шарль, что с тобой произошло?!
Этот возглас словно вернул Бутона в реальность. Вот Дагер с раздраженным недоумением смотрит на своего партнера. И Шарль-Мари Бутон встречает этот взгляд, словно перечитывает в нем только что произнесенный вопрос. Да, можно ответить, объяснить, облегчить напряжение, наэлектризовавшее некогда плодотворную атмосферу.
Но в эту секунду Бутон почувствовал, что не может рассказать ничего своему коллеге. Вот уже пять лет он доверял ему собственные деньги, но душу свою доверить Дагеру не мог.
- Ничего. Прости.
Луи Дагер пообещал в ближайшем времени вернуться к работе в мастерской, чтобы начать подготовку к новому сезону. Каждый год они будут представлять по две tableaux,  заверил Бутона партнер, и так будет продолжаться до тех пор, пока эксперименты не будут завершены. Вот тогда туман грядущего рассеется.
Но Шарль-Мари Бутону места в этом будущем уже не нашлось.