11

Ноябрь выдался холодным и промозглым. В этом году он казался эхом весенней эпидемии: Холера словно высушила небо и разорвала огненные одеяния деревьев. И всё же стремительное угасание года не пугало так, как угасание человеческой жизни; зимнее дыхание не холодило так, как дыхание умирающего; за звоном льда всегда следует звон капели.
Поздняя осень – не самое лучшее время для путешествий, однако Луи Дагер любил менять привычную обстановку. Отправляясь в Шалон-сюр-Сон, к своему партнеру Нисефору Ньепсу, он не испугался ни холодных ночей в дороге, ни тряски дилижанса, ни серого куска неба в проеме окна, что придется наблюдать пять или шесть дней. О новой встрече создатель Диорамы и изобретатель из Бургундии договорились ещё в июне, после предыдущего визита Дагера в Сен-Лу-де-Варенн, где располагался фамильный особняк Ньепсов.
Тогда, за несколько летних дней партнеры разработали ещё один способ закрепления изображений на серебряных пластинках: для получения результата их необходимо было опускать в лавандовое масло, а затем экспонировать в камере-обскуре около восьми часов.
К сожалению, Нисефору Ньепсу так и не удалось повторить опыты Дагера с йодистым серебром, о чем он не раз писал владельцу Диорамы. Порой между строк мелькали отблески неверия и даже отчаяния. Дагер, в свою очередь, наполнял каждое слово в ответных письмах уверенностью в успехе: «Я не стану более ждать и уверю Вас в том, что, вопреки Вашим мыслям, я не собираюсь оставлять наши опыты. Уже почти месяц я не покидаю своей лаборатории». Посылая письмо за письмом, Дагер продолжал исследования и делился результатами со своим партнером. Но ответа не приходило. Видимо, Ньепс тоже был занят опытами, и у него не хватало  времени изучать корреспонденцию.
Вот пришло условленное время, и Луи Дагер отправился в Шалон-сюр-Сон. Этот городок в пяти днях пути от Парижа казался просто идиллией по сравнению с шумной столицей. Но мир создавал некто с тонким чувством иронии: парижанин, уезжая в провинциальный город, никак не мог расстаться с ощущением дежа вю. Сона, сестра главной реки Франции, разделяла Шалон на две части, а посреди её вод взамен Сите возвысились два небольших острова.
Особняк Ньепсов располагался в пяти километрах от города. Двухэтажный дом с флигелем стоял недалеко от крохотного озера. Светлые стены были оживлены множеством окон, которые в летнее время приветливо поскрипывали ставнями, а зимой манили пробивающимся светом, обещая тепло и уют. Тогда, в июне, Дагер никак не мог надышаться лазурным воздухом, пронизывающим веселые платьица деревьев, что окружали особняк.
Но сегодня осенний вечер соткал не столь гостеприимную атмосферу. Мелкая рябь дрожала на поверхности озера,  съеживаясь и покрываясь гусиной кожей под хлесткими порывами ветра. Сумерки быстро сменились непроглядной ночью, подгоняемые торопившейся зимой.
В доме ждали Дагера. Его встречали супруга Ньепса и сын Исидор. Сам изобретатель, не изменяя своей привычке, проводил время на просторном чердаке, где была оборудована мастерская. Едва гость и хозяева обменялись приветствиями, Исидор Ньепс поднялся наверх, чтобы позвать отца в гостиную.
Мадам Ньепс вместо приветствия подошла к художнику и сказала:
- Он уже почти неделю днюет и ночует в своей лаборатории. Само ожидание Вашего приезда наполняет его какой-то небывалой энергией. Я рада, что Вы приехали, мсье Дагер.
- Я тоже рад, мадам. Моя супруга передает Вам наилучшие пожелания. И Вам, и мсье Ньепсу, - Дагер улыбнулся.
- О, благодарю Вас, господин Дагер, - мадам Ньепс смущенно опустила глаза. – Признаюсь, это очень приятно. Я всегда перечитываю Ваши письма к мужу, и пусть я не понимаю того, о чем говорите вы, ученые, но для меня важны последние строки – неизменное послание от Вашей семьи нашей семье.
Мадам Ньепс не лукавила. Эта женщина всегда отличалась искренностью и не пренебрегала возможностью сказать людям то, что она чувствовала. Тем людям, кто этого заслуживал.
Дагер был в этом доме всего три раза. Едва ли он обменялся с мадам Ньепс или кем-то ещё из родни Нисефора Ньепса хотя бы сотней слов, но это не означало, что владелец Диорамы был здесь чужим. Связь, которая установилась между изобретателями благодаря переписке, пусть и не обернулась пока плодотворным сотрудничеством, но превратилась в довольно необычную дружбу. Необычную потому, что между Ньепсом и Дагера была пропасть глубиной в 22 года. Но общее дело стало прочным мостом.
Через несколько минут появился и сам хозяин. Худощавый, высокий, словно выточенный из дерева, Нисефор Ньепс потерял почти все волосы (оставшиеся побелели), потерял уверенность в голосе, потерял легкость походки, потерял, в конце концов, здоровье, но сохранил неумолимую жизненную силу, что теплилась в сиянии его глаз и в точных движениях его рук.
- Добрый вечер, мсье Дагер. Путешествие прошло спокойно?
- Да, благодарю. Ничего сверхъестественного за эти дни не произошло.
Вечер уже сгущался красками ночи, поэтому долгого разговора между гостем и хозяевами особняка не состоялось. Дагер расположился в уже знакомой ему комнате, наскоро разобрал свои вещи, приготовив лишь самое необходимое для работы. У него было всего несколько дней, и за это время предстояло провести не одну серию экспериментов. Кроме того, ранние сумерки в такое время года серьезно мешали стремлениям ученых.
На следующее утро Луи Дагер и Нисефор Ньепс вместе отправились на чердак, в лабораторию.
Два высоких окна смотрелись друг в друга, пропуская под крышу бледные лучи света. У каждого проема расположился рабочий стол. На том, что справа, Ньепс держал колбы и бутыли с растворами и эссенциями, которые он без устали комбинировал и использовал в надежде обнаружить наиболее действенный светочувствительный компонент. Слева находился столярный верстак, который уже давно никто не использовал по назначению: там лежали писчие принадлежности, самодельный фонарь с заплывшей свечой внутри и (почему-то) трость. У левого окна также стояла камера-обскура на штативе. Та самая, что когда-то приобрел полковник Ньепс в мастерской Шевалье.
- Коллега, сперва я хотел бы показать Вам вот это, - Ньепс подошел к верстаку и взял в руки исчерканный лист бумаги. – Я думал над названием нашего метода.
На листе в три колонки были выписаны греческие корни, их транскрипция и перевод на французский: “physis” – природа; “graphe” – писать, надпись, картина; “alethes” – правильный, истинный; “typos” – знак, изображение, модель; “aute” – сам. Под колонками Ньепс пытался придумать комбинацию из этих основ и составить единый термин. «Изображение природы» - “physotype”. «Истинное изображение природы» - “Physalethetype”. «Самоотображение природы» - “Physautotype”.
- Физаутотип… - прочел Дагер. – Мне кажется, именно это термин подходит больше  всего. Природа сама отображает себя, ей не нужен помощник. Предлагаю остановиться на этом названии.
- Да, хорошо, сейчас я отмечу его, - произнес Ньепс.
Но едва он потянулся за карандашом, как лицо изобретателя исказилось от боли. Он схватился одной рукой за голову, другой оперся о верстак, пытаясь удержать равновесие.
- Вам плохо? – Дагер взял Ньепса за плечи, не давая упасть. – Я держу Вас.
Ньепс побледнел. Похоже, он даже не мог сделать вдоха, настолько цепко боль завладела им. Он кивнул, а затем разомкнул губы и прошипел:
- Сейчас пройдет. Всё в порядке.
- Я принесу воды. Я сейчас позову мадам Ньепс. Но для начала Вам нужно сесть, Вы не держитесь на ногах, - Дагер пытался сохранить хладнокровие.
Изобретатель из Шалона махнул рукой в знак отказа. Он сам попытался сделать шаг, затем другой, но усилие лишь притягивало его к земле. Без надежды пройти дальше он опустился на пол рядом с верстаком, закрыл глаза на несколько секунд, а затем глубоко задышал.
- Не нужно, всё хорошо. Мсье Дагер, останьтесь.
- Нет, я позову кого-нибудь.
Он подошел к лестнице, ведущей на второй этаж, заметил мадам Ньепс в ближайшей комнате и позвал её:
- Мадам Ньепс, нам нужна помощь. Скажите Вашему сыну, чтобы он поднялся к нам. Буквально на несколько минут.
Луи Дагер вновь вернулся к своему коллеге.
- Зачем Вы позвали Исидора? Это ни к чему. Я сам справлюсь. Это не в первый раз происходит, и я знаю, что нужно делать: просто подождать несколько минут.
Нисефор Ньепс схватился рукой за верстак и с усилием поднял непослушное тело, а затем вновь попытался сделать несколько шагов. На этот раз ноги подчинялись голове, что всего две минуты назад раскалывалась от неописуемой боли.
- Я хочу Вам кое-что сказать, - Ньепс обратился к Дагеру. – Вы всё видели теперь, поэтому скрывать что-то смысла не имеет. У меня есть одна просьба к Вам, мсье Дагер. Дайте слово, что Вы выполните её.
- О чем Вы говорите?
- Дайте слово, - настойчиво повторил Ньепс.
- Хорошо, коллега, я даю Вам слово.
- Я не знаю, как долго я ещё проживу. Эти приступы раньше были совсем редкими, но сейчас они чаще стали напоминать мне, что я не здоров.
- Мсье Ньепс,  что Вы!
- Бросьте, Дагер! – с всплеском раздражения вдруг воскликнул изобретатель из Шалона. – Я провожу здесь целые дни, а порой и ночи, всё пытаясь найти этот волшебный эликсир, который заставит свет рисовать для меня. Я не удивлюсь, что никто даже не заметит, что я умер. Я умру здесь, так и не закончив работы. Вот чего я боюсь больше всего. Вы не знаете пока, что такое возраст, что такое постоянное ощущение страха: а вдруг этот день окажется последним?
Я не знаю, увижу ли я Вас ещё раз, поэтому хочу сказать… Послушайте меня.
- Да, я слушаю Вас, господин Ньепс, - отвечал Дагер.
- Вам удалось гораздо больше, чем мне. Это тяжело признать, ведь я мало чем отличаюсь от иных: мне знакомо тщеславие. И всё же я говорю это Вам. Я всю жизнь стремился добиться того, что заставит людей оглянуться и назвать меня особенным. Всю свою жизнь я стремился… стремился изобрести нечто выдающееся.
Я не уверен, что мне это удастся. Виной тому, быть может, слабость моего таланта и недостаток энергии. Виной тому и краткость срока, который мне отпущен. И всё же я прошу Вас: не дайте имени Ньепсов раствориться в небытии подобно мне самому. Вы  завершите работу и насладитесь всеми прелестями славы, но, прошу, не дайте людям забыть меня. Это тщеславное желание, я знаю, но…
- Это вовсе не так, господин Ньепс, - поспешил прервать его Дагер. – Вы очень много сделали за свою жизнь, и это стоит запомнить. Я выполню Вашу просьбу.
- Благодарю Вас, мсье Дагер, - Ньепс едва подернул уголками губ, сотворив слабую улыбку, а затем пожал руку своему коллеге. – А теперь принесите мне воды. И мы начнем работу.
Дагер кивнул и направился к лестнице. На ступенях изобретатель встретил Исидора Ньепса. Он смело подошел к Дагеру и произнес:
- Я бы хотел поговорить с Вами.
- Да, конечно, только сначала я помогу Вашему отцу. Я звал Вас, почему Вы так долго не появлялись?
- Я слышал Ваш разговор! – прямолинейно ответил юноша.
Дагер  слегка повел бровями, отражая на лице только тень удивления:
- Вот как. Возможно, это и к лучшему: Вам следует внимательнее наблюдать за самочувствием Вашего отца, Исидор. Естественно, Вашу матушку волновать не стоит, но Вы слышали, что говорил мсье Ньепс, а я подтвержу: Ваш отец нездоров.
- Он никогда не жаловался на самочувствие.
- Все приступы случаются с ним там, - Дагер указал на дверь, ведущую в лабораторию под крышей. – Он ведь проводит большую часть дня за работой, правильно? Будьте внимательнее к нему.
- Вы сдержите свое обещание? – похоже, Исидора особенно волновал этот вопрос. - Я всегда держу свое слово.
- Но отец говорил: Вы добились  бОльших успехов…
- Не стану скрывать от Вас, что метод, который разрабатываю я, уже имеет мало общего с тем, что предложил Ваш отец. Но это ничего не меняет: наш договор остается в силе. Мы по-прежнему работаем над «методом, разработанным господином Ньепсом и усовершенствованным господином Дагером».
- Но когда отец умрет…
- Не смейте так говорить! – резко прервал Исидора изобретатель. – Вам надлежит думать о его здоровье, даже Ваш отец уже не следит за собой!  Возьмите над ним опеку.
Юноша не смог скрыть негодование, полыхнувшее в его глазах.
- Вы очень впечатлительный молодой человек, - мягко произнес Дагер. – Вы очень любите своего отца, и мне понятны Ваши чувства. Но я дал слово, а Ваш отец поверил мне. Поверьте и Вы.
Дагер отпустил юношу, а сам направился вниз. Он отыскал мадам Ньепс, попросил у неё воды для мужа. Хотя изобретатель вел себя непринужденно, старался отвечать на живой интерес женщины к работе над методом,  тяжкое ощущение заполнило Дагера изнутри. Собственными глазами он наблюдал отчаянное стремление человека работать, пока хватает сил. Да, именно отчаянное, ведь Ньепс прекрасно понимал, что может произойти с ним.
Это произошло семь месяцев спустя, 5 июля 1833 года.