Человек московского обитания

 На правах рукописи

Владислав Геннадьевич Куликов








Человек московского обитания

Роман























Москва 2012 год







От автора


Все места, описанные в романе, существуют на самом деле или существовали на нашей Земле когда-то. В отличие от героев этой рукописи, которые являются вымышленными персонажами. Но при этом они легко могут оказаться Вашими коллегами, друзьями, соседями, а может быть даже возлюбленными.   






























Глава 1
Человек московского обитания
Вот смотрю я на себя в зеркало и радуюсь. И радуюсь я вовсе не потому, что в отражении всё так хорошо, а потому, что всё могло бы быть гораздо хуже. Из страны зазеркалья на меня скалилось нечто родное, но при этом слегка припухшее и заросшее неровной щетиною.
Обычное такое, совсем ничем не примечательное славянско-щекастое лицо, скорее даже ряха, которое, как правило, плохо запоминает большое начальство, а красивые бабы если и скользнут по нему случайно взглядом, то тут же отворачиваются. Ну да Бог с ним, с лицом. С лица, как говориться, воду не пить. Зато глаза красивые: с поволокой, в красную сосудистую сеточку и навыкате как у рыбы. Собственно говоря, красные они от того, что накануне я сильно употребил,  полночи сидел за компом и смотрел всякую гадость, а навыкате – это, понимаете ли от того, что так природа устроила, дрянь такая. Тут уже ничего не поделаешь. Начальнику такой тёмно-пурпурный оттенок должен понравиться, он ведь только целый день тем и занят, что в интернете сидит, праздно ошивается по кабинетам и «сношает» рабочий народ. 
Я стоял перед зеркалом в красных семейных трусах и в бирюзовой заношенной майке с дырками и надписью «Алексеевский район, я тобою покорён» (всё правильно, ведь Алексеевская –  центр мира, пуп Земли), и это могло означать только одно:  на меня неотвратимо надвигалась проблема утреннего одевания.
С большим неудовольствием я окинул взглядом комнату, выглядевшую так, как будто сюда только что переехали. А вот и нет! Просто у моей квартиры неутешительный диагноз – хронический бардак, осложнённый острыми, навальными рецидивами.   
По полу в хаотичном беспорядке были разбросаны джинсы, трусы и вывернутые наизнанку вчерашние и позавчерашние носки. Со шкафа, у которого полностью отсутствовала одна дверца, а вторая держалась на одном лишь честном слове неизвестного румынского производителя, свисал рукав жёваной несвежей рубашки, которую я носил во вторник, четверг и пятницу. А в среду я ничего не носил, в среду я был болен и посему сиживал дома.
В центре комнаты стоял массивный гитарный комбик, а за ним располагался целый стеллаж из картонных коробок, до самого верху набитых старым ненужным хламом. Во мне, совершенно точно, возродился собирательный дух помещика Плюшкина. Ну и как прикажете, граждане,  искать одежду при такой разрухе?! В относительном порядке содержались только брюки от костюма, прищепленные к деревянной вешалке за испачканные крапчатые концы. Знайте же: брюки, которые содержатся в таком виде, можно гладить раз в две недели, а то и реже. Главное - не наделать двойных стрелок при первой глажке. Иначе будешь выглядеть как то самое неряшливое  лошарко.
А теперь маленький тест на эрудицию. Назовите мне первое правило гигиены? Что я слышу? Не суйте ваши руки во всякую гадость, а уж если залезли, то после обязательно помойте их с мылом? Незачёт! Правильный ответ: «свежее исподнее». В моей стиральной машинке таки лежало чистое бельё, но оно было мокрое и оттого малопригодное к сиюминутному облачению. Немного подумав, я выбрал компромиссный вариант: влажную рубашку и вчерашние носки. Дежурные пиджак с галстуком с нетерпением ждали меня на работе, так как эти части униформы меньше всего подвержены бытовому загрязнению. Именно поэтому вот уже целый  год они стойко несли свою вахту.
И опять это страшное слово «понедельник», предваряющее начало пятидневного рабочего кошмара. Вообще, вся наша жизнь – это вялотекущее насилие над собственной личностью. Сначала меня заставляли ходить в детский сад, который я люто ненавидел, так как, во-первых, там скверно кормили, а во-вторых, там каждый день проводили политзанятия, на которых старшая воспитательница «Лидиванна» заставляла нас, малышей, произносить непроизносимое словосочетание: «Я живу в самой лучшей стране в мире  - РЭСЭФЭСЭ’ЭРЕ». И это при том, что половина из нас букву «Р» не выговаривала в принципе. Зубрёжка сопровождалась утверждающим постукиванием деревянной указкой по большой красной карте, которая в совсем скором времени утратила свою актуальность.
Потом я пошёл школу и понял, что детский сад – это ещё цветочки. До второго класса включительно меня пичкали короткими сказочками про дедушку Ленина (хотя какой он, к чёрту, «дедушка»? у него ведь даже детей не было!), которые чрезвычайно успокоительно действовали на мою неокрепшую детскую психику. Особенно мне запомнилась басня про то, как Ильич подарил маленькой крестьянской девочке карандаш. Причем не какой-нибудь обыкновенный, а химический. Что такое «химический» я тогда не знал, но слово звучало солидно. Да, Ильич очень любил детей, наверное, просто жить без них не мог!
Во втором классе нас всем скопом приняли в октябрята. Как сейчас помню, собрали толпу счастливых сопливцев в актовом зале, зачитали какую-то скороговорку с остатками торжественности на постных щах и прикрепили каждому ребёнку на школьную униформу (мальчикам на синий пиджак, девочкам на белый фартучек) маленькую красную звезду с плешивым, лысеньким профилем. Как же я тогда был исчерпывающе горд собой!               
В третьем классе резко пропала униформа, а родители начали метаться между школами, так как нормальное образование стало таким же дефицитом, как и мясо в магазинах. Растерянные учителя, у которых конфисковали любимые книжки про Ленина и месяцами удерживали зарплату, толком и не знали, какой очередной глупостью надо теперь забивать пустые юные головы. В школах стали выдавать гуманитарную помощь – сухое порошковое молоко и перловую крупу, которую я раз в неделю таскал на себе до дома. После расстрела Белого дома обстановка немного стабилизировалась. Составлением учебной программы вновь стали заниматься на самом высоком уровне, зато из школ почти полностью эвакуировали физкультуру. Новому государству сильные и здоровые были не нужны. А в одиннадцатом классе в моей школьной жизни произошло второе по своей значимости после рождения событие: я лишился девственности.
В московском институте, куда молодые люди в первую очередь поступают для того, чтобы откосить от обязательной службы в армии, меня обучили двум весьма полезным в этой жизни навыкам: иностранным языкам и как врать другим, не краснея.    
После института я полагал, что вот теперь уж я наконец-то заживу нормальной жизнью рабочего человека, где нет бредовых лекций, обрывков списанных конспектов и зашоренных постсоветских преподавателей, которые вечно общались со студентами с недостижимой высоты своего «par exellence ». Наивный! Институт оказался последним глотком свободы перед архаичной рабочей бороной, куда я по своей дурости впрягся примерно шесть лет тому назад.   
Я чувствую, что пришло время объясниться. Господа! Только не подумайте обо мне плохо, но я не коммерс, не вояка, не бандит и не мент. Лично я уже давно подозреваю, что если человек не принадлежит к одной из этих профессиональных каст современного российского общества, то рассказывать о нём если и не постыдно, то как-то совсем неинтересно.
А складывается это впечатление у меня именно потому, что я, к великому моему сожалению, иногда врубаю так называемый голубой экран, он же телевизер. И я его включаю не потому, что сильно его люблю, а из-за того, что этот позорный агрегат у меня в квартире имеется. А если он есть, значит, его надо хотя бы изредка эксплуатировать.
Что, спрашивается, показывают по российским каналам кроме слизанных под копирку убогих телешоу, давно выбывших из кинопроката наших и чужих фильмов, мизерного количества умных программ и сахарно-пряничных новостей, выполняющих функцию транквилизатора? Правильно, се-ри-а-лы.
После того, как у нас в своё время гремела удивительная «Рабыня Изаура», постановочная «Дикая Роза», ещё более наивные «Богатые тоже плачут» и почти бесконечная «Санта-Барбара», наши кинодельцы подумали: «А чем мы, собственно, хуже?». И на деле доказали, что ничем.            
Герои нашего времени – это молоденькие солдатики, которых чаще всего играют не служившие по понятным причинам актёры, честные менты, которых, в принципе, играть несложно, либо не менее честные бандиты, которых у нас развелось столько, что сыграть их вообще не составляет никакого труда.
Кроме того, по телеку часто показывают криминальные сводки,  где главные герои - это бандиты-менты. Ничего не поделаешь, это пример удачной эволюции, когда в результате скрещивания видов, получается гомункул, который лучше других приспособлен к выживанию в экстремальных российских условиях. Вот вам и подтверждение теории Чарльза Дарвина.
А вот наши современные книжки я перестал читать относительно недавно. В наши дни любая дура мнит себя великой писательницей. Мужчины от милых дам не отстают, но по объёму конечного шлака всё-таки им проигрывают. Пишут много, пусто и бестолково. Сплошная коммерция. Самый полюбившийся персонаж книжулек -  это какой-нибудь ушлый барыга с широким торсом. Кроме того, законы жанра требуют, чтобы ему обязательно сопутствовал непорочно светлый образ красавицы-лимиты-проститутки, которая будет на этого самого барыгу вешаться с первой до последней страницы. Ну и заканчивается всё это непотребство одинаковым хеппи-эндом в лучших традициях постсоветского реализма. В конечном счёте, эта парочка переезжает в какой-нибудь дворец на окраине Москвы/Питера или Дальнего Забугорья (тут уж каждый автор на что горазд), и будут они, как те самые помидоры в теплице - жить-поживать, да всякого чужого добра наживать.
«Это же самая настоящая пошлятина! Верните мои деньги обратно!» - требую я у разводящих руками продавцов.
И, чаще всего, ничего мне так и не возвращают. Обидно, да?   
А вот у меня профессия совсем не героическая, не овеянная ореолом зыбкой телевизионной славы и не орошённая кровью сражений и боёв. Поэты никогда не посвятят мне своих стихов и поэм, в моём доме никогда не повесят памятную табличку, что здесь, мол, с такого-то по такое-то жил сильно выдающийся такой-то и такой-то, и про меня не сложат каких-нибудь невероятно слезливых песен, которые будут петь хором в подъездах, подвалах и поездах под три аккорда расстроенной акустической гитары.
Так как я -  государственный гражданский служащий. По-простому -чиновник. Нет, я не из тех, кому позволено вещать с высочайших орластых трибун, и уж совсем не из тех, кто идёт служить, чтобы зарабатывать большие деньги. 
Сразу вижу реакцию наших уважаемых граждан. Одни стукнут кулаком по столу и гневно зарычат: «Ворюги!». Товарищи с более изящным русским языком изрыгнут составное «Бюрократы, хреновы!». Другие поморщатся так, как будто их диарея застала в пробке, и скажут: «Это же нищета, так сказать, говно в траве от жёлтой курицы!». И те, и другие, и третьи будут неправы, сходясь только в одном – чиновников в России не любят все. Даже сами чиновники. 
Но, не будем забегать вперёд, ибо некоторые аргументы требуют большей наглядности. В том месте, где я числюсь на хозяйственном балансе, сотрудникам рано или поздно присваивают так называемый классный чин по следующему принципу: чем выше занимаемая должность, тем выше чин, который тебе положен от нашего щедрого и доброго государства. Мой классный чин без запинки произнести можно только после стакана-другого горячительного: советник государственной гражданской службы второго класса. Не надо аплодисментов товарищи, это не сильно круто. Зато название придумано длинное, скорей всего специально, чтобы поиздеваться.
И вообще, по утрам я постоянно ощущаю себя кроликом из «Алисы в стране чудес», который, кажется, всё время бегал в обнимку с часами и постоянно куда-то опаздывал. Плохо, конечно, но пунктуальности во мне нет ни на йоту. Я схватил кожаную барсетку с документами и метнулся кабанчиком за дверь.      
Понедельник. Лифт как всегда не останавливается на моем этаже. В нём катается уборщица, которой лень убирать целый подъезд. Вместо этого она ездит на лифте, развозит вонючей тряпкой грязь возле входа в кабину на каждой лестничной площадке, и далее процесс повторяется на другом этаже.
В надежде поймать гадкий элеватор, я спустился на один пролёт ниже, но он, словно издеваясь, стремительно пронёссься мимо. От злости я со всей силы пнул железную лифтовую коробку, полностью отдавая себе отчёт в совершенной бесполезности этого хулиганского действия. Створки обиженно заскрипели, при этом на левой дверке издевательски задрожала  нарисованная кем-то буква «Х». С ней полностью согласилась гордость нашего алфавита - буква «Й»,  криво начертанная на правой двери. Последняя буква этого краткого шедевра русского заборного творчества располагалась прямо посередине обеих дверок, аккурат на уровне моих глаз. Несомненно, это было сделано с умыслом для пущего удобства прочтения этого всем известного короткого слова. Вот вам и ответ на мой немой вопрос по поводу механизированного спуска на первый этаж.
Кстати, этот лифт – ровесник моего «сталинского» дома, который, по словам местных старожилов, был построен то ли в начале, то ли в конце  1960-х годов. И с тех пор никакой замены не было и, к слову сказать, не предвидится. Внутреннее убранство лифта поражало своей расписной шаблонностью – таких лифтов тысячи по всей Москве. Вся кабина была уделана различными матерными словечками, в целом, совершенно аналогичными безобразию, представленному на лифтовом фасаде. То тут, то там виднелись следы от наклеек-вкладышей от доисторических постперестроечных жвачек, которые предшественники нашей уборщицы честно пытались отскоблить от стенок. Что им и удалось, но, разумеется, не до конца. С наклеек на граждан таращились совершенно забытые актеры и актрисы из старых полузабытых фильмов. Голых девиц в лифте не было – такие наклейки высоко ценились и бережно ныкались дома, подальше от строгих родительских глаз. Лично я прятал их в громадную собственноручно расписанную деревянную матрёшку, у которой в одной руке был чайник, а в другой – сахарный крендель. А внутри была, собственно, порнография. Вот вам яркий пример несоответствия внешней формы и содержания.
Ну, да ладно, вернёмся к нашим кондовым лифтам. Панель с кнопками была тоже самая что ни на есть обыкновенная. Всего этажей в доме 9, а кнопок 10, поэтому во избежание недоразумений кнопка с десятым этажом была изведена спичками. То же самое касалось кнопок вызова диспетчера и кнопки «Стоп». Всё правильно, звонить и останавливаться не надо. Реальные пацаны, как известно, заднюю передачу не врубают. Больше всего повезло тем, кто живёт на третьем этаже. Их кнопка была не только выжжена и утоплена, но и для пущей верности залеплена жевательной резинкой, которая появилась в незапамятные времена и давно стала выглядеть как совершенно неотъемлемая часть панели управления. Правильно, господа третьэтажники, не надо вам лифтом пользоваться, расстояние ведь, право, совершенно пустяковое. Не в падлу и побегать! Над приборной панелью была прикручена жестяная плакетка, гласившая «Товарищи, соблюдайте правила пользования лифтом. Ответственный – тов. А.А.Безбородов, старший техник». Сами правила, были уже давно сорваны неизвестными, а телефон товарища Безбородова остался. Я как-то раз, исключительно смеха ради, взял да и позвонил по этому телефону. К моему великому удивлению к телефону подошла девушка, приходившаяся этому самому Безбородову родственницей. После секундной паузы, девушка ответила мне, что её прадедушка Александр Александрович, которого она сама знала только по фотографиям, вот уже лет тридцать как покойник. Вот как? А всё ответственным значится! Как это там в одной известной песне поётся?  Достучаться до небес?               
Так вот, наш лифт-долгожитель, подобно издевательскому вертикальному маятнику, продолжал своё бессмысленное катание туда-сюда. Ну, раз плодами человеческого прогресса я на сей раз воспользоваться не могу, то хотя бы священное право поорать вволю в своём собственном подъезде у меня никто отобрать не сможет.
-Эй, товарищ уборщица! Ничего, что людям на работу надо, а?! – крикнул я, ещё раз долбанув ногой по лифту.   
Как и ожидалось, ответа не последовало.
-Овца!  - уже потише выкрикнул я, и побежал вниз по лестнице, с переменным успехом пытаясь зажечь сигарету. 
И вообще, эта уборщица – тётка на редкость дрянная и противная. Как не пройду мимо неё, вечно она бормочет себе под нос: «Понатопчут тут, понимаешь ли,  своими копытами грязными! А я потом драить за ними должна!». С жильцами нашего дома она никогда не здоровается. Принципиально. 
Вылетев из парадной, я нос к носу столкнулся с долговязым юношей с метлой, который не преминул стрельнуть в меня оценивающим и весьма недружелюбным взглядом.  Нашего дворника зовут Бобожан. Два года назад он переехал в наш дом из какой-то тёплой среднеазиатской страны. Я хорошо помню, что когда Бобажан только приехал, он испуганно шарахался от местных, всё время смотрел в асфальт и вообще очень старался превратиться в невидимку. За прошедшее время Бобажан отъелся, скурвился и заматерел. Теперь он смотрит нагло, подметает медленно, и всё больше отдыхает. А недавно подошел ко мне и говорит: «Дай мобильник». Вот прямо так запросто, будто бы  попросил выручить зажигалкой. Не дай позвонить, а именно дай. После того, как Бобожан был послан к шайтану, он усмехнулся и отошёл в сторону. Дело было в воскресенье, когда у эмигрантов единственный выходной. С целью проведения досуга они часто сбиваются в многочисленные стаи, чем весьма смущают  пугливых обитателей  Мазутки. А по вечерам они вытаскивают во двор свои не по-нашенски огромные семьи и просто сидят на лавочках, без умолку тарахтят на своём непонятном тюркском языке, пьют пиво и обмениваются последними новостями.
Эмигранты рано встают, и в десять часов вечера их сменяют наши местные наркоманы и алкаши, начинающие свои громкие полночные посиделки, которые обычно заканчиваются тем, что кто-то из особо нервных жильцов вызывает ментов, а это последняя вещь, которую они не то чтобы до смерти боятся, но всё же немного опасаются. 
И куда только подевались наши родные дяди Вани с начищенными дворницкими нагрудными бляхами? Вымерли как класс? Или как динозавры во время Ледникового периода?
Господа, я  совершенно не удивлюсь, если в один прекрасный день я приду в московский Палеонтологический музей и где-то между скелетами «Tarbosaurus baatar» и «Diplodocus carnegii» установят небольшую стеклянную витрину, за которой будет стоять чучело этого старорежимного, реликтового дворника, набитое сухой соломой.
На нём непременно будут красоваться огромные валенки, грязный белый передник и засаленная шапка-ушанка. А ещё у него красное морщинистое лицо, белоснежная окладистая борода и большой нос картошкой. В одной руке дядя Ваня держит двухметровую метлу, а другой рукой крепко сжимает лопату. На начищенной до блеска бляхе значится: «Алексеевский район города Москвы».
Я сел в машину, закрыл глаза и, попробовал представить себе, как оно было сто лет назад. Вот наш дом, а вот наш двор (его, конечно же, в то время ещё не было, ну да ладно). Всё на месте, только куда-то исчезли машины, асфальт, наркоманы и бобожаны. А вот и он, дядя Ваня, героический дворник, который все дни напролёт полировал наш чудесный образцово-показательный двор, самозабвенно гонял бродячих собак, галантно помогал почтенным мамашам с колясками спускаться с неудобных подъездных ступенек без пандуса. Дядя Ваня дарил малышам леденцы и конфеты, катал их на спине и постоянно курил самокрутки, набитые собственноручно выращенным табачком-самосадом. Жильцы обожали дядю Ваню до чрезвычайности.
А теперь из своего подъезда выхожу я, пока что полноправный хозяин этой земли, такой нарядный в своём новеньком парадном мундире с высоким красным воротником и золотыми петлицами, а вместо недружелюбного Бобожана стоит приветливый дядя Ваня и чернодымно пыхтит своей привычной папироской. Дядя Ваня улыбается и прикладывает два пальца к своему седеющему виску, полушутливо отдавая мне честь.
-Здравия желаю, Ваше благородие!
-Здравствуй, здравствуй, Иван! Как здоровье?
-C Божьей помощью. Не жалуюсь, - говорит Иван и зевает, по традиции крестя рот. 
-А как супруга твоя, Матрёна Филипповна?
-Неустанно молится о Вашем здравии и благополучии.
-Желаю и ей не хворать.
Я достаю из кармана блестящий серебряный гривенник  и протягиваю его Ивану.
-Выпей за меня Иван Филимонович, большой христианский праздник сегодня.
Дядя Ваня низко кланяется и довольно прячет гривенник за щёку.
-Благодарствую, барин.
-Ты это, братец, оставь. Никакой я тебе не барин.
-Барин не барин, а всё равно благодарствую.
Мимо с грохотом проносится четырёхколесная бричка. Иван залихватски свистит и машет руками, делая знак бричке остановиться.  Извозчик сильно натягивает вожжи, и пара гнедых жеребцов резко останавливается, шумно втягивая морозный воздух через разгоряченные от продолжительного бега ноздри.
Дядя Ваня помогает мне забраться на пассажирское место и аккуратно закрывает за мной дверцу. Я кричу извозчику «Пшёл!», и мы трогаемся в путь.      
Иногда я забредаю к дяде Ване в его скромный и уютный дворницкий подвальчик, и мы шумно пьём горькую теплую водку за процветание Отечества и за мир во всём мире.
Хороший человек – дядя Ваня!
А теперь злые люди поместили его чучело в доисторическую экспозицию, и оно грустно взирает на меня своими глазками-бусинками через прозрачное стекло витрины. Мой взгляд падает на табличку перед стеклом, и я вслух читаю надпись на ней срывающимся от горя голосом:

Ivan.
Dvornicus Аrchetypus.
Москва, 1912 год.


Я бухаюсь перед витриной на колени, содрогаясь от отчаянных мощных рыданий.
-Дядя Ваня! На кого ты нас покинул?! Родимый ты наш!
Я трагически протягиваю к нему руки, пытаясь прикоснуться к его стоптанным валенкам через холодное витринное стекло. А оторопевший музейный надзиратель, маленькая сухонькая старушенция, вдруг возьмёт и завопит на весь зал:
-Молодой человек! Музейные экспонаты трогать нельзя! Немедленно уберите от товарища дворника Ваши дрожащие трясущиеся лапы!
Но мои рыдания быстро перерастают в истерику, и теперь я делаю попытку обнять дорогое моему сердцу стекло обеими руками. Срабатывает сигнализация. Бабулька в срочном порядке кидается к стационарному телефону, намереваясь вызвать подмогу.
-Это Сидюкова. У нас нештатная ситуация. Тут ещё один идиот перед дворником на коленки встал и истерику закатывает.
Через минуту в зал ворвались крепкие ребята в форме, схватили меня за руки, а затем уверенно поволокли меня по паркетному полу в строну выхода, подальше от трагического дяди Вани. 
Когда моё бренное, отбивающееся тело выносили из зала, я готов был поклясться, что видел, как по неживой морщинистой щеке дяди Вани скатилась блестящая, серебристая слеза, как тот гривенник, который я ему подарил.   
Я открыл глаза. Бобожан никуда не делся, только теперь рядом с ним появился ещё один дворник-азиат. Господи, их уже двое! Не иначе, они делением размножаются. Или почкованием? Чёрт, надо было в своё время внимательней слушать нашу тумбочку-биологичку. А я-то, дурак, вместо этого школьный учебник разрисовывал.   
Да, сильно за последние пятнадцать-двадцать лет размылось понятие «москвич». Теперь этот просто тот, кто постоянно проживает в Москве. При этом для получения сего «почётного» звания совершенно необязательно в этой Москве родиться. Достаточно купить здесь в кредит какую-нибудь завалящуюся двадцатиметровую халупку в осыпающейся от времени хрущёбе. Если ты человек хотя бы мало-мальски обеспеченный, то постарайся скопить на двухкомнатную хату. Если ты микроолигарх, тогда есть всё основания рассчитывать на «трёшку». Ну, а если Вам посчастливилось состоять в списке самых богатых людей по версии журнала «Forbes», смело требуйте себе от четырёх комнат и выше. Чем больше площади, тем выше статус владельца.      
И всё (фанфары!):  с этого дня ты житель одного из самых дорогих и самых бестолковых мегаполисов мира и можешь стильно посылать всё оставшееся население России туда, где подавляющая часть этого несчастного населения живёт. То есть в жопу. Ну, что? Послал? Далеко послал? А факи всем показал? Отлично! Теперь тебе доступна новая глава твоего бренного существования под названием «житие в Москве». 
Кстати, есть один верный способ разделить людей по сортам, как какую-нибудь колбасу в магазине: по тому, какой машиной владеет отдельно взятый московский индивид.
Если ты персона высшего сорта, то у тебя точно должен быть клёвый суперкар, типа утончённого «Bentley», гоночного «Mazerratti» или космического «Ferrari». На худой конец, ты должен вращать баранку солидного, похожего на гаванскую сигару «Rolls Royce» или сидеть за штурвалом неповоротливого танкообразного «Hummer». А ещё лучше, чтобы у тебя в автопарке было всё из перечисленного. Это бонус.
Если ты претендуешь на первый сорт, тогда, ты просто обязан кататься на пузатом «Porshe», окладистом «BMW» или аккуратном «Lexus». Но есть одно условие: это непременно должны быть самые дорогие модели в линейке и в самой топовой комплектации. И не дай Бог, чтобы машина оказалась секонд-хендом. Тогда ты лох, и можешь рассчитывать только второй сорт.
«Второчки» предпочитают средний класс машин «Toyota», «Volkswagen», «Mercedes», «Mitsubishi» и т.д. Тем не менее, покупатели этого порядка, как и граждане сортами повыше, предпочитают новьё. Подержанные автомобили – не их конёк.
Зато их с удовольствием приобретает третьесортный сегмент московского населения, не брезгующий даже такой откровенной дрянью, как машины отечественного производства. И да простят меня за крамольные слова товарищи ура-патриоты. Однако даже третий сорт москвичей покупает отечественные «ведра с гайками» в салоне, затем, чтобы откататься на них год-два и передать это достойное всяческого сострадания металлическое корыто представителям четвёртого сорта.
Этот страт нашего общества активно «бомбит» на этих машинах по широким просторам матушки-Москвы и ближайшего Подмосковья. В общем если Вы владелец машины, которая старше Вас или приходится Вам ровесницей, то будьте любезны – пожалуйте в этот многочисленный и разношёрстный клуб автолюбителей-неудачников города Москвы.
Ну, а если у Вас никакой машины нет, и не предвидится, а Вас тем не менее угораздило попасть в Москву, тогда Вы можете смело выйти на Красную площадь и крикнуть «Мама, роди меня обратно!». Ибо московские пешеходы вообще к каким-либо сортам и классам не относятся. Это каста неприкасаемых, мясо, снующее по дорогам.
Я завёл свою тарахтелку, недовольно заскрипевшую от залитого намедни не совсем качественного бензина c присадками. Выпарковываясь из узкого зазора между паркетником «BMW» и замшелой дореволюционной «Волгой» с проржавевшими арками колёс, я испытал чувство почти мещанского злорадства, когда случайно задел «бэхинский» задний бампер Навороченная иномарка чуть пискнула, но орать на всю ивановскую буржуйская сигнализация не стала. Пришлось подождать, не выйдет ли владелица сего девайса – студентка-первокурсница одного из многочисленных гуманитарных факультетов Московского государственного университета,   но чуда не произошло.
«Отлеживается после ночных похождений вместе с такими же, как она безмозглыми дочками и сыночками новоиспеченных российских буржуинов», - подумал я.
Вот они, мать их, граждане первого сорта, а никак не второго и не третьего. Но не переживай, роднуля, папочка (или папик) обязательно дадут тебе денег и на новый бамперок, и на новые цацки! Это ведь большой грех - брать денег с почти неимущего государственного служащего, к тому же который очень спешит на работу, и у которого совсем нет времени ждать, когда приедут товарищи гайцы для разбора полетов.
К тому же, мой собственный опыт общения со страховыми компании показал, что деньги они у тебя берут с удовольствием, а вот получить их обратно можно только с помощью суда. Как-то раз один подслеповатый предмаразменный дед на старом «Opel» въехал мне в зад на светофоре, порядочно раскурочив бампер моей несчастной тачанки. Его страховая долго искала к чему же им всё-таки придраться, и, наконец, их сотрудник обнаружил в другом месте моего бампера маленькую, еле заметную потёртость – следствие неудачной парковки.
-У Вас что же, - деловито проквакал он. - Эта царапина ещё до аварии была?
-Ну, была. И что с того?
-А ничего! Наш-то клиент здесь не причём!
-Так Ваш клиент мне весь бампер по центру разватрушил!
-Ничего не знаем, бампер красится или меняется целиком. За Ваши косяки мы не в ответе.
В общем, не стали мне денег выплачивать. Так что не буду я, пожалуй, ждать, когда моя студенточка разлепит свои миловидные, слегка припухшие от ночных приключений глазки. Вот так и заглушил я в себе достойную гражданскую позицию,  позорно скрывшись с места ДТП. 
Погнали!
Моя машина неслась по узенькому Рижскому проезду, где я, чудовищно перегружая тахометр, обогнал по встречке медлительную отечественную машину со значком «Автошкола» на крыше. За рулем тихоходки сидел молодой кудрявый баран, который со смесью  апатии и раздолбайства всматривался в проплывающие перед его глазами унылые дорожно-асфальтовые пейзажы.
-Ага, у него ещё и рот открыт, - сказал сам себе я. - Нехороший признак, однако!
На пассажирском сидении восседала полная тётка-инструктор, которая очень неодобрительно смотрела на своего непутёвого ученика. Её взгляд можно было легко расшифровать и без декодера: «Городской профсоюз придурков-автомобилистов скоро пополнится ещё одним дебилом. Полная безнадёга. Деньги платит, и ладно».
Пока этот чудный отрок катается на машине вместе с этой опытной солидной тёткой, серьёзной опасности для окружающих владельцев автотранспорта он не представляет. Но дайте ему права и возможность пересесть на какую-нибудь несуразно большую машину, тогда все: пиши-пропало.
Есть ещё одна категория водителей, от которых стоит держаться подальше. Если из окон соседней машины Вам солнечно улыбаются плюшевые мишки, розовые зайчики, полосатые тигрятки и бархатные бегемотики, а ребёнка при этом в машине не наблюдается, то бегите от этой тачки как от огня. Вы можете точно быть уверены, что на самом деле машиной управляют именно эти мягкие игрушки, а водитель находится за рулём исключительно красоты ради. Поэтому манёвры без поворотника, слабый контроль за скоростью на дороге и удивлённо-визгливое: «Ты куда прёшь, идиот?» - это стопроцентные признаки находящейся в машине дуры.
А вообще, надо признать, что по сравнению с «лихими девяностыми» наш народ стал водить гораздо спокойнее и аккуратнее. Появилась мода на вежливость. Автомобилисты теперь всё чаще расшаркиваются друг перед другом и галантно моргают «аварийками». Это вам не просто так, сказываются участившиеся выезды за рубеж. Пешеходов уже не рассматривают в качестве движущейся мишени и в большинстве случаев пропускают. В свою очередь пешеходы почти перестали бросаться под колёса, реже лезут на красный свет, в основном ползают по пешеходным переходам и лёгким кивком головы благодарят пропускающих их владельцев авто.
Обогнав тормознутого автошкольника, я почти сразу же упёрся в конец первой на моём пути пробки, образовавшейся из-за того, что в однополосную Новоалексеевскую улицу одновременно пробивалось целых три потока машин. Здесь можно легко простоять час. Мне пришлось повернуть во дворы, ибо, как местный житель с пожизненным стажем, я знал одну лазейку, которая позволит мне выскочить в самом начале кругового движения. И пусть остальные хоть обдудятся! 
Хотите ещё послушать про Москву? Вначале краткий исторический экскурс. Москва – это столица Великого княжества Московского, Царства Русского, Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, Союза Советских Социалистических Республик, а также юного государства под названием Российская Федерация. С каждой новой трансформацией российской государственности Москва меняла свой внешней облик, раз за разом обрастая новыми дорогами и более совершенными конструкциями, но в душе оставаясь, как и пятьсот лет назад, небольшой, беспорядочно застроенной деревенькой.
Москва начала десятых – это город чудес. Нигде в мире вы не найдёте такого количества долларовых миллиардеров на один квадратный километр.
Это город, где почти каждый год повсеместно снимают идеальное дорожное покрытие и на его место кладут такое же новое.
Это город, где люди ходят на «живые» концерты лишь для того, чтобы прослушать полтора часа фонограммы.
Это город, где пешеход может запросто обогнать самый быстрый и самый мощный автомобиль.
Это город «тысячи встреч», которые не оставляют в душе ни малейшего следа.
Это город, где люди согласны провести одну треть своей жизни в дороге только ради того, чтобы им не отдавили ноги в метро.
Это город, который категорически не любит почти треть его обитателей, вынужденных находиться здесь с понедельника по пятницу, чтобы на выходных с облегчением уехать в свой родной Санкт-Петербург.
Это город, где москвичей можно легко отличить от туристов по угрюмо-сосредоточенному выражению лица и отсутствию улыбки. Помните, что если кто-то Вам улыбается, то это либо пьяный, либо несовершеннолетний. А скорее всего этот кто-то сейчас подойдёт к Вам и будет задушевно клянчить деньги на билет домой. 
Это город, где каждое утро ты искренне радуешься тому, что твоя машина всё ещё стоит на парковке у дома.
Это город, где живут люди, считающие, что блеск всегда важнее сути, и которых обманывали столько раз, что они уже никому и ничему не верят.
Это город, в котором 0,0001 процента жителей мечтает о том, чтобы постичь истинный смысл существования, а остальные 99,9999 процентов алчут найти престижную высокооплачиваемую работу. 
Это город сказочных возможностей для избранных и беспросветного серого существования для всех остальных.
И, наконец, Москва – это город, объявивший тотальную войну автомобилистам. Как тут не вспомнить про бесконечные московские пробки? Если представить себе, что Москва – это огромный живой организм, то её дороги и магистрали – это не что иное, как…нет, не кровеносные артерии, а дебелые органы пищеварения, страдающие частыми запорами (ой, простите великодушно), заторами. 
Мне кажется, что планировщики московских магистралей даже в самых смелых мечтах не могли представить себе, что в будущем настанет время, когда практически у каждого московского жителя будет свой собственный автомобиль. Им, творцам и создателям образцово-показательных советско-кондовых автотрасс, мерещился пустой Кутузовский проспект или не менее пустынное Садовое кольцо, по которому с грохотом ползёт чёрная «Чайка», на которой везут очередного советского бугра. А всё остальное население мегаполиса, согласно этой задумке, должно покорно тащиться в душном метро или, подобно пресловутой сельди в бочке, бултыхаться в переполненном троллейбусе-автобусе-трамвае, где, согласно мудрой поговорке, невозможно открыть окошко летом и его же закрыть зимой. И вот именно поэтому, пределом мечтаний основной массы советских граждан было выслужиться и пересесть в эту самую казённую «Чайку», или, на худой конец, не менее казённые «Волгу» или «Жигули». И многим, весьма многим это удавалось. 
Печально, конечно, но эти самые номенклатурщики умудрились почти безболезненно пережить распад Советского Союза, который скоропостижно скончался от недолеченного хронического геморроя, и дошли до нас в почти неизменном, рафинированном виде. Только советские автомобили сменились на дорогие иномарки, чаще всего немецкого производства, на крыше которых ослепительно сияет голубая «мигалка».
Вот вообразите такую вот очень типичную для Москвы картину. Декабрь 2011 года. Московское время 18 часов 20 минут. Большая Лубянская площадь. Снегопад. Куча народу кукует в огромной пробке, растянувшейся с Моховой улицы до конца Сретенки. Сонно ходят постовые гайцы. Никто ничего не регулирует, действует только одно правило: кто первый проехал, тот и прав. Но внезапно все меняется: гайцы проснулись и, посвистывая, начинают делать «коридор» в скопище машин.
«Чего это они, засуетились-то?», - думаешь ты.
Ага, вот и разгадка: покрякивая и повизгивая, подрезая неуспевших уступить дорогу автомобилистов, мигалочный «членовоз» впихивает свою чёрную грузную тушу в расчищенную область и устремляется дальше по своим членовоззким делам.
Всё это время гайцы стоят навытяжку, всем своим видом показывая: «Вот Ваше Высокородие, изволите проехать!». Жезл у них от служебного подобострастия даже встал, в смысле к небу поднялся, подавая сигнал всем остальным участникам движения, что холопам сейчас ехать нельзя. Думаете это автомобиль спецслужб ехал на задание бороться со преступностью? Держите карман шире!  Знаем мы кто это такой, и к борьбе с преступностью этот человек не имеет абсолютно никакого отношения, скорее даже наоборот. Ну, а у водителей, одуревших от бестолкового простаивания в пробке, которая, разумеется, от всех этих маневров выросла вглубь и вширь, на уме только одно слово. Надо сказать, очень непечатного характера.   
Глядя на это тяжкое наследие советского режима, невольно задумываешься о том,  как всё-таки красиво они рассекают на своих дорогих блестящих авто по депрессивным российским просторам. Не знаю как у Вас, но у меня эти хамоватые кряк-машинки, вызывают стойкое несварение желудка. Эта мигалка будто бы говорит тебе: «Эгегей, посторонись, быдло! Не видишь, едет член кутузовско-кремлевской касты!». Не представляете, как хочется иногда по утрам высунуть своё лицо из окна автомобиля и крикнуть в ответ: «Эгегей! Вставай, друг, на полчаса раньше и будет тебе счастье, много счастья!».
Специально для этих участников москоского движения у меня на заднем стекле гордо красуется надпись: «Козлам не уступаю!». Сделал её я не один, а на пару с соседом, пребывая в состоянии разнузданного пьяного угара. Поначалу идея совершения акта вандализма по отношению к своей собственности меня категорически не вдохновила.   
-Вот ты мне скажи, Дим! Нафига мне эта хрень на стекле?
-Ты чего, это ведь прикольно! Так сказать, полностью соответствует революционному духу времени. Да, и ты, конечно, меня извини, - сказал сосед, прикладывая руку к сердцу. - Но машина у тебя - полное говно. Она и без этой надписи долго не протянет, дай Бог, если ещё полгода откатаешься!
Сознавая полную правоту сказанного, меня всё же потянуло на нетрезвую «бычку».
-Ты что-то имеешь против моего «Фольксвагена», зажратый буржуй?
-Никак нет. Просто она у тебя так выглядит, словно на твоём «Фольксвагене» подорвался последний отряд «Фольксштурма» .  Ещё в 1945 году!
-Чего? – обиженно воскликнул я, начиная засучивать рукава.
По моему разумению, нетрезвый сосед-правдоруб явно нарывался на драку. Вслух ругать мою тачку мог только один человек – я. Это всё равно, как если ты начинаешь встречаться с очень страшной бабой, а твой лучший друг с улыбкой крутит пальцем у виска и говорит тебе, что она – уродина.  А весь вопрос заключается в том, что встречаться тебе в данный момент по объективным причинам просто больше не с кем. В этом случае приходится  брать обидчика за грудки, защищая честь этой, мягко говоря, не очень красивой особы. Нельзя ведь вот так сразу во всеуслышание признавать, что ты конченый неудачник. На счастье моего соседа, он это вовремя осознал, и решил немного сбавить обороты. 
-Да ничего! Расслабься ты. Твоей машине сколько лет?
-Ну, пятнадцать. А что?
-А если по честнаку? Ты же не думаешь, что я вчера родился?
Пришлось признаться. В надежде вспомнить точную дату, я даже почесал свой затылок.
-То ли 1985, то ли 1986 года, не помню. 
-Почти что твоя ровесница, - сказал сосед, радуясь тому, что он сумел вывести меня на чистую воду. 
-Нет, я 1983, - ответил я.   
Сосед вновь попытался сострить.
-Поздравляю, хоть ты и старше, но выглядишь куда лучше, чем эта старая механическая развалина. Стопудово. 
Я сделал глоток тёплого, невкусного пива из стеклянной бутылки, которую мы захватили при выходе из квартиры. По дороге в магазин мы решили слегка им отполироваться, опасаясь растерять дубильно-коньячные пары. Принимая во внимание общее количество выпитого, нам это не грозило.
-Ненадолго, если буду вести такой образ жизни.
-Ты имеешь в виду пить и курить?
-Нет, конечно, - теперь уже настал мой черёд постебаться. – Пить и курить - это не образ жизни! Это – призвание!
-Тогда сдаюсь, - пожал плечами сосед, при этом слегка покачнувшись от слабого порыва ветра.
-Всё очень просто, - я назидательно вознёс свой трясущийся указующий перст к небесам. – Хреновый образ жизни – это, мой друг, много работать и мало отдыхать. Ну, и говном этим дышать, под названием «московский воздух». Полезного в этом мало, смею тебя заверить!
-Да уж, хорошо, что хотя бы Сокольники под боком. От деревьев воздух-то хоть, немного, а лучше становится. Помнишь, что здесь творилось, когда торфяники в Подмосковье горели?
-А то как же? Тебе-то хорошо, у тебя хотя бы кондиционер дома есть, а я тогда чуть не задохнулся в своей каморке. Чувствовал я себя так, как будто меня поместили в газовую камеру. Пришлось воспользоваться старым дедовским приёмом, ну знаешь, когда полотенца в воде смачивают и через этот самодельный «фильтр» дышут.
-Бедолага.
Сосед зажёг сигарету и достал из кармана баллончик с краской.
-Ну, что? Начнём?
Я обречённо  махнул рукой.
-Что уж там! Давай!
Я взял у него баллончик, и мы с энтузиазмом приступили к делу. Разделение труда при этом у нас было следующее: я рисовал, так как в своё время недолго посещал детскую художественную школу, а мой сосед стебался, курил и время от времени давал бесполезные, а порой даже и вредные советы:
-Сильнее на колпачок надавливай! Толще линии! После «козлов» двоеточие поставь. Эх ты, художник от слова «худо»! 
Мне приходилось раздраженно отмахиваться и односложно отбрехиваться:
-Отстань, я знаю, что делаю. Не мешай, сказал, а то сейчас тебе на спине ещё что-нибудь напишем, типа «помой меня».      
Через пару минут и один перекур всё было готово. 
Невероятно, но надпись получилось на удивление красиво, только в двух местах белая краска дала небольшие потёки. Не каллиграфия, конечно, зато от души. Я предложил то же самое написать на соседской машине, но хитрый подстрекатель ожидаемо отказался, ссылаясь на чрезмерную удалённость своего транспортного средства от нашего дома. Наутро, я, естественно, ужаснулся содеянному. Тем не менее, хамоватый слоган показался мне ужасно забавным, и вымарывать его я не стал.
Встав на светофоре на пересечении Третьей Мытищинской и Новоалексеевской улицы, я посмотрел в зеркало заднего вида, и, наверное, в сотый раз порадовался, вспомнив об этой мальчишеской проделке.   
Да, машин в последнее время стало больше, и это, поверьте мне, не рекорд. Лиха беда начало. Правда, помимо очевидных негативных последствий для городской экологии, здесь существует и скрытая положительная сторона. Народ, простаивающий в бесконечных пробках, способных превратить часовую поездку от работы до дома в трёхчасовое нервное бдение, за прошедшие двадцать лет таких сомнительных удовольствий стал гораздо более грамотным и эрудированным. В самом деле, если мы по четыре часа в день слушаем радиотрансляции, где умные дяди и тёти задорно освещают вопросы политики, культуры и бизнеса, то это самым благотворным образом сказывается на нашем сереньком веществе.
Я это называю «народным высшим автомобильным образованием». Только задумайтесь: «пары» в обычном институте можно и прогулять, а здесь никуда не денешься – сиди в машине и наматывай на ус. То есть пять лет таких «лекций» и «автовышка», ещё три - «кандидат пробочных наук».
Но пробки – это еще не самое страшное. Опасность подстерегает автомобилиста на каждом шагу. В глазах сотрудников дорожной полиции, каждый водитель является потенциальным спонсором. Они как охотники, загоняющие в свои силки неосторожную дичь. Ещё их называют операторами машинного доения и мастерами дорожного развода. Остальные полицейские их недолюбливают, а простые граждане люто ненавидят. Чтобы заниматься вымогательством денег у ближнего и при этом не испытывать угрызений совести, внутри человека должен находиться особый, гнилой стержень. Это как эволюция наоборот. Негативный отбор. Вверх всплывает только тот, кто умеет спокойно болтаться в проруби.
У меня был приятель, которого вот-вот должны были уволить из полиции в связи с предстоящей переаттестацией. Работал он тогда небольшим начальником где-то в отделе снабжения. Хозяйственник, в общем. Диплом о высшем образовании он, как водится, купил, в школе почти не учился, поэтому читать и писать он мог с превеликим трудом. Мне он честно сказал по этому поводу буквально следующее: «Если бы я был умным, неужели я бы пошел в милицию?». Тем не менее, на фоне остальных сотрудников отдела он казался если не Пифагором, то, по крайней мере, Спинозой.
Как вы думаете, почему полицейские ходят парами? Правильно, один умеет только читать, а второй только писать. Шучу-шучу. Господа полицейские не обижайтесь. Если Вы смогли прочитать эти строки, то это не про Вас.
Так вот, как-то раз мой бывший товарищ повздорил с вышестоящими эшелонами, поэтому  ему недвусмысленно намекнули о том, что пора бы ему начать поиски другой работы. Так как даже на таком ущербном рынке труда, как московский, данная особь не могла рассчитывать на сколько-нибудь порядочное предложение, он бросился узнавать по знакомым, нет ли у них каких-либо выходов. Обратился он и ко мне.
Я, разумеется, стал спрашивать его, а чего, собственно, он умет делать? Он подумал и выдал гениальную фразу: «Я умею хорошо делить деньги». Так как делить у меня, к сожалению, было нечего, то ничем помочь я ему не смог. К счастью, он с честью выдержал переаттестацию и продолжил свою службу в полиции. Всё-таки правильно они сделали, что не уволили этого человека. В наше время разбрасываться такими кадрами – преступление.       
Чтобы повернуть с Проспекта мира направо на Садовое кольцо и не потратить при этом сорок минут, надо знать хитрые объездные маршруты. Самый быстрый путь – поворот с Проспекта на улицу Дурова, далее налево на  Мещанскую улицу. В результате ты выезжаешь на Садовое почти перед самым Цветным бульваром. На повороте на Мещанку по утрам скапливается много машин. Поэтому самые нетерпеливые ныряют под кирпич на встречку.
Именно эти суетливые торопыги являются постоянными клиентами экипажа ДПС, спокойно поджидающего их в «мёртвой зоне» на пересечении улицы Дурова с улицей Щепкина. 
На моих глазах так поступил владелец мажорного японского спортбайка. Гайцы на джипе немедленно врубили красно-синюю сирену и бросились за мотоциклистом вдогонку. Мне сразу же представился неповоротливый дикарь с копьём, пытающийся нагнать быструю, легконогую антилопу. Я ехал сразу же за гайцами, которые пытались разогнать мешающие погоне машины «крякалкой» и нецензурной бранью из «матюгальника». Кто не знает, Мещанка – это узкая, запаркованная с двух стон улочка, и слонообразному экипажу ДПС на ней было не протолкнуться.
В итоге юркий мотоцикл скрылся, а раздосадованные гаишники выключили сирену и повернули обратно на Олимпийский проспект – караулить следующую жертву. Быстроногая антилопа улизнула, но может в следующий раз в их сети попадется куда менее проворный бегемот?

***
Ну вот, кажется, я и приехал. Нет, не на работу, конечно, а всего лишь на то место, где я обычно бросаю свою машину. Это, разумеется, не означает, что парковки там, где я работаю, нет. Просто парковка там государственная, а это буквально означает то, что места на ней либо для блатных, либо для богатых. Товарищи, занимающие место посередине этих категорий, то есть красивые и умные, нервно курят в сторонке и ставят свои говнофургоны там, где их с большей вероятностью не эвакуируют.
Ясное дело,  эта ситуация никого не му-му.
На часах девять часов тридцать пять минут. Простите меня великодушно, не по должности мы как-то опаздываем! Я тут же представил себе монашески-постное лицо начальника, который сначала посмотрит на наручные часы с таким видом, будто бы он прежде никогда такое хитрое устройство не видел, а потом вздохнёт с такой вселенской грустью, что сразу же навяжет мне пароноидальный комплекс вины. А потом он ещё чего-нибудь сказанет типа: «Нихуясе» или «Бля, ты совесть-то поимей-ка» или свое любимое слово - «****ец». Ничего, за такую зарплату пусть радуется, что я хотя бы вышел на работу, а не взял больничный или просто не забил.
Такое на отечественной государственной службе случается часто.
Крещусь на златые соборные купола и ныряю в переход.
Возле тяжелых стеклянных дверей у входа на станцию метро «Кропоткинская» привычно отирается кучка местных бомжей. Один из них, маленький сгорбленный бомжара с грязной нечёсаной бородой, в которой застряли остатки какой-то пищи, стоял чуть поодаль от всех остальных и неназойливо клянчил деньги у опаздывающих на работу пассажиров. Его друзья, среди которых были даже женщины, дружно лежали вповалку в узком предбаннике и ведут между собой какую-то интересную и, возможно, даже интеллектуальную беседу. Больше всех спорила одна немытая, но со вкусом одетая бомжиха, которая безуспешно пыталась растолкать своего нетрезвого соседа, сонно пытающегося приобнять её за грудь.      
-Не надо мне заливать, Ваня! Ты глянь, глянь, что со страной творится! До кризиса люди куда богаче жили. Вспомни, как было года четыре назад. У людей холодильник был забит настолько, что излишки им приходилось в помойку выкидывать. А вспомни праздники! В мусорных контейнерах можно было легко обнаружить залежи полусвежих, почти неиспорченных деликатесов. Икра, балык, сырокопченая колбаска, оливье с курицей, остатки вина в разноцветных бутылках. А хлеб выбрасывали не потому, что он плесневел, а потому что заветрился. Расточительство, да и только! А одежда Вань! Какая, я тебе говорю, была одежда! Можно было одеться как в лучших бутиках на Тверской. Четыре года назад какая-то избалованная дрянь выкинула на помойку фирменный костюм от «Armani». На пиджаке и на юбке были застарелые красные пятна, от вина или может от кровавых соплей каких, а вообще костюмчик был почти как новый. И размер мой, пятьдесят второй.  Иду я как-то летом в этом костюме, радостно размахивая на ходу пластиковым пакетом с остатками чьего-то недоеденного романтического ужина, и вижу, как какая-то толстая расфуфыренная овца грузно садится в свой блестящий навороченный джипарь.
-И чё? – без особого интереса спросил Ваня, чувствующий, что ему чисто из политических соображений следует поддержать беседу. 
-Так вот. Я прохожу мимо, она брезгливо закрывает дверь, но тут её взгляд падает на мой серенький костюмчик, и у неё, Ваня, ты не поверишь,  глазёнки-то на лоб повылазили! Вспомнила, наверное, как его в помойку выбрасывала. Вот так, сучара, гляди на своё зеркальное отражение!
Бомжиха радостно загоготала.
-А теперь просто кошмар. Сами протухшую еду за собой подъедают и почти в таких же обносках как мы ходят. А выбрасывают такую гадость, что это и собака-то жрать побрезгует. Только и отличаются от нас тем, что в своих крошечных хатках живут, гады такие.
Её сосед почти уснул, успев, правда, положить свою неопрятную руку на бомжихину коленку. Она отстранилась и разражено пихнула его локтем в бок. 
Истерично обстукав себя по карманам, и не найдя там искомого билета, я с превеликим сожалением осознал, что сегодняшние покатушки на метро требуют немедленных финансовых вложений. За пуленепробиваемым стеклом кассы метрополитена сидела пожилая строгая кассирша с красивой фамилией «Госпожа». Интересно, как так получилось, что Госпожа снизошла до такой явно не барской работы? Неужто на всех госпожей не хватило Парижей? Но задавать волнующий меня вопрос не стал, ибо от природы я очень скромен.
К моему глубочайшему сожалению, я вспомнил, что сегодня в моём кошельке бумажные купюры как большого, так и маленького номинала полностью отсутствуют – сказывалось то, что премию нам не платили полгода. Поэтому мне пришлось долго и нудно собирать в ладонь мелочь, выуживая её из всех возможных мест. Я перерыл все карманы, с надеждой пошарил на дне барсетки, пришлось даже расправить не очень чистый носовой платок, что возымело практический смысл, так как оттуда со звоном выкатился рубль. В итоге по сусекам наскреблось только двадцать шесть рублей. А нужно двадцать восемь. Чёрт! В голове мелькнула шальная мысль, а не пойти ли мне обратно к бомжам и не стрельнуть ли у них два рубля? Ну, нет! Приставать к обездоленным - грешно. Просить скидку у Госпожи в качестве постоянного клиента метрополитена тоже бесполезно, ибо точно не даст. Поэтому мне оставалось только одно: пойти на тактическую хитрость.
Турникеты на станции Кропоткинская старые, из тех, что внезапно бьют тебя по ногам, если ты внаглую проходишь без билета. И дело вовсе не в том, что это больно, просто случается всё как-то очень быстро и неожиданно. Ещё в далёком детстве я имел несчастье близко познакомиться с этим зловредным механизмом, и с тех пор у меня осталась вялотекущая психологическая травма. Даже спустя двадцать лет, когда я прохожу через эти садистские металлические ящики, в меня вселяется животный страх и начинается паника. А моя тазобедренная часть так и норовит прошмыгнуть мимо линии возможного турникетного огня.
Я дождался, пока бабка в дежурной будке отвлечётся на очередного студента-безбилетника, подошёл к самому дальнему турникету и прикрыл ладонями чувствительный фотоэлемент. Комфортно пройдя до середины турникета, я уже окончательно уверовал в победу человеческого разума над советской примитивной техникой. Оказалось, что я ошибся, и допотопный механизм меня всё же перехитрил. Меня несколько раз противно стукнуло по ногам: паскудный автомат явно мстил мне за сильную нелюбовь к нему. Неужели они передвинули фотоэлемент? Я протиснулся между ржавыми лязгающими скобами с пыльной резинкой на конце, и уже начал быстро спускаться по мраморным ступенькам, тихо радуясь, что я сэкономил двадцать восемь целковых. Но тут проснулась бабка-вахтер, до этого момента пребывающая в безмерной печали из-за своего халатного бездействия по отношению к предыдущему любителю бесплатного проезда.
Она всосала в себя полную грудь спёртого метрополитеновского воздуха и что есть мочи запыхтела в маленькую белую свистульку. Краем глаза я увидел, как из дежурной комнаты вывалились сотрудники бдительной транспортной полиции с «демократизаторами» в руках. В самых первых рядах бежала долговязая девушка с кривыми ногами заядлой наездницы и суровым лошадиным лицом.
Всё, господа, пора тикать! Эта «красавица» мне точно все почки отобьёт, и даже не сжалится над малоимущим служащим. На моё счастье на платформе уже стоял поезд. Из громкоговорителя вагона до меня эхом донёсся обезличенный женский голос: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция - Библиотека имени Ленина». Я успел забежать в первый вагон, и двери с грохотом закрылись за мной, напомнив мне злополучный вредительский турникет. Ничего удивительного, господа: они ведь молочные братья, и мама у них тоже одна – московская подземка. Поезд тронулся, и не солоно хлебавшие ментяры остались далеко позади. 
В вагонах почти никого не было. Cамые дисциплинированные «homo sapiens» уже давно скрипели мозгами (или мускулами) на своих рабочих местах. А здесь находились  люди, которым особо некуда было торопиться: пенсионеры, студенты, охранники, едущие с ночной смены, временно безработные и просто праздные граждане.
Это хорошо, что вокруг так мало людей. На каких-нибудь окраинных станциях, куда толпами сливается народ с московских пригородов, залезть поутру в вагон – превеликое счастье. А если с тобой, помимо чемодана или дамской сумочки, есть какой-нибудь багаж или груз, то это уже самый настоящий подвиг. Вы когда-нибудь пробовали в восемь часов утра залезть с двумя гитарами в переполненный вагон на станциях «Выхино», «Медведково» или «Красные ворота»? И не пробуйте никогда! Может плохо кончиться! Когда в вагоне народу столько, что, кажется, ещё чуть-чуть и люди начнут вываливаться из окон, знайте, что здесь существует две реальных угрозы: быть заживо раздавленным и карманники. «Щипачи» и «хирурги»  работают чрезвычайно искусно, поэтому пьяным и невнимательным в метро лучше не садиться. Да что там говорить, даже трезвые граждане должны всегда быть начеку.
Бомжей в вагоне не было – они по практическим соображениям предпочитают Кольцевую линию, символизирующую собой бесконечность. Бродячих торговцев, музыкантов, «нищих», «ветеранов-колясочников», «слепых» и «беременных» тоже. Эти субъекты уже давно облюбовали Калужко-Рижскую, Таганско-Краснопресненскую и Замоскворецкую линии, а также все подземные переходы между станциями. С этой точки зрения самый важный транспортный узел находится на пересечении четырёх станций: «Арбатская», «Боровицкая», «Александровский сад» и «Библиотека имени Ленина». Я со смехом вспомнил одну очень поучительную историю про одну «беременную» попрошайку.
Это была скромная, бледная и плохо одетая девушка в сереньком платьишке, и впервые я встретил её в переходе с «Библиотеки» на «Арбатскую». Она стыдливо смотрела в пол, держала на весу мятую картонную табличку с надписью: «Помогите на жизнь» и была очень похожа на несчастную беременную школьницу, которую несправедливо бросили близкие, и от которой в такой сложный момент жизни отвернулись все окружающие.
В ту далёкую пору я, помнится, был ещё бедным студентом и, расчувствовавшись, пожертвовал ей целых двадцать рублей. Между прочим, это была треть моего тогдашнего студенческого обеда. Девушка даже не посмотрела на меня, только кивнула и горько улыбнулась.
Ох, как же я был окрылен сознанием того, что совершил богоугодный поступок! В тот же вечер я взахлёб пересказал эту историю своей подружке, но, к сожалению, она не разделила моего юношеского восторга, обиделась и даже почему-то мне не дала.
Как оказалось, её скепсис имел под собой веские основания. Через неделю беременная девчушка стояла на том же месте. И так целый месяц. Потом незаметно пролетел год. Два. Так вот: прошло десять лет. Я окончил институт, защитился, сменил четыре работы и целую роту подруг. Три дня назад я шёл по этому злосчастному переходу и увидел ту же самую…нет, не девушку, конечно же, а взрослую беременную женщину.
Годы оставили на её лице суровый отпечаток, но она стояла в той же позе и с тем же скорбным выражением лица. Её табличка по-прежнему взывала к сознательности прохожих с просьбой помочь ей на жизнь, и была она на том же самом восьмом месяце беременности. А народ всё так же участливо бросал ей деньги в коробку. Удивительное постоянство, видимо, её маленький бизнес процветал. А теперь простая арифметическая задачка: сколько детей эта девица успела «нарожать» за это время? По самым скромным подсчётам у меня получилось десять младенцев.
Мать-героиня, не иначе!
***
Сегодня на КПП  стоит самый противный мент: Пухленький такой, маленький, с толстыми лоснящимися щёчками. Про таких говорят: «вечный старшина». Уже пять лет меня знает, а всё равно берёт в руки «ксиву» и с подозрением меня разглядывает.
-Шапку снимите! – императивно потребовал старшина, показывая на мою кепку. 
-Конечно, может ещё и штаны снять? Неужели не похож?
«Да уж, надо взять за правило хотя бы раз в неделю иконку скоблить», - подумал я.
-Умный нашёлся! Проходи, давай, не задерживайся!
Удостоверение благополучно возвратилось в мой карман.
Вообще жалко мне этих «вратарей», скучней этой работы не придумаешь. Только представьте себе: стоишь ты на одном и том же месте по восемь-девять часов, потом идёшь домой спать, а через сутки всё повторяется заново. И опять ты как «блуждающий биоробот» изо дня в день повторяешь одни и те же действия по заранее заданному маршруту. И никаких тебе отлонений, встрясок, сюрпризов. Жуть. В своей жизни до икоты боюсь только одного – монотонности:
КПП – дом – выходной – бухать – КПП – выходной.
Аванс-получка-аванс.
Круг замкнулся. 
Правда и у сотрудников отдела охраны есть свои маленькие удовольствия. Не, я не про то, чтобы залить за шиворот, а после этого «давить на массу» в коптёрке. Это обыденность, но иногда они устраивают самые настоящие светопреставления.
Однажды под Новый 2009 год, когда народ во всём здании гудел по полной программе, я имел удовольствие наблюдать такую картину. Было около семи часов вечера, и мы с коллегой решили выйти покурить во внутренний дворик.
Так вот, выходим мы из лифта, а навстречу нам бежит тот самый пухлый чел в противогазе и «бронике» , приветливо размахивая табельным стволом. Завидя нас, он радостно заявил нам, что он – слон – и побежал обратно в спасательную темноту коптёрки, из которой отчетливо доносились запахи водки, немытых тел и вонючих носков. Целых пять минут мы ржали, даже забыли зачем выходили. Мда…может они вовсе и не бухают там, а нюхают клей или поганки какие жрут? На КПП, кстати, в тот момент никого не осталось: взрывай – не хочу. А теперь он мне тут, понимаешь ли, «шапку сними» говорит! Извольте-с, товарищ слон!
 По утрам у лифтов собираются мелкие кучки опоздавших служащих, которые выделяются от всех остальных наличием верхней одежды и сомневающимся, бегающим взглядом. По-видимому, торопиться они начинают только по приходу на работу. А до этого счастливого момента сборы идут воистину с черепашьей медлительностью.
Всё бы ничего, но я умудрился натолкнуться на начальника, который уже успел перекусить в буфете и теперь в совершенно благообразнейшем состоянии поднимался к себе в кабинет. Увидев опоздавшего меня, он сделал вид, что очень огорчился и пробормотал что-то совсем нецензурное из четырех или пяти предложений.
Пришлось подниматься по лестнице, чтобы не ехать с ним в одном лифте, а то в этом случае я бы прослушал полный курс лекций на тему: «О вреде хронических опозданий на работу для карьеры госслужащего». Да и вообще,  лестничная физкультура очень полезна для здоровья, так как даёт лишнюю возможность размять стремительно хиреющий опорно-двигательный аппарат. Так сказать, даёт правильную нагрузку на чресла.
Между вторым и третьим этажом я встретил Александру Никитичну Сребрякову, хмурую бабёнку с мутными, поросячьими глазками, которую про себя я называю «тетя  Шура».
Тётя Шура уже немолода и работает на государство почти всю свою бессознательную жизнь. Тётя Шура постоянно жалуется на крохотную должность и маленькую зарплату. Но не уходит, аргументируя это приблизительно таким манером:   
«Мозгов у меня нету, тупая я, из деревни приехала! Куда же ещё меня возьмут, а?».
Её должность расположена где-то на уровне плинтуса, а сама она мне при знакомстве радостно сообщила, что она – «яйцо второй категории». При этом работа у неё не пыльная: расставлять флажки на официальных встречах.
Зато её фигуре иная молодуха позавидует. Тётя Шура любит всего две вещи: пожилых богатых мужиков-спонсоров, которых она пренебрежительно называет «кошельками» и грубый животный секс с особями помоложе. И если с первой категорией ей почему-то везёт, то вот со второй страстью дела обстоят похуже.
-Привет, Александра Никитична, чего нового? – спросил я, перебросив куртку через плечо.
Никитична с грустью посмотрела в окно, за которым располагался наш внутренний дворик. За окошком трое молдаванских гастарарбайтеров перетаскивали с места на место мешки с цементом. В процессе транспортировки один из них уронил тяжелый мешок на землю, и сухой цементный концентрат рассыпался, подняв облачко белой пыли. К гастерам тут же подбежал элегантно одетый мужчина в чёрной шёлковой шляпе с полями, чёрной шелковой же жилетке, надетой поверх идеально выглаженной белой сорочки со старомодным, небрежно повязанным галстуком, из которого торчала брошь с крупным благородным камушком, размером с голубиное яичко. Ноги у «гламурного» были обуты в чёрные лакированные туфли с гетрами. Это наш местный прораб. Его крутая спортивная иномарка стоит тут же рядом, и народ, вышедший во двор покурить, охает и ахает, глядя на блестящий корпус навороченной итальянской «красавицы». Никто из нас не знает, как этого прораба зовут, ибо ни с кем из местных он не общается. Не его уровень. Сейчас этот колоритный товарищ театрализовано размахивает руками перед чернявыми юношами, видимо, обещая показать им, где кишенёвские раки зимуют. 
В Александре Никитичне эта картина явно не вызывает энтузиазма, и она тяжко вздохнула.
-Привет, всё плохо, «кошелек» уже два месяца не трахал. Только душ и спасает, - доверительно шепчет она.
-Чего так?
Она кокетливо поправила крашеные, завитые волосы.
-Представляешь, он целыми днями лежит на диване, уже третий подбородок вырос. А «шевелится» у него только раз в месяц, и то не особо. Сам-то как? Не хочешь «бабушке» помочь? 
-Да нет, ты ведь знаешь, мне молодые и красивые нравятся. Разве только спьяну…
-Тогда пошли напьемся. Моему «кошельку» нереального французского коньяку подогнали. Приходи в субботу, мой в командировку укатит.
-Чем он у тебя занимается-то?
-Числится в «Голубом потоке».
-Газовик?
-Нет, генерал. Раз в месяц приезжает в головной офис за зарплатой. А всё остальное время жиры складирует, непонятно только кто ему больше нужен: баба или горничная-повариха. 
-Повариха, наверное. Ну, я, пожалуй, пойду, - сказал я, чудовищно мечтая о том, чтобы смотаться.
-А ты всё же подумай насчёт субботы. Дочек я вместе с кошельком погулять отправлю.
-У меня репетиция в субботу, не смогу я. 
Как же я мог забыть, у неё дочки не намного моложе меня!
-Всё, я побежал, а то начальник заругает.
Есть прекрасная народная мудрость: «Не люби жену брата и сотрудницу аппарата». В смысле не заводи шашней на службе. Соблюдать этот принцип легко, так как девушки у нас работают, как на подбор: маленькие, страшные и с килограммом наследственных понтов. 
Отделавшись от назойливой тёти Шуры, я, наконец, добрался до своего кабинета, или, как я его ласково называю - «логова бюрократа». В кабинете нас сидит двое и изредка забредающие сюда праздношатающиеся сразу же понимают, что, вопреки стандартным ожиданиям, здесь обитают люди креативные и по-своему даже творческие. Ничего удивительного, так как мы - специалисты-международники.
Первое, за что цепляется взгляд – это большой, формата А3 советский плакат, на котором спившийся пролетарский дед держит в руках огромную  кружку свежего разливного пива, радостно скалясь от счастья небритым щербатым ртом. Надпись внизу плаката гласит: «Пиво с утра не только вредно, но и полезно». Слева от дида, рядом с Благодарностью о безупречной службе на благо Отчизны, висит фотография Николая Второго, последнего русского императора и последнего легитимного правителя Российской державы. Эх, только конституционная монархия может спасти Россию!
К холодильнику была прикололота весёленькая чёрно-белая картинка, изображающая карикатурного боевого генерала, намалевавшего на мольберте блестящий кирзовый сапог. Это – более чем прозрачный намёк на кошмарное засилье «вояк» на гражданской службе.
Напротив входной двери злобно скалилась непальская ритуальная маска, чья основная функция – изгонять злых духов из помещения. Не знаю как насчёт незримых демонических сущностей, а вот сотрудницы группы делопроизводства по этой причине долго у нас не засиживаются. Принесут бумажульку, увидят идола, побледнеют, и тут же вон из кабинета, мелко при этом крестясь. Какое суеверное у нас делопроизводство, однако! Надо бы за столько лет уже привыкнуть к ужастикам, как-никак, эти дамы начинали свою карьеру ещё в Верховном Совете СССР! 
Напротив нашей комнаты расположен кабинет нашего начальника -Сидора Поликарповича Копыри. Он – убежденный сталинист, и, что характерно, сталинист с троцкистским уклоном, втайне мечтающий о всемирной пролетарской революции. Когда он видит изображение Николая Второго, то от ярости его начинает трясти мелкой дрожью.
Самый крупный скандал разгорелся, когда я впервые повесил фотографию Императора на стенку, обливаясь слезами гражданского умиления.  Начальник в этот момент входил в кабинет, но тут его глаза нашарили на стенке царский портрет, и он ошарашено замер на месте, как вкопанный:
-Ребята! – наконец произнёс он после короткой паузы. - Тут у Вас не рабочий кабинет, а право, какая-то комната ужасов! Я молчал, когда вы этого зубастого туземного божка на стенку повесили. Он же страшный, как чёрт знает что! Но Вам этого мало. Вы решили, что для полного счастья Вам здесь не хватает образины «Николашки Кровавого»!
-А Ваш любимый товарищ Сталин, не кровавый что-ли? – спросил я,  не побоявшись попрать святое.
Копыря резко повернулся ко мне и уже открыл рот, чтобы осадить своего починённого ведром словесных помоев, но тут он заметил старую газетную вырезку, приклеенную к несгораемому шкафу, где красовался мужественный профиль барона Врангеля, стоящего на борту российского флагмана во время трагического «Исхода». Вот теперь лицо начальника приобрело угрожающе-свекольный оттенок.
-Только не надо устраивать разнузданные либеральные спекуляции! – заорал он своим поставленным, въедливым голосом. – Охуеть! Вы ещё и «Чёрного барона» на шкаф присобачили! Это уже слишком! Монархисты, сраные!
Сидор Поликарпович сощурился и погрозил нам пальцем.
-Подождите! Вы у меня, ****ь, дождётесь! Уволю я Вас за Ваши сучьи убеждения!
-Это на каком-таком основании? – спокойно спросил я. - Регламентом это не запрещено!
-Что значит «на каком»!? – возмущенно спросил Копыря. - Так это же, это же…без пяти минут экстремизм!
-А вы сперва докажите! Николай Второй – вообще мученик за веру. Может быть, вы нас за религиозные убеждения притесняете? А?
Начальник явно не ожидал этого нечаянного хука слева.
-Я? За религиозные убеждения? Нет, конечно! Я – атеист, но…
-Свобода совести гарантирована Конституцией Российской Федерации, - напомнил начальнику мой коллега, решивший внести посильный вклад в нашу жаркую полемику.
-Ладно! – сдался Копыря. – Если вам так нравится смотреть на этого малахольного, который, узнав, что немцы прорвали фронт, спокойно пошёл стрелять ворон…
-Допустим, - немедленно парировал я. – А вот Сталин предпочитал охоте на пернатых массовые человеческие расстрелы. И когда Великая отечественная началась он тоже, кажется, где-то затерялся. Даже обращение к советским гражданам не смог сделать. Молотова заставил отдуваться.   
-Шут с вами! – наконец смирился начальник. - Любуйтесь на Вашего Николашку и дальше. А барона Врангеля снимите! Предателям в государственном учреждении не место!         
Компромиссный вариант был найден, но начальнику очень не хотелось выходить из кабинета оплёванным. Он привык, к тому, что последнее слово всегда оставалось за ним.   
-Знаете, когда я в детстве отдыхал в детском летнем лагере «Орлёнок», - немного погодя продолжил он. - Мне полюбилась одна очень хорошая песня, которую мы пели по вечерам у большого пионерского костра. Хотите спою? Вам должно понравится!
Мы ничего не ответили, и начальник принял наше молчание за руководство к действию. Он прокашлялся, встал в драматическую позу, раздул свой окладистый живот и начал протяжно выть. Слуха у него и в помине не было, зато с интонацией был полный порядок:

Белая армия, черный Барон
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.

С отрядом флотских
Товарищ Троцкий
Нас поведет на смертный бой!
Красная Армия, марш вперёд!
Реввоенсовет нас в бой зовёт.
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!

Мы раздуваем пожар мировой,
Церкви и тюрьмы сравняем с землёй.
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!
   
Последний куплет начальник пропел с особенной кровожадностью.
-Какая гадкая песня! – хором сказали мы, когда он закончил свои хоралы.
-Ничего Вы, либерасты, не понимаете! И вообще, чего я поклонниками Романовых разговариваю?! Двадцать первый век! Бред сивой кобылы, в самом деле! 
И начальник ушёл, обиженный и непонятый, с грохотом хлопнув казённой дверью.
В отличие от него, я закрыл дверь с уважением и нежностью, стараясь не привлекать к себе лишнее внимание, как и подобает человеку, опоздавшему к девятичасовому шапочному разбору.   
-Чего-то ты стал часто опаздывать, старик, - прорезался голос из-за шкафа.   
Моего коллегу зовут Павлентий Глебович Скориков. Да, вы не ослышались. Не Павел, а именно Павлентий: его уважаемая маман обладала изощрённым  чувством юмора. Во время революций 1990-х годов Глебыч вёл за собой многочисленные демонстрации, размахивая трехцветным имперским стягом. Он первым бросился с кувалдой на памятник «Железному Феликсу» и зачитывал с опустевшего постамента смелые политические воззвания, от которых граждане с неустойчивой психикой плакали и падали на колени. Глебыч - бывший депутат Государственной Думы первых двух, в то время ещё демократических созывов, когда в русский парламент по неопытности набирали случайных людей. В третий созыв он не попал по многим причинам, в том числе, из-за несогласия с генеральной линией партии и врождённой любви к халяве.
 В силу наличия аналитического ума и отсутствия нажитых капиталов Глебыч прочно осел на государственной службе. Вначале он думал, что просто перебивается между работами, а потом, как-то совсем незаметно для себя, состарился и остался. Глебыч не сильно плохой мужик, а в целом падла, конечно. Вот и сейчас он неободрительно кивает своей огромной седоватой головой и кривит пухлую губу.
          -Так это, Глебыч, - ответил я, бросая барсетку на стол. - Ты ведь с работы всегда раньше времени уходишь. Должен же кто-то в твоё отсутствие кабинет сторожить. У нас как у шахтёров – забой осуществляется вахтовым методом. У тебя утренняя вахта, у меня вечерняя.
-Всё же никто не отменял приход на работу к девяти ноль ноль, старик. Начальник так сильно понервничал, что даже совещание собрал, орал на всех матом за раздолбайство и особо сильно возмущался по поводу участившихся случаев грубого нарушения трудовой дисциплины. Просто неистовствовал Копыря наш, можно сказать бился в падучей. Короче, досталось всем, а всё ведь из-за тебя! 
«Вечно Глебыч лезет со своими назойливыми нравоучениями. Забыл, поди, что его мандаты уже давно закончились. И вряд ли когда-нибудь начнутся», - подумал я, открывая электронную почту.
          -Ничего страшного! Это хорошо, когда он кричит – значит, выпускает пар. Гораздо хуже, когда он своё говно в себе держит. Тогда жди беды. А  так покричит-покричит, потом водочки выпьет и успокоится.
-Ага, держи жопу шире! Ему сегодня к «Самому» на доклад идти, знаю я его, до вечера не станет к сейфу прикладываться. Будет на нас отрываться.
-Да и хрен с ним, чай к стенке не поставит, как его любимый товарищ во френче!
Глебыч повернулся к компьютеру и стал допечатывать какой-то документ. Ну, вот и поговорили!
Вообще-то наш кабинет рассчитан на трёх сотрудников, но третье кресло было традиционно вакантным. Женщины, которые приходили на это место, внезапно беременели и уходили в декрет. Только вот ума не приложу: от кого? Они все были незамужние и безмужние. Неужели ветром надуло? Скорее всего, это происходило благодаря стараниям Глебыча, выступавшего в роли аиста детородного. Видимо, со времён депутатства у него осталась привычка «шпилить» по вечерам помощниц. Так они, собственно говоря, только для этого и нужны! Нет, вру! Ещё они могут кофейку намешать!
Мужики в этом кресле тоже не засиживались, основная причина - воинствующий, бескомпромиссный алкоголизм. Вы спросите: как провести грань между типичным пациентом нарколога и регулярно выпивающим? Да, легко! Мы это делаем, зная, как минимум нескольких «алконафтов», трудившихся в нашем «логове». Причём все они были не какой-нибудь дешёвой шантрапой, смущающей москвичей громким распитием денатурата в различных общественных местах, включая парки, дворики и лестничные площадки. Это были алкоголики-творцы, алкоголики-профессионалы, алкоголики-интеллигенты, легко и непринужденно совмещающие тяжелый интеллектуальный труд с лошадиной дозой крепких напитков. Для них это был ежедневный заряд бодрости. Завтрак, обед и полдник одновременно.
Ничего не поделаешь! Это неизбежные издержки профессии работников, подвизавшихся на дипломатической ниве. Мне как-то рассказали одну забавнейшую басню про господина, который начинал дипломатическую карьеру ещё при пресловутом монобровном генсеке, пересидел в Штатах бардак 1990-х, и смог дослужиться до должности старшего  советника. Работал он, кажется, в  одном из территориальных департаментов министерства иностранных дел. Этот мужик отличался весьма оригинальным стилем работы: он не вставал со стула всю 9-часловую смену. Не выходил обедать, курить, не отлучался даже в туалет. И при этом к концу рабочего дня он каждый божий день был в полное сало. Вот представьте себе: сидит человек, не встает, не пьёт горьких ершей, и тут на тебе! Даже лыка не вяжет. Загадка, не правда ли? Тут и Шерлок Холмс призадумался бы. Разгадка «синдрома внезапного опьянения» нашлась совершенно случайно, когда сей товарищ был внезапно вызван к руководству. Оказывается, что у него под столом стояла литровая бутылка водки, из которой торчала длинная соломинка. Тут все сложили два и два и вспомнили, что означенный товарищ был чрезвычайно рассеян и постоянно ронял под стол различные канцелярские принадлежности. Ну, так раз двадцать на дню. Так вот, в процессе поднятия офисной утвари он прикладывался к соломинке и всасывал в себя грамм по пятьдесят. Что характерно, не закусывая. К концу дня пол-литровый жбан  выпивался полностью. О как!
Увольнять его сразу не стали, иначе тогда пришлось бы распрощаться, как минимум, с половиной всего личного состава, которые делали то же самое, но только открыто и не под столом. Наоборот, его похвалили и даже выдали какую-то грамоту, перед тем как через полгода скоропостижно выпихнуть на пенсию. Его начальство всё-таки решило, что бухать таким образом – это даже хуже, чем пользовать резиновую женщину (или резинового мужчину, это кому как нравится) или курить не в затяг.
Неестественно это как то!
Но вернёмся к нашим пьяным «баранам».
Первый алкоголик, которого посадили в нашу «камеру», слыл крупным специалистом по Африке. К сожалению, он не запомнился почти ничем, кроме того, что этот субъект не знал, с какой стороны подойти к компьютеру, всё время требовал персональную машинистку и частенько пропадал в Посольстве Мали, в котором, как позже выяснилось, его толком никто не знал.    
А вот со вторым «аликом» мы жили душу в душу. Его имя было Семён Маркович Любачевский, но всё подразделение ласково называло его «Любашей». Когда Любаша не пил, он всегда курил. Когда Любаша не пил и не курил, он спал. А спал он мало. Дело в том, что ложился он рано: часов в девять-десять вечера и очень не любил это делать в трезвом состоянии. Просыпался Семён Маркович с петухами, как правило, в четыре часа утра, долго отмокал в ванне, завтракал овсяной кашкой и ехал на работу.
Приходил Семён Маркович, как правило, ровно к семи и два часа он просто сидел, тупо уставившись в окно. Из-за этого создавалось впечатление, что он очень пунктуален, но это было не так. Часов до двенадцати у Семёна Маковича кипела работа, он запарывал кучу бланков, быстро бегал по ответственным кабинетам, беззлобно ругался с делопроизводством и дымил, как паровоз, на улице и в нужниках.
«Внимание, внимание! Прослушайте важное объявление! Табакокурение строжайше запрещено во всех помещениях здания. Факты курения в неустановленных местах расследуются и всячески пресекаются! – монотонно твердит нам надоедливый бубнилка, который каждый Божий день заползает в радиорубку местной администрации и, наверное, мнит себя диктором, покруче Левитана. Надо сказать, за полгода он в этом деле слегка поднаторел, и теперь уже почти не заикается. – Специальное место для курения оборудовано во внутреннем дворе». 
Простите, а если на улице минус тридцать градусов по Цельсию? Таким Макаром можно и скротум себе отморозить! Большому и маленькому начальству абсолютно параллельно, ибо те из них, кто курят, делают это у себя в кабинете, а туда пожарникам и прочим, ответственным за это дело товарищам, вход заказан. Поэтому они отыгрываются на людишках помельче, и с удвоенным рвением прочесывают укромные закутки, лестничные площадки и служебные параши. В натуре, чувствуешь себя прыщавым подростком, когда во время приёма никотиновых ингаляций в сортир врывается молодой бравый пожарник, который младше тебя, как минимум, лет на десять и срывающимся от осознания собственной важности тенорком начинает выспрашивать у тебя имя, фамилию и должность. Как будто ты учишься в седьмом классе, а он молодой директор школы, который застукал тебя за курением на переменке. К тому же от этого сержанта за версту табачищем пасет. У Семёна Маковича с такими «орлами с куриной жопой» разговор был короткий.   
-Так-так. Курим? Строго карается!
-Инннах, сопляк, - отвечал Любаша, не на секунду не прерывая своего занятия. - В твои годы я по горячим точкам с «калашом» бегал, пока ты ещё у папы в «кожаной сумке» головастиком плавал. Где хочу там и курю!
-Вы как с сотрудником пожарной охраны разговариваете? Я на Вас рапорт составлю! И начальству Вашему пожалуюсь.
Сержант показательно берёт в руки блокнот и ручку. 
-Как Ваша фамилия?
-Сынок! Ты в каких чинах-то будешь? Забыл, что ли как к майору запаса обращаться? Сейчас позвоню твоему начальнику, который, кстати, тоже курит, и тебе твою пожарную каску вместе с ведром и квадратной лопатой засунут в то место, куда даже Божий свет не проникает! А фамилия моя, скажем, Пошёлвжопов. Так и запиши.
-Издеваетесь, да? Сейчас пойдём в отдел. Будем протокол об административном нарушении составлять. 
-А ты попробуй силой затащи боевого офицера! Вылетишь со службы как пробка из бутылки, сынок.
Целую минуту сержант угрюмо оценивает свои шансы на победу (а Семён Маркович всё это время продолжал спокойно курить), смачно плюёт на кафельный пол и ретируется.
А напугался он зря. Любаша никогда в армии не служил и ни с каким автоматом Калашникова он, упаси Господи, по горячим или тлеющим точкам не бегал. Более того, Любаша, будучи слабовидящим и плоскостопным, уклонился от службы с лёгкостью и непринужденностью. Зато пугать сержантов в курилках Семён Маркович был крупнейший мастер. Ему не бюрократом, а актёром в театр надо было устроиться. Такой талантище прозябает в безвестности!
Ну, так вот: вся работа у Любаши спорилась ровно до обеда. А потом начиналось одна и та же «песня». Семён Маркович откладывал все дела, которыми он до этого занимался, и с тоской начинал смотреть в окно. А затем он произносил свою сакраментальную фразу:
-Мужики, я чувствую, что есть какое-то чувство недосказанности, пойду-ка я отобедаю.
Потом он неспешно одевался и выходил в город. Мы, конечно же, прекрасно знали, чем все эти «обеды» заканчивались. С обеда Семён Маркович приходил уже с масляным прищуром и иссиня-пунцовой физиономией. Чем он там обычно «обедал» доподлинно никто не знал, но сплетники трепали, что Любаша мешал пиво с водкой в пропорции один к одному и «шлифовал» получившийся коктейль стаканом креплёного вина.
Обычно он нализывался в «шашлычке» у Никитских ворот, где торговали водкой в розлив. После таких обильных возлияний работать, понятное дело, было абсолютно нереально. Любаша это очень хорошо понимал и после обеда первым делом брёл к начальству с повинной.
Обычно это происходило так. 
Похожий на страдающего нарушением координации пьяного, пожилого пингвина, Любаша старался сфокусировать мутный красный глаз на расплывающемся начальственном силуэте и красноречиво молчал. У начальника, по обыкновению, начинала вздуваться шейная вена, и багровело лицо, что усугубляло его поразительное сходство с нехорошим Синьором Помидором из Чипполино. В такие моменты казалось, что его вот-вот хватит апоплексический удар. Не дождётесь! 
Всё дело в том, что начальник часто лечил водкой расшатанные за годы службы нервы, правда, к его чести можно сказать, что делал он это всегда при закрытом кабинете, по вечерам, в одиночку и втихомолку. Но поганые нервы упрямо не хотели лечиться, а напротив,  становились всё расшатанней и гаже. И это несмотря на строгий запрет врачей лечиться таким вот нехитрым методом. Каждый год медработники с завидным упрямством прописывали ему тонны различных лекарств, но умудрённый опытом начальник признавал только одно консервативное и проверенное временем лечение – спиртотерапию. Он был большой оригинал и обычную водку кушать отказывался. А прежде всех крепких напитков он ценил сливовицу и боровичку, исключительно словацкого производства. Быть может, столь нечасто встречающееся увлечение следовало из того, что начальник начал свою международную карьеру именно в Братиславе. Знающие люди шептались, что занимался он там тем, что катал в багажнике своего авто особо несговорчивых словацких диссидентов, вывозил их в лесок, и там традиционными и нетрадиционными методами пробуждал в них горячую любовь к Стране Советов. Видимо, с тех времен к нему намертво прилипло прозвище «Багажник».   
Багажник совершенно не терпел, когда его сотрудники нажирались в рабочее время. Когда он отчитывал Любашу за эту провинность, вместо плавной человеческой речи он издавал на истошные, рыкающие звуки, похожие собачий лай.
-Любачевский! Бляхамуха, Вы опять злоупотребили спиртным в рабочее время!   
-Так это…яж…не просто так, - неразборчиво бормотал Любаша. – Это мы с партнёрами…за…российско-китайскую дружбу…на брудершафт…выпили по чуть-чуть…святое…
Для пущей убедительности Любаша цедил слезу, бил себя копытом в грудь и даже делал попытку разорвать на себе рубаху. Но Багажника такими примитивными фокусами было не пронять.   
-Тебе кто, мерзавец, эти переговоры санкционировал? А? Не ври начальнику! Ты просто алкаш! Как ты будешь работать в таком состоянии? У нас через час совещание у начальника Управления. Ты что же отдел, сука, позоришь? Я тебе спрашиваю: ты каким местом думал, когда водку жрал? 
Семёну Марковичу ответить на это было нечего. Да он и не пытался. Он просто молчал и качался как лист на ветру, с виноватым видом поправляя засаленный галстук, при этом затравленно сдерживая прорывающуюся икоту. Далее наступала минута молчания, когда начальник гневно буравил провинившееся «тело» смертельными «лучами» из глаз. Наконец, Любаша выдавливал из себя:
-Да я…
-Да что ты? Долой с глаз моих, козлина!    
И Семён Маркович скорбно удалялся с видом человека, которого злой сатрап несправедливо унизил и оскорбил (ибо начальник  - красно-коричневый, рабоче-крестьянский лапоть). Но самое смешное, что оба: и начальник, и подчинённый знали, что на следующий день всё повторится сначала. 
Как только Любаша закрывал за собой дверь, начальник трогал трясущейся ладонью вспотевший от перенапряжения лоб, тихонько открывал дверку сейфа и доставал оттуда пузырь. Порывшись в чреве сейфа ещё немного, он извлекал на свет Божий затёртую от времени фотографию товарища Сталина и ставил её напротив себя. Затем смотрел на настенные часы и наливал себе рюмку сливовицы.
Со словами: «Основная заповедь дипломата: не пить до двенадцати дня и после двенадцати ночи», начальник чокался с Иосифом Виссарионовичем и с кряканьем опорожнял стопарик, смачно занюхивая рукавом блестящего итальянского пиджака.
Нездоровая краснота постепенно начинала сходить с его раздувшегося лица, и в глазах появлялся благообразный «спиртовой» блеск. Товарищ Сталин по-отечески улыбался начальнику, и Багажник, испытав внезапный прилив чувств к своему кумиру, слюняво лобызал его усатый генсековский профиль. Портрет действующего Президента России неодобрительно взирал на все это чудовищное безобразие с противоположной стены. 
-Алкаш, всё-таки этот Семён, мать его, Маркович, алкаш конченный. А что с ним сделаешь? И не выгонишь ведь, его дурака, пенсия не за горами! - весомо резюмировало начальственное лицо и, подумав, опрокидывало в себя ещё одну успокоительную рюмаху.
***
Вот такой был у нас расчудесный «кадр» в отделе. Был, потому что Любаша всё-таки вернулся на прошлое место работы, где работать нужно было поменьше, а пить дозволялось хотя бы с самого утра и без особенных ограничений.
Именно поэтому плакат с пивным дедом висит у нас, аккурат на той стенке, где стоял рабочий стол  Семёна Марковича. Чисто из хулиганских побуждений кто-то из коллег, кажется во время очередной корпоративной пьянки, криво нацарапал карандашом на плакате слово «Любаша».
В который раз улыбнувшись по этому поводу, я всё-таки приступил к работе. Давно пора, господа, ибо на часах  уже начало одиннадцатого.
Вы, верно, подумали, что я сейчас всё брошу и сразу начну впахивать как вол? Помилосердствуйте! А как же здоровый питательный завтрак, столь необходимый моему растущему вширь организму? В нашем славном учреждении это святая традиция, нарушаемая только возникновением особо острых головняков или авралов. Дома едят только новички и недавно окольцованные. Люди со стажем предпочитают получать утренние калории исключительно в рабочее время и непременно с чудовищной дозой чистого кофеина, без которого нормальное функционирование тела уже невозможно.
Утром в буфете не протолкнуться. Народ скопом покидает свои рабочие конурки ради дорогого и невкусного питания в этом сомнительном заведении. Буфетчицы здесь подчёркнуто строги и почти всегда корректны, в смысле не ругаются на посетителей матом. Они ведь не просто сотрудники буфета, а служащие. Глазки у них вечно бегающие и даже немного вороватые. Они прекрасно вписываются в окружающий их постсоциалистический ущербный мирок.
Идём за мной, глубокоуважаемый читатель, откроем эти обшарпанные, вечно скрипящие двери и вместе перешагнём порог этого маленького убогого зальчика, где время словно остановилось. Но, заходя, будьте предельно осторожны: Вы можете легко захлебнуться в потоках рафинированной махровой совковости. Булгаковский буфет в Варьете с его вечнозелёной брынзой и столовая нормального питания из «Собачьего сердца», где подчевали протухшей солониной,  после увиденного покажутся Вам райским уголком потребителя.   
В нашем буфете пахнет половыми тряпками, эрзац-сосисками и химическими бульонными кубиками. А также их наипоганейшим глутаматно-приторным сочетанием. Быть может, именно на этой основе здесь варят гадкие бульоны, в которых, за отсутствием мяса, сиротливо плавает недоеденное кем-то куриное яйцо. Господа, я никогда и нигде не видел, чтобы почти дармовые бумажные салфетки резали на восемь частей! И это в стране, обладающей крупнейшими запасами леса в мире!
Голодные и злые служивые бодрыми рядами осаждают единственную кассу. К слову, вторая касса имеется, но там никого нет: полчаса назад девушка вышла покурить на улицу, и не вернулась. Банальная ситуация.
Я скромно встал в конец галдящей очереди и от скуки начинал праздно изучать окружающих.
Первой в очереди стояла необъятных размеров тётка, как говорится, «поперёк себя шире». Почтенная дама является не только опытным завсегдатаем буфета, но и делает ему план по продажам, как минимум, на тридцать процентов. Сложив губки бантиком, она задорно щебетала с оператором кассового аппарата. Хмурая от недосыпа кассирша, сонно нажимала на кнопки и лениво почёсывала свои бледные волосатые руки.
-Галочка! – вовсю тараторила тётка. - Мне, пожалуйста, шесть горячих бутербродов с сыром, пять бутербродов с рыбой, четыре сосиски, чашку кофе с корицей и вон ту оранжевую мармеладку. Да, и беляшик. Он вчерашний? 
-Пятничный, - огрызнулась буфетчица.
-Ну, всё равно давай!
Получив усиленный продпаёк, тётушка-бегемотушка с довольным видом втиснула своё грузное тело между столом и стулом и немедленно приступила к процессу поглощения пищи. 
Больше половины товаров, которые продаются в буфете, составляет алкоголь различной крепости. Следующий за тётушкой гражданин с профессионально-пропитым видом и трясущимися руками заказал себе шкалик водочки и две бутылки пива.
-Пакетик непрозрачный нужен? – со знанием дела спросила буфетчица.
Получив утвердительный ответ, она положила бутылки в чёрный пластиковый пакетик с логотипом и переложила их бумажными салфетками. Это для того, чтобы бутылки не гремели, когда сей, во всех отношениях достойный гражданин, будет идти по коридору. А иначе тонкий музыкальный слух руководства вмиг уловит такую «симфонию».
На витрине красовались заветренные салатики и отвратительного вида бутерброды, лежащие на крохотных кусочках белого хлеба толщиной в микрон. Кстати, при должной усидчивости можно написать перспективную научную работу. Могу подсказать хорошее название: «Прикладные нанотехнологии или как порезать батон на тысячу и один кусок».
На самом видном месте плесневел варёный говяжий язык. Интересно, когда они его уберут, а то он уже целую неделю лежит. Пора беднягу хоронить! Но буфетчицы не торопятся это делать, ибо догадываются, что всегда найдутся голодные и не особо разборчивые в еде граждане, которые схомячат эту падаль за милую душу! Безотходное производство.
«Эх! - подумал я, - Санэпидемстанции на Вас, сволочей, нету!».
Кстати, неделю назад, когда этот язычок представлял собой куда менее унылое зрелище, я возымел желание его взять. Одна порция, якобы в 75 грамм (два бледных нанокуска), по прейскуранту стоила 104 рубля 56 копеек. На подносе в рядок выстроились порезанные кусочки – от самого маленького к самому большому. Буфетчица спросила меня, какой кусок мне нравится. Изумлённый до глубины души этим проявлением элементарного сервиса и не чувствуя подвоха, я выбрал самый широкий кусок языка, срезанный почти у основания. Галочка наколола на вилку ровно один кусок и бросила мне его на тарелку.
-А второй? - спросил наивный я.
Каково же было моё удивление, когда волосатая бестия сообщила мне, что большой кусок можно взять только один, а маленьких положено два.
Итого: реальный вес этого бесценного продукта составил 25 грамм. Мало того, что меня уже взгрели на целых 60 рублей! Если представить себе, что килограмм свежего языка на самом прекрасном рынке стоит 250, а у них двадцать пять грамм варёного – 100 рублей, тогда получается, что их воровской килограмм стоит ровно 4000 рублей.
Шестнадцатикратная наценка – это сильно! А если учесть, что они покупают сырьё оптом и при этом самого низкого качества, то эта пропорция будет двадцатикратной. Даже крупнейшие транснациональные корпорации и ведущие нефтегазовые монополисты позавидовали бы такой агрессивной ценовой политике тихого вымогательства.
Справедливости ради, стоит отметить, что для руководства в буфете предусмотрен отдельный, огороженный закуток. Кусочки там лучше, порции заметно больше, а край тарелки (о чудо!) украшается четвертушкой длинного китайского огурца и долькой безвкусного турецкого помидора.            
Наконец, дошла очередь и до меня. Заказав себе кофе, и ёще какой-то хлебобулочной дряни, я расположился за столиком в самом углу.
За соседним столом яростно жестикулировали двое ответственных сотрудников в гражданке, зажевывая разгоряченную беседу лёгким овощным салатиком.
-Петь, ты пойми! – с жаром выговаривал собеседнику тощий мужик в пыльном синем костюме и жёлтыми прокуренными усами. – Отобрать помещение у Пеструхина нереально. Похоже, что у этого засранца неслабая крыша!
-Может быть, это кто-то из наших? – деловито осведомился второй, преждевременно поседевший тип в кремовой полосатой сорочке.
-Нет! – замотал головой усатый. – Я пробивал.
-Менты?
-Тоже нет. Слишком нагло держится.
-Тогда прокурорские. Больше нет вариантов. Да ты не дрейфь! – сказал он, похрустев толстыми пальцами. - И не с такими дело имели! У нас на допросах даже генералы плачут, как дети! 
-Тсс!- зашипел на него усатый. – Ты давай на полтона ниже, а то вон у козла рядом с нами ушки уже прилипли к макушке.
И кивнул в мою сторону.   
«Да уж, забавные ребята, - подумал я. – Ну, просто «универсальные солдаты»! Только вот сюжет этого боевика уж больно запутанный, не понять, хорошие они парни, или плохие».
И тут неспешный поток моих кофейных размышлений был грубо прерван внезапным звонком мобильного телефона. Ага, городской номер Багажника. Сейчас будет море крови.      
-Слушаю, Сидор Поликарпович!
-Пожалуйста, скажи мне, что ты сейчас не в буфете! Так как в этом случае ты пожалеешь, что по дороге на службу тебя не переехала машина! Я тебя с говном съем, из зубов бусы сделаю и на шею себе повешу!
-Как Вы могли так плохо обо мне подумать? Я сейчас в санитарно-гигиеническом отсеке. Самочувствие, знаете ли, неважное.
-Пить надо меньше! А теперь объясни-ка мне, братец! Почему так шумно? Ну, прямо как в переполненном буфете!
-А мне почем знать? Говорят, сегодня беляши продали несвежие. Вот народ по туалетам и разбежался. Теперь сидят, скрипят, о вечности думают.
-Хватит врать начальнику! Беляш нормальный, я пробовал и не обгадился. А сейчас живо ко мне в кабинет!
И отрубился. Интересно, какую очередную гадость приготовил мне старый Багажник? Наверное, что-то действительно срочное, иначе он не стал бы вызванивать меня по мобильнику. Озадаченный и немного шальной от наскоро проглоченного кофе, я проник в начальственные палаты.
Обстановка в кабинете выдавала в его хозяине человека сухого и практичного, но в то же время склонного к сибаритству. В углу раздражающе тарахтел маленький белорусский холодильник, в котором всегда находилась дежурная коробка шоколадных конфет, банка зелёных оливок и бутылка советского шампанского. Это на случай, если к Багажнику «на огонёк» случайно заглянёт кто-нибудь из высокопоставленных руководящих работников. Последние всегда характеризовали начальника как человека весьма предупредительного, исключительно приятного и обладающего широкой натурой. В действительности же, Багажник был расчётлив, хитёр и запаслив.
Над головой Копыри висели парадные портреты высшего руководства страны. Портреты были одинакового размера, в одинаковой рамке и располагались на одном уровне. 
-Если я повешу в кабинете только один портрет, то меня могут обвинить в отсутствии гибкости и политической дальновидности, - любил говаривать Багажник. - С двумя портретами я сохраняю благожелательный нейтралитет. Ну, а в случае ухода одного из руководителей с политической сцены, мне надо будет только тихонько снять его портрет со стены и убрать в сейф. Зачем убирать, спрашиваешь? А вдруг вернётся?
Мудрость Багажника не знала границ.
-Никогда не встревай в конфликт между большими или маленькими начальниками, никогда не занимай чью-либо сторону, – как-то раз поучал он меня. - Им от этого ничего не будет, а тебя козлом отпущения сделают, да ещё и уволят с волчьим билетом и без выходного пособия.       
Обладатель сакрального знания восседал за массивным дубовым столом, подбитым зелёным сукном, и мягко утопал в начальственном кожаном кресле. На столе царил аскетический минимализм: папка «К докладу», набор канцелярских принадлежностей, чернильная ручка с золотым пером, связка острых наточенных карандашей, а также полная линейка новинок компьютерной индустрии.
«Он консервативен, но в технологическом плане идёт в ногу со временем», - восторженно отзывалось о Багажнике недосягаемо высокое руководство.
По правую руку от Багажника дымилась чашечка ароматного кофе. Заметьте, ни какого-нибудь там растворимого или сваренного в машине-автомате. Такие вещи начальник принципиально не признавал и пил кофе, сваренный исключительно в турке, медно поблескивающей на маленькой электроплитке в углу комнаты. Этой туркой начальник очень дорожил, так как турка была не простая. Говорят, что в своё время ей пользовался молодой оттоманский офицер Мустафа Кемаль, будущий отец-основатель Турецкой Республики. О том, каким образом этот прелюбопытный артефакт попал к Багажнику, история умалчивает. Также не удалось со стопроцентной гарантией выяснить, действительно ли этот предмет принадлежал Ататюрку. Скорей всего, Копыря просто-напросто всё выдумал, но согласитесь, легенда получилась красивая. Багажник был человеком до чрезвычайности скрытным и правдивую информацию выдавал только в исключительных случаях и не иначе как под дулом пистолета. Подумать только, сколько лет человек работает на гражданке, а старые чекистские привычки он так до конца и не изжил!
Вошедшему Багажник всегда предлагал сесть на стул, у которого были неестественно короткие ножки, а спинка была безнадёжно разболтана. Удобным этот стул назвать было нельзя, наоборот принять в нём сколько-нибудь сбалансированное положение тела представлялось абсолютно невозможным. Сотрудники отдела в шутку называли этот поганенький стульчик «дыбой», так как в гневе начальник был похож на средневекового инквизитора-фанатика.
Из-за карликовой высоты стула казалось, что начальник каменной глыбой возвышаешься над своим столом, а его собеседник чувствовал себя маленьким и незначительным. Говорят, что таким приёмом частенько пользовался итальянский диктатор Муссолини. Вполне может быть. Они с Багажником и росточка-то примерно одинакового!
Когда за мной захлопнулась дверь, Багажник нервным движение руки пригласил меня сесть. Утомленный безумной гонкой этого утра, я грузно плюхнулся на «дыбу» и вопросительно уставился на краснощёкого сатрапа.   
-Вызывали, Сидор Поликарпович?
Голос начальника, в отличие от его недавних хамских воплей по телефону, был нежен, ласков и источал медово-шепялявую змеиность.
-Вызывал,  вызывал. А как же тебя, братец, не вызывать, когда тут у тебя работа срочная появилась?
У меня будто груз с плеч свалился. А я-то думал, что он сейчас начнёт по поводу моих опозданий разоряться.
-Что за работа?
Начальник лениво потянулся к папке «К докладу» и достал оттуда какую-то бумагу. Затем он скрепкой прикрепил к ней то, что мы на своём профессиональном жаргоне называем «флажок», «уголочек» или «четвертушка для резолюций» - маленький прямоугольный кусочек бумаги, на котором руководство расписывает документы на исполнение своим подчинённым. А руководству в свою очередь приходят уголки от вышестоящего руководства, и так по цепочке от самого верха до самого низа. Привычным движением руки Багажник намалевал на уголке мои инициалы, расписался и с довольным видом передал мне документ.
-А это и есть та самая срочная работа, о которой я упоминал, бриллиантовый ты мой. Возрадуйся и возликуй, ибо тебя ждёт срочная командировка в славный город Афины.
-Насколько срочная? – спросил я.
-Вылет послезавтра.
-Кто едет вместе со мной?
-Футынуты! Ну что ты за вопросы неоперившегося молокососа задаешь? А ёще опытным бойцом числишься. Никак утреннее похмелье мучает? Может быть, в дополнение к своим хроническим опозданиям, ты взял правило по утрам заливать за свой белый воротничок? Смотри у меня!
Начальник погрозил мне костлявым пальцем.
-Да ты прочти, прочти бумагу! Там всё сказано.
Я быстро пробежался по строчкам.
-Неужели сам Свинобрюхов собрался?
-Он самый. Ну, ты ступай, ступай. Но учти, что времени на подготовку – ровно сутки. И не разочаруй меня, ты ведь наверняка слышал, что очередное сокращение не за горами.   
-Уже бегу, - с готовностью ответил я, придвинув освободившуюся «дыбу» к столу.
Господи, опять он стращает своими сокращениями! Ну, сколько можно эксперименты над живыми людьми ставить?! Постоянно в какую-нибудь чересчур умную голову там наверху приходит светлая мысль сократить личный состав процентов эдак на сорок-пятьдесят, якобы в целях экономии бюджета. Как же, как же! Уже проходили! Ну, выкинут людей на улицу, а потом что? Дайте-ка я угадаю: ровно через полгода этот измученный бесконечными пертурбациями штат опять раздуют до прежних размеров!
Как правило, пополнение производится на внеконкурсной основе, и новые кадры будут в основном состоять из корешей, мам, пап, жён, братьев, сестричек, детишек-оболтусов, кумовьёв, бывших и действующих любовниц, старых сослуживцев, секретарш, одноклассниц, массажисток, случайных минетчиц, водителей и других товарищей, в той или иной степени связанных с руководством блатными отношениями.          
Я уже почти вышел за дверь, но Багажник снова меня окликнул.
-Да, и метаксы привезти не забудь! Узу не надо, я ещё прошлую бутылку не д;пил.      
Меня всегда забавляла совковая традиция после каждой служебной командировки привозить руководству шкалик чего-нибудь эдакого. Но традиция, надо сказать, неплохая. Если когда-нибудь я стану большим начальником, непременно буду требовать того же самого с подчиненных. Это разовьёт в них чувство ответственности, ну и, конечно же, сделает солидный гешефт домашнему бару.
-Как обычно, Сидор Поликарпович! Не извольте беспокоиться!
Я взял в руки бумагу, и покинул затхлый начальственный кабинет. 
***
Жизнь – это бесконечная, изнуряющая борьба. До обеда человек борется с голодом, после обеда – со сном. В любом случае, водоразделом этих двух этапов сражения с действительностью является обеденное время - священные сорок пять минут в жизни каждого трудового человека.
Подразумевается, что служащие должны питаться в специально отведённых для этого точках общественного питания, расположенных в шаговой доступности. Здесь заканчивается правда, и дальше начинается самый настоящий вымысел. Раз в год газеты обязательно публикуют наши прейскуранты двадцатилетней давности, где бутерброд с чёрной икрой стоит дешевле рулона туалетной бумаги, после чего люди начинают шептаться о том, что, дескать, их давний знакомый поел в нашем буфете на сто рублей и при этом получил калорий на целую неделю вперёд. Обыватель с радостью проглатывает эти фальшивки, ибо наше общество свято верит в то, что где-то там, за семью печатями государственной власти обитает вожделенная Госпожа Халява.          
Таковы народные мифы. К сожалению, наша столовая ещё гаже означенного буфета. Кто мне не верит, идите, попробуйте сами – и хроническая диарея обеспечена, сальмонелла Вам в помощь! Поэтому каждый Божий день мне приходится выходить за «подкреплением» в город.
Ну, не хочется мне, братья, жрать размороженные стратегические запасы мяса начала 1950-х годов! В лучшем случае советские,  в худшем - из какой-нибудь далёкой, солнечной Аргентины. Жарятся эти музейные раритеты на масле, которое по цвету, консистенции и даже запаху очень напоминает машинное. Говорят, что кукурузное, но я не верю!
Один раз мне пришлось зайти в святую святых – кухню, где всё это разложение готовится.
Это страшное место было до ужаса похоже на мертвецкую. В грязном углу, кишащем тараканами и жучками-каннибалами, размораживался коричневый кусок мяса, завернутый в какую-то безобразную серую ветошь. Повара и стряпухи в жёлтых замызганных фартуках, колдующие  над громадными кастрюлями и сальными духовыми шкафами, напомнили мне сотрудников морга, безуспешно пытающихся навести марафет на покойника, умершего несколько месяцев назад. Сходство было полным. Разве что с тем отличием, что в морге гораздо чище и пахнет приятнее.
Если бы я был неврастеником, то немедленно грохнулся бы в обморок. Правда, в этом случае я неуверен, что после этого меня бы не сварили втихомолку и не подали коллегам на обед в виде «эскалопа жареного» или вопиющего отрыжечного борща с «суповым набором» из протухшей колбасы. Да, и ещё один минус. В нашей столовке детсадовские порции и по-настоящему людоедские цены. 
После злосчастной «экскурсии» я перестал ходить в это замечательное место даже в тех крайних случаях, когда мне явственно грозил голодный обморок. А ведь многих недогоняющих товарищей увозили после такой трапезы на каретах скорой помощи. «Выу-выу!» - истошно визжали сирены,  «Выу-выу!» - вторили им раненые, испорченные желудки.
Походы на бизнес-ланчи в центре нашей столицы тоже кроют в себе немало опасностей, но, согласитесь, это уже не игра в «русскую рулетку» в нашей столовке, где выдают револьвер с полным барабаном патронов. Разумеется, ежедневные странствия в поисках пищи вне места прохождения службы серьёзно удлиняют время, отпущенное для обеда. Начальство это понимает и сильно по этому поводу не возбухает.
Зато вариантов, где пообедать масса. Тут тебе и маленький китайский ресторанчик «Храм Луны», обосновавшийся в подвальчике Большого Кисловского переулка; кафетерий бизнес-центра на Моховой под названием «Eat and talk» (в народе: «Посидим – по****им»), в котором можно приобщиться к дорогому, но достаточно обильному шведскому столу; бьющая по тощему кошельку «Корчма Тарас Бульба», расположенная через дорогу напротив Российской государственной библиотеки; ну, и, конечно же, ресторан быстрого питания «McDonald’s» на Манежной площади – высококалорийный спаситель наших изголодавшихся кишок.
Есть и более отдалённые, но при этом куда более интересные варианты.
Например, кафе «Шашлык и пиво» у Никитских ворот, расположенный напротив информационного агенства Итар-ТАСС. Там подают очень вкусный шашлык и чрезвычайно сытную «Чашушули». Место действительно колоритное. Посетитель занимает очередь в кассу, к слову сказать, довольно длинную в обеденное время, берёт подносик со столовыми приборами и ждёт, пока он не обрастёт различными яствами. Еду подают прямо на окошке возле кассы, как в самой обыкновенной столовой. Исключение – шашлык, его приносят отдельно. Система бирок на столах отсутствует, и иногда второе блюдо достаётся совсем не тому, кому он было предназначено. Один раз передо мной поставили порцию шашлыка, а кто-то из посетителей за соседним столиком начал громко возмущаться, что он, понимаете ли, раньше меня пришёл. Социальная справедливость восторжествовала – недоеденный кусок мяса вынули прямо у меня изо рта. Цены здесь кусаются, видимо, сказывается расположение, но качество пищи - отменное.
Кстати, совсем неподалёку, в Калашном переулке, раньше находилось очень уютное узбекское кафе – «Хлебница». Там было дешёвое разливное пиво, которое подавали в старых гранёных кружках советского типа. По вечерам здесь собирался весь «тассовский» цвет.
Зимой кафе было обыкновенно до банальности  – маленькая, тесная комнатушка, где посетители сидели друг у друга на головах. Но летом это заведение преображалось. Справа от бара располагалась дверь, которая вела на кухню. С мая по сентябрь эту дверь распахивали для посетителей, и обустраивали во внутреннем дворике уютный маленький аппендикс. С эстетической точки зрения дворик был совершенно непримечателен: красный кирпич окружающих зданий, ржавая пожарная лестница, потрескавшееся асфальтовое покрытие, дешёвенькие пластмассовые стульчики, зонтики от непогоды с надписью «Невское» и туалет типа «очко» (я не шучу!).
Но в этом случае комфорт - не самое главное. Только представьте себе. Тёплый летний вечерок. Тихая классическая музыка льётся из распахнутой форточки на верхнем этаже. А Вы сидите с подругой в этом дворике, пьёте недорогое пивко, закусывая его лепёшкой с тандыра и зажаренной бараньей корейкой, и думаете, почему же Вам здесь так однозначно хорошо и комфортно? Ответ напрашивается сам собой: здесь необычайно тихо. Тишина в центре Москвы! Товарищи! Это ведь самый настоящий парадокс! Нет ни привычного шума машин, ни криков, ни гама, ни прочих голосов вечерней столицы. А по вечерам из кухни доносились звуки неспешной беседы на чужом языке, и еле слышимый запах анаши.
Ещё одно легендарное место, где можно не только поланчевать, но и культурно попить импортного пивка – это ресторан «Дом журналиста» или Домжур, который находится в начале Никитского бульвара. Его основными посетителями являются не только пишущая и снимающая братия, но и «манагеры»  различных мастей и направленностей.
Вот туда я, собственно, и решил сегодня пойти. Благо это недалеко.
Мой путь пролегал мимо салона автомобилей «Rolls-Royce». На витрине стоял автомобиль моих грёз – чёрный блестящий «Ghost».
«I’ve got a Rolls-Royce, cos it’s good for my voice» , - тихо пропел я, глядя на этого красавца.
К сожалению, обладание этой машиной находится за пределами моих финансовых возможностей. Я как-то подсчитал, что если я буду полностью откладывать свою зарплату в течение 41 года 6 месяцев и 6 дней, то смогу купить этот шедевр британского автомобилестроения.
В общем, для того, чтобы через 42 года зайти в этот салон и потребовать свой «Ghost», от меня требуется сущая мелочь. А именно: не есть, не пить, не одеваться, кататься на общественном транспорте зайцем и не оплачивать коммунальные услуги. С учётом, того, что предельный срок пребывания на госслужбе составляет 65 лет (во-первых, это только для больших начальников, во-вторых, в нашей стране надо ещё хорошенько постараться, чтобы дожить до такого возраста), а мне уже 28, то на эту машину я уже не заработаю никогда. «Никогда» - это самое чудовищное слово для молодого, полного сил человека. А ведь статистика говорит, что я получаю средний заработок по городу Москве. Правда, в этом случае вместо аморфного термина «заработная плата» правильнее употреблять советское слово «получка». Правда, эти расчеты совсем не учитывают инфляцию, которая в разы превышает ничтожную индексацию зарплат.
«На! Cвинья с учёной степенью! Получи свой получон! Продолжай и дальше работать за еду и престиж!», - говорит мне банкомат, выплёвывая мне в ладонь минивыписку по счёту.   
Поэтому, когда я вижу толстую сальную рожу, с презрением оглядывающую мою машину из окна своего «Ролс-ройса» на забитых пробками дорогах, то мне, право же, очень хочется кинуть туда гранату. Если представить себе, что это всего лишь водила разъезжает с такой харей, то можно лёгко вообразить, что за индивид болтается на пассажирском сидении сзади.      
Уже через десять минут я спускался по лестнице в слабоосвещённое подвальное помещение ресторана. Ресторан «Домжур»  - заведение с богатой и славной историей. Стилизация соответствующая – советский стиль 1920-х, 1930-х годов. На кирпичных, выкрашенных в чёрный цвет стенах, висят советские объявления и плакаты. Слева от входа стоит старенькая пианина:  по выходным сюда приходит тапёр. Справа, там, где на небольшом деревянном возвышении стоят три столика, в углублениях стены горит с десяток восковых свечей. Сюда я предпочитаю садиться исключительно в женской компании. Ведь свечи – это женский синоним романтики. Как рефлекс у собачки Павлова.
Моя текущая проблема заключается в следующем: у меня уже почти два месяца длится так называемый период «безбабья». Со своей старой подругой я окончательно и бесповоротно расплевался, а новой обзавестись пока что не успел.
Конечно же, не так всё плохо. Примерно с месяц после разрыва я ездил утешаться на Сиреневый бульвар к одной доброй, отзывчивой девушке. Поначалу, всё шло неплохо, а потом ей внезапно понадобилась такая однозначно нематериальная штука, как любовь. Во всяком случае, она мне так сказала. И дело вовсе не в том, что я ей не нравился. Просто оказалось, что нас - «членов клуба привилегированных сиреневцев» - было, как минимум, несколько. Получается, что я попал под общее сокращение штата. Неудивительно, кризис же всё-таки! Как там говорится? Если каждому давать, то развалится кровать?
Так вот, в последнее я стал замечать, что эйфория от внезапно свалившейся на меня свободы сменилась перманентной тоской по женской ласке. Да, господа хорошие, так оно всегда и бывает. Законы мужского тяготения, ничего не поделаешь.
Услугами шлюх я не пользуюсь. Принципиально. Ибо знаю, что полчаса плотского удовольствия могут легко обернуться регулярными походами в районный кожно-венерический диспансер. Уже проходили! Здесь следует сделать оговорку, что ловил бациллу я вовсе не от жриц любви, а от самых обыкновенных, скромных российских гражданок с честными глазами вчерашних девственниц. Денег на лечение после купания в этом «тихом омуте» обычно уходит хренова туча, и тебе ещё, считай, крупно повезло, если то, что приобретено, поддаётся медикаментозной терапии.
Что же это такое в современном мире делается-то, граждане? Вирусы, бактерии, грибковые инфекции и прочие микрогадости, подобно колониям нежелательных эмигрантов, готовы в любой момент сделать Ваше бренное тело своим постоянным местом жительства, и тем самым омрачить Вам радость от занятия размножением.
Нас, конечно же, убеждают пользоваться старым проверенным средством. Я его называю Одноразовый Пакет Индивидуальной Защиты Достоинства или О****. Он же гандон, он же резинка, он же презик, он же о****ик. Но и здесь стопроцентную гарантию безопасности Вам никто не даст, остаётся лишь уповать на случай и порядочность производителя.
По моему глубокому убеждению, есть в О****Е нечто совершенно противоестественное. Вот, положим, лежит перед тобой уже готовая к употреблению баба. А ты, вместо того, чтобы немедленно приступить к делу, начинаешь воспроизводить странные алгоритмы. 
Непонятливым поясню. Сначала ты судорожно вскрываешь эту дебильную картонную упаковку, до боли похожую на пачку сигарет. Потом как начинающий фокусник извлекаешь оттуда блестящую ленточку из трех или девяти о****иков. Отделяешь один. Рвешь жёсткую оболочку зубами или ногтями, что, конечно же, совсем не просто: ты ведь их только что постриг перед свиданием.  Долго и нудно ты пытаешься напялить его на хозяйство, и, в конце концов, понимаешь, что ты делаешь что-то не так.  Ну, конечно же! Ты его неправильной стороной одеваешь, дубина! Первый о****ик испорчен. Тогда ты достаешь ещё один, и процедура повторяется заново. А тем временем, девчонка уже начинает скучать и украдкой позёвывать. Разраженный и злой, ты, наконец, справляешься с поставленной задачей. Так, а что дальше? А, точно! Чуть было не забыл! Её же ****ь надо!
Вставляешь, разгоняешься.
Чпок! Чпок! Чпок!
 Так, не понял, товарищи, а в чём кайф вообще? Ощущений - ноль. Это все равно, что кушать изысканные деликатесы, не снимая с них полиэтиленовую пищевую плёнку.
Если не знать как без него, то может ещё и терпимо. Ей тоже не особо, ибо натирает.
Чпок! Чпок! Чпок!
 В воздухе тянет ароматом палёной резины, как на фабрике по утилизации автомобильных покрышек. Наконец, она ласково шепчет тебе на ушко:
«Слушай, давай без него»?
А у тебя от ужаса шерсть на спине встаёт дыбом. Твоё лицо становится бледнее, чем самая бледная трепонема. Мысленно ты прокручиваешь весь твой дальнейший жизненный путь от КВД до кладбищенского погоста и, краснея от полного и чудовищного облома, со злобой рычишь в ответ:
«Нет! Минздрав предупреждает!».
И украдкой смотришь всё время – уж не порвался ли? Наконец, ты с грехом пополам кончаешь. Затем как порядочный человек доводишь её. Снимаешь использованный о****ик. Брезгливо, с опаской, исключительно  двумя пальцами, как бомбу с часовым механизмом, втайне радуясь, что эта пытка закончилась. Ну, а дальше ты лежишь и не можешь догнать, что же это сейчас только что было: секс, или всё-таки соскоб на флору?   
 Да, случайные связи (производное от слова «случаться») – вещь опасная. Но и тут у врачей есть готовый рецепт. Вы, дескать, имейте только одну партнершу, и трахайте её, бедняжку, до посинения. Доверяйте друг другу, налево не ходите, и всё будет в шоколаде. Эта глупость опять же противоречит мужской природе. Нормальный мужик, он ведь как охотник, кровожадный хищник. Свою добычу ему надо выследить, догнать, завалить и поскорее сожрать с потрохами. Насытился, проголодался, опять насытился. И сколько так прикажете с одной «туши» питаться? Рано или поздно мясо закончится, и надо будет опять бежать по любовной «прерии» в поисках новой жертвы. Иначе не избежать белкового отощания и преждевременной кончины тонуса. Это, что касается «плотоядных» представителей мужской половины человечества. Всякие там слоны, жирафы, панды и прочие травоядные ленивцы могут всю жизнь обрывать листики с одной и той же пальмы. Съедят одни – подождут, пока на ней не вырастут новые. Народ их почему-то называет однолюбами, не понимая, что причины здесь исключительно биологические.
В общем, куда ни кинь, всюду, как говорится, кринолин. И самое большое удовольствие в жизни трансформировалось в хождение по минному полю, где в роли бронекостюма выступает О****, а в роли миноискателя – флакончик «Мираместина» .      
Странная вещь, господа! От этой философии у меня не на шутку разыгрался аппетит. Ко мне подошла официантка, милая, улыбчивая девушка в униформе ретро-буфетчицы, приняла заказ и пошла пробивать чек на кассу. С аппетитом треская предложенную мне селёдку под шубой, я интеллигентно разглядывал  худышку и думал, что будь у неё ноги хоть немного прямее (а не в форме буквы «О»), надо было бы непременно подбить к ней клинья. Очевидно, что месячный период вынужденного целибата уже начал сказываться на моём мыслительном процессе.
Как уже упоминалось, публика в Домжуре собирается довольно разношёрстная, особенно во время деловых обедов. Самое время поиграть в мою любимую игру. Правила простые. Нужно по внешним признакам определить принадлежность моих жующих соседей к той, или иной профессии. Тут мне очень кстати подали дымящуюся тарелку скоромного овощного супа, и игра началась.
По соседству сидели двое мужчин. Один помоложе, другой постарше. Одеты официально и подчёркнуто зализанно. Костюмчики отутюженные,  броские, блестященькие, на вид - шерсть с добавками. Узел галстука не ослаблен. У молодого причёска свеженькая, другой стабильно лысеет, но за ровностью висков следит. Сидят ровно, расслабленно, глаза наглые. Говорят громко, как иностранцы, а лысый постоянно треплется по мобильнику. Второй парень вроде посимпатичнее, но на окружающих смотрит свысока. Ага, диагноз ясен: коммерсы. Точно не высшее звено, скорее середнячок. Причем тот, моложавый, очень похож на иногороднего, приехавшего покорять первопрестольную. Лысый – его начальник или старший коллега.
Бинго!
Так, с этими всё ясно, поехали дальше.          
Слева чинно обедала другая компания: двое мужиков и дама. Первый экземпляр мужеского пола обладал внешностью, до чрезвычайности соборно-ортодоксальной. Возраст – чуть за сорок. Чёрная кудрявая борода неухожено топорщилась в разные стороны, подобно засохшему кусту садового крыжовника. Борода резко контрастировала с изящными очками в тонюсенькой золочёной оправе. На носу у бородатого всходил немаленький красный прыщ, сиявший во мраке подвала как звезда во лбу у Лебединой Царевны. Он был облачён в белую кубинскую рубаху навыпуск с несвежим, пожелтевшим  воротничком. Длинные жидковатые волосы были собраны сзади в хвост. Кушал товарищ с изрядным аппетитом, и, помня о вреде питания всухомятку, обильно топил скудную трапезу в тёмном импортном пиве. На столе стояла, по-видимому, совсем недавно опорожненная кружка со следами пены. Опытные люди мне как-то подсказали, что если человек  пьёт пиво правильно (и при условии, что это пиво, а не порошок, разбодяженный водой), то у него на пустом бокале должно оставаться от четырёх до пяти пенных рисок. Это означает, что лицо потребляет напиток как надо – большими, долгими глотками, а не цедит помаленьку. Я с удовлетворением отметил, что бородатый знаком с этой доброй традицией пития и при желании мог бы  показать мастер-класс.   
Соблазненный этой прекрасной картиной, я подозвал тощенькую официанку. 
-Марина! – прочитал я на баджике. - Пива мне! 
-Вам какого?
Я полистал меню, и остановил свой выбор на чешском «Плзеньском праздрое», который чехи для краткости называют «плзень». В Праге я бывал много раз и к этому светлому лагеру испытывал заслуженно тёплые чувства. Денег было жалко до слёз, но нельзя же, согласитесь, постоянно отказывать себе в таких элементарных удовольствиях! К тому же, это мой законный приз. Я его заслужил после благополучно «расколотых» коммерсантов.
-Это, - сказал я, ткнув пальцем в картинку.
-Вам ноль пять или ноль тридцать три?
-Пол-литра, пожалуйста. Не люблю компромиссов.
Официанточка скорчила довольную рожицу и упорхнула к барной стойке.
«Так, - подумал я. - Ещё немного и я встану перед этим «суповым набором» в переднике на колени и признаюсь ему в белковой любви». 
Но не будем отвлекаться. Следующая жертва - сосед «бороды». Неопытному глазу могло показаться, что он гораздо младше его по возрасту. И это вовсе не удивительно, принимая во внимание его тинэйджерский стиль одежды: синяя летняя маечка, спортивные штаны с множеством заклёпочек и кармашков, на ногах – тряпичные кедики с белыми шнурочками. С пояса свисала длинная цепь с толстыми грубыми звеньями, на которой в конце 1990-х – начале 2000-х злобные гопники носили ключи от дома. Из-под рукавов футболки вылезали татуировки в виде чёрных скрещенных узоров. Стрижка – аляповатый «горшок», который уже лет десять, как вышел из моды. Тот факт, что волосы у молодящегося субъекта были частично выкрашены в цвет жареного лука, так и вовсе привёл меня в неописуемый ужас. Даже, когда мне было восемнадцать, и все мои друзья поголовно ходили с этим педиковатым мелированием на башке, я и тогда не совершил роковой ошибки и не осветлился. Лицо гражданина было совсем уже не молодое, гладко выбритое и вымазанное какой-то персиковой дрянью. Кошмар! Да это ведь тональный крем для лица! В общем, перед нами - взрослый дядюшка, которому кажется, что он все ещё юноша. Ряженный урод, какой-то, ей Богу!
А вот дама мне понравилась. Даром, что ровесница этим первым двум. У неё был, знаете ли, довольно милый и законченный образ. Одета ярко, но вполне адекватно своему возрасту: строгая длинная юбка чуть ниже колен и модный джемпер нежно-розовой расцветки. Её шея и руки утопали в драгоценностях и бижутерии, делая даму нарядной и праздничной, как новогодняя ёлка. Особенно меня порадовали её весёленькие розовые очёчки со стразиками, которые очень кстати смотрелись на её подвижном, добродушном лице. Дама оживленно болтала о чём-то со своими спутниками и подливала себе зелёный чай из белого заварного чайничка.
Я отхлёбнул чешского пенного, отрезал кусок говяжьей вырезки и отправил его в краткосрочное  путешествие по пищеводу.
Ну, что же? Пора делать выводы!
Надо сказать, задачка получилась несложная, так как своих бывших коллег по цеху я могу признать в любом обличии. Эти трое – стопроцентно принадлежат к касте работников средств массовой информации. Скажу больше, «борода» совершенно точно вещает где-нибудь в FM-диапазоне, «мальчик» - оператор или «звукач» , а дама – журналист печатного издания.
Что и требовалось доказать!   
От пива у меня сразу же поднялось настроение, и появилось непреодолимое желание не возвращаться на работу. Кстати, в Домжуре не фурычит мобильная связь. Это серьёзное преимущество, так как никакие надоедливые личности при всём желании не смогут достать тебя в этом подземном пивном раю.
Однако пора и честь знать! Я расплатился по счёту кредитной карточкой – специально, чтобы не оставлять чаевые – и раздосадовано поднялся наверх по лестнице навстречу ополовиненному рабочему дню. Мне до смерти хотелось ещё пива и официантку на закуску, но всё же мне удалось  героически себя пересилить.
Когда я сыто дефилировал обратно на работу, небрежно держа руки в карманах и насвистывая что-то из «Kiss», над городом уже начали сгущаться иссиня-чёрные тучи.
***
Весь остаток трудового дня прошёл в бесконечных чиновничьих заботах и хлопотах. Тому дураку позвони, этому сильно умному напиши, ногами по этажам побегай. Основная трудность заключается не в том, чтобы хорошо выполнить свою работу – это всего лишь половина дела. Гораздо сложнее заставить работать других.
Для тех, кто не в теме, поясню: на госслужбе всю работу выполняют рядовые сотрудники, то есть исполнители. Главная функция начальников состоит в том, чтобы торжественно рапортовать вышестоящему руководству и отвечать на важные телефонные звонки. Ну, а в перерывах между этими двумя вещами они должны координировать работу на вверенной территории. Получается не всегда хорошо и далеко не у всех.
Разница в зарплатах между исполнителем и начальником самого низшего звена колоссальная –  300-400 процентов. При этом основной инструмент мотивации сотрудника - это грозный начальственный окрик. Других вариантов нет, так как рост по служебной лестнице, ввиду наличия армии блатных, сильно ограничен, а зарплата от объёма выполненных работ не зависит. Ты можешь дневать и ночевать на службе, зарабатывая себе горб, а можешь сидеть и целый день плевать в потолок. Положено тебе двадцать тысяч получать – и всё тут!
Вообще, все чиновники делятся на два типа: «рабочие лошади» и «спихотехники».
Рабочая лошадь – основная тягловая единица любого управления или департамента. Это те, кто работает и за себя, и за неспособного Сашу, и за вечно больную Дашу, придурковатого Аркашу и прочую блатную Чебурашу. По своему статусу эти люди чаще всего занимают среднее положение, должность у них, как правило, не выше советника и сидят они на этих ставках пожизненно. Очень ответственны. Таких людей стараются загрузить под завязку, временами подкидывая им сладкую морковку в виде какой-нибудь красивой наградной грамоты, к которой прилагается чудовищно маленькая премия.
«Лошади» обязательно присутствуют в каждом подразделении, составляя явное меньшинство на фоне основного и более привилегированного контингента – спихотехников.
Цель полуовощного существования спихотехника – делать всё возможное, чтобы, не дай Бог, не осквернить свои руки работой. Жизненное кредо - дураков работа любит, поэтому они всегда находят тех, на кого эту самую работу можно перепихнуть.
От обыкновенных халявщиков данный вид отличается тем, что отлынивают от работы настолько технично, что обвинить их в тунеядстве или неполном служебном несоответствии не представляется возможным. Спихотехники умеют профессионально создавать видимость кипучей деятельности, и благодаря своему очковтирательству способны сделать неплохую карьеру. Спихотехники – это не просто ненужный балласт. Они – становой хребет российской государственной службы.
Далеко не мирное сосуществование на российской государственной службе спихотехников и лошадей нарушает основной принцип функционирования рынка: мало работаешь – мало получаешь. В данном случае можно совсем ничего не делать, зато раз в месяц исправно извлекать из банкомата красивые разноцветные бумажки.
Я, признаться, за все шесть лет так и не смог с этим смириться. А виновато во всём моё гипертрофированное чувство справедливости, будь оно не ладно!
Идеалистам в этом мире приходится несладко.   
***
Кто сказал, что чиновники рано свинчивают с работы? Это, граждане, полная ерунда! Закончил я поздно: в одиннадцать часов вечера. Из здания я уходил последним, как капитан с тонущего корабля. И дело не в том, что кто-то не умеет грамотно сорганизовать свою работу. Просто очень трудно, знаете ли, сосредоточится, когда местные и пришлые спихотехники с шести часов вечера начинают играть в настольный теннис прямо у тебя под дверью.
В коридорах уже давно потушили свет, лифт, конечно же, был обесточен, и мне пришлось ползком продвигаться по веренице бесконечных лестниц, освещая себе путь холодным светом мобильного телефона.
Вокруг было темно как в гробнице, даже немного страшновато. Поэтому тихое, едва слышное, позвякивание стаканов и приглушенные голоса из ментовской каптёрки внизу не раздражали, как обычно, а напротив, даже радовали, потому что рассеивали мрачную, давящую атмосферу умолкнувшего государственного склепа. Пару раз я спотыкался о бугрящийся красный ковер, каким-то чудом умудряясь не скатиться кубарем с лестницы.
Интересно, а бродят ли в это время по этим пустым чёрным коридорам приведения госслужащих? Или призраки людей,  несправедливо замученных в подвалах этого здания много лет назад? Я в красках представил себе, как мимо меня проплывает белый фантом грустного и старомодно одетого гражданина в помятой фетровой шляпе и круглых очках, который одной рукой судорожно прижимает к себе толстую папку с документами, а другой -  тщетно пытается вытащить патронную гильзу из раздробленного черепа.
Свят! Свят! Свят!
Не надо нам потусторонних зрелищ, особенно на ночь глядя!
Наконец, в мои ноздри ударил мерзопакостный запах общественного нужника. Это означает, что я на первом этаже: именно здесь расположен самый ужасный туалет. Начиная с третьего этажа, всё заведения подобного рода выглядят по сравнению с этой выгребной ямой образцово-показательными и практически стерильными. На первом этаже кто-то вечно тырит мыло и туалетную бумагу, а кабинки выглядят так, будто из канализации пытался вылезти ужасный Змей Горыныч, а сидящие на унитазах граждане оказали ему яростное сопротивление с применением всех подручных средств.
Возле выхода тускло горела красная, мерцающая лампочка. Я с силой дёрнул за дверную ручку, но она не поддалась. Закрыто. Ну, всё: приехали!
Теперь придётся тащиться в каптёрку и слёзно умолять ментов   отпереть ворот;. Нерешительно потоптавшись на месте, я нехотя подался в нужном направлении.
В каптёрке было накурено так, что впору было вешать топор.
О, нет! Опять этот старшина, которому утром кепка моя не понравилась! Краснощёкий служитель правопорядка вольготно развалился на стуле, был порядком навеселе и сжимал сигарету в зубах. Его фуражка лежала на столе, он нежно поглаживал ладонью свою лысеющую голову, а из-под расстегнутой синей рубашки сияло потное волосатое пузо.
Когда я вошёл в комнату, он от неожиданности поперхнулся сигаретой, резко встал и сделал попытку заслонить своей тушей початую бутылку водки. Надо сказать, это он сделал с героическим видом Александра Матросова, прикрывшего собой немецкий пулеметный дзот. Остальные менты, сидящие по разным углам каптёрки, даже не шелохнулись. Так и замерли неподвижно, как серые восковые фигуры, судорожно сжимая стаканы в руках. От неожиданности все пооткрывали рты.
Я, видимо, нетактично ворвался во время произнесения очередного тоста. Первым нервное молчание нарушил старшина.
-Гражданин, Вам кого?
-Мужики, я дико извиняюсь, заработался немного, а время-то позднее. Дверь заперта. Не откроете?
Менты шумно выдохнули и с облегчением переглянулись. Если загадочный гражданин робко говорит «мужики», то это не проверяющий, а просто заблудший.
-Сейчас, - сказал старшина. Ты только снаружи подожди, лады? Здесь служебное помещение. 
Посторонним «В», значит?
Я простоял у входной двери ещё пять минут. То ли они не могли найти  ключи, то ли долго решали, кому же всё-таки придётся оторвать нижнюю часть тела от теплого насиженного места и в одиночестве тащиться обратно, пока остальной народ будет весело выпивать и закусывать. Наконец, из темноты выполз молодой человек в форме без погон и с тяжким вздохом открыл мне дверь.
Я делаю шаг, и на меня обрушивается дождливый ураган плачущей вечерней Москвы.
***
Зонта у меня, разумеется, нет. Резво добежав до подземного перехода, я к своему неудовольствию обнаружил, что бумажник с пятьюстами рублями остался у меня в кабинете. Путь обратно на работу был отрезан, это очевидно, а играть в догонялки с полицией, по аналогии с сегодняшним утром, меня нисколечко не прельщало. Оставался единственный выход – идти до Кропоткинской пешкодрапом. Стоя под козырьком у входа в метро, я мрачно думал о том, что время для пешей прогулки выбрано не самое удачное.
Потоки грозового майского дождя исполинской лавиной сходили с чёрных, полыхающих облаков. Тонны воды превратили тяжелую дорожную пыль в нескончаемые потоки грязи, которая весело неслась по бордюрам,  ласково обнимая фонарные столбы, припаркованные автомобили и ноги немногочисленных прохожих, не успевших ретироваться до окончательного разгула стихии.
Собрав волю в кулак, я выбежал из-под спасительного козырька и бегом понёсся по Моховой, суетно проклиная про себя ливень, пьяных ментов, отсутствие личного водителя с машиной, и, конечно же, подлого Багажника с его срочными загранкомандировками. Он-то, держу пари, сейчас сидит дома, в тепле, смотрит на падающие за окном капли и смакует горячий чаёк, возможно, даже запивая его рюмочкой ароматнейшего кальвадоса.
Мои единственные кожные ботинки промокли насквозь, и это верный признак того, что завтра их придётся отнести на помойку. И их будет донашивать за мной какой-нибудь бомж.
Ох, убытки, сплошные убытки!
Тем временем, дождь и не думал утихать. Казалось, что бурные потоки воды, бегущие с Большого Каменного моста,  уже практически затопили Кремль, а блестящие змейки молний, сверкающих над куполами Храма Христа Спасителя, были настолько яркими и били так часто, что вокруг было практически так же светло, как днём.
А шторм всё усиливался, и, глядя на металлический флюгер, бешено вращавшийся на крыше зелёного дома в самом начале уютной Волхонки, уже невозможно было точно сказать, где Север, а где Юг. Совершив дюжину коротких, но быстрых перебежек, я завершил свой спринтерский заплыв на Малом Знаменском переулке, где сиротливо ждал меня мой одинокий, старенький автомобиль.         
***
Захлопнув дверь машины, я понял, что попал на крохотный островок стабильности среди неспокойного океана не на шутку разбушевавшейся стихии. Дождевая вода неприятно стекала с моих волос и одежды. Только сейчас я осознал, что промок до нитки. Я чувствовал себя человеком-амфибией, который только что вырвал прекрасную незнакомку из недр почти поглотившей её морской пучины. Для полной гармонии мне не хватало только жгучей латиноамериканской нимфетки на пассажирском сидении, готовой в знак благодарности немедленно отдаться своему героическому спасителю.
Сердце бешено колотилось в такт барабанящим по лобовому стеклу каплям дождя. Монотонный шум работающего двигателя и печь постепенно убаюкивал, и меня начало клонить ко сну. Чтобы немного взбодриться, я вставил в проигрыватель первый попавшийся мне компакт-диск и практически до упора выкрутил ручку громкости. Из колонок полилась грустная и немного сентиментальная музыка. Каким-то внутренним чутьем я решил, что диск надо слушать с середины. 
Включив дворники на максимальный режим работы, я решительно нажал на педаль газа, и машина резко сорвалась с места, поднимая вокруг себя фонтаны грязной воды.
На площади возле станции метро Кропоткинская меня на пару минут задержал красный сигнал светофора, но я потратил вынужденное ожидание с пользой. Всё это время я с интересом наблюдал за двумя московскими бомжами, которые, невзирая на ветер и непогоду, неторопливо квасили какую-то бормотуху у подножия памятника Фридриху Энгельсу на Пречистенке. Бородатый истукан молча созерцал, как бессовестные клошары пьянствуют, используя в качестве закуски батон белого хлеба.
Уверен, что бывшие пролетарии пили не за скорую победу коммунизма во всём мире, а просто так, потому что понедельник. Один из них встал и цинично помочился на постамент отца мирового коммунизма, пыхтя и пьяно похрюкивая в процессе. После этого хамский клошар ещё и погрозил безмолвному памятнику грязным кулачищем:
«Мол, посмотри, козлище! До чего ты довёл русский народ!».
Каменный Фридрих горделиво молчал, задумчиво скрестив руки на груди и заворожено глядя в недалёкое светлое будущее. Видимо, он счёл ниже своего достоинства вступать в бессмысленные дискуссии с неотёсанными российскими деклассантами. 
Наконец загорелся зелёный свет, и я выехал на Пречистинскую набережную. Чарующий голос Зои Ященко нежно пропел первые строки моей любимой песни.

Вот и вечер опять
Надеваю пальто
Начинается дождь
Мы садимся в авто

На умытом стекле
Лист кленовый дрожит
Ты жмешь на педаль
И дорога бежит.

Чудесное, почти мистическое настроение создаёт эта песня. Я стремительно ехал по набережной Москвы-реки, а за окном, сквозь плотную пелену дождя, ярко сияли огни ночного города.
Небо скорбно плакало над засыпающей Москвою.    

Проплывают огни
Утомленных витрин
Фонари вдоль реки
Фары встречных машин

Мы идём сквозь туман
На своём корабле
И считает прибор
Наши дни на Земле

Из-за спёртой духоты мне пришлось приоткрыть окно. В  машину ворвалось свежее дыхание уставшего за день мегаполиса, освобожденного от удушливой завесы пыли и гари холодным ночным дождём. Я набрал полную грудь этого пьянящего аромата и утопил в полу педаль акселератора. Взбесившаяся стрелка спидометра рванула до ста двадцати километров в час.
Не слишком-то благоразумно гнать по такой скользкой дороге и при таких неважных условиях видимости, но мне надо было срочно выкинуть из головы давящие мысли о работе. Да и какой русский, как говорится, не любит быстрой езды? Пару раз машину опасно заносило на поворотах, но всякий раз мне удавалось сохранить сцепку колёс с влажным дорожным покрытием.       
Миновав сначала одну набережную, затем другую, я выехал на Яузу и без приключений доехал до дома. К своему большому удивлению, я нашёл свободное место возле той самой «бехи», которую я так неаккуратно помял поутру. На этот раз я предусмотрительно припарковался с другой строны.
Вмятина была на месте, видимо, мгушная соска впала в майскую спячку и даже не соизволила проверить своё ненаглядное авто. Я потёр пальцами гудящие от усталости виски и одним движением заглушил мотор.
Музыка резко умолкла, и на меня навалилась оглушающая тишина. 
И почему я выбрал такую длинную дорогу до дома? Ведь есть же пути короче? Не знаю, наверное, мне хотелось насладиться уникальной атмосферой своего города, когда он стряхивает фальшивую маску дня и обнаруживает своё настоящее ночное лицо.   
***
Мокрый и голодный, я подошёл к двери своей квартиры, и немедленно начал лихорадочно обыскивать себя на предмет наличия ключей, которые почему-то отсутствовали в привычных карманах. Вообще, после того, как добрые люди в метро спёрли у меня мобильный телефон, я стал немного нервозен. С тех пор я заимел гадкую привычку регулярно обстукивать свои карманы. Согласен, со стороны это очень некрасиво выглядит: нечто среднее между гопаком и плясками Святого Вита, но поделать с собой я ничего не могу. К тому же, с момента приобретения этой привычки у меня перестали пропадать вещи, так что положительный момент здесь тоже имеется. 
Именно в тот момент, когда я довольно нащупал ключи от квартиры  в переднем кармане куртки, мне на плечо легла толстая волосатая лапа. Резко обернувшись, я уже был готов стукнуть её загадочного обладателя в бубен, но узнав в своем обидчике соседа по лестничной площадке, расслабляюсь и начинаю глуповато улыбаться.
Подчинённые обращаются к моему соседу не иначе, как «Дмитрий Иванович». Я и те, кто состоит с ним накоротке – просто «Димой». Мы с ним уже давно перешли на «ты», хотя ему уже прилично за сорок, а ещё не успел разменять третий десяток. Несмотря на приличную разницу в возрасте, мы с ним хорошие друзья. Мы познакомились пять лет назад, когда я только переехал в этот дом, а уже через неделю неизвестные доброхоты прокололи мне всё четыре колеса. Видимо, я несколько раз подряд вставал на чужое место. Утром, когда я, заметив подлянку, стал плеваться в разные стороны и показывать всем окружающим степень владения родным матерным языком, ко мне подошёл мужик с насосом и предложил свою помощь. Это и послужило началом нашей дружбы.   
Дима небольшого роста, но телосложением крепок. Он совершенно помешан на спорте: два раза в неделю ходит заниматься в спортзал и тягает там всякие тяжести. При этом Дима совсем не дурак выпить и покурить. Причём именно в этой последовательности и в весьма непрактичных  для здоровья количествах.
Дима наивно считает, что ущерб от вредных привычек он с лихвой компенсирует употреблением широчайшего спектра биологически-активных добавок, призванных укрепить его стул и ослабевающую с годами потенцию. Он принадлежит к тем людям, которые имеют привычку даже дома ходить в хорошей, качественной одежде. Сейчас на нём светлые вельветовые брюки и лёгкая полосатая кофта от известного производителя.
-Здорово, друг! – улыбаясь произнёс сосед,  по-видимому, довольный своей детсадовской шуткой. - Ты чего сегодня такой резкий?
-Извини, я немного не в себе, на работе полный завал.
-Вижу-вижу, какой у тебя завал. Уже на соседей с кулаками бросаешься!
-А ты не подкрадывайся сзади, а то в следующий раз точно отоварю! Мало ли наркоманов, гопоты и прочей швали у нас в подъезде отирается. Вон, вчера сосед Саша, ну тот, который в девяносто-шестой квартире живёт, в нашем дворе покрышку об использованный  шприц проколол.
-Да ладно? – не поверил сосед. - Куда матушка Россия-то катится?
-Известно куда. Медным унитазом потихоньку накрывается.
-Грустно всё это. Покурим?
-Опять будешь заставлять меня курить свои хитрые кубинские самокрутки?
-Пошли к подоконнику, сам увидишь.
-Ну, пошли.
На подоконнике лежали две деревянные коробки с заманчиво-подозрительными печатями «Hecho en Cuba». На одной из них было написано «Cohibas», на другой – «Guantanomera». 
-Родные?
-Спрашиваешь! Лично в Гаване приобрёл.
Я взял сигару «Cohibas» и паровозно раскурил её от услужливо предложенной спички.
-Хорошие. Давно вернулся?
-Неделю назад, - ответил сосед, поджигая свою сигару.
Теперь клуб «Джентльмены у подоконника» был полностью в сборе.
-Я не понял, так ты отдыхал на Кубе или работал?
Дима хитро подмигнул мне.
-Работал, конечно! Преимущественно, нижними частями тела. Был в любовном забое от зари до зари!
-Молодец! Как там местные комсомолки?
-Да никак. Легенды об их красоте и любвеобильности сильно приукрашены. Ром будешь?
Только сейчас я заметил, что из соседских штанов торчало горлышко семилетнего «Havana Club».
-Так ведь поздно уже! Завтра с утра на работу.
Сосед криво ухмыльнулся.
-Кому как. Ты ведь знаешь, я сам себе хозяин. Мне, в отличие от тебя, вовсе не обязательно каждый день в офисе появляться. А ты всё на наше ненаглядное государство батрачишь?
-Батрачу. А что?
-Ничего. Платят нормально?
-Вкалываю, как Папа Карло, зарабатываю, как Буратино. По сравнению с сегодняшними ценами – это сущие крохи. А инфляция сжирает то, что осталось. Я, знаешь ли, иногда чувствую себя, как раб на галере. Кормят хреново, работы много, цепь на шее тяжелая. Мимо галеры проплывают комфортабельные лайнеры, на палубе которых кипит совсем другая, сытая и довольная жизнь. А ещё там тусуется золотая молодёжь. Каждый день она пьёт, отдыхает, веселится и праздно прожигает своё несильно отягощенное насущными проблемами существование. А я сижу, на автомате вращаю весло, агрессивно смотрю на них и порой даже злобно завидую.
-Чему завидовать-то? Праздной жизни захотелось? 
-А знаешь, может и захотелось! Но это пока что несбыточные мечты.
-Если всё так хреново, почему не валишь?
И тут меня понесло.
-Долго объяснять. Надсмотрщик в перерывах между заданиями и побоями дурным голосом орёт что-то про великое светлое будущее и тяжкое самопожертвенное бремя на благо страны. И ещё говорит, что галера правильным курсом идёт, а на всех остальных кораблях плавает одно только мудачьё конченное. Постепенно ты привыкаешь и к цепи, и к объедкам, которые иногда бросают с барского стола на грязную рабскую палубу. Ну, а рядом сидит куча таких же, как и ты мечтательных идиотов. Кряхтят и тоже на вёсла налягают. Не так скучно одному. И все только ноют и ноют. А кто не ноет, тот ворует. Сейчас многие берут с собой весло и бросаются за борт, так как перспективы этого плавания очень неясные. Некоторые выплывают и больше не возвращаются, а есть и такие, кто барахтается и слёзно умоляет, чтобы его втащили обратно. Прогноз один: скорей всего, ты так и состаришься на этой галере, и тогда по достижению пенсионного возраста тебя аккуратно снимут с цепи, завернут в какое-нибудь ненужное тряпье  и ещё живого выбросят за борт. Собственно не из плохих побуждений, а так, чтобы сэкономить деньги налогоплательщиков. Пенсию нынче невыгодно платить стало. А на освободившееся место посадят какого-нибудь молодого идеалиста, и он также как и ты, будет крутить эту лямку до кровавых мозолей и зелёных соплей. Вот только есть одно «но».
-Какое?
-По очень опасным водам эта самая галера плывёт. Того и гляди, наскочит на скалу или на какой-нибудь подводный риф. И вот тогда всё может кончиться очень быстро: галера пропорет свое тонкое, неокрепшее брюхо и гирей пойдет ко дну. Надсмотрщик и глазом не успеет моргнуть. А по сравнению с этой катастрофой, трагедия затонувшего «Титаника» покажется сущей ерундой, бабушкиной сказочкой про белого бычка!      
Сосед изобразил сочувственно-критический оскал, запустил руку в другой карман и извлек оттуда смятые пластиковые стаканчики. 
-Слишком уж мрачная картина у тебя получилась. А про светлую жизнь, которая вот-вот должна наступить, я, кажется, где-то уже слышал, - задумчиво пробормотал он, погладив маленький белый шрамик на левой щеке.   - Ну, ладненько! Давай-ка выпьем за то, чтобы всё у тебя наладилось!
Мы чокнулись и немедленно употребили.
С Верой больше не общаешься? – сморщившись спросил сосед.
-Нет, я слышал она скоро замуж выходит.
-Сочувствую.
-Незачем, мне, в общем-то, всё равно.
-Мда, хорошая была девка, вы неплохо смотрелись вместе.
-И не более того.
-Так! Тогда давай за любовь! Чтобы она у нас была!
Распитие пошло по второму кругу.
-Как тебе? – спросил меня Дима.
-Ни о чём! Самогонка есть самогонка. Хоть из пшеницы, хоть из тростникового сахара, хоть из одуванчиков. Вкус один. Дим, ты извини, я больше не буду.
-Тогда я только себе налью.
Глядя на довольного соседа, который щедро сливал в пластиковый стаканчик сивушный напиток из далекой социалистической страны, я вспомнил про свою бывшую и ощутил внутри слабый, но неприятный укол. Я потушил дымящуюся сигару об стенку, которая, по моему глубокому убеждению, существовала именно для этого, и мужественно проглотил остатки рома в стаканчике.
-Ладно, сосед, я пошёл баиньки. Спасибо за угощение.   
-И тебе спасибо за компанию, сосед, - попрощался со мной Дима, пожимая на прощание руку. 
После моего ухода он ещё долго пускал изо рта плотные дымные кольца, отхлёбывая алкоголь прямо из бутылки. Ну, какие теперь стаканчики? Кого стесняться, спрашивается? Жена уже давно видит десятый сон, а запас соседей на сегодня, к превеликому сожалению, иссяк.         
-Комсомолки…, - задумчиво произнёс он. – Пионеры, комсомолки, октябрята… 
Вихрь полузабытых ностальгических воспоминаний подхватил его воображение как лёгкое, невесомое пёрышко. Отрывочные картинки начали складываться в мозаику его ушедшей жизни, теперь уже невозвратно далёкой и практически чужой. Он смотрел в окно, где сквозь запотевшее стекло светилось золотое острие Останкинской телебашни, и его мысли стремительно неслись в прошлое, в котором не было места дорогим сигарам, бесчувственной продажной любви и бурому напитку с Острова Свободы.               




















Глава 2
Звезда карьериста
Если бы Вы спросили семилетнего Диму, кем он хочет стать, когда вырастет, то сразу получили бы хорошо обдуманный и весьма лаконичный ответ: «Трактористом!».
Уже позже, сидя за школьной партой, советский октябрёнок Дима Мотыльков воображал, как он лихо вспахивает просторы своей необъятной и горячо-любимой им советской державы. Он закрывал глаза и видел, как он, подросший и возмужавший, гордо восседает за баранкой огромного дребезжащего агрегата, а благодарные селяне толпами бегут за его железным буйволом, осыпая своего благодетеля подарками, цветами и конфетами. Дима обладал бурной фантазией и даже придумал, в чём он будет ходить на службу.
Вот стоит он, гроза полей и пастбищ, одетый в рваный ватник на голое тело, шаровары и стоптанные кирзовые сапоги. Он небрежно подпоясан дедовским солдатским ремнём и курит советскую «Приму» без фильтра. После трудовой смены он картинно вытирает рукавом ватника натруженное мокрое чело и устало бросает на пашню свой кожаный трактористский картуз. В этот момент, согласно замыслу, к нему с кувшином молока должна была подбежать Маша Одинцова из 7 «В» и нежно поцеловать его в мужскую щетинистую щеку. Он жадно пьёт парное молоко из крынки и ласково обнимает юную Машу за осиную талию.
Когда пионер Дмитрий Мотыльков перешёл в 10-й класс, он уже начал соображать, что у интеллигентных смазливых девушек грубые мокрозадые трактористы не в почёте. Маша Одинцова к тому моменту скоропостижно залетела от какого-то весёлого африканского студента из Университета дружбы народов, который, к слову сказать, как узнал о стремительно надвигающемся на него семейно-бытовом кошмаре, немедленно собрал монатки и тут же умотал к себе на родину.
Говорили, что он был сыном вождя какого-то многочисленного африканского племени, и дома его с нетерпением ждала невеста. Как и всегда в таких случаях, доказательная база отсутствовала напрочь, и руководствоваться можно было только красивыми рассказами жизнерадостного студента. Практика показывает, что среди африканских и арабских юношей, обучающихся у нас, лишь немногие из них не являются сыновьями президентов, премьеров или сказочно богатых арабских шейхов.
Наши девушки всегда отличались не только изумительной красотой, но и легендарной доверчивостью. Подумать только, сколько лапши им на уши можно повесить! Именно этим обстоятельством пользуются многочисленные иностранные весельчаки.
Внезапно погрустневшая Маша целыми днями сидела дома, одуревшая от беременности и безделья. Делать аборт ей консервативные советские родители запретили, ровно, как и выходить на улицу.
«Ты же нас, честных советских людей, партийных товарищей со стажем позоришь, мерзавка! Что будет, если соседи увидят? Ты же не замужем! Позор!», - в один голос долдонили ей папа и мама.
Поступить в институт Маша не успела, поэтому заняться ей было ну совершенно нечем. Она по-прежнему была красива, и даже небольшая полнота – следствие малоподвижного образа жизни последних дней – была ей очень к лицу.    
Такой шанс хитрожопый Дима упустить не мог. У него созрел коварный план. Улучив момент, когда Машины родители ушли на работу, он запасся букетом тюльпанов и шоколадкой и решил нагло напроситься к Маше в гости. Трясь от страха, он долго не решался нажать на кнопку звонка заветной квартиры. Наконец, он решился и позвонил. Прошло несколько долгих секунд, и он уже был готов позорно смыться, как дверь открылась. На пороге стояла Маша в домашних тапочках и потёртом линялом халатике, красная как маков цвет.
-Мотыльков? Вот так сюрприз. Тебе кого?
Диме внезапно так захотелось писать, что он был готов поклясться, что сейчас он точно вспомнит детство золотое и надует полные штаны.
-Эээ…Никого. Привет, Маша.   
-Привет. Ты чего такой бледный, а кому цветы?
-Я – бледный? Не знаю. Цветы? Ах да, цветы - тебе!
-Красивые, - сказала Маша, погрузила в букет свой прелестный остренький носик. - Чаю хочешь?
На уме у Димы было только одно – поскорее убежать отсюда. И никакого чаю ему не требовалось. Но он всё-таки попытался изобразить на лице улыбку и сдавленно пискнул «Спасибо».
О существовании Димы Мотылькова Маша до этого момента подозревала очень смутно, да и то, потому, что она когда-то дружила с Диминой старшей сестрой Любой. Маша была старше его на целых три года.
После чая с шоколадкой у Димы был первый в его жизни неопытный пионерский секс. Делали они это в одной единственной позе – миссионерской – и умудренная экзотическим опытом Маша постоянно давала ему ценные указания, временами к месту и не к месту объясняя ему, что и как нужно делать.
 От страха кончить с первого раза Дима не смог. Но Маша была терпелива, и наконец, он довольный откинулся на спинку кушетки, зажмурив глаза от удовольствия. Мечтательно запрокинув одну руку за голову, свободную руку он положил на наливную Машину грудь. Дима был счастлив.
Но чернокожий студент недаром сбежал от молодой русской красавицы. У Маши оказался специфический характер. Избалованная знойными африканскими ласками, Маша осталась крайне недовольна результатами совокупления. Она грубо стряхнула шаловливую Димину руку и тут же врезала ему всю правду-матку относительно его мужских способностей. Скидку на молодость и неопытность она, по-дурости, делать не стала. Вдобавок ко всему, она язвительно пошутила насчёт Диминых семейных трусов в горошек. Но этого ей показалось мало. Она достала из ящика стола чертежную линейку, отмерила 30 сантиметров и начала ей издевательски крутить у Димы перед носом. Вот, типа, погляди, валенок, как там в Африке бабам вольготно живется. Не тебе, дружок, чета! Этого Дима стерпеть уже не мог. В сердцах он назвал зарвавшуюся комсомолку самым обидным прозвищем, которое он знал - «валютной проституткой», заревел и выбежал из квартиры. Потом уже он хотел вернуться за цветами и остатками шоколада, но в последний момент передумал.
Хотя начало половой Диминой жизни было, мягко говоря, не совсем удачным, полученный бесценный опыт научил его одной вещи: чтобы  получить желаемое вовсе не обязательно быть честным и идти напролом. Случай с нимфоманствующей Машей показал, что хитрость ценнее добродетели. Действительно, щуплый и угреватый Дима никогда Маше не нравился. Для неё он всегда оставался низкорослой малолеткой, которого можно разве что по-матерински пожалеть. А когда Маша по глупости и неопытности попала в неприятную жизненную ситуацию, Дима не преминул ей воспользоваться в собственных эротическо-корыстных  целях. И, надо сказать, преуспел.
После того, как Дима, сверкая пятками, весь в слезах и соплях, выбежал из Машиного подъезда, он остановился, перевёл дух и задумался чем бы ему дальше заняться. Школу он уже прогулял, дома делать было нечего, и он решил пойти в парк Сокольники, чтобы проветрить расстроенные мозги. У входа в парк он купил себе бутылочку «Буратино» за 10 копеек и эскимо на палочке за 15 копеек. Стояла тёплая погода, и свежий майский ветер приветливо дул Диме в лицо. От утренних расстройств он cразу же сгрыз заиндевевшее невкусное эскимо, даже не ощутив его морозную гадостность. Затем он немного погулял по зеленеющим тополиным аллеям. Ему очень хотелось плюхнуться на первую попавшуюся скамейку и перевести дух, но свободных скамеек не оказалось. На них сидели нахохлившиеся советские пенсионеры, которые воспользовались тёплым деньком, чтобы принять солнечные ванны. Они с удовольствием подставляли свои старческие сморщенные лица под ласковые прикосновения майских солнечных лучей, и уходить явно не собирались. Тогда Дима потопал к Сокольническим прудам, где наверняка будет уютное вакантное местечко. Путь был неблизкий, ему предстояло прочапать от метро Сокольники практически до станции «Маленковская». Но ему просто было необходимо посидеть, а потом согласитесь: нельзя же пить лимонад на ходу! Он устало вздохнул и тронулся в путь.
Приблизительно через час он добрёл до своего любимого четвёртого по счёту дальнего пруда и сразу же нашёл там свободную скамейку. Свободная она была скорей всего потому, что спинка у неё отсутствовала, а посему московские бабки её не жаловали. Дима уселся на краешек скамейки и зубами откупорил бутылку сладкой газировки. Он долго смотрел на затянутую тиной гладь небольшого искусственного пруда и сделал большой жадный глоток «Буратины». Газировка была тёплая, не очень вкусная и пахла сосновыми опилками. Ветер весело шуршал березовой листвой над Диминой головой и пытался сорвать с его шеи красный пионерский галстук.
После трагедии с Машей советский отрок Дима приобрел гадкую привычку разговаривать с самим собой.   
-Выходит, необязательно быть красивым и умным, чтобы тебя любили девочки? А что тогда надо? Я вот маленький, некрасивый, учусь на тройки, а красавицу Машу завалил. Вывод?   
Дима крепко задумался, даже про свой лимонад забыл. Этим сразу же воспользовалась большая черная муха, которая нагло села на сладкое бутылочное горлышко. Потирая липкие мохнатые лапки, она решила забраться поближе к вожделенному напитку, но не рассчитала и свалилась в   тягучую приторную жидкость. Тут Дима очнулся от своих мыслей и жадно потянулся к бутылке, вознамерившись допить ёе до конца. В последний момент он заметил в лимонаде противную барахтающуюся муху и с негодованием выбросил недопитую бутылку в сточную канаву.   
-Так какие выводы будут, товарищи?
Наверное, определенные выводы для себя Дима всё-таки сделал, так как он вдруг решительно встал со скамейки и постепенно начал меняться в лице. Красный галстук по-прежнему живописно алел на ветру, норовя попасть Диме в нос, и он с негодованием сорвал его со своей шеи, картинно скомкал и положил в карман чёрных шерстяных брюк.
Дима решил вступить в комсомол. 




















Глава 3
По личному вопросу
По зданию Мазуткинского райкома Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи города Москвы шла симпатичная молодая девушка. Она шла той элегантной, женственной походкой, которая так нравится мужчинам, и юные комсомольские вожаки, которые случайно попадались ей на пути, долго смотрели ей вслед, обильно пуская слюни из открытого от восхищения рта.
Девушка была среднего роста, но при этом обладала роскошным, почти идеальным телосложением. Длинные, слегка вьющиеся тёмные волосы плавно струились по лебединым контурам шеи и мягко ниспадали на умопомрачительную грудь, которая будто только и мечтала о том, чтобы вырваться из удушливой несвободы тонкой шелковой блузки василькового цвета. У девушки были правильные черты лица, тонкие губы и длинные, почти кукольные ресницы, томно обрамляющие её огромные светло-голубые глаза, которыми она с интересом разглядывала незнакомую ей обстановку. Она озадаченно остановилась на перекрестке двух одинаковых коридоров и вопросительно начала оглядываться по сторонам.
«Где же находится его кабинет?», - подумала она.
На её счастье мимо пробегала одна из комсомольских инструкторш, неопрятная белобрысая девица с потасканным деревенским лицом. 
-Простите, пожалуйста, Вы не подскажите, где можно найти товарища второго секретаря?
Деловито закудахтав, девица поправила на угреватой переносице толстолинзые металлические очки и первым делом близоруко осмотрела красивую гостью с головы до ног. Похоже, что увиденное ей очень не понравилось,  так как она неодобрительно пощелкала языком. Затем она хрипло прочистила горло и гнусаво пролепетала:
-Вам по какому вопросу? 
-По личному.
-Идите прямо по коридору, затем повернёте налево и до конца. Его кабинет будет слева от окна.
-Спасибо.
-Пожалуйста.   
Видимо, белобрысую инструкторшу поедом грыз изнутри какой-то невысказанный вслух вопрос, так как она на полпути остановилась, повернулась к уходящей голубой блузке и крикнула ей вслед:
-Девушка, Вы состоите в  комсомоле?
-Да.
-В таком случае Вы могли бы и не одевать на себя такую короткую юбку. Постыдились бы в таком виде в районный комитет приходить! Здесь Вам не дискотека!
Но девушка в голубой блузке оказалась далеко не робкого десятка.   
-Действительно, судя по Вашей базарности, это место больше смахивает на овощебазу!
Произнеся эту убийственную фразу, девушка повернулась и ушла, победоносно процокав каблучками очаровательных ножек по истёртому райкомовскому паркету. Обалдевшая от внезапного отпора инструкторша так и осталась стоять в коридоре с открытым ртом в состоянии, близком к клиническому столбняку. Только когда девушка скрылась из виду, и звук её шагов потонул в суматохе жужжащего предобеденного райкома, белобрысая перестала играть в манекен и удивленно огляделась по сторонам с таким видом, будто её только что неожиданно стукнули по голове пыльным мешком с картошкой. Она постояла еще немного, видимо обдумывая, чего бы ей такое сказануть воздуху, еще не утратившему чудесного аромата ванили, который эфирным облаком исходил от красивой темноволосой девушки.   
-Ходют тут всякие с грудью, понимаешь, на каблучках и в миниюбочке! И это именно в тот исторический момент, когда страна больше всего нуждается в самозабвенном ударном труде передовой горбачевско-ленинской молодежи. Проститутка!      
 И смачно плюнув в сторону, куда ушла неизвестная брюнетка (благо вокруг никого не было, чтобы подвергнуть критике этот некрасивый антикомсомольский жест), бледное и угреватое создание медленно потащилось выполнять и перевыполнять планы партийного руководства по дальнейшему осчастливливанию коммунистической молодежи Мазуткинского района.               
***
Чётко следуя указаниям белобрысого хамоватого существа, девушка дошла, наконец, до двери нужного ей кабинета. Дверь была старая, подбитая коричневой искусственной кожей и круглыми металлическими гвоздями с ребристыми позолоченными шляпками. Из-за большой влажности, позолота на гвоздях местами отвалилась, оголив почерневшую от времени купоросную ржавчину. Рядом с дверью девушка обнаружила блестящую новенькую табличку, на которой было написано:

Дмитрий Иванович Мотыльков
второй секретарь

    
Она немного постояла на месте, словно собираясь с мыслями, затем поправила причёску, привычным движением изящных пальцев разгладила тонкую ткань шерстяной юбки, решительно постучалась и вошла.
Сам Дмитрий Иванович с утра пребывал в замечательном настроении, судя по отсутствию обязательного для ношения галстука и тому, что его ноги, обутые в модные по тем временам модельные ботинки ленинградской фабрики «Скороход», расслаблено покоились на лакированной поверхности начальственного стола. Он непринужденно расположился в затёртом кожаном кресле, которое он в своё время ещё, будучи инструктором по организационным вопросам, с боем вырвал из когтистых загребущих лап бухгалтерии. Тогда он со свойственной ему хитростью возбужденно аппелировал к здравому смыслу тогдашнего первого секретаря райкома, доказывая, что ему по долгу службы бегать приходится на порядок больше, чем бухгалтерам. А значит и спина у него устает сильнее. После бесконечных прений с зарвавшимися сотрудниками бухгалтерии, которым тоже не хотелось отдавать старые, но удобные стулья, а также Мотыльковских жалостливых писем в вышестоящий горком, «первому» пришлось уступить. После этого у бухгалтеров Мотыльков стал персоной «нон грата», зато его заметило и зауважало вышестоящее начальство. Мол, какой упорный сотрудник товарищ Мотыльков, который днями и ночами фактически живет на работе, а ему даже нормальный стул выделить не могут. А получилось так, потому что Дима с упорностью кашалота дотошно создавал образ идеологически-подкованного трудоголика и был готов биться на смерть с теми, кто понимал истинную суть его ленивой и почти раздолбайской натуры. Он всегда приходил на полчаса раньше начала рабочего времени и всегда уходил в числе последних. Даже если он успевал сделать все дела, которых, к его чести сказать, было у него немало. При этом он втайне посмеивался над теми, кто «сгорал» на работе, у кого от частых «нервяков» и перенапряжения ехала крыша или шкалил мотор. Когда очередного первого, второго секретаря  или какого-нибудь начальника отдела увозили на карете «скорой помощи», что особенно часто случалось после ревизии или задушевных разговоров с высоким партийным или аппаратным руководством, он всегда хмыкал и тихо, так, чтобы никто его не услышал, бормотал себе под нос: «Работай, дурачок, получишь значок». Или: «От работы кони дохнут». Дима всегда следовал мудрому правилу, которому его научил один старшина во время его срочной службы в советской армии:
«Дело надо делать так, чтобы начальство считало тебя незаменимым, и чтобы не надорвать пупок. Начальства, его всякого-разного много, а пупок у тебя один».
После службы в армии Дима с блестящей характеристикой перешёл на постоянную работу в райком комсомола и за очень короткое, а по некоторым меркам и вовсе рекордное время, вырос из рядового бойца во второго секретаря. И это произошло вовсе не оттого, что Диму ласково опекала длинная мохнатая рука, а потому, что Дима был всегда корректен, с начальством в прения никогда не вступал, вопросов слишком много не задавал, на своём участке помощи не просил и коньячок из эмалированного чайника по праздникам на работе не хлестал.
А в то лохматое время последний момент был весьма и весьма немаловажен, так как товарищ Горбачев объявил крестовый поход не только несчастным виноградникам, но и употреблению спиртных напитков на рабочих местах. Надо сказать, что покусился Михаил Сергеевич на святую и нерушимую традицию: квасить на работе, традицию, которая совершенно точно насчитывает не одно столетие. А варварская вырубка элитных виноградников, как мы знаем, впоследствии сыграла на руку экспортерам алкогольной продукции из западных капиталистических стран. То ли не осознавал генсек-водкобрец в тот момент этих логических негативных последствий для страны, то ли наоборот, он понимал это лучше всех окружающих. Дима был уверен, что ненаглядному  Михайло Сергеевичу когда-нибудь вручат за это медаль. Он даже знал, как всё это будет происходить.   
«Огромный зал Кремлёвского дворца съездов. В зале не протолкнуться от обилия людей с фотокамерами, аккредитованных журналистов, заграничных послов и нереального количества советских партийных бонз. Отдельной группкой кучкуются иностранные капиталисты-производители вина, коньячных спиртов, пива и портвейна. Причём выглядят они так, будто только что сошли с кондовых антикапиталистических плакатов славных 1930-х и 1940-х годов. Дима никогда не видел настоящих зажиточных капиталистов загнивающего Запада, поэтому он представлял их себе именно так.
Все они, как один, носят черные шёлковые цилиндры, фраки, манишки, запонки, бабочки, тончайшие белоснежные перчатки и кожаные гетры на чёрно-белых лакированных ботинках. Теми же руками, которыми они крепко держат за горло западный рабоче-крестьянский пролетариат, проклятые капиталисты непринужденно поигрывают тросточками из красного дерева, непременно с круглыми набалдашниками из слоновой кости, временами с важным видом попыхивая шикарными гаванскими сигарами толщиной с кулак.
Самый главный из них выделяется от остальных сородичей преогромным толстым пузом, холёной бородой и усами белогвардейского генерала, а также необычным моноклем, который был заключен в драгоценную оправу из золота вперемешку с бриллиантами, изумрудами и рубинами. Он ведёт непринужденную беседу со своими коллегами и маленькими ленивыми глотками пьёт виски из круглого бокала, покрытого подтаявшим инеем от обилия находящихся в нём крошечных кубиков льда.   
Но тут раздается звук гонга, и все присутствующие разом умолкают. В президиум поднимается Главный капиталист. Он встает за трибуну с советским серпом и молотом и начинает долго рыться во внутреннем кармане своего великолепного фрака. В свете мощного прожектора все видят, как у него лбу капельками собирается пот. Наконец, он извлекает из кармана смятые листы бумаги, кладет их перед собой и делает театральную паузу.
Все напряжённо ждут, когда он начнет свой доклад, но Главный капиталист не спешит и только тихонько перелистывает страницы своей речи, периодически слюнявя указательный палец с длинным пожелтевшим ногтем. И только когда в зале начинают раздаваться тихие перешептывания и еле сдерживаемые смешки, он решает начать своё выступление.
Забавно, что говорит он хоть и по-русски, но с заметным иностранным акцентом гадкого шпиона из одного старого советского кинофильма, который Дима когда-то посмотрел ещё в далёком детстве. Простим Диме это неандертальское невежество, ибо он за всю свою никогда не общался с живыми иностранцами. 
-Уважаемые дамы и господа! Товарищи! Я и мои друзья-капиталисты имеем честь находиться здесь с большой, и я бы даже сказал великой миссией. Сегодня мы чествуем заслуги человека, который фактически поднял нас из нищеты и протянул нам руку помощи в тот момент, когда Западная экономика переживала мощнейший системный кризис, угрожая впасть в коллапс и рецессию. Как мы знаем, заслуга этого человека тем больше, что сделал он это для нас за счёт страданий собственного несчастного народа, который по сей день продолжает самозабвенно травиться самодельной и контрафактной алкогольной продукцией чрезвычайно низкого качества.
Тут раздаются аплодисменты, угрожающие перерасти в овации, но Главный буржуй успокаивающе поднимает вверх руку, и аплодисменты постепенно затихают.
-Более того, многие из нас не смогли бы так быстро разбогатеть, купить себе десятую машину и третий по счёту особняк, если бы нам нежданно-негаданно не открылся огромный, пьющий и, что самое главное, совершенно непривередливый к качеству рынок Вашей страны.
Опять аплодисменты, но уже не такие громкие.
-Мы искренне благодарны этому великому человеку, и для меня большая честь вручить ему памятную серебряную медаль! Спасибо Вам, дорогой Михаил Сергеевич!
Тут луч прожектора переметнулся на умиляющегося и вытирающего скупую мужскую слезу Генерального секретаря, бодрым шагом поднимающегося на трибуну. Сухое рукопожатие с Главным капиталистом, сменяется обниманиями и похлопыванием друг друга по плечу, а заканчивается в лучших традициях ушедшей Брежневской эпохи – слюнявыми поцелуями во все лицевые плоскости. Зал тонет в овациях, раздаются крики «Слава Горбачёву» и «Русский и буржуй – братья навек»!
Между тем к Главному капиталисту подбегает его коллега и раболепствующе протягивает ему большую подарочную коробку, выполненную из блестящего синего бархата.  Главный торжественно открывает её,  извлекает оттуда здоровую серебряную медаль на алой ленте и довольно вешает её на склоненную генсековскую шею. Чеканка на медали гласит:
«Дорогому М.И.Горбачёву от благодарных капиталистов-индустриалистов».
Тут овации достигают такой мощи, что кажется, ещё чуть-чуть и народ отобьет свои ладони до мяса. Горбачёв истошно кричит «Занавес» и гудящий зал погружается во тьму».   
Дима любил наедине с собой посмеяться над этой остроумной шуткой собственного сочинения, но рассказывать её своим коллегам не торопился. И это при том, что сладкие плоды горбачевской гласности уже цвели пышным цветом. Дима, несмотря на свой относительно юный возраст, прекрасно понимал, что гласность-гласностью, а диссидентов из психушек выпустили не всех. И по головке его за злые шутки о генеральном секретаре ЦК КПСС никто гладить не станет. А Дима своей карьерой дорожил.   
Мотыльков очень нравился его небольшой, но всё же отдельный кабинет. В свои неполные 23 года он почти по-детски радовался должности маленького начальника, радовался и тому, что молоденькие комсомолки, вопреки сложившейся традиции общаться в коллективе на «ты», уважительно называют его «Дмитрий Иванович». Ему нравилась неплохая для его возраста зарплата и вполне осязаемая возможность поступательного движения по карьерной  лестнице. Кроме того, начальство, справедливо озабоченное его дальнейшим интеллектуальным развитием, воспользовалось своим  священным правом «телефонной дипломатии» и впихнуло его во  Всесоюзный Заочный Политехнический Институт. Полухалявная учёба с частичным отрывом от производства – что может быть лучше для подающего надежды молодого комсомольского работника?
Когда раздался стук в дверь, Дима от неожиданности поперхнулся сизым табачным дымом и немедленно убрал ноги со стола. При этом он едва не задел ими маленький гипсовый бюстик В.И.Ленина и К.Маркса, которых он про себя ласково называл однояйцовыми близнецами-уродцами.
Странно, раздраженно подумал он, кто может ломиться к нему во время  его законного обеденного перерыва? Но когда открылась дверь, он даже забыл надеть на себя маску участливой перегруженной озабоченности: «Мол, что там у Вас опять за мелкие вопросы? А то спина и так скрипит-прогибается под неподъемным грузом нетленной работы!».
На пороге стояла красивая молодая брюнетка. Опытным глазом Дима сразу определил, что она старше его, как минимум, года на три на четыре. Вид у неё был боевой, хотя было заметно, что она нечасто ходит по присутственным местам.
«Что ей, интересно, могло от меня понадобиться?», - промелькнуло в голове у Димы.
Девушка начала беседу первой.
-Здравствуйте, Дмитрий Иванович. Меня зовут Дана. Дана Азабина. Помните? Мы разговаривали с Вами вчера по телефону.
Дима особой забывчивостью не отличался и приступами избирательной амнезии вроде бы не страдал, однако, сколько не пытался, вспомнить о якобы состоявшемся вчера разговоре с этой милой девушкой он так и не смог. Но она так уверенно смотрела на Диму, не забывая при этом честно хлопать тёмными пушистыми ресницами, что он оставил бесплодные попытки что-либо вспомнить из насыщенных событий вчерашнего дня и улыбнулся ей самой благодушной из присутствующих в его арсенале вымученных бюрократических улыбок.       
-Ах, да, конечно я Вас помню, Дана. Садитесь, пожалуйста.
-Дмитрий Иванович…
-Можно просто Дмитрий.
-Дмитрий, я к Вам вот по какому вопросу.
Дана немного нервозным движением раскрыла молнию своей дамской сумочки, достала оттуда пластиковую коричневую пачку импортных сигарет «Phillip Morris» и положила рядом с собой.
«Явно подарены или куплены в «Берёзке» за чеки», - догадался Дима.
-Можно я закурю?
-Конечно. Я ведь и сам здесь временами покуриваю, хотя начальство не одобряет.
Дана снова начала рыться в сумочке, очевидно в поисках зажигалки.  Дима встал из-за стола и заботливо поднёс к её сигарете  зажженную спичку. Девушка  с удовольствием сделала первую затяжку и благодарно посмотрела на Диму.
«Курит, значит, а может быть ещё и пьёт, какая она всё-таки красивая!», - подумал Дима, пока плюхался обратно в кресло.
Дана не спешила начинать разговор, временами задумчиво поднося сигарету к губам. Дима тактично не прерывал эту затянувшуюся игру в молчанки, по опыту зная, что человеку иногда бывает очень непросто собраться с мыслями.
Наконец, Дана затушила дымящийся окурок об изогнутую поверхность вычурной зеленой пепельницы из чешского стекла и начала говорить. Голос у неё не был высоким или низким, но обладал той природной бархатной приятностью, что его хотелось слушать снова и снова.
-Дмитрий, я по образованию медик, закончила c отличием педиатрический факультет «Второго меда», сейчас  работаю в детской районной поликлинике и одновременно учусь в аспирантуре.
-У Вас очень хорошая профессия. Спасать человеческие жизни – это очень благородное занятие.
-Да, но у меня есть одна очень серьёзная проблема, и я уже просто не знаю к кому обратиться.
-Для этого мы здесь и сидим, чтобы решать проблемы трудящейся молодежи, - с пафосом произнёс Мотыльков.   
-В общем, - Дана сделала небольшую паузу. - У меня возникли  непредвиденные проблемы с жильём. 
-Вы иногородняя?
-Не совсем. Я из Ногинска, но уже давно живу в общежитии. Из области, знаете ли, очень неудобно добираться до поликлиники. 
-Это верно. Расскажете, пожалуйста, подробней, что же всё-таки  случилось с Вашим общежитием.
Дана вздохнула и просто ответила.
-Меня лишают комнаты.
-Но ведь она была у Вас раньше, потом Вы работаете, учитесь, по закону Вам просто обязаны её предоставить.
-В этом году в институте очень большой целевой набор студентов из Союзных Республик. Им всем требуется общежитие. Комиссия решила, что расстояние от Ногинска до Москвы не настолько большое, чтобы в обязательном порядке предоставлять мне жилплощадь. Кроме того, мне намекнули, что в самом Ногинске существует острая нехватка квалифицированных врачей-педиаторов, и поэтому будет лучше, если я останусь работать там.   
Дима задумался. Умом и сердцем он понимал, что красивая педиаторша явно не договаривает. Его опыт подсказывал ему, что просто так, без каких-либо на то веских причин, людей из общаги не выгоняют. Тем более, если этот человек – практикующий врач и будущий кандидат медицинских наук. Благодаря своим обширным комсомольским знакомствам, Дима не понаслышке знал, что в аспирантуру Второго «меда» кого попало не берут, и совершеннейшим идиотам, балбесам и законченным лентяям путь туда заказан. На идиотку дамочка явно не тянет. Взгляд у неё прямой, но жесткий. Кому же все-таки ты перешла дорогу, красавица? 
-Вы говорили о Вашей проблеме с институтским комитетом комсомола?
-У меня там есть очень хороший приятель. Лёша Соболев. Он и посоветовал  мне  к Вам обратиться.
-Да, я помню Алексея. Мы с ним на одной комсомольской стройке познакомились. Он тогда студбригаду возглавлял. Хороший парень, ответственный.
Возникла неловкая пауза. Дана задумчиво смотрела в окно, но вдруг она заглянула Диме прямо в глаза, и он почувствовал, как у него по спине побежали предательские мурашки.
-Так Вы поможете мне? – спросила она.
-Оставьте мне Ваши координаты. Я посмотрю, что можно для Вас сделать.
Она разочарованно продиктовала ему телефон в поликлинику и в общежитие. Стараясь не смотреть Дане в глаза, Дима нацарапал их карандашом на пожелтевшем листке прошлогоднего перекидного календаря. Он встал, давая понять, что разговор окончен, и протянул ей на прощание  руку.
  -Хорошо, Дана. Уверяю Вас, я сделаю всё возможное, чтобы решить Ваш вопрос.
Она встала, повернулась к нему спиной и сделала шаг по направлению к дверям. На пороге она обернулась, снова посмотрела ему в глаза и тихо прошептала.
-Мне дали неделю на сборы. Я очень рассчитываю на Вас, Дима.
Когда за Даной захлопнулась дверь, Мотыльков открыл первый ящик стола и достал оттуда маленькую записную книжку в чёрном клеёнчатом переплёте, исписанную его малопонятным размашистым почерком. Найдя нужную ему страницу, он схватил трубку телефона и с важным видом начал крутить колесико набора номера. Дима приложил трубку к уху и стал с напряжением вслушиваться в длинные протяжные гудки. На том конце линии ответил бодрый женский голос.
-Вас слушают.
-Здравствуйте, Вас беспокоят из Мазуткинского райкома комсомола. Дмитрий Мотыльков, второй секретарь. Мне срочно нужен Алексей Соболев.
Голос на секунду замешкался, но потом решительно отчеканил. 
-Алексея сейчас нет на месте. Он читает третьему курсу лекцию по общей хирургии.
-Передайте, пожалуйста, Алексею, что его разыскивает Мотыльков. По очень срочному делу.
Девушка вежливо поблагодарила его и обещала всё в обязательном порядке передать Соболеву, как только тот вернётся к себе.   
Дима откинулся в кресле и глубокомысленно закурил. Он принялся листать свой ежедневник, механически сверяясь со списком неотложных дел, которые во что бы то ни стало следует закончить сегодня.   
Обеденный перерыв заканчивался, и сотрудники райкома, посмеиваясь и пошучивая, уже начинали потихоньку возвращаться на рабочие места, а курилки заполнились ими до отказа.
По паркету тут же застелились туманы едкого табачного дыма, и неопытному глазу могло показаться, что в райкоме начался пожар. Телефон начал истерично вопить и разрываться, а его кабинет, судя по количеству заходящего и уходящего народа, стал похож то ли на проходной двор, то ли на зал ожидания Казанского вокзала. Дима бодро включился в бешеный ритм работы, но через час удивлённо поймал себя на мысли, что думает только об одном. Ему до боли в сердце  хотелось ещё раз увидеть Дану. И он её точно больше не увидит, если срочно не решит вопрос с этим непонятным общежитием. Скорей бы перезвонил этот занудный эскулап Соболев. Как только он об этом подумал, раздался телефонный звонок. Это точно он!
-Мотыльков, слушаю.
-Дима, зайди ко мне, есть разговор.
Связь оборвалась, звонивший положил трубку. Но Дима, конечно же, узнал, кто это. Разумеется, это был его непосредственный начальник и, по счастливой случайности, ещё и хороший друг, в миру - первый секретарь Мазуткинского райкома Игорь Егорович Седовласов. Когда Дима пришел в на работу райком, Игорь был ещё секретарём по пропаганде. Именно Игорь сыграл решающую роль в назначении Димы вторым секретарем, и, фактически, своим заместителем. С момента их знакомства утекло столько пива, вина и портвейна, что по всем подсчетам окружающих, их бедная печень должна была давно уже вытеснить из грудной клетки и брюшной полости все прочие органы и под собственным весом благополучно упасть в малый таз.
Начальство обо всем этом смутно догадывалось,  но смотрело на эти мелкие недостатки сквозь пальцы, так как Игорь слыл пахарем, за идею болел, и под его руководством райком сумел выбился в число передовых учреждений по многим важным в то время показателям. Коллектив его любил и уважал, так как если у кого-то случался служебный промах, любовная драма или банальный запой, Игорь всегда решал всё вопросы внутри коллектива. Тихо и по-семейному, не вынося сор из избы.
Игорь не обладал профессиональной райкомовской привычкой «стучать наверх», зато имел поистине необыкновенную силу внушения. Если кто-то был очень виноват перед ним, он никогда не кричал, не топал ногами, не грозил служебными санкциями. Зато после разговора с ним, люди чувствовали за собой такое тяжкое бремя вины, что даже самые чёрствые и непробиваемые начинали плакать, громко убиваться и заламывать руки. И впредь старались сильно не косячить и не подставлять своего почти «святого» начальника.
Столь поразительная черта Игоревского  характера выработалась у него во время двухгодичной врачебной практики в больнице для душевнобольных, куда он был направлен по окончанию высшего учебного заведения в качестве ординатора, специализирующегося на лечении шизофреников и лиц с маниакально-депрессивным психозом. Во время  второго года стажировки Игорь понял, что гробить свою единственную молодость на общение с психами и маньяками он более не хочет и скоропостижно сбежал в комсомол, куда его уже давно звали знакомые. После этого судьбоносного решения, отец Игоря, известный на всю Москву потомственный психиатр в шестом поколении, прекратил всякое общение со своим сыном и, более того, запретил разговаривать с ним почти всем его родственникам, добрая половина из которых тоже ходила в белых халатах.
«Молчаливую» конвенцию практически сразу нарушила Галина Ильинична, мама Игоря,  которая втихаря радовалась, что её сын оказался не похож на своего гениального отца: «Сынок, ты имей в виду, что настоящие медики имеют нехорошую привычку свою работу на дом притаскивать, и счастливы они только тогда, когда рассказывают про свою замечательную профессию. Вот якшается твой отец всю свою жизнь с ненормальными, хочешь не хочешь, а сам понемногу становится на них похож. Ты уж прости его, старого дурака».
Это было целых семь лет назад, но папа Игоря был до упёртости принципиален и не разговаривал с ним до сих пор. Сам Игорь никогда не жалел о своём решении. «Клиническая медицина – это не моё. А в реальной жизни и так дурдома хватает», - сказал он как-то Мотылькову во время очередного развесёлого застолья.
У Игоря на столе царил идеальный порядок, привычка, плавно перекочевавшая из его далёкого медицинского прошлого.
«А как же?  Вот валяется у тебя на столе ручка или карандаш. А псих возьмет и всадит тебе этот карандашик прямо в глаз. «Ой»  крикнуть не успеешь. «Чего ты ржешь, а?», - говорил он хихикающему, недоверчивому Диме, - Они знаешь какие резкие, эти психбольные, а силища у них, как у мастера спорта по тяжелой атлетике!».
Игорь сидел за столом и с довольным видом занимался своим любимым делом - расписывал бумаги. Ему очень нравилось это делать, ведь это почти как вести историю болезни, только гораздо интереснее. Здесь есть широчайшее поле для творчества, но надо быть осторожным, ведь документ, расписанный не в тот отдел, может вызвать серьёзный конфликт интересов, а это может в дальнейшем негативно сказаться на работе всего трудового коллектива.
«Так, - размышлял Игорь, - Вот этот документ без колебания можно отписать хозяйственникам, этот - в отдел пропаганды (опять у них в подшефном институте проблемы), а вот этим «геморроем» будет долго и нудно заниматься бухгалтерия. Подумав немного, он написал в верхней части флажка: «Инструктору А.А.Сидельниковой поручаю взять данное дело «на контроль» и по итогам доложить лично». Это чтобы она не слишком сильно радовалась единоличным проблемам бухгалтерии с перерасходом финансовых средств».
Когда вошёл Дима, Игорь с облегчением оторвался от бумаг.
-Привет, спасибо, что так быстро пришёл.
-Йаволь, герр начальник!
-Дим, мне надо с тобой серьёзно поговорить.
-Меня увольняют?
-Пока нет.
-Переводят на отдалённую стройку коммунизма?
-Не паясничай.
-Тогда сдаюсь.
Игорь встал и начал задумчиво мерить кабинет аршинными шагами. «Сейчас лекцию читать будет», - опасливо подумал Дима.
-Дим, ты в последнее время телевизор смотришь? Газеты читаешь?
-Да, пока не посмотрю на ночь «Спокойной ночи, малыши», спать не ложусь. Газет не читаю, ибо на это нет времени. А что?
-Поздравляю. И знаешь, по-человечески завидую твоей детсадовской неосведомленности.
-Так что случилось то? 
-Ничего.
Игорь бесшумно прокрался к двери, приложился к ней ухом и несколько секунд напряженно вслушивался в звуки, исходящие из приёмной. Затем Игорь снял трубку внутреннего коммутатора и ласково туда промурлыкал:
-Любочка, у меня важное производственное совещание с Дмитрием Ивановичем, все звонки переводи на Шумецкого. Начальство всё равно только «вертушкой» пользуется. Если очень надо, то они меня всё равно даже из-под земли достанут.          
-Дружище, к чему вся эта конспирация? – спросил Дима.
Игорь по-отечески вздохнул, достал из своего огромного несгораемого шкафа красивую чёрную папку с золотым теснением, перевязанную шнурками от ботинок и передал её Диме.
-Читай!
Дима с любопытством открыл папку. В этот момент из приоткрытого окна подул свежий осенний ветер, решивший поиграть с шуршащими листками бумаги. Дима успел придавить их рукой, но озорной ветерок успел вытянуть из-под его ладони самый первый, заглавный лист, который начал в танце кружить по комнате. Игорь вытянул вперед свою ладонь и листок штопором свалился в неё, подобно немецкому «Мессершмиту», с рёвом падающего с небес на землю в клубах иссиня-черного дыма после неудачного боя с советским истребителем. Он повернул  его текстом к Мотылькову и тот сумел прочитать крупный печатный заголовок:
      
«О кооперации в СССР»
(Закон от 26 мая 1988 года N 8998-XI)

Игорь передал заглавную страницу Диме и тот с неподдельным интересом принялся её изучать.
-Что это?
-Тебе объяснить значение слова «кооперация»? Не слишком ли рано тебе второго «сека» дали?
-Разумеется, я знаю, что это такое. Даже читал где-то про этот закон. Но я всё-таки не понимаю, Игорь, зачем ты мне решил его показать.
Игорь перегнулся через стол и наклонился к Диме так близко, что он уловил его порывистое дыхание.
-Пойми, это небывалая возможность! Возможность открыть своё собственное дело, и заработать на этом большие деньги. Я не говорю про подпольных цеховиков и спекулянтов, этим сейчас уже никого не удивишь. Но это -  совершенно другое дело! Больше не надо прятаться и торговать дефицитом из-под полы, на каждом шагу рискуя собственной головой. Дима, это ведь почти частная собственность! Там наверху, наконец поняли, что наша великая и могучая страна уже давно по уши увязла в очень глубоком дерьме и, чтобы её вытащить, наши мудрецы пытаются внедрить элементы, страшно сказать, рыночной экономики. Ты вспомни из курса истории нового времени, когда последний раз они так возжи отпускали?
-При НЭПе?
-Правильно, когда страна дошла до ручки из-за идиотской политики военного коммунизма. За зубцами смекнули, что если они в срочном порядке не стабилизируют экономическую ситуацию, не дадут народу глоток свежего воздуха, то обнищавшие толпы лихих матросиков-кокаинистов и прочих весёлых  люмпенов на руках вынесут их из Кремля и сбросят в самое глубокое место Москвы-реки. И как результат, на свет появилась Новая экономическая политика. Обрадованные новым человеческим лицом советской власти, недодавленные большевиками купцы вспомнили старое доброе царское время и стали с утроенной силой сколачивать свои ненаглядные капиталы. Чуть позже они сформировали целую социальную прослойку новоиспеченных советских буржуа.      
-Игорь, я вижу, что  под накрахмаленным белым халатом бывшего медицинского работника долгое время скрывался Платонов или Ключевский. Тогда ты, наверное,  помнишь, что Иосиф Виссарионович сделал с твоими нэпманами в 30-е годы?
Игорь досадливо отмахнулся.
-Не надо проводить слишком очевидные параллели. Сейчас другое время. Для массовых расстрелов у нынешнего руководства кишка тонка.
-Может оно и к лучшему?
-Издеваешься? А теперь давай начистоту. Я долго размышлял об этом и решил, что игра стоит свеч. Но одному мне будет трудно, нужен надёжный человек. Мы с тобой давно друг друга знаем, ты парень перспективный, зазря не болтаешь и не тряпка. Ты со мной?
Дима был совершенно обескуражен. Пределом его мечтаний была высокая должность в огромном государственно-партийном аппарате. Ему всегда казалось, что весь его жизненный трудовой путь, от рождения до самой смерти, уже давно разработан в Госплане СССР и утвержден решением местного парткома. При удачном раскладе, скажем через 2-3 года, он явственно видел себя в роли первого секретаря райкома, затем естественный переход на ответственную работу в горком, потом в ЦК , ну а дальше – все выше и выше к звёздам по серпасто-молоткастому млечному пути. Ему даже в самом страшном кошмаре не могла придти мысль о том, что человек - сам себе хозяин, и что в вопросах собственного благополучия и благосостояния решения могут быть приняты самостоятельно, без оглядки на товарищей по партии или по цеху. Игорь предлагал ему совсем другой путь, полный неизвестности, риска, опасностей и непонятных жизненных перспектив в дальнейшем.
-Игорь, а как же твоя комсомольская работа? По райкому ходят слухи, что тебя скоро должны повысить.
-Не повысить, а перевести. А это, сам знаешь, не одно и тоже. Теперь слушай меня внимательно.
Он стал нашёптывать на ухо Мотылькову подробные детали своего гениального плана, аккуратно рисуя карандашом на листке бумаге какие-то схемы, графики и таблицы.  Дима понял, что Игорь тщательно готовился к этому разговору.
А в это время в небольшом тенистом скверике, расположенном неподалёку, неспешно прогуливалась симпатичная молодая пара. Совсем ещё юная девушка, скромно, но аккуратно одетая, удивительно трогательно держала за руку своего кавалера, высокого лохматого юношу, одетого так, как будто он только что вернулся из недельного турпохода. Они шли по асфальтовой дорожке и молчали, наслаждаясь тёплым осенним вечером, красноватыми лучами заходящего солнца, тёплой близостью переплетённых ладоней и приятным обществом друг друга. Они молчали вовсе не потому, что сказать им было нечего. Они шли и думали о том, что любой другой звук, помимо пения птиц, приглушенного гула проезжающих по соседней улице машин и шёпота зелёной листвы сможет необратимо нарушить их молчаливую идиллическую гармонию. Малиновое солнце ласково освещало их улыбающиеся юные лица, и в его свете светлые волосы девушки засияли искрящимися медно-золотистыми красками. Они были молоды, счастливы, и собственное будущее рисовалось им в радужном свете.
Они не знали, что на страну надвигается чёрная буря агонии. Она была ещё очень далеко, и грохот её грозовых раскатов пока не мог добраться до них. Сейчас эта буря казалась всего лишь маленькой чёрной точкой на ровной поверхности относительно спокойного советского горизонта.               
***
Только через два часа Дима сумел добраться до своего кабинета. После разговора с Игорем его голова гудела так, как будто там сейчас проходили олимпийские состязания по метанию молота. Похоже, что спортсмены были на уровне. Атлеты с ловкостью метали свои орудия по натруженным мозговым извилинам, и они со звоном отскакивали от внутренней стороны разгоряченного Мотыльковского лба. Заведённая толпа зрителей одобрительно ревела, что рефреном отдавалось в его ноющих от боли висках. Он устало прикрыл глаза ладонями. Давление что-ли меняется? Он по привычке потянулся к пачке сигарет, но вспомнил, что его спички остались в кабинете первого секретаря и с досадой убрал их в карман.
Рабочий день уже давно закончился, и здание Мазуткинского райкома перестало походить на растревоженный пчелиный улей. В присутственных коридорах стало пусто и темно, разве что в отдельных кабинетах ещё горел яркий электрический свет. Видимо, некоторым сотрудникам до боли в чреслах хотелось стать похожими на легендарного товарища Стаханова, и сейчас они, невзирая на темное время суток и всеобщий товарный дефицит в стране, продолжали ударно корпеть над неотложными делами, тихо постукивая кончиками пальцев по железным клавишам казённых печатных машинок. Дима с неудовольствием отметил, что кто-то из современных мазуткинских стахановцев остался выполнять сверхурочную работу неподалёку от его кабинета. Даже его толстая, непробиваемая дверь не могла полностью поглотить этот щелкающий, раздражающий звук.
«Выслужиться хотят», - злобно подумал Дима.
Мотылькову сейчас хотелось только одного: пойти домой, выпить холодного молока и сразу же завалиться на кровать, забывшись тяжелым сном трудового советского человека. Как жаль, что этим банальным мечтам в ближайшие полчаса не суждено сбыться! Дима был уверен, что Игорь всё ещё сидит у себя в кабинете. Теперь он совершенно точно знал, чем он там занимается, а именно тем, что скрупулезно размышляет о схемах быстрого личного обогащения в нынешних непростых социально-экономических условиях. А может быть, Игорь, не жалея свой пуп, сейчас сидит и целенаправленно подрывает своё хрупкое здоровье ради того, чтобы всем людям в СССР жилось вольготнее и сытнее? В последнем, после сегодняшнего разговора с ним, Дима был до конца не уверен. Внезапно гробовую тишину его кабинета нарушил дребезжащий телефонный звонок. От неожиданности Мотыльков вздрогнул:  «Интересно, у кого ещё, кроме меня, полностью отсутствует семейная и личная жизнь?». Усилием воли он стряхнул с себя налипающую коросту сонливости, деловито прокашлялся и бодро прорычал в телефонную трубку.   
-Мотыльков у аппарата! Слушаю!
-Алло, Дмитрий. Это Алексей Соболев. Комитет комсомола Второго медицинского института.   
-О, привет, Лёша, сколько лет, сколько зим! Поздно звонишь. Опа, ничего себе, уже начало  одиннадцатого. Скоро светать начнёт, а ты все ещё на службе! Похвально!
-Да и ты, я смотрю, домой не собираешься. Мне передали, что ты звонил.
-Тебя не обманули, это был действительно я. Ты знаешь, у тебя очень приятная девушка в комитете на звонки отвечает. Серьёзная такая.
-Марина? Она хороший сотрудник, ответственный, целиком преданный  медицинскому  делу. Педагоги с курса её очень хвалят.
-Кстати о педагогах. Скажи, пожалуйста, Алексей, у Вас в отделении аспирантуры числится кто-нибудь по фамилии «Азабина»?
Голос Соболева заметно поскучнел. 
-Есть такая. А что?
-Она сегодня ко мне приходила. Что у Вас там за бардак с общежитием?
Теперь в голосе Алексея проснулись визгливые, обиженные нотки.   
-Никакого бардака у нас нет! И вообще я, не понимаю, почему она к тебе обратилась, Дмитрий. Исходя из её ситуации, я целиком поддержал точку зрения руководства института. Общежитие ей не положено. И вообще, это возмутительно, когда человек, исключительно в своих шкурных интересов, перепрыгивает через голову своего родного комсомольского комитета и напрямую обращается в райком. Причем не к кому-нибудь, а к руководящему составу.       
Ага, значит, получается, что Дана ему соврала насчёт того, что Соболев посоветовал ей к нему обратиться. 
«А зачем, - напряженно  подумал он, - Легко ведь проверить».
Но Соболева с его критическими замечаниями всё равно стоило проучить.
-Люди обращаются в вышестоящие организации, потому что Вы решить ничего не можете. Стыдно, Алексей, она ведь нормальная, работающая  советская женщина, комсомолка, детишек маленьких лечит, я никогда не  поверю, что для неё совсем ничего нельзя сделать. Я считаю, что это - твоя личная недоработка. Завтра же сообщу об этом на утреннем совещании.
Соболев обиженно засопел в трубку. Его явно задело, что недоученный райкомовский юнец отчитывает его как сопливого нашкодившего мальчишку.  Казалось, что ещё чуть-чуть, и он расплачется. Ну и доктора у нас пошли. Стрессоустойчивость почти на нуле.
-Значит так, чтобы в 9.00 её личное дело лежало у меня на столе, - жёстко сказал Мотыльков.
Впавший в паническую судорогу Соболев, еле слышно проблеял «Хорошо». У Димы внезапно улучшилось настроение, и он решил вбить последний гвоздь в крышку Соболевского гроба. Перед тем как с грохотом бросить трубку, он придал своему голосу максимально возможную официально-бюрократическую тональность и строго сказал еле живому Соболеву. 
-И ещё. Имей  в виду, Игорь Седовласов уже в курсе.   
Мотыльков довольно откинулся на спинку бывшего главбуховского кресла. Голова почти прошла. Да и программа максимум на сегодня тоже выполнена. Разумеется, что во время их сегодняшней встречи он ничего Игорю не сказал. Докладывать о проблемах московских медицинских общежитий на утренней планерке он тоже не собирался. Зато опытный Дима совершенно точно знал, что личное дело Даны Азабиной будет доставлено к нему завтра без промедлений и точно в срок.

Глава 4
Москва красная
Из дребезжащего динамика старенькой радиолы доносились сладкоголосые обрывки какого-то слезливого дореволюционного романса. По комнате витал навязчивый приторный запах духов «Красная Москва»,  а ещё здесь пахло чистым стираным бельём и распаренными бигудями.
Дана нехотя открыла глаза.
Первое что она увидела, был солидный профиль женской задне-филейной части, едва прикрытый шёлковой негой зелёной полупрозрачной ночнушки. Подняв глаза чуть выше, она увидела счастливую обладательницу этого чудесного филея - Елену, свою молоденькую соседку по комнате.
Сейчас Лена занималась своим любимым занятием – вертелась перед зеркалом. На голове у неё щерилась гора фиолетовых бигудей, сильно пережатых чёрными канцелярскими резинками, а сама она усердно накручивала свои непослушные рыжие локоны на очередную игольчатую трубочку.
Ленин макияж носил следы излишней поспешности, но при этом был бросок и ярок до неприличия. Лена очень гордилась своей модной «французской» косметикой, которую она приобрела у спекулянтов примерно год тому назад. Двумя небрежными мазками она нанесла на губы ярко-красную помаду и довольно вытянула их трубочкой, манерно посылая своему зеркальному отражению лёгкий воздушный поцелуй.
Лена работала медсестрой в реанимации 61-й городской больницы. У неё было две характерных черты: она всегда и всюду опаздывала и была вечно в кого-то влюблена. Никто не назвал бы Лену красавицей, но она, бесспорно, была существом довольно миловидным.
Кроме того, у Лены было одно неоспоримое достоинство:  шикарная задница. Временами казалось, что она жила своей собственной легкомысленной жизнью. Про такую попу говорят: «Она плывет как каравелла». Когда Лена шагала по улице, мужчины, идущие сзади, начинали испытывать мощный душевный подъём. Они словно загипнотизированные шли за Лениным задом, похожие на голодных уличных псов, которых поманили жирной говяжьей котлетой. Самые решительные из них непременно приставали знакомиться. Они на бегу огибали соблазнительные Ленины контуры и нагло пытались вступить с ней в игривую беседу. У некоторых, правда, напрочь терялся дар речи, так как передняя часть Лениной фигуры не могла выдержать конкуренции с соблазнительной задней частью. Приходила на ум крамольная мысль о том, что когда природа создавала Лену, то она со всей страстью гениального скульптора бросилась ваять её задние изгибы, но времени на остальное не хватило, поэтому фронтальную часть фигуры пришлось грубо вырубить в виде квадратной вертикальной колонны. Тем не менее, за Леной всегда волочилась толпа жаждущих её внимания ухажеров, и скучать в одиночестве ей не приходилось.
Дана сладко потянулась на кровати и улыбнулась, глядя на Лену. Лена была капельку младше неё, но они прекрасно ладили между собой и даже считались подругами. 
-Доброе утро, Лена!
-Доброе утро, Даночка! Ты уже проснулась?
-Да, я сегодня работаю во вторую смену. Это так замечательно, можно еще целых два часа провести в постели. Я смотрю ты при полной боевой раскраске. Кто этот счастливец?
Лена лукаво улыбнулась и подмигнула Дане из зеркала.
-К нам в больницу недавно пришёл один очень симпатичный молодой человек. Зовут Антон. Он хирург. Мы сегодня с ним вечером после работы в театр идём.
-Что за спектакль? 
-Ой, не знаю, да и все равно мне. Ты же знаешь, я театр не люблю.
-А зачем тогда идёшь?
-Ну как же, нельзя же так сразу к мужикам в койку прыгать. У них тогда сразу интерес теряется. Надо сначала с ними и по театрам походить, и по кино, и поломаться чуток для виду.
-Помнится Лена, ты мне позавчера рассказывала про то, как тебя  завотделением недавно грязно домогался. Саргасов, кажется его фамилия? С ним ты тоже по театрам ходишь?
-Подумаешь, раза два или три у нас с ним было. Ну и что? Это же нормальный рабочий момент, даже можно сказать, служебная необходимость. Антоша – это совсем другое дело.
-Ой, Ленка, сколько я тебя знаю, у тебя каждый новый доктор – «совсем другое дело»!
К сексу у Лены было донельзя легкомысленное отношение. Для неё потрахаться было все равно, что высморкаться. Ещё со времен медицинского училища она впитала в себя тайную философию сестринского дела: «Секс с начальством, то есть со старшими  докторами, должен восприниматься младшими медработниками в качестве поощрения и как результат одобрения их работы».
Лена понимала, что в реанимации, где люди балансируют на грани жизни и смерти, у доктора есть только два способа быстро снять стресс: алкоголь и секс. После алкоголя работать невозможно, да и выгоняли за это в два счёта. Ну, а секс между врачами и медсёстрами напротив, практиковался регулярно, и это при том, что почти все врачи в отделении были женаты. Особенно жесткий, безжалостный и бескомпромиссный секс происходил в ночную смену. Даже шипящие звуки работающих аппаратов искусственной вентиляции лёгких не могли заглушить сдавленные стоны, исходящие из ординаторской.
Удивительно, но при этом у Лены вне больницы была совершенно чистая, ничем не запятнанная репутация. А дело всё в том, что мужики после постельных происшествий с Леной окружающим об этом не хвастались и никому ничего не рассказывали. Причина такого поведения оставалась загадкой.      
Навертевшись перед зеркалом вдоволь, Лена вскочила с табуретки и стала лихорадочно одеваться. Результатом наведения марафета она, по-видимому, осталась довольна. Она открыла ящик старого коричневого комода, который они с Даной делили на двоих, и принялась нервно перебирать сваленные в одну кучу вещи. Лена была очень требовательна к своей внешности, но вот с домостройным порядком и аккуратностью у неё были большие проблемы.
Наконец, она с победоносным воплем вытащила из ящика добротные нейлоновые чулки телесного цвета, которые долго скрывались от неё за старомодными бабскими трусами в полосочку и коробкой  шоколадных конфет «Осенний вальс». Пока она натягивала на одну ногу чулок, уже окончательно проснувшаяся Дана решила пошутить.
-Так ты после театра домой ночевать придёшь?
-Ну, даже не знаю, надеюсь, что всё-таки нет! Он, правда, с мамой живёт, поэтому стопроцентную гарантию дать не могу.
Лена уже нацепила на себя второй чулок, и теперь завязывала шнурки на ботинках.
-Дан! А хочешь я тебе тоже кого-нибудь красавца подыщу? Тебе не надоело вечера в одиночестве проводить?
-Только не начинай эту песню заново, очень тебя прошу!
-Ты уверена? – переспросила Лена.
-Спасибо за предложение, но мне как-то не хочётся, - спокойно ответила Дана.
В последнее время Лена возомнила себя сводницей и постоянно предлагала ей не совсем неприемлемые кандидатуры для встречаний. То про студентика какого-нибудь желторотого расскажет, то про какого-нибудь непьющего и посему очень принципиального работника колбасного цеха. 
Один раз, устав от уговоров этой приставучей свахи-любительницы, Дана согласилась пойти на свидание парнем, который играл на контрабасе в каком-то подмосковном оркестре. Надо ли говорить, что потенциально романтическая встреча закончилась полным провалом.
Парень оказался потомственным музыкантом, и всё свидание рассказывал ей скучные и неинтересные истории, связанные с классической музыкой. При этом он постоянно сморкался, кашлял, чего-то искал в своих длинных, немытых волосах и даже жаловался на маму, испортившую ему всё его детство бесконечными занятиями на этом тяжёлом, неприподъёмном контрабасе. А он, мол, всю жизнь мечтал играть на блок-флейте. Уж очень ему её тембр нравился. Дану не по-детски раздражала классика, но она решила дать нытику последний шанс и объявила ему, что голодна. Парень сориентировался и со словами: «Я щас», быстро умотал куда-то. Вернувшись, он принес с собой два плавленых сырка «Дружба» и довольно протянул один из них Дане, у которой от подобного обхождения даже глаз задёргался. В итоге, парень очень удивился, когда она размазала этот сырок ему по лицу.
После этого скандала, Лена немного притихла, но своих своднических попыток полностью не оставила, и сейчас решила сделать ещё один плавный заход.
-Ну как знаешь. По мне, так тебе давно пора на всё наплевать и срочно пойти куда-нибудь развеяться.
-Хорошо, я подумаю, - произнесла Дана каким-то нейтральным, ничего не выражающим тоном.
Лена в последний раз подушилась своей любимой «Красной Москвой» и вышла из комнаты.
Когда за Леной захлопнулась дверь, Дана волевым решением заставила себя подняться с кровати. За окном моросил мелкий дождь. Из-за открытой форточки в комнате было немного прохладно, поэтому Дана зябко куталась в толстое, тёплое одеяло на пуху. От природы она была чрезмерно теплолюбива и даже этим жарким летом она была вынуждена спать под ним. Она бросила взгляд на настенные деревянные часы с кукушкой, которые Лена привезла из своей родной Тулы. Сама кукушка, к счастью, не функционировала, зато с часовым механизмом был полный порядок. Часики показывали начало одиннадцатого. До начала работы ещё оставалось почти три с половиной часа. Она немного походила по комнате и мечтательно приземлилась на табуретку перед зеркальным трюмо.
Она внимательно посмотрела на своё отражение. Слов нет, она всё ещё молода и красива. Молода-то, молода, но уже не совсем девочка. Всё-таки в июле ей исполнилось 26. Это, конечно, ещё далеко не старость, но она уже давно стала понимать разницу между двадцатилетними девушками и тридцатилетними женщинами. Дана пока находилась ровно посередине. Конечно, если пить, курить и не заниматься собой, то и в двадцать лет можно выглядеть на все сорок. Таких примеров вокруг было сколько угодно. Человеческий организм не совершенен и, как у всякой сложной конструкции, у него есть свой ограниченный ресурс.   
Скурпулёзно изучив своё лицо, Дана заметила маленькую, почти незаметную мимическую морщинку посередине лба. И когда только она успела появиться? Это первый звоночек. С годами таких морщинок будет появляться всё больше и больше и, рано или поздно, они покроют всё её красивое лицо, подобно тому, как пыльные серые дороги уродливой лентой пересекают то место, где раньше росла молодая дубовая рощица.
Дана практически не пользовалась косметикой. Единственное, что она делала – это подводила глаза чёрным тонюсеньким карандашом. Она, надо сказать не без основания, считала, что тёмная обводка придает им загадочную выразительность.
Она сбросила с плеч одеяло и стянула с себя ночную рубашку. Под ней оказалось черное кружевное бельё. И не абы какое белье, а самое настоящее французское, импортное. Спасибо Александру Михайловичу. Достать такую хорошую вещь без него было бы очень не просто. Дана всегда спала в нижнем белье, потому, что хорошо училась в школе и знала, что большая грудь, как и всё на этой планете, подчиняется Всемирному закону тяготения, и без должной поддержки эта тяжелая красота быстро приходит в негодность. А своей грудью она очень гордилась. А вот за это – отдельное спасибо маме. Это её хорошее наследство.               
Дана подошла к табуретке, на которой стоял небольшой эмалированный чайник с красными вишенками, открыла крышку и удовлетворено кивнула головой. Воды в чайнике было вполне предостаточно, и это означало, что не надо выходить в коридор, идти в туалет и набирать её из-под крана. Рядом с чайником, на старом январском номере газеты «Правда» лежал громадный кипятильник, который достался ей по наследству от отца, профессионального военного. Дана опустила кипятильник в воду и включила его в розетку. Через несколько минут из чайника повалил пар. Дана взяла со стола пачку индийского чая «Три слона» и отсыпала ровно одну чайную ложечку в свою любимую оранжевую чашку.
У чашки в нескольких местах по краям были сколы и, по правде говоря, её уже давно стоило выбросить. Но эта самая чашка была с ней все нелёгкие студенческие годы, и Дана воспринимала её как свой счастливый талисман. Она сделала первый обжигающий глоток, и это её немного взбодрило.
А ведь папа так мечтал, чтобы она стала врачом! Он был просто счастлив, когда Дана поступила в медицинский институт. К сожалению, рак лёгких наша советская медицина лечить так и не научилась, поэтому увидеть, как его дочь с отличием закончила «мед», отцу было не суждено.
-Бедный папа, а ведь он так хотел получить звание майора. Не успел.
В глазах предательски защипало, но Дана быстро поборола в себе желание поплакать и усилием воли заставила себя улыбнуться.
По типу характера Дана была перфекционистом и поэтому в своей жизни она всё старалась делать правильно. Как надо.   
Дана довольно рано вышла замуж. Как и следовало ожидать, её избранником стал интеллигентный, симпатичный и очень перспективный молодой человек, сын одного крупного чиновника из Министерства внешней торговли СССР.
С Мишей она познакомилась, когда училась на четвёртом курсе. Её приятельница Даша, с которой они в то время были весьма дружны, однажды уговорила Дану пойти на развесёлую студенческую вечеринку.
Путь от общежития до нужного дома занял довольно много времени. Сначала они ехали на метро до станции «Щербаковская», потом довольно долго добирались оттуда пешком. Дана совершенно точно запомнила, что дом стоял на тихой улочке рядом с железнодорожными путями, от которой его отделяла всего лишь небольшая тополиная аллея. Кажется, улица называлась «Рижский проезд». Интересно, а какое отношение она имеет к Риге? Наверное тому, кто предлагал название этой улицы случайно показалось, что красивые высотные дома построены в солидном прибалтийском стиле.  Дана никогда не была в Риге, но эту улицу она почему-то очень хорошо запомнила. Рижский проезд отличался тем, что вдоль него стояли исключительно только «сталинские дома». Быть может, они различались между собой по планировке и убранству, но их объединяло одно – красота, незыблемость контуров и наличие родимой коммунистической символики во внешнем декоре.
Нужный им с Дашей дом числился на Рижском проезде под номером «три». Это было солидное сталинское строение с симпатичными орнаментами, барельефами и декоративными колоннами на облицовке. Дана где-то мельком слышала, что архитектурный стиль таких домов называется «сталинское барокко», но в правильности этого термина она, не будучи архитектором, до конца была не уверена. На этом список того, что выгодно отличало этот дом от какой-нибудь «хрущёбы», не заканчивался.
На первом, или цокольном этаже, располагалось целых четыре магазина: булочная, гастроном, универмаг и магазин «Ткани». Даша, как никак, была местной жительницей (она жила неподалёку на Ракетном бульваре) и коротко рассказала Дане про каждую из этих, поистине замечательных, торговых точек. 
Булочная была знаменита на весь микрорайон тем, что два раза в неделю там стабильно выбрасывали огромные вафельные пласты, размером метр на метр, которые пользовались чрезвычайной любовью местного населения. Здоровые, пресные и безвкусные вафли были очень популярны по некоторому ряду причин. Во-первых, за неимением ничего остального ими можно было спокойно закусывать водку. Во-вторых, на их основе делали наивкуснейший десерт. Сгущенное молоко смешивали с порошком какао и сливочным маслом. Всё это можно было при особо удачных раскладах достать в соседним с булочной гастрономом. Эти товары были в постоянном дефиците и, чтобы собрать их воедино требовалось много времени, сноровка и даже хитрость. Полученной однородной смесью обмазывали вафли и делали своеобразный вафельный торт в четыре или пять слоёв. Потом это произведение искусства резали на маленькие квадратики. В итоге получались шикарные вафли с шоколадно-сливочной начинкой. Главным преимуществом этого венца кондитерского искусства было то, что купить нечто подобное в захудалых совковых булочных было нельзя. К тому же, хранилось такое лакомство сравнительно долго – практически неделю.
Народу, который стоял в километровой очереди за этими чудесными вафлями, всегда было чем заняться. Первое – это радость общения с ближними. А тем сознательным гражданам, кому посчастливилось после долгого бдения в очереди, в конёчном счете, проникнуть в само помещение булочной, представлялась прекрасная возможность поглазеть на высоченные белые рельефные потолки, покрытые застарелой серой гарью.   
Даша предложила выпить по стакану виноградного сока в соседнем с булочной гастрономе. Магазин был привычно разделён на отделы. Справа располагался отдел рыбы и мяса, встретивший их унылыми пустыми полками. Рядом с ним по центру магазина находилась секция молочной продукции. Здесь очень сильно пахло прокисшей сметаной и немытым коровьим выменем. Позади пухлой молодой продавщицы в белой шапочке и таком же белоснежном переднике стояли огромные железные 25-литровые бидоны со сметаной и молоком. Оттуда торчали не менее крупные стальные половники, которыми продавщица отпускала эти продукты покупателям в их собственную тару «в розлив». Очереди в этот отдел сейчас не было, так как эти продукты успели закончились ровно в два часа дня. В холодильном отделении лежали остатки круга из солёного сливочного масла. Туда очередь была несущественной. Солёное маслице большим спросом не обладало. Зато тем, кто стоял за ним в одни руки отпускали не более 200 грамм.
Отдел по продажи соков, газировки, чая и прочей дребедени располагался от входа слева. Народу там не было. Зато около него стояло несколько высоких столиков, чтобы испытывающий неукротимую жажду народ, смог наилучшим образом утолить её за ними. Разумеется стоя. Наличие стульев – это признак общепитовских кафе и ресторанов.  На кафельном прилавке стоял автомат по продаже прохладительных напитков.
Автомат был передовым во всех смыслах этого слова. Гранёные общественные стаканы здесь не мыли вручную: они быстро вращались в прозрачной автоматической мойке, омываемые со всех сторон потоками тёплых водяных струек. Рядом стояли большие пластиковые емкости, в которых соки постоянно перемешивались с целью охлаждения и недопущения образования естественного осадка.
Девушки подошли к скучающей молоденькой продавщице.
-Два виноградных сока, пожалуйста.
-10 копеек.
Они взяли по стакану сока и встали за столик, уютно расположенный у заляпанного пыльного окна. Погода стояла великолепная, но при этом  сказывалось чрезмерное обилие цветущих тополиных деревьев в округе. В воздухе повсюду летали белые пушистые хлопья тополиного пуха. Он был буквально везде: забивался в углы, покрывал дороги и тротуары, надоедливо оседал в волосах. Тем, кто никогда не  наблюдал это явление, могло показаться, что в Москве установилась погодная аномалия: «снегопад» при 25 градусах тепла. Местные мальчишки задорно гоняли по двору, выискивая самые большие залежи этого пуха, а затем со смехом кидали туда горящие  спички. Пух сгорал практически мгновенно, оставляя после себя тонкий слой невесомой чёрной золы, среди которой зеленели крошечные тополиные семена.    
Сок был освежающим и очень вкусным. Это означало только то, что в этом магазине была на редкость совестливая заведующая и особо сильно разбавлять сочок студеной хлорированной водицей она, по-видимому,  своим продавцам не разрешала.
Даша брезгливо вытащила из стакана случайно залетевшую туда пушинку. 
-И какому выдающемуся деятелю пришло в голову столько тополей в Москве посадить? Весь город этими летающими «одуванчиками» загажен! У меня по этой причине нос уже целый месяц не дышит!
Даша была своего рода уникумом, так как у неё была аллергия практически на всё, что можно. Врачи категорически запретили ей употреблять в пищу молочные продукты, орехи, мёд, шоколад, грибы, мясо и сырые овощи. Поэтому Даша питалась в основном только варёной капустой и варёной картошкой. Если Даша не соблюдала свою нехитрую диету, то у неё раздувалось лицо, закладывался нос и из глаз ручьями текли слёзы. Кроме того, ей грозило провести пару-тройку часов, заседая верхом на унитазе, так её нежный желудок большинство продуктов правильно переваривать отказывался. От недостатка витаминов Даша была до болезненности бледна и тоща, зато у неё была большая крепкая грудь, в экстенсивном развитии которой она винила регулярное потребление всё той же варёной капусты.
 Но даже не продукты были основной головной болью несчастной студентки. Её до трясучки лихорадило от всех домашних животных, но главной вещью, которая подрывала её слабое измученное здоровье, были сезонные аллергии. Весной она была больна, потому что всё вокруг начинало цвести и пахнуть, летом у неё возникала аллергия на жару и солнечный свет, осенью у неё обнаруживалась реакция на пыль и запах осенней листвы, а зимой она часто и подолгу болела просто от того, что из-за ослабленного иммунитета к ней прилипала вся существующая инфекционная зараза.   
-Даша, скажи, пожалуйста, а к кому мы сегодня в гости идём? – спросила свою подругу Дана. 
-Дан, сегодня я познакомлю тебя с одним очень хорошим парнем, он как раз в следующем году Московский финансовый институт заканчивает. Бухгалтер. У него очень обеспеченная семья. Я слышала, что его отец работает за границей. Во Франции, кажется.
-А я думала, что он тоже медик. Откуда ты его знаешь?
-Мой друг с ним на одном потоке учится.
-У тебя появился парень?
-Ну, можно сказать, что да. Мы с ним, правда, всего пару раз видились. Но он ко мне явно не равнодушен.
-Хороший?
-Очень. Ты его обязательно сегодня увидишь.
Даша посмотрела на свои крохотные наручные часы, которые она по какой-то непонятной причине носила попеременно то на правой, то на левой  руке, и удивленно пробормотала.
-Уже почти 6 часов. Нам пора собираться.
-Даш, а нам там скучно не будет?
-Нет, конечно! Не переживай, подруга.
Они быстро допили остатки виноградного сока, поблагодарили широко зевнувшую полусонную продавщицу и вышли на улицу.
Около универсального магазина уже начала собираться солидная вечерняя очередь. Когда девушки проходили мимо, они услышали неторопливую беседу двух аккуратных бабушек соборно-благообразного вида.
-Марья Сергеевна, чего сегодня дают-то?
-Стиральный порошок, Полина Валерьевна. Польский, импортный.
-А много в одни руки дают-то?
-По две пачки за раз, Марья Сергеевна, я уже второй раз стою.
-Тогда я за буду Вами, Марья Сергеевна. Порошочек в хозяйстве - вещь нужная.
То, что происходило сейчас перед магазином «Ткани» никаким образом не напоминало организованную советскую очередь. Это было больше похоже на первомайский митинг или вавилонское столпотворение.
Возбужденная, галдящая и необычайно многочисленная толпа граждан штурмовала тяжелые дубовые двери небольшого трикотажного магазина. Раз в десять минут в магазин запускали по пять человек, и ровно столько же одновременно выпускали оттуда. Довольные, улыбающиеся люди покидали магазин «Ткани» держа в руках толстые бумажные свёртки. Пока девушки искали нужный подъезд, дверь магазина открылась и оттуда почти на карачках выполз маленький тщедушный человечек в старомодной соломенной шляпе и поизносившемся сереньком твидовом костюме. Его глаза излучали счастье человека, только что удовлетворившего свои ущёмленные покупательские потребности. Он почти с отцовской любовью прижимал к своей тощей шерстяной груди коричневый бумажный свёрток, на скорую руку перевязанный хлипкой бумажной верёвкой. По оживлённой толпе пронеслось: «полотенца», «махровые полотенца» и «дают полотенца».
Девушки не стали дальше изучать эту обыкновенную до банальности советско-обывательскую картину и быстренько нырнули в спасительную прохладу подъезда.   
Последний поразил их своими огромными размерами, добротной отделкой и гигантской электрической люстрой, свисающей с высоченного, недавно покрашенного потолка. Они поднялись на лифте до пятого этажа, и упёрлись в большую белую дверь, по обеим сторонам которой располагалось четыре кнопки звонка с обозначенными под ними номерами квартир. Даша встала на цыпочки и только так сумела дотянулась до верхнего правого звонка. Через минуту они услышали,  как на внутренней лестничной площадке открылась дверь. В следующий момент распахнулась и входная дверь перед ними.
Открывший её молодой человек стоял в ярких лучах холодного люминесцентного освещения. Он был одет в лёгкие синие джинсы и короткую джинсовую куртку. У него были светлые волосы, а на его переносице солидно покоились красивые очки в строгой роговой оправе. Первым делом, молодой человек с восхищением уставился на Дану, потом его взгляд скользнул по её спутнице и он понимающе начал расплываться в улыбке.
-Даша! Как хорошо, что Вы смогли приехать!
-Привет, Вадик! Познакомься, это Дана. Она тоже будущий врач, как и я.
-Рад познакомиться, Дана. Ну что же Вы, девушки, стоите? Проходите скорее.         
Квартира была трехкомнатная, не очень просторная, зато довольно чистенькая и уютная. В коридоре стояла импортная дефицитная мебель. Как сразу решила неискушенная в таких делах Дана, она была то ли польского, то ли румынского производства. Планировка квартиры представляла собой букву «Ш», где основанием был коридор, а комнаты расходились от этого основания длинными, вытянутыми и параллельными друг другу лучами. Прямо по центру располагалась просторная кухня, где сейчас находилось, по меньшей мере, человек двадцать курящей и выпивающей молодёжи. На столе стоял мощный японский «кассетник», проигрывающий легкомысленные итальянские поп-композиции, очень модные в то время в Советском Союзе.
Девушек в квартире было меньше, чем молодых людей, но большинство из них были весьма и весьма симпатичными. Одна из них, хрупкая рыженькая девчушка с утонченным «фарфоровым» лицом, со сосредоточенным видом доставала столовой ложкой чёрную икру из синей жестяной банки и щедро размазывала её по кускам порезанного белого хлеба.  Рядом с ней стояла стройная аппетитная блондинка в стильной голубой маечке с цветулёчками и упоённо крошила какой-то неизвестный Дане салатик.
В свете уходящего дня на столе всеми цветами радуги переливались разноцветные бутылочные стёклышки. Дана сообразила, что только водка, пиво «Жигулёвское», грузинское вино и армянский коньяк «Арарат» были советского производства. На всех остальных бутылках красовались незнакомые заграничные этикетки, содержащие названия на непонятных иностранных языках. Больше всего Дане понравились маленькие стеклянные бутылочки необычной формы, на которых значилось: «Coca-Cola». Это странное название ей ни о чём не говорило. Вечеринка была в самом разгаре, поэтому большинство бутылок были уже початы, а некоторые, так почти и вовсе ополовинены. В её правом ухо раздалось: «Что будете пить?». Это был всё тот же Вадик. Дана отметила про себя, что он уже уверенно держал Дашу за руку.
«Шустрый, какой», - подумала она, а вслух же сказала:
-Мне, пожалуйста, вот это.
-Так это ведь кока-кола. Она безалкогольная.
-Ну и что, я вообще-то не пью. 
-Так не пойдёт, у нашего друга Миши сегодня день рождения. Надо хотя бы чуть-чуть пригубить за его здоровье. Хотя у него с ним и так полный порядок.
Вадик загадочно хмыкнул.
- Вы отмечаете день рождения? – спросила Дана.
-А как же! Я тебя сейчас с именинником познакомлю. Только вот для начала надо его отыскать.
У Даны совершенно не было настроения знакомиться с кем-либо, особенно с непонятно откуда взявшимся товарищем «новорожденным». К тому же, ни о каких днях рождения Даша в разговоре с  ней не упоминала, поэтому подарка для счастливого именинника у них, к большому сожалению, не наблюдалось. Ах, как это неудобно приходить на день рождения к совершенно незнакомому человеку, не имея с собой хоть какого-нибудь завалящегося, пусть даже и чисто символического презента!
Рядом с бутылками с кока-колой лежала добротная «открывашка» с удобной деревянной ручкой, и Дана не преминула воспользоваться ей для того, чтобы добраться до загадочной коричневой жидкости. Она откупорила железную крышку и сделала осторожный глоток. Кока-кола показалась ей очень сладкой, излишне концентрированной, и, как показалось Дане, имела вкус каких-то очень необычных ароматных специй. Несмотря на специфичность, вкус кока-колы ей понравился.
-Ну и как тебе главный безалкогольный напиток продажных западных империалистов?
Дана чуть не поперхнулась от неожиданности. Перед ней стоял красивый молодой человек с тонкой белой ниточкой пробора в прилизанных тёмно-каштановых волосах. Парень протянул ей руку.
-Миша.
-Дана. Поздравляю с днём рождения!
Миша сделал большие круглые глаза.
-Какой такой день рождения? Он у меня вообще-то в декабре.
Дана почувствовала себя крайне неловко и начала необратимо и бесповоротно краснеть. Сначала у неё покраснели уши, затем двумя красными запрещающими стоп-сигналами засветились щеки. Именно так должен был чувствовать себя Вини Пух, когда он оборжался до такой степени, что не мог вылезти из кроличьей норы. С пунцовыми щёчками Дана стала смотреться ещё очаровательнее, чем обычно.
-Прости, пожалуйста. Вадик сказал, что он у тебя сегодня.
-Слушай его больше. Вадик - тот ещё шутник. У него весьма своеобразное чувство юмора.
-Тогда что за повод?
-Повод нужен только законченным алкоголикам. А мы просто так, без повода собираемся, тем более, что скоро лето, и все разъедутся на каникулы. 
-Ты тоже?
-Лично я – нет. Отец сумел пробить мне хорошую стажировку на всё лето. Он считает, что мне уже пора всерьёз задуматься о работе. Еще год и прощай институт!
Дана повнимательнее присмотрелось к нему. У Миши было открытое мужественное лицо, хотя и не без некоторой приторной слащавости. На нём была свободная белая рубашка с короткими рукавами и синее джинсы, подозрительно похожие на те, что были у Вадика.   
«Интересно, кто кого заграничной джинсой снабжает», - подумала Дана.
Её терзало чудовищное любопытство относительно того, откуда в этой квартире существует подобное продовольственное изобилие, в то время как большинство жильцов этого дома в то же самое время терпеливо стояло в очередях за скудной низкокалорийной снедью. Свободы выбора у них было немного: либо ты весь вечер стоишь за хлебом, маслом и варёной колбасой, либо наутро тебе нечего будет жрать. Дана уже хотела задать интересующий вопрос, но Миша её опередил. Он широким жестом обвёл разноцветную бутылочную батарею и сказал.
-Это всё отец из-за границы привёз. Очень хорошие напитки, совсем не похоже на ту дрянь, которой нас травят.
-А кем работает твой отец?
-Он торговый представитель СССР во Франции.
-Ты там был?   
-Конечно. Правда, это было довольно давно.
О деталях  своего пребывания во Франции, Миша предпочёл далее не распространяться. Он сделал логическую паузу.
-Предлагаю выпить за наше знакомство. Я вижу, что тебе нравится кока-кола. Хочешь я намешаю тебе хороший коктейль?
-Хочу.
Миша достал из деревянного буфета красивый глубокий бокал, затем сходил к большому импортному холодильнику и достал оттуда несколько кубиков льда. Он аккуратно положил лёд на толстое хрустальное дно, взял в руки небольшую прозрачную бутылку с красной наклейкой и налил из нёе в бокал какой-то золотистой жидкости. В воздухе сразу же запахло алкоголем и солодом.
-Что это?
-Это шотландский виски.
Оставшееся пространство бокала он заполнил коричневой пенящейся кока-колой и протянул напиток Дане.         
-А это не слишком крепко?
-Попробуй. Я уверен, что тебе понравится.
И Дана попробовала. Вкус кока-колы был вполне узнаваем, но теперь к нему прибавилось мягкое горьковато-древесное послевкусие. Уже через секунду Дана почувствовала, что потихоньку начинает хмелеть.
-Очень вкусно. Ты не пьёшь? Налей себе тоже. 
 Миша кивнул головой и налил в свой бокал немного виски.
-Ты не любишь кока-колу?
-Люблю, но мне кажется, что виски с колой – это в большей степени женский напиток, чем мужской.
-Почему?
-Слишком сладко.
Дана улыбнулась. На секунду ей показалось, что голоса окружающих слились в один монотонный гул, и даже сахарные серенады итальянцев стали восприниматься как чужое отдалённое эхо. Солнце кубарем скатилось за горизонт, и в комнату начал вползать теплый, дружелюбный полумрак. Казалось, что надобно всего лишь протянуть руку, и можно будет дотронуться до его тёмной, вязкой шерсти. Не исключено, что это были всего лишь клубы сиреневого табачного дыма.   
Так или иначе, но с каждой минутой Миша начинал ей всё больше и больше нравиться.
Через год они поженились. Благодаря усилиям Мишиного отца, свадьба была организована с размахом и даже некоторой помпой.  Присутствовали все атрибуты того, что делало любую свадьбу богатой, торжественной и по-настоящему аппаратно-номенклатурной: «Грибоедовский» дворец бракосочетаний, свадебный кортеж из автомобилей ГАЗ-14 «Чайка», праздничное застолье в ресторане «Прага».
Да, да именно та самая, знаменитая на весь Союз «Прага», что расположена на проспекте Калинина. Дана была так счастлива, что за всю дорогу от Дворца бракосочетаний до ресторана она не смогла вымолвить не слова. Она только крепко-крепко прижималась к плечу своего мужа, каждой клеточкой своего тела наслаждаясь этим коротким, чувственным моментом, когда кажется, что счастье – абсолютно, а любовь – до гробовой доски.
Потом они почти целый месяц отдыхали на черноморском побережье по комсомольской путевкё, выданной им опять-таки, не без косвенного вмешательства  чуткого и участливого папаши. Они загорали, купались, и без конца занимались сексом. По вечерам они пили сладкое виноградное вино «Изабелла» и в обнимку бродили по остывающим песчаным пляжам.
Можно без преувеличения сказать, что это было самое беззаботное и самое счастливое время в их совместной супружеской жизни.
Дана горько улыбнулась, вспоминая эти далёкие события, взяла со стола пачку сигарет и закурила.
После чудесного отдыха на Юге, Дана продолжила обучение в медицинском институте, а её молодого супруга трудоустроили на весьма хлебное место в магазине «Берёзка». Причём его сразу же сделали не кем-нибудь, а целым заместителем заведующего. Опять-таки, стараниями её ненаглядного свёкра.    
Поначалу жили они довольно дружно. Иногда ссорились, конечно, как и все молодые семьи, но до скандалов с битьём посуды об голову не доходило. Этому в немалой степени способствовало и то, что жили они не только хорошо, но и сытно: нужда обходила их стороной. Миша и члены его семьи имели доступ к чекам Внешпосылторга, аналогу иностранной валюты, за которые приобретались дефицитные товары в пресловутой Берёзке. К тому же, свёкор регулярно передавал им посылки из-за границы.
После замужества Дана переехала  из общежития на Рижский проезд, а Мишины мама и бабушка перебрались четырёхкомнатную комфортабельную квартиру на Кутузовском проспекте. По какой-то неизвестной Дане причине, родители Миши уже давно не жили вместе, но, в то же время, разводиться они не собирались.
Спустя два года замужества, когда Дана заканчивала в ординатуру, она узнала, что беременна. Миша новость воспринял спокойно, то есть, без особого энтузиазма.
Он целыми днями пропадал на работе, часто задерживаясь в выходные дни, постоянно ссылался на серьёзную занятость, отшучивался и отговаривался. Он стал гораздо больше пить, много курил, и со временем у него появилась одна очень нехорошая черта: Миша выработал в себе повышенную склочность и раздражительность характера. Сначала она думала, что он просто сильно устаёт на работе, но в итоге оказалось, что причина заключалась в другом.
Как-то раз, когда она была на восьмом месяце, Миша пришёл домой сильно пьяным и в крайне поганом расположении духа. В этот момент Дана полусидела-полулежала на кухонной тахте и смотрела какую-то скучную телевизионную передачу. Она слышала, как Миша с грохотом открыл дверь, а затем долго ходил по коридору, матюгаясь по поводу отсутствия в этой квартире самых что ни на есть  элементарных спичек. Затем он их, видимо, всё же раздобыл, так как из коридора потянуло запахом табака. Тогда Дана временно бросила купить, и от одного запаха сигарет её начинало тошнить.
Миша долго стоял в коридоре, за один присест выкурив подряд несколько папирос. На кухне был выключен свет, и она очень явственно запомнила его расплывчатый силуэт, темным пятном выделяющийся на жёлтом фоне полупрозрачной стеклянной двери.  Она несколько раз тихо окликнула его, но Миша не отозвался. По потолку и стенам кухни гуляли подвижные белёсые тени - отблески работающего цветного японского телевизора «Toshiba». Настенные часы показывали начало одиннадцатого.
Наконец, Миша всё-таки накурился, с грязным шипением стащил с себя ботинки, в носках протопал на кухню и грузно рухнул на кресло рядом с тахтой. На нём была коричневая кожаная куртка и белая обтягивающая водолазка. Дана привстала с тахты и провела рукой по мужниным волосам. Лоб у него был в мокрой, липкой испарине.
-Почему ты в одежде, милый?
-Мне и так хорошо.
Обострённое обоняние Даны уловило резкий запах водочного перегара, к которому примешивался легкий, почти неуловимый сладковатый аромат.
-Почему от тебя пахнет женскими духами?
-Тебе кажется!
-Мне ничего не кажется. Что случилось? Почему ты такой злой?
Миша встал с кресла, подошёл к бару, налил себе полстакана водки и выпил её залпом. Потом он достал сигарету из пачки и вставил её себе в рот, но потом передумал, и убрал обратно. Было заметно, что Миша сильно нервничает и ему надо чем-то занять свои руки, поэтому он убрал их в карманы. Дана удивлённо наблюдала за этим странным набором действий. Она повторила свой вопрос.
-Миша, расскажи мне, что с тобой? Ты не заболел?
Миша буравил взглядом пол, словно опасаясь посмотреть своей жене прямо в глаза.
-Нет, я совершенно здоров. Дана, ты прости меня, пожалуйста, но я больше так не могу. Не могу я так дальше, понимаешь?!
Он старательно проговаривал каждое слово и поодиночке выстреливал им в лицо своей ошарашенной жены. Было заметно, что этот разговор даётся ему с превеликим трудом.
-Миша, ты вообще о чём?   
-Дана, мне кажется, что в последнее время наши отношения зашли в тупик.
Дана проглотила ком в горле.
-Я не верю своим ушам! Ты это что же? Бросаешь меня?
-Да, нам необходимо расстаться.
-Ты сошёл с ума! Мне через месяц рожать! А это ведь и твой ребёнок тоже. Ты подумал о нём? Обо мне?
-Это решение далось мне с большим трудом, и у меня, право же, сердце рвётся на части.
-Кто она?
-Не понял.
-Я спрашиваю, как зовут эту ****ь, с которой ты спишь? Она хотя бы красивая?
Миша молчал.
-Что, значит, красивее меня?
Неуместная игра в молчанки выводила её из себя.
-Ну что ты молчишь, отвечай сейчас же!
И вот в этот самый момент её пьяненького муженька прорвало.
-Ты же знаешь, что я совершенно не был готов к твоей беременности! Это ты во всём виновата! Я не хотел никаких детей! И сейчас не хочу! Ты посмотри на себя! У тебя уже появился на ляжках целлюлит! Я кончить нормально с тобой не могу! Ты знаешь, что я делаю? Знаешь?! Я закрываю глаза и представляю себе, что я трахаю красивую молодую бабу без этого отвратительного брюха. Не беременную бабу, а нормальную длинноногую молодуху!
Дана молча встала с тахты, подошла к стоящему Михаилу изо всех сил ударила его ладонью по лицу. Беззвучные рыдания душили её, но она всё же смогла прошептать несколько слов, в которые она вложила всю горечь благородной, незаслуженно обиженной женщины.
-Убирайся из моей жизни! Беги к своей ненаглядной проститутке, неблагодарная скотина. И оставь меня к чёртовой матери!
Последнюю фразу она уже кричала. Она попыталась ударить его ещё раз, но он успел перехватить её руку. Указательным пальцем другой руки Миша промокнул краешек губы и удивлённо обнаружил на нем маленькую капельку крови.  В этом лёгком ранении был, видимо, виноват крошечный бриллиант, расположенный в центре золотого обручального кольца Даны. На бриллианте начала запекаться кровь. 
На нетвёрдых ногах Михаил выбежал в коридор, беззвучно надел ботинки и с грохотом закрыл за собой дверь.
В квартире вдруг стало очень тихо, только заунывное бормотание телевизора нарушало эту печальную, неестественную тишину.
Дана обессилено повалилась на кровать,  закрыла лицо руками и горько заплакала. Потом она словно вспомнила о чём-то, и даже попыталась улыбнуться сквозь слёзы. Дана ещё несколько раз всхлипнула, затем немного успокоилась, нежно погладила свой большой беременный живот и сказала ему.
-Не волнуйся, у нас с тобой всё будет хорошо.    
***
Мотыльков дочитал последнее предложение и со злостью захлопнул папку с личным делом Даны Азабиной.
«Значит, она замужем, ну что это за непруха такая!», - раздражённо подумал он. После этого неприятного открытия, решать её жизненные проблемы Диме совершенно расхотелось. Но он дал ей слово, а его слово было твёрдо.
Дима откинулся на спинку кресла и поднял глаза на чуть живого Соболева, который в настоящий момент сидел перед ним. Лёша уже успел с утра пораньше отхватить свою порцию люлей от вышестоящего комсомольского руководства, и сейчас он неуютно ёрзал на стуле, каким-то непостижимым образом ухитряясь краснеть и бледнеть одновременно. Сейчас его лицо своим цветом и фактурой больше всего напоминало придорожный фонарный столб.
-Давай, Лёша, колись! Почему всё-таки эту девочку из общаги вышвыривают? 
-Я тебе уже всё рассказал. Ума не приложу, что ты ещё хочешь от меня услышать.          
-Неужели непонятно? Ай-ай-ай. Так, давай по порядку. Ты к руководству института с этим вопросом ходил?
-Ходил.
-Интересы члена своей ячейки отстаивал?
-Отстаивал.
-И чего? Отстоял?
Лёша по инерции хотел произнести «Остоял», но предательское слово вовремя застряло у него в горле. 
-Вот именно, - победоносно сказал Мотыльков. - Я об этом как раз сейчас и говорю. Более того, меня терзают внутренние сомнения относительно того, ходил ли ты к кому-нибудь вообще?
Теперь Лёша стал красным как рак, который подавился слишком крупным куском донной падали. От возмущения он начал  привставать со стула.
-Ну, знаешь, что…
Дима примирительно поднял руки кверху.
-Ну, хорошо, сдаюсь.  Положим, что начальственные пороги ты всё-таки соизволил пооббивать. Очевидно, что на своём уровне вопрос ты не решил. Так ведь?
Леша нетерпеливо пробарабанил пальцами по столу.
-Ну, так, так.
-Так вот…
Дима назидательно поднял указательный палец к небу, чувствуя себя, как минимум, великим сыщиком Шерлоком Холмсом или, на худой конец, легендарным Эркюлем Пуарро, который силой дедуктивной мысли сумел разгадать наисложнейшую загадку и сейчас готов изложить эту гениальную находку замершей в молчаливом предвкушении публике. Он подошёл к Соболеву почти вплотную и наклонился к его правому уху.   
-Почему же ты, Алексей, мать твою, не сообщил об этом в вышестоящую комсомольскую организацию? Почему ни я, ни Игорь Седовласов, ни кто-либо из инструкторов или начальников отделов не в курсах. Ни ухом, ни рылом, как говорится! Почему люди приходят и жалуются на тебя?
-Вот прямо-таки и жалуются?
-Тут и без их жалоб всё с тобой понятно!
Дима закурил сигарету.
-Есть что сказать в своё оправдание?
Лёша перестал отстукивать по столу шестнадцатые ноты и, ускорившись, перешел на тридцать-вторые. Внезапно он прекратил исполнять эту раздражающую симфонию, поднял голову и прошипел сквозь плотно сжатые зубы.
-Конечно, есть. Сор из избы выносить не хотел.
У Димы в глазах появился интерес, он даже отложил сигарету.
-Так-так, и что же это за сор такой?
Соболев сделал слабую попытку дать задний ход.
-Прости, я и так сказал лишнего.
-Сказал «А», говори и «Б».
И Лёша начал говорить. В процессе его рассказа Дима, на этот раз полностью погрузившись в амплуа следователя, участливо кивал головой и делал корявые карандашные пометки в своей излюбленной записной книжке.
История была весьма нелицеприятна и противна до банальности. Сразу стало понятно, почему Лёша до последнего молчал как партизан и заговорил он только под угрозой немедленного «расстрела».
Из слов Алексея можно было резюмировать, что Дана умудрилась нажить себе могущественного врага в лице аж целого проректора своего института. Судя по тому, как о нём отзывался разгорячённый Соболев, речь шла о всемирно известном медицинском светиле. Эдакий рационализатор-передовик в области педиатрии. Лет ему было уже немало, но всё же это был не убелённый сединами почтенный старец, скорее он недавно перешагнул солидный полувековой рубеж. Точнее, руководствуясь  только сбивчивым рассказом Соболева, сказать было невозможно.
Будучи крупным специалистом, профессор регулярно читал лекции студентам, где он и заприметил юную, но подающую серьёзные надежды Дану Азабину. Она успешно защитила у него диплом, закончила ординатуру, и именно этот товарищ выступил с ходатайством о приёме её в очную аспирантуру. Ну, а вся соль заключается в том, что сей замечательный доктор воспылал к Дане бекомпромисной страстной любовью, но до поры, до времени чувство это он умело скрывал. Катализатором к горячему объяснению между ними послужила Данина семейная драма с беременностью и последующему безответственному поведению её мужа.
На этом месте Дима Мотыльков еле-еле сдержал желание вскочить с места и радостно захлопать в ладоши.
«Ага, значит муженёк её лыжи сразу навострил, говно он, последнее, конечно, зато мне вся эта ситуация только на руку», - рефренисто мелькало в его в мозгу. 
Для верности он, всё же, не преминул уточнить.
-С мужем она так и не сошлась?
Лёша удивленно посмотрел на него, потом до него, видимо, дошло, что Мотылькова этот вопрос интересует из чисто комсомольского любопытства, и отрицательно замотал головой.
-Нет. Дана говорила мне, что примирение с мужем не наступило. Но, насколько я знаю, их развод не был официально оформлен.   
-Ладно, проехали. Давай дальше.
В общем, незадачливый профессор был в грубой форме послан со своими «любовями» куда подальше. Дане пришлось перейти к другому научному руководителю, и вся эта история неминуемо канула бы в лету, но медицинское светило затаило недюжинную злобу и с научной последовательностью начало ставить Дане палки в колёса. Сначала она лишилась работы на кафедре, потом её внаглую завалили на сдаче кандидатского минимума по специальности. Но этого оскорблённому в лучших чувствах профессору показалось мало, и он сделал всё возможное, чтобы Дану лишили места в общежитии. Причём следы своего непосредственного участия в данных событиях он очень грамотно заметал, и напрямую обвинить его в происходящем было нереально.
Короче, сколько Лёша не бился, а изменить что-то к лучшему он не смог. А трезвонить «наверх» и признаваться в собственном бессилии он побоялся, так его справедливо обвинили бы в некомпетентности и равнодушии. К тому же, Лёша пока ещё не оставил мысли о том, чтобы делать карьеру в медицине, и посему он справедливо опасался, что мстительный профессор, пользуясь своими многочисленными связями, немедленно перекроет ему кислород.
Короче испугался Соболев, до икоты испугался. Посему попытался замять это дело. Ну что же, клиническая картина была ясна, пора приступать к вскрытию нарыва.
-Ладно, Лёша, мне теперь всё понятно. Как комсомолец, ты проявил себя не с самой хорошей стороны. Для того тебя и избрали в комитет, чтобы ты, прежде всего, отстаивал права трудящихся. И на себя пореже оглядывался.
Алексей повинно склонил голову, словно говоря:  «Рубите виноватую головушку мою, товарищи!».    
-Но принимая во внимание твои показательные признания (хотя они были получены под давлением) и чистосердечное комсомольское раскаяние, я буду ходатайствовать перед Игорем Седовласовым о том, чтобы поставить это тебе на вид, без занесения в личное дело. Короче, прощаем мы тебя, но это только на первый раз и до следующего серьёзного залёта.
-Ну, спасибо, конечно.
-Пожалуйста. Ты иди, с этого момента я беру это дело в свои руки.
Соболев встал, взял в руки папку с личным делом Азабиной и собрался уходить.
-Лёш, ты папочку-то оставь, она нам ещё пригодится.
Лёша нехотя положил папку обратно на стол.    
-Да, и на общем собрании помалкивай об этом, мой тебе совет.
Дверь за Соболевым закрылась, и через несколько минут Дима уже сидел в кабинете у Игоря Седовласова.
Прежде всего, Игорь поинтересовался, готов ли Дима дать ему ответ по поводу кардинальной смены деятельности.
-Ну что, друг, ты решил что-нибудь?
-Да, Игорь, ты можешь на меня рассчитывать.
-Очень хорошо, я в тебе ни капельки ни сомневался.
Игорь проницательно посмотрел на Диму через стёклышки своих очков.
-Ты только за этим пришёл, чтобы «да» сказать, или у тебя есть ещё что-то?
Дима не стал ходить вокруг, да около,  и решил сразу изложить свою просьбу.
-Послушай, Игорь, ко мне тут одна очень хорошая девушка за содействием обратилась, медик. У неё сейчас неприятности с общежитием. Выселяют. Работает в Москве.
-И что? Решите через местком комсомола.
-Да ты понимаешь, поссорилась она с одним кретином из Второго «меда», проректором по учебке.
-Говори прямо, что от меня требуется!
-Я слышал, у тебя есть контакты на самом верху.
-Допустим, что есть. Хочешь, чтобы я ректору позвонил?
-Будь так любезен.
-Ладно, как зовут твою замечательную девушку? 
-Дана Азабина. Вот её личное дело.
Игорь быстренько его пролистал. Его взгляд задержался на Даниной фотографии. Он уважительно прищёлкнул языком.
-Красивая. Я смотрю, она тебе сильно нравится, раз ты из-за неё так подорвался.
-Есть немного. 
Игорь решительно тряхнул головой.
-Хорошо, я сейчас занят, мне в горком срочно надо ехать. Как приеду оттуда – обязательно позвоню. Добро?   
-Добро. Спасибо тебе большое.
-Пока не за что.
Игорь поднялся с кресла и активно стал выпроваживать придурковато улыбающегося Мотылькова.
-Ты давай, иди, покуда, делами займись. Мы с тобой, к сожалению, пока ещё не мультимиллионеры, а простые советские служащие.
Сразу после обеда Игорь, как и обещал, перезвонил ему.
-Как там в горкоме?
-Как всегда. Старая плесень мозг полощет. В общем, слушай. Позвонил я во Второй «мед». Ректор очень расстроился из-за моего звонка, говорить со мной ему явно не хотелось, но он всё-таки заверил ответственного товарища из райкома, что проблема с общагой для аспирантки Азабиной будет решена.      
-Спасибо тебе, братуха, ты настоящий мужик.
-Всегда пожалуйста. Но с тебя причитается, имей в виду.
-Какой может быть разговор?  Как положено!
В голосе Игоря проснулись весёлые интонации, наверное, он улыбался.
-Беги скорее, обрадуй свою докторшу!
Разумеется, что Дима никуда не побежал. Хотя и хотелось. Всё-таки, простите, 20-й век на дворе, для таких вещей телефон есть. Для верности он позвонил и в общагу, и в поликлинику. К его большому сожалению, лично переговорить с Даной ему не удалось, но его собеседники на том конце провода клятвенно заверили его в том, что гражданка Азабина обязательно  ему перезвонит. На всякий случай, он даже продиктовал свой номер телефона. Это было явно лишним, так как он наверняка у Даны имелся.
Весь остаток дня Мотыльков провел в нетерпеливом ожидании звонка. Вечером в райкоме было производственное совещание, на котором с ним вышел небольшой конфуз. Обсуждали какое-то важное ежегодное мероприятие, или что-то вроде того. Честно говоря, Дима плохо запомнил, о чём именно шла речь. Игорь попеременно давал слово начальникам отделов, курирующим работникам, а когда очередь дошла до Мотылькова, он даже не сразу понял, что Игорь обращается именно к нему. После третьего по счёту окрика «Мотыльков!», Дима соизволил выйти из своего затянувшегося анабиоза и очнулся, но говорил он сбивчиво, некрасиво и, в основном, не по делу. Игорь и все остальные присутствующие удивлённо таращились на него, а может быть, даже подумали, что он невыспался или выпил.
В этот день звонка от Даны Азабиной не было. Вообще странно:  человека выселить должны на следующей неделе, а он не обрывает провода во всех присутственных местах. Хотя, существовал, конечно, небольшой шанс, что благая весть об окончательном решении её насущной проблемы была уже спущена по институтскому «сарафанному радио». Не в одиночку же, ректор этот вопрос решал, у него для этого и так целая куча подчинённых имеется.   
Дана позвонила ему только на следующее утро. Обрадованный Дима не стал вдаваться в подробности, лишь попросил Дану заглянуть к нему в самое ближайшее время. Заручившись её согласием, они договорились встретиться во время обеденного перерыва. Дима с удивлением отметил, что устраивать расспросы по телефону она не стала. Просто сказала: «Хорошо, Дмитрий, я зайду к Вам после обеда».
Время до намеченной встречи тянулось фантастически медленно. Так всегда бывает, когда ты с нетерпением чего-то ждёшь. Дима ежесекундно сверялся с предметом своей гордости - наручными Командирскими часами, отмечая про себя, что саботажница-стрелка ползет по циферблату с поистине улиточной скоростью. Работа у Мотылькова не спорилась, и, в конце концов, он досадливо отложил в сторону все текущие дела. Даже курить ему особо не хотелось. «И что со мной такое непонятное творится?», - досадливо думалось ему – «Эка невидаль, замужняя дама придёт, чего нервничать-то?». Но сила психологического самовнушения, которая обычно настраивала Мотылькова на нужный лад, в этом случае работала слабо.
На улице шёл дождь, поэтому  настроение Димы можно было охарактеризовать как умеренно-тоскливое. Обедать он так и не пошёл. Наконец, долгие часы бдения были вознаграждены сполна, и он услышал заветный стук каблуков, приближающийся к его двери. Дверь открылась, и в кабинет вошла Дана. На улице было прохладно, поэтому поверх уже знакомой ему красивой  голубой блузки была одета стильная кожаная куртка с металлическими заклепками. Дима заметил, что кончики её волос слегка намокли от дождя.
-Здравствуйте, Дмитрий, Вы не заняты?
Ему вдруг очень хотелось сказать, что последние пять часов он был занят исключительно тем, что преданно сидел под дверью и истерично стучал хвостом по полу в ожидании её прихода.   
-Здравствуйте, Дана. Конечно, у меня есть минутка. Проходите, пожалуйста.
Дана поставила сложенный зонтик в угол и села в галантно предложенный Димой стул. Дима соорудил на лице сладкую улыбку и торжественно провозгласил.
-Примите мои поздравления, Дана, Ваш вопрос с общежитием отныне закрыт раз и навсегда.
Дана неподдельно обрадовалась этой новости.
-Правда? Это так здорово! Честно говоря, я шла на эту встречу с мыслями, что получу от Вас дипломатичный, но твёрдый отказ.
-Ну как Вы могли обо мне так плохо подумать? Я человек, который решает проблемы.
Это прозвучало настолько комично, что они оба прыснули со смеху. Насмеявшись вдоволь, Дана уже серьёзно сказала.
-Я рада, Дима, что обратилась именно к Вам. Вы в полной мере сдержали данное мне обещание. Большое Вам за это человеческое спасибо.
Дима интуитивно понял, что действовать надо именно сейчас, а именно проверенным годами методом наскока и напора.
-Всегда пожалуйста. Простите, Даночка, а можно личный вопрос?
-Можно.
-Какие у Вас планы на сегодняшний вечер?
Диме показалось, что этот вопрос нисколько Дану не удивил.
-Мне надо заехать к одному больному ребёнку на вызов, потом я совершенно свободна.
-В таком случае, может быть мы сходим куда-нибудь вечером?
-В кино?
-Отличная идея! Предлагаю встретиться где-нибудь в центре. Мне, к примеру, очень нравится кинотеатр «Художественный» на Арбатской площади. Годится?
-Я там никогда не была, но слышала о нём много хороших отзывов.
-Ну что же, тогда решено. На всякий случай давайте встретимся там пораньше. Скажем, в шесть часов вечера?
-Хорошо.
Дана вдруг вспомнила о чём-то, достала из дамской сумочки две пачки сигарет «Philip Morris» и протянула их Мотылькову.
-Возьмите, пожалуйста. Я знаю, это чисто символический подарок, но у меня с собой всё равно больше ничего нет. Мне очень приятно Вас ими угостить.
Дима посмотрел на стол. Правая рука Даны с короткими ухоженными ногтями, выкрашенными в ярко-красный цвет, расслабленно покоилась на коричневых сигаретных пачках. Обручального кольца на руке не было. Дима секунду поколебался и положил свою ладонь на её изящную маленькую ручку. Данина рука немного вздрогнула, но убирать её она не стала. Дана опять посмотрела ему прямо в глаза. В её глазах заплясали хитрые искорки.
-Тогда до встречи, Дима. Увидимся ровно в шесть. И смотри, не опаздывай!   
***
У входа в кинотеатр «Художественный» нервно прохаживался элегантно одетый молодой человек.  Было уже половина шестого вечера, и толпы советских граждан бесконечной серой вереницей устремлялись по направлению к станциям «Арбатская», «Библиотека имени Ленина» и «Боровицкая». Моросило, и люди стремились поскорее забиться в свои тёплые норки и щели. Тем удивительнее было зрелище  совершенно чуждого этой картине промокшего молодого человека в стильном чёрном пиджаке и светлом оранжевом галстуке, который свисал с его шеи мокрой цветастенькой тряпочкой.
И совершенно невдомёк было удивлённым советским обывателям, что этот молодой человек героически нёс усиленную патрульную службу. В руках у «часового» отсутствовала винтовка системы «Мосин» или не менее очевидный в подобных погодных условиях зонт, зато наличествовал букет гладиолусов нежно лососевого цвета, которые в данный момент смотрелись единственной яркой кляксой на скучно-сероватом холсте этой промозглой и ветреной непогоды.
«Часовой» тяжко вздохнул, ибо до конца его смены, при самом удачном раскладе оставалось ещё целых полчаса. Мотыльков, а это был именно он, умудрился под благовидным предлогом упорхнуть пораньше с работы, переодеться в парадное и даже заехать за этими несчастными цветами, которые, надо сказать, стоили ему недёшево.
Цветочный спекулянт-перекупщик, на его беду, попался весьма опытный. Он сумел уловить в глазах Мотылькова легкоузнаваемый влюблённый блеск, и поэтому взвинтил цену за букет, как минимум, в три раза. Но это было ещё не самое неприятное. Торопясь на свидание с Даной, он забыл взять с собой зонт, что, впрочем, не сильно его расстроило, ибо, когда он вышел их дома, никакого дождя не предвиделось. По иронии судьбы, дождь начался именно в тот момент, когда Дима покидал каменные своды станции «Арбатская». Пару минут он стоял под козырьком, укрываясь от капель прохладного дождя, и попытался покурить подаренные Даной сигареты. Их вкус показался ему слишком слабым, и он выбросил недокуренную сигарету в урну. Правда, вид импортной пачки сразу же привлек внимание любителей халявного заграничного курева. Первым двум подошедшим он щедро отмусолил по сигарете, третий был послан куда подальше.
Потом Дима заглянул в кассу «Художественного», чтобы купить билеты заранее. Мало ли не хватит на них билетов, в таком случае придётся ждать следующего сеанса, что в его планы не входило. «Командирские» часы показывали 17 часов 20 минут, и Дима решил, невзирая на дождь, подождать Дану на улице. А то ещё, того гляди, подрежут её охотники до чужих красивых девчонок. Поэтому он уже почти сорок минут страдальчески нёс свою почётную трудовую вахту.
«Скорее бы она пришла, что-ли, а то стремительно холодает как-то, товарищи», - думал он, стуча зубами.
Ровно в шесть часов появилась Дана. Она сразу же заметила Мотылькова и быстро пошла ему навстречу.
-Ого, какой ты мокрый! Давно стоишь? 
-Да нет, только что пришёл, - ответил Дима.
-Что-то не верится.
Дана заметила цветы.
-Какая прелесть! Это мне? Спасибо! Я очень люблю цветы.
Вообще, Дима давно заметил, что для девушек цветы – это священный фетиш. Вот положим, ты осмелился явиться к своей ненаглядной в какой-нибудь светлый праздник, не имея с собой охапки цветов. Тогда все: теперь для неё ты скопидомское ничтожество всю оставшуюся жизнь. То же самое касается женских дней рождения. Тут наблюдается прямая зависимость – чем больше и симпатичнее букет, тем больше вероятность закончить этот день рождения в одной койке с именинницей. Намного хуже, если цветами Вы не запаслись. И пусть у тебя будет самый дорогой и замечательный подарок, отсутствие «веника» в глазах женщины нельзя оправдать абсолютно никакими, причём даже самыми благовидными причинами. А цветы, принесённые с собой на свидание, определённо увеличивают шансы на успех. Подобно хорошему снайперу, Дима бил наверняка.
-Я рад, что тебе они нравятся, - сказал он.
Дана выжидательно посмотрела на Мотылькова.
-Может быть, мы всё-таки зайдём вовнутрь? Твоим цветочкам-то хорошо, они воду любят, а мне вот, ну как тебе сказать, мокро слишком.
-Да, конечно, - опомнился Дима и незамедлительно открыл Дане дверь.
Спустя какое-то время, они уже сидели в душной темноте небольшого кинозала. Как запомнилось Мотылькову, они смотрели французскую приключенческую комедию  «Фантомас»  Андре Юнибеля с неподражаемым Луи де Фюнесом и обаятельным Жаном Маре в главных ролях. Этот фильм Дима смотрел уже, как минимум, раз пять, посему ничего нового он на экране увидеть не чаял. В гораздо большей степени его интересовала его очаровательная, будоражащая воображение соседка. Дана тоже видела этот фильм далеко не впервые, но, несмотря на это, ей очень нравился  Луи де Фюнес, и она задорно смеялась в особо юмористических моментах, по-детски прикрывая рот ладошкой. Где-то ближе к концу киноленты, когда Жан Маре и Милен Демонжо едут на автомобиле без тормозов по просёлочным серпантинным дорогам, Дима решительно приобнял Дану за плечи. Отстраняться она не стала, и даже положила ему голову на плечо. Сладковато-навязчивый запах ванили, который исходил от её шеи, острым лезвием врезался в его ноздри и буквально сводил его с ума.
«Пора брать инициативу в свои руки! И плевать, что первое свидание!», - шумело в голове у Мотылькова.
 Когда этот шум перерос в звон колоколов, он решился.  Когда стали показывать титры, Дима притянул её к себе поближе и поцеловал. Дана с чувством откликнулась на его поцелуй, и у Димы возникло мимолётное ощущение, что она ждала этого момента и даже знала, когда он наступит. Они целовались все титры. Несколько раз Дима открывал глаза и видел её пушистые, слегка подрагивающие ресницы.
Только когда зажёгся свет, и последние посетители с шутками и смехом покинули кинозал, они смогли наконец оторваться друг от друга.       
Старинные двери  «Художественного» провожали уходящих в ночь людей и приветливо встречали тех, кто спешил на следующий сеанс. Спустя несколько минут наши влюблённые выскочили в мокрую уличную темень и сразу же побежали к метро, крепко держась за руки.




Глава 5
Малиновый фантом
Едва продрав глаза, Дима нежно обнял подушку и ласково прошептал ей: «Дана, Дана, Дана». Бесчувственная подушка безмолвствовала, и Дима с озорным улюлюканьем зашвырнул её на антресоль. Не выдержав увесистой пуховой атаки, с антресоли на пол с гулким звоном упала старая медная ваза. На шум выбежала мама с мокрым кухонным полотенцем в руках.
-Сынок, ты чего шумишь?
Но у расшалившегося сынка было донельзя замечательное настроение.
-Мам, да ничего, ничего. Всё нормально. Кофе поставь, пожалуйста.
Озадаченная весьма странным поведением сына, мама ушла обратно на кухню.
На стуле рядом с кроватью лежала аккуратно сложенная одежда: рубашка, носки и брюки.  Привычка быстро одеваться выработалась у Димы в армии.  Его личный рекорд был двенадцать секунд. Но, в такое замечательное утро спешить ему не хотелось. Поэтому ему потребовалось целых двадцать секунд, чтобы нацепить свою привычную амуницию. Так же быстро он почистил зубы и умылся освежающей ледяной водой из-под крана. Бриться ему не требовалось, ибо по какой-то причине волосы у него на лице не росли. В армии из-за этого над ним издевались, и даже называли «красной девицей». Зато, если посмотреть на это дело с другой стороны, какая экономия на бритвенных станках!      
На кухне мамы не оказалось. Дима прислушался, и услышал однообразное тарахтение радиоприёмника, доносящееся из её комнаты. Он тут же вспомнил, что у мамы сегодня выходной. Его просьба была в точности  исполнена: на плите деловито пыхтел закипающий эмалированный кофейник. Дима схватился за ручку, но тут же с воем одёрнул руку. Он открыл кран и подставил под холодную воду свои обожжённые пальцы.
Но сегодня эта мелкая неприятность была совершенно не способна испортить ему настроение. Он выключил огонь под кофейником, снял с вешалки мокрое кухонное полотенце, и обернул им раскалённую ручку. Полотенце подозрительно зашипело: из него немедленно начала испаряться влага. Он достал из буфета чашку из тонкого фарфора и заполнил её до краёв тягучим, ароматным напитком. Он опять вспомнил про Дану, и на его лице опять заиграла глупая, мечтательная улыбка.
«Надо бы её как-нибудь угостить этим вот самым кофе и желательно сделать это утром, за завтраком», - безнравственно подумал он.    
Внезапно тёмная кофейная поверхность взбудоражилась и подёрнулась едва заметной рябью. Комнату начало трясти. Кухонный абажур над его головой стал угрожающе раскачиваться, а в буфете начала тревожно греметь посуда.
Время вокруг Мотылькова словно перестало существовать: все звуки разом умолкли, а солнечный свет за окном побледнел и стал каким-то холодным и искусственно-матовым. Чем дольше Дима смотрел в свою чашку, тем глубже его взор проникал вглубь бурой, гипнотизирующей жидкости. Он удивлённо поморгал глазами, пытаясь согнать наваждение. Это не помогло. Тогда он с силой зажмурил глаза:
«Это какой-то морок, конечно же, мне это всё только чудится», - подумал он.
 Он мысленно досчитал до десяти. Вибрация прекратилась.
 «Ну, вот, кажется, всё и кончилось», - с облегчением констатировал Дима, пытаясь унять участившееся сердцебиение.
Когда он приоткрыл веки, за столом напротив него сидел довольно приятный пожилой мужчина в ярком малиновом пиджаке. Странно, но в тот момент его внезапное появление Мотылькова ничуть не удивило. Скорее, напротив, от его присутствия у Димы стало как-то легко и радостно на душе.
Приятный гражданин очень хорошо, очень по-доброму улыбался,   правой рукой поглаживая свой холёный седой подбородок. На Диму он не смотрел, с неподдельным интересом разглядывая оранжевый абажур, который висел под самым потолком на чёрном электрическом шнуре.
Этот абажур был предметом семейной гордости. Димин дед притащил его с войны, аккурат после взятия Берлина. Дед говорил, что нашёл его на улице, оставлять было жалко, и он забрал его с собой. Этот громадный трофейный абажур висел в квартире Мотыльковых, по меньшей мере, лет сорок.
 -Ну что, Дмитрий, влюбился ты в неё, значит? Втрескался по самые уши? – спросил у Мотылькова неизвестный.
Голос гражданина всецело соответствовал его благообразной приязненной наружности.
-Выходит, что так, - немедленно согласился Мотыльков, не уточнив, о ком конкретно шла речь.   
Скрывать очевидное было бессмысленно. Тем более, что этот благообразный гражданин, похоже, и так всё прекрасно знал. После Диминого ответа он перестал изучать незамысловатый кухонный антураж и уставился прямо на него. Теперь Мотыльков заметил, что у загадочного гражданина были светло-голубые, очень молодые, можно сказать, даже юные глаза, цвета ясного безоблачного неба. Эти добродушные очи явно не соответствовали почтенному возрасту собеседника, и более уместно смотрелись бы на каком-нибудь беззаботном двенадцатилетнем подростке.   
-Влюбился, говоришь, - сладко потянул он. - Вот мой тебе совет, Дмитрий Иванович, не связывался бы ты с этой гражданкой Азабиной. Не доведёт она тебя до добра.
Дима почувствовал, как в нём постепенно вскипает чувство внутреннего негодования, помноженное на ощущение абсолютного несогласия с подобными крамольными высказываниями. Добродушный гражданин явно лез не в своё дело. Беспардонно и безапелляционно влезал со своим старым седым рылом в его благоухающий калашный ряд. Тем не менее, ему очень не хотелось обидеть этого приятного старичка категоричным отказом. Он вежливо прокашлялся.      
-Простите, уважаемый, не знаю Вашего имени-отчества.
Гражданин весело ухмыльнулся, при этом обнажив ряд белоснежных зубов, и осуждающе покачал головой.
-Ну, ты даёшь, Мотыльков! Ну да ладно, не обо мне, собственно, речь. Говорю тебе, скорее бросай эту глупую затею со встречаниями! Бесполезно всё это!
-Да что безполезно-то? Не понимаю.
Голос собеседника стал натянуто-скучным.
-Всё ты понимаешь, Мотыльков. Не прикидывайся идиотом. Дело тебе говорят. Сейчас не послушаешься, потом хуже будет.
На это Дима решил аккуратно возразить.   
-Не могу я. Сердцу ведь не прикажешь. Я, может быть, всю свою жизнь мечтал встретить именно такую девушку.
Неизвестный терпеливо улыбнулся. Обычно так ведут себя с дурачками и несмышлёными детишками.               
-А то ты взаправду можешь сказать какая она? – задушевно спросил он. - Ну, положим, видел ты её пару раз, один раз даже на свидание ходил. И что с того? Это ведь не более чем первое впечатление. Глубоко ошибочное, кстати. Но глубже копать не стоит, в этом я смею тебя заверить. Чужая душа, она, знаешь ли, блуждает в потёмках.
Диме эти уговоры уже начали порядком надоедать.
-А ваше-то, какое дело, гражданин? И вообще – это моя жизнь: чего хочу, то и делаю!
Это прозвучало настолько грубо, что Дима сразу же устыдился собственного хамства. Но добрый старичок от его демаршей даже бровью не повёл. У Мотылькова опять возникло стойкое ощущение, что загадочный товарищ уже заранее был готов к такому ответу. А ещё ему показалось, что всё это уже происходило с ним в каком-то старом, полузабытом сне. В нём был и этот старик, и малиновый пиджак, и даже кухонный абажур, который также как и сейчас, замер над его головой под каким-то странным, фантастическим, абсолютно невероятным углом. Как будто видеофрагмент с его жизнью вдруг взяли и поставили на паузу, и, конечно же, этот кто-то или что-то совершенно забыл спросить, хочет ли этого Мотыльков или нет. Это странное навязчивое чувство дежавю только усилилось, когда преприятный гражданин встал из-за стола и повернулся к нему спиной. Он тихо прошептал, так что Дима едва смог разобрать слова.
-Опять гордыня. Ничего не меняется в подлунном мире.
Затем он возвысил своей голос до нормальной громкости.
-Какой же ты всё-таки до безобразия предсказуемый, Мотыльков! Предсказуемый и упёртый. Впрочем, как и все люди. А дело мне до тебя есть. Жалко мне тебя, Дмитрий Иванович! Таких дров наломаешь, что и сам потом рад не будешь.
Он повернулся к Мотылькову. 
-Ну что, будешь и дальше упорствовать?
-Буду!
Пожилой гражданин вздохнул.
-Что же. Тогда пеняй на себя. И всё же ты поразмысли на досуге над тем, что я сейчас сказал. Плохого не присоветую. А времени на то, чтобы подумать у тебя ещё много будет, это я тебе гарантирую. В больнице только и делов то, что лежать пластом,  питаться по расписанию и думать, думать и ещё раз думать.
Он заговорщицки подмигнул Мотылькову, и Дима опасливо встрепенулся, как воробушек, которого облили водой.
-Это какая-такая больница? О чём размышлять?
-Нормальная, городская. А подумать я предлагаю тебе о жизни, бренности всего сущего и неотвратимости судьбы. Разумеется, только после того, как очухаешься.
Он опять уставился на абажур.
-Кстати, абажурчик у Вас очень хороший. Сразу видно - штучный товар.
Дима стал впадать в панику. Его прошиб холодный, испуганный пот.
-Это что ещё за угрозы такие? И причём здесь абажур? Я на Вас в милицию пожалуюсь! Отвечайте, немедленно, кто Вы такой и что Вам от меня нужно!
Его собеседник вдруг неподвижно замер и стал показывать пальцем куда-то на потолок. Дима задрал голову, и успел заметить, как здоровый, тяжеленный кухонный абажур, словно в замедленной съемке падает ему на голову. Он даже смог рассмотреть тонюсенькую нитку накаливания через прозрачное стёклышко мигающей восьмидесятиватной лампочки.   
Его голова взорвалась болью, как будто в неё с размаху воткнули двухметровую тупую иглу, а из глаз посыпались искры. Вместе с болевыми ощущениями вернулся обычный свет, звуки и даже запах кофе. После падения абажура Дима с размаху врезался лицом в чашку, которая с хрустом раскололась пополам. Вместе с остатками кофе по щекам потекло что-то горячее и липкое: кровь. В ушах стоял малиновый звон.
Лежа на правой щеке, Дима мог видеть лишь краешек клеёнчатой скатерти, все остальные предметы были подёрнуты красной мутнеющей поволокой. Его сознание постепенно угасало, веки предательски закрывались. Дима почувствовал, что он страшно устал и ему немедленно надо отдохнуть. Он прикрыл глаза, и его сразу поволокло в тёмную, безболезненную и беззвучную пустоту. Последнее, что он слышал, был испуганный мамин голос и безумное трещание дверного электрического звонка. В голове рванул ещё один осколочный снаряд, и темнота поглотила его окончательно.






Глава 6
Одно койко-место, как и заказывали!
Как и предсказывал неизвестный в малиновом пиджаке, Мотыльков пришёл в себя лежа на больничной койке. Его нос сразу же уловил кисловатый, рафинированный запах лекарств и стерильных бинтов. Перед его взором плясали какие-то маленькие, раздражающие чёрные точки, а на левом глазу, по какой-то непонятной причине, покоилась марлевая повязка.   
Дима поднял руку и ощупал ей голову. Манипуляции показали, что перебинтован не только жбан, но и вся левая половина лица. От этого нехитрого движения его начало сильно подташнивать. Он положил трясущуюся руку обратно на простыню и попытался перевести дух. Тошнота немного отступила. Тогда он аккуратно повернул голову так, чтобы немного осмотреться. Чёрные точки перед глазами забегали ещё быстрее.
Ну что же, перед ним обычная больничная палата: жёлтые стены, белый потолок, в стенку над дверью вмурован круглый плафон, на котором красной краской с подтёками было написано «тихий час».
В палате он был не один. Напротив его кровати стояла такая же железная, подёрнутая ржавчиной койка, на которой сидел плотный, бритый «под ноль» субъект. Субъект нагло и с неподдельным интересом его  разглядывал, при этом почёсывая свою грудь, выглядывающую из-под больничного полосатого халата чёрным волосатым кустом. На правой ноге здоровяка от стопы почти до середины бедра красовался грязный оборванный гипс, на котором синим фломастером было написано «Юраха». 
-Что, братуха, очухался? – спросил бритый. - Долго же ты, скажу я тебе, в безсознанке колотился: почти сутки овощем пролежал. Я даже к тебе подходил, к дыханию прислушивался: часом, не помер ли?
Мотыльков прочистил горло.
-Неужели целые сутки?
-Ага.
Субъект встал с кровати и, сильно приволакивая гипс, доковылял до Диминой койки.
-Юрой меня зовут. Юра Матросов.
Мотыльков, не вставая с кровати, протянул ему руку.
-Дима.
-Будем знакомы. Где же это тебя, брат, угораздило? Подрался что-ли?
-Абажур.
Юра удивлённо поднял брови.
-Не понял.
-Абажур на голову упал.
Юра загоготал.
-Твой абажур был из бетона?
-Не совсем, кованный чугун, кажется. Потому и тяжёлый.
-Их же обычно из тонкой проволоки делают?
-Этот необычный, он немецкого производства.
В глазах у Юры обозначились проблески понимания.
-Ну да, немцы они вещи на совесть делают. Но в твоём случае лучше бы тебе на бошку свалилось наше говённое советское барахло. Тогда, скорее всего, развалилась бы не твоя голова, а этот самый абажур.
Дима попытался выжать из себя улыбку.
-Точно. Послушай, Юра, а ко мне никто не приходил? Ну, в смысле пока я в отключке лежал?
Юра кивнул головой.
-Да. Женщина одна. Такая, небольшого роста, с рыжими волосами.
-Это мама.
-Я так и подумал. Она с нашим лечащим врачом, Виктором Николаевичем, заходила. Посмотрела на тебя, поплакала и ушла.
-Когда это было?
-Да почти сразу же как тебя привезли. Вчера утром, значит.
За дверью послышались шаги. Юра быстро захромал до своей койки и лёг, натянув на себя одеяло почти до самого носа.
Шурша белым накрахмаленным халатом, в палату вошла медсестра. Почему-то Дима сразу понял, что это именно медсестра, а не врач. В руках у сестрички был эмалированный лоток, накрытый стерильными салфетками. Про себя Дима отметил, что девушка была очень даже ничего: маленькая, на удивление аккуратненькая и очень пропорционально сложенная. Из-под белой шапочки выбивалась прядь ухоженных светло-русых волос. Глаза у девушки были зёленого цвета, черты лица приятные, но без особенных изысков. Единственное, что отличало её профиль от какой-нибудь римской или греческой статуи, была маленькая горбинка на носу. Несмотря на эту особенность, эта горбинка делала её лицо более индивидуальным и, как следствие, более интересным и выразительным.
Девушка поставила лоток на столик на колёсиках, вплотную придвинутый к Диминой кровати, и с осторожностью села рядом. Она улыбнулась Мотылькову, который, как старый коварный пират Джон Сильвер из «Острова сокровищ», внимательно изучал её своим наглым единственным глазищем. 
-Доброе утро. Вам уже лучше? – спросила она.
-Утро доброе. Как сказать, подташнивает меня что-то.    
-Ну, это ничего, скоро пройдёт.
-А что со мной?
-У Вас сильное сотрясение. Но, вообще-то, об этом с Вами должен лечащий доктор разговаривать. Утренний обход у нас начинается в десять.
-А почему лицо перемотано? 
-Порезы. Поскользнулись на улице?
-Нет, дома.
-Понятно. С людьми дома часто травмы случаются.
-У меня в первый раз.
Медсестра улыбнулась.
-Всё когда-нибудь бывает в первый раз.
-Второй глаз цел?
-Не переживайте, с ним всё в порядке.
Она аккуратно убрала салфетки с лотка. Под ними оказался стеклянный многоразовый шприц, наполненный какой-то прозрачной жидкостью.
-У Вас есть на что-нибудь аллергия, Дмитрий?
Дима на секунду задумался, перебирая в уме свои немногочисленные воспоминания, связанные с походами в детскую поликлинику.
-Нет, кажется.   
-Хорошо. Сейчас я Вам сделаю укол.
-А что в шприце?
-Лекарство. Успокойтесь, это совсем не больно.
Медсестра протерла Димину руку ваткой, обильно смоченной в спирту, затем сдвинула поршень шприца на пару миллиметров, удаляя остатки воздуха, а затем уверенным движением вогнала иглу в вену. Дима тихо ойкнул и мгновенно побледнел. Медсестра участливо посмотрела на него.
-Больно?   
-Просто неприятно. С детства ненавижу уколы. Один раз я как-то даже сознание потерял, когда кровь из вены брали.
-Может быть, Вам дать нашатырный спирт?
-Не стоит. Я уже большой, и в обморок грохаться не собираюсь.
-Хорошо, поверю Вам на слово. Тем более, что с собой нашатыря у меня всё равно нет.
Тут из-под одеяла голос подал доселе незаметный Юра.
-Лана Сергеевна, а мне сегодня будут укол делать?
-Нет, Матросов, сегодня уколы Вам не грозят.
-А почему?
Диме показалось, что Юра весьма не прочь принять даже дюжину уколов от такой очаровательной молодой медсестры.
-Потому, что так сказал доктор.
-Понятно, - ответил Юра, явно не удовлетворённый таким решением. 
Дима с любопытством поглядел на медсестру.
-А Вас действительно зовут Лана? У Вас довольно редкое имя.
-На самом деле меня зовут Светлана. Но мне не нравится, когда меня называют Света, поэтому я выдумала более благозвучный, и более короткий вариант этого имени.
В разговор опять вмешался Юра Матросов, которому, видимо, очень хотелось поболтать с симпатичнейшей Ланой Сергеевной.
-Хочу заметить, Вам это имя очень идёт.
-Спасибо, Матросов.
Она вынула иглу из руки бледного, как смерть, Мотылькова и приложила к ней маленький кусочек ватки, смоченный в спирту. 
-Ну, вот и всё. Вы точно нормально чувствуете себя, Дмитрий?
Дима согласно кивнул головой.
-Гораздо лучше, чем до укола.
-Хорошо. Пару минуточек подержите ватку на этом месте, потом можете её выбросить.
Лана положила использованный шприц обратно в лоток, пожелала Мотылькову скорейшего выздоровления и вышла из палаты.
После её ухода Юра скинул с себя одеяло, сел на койке и мечтательно присвистнул.
-Хороша девка! Стройная, как кипарис. Тебе как?
-Хорошенькая, но не в моём вкусе – тощая слишком. Моя девчонка посимпатичнее и пофактурнее будет.
-Ха! Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Так ведь говорится?
-Ну да. Вроде, так.
Желания вступать в бессмысленный спор с Юрой по поводу женских достоинств у Димы совершенно не было. Очевидно, что вкусы у всех разные.
Мотыльков знавал одного очень худого, можно сказать, дистрофичного паренька по имени Вова Стрельцов, с которым они вместе служили в армии.
Вове до исступления нравились женщины «в теле». Всё, что весило меньше ста килограмм, Вова в качестве приемлемого варианта не рассматривал. А вообще, чем больше, тем лучше! И это при своих собственных пятидесяти килограммах. Однажды, когда Вова явился в расположение части после своего очередного любовного приключения, Дима не выдержал и задал интересующий его вопрос.
-Послушай, Стрельцов! Вот ты мне скажи, почему тебя твои «слонярки» заводят?
-Полным женщинам тоже любовь нужна, - отрезал Вова. – К тому же они, чаще всего, дамы хозяйственные: и накормят вкусно, и напоят допьяна, и спать уложат. Вместе с собою, разумеется. А спать с ними, Мотыльков, очень весело, рекомендую. Вот, положим, «делаешь» ты такую тётушку, а она вся будто из пластилина сделана: тёплая, рыхлая и складочки на ней в процессе этого дела шевелятся. Сказка, да и только!
Дима гадко осклабился.
-Где ты их только, Стрельцов, находишь? 
-Кто ищет, тот всегда найдёт. Я вот, кстати, не понимаю, как люди могут сохнуть по хилым, отощавшим «селёдкам».
-Не «селёдки», а нормальные девушки. Они всем нравятся.
-Вздор! Во-первых, они ничего не умеют, во-вторых - не особо стараются, в-третьих, удовольствия с ними никакого.
-То есть как никакого?
-Да там же щупать нечего! Разве что их выпирающие рёбра, острые локти и ножки-спичечки. Это же, как скелет мацать: извращение одно!
-Сам ты извращенец хренов!
На том и порешили.
С годами Дима убедился, что таких, как этот Вова Стрельцов - вагон и маленькая тележка. Может быть, правы были философы, утверждающие, что человек ищет свою полную противоположность? Тем не менее, к таковым Мотыльков себя не относил. Ему двести килограммов живого счастья было не надобно.
За дверью опять раздались шаги. Дима подумал, что это возвращается медсестра, но тут открылась дверь, и в палату решительным шагом вошла Дана, одетая в белый медицинский халат.
От неожиданности Мотыльков дёрнул рукой, и чуть было не опрокинул стойку капельницы, похожую на вешалку в гардеробе. В попытке удержать капельницу от падения, он крепко ухватился за неё обеими руками. Стойка устояла, но от резкого движения Мотыльков свесился с койки, потерял равновесие и чуть было не грохнулся на пыльный, покрытый линолеумом пол. Если бы Дана не успела вовремя подстраховать его, Дима заработал бы себе повторное сотрясение.   
При виде этой картины, первоначально озабоченное выражение Даниного лица сменилось на более спокойное. Она даже сумела выдавить из себя слабенькую, тревожную улыбку.
-Я вижу ручки у тебя пока что шевелятся, значит, есть надежда на сохранение моторики. А это уже неплохо!
-Ты что здесь делаешь? – спросил Дима, ошарашенный неожиданным появлением девушки.
Дана спрятала руки в карманы халата.
-Пришла проведать одного травмированного больного. Ты что же, не рад меня видеть?
-Что ты, что ты! – запричитал  Мотыльков. - Я очень рад, что ты здесь.
Дана хитро прищурилась.
-Оно и видно.
-Как ты нашла меня?
-Ты разве не помнишь? – спросила она. - Мы ведь позавчера договорились созвониться! Время шло, а от тебя ни слуху, ни духу. На следующий день я решила позвонить сама, чтобы лично сказать тебе, что ты настоящая свинья! Но вместо тебя взяла трубку какая-то девушка, огорошившая меня, что ты загремел в больницу. Сначала я подумала, что это неудачная шутка. Оказалось – правда. По своим каналам я выяснила твоё местонахождение. Я ведь всё-таки медик. Приехала сюда, поговорила с завотделением. Он оказался нормальным, понимающим доктором. Вошёл в моё положение и разрешил мне тебя навестить. Сделал исключение для коллеги, я ведь тебе не родственница. Вот, собственно говоря, и вся история. Точка. 
Дана присела на краешек Диминой кровати. Мотыльков пожирал на её взглядом, в котором, как в хорошем коктейле, воедино смешались благодарность и восхищение.
-Как здорово, что ты пришла, Даночка! До сих пор не могу понять, как я здесь оказался. Сидел себе на кухне, пил кофе, никого не трогал, а тут бац – очнулся в больничке. Голова болит страшно! Даже думать больно!
-А ты не думай, это вредно - пошутила Дана. - Тебе ещё крупно повезло, что ты остался жив. Судя  по характеру твоей травмы, люстрочка весила килограммов десять, не меньше!
-Так ты в курсе про дедушкин абажур?
-Да, завотделением уже рассказал мне про твой вредоносный светильник. Ему твоя мама всё выложила, когда тебя привезли на «скорой».
-Странно всё это. Он ведь до этого никогда не падал. Но ты знаешь, перед тем, как он свалился мне на голову, у меня какое-то помутнение рассудка случилось. Галлюцинации что-ли?
-Неужели?
-Да. Мне показалось, что в квартире произошло землетрясение. Наверное, это очень глупо звучит, да?       
-Вовсе нет. На самом  деле это и было самое настоящее землетрясение.
-Ты шутишь?
-По правде говоря, в том, что случилось, нет никакой загадки. Это «землетрясение» устроили твои соседи сверху.
Дима выпучил свой болезненный красный глаз.
-Не может быть! У них там грузовик, что-ли на пол упал?
-В точку! Только это был не грузовик. Твои ненаглядные соседушки купили дочери пианино. Их гостиная, куда они собрались этот музыкальный «шкаф» поставить, находится как раз над твоей кухней. У одного из грузчиков не выдержали такелажные ремни, или как там у них эти штуки называются? Ну, и пианина рухнула на пол. Насколько я понимаю, в этот момент ты с упоением пил свой кофе. Тебе просто не повезло.
-Знаешь, что странно? Абажур висел над столом. Не понимаю, как могло получиться, что он мне свалился на голову. 
-А ты уверен, что ты именно сидел за столом? Может быть, ты на нём лежал или, предположим, танцевал?
Дима тихо засмеялся.
-Слушай, ты даже не представляешь, как я рад, что ты сейчас здесь, со мной.
В этот момент Юра Матросов громко зашуршал своими одеялами. Дана удивлённо посмотрела в его сторону, как будто только что заметила его присутствие. Юра спустил ноги с кровати и запахнул свой халат.
-Прошу Вас, не обращайте на меня внимания, мне надо к медсестре. Что-то опять нога разболелась.
Для пущей наглядности он даже постучал кулаком по гипсу.
-Вам, наверное, тяжело вставать. Может быть, мне самой к ней сходить? – спросила Дана.
-Ну что Вы, не нужно. Мне даже полезно немного пройтись, косточки размять.
Юра доковылял до двери и вышел в коридор. Дана с трудом сдерживала улыбку.
-Какой у тебя понятливый, тактичный сосед.
-Да, вроде валенок-валенком, а повёл себя, как настоящий джентльмен, - согласился с ней Мотыльков. 
-А бывает совсем наоборот, что человек выглядит как джентльмен, а ведёт себя как последняя сволочь. Внешность часто бывает обманчива, - очень серьёзно сказала она.
-Ты думаешь?
-Да, - ответила она, наклонилась и поцеловала его.
Мотыльков жадно впился в манящую теплоту её губ. Он наслаждался сладковатым вкусом её помады и ароматом её тела, который не мог перебить даже стойкий лекарственный запах казённого помещения.
Дима закрыл глаза и, на какую-то долю секунды он забыл, что находится в больнице, а голова у него перемотана чужеродными пожелтевшими бинтами. Ему показалось, что этот поцелуй длится целую вечность, бесконечно приятную вечность, хотя, на самом деле, прошло всего несколько минут. Её волосы чёрной шелковистой волной струились сквозь его пальцы. Нежная Данина ладонь лаково покоилась на его правой щеке. От внезапного прилива эмоций его бросило  в дрожь.
Сейчас Дима боялся только одного: что их поцелуй закончится, Дана уберёт свою руку, и тогда зыбкий мираж их жаркого, чувственного единения рассыплется и развеется, как песок на ветру.
Но, как известно, всё хорошее в этой жизни когда-нибудь кончается, и их долгий страстный поцелуй не стал исключением. Дана с видимым неудовольствием оторвалась от его перебинтованного лица. У Мотылькова было лицо человека, умирающего в пустыне от жажды, у которого насильно отняли флягу с живительным глотком воды. 
-Мне пора идти, - сказала она.
-Так скоро? – спросил Дима с явным неудовольствием.
-Я ведь к тебе совсем ненадолго. К тому же, меня уже ждут на работе.
-Ради меня ты прогуляла работу?
-Не совсем, просто поменялась с коллегой местами.
Дима положил свою руку ей на запястье.
-Ты будешь меня навещать?   
-Конечно. Ты только постарайся сильно голову не напрягать. Сотрясение – вещь очень коварная. Тебе надо больше отдыхать. 
-Как ты думаешь, когда меня отсюда выпустят?
-Это будет зависеть от динамики выздоровления. При хорошем раскладе, тебя выпишут недели через полторы, максимум - две.  Не знаю. Организм у тебя молодой, по идее, всё должно заживать, как на собаке. Ты, главное, не волнуйся: врачи здесь приличные и условия неплохие.
-И медсёстры симпатичные, - пробормотал Мотыльков.
-Неужели?
-Шучу, конечно. Дан, скажи мне, пожалуйста, а моя голова до свадьбы заживёт?
Дана усмехнулась.
-Это, смотря до чьей свадьбы.
Она подошла к двери и взялась за блестящую латунную ручку.
-Ну ладно, Мотыльков, ты главное выздоравливай скорее. А то, знаешь ли, на свете есть и более приятные места для свиданий, чем больничная палата.
-Полностью с тобой согласен. Послушай, Дана…
-Что?
-Пока я был без сознания, мне приснился какой-то человек в малиновом пиджаке. Он был настолько реален, ну знаешь, как мы с тобой.
-Да? И что же он сказал?
-Он сказал: «Чужая душа - потёмки».   
Дана снова подошла к нему и легонько постучала по его голове.
-Со-тря-се-ние моз-га, - по слогам произнесла она, делая ударение на букву «А».
-Думаешь?   
-Конечно. Я приду завтра.
-Я уже начал по тебе скучать, - ответил Мотыльков, и это была совершенная правда.
Дана бросила в его сторону тёплый прощальный взгляд и вышла за дверь.      
Через пару минут в палату ввалился Юра. Пока он плёлся до кровати, его раскачивало как боцмана на корабельной палубе во время девятибалльного шторма. Глазки у Юры были подозрительно скошены к переносице. Запахло водкой.
 «Безошибочный признак, - подумал Мотыльков. - «Выпил мой соседушка, выпил, стервец, как пить дать!».
Юра со крипом повалился на кровать. Дима заметил, что из кармана его халата бесстыдно торчало горлышко «чекушки». Матросов нежно поглаживал её своей волосатой лапищей, при этом мечтательно смотря в потолок.
-Водочки? – предложил он Мотылькову.
-Да ты что? Мне ведь только что укол сделали.
-Точно не будешь?
-Нет. 
-Как знаешь. Как говорится: хозяин-барин. А я, пожалуй, выпью.
Матросов достал заветный пузырёк, широко разинул пасть, и влил в себя порядка ста граммов водки, после чего издал неприличный звук, похожий на смесь зевка и икоты.          
-Зря не выпил. В больнице и колбаса вкуснее, и водка слаще. И у баб между ног влажнее.
-Да я не спорю, просто не хочу. Может позже.
-Позже, братан, может совсем ничего не остаться. В большой семье клювом не щелкают.
Юра заржал, донельзя довольный собственным каламбуром. 
-Красивая девушка к тебе приходила, - отсмеявшись сказал он. - Зазноба твоя?
-Угу.
-Сразу видно, что она к тебе неровно дышит, а как она на тебя смотрела! – Юра с завистью покачал головой. - Ты где такую красивую девку оторвал?
-Места знать надо.
-А если серьёзно?
-Если серьёзно, то на работе. В райкоме комсомола.
-Так ты чего, «комса» что-ли?
-Да. А ты что-то имеешь против?
Юра внезапно умолк, тупо уставившись в потолок.
-И когда же, наконец, рухнет этот проклятый коммунистический режим? Эти ****и достали всех хуже горькой редки. И ведь что меня больше всего бесит…
Юра повернулся к Мотылькову, и Дима заметил росинки пота на его небритом, раскрасневшемся лице.
-Они всё время норовят всех «обогнать и перегнать», а полки в магазинах пустые стоят. Как во время гражданской войны. Не перегонят они, Дима, а наоборот, загонят народ в такую глубокую задницу, из которой мы ещё очень долго не выберемся. И выберемся ли вообще, вот в чём вопрос?
-Да ладно, - прокомментировал сказанное Дима, но прозвучало это как-то очень тихо, слабо и неуверенно.
-Поверь мне, Дима, эти страшные ошибки, которые совершаются сейчас, в будущем отрыгнутся нашим детям, а может быть даже и внукам! 
В душе Мотыльков был согласен с Матросовым, но его  опыт подсказывал ему, что не стоит обсуждать несостоятельность советского государственного строя с совершенно незнакомым человеком.
И вообще, кто такой, этот Юра? На первый взгляд - сантехник-интеллигент. Только вот в глазах у этого «сантехника» наблюдался очень нехарактерный для лиц этой профессии холодный, металлический огонёк, который был не в состоянии заглушить даже характерный водочный блеск. Это были глаза человека, привыкшего всю свою жизнь следовать приказам.
А, может быть, Юра вовсе не пьян? И его речь  - сплошная показуха? Так, бесплатный спектакль для раненого райкомовского дурачка? Ведь Юра вполне мог оказаться особистом-гэбульником . Дима слышал, что эти служивые часто пользуются такой тактикой: cначала подпевают доверчивым индивидам, недовольным советской властью, провоцируют, а потом берут их тёпленькими. И никакой, простите за выражение, «гласностью» в этом случае не отмазаться. Да и вообще, чего этот шебутной Матросов в душу лезет, в доверие втирается? Хотя, возможно, Юра вовсе и не стукач? Просто из-за своего сотрясения Мотыльков стал необоснованно подозрителен? В любом случае, с этим непонятным товарищем следует быть начеку.
-С чего такая убеждённость? Ты что экономист? – спросил Мотыльков. 
Юра опять потянулся к бутылке, но его рука замерла, едва коснувшись водочной пробки.   
-Не надо быть семи пядей во лбу, Димка, чтобы понять, что наш грёбанный вонючий «Совок» прогнил насквозь.
Матросов всё-таки допил до конца свою водку, вытер губы и продолжил. 
-Веришь или нет, но сейчас наша страна больше всего похожа на старый дощатый сортир, одиноко стоящий на площади в 22 миллиона 400 тысяч квадратных километров, в который стоит самая длинная очередь в мире. Попасть туда и облегчиться хочется всем, но терпеть, по понятным причинам, приходится долго. И никому не приходит в голову рядом с этим деревянным сооружением построить ещё одно, чтобы очередь уменьшилась и людям легче стало. Или выдать индивидуальный горшок каждому, чтобы очередь вообще рассосалась. 
Юра назидательно поднял указательный палец.
-Фигушки! Ибо наша великая партия всё время твердит – «не положено». А чтобы граждане не гадили куда попало, к этой очереди приставили охранников с собаками. Если обделался, то они берут виновного за шкирку и тут же пускают его в расход. Все это видят, поэтому люди напуганы до печёночных колик! Стоят, терпят, отбивают чечётку, и с завистью поглядывают на тех, кому уже посчастливилось облегчиться. А, для того, чтобы номенклатура ходила по-большому, для них специально выстроена очередь покороче. Соответственно и ждать им приходится меньше.    
-Причём тут сортир? – деланно возмутился Мотыльков. - Хватит нести околесицу!
Юра пьяненько подмигнул Диме. В его голосе послышалась угроза.
-А что, «комса», может пойдешь на меня настучишь? Все вы, красные подтяжки, из одного теста сделаны!
-Успокойся! Не пойду я никуда. И вообще, дай поспать. Башка от твоих корявых мыслей раскалывается.
Дима повернулся на левый бок и закрыл глаза. Юра продолжал что-то бурчать себе под нос, но разобрать его слова было трудно. Да Мотыльков вовсе и не пытался вслушиваться.
Спустя пару минут, убаюканный и даже немного истощённый яркими впечатлениями последних нескольких часов, Дима начал засыпать.











Глава 7
Странные грёзы
Мотылькову приснился очень странный сон. Вернее, это был даже не один сон, а чехарда коротких, но очень запоминающихся сновидений. Вообще-то подобные странности происходили с ним редко. Обычно Дима проваливался в беспокойную, усталую дрёму, а наутро уже ничего не мог вспомнить.
Но на этот раз всё было по-другому.
Сначала ему приснилось, что он лежит голый на полу какой-то пустой комнаты, стены которой облицованы старым зелёным кафелем. Прямо в лицо ему бьёт яркий свет огромной лампы, из тех, что обычно устанавливают в операционных. Дима пытается закрыть ладонью глаза, но обнаруживает, что у него нет рук. Мотыльков кричит от страха.
-АААА!!!! Куда подевались мои руки!!?
Над ним раздаётся голос.
-Спокойно, Мотыльков, сейчас укол тебе сделаю, и всё пройдет.
Голос принадлежит его давней школьной зазнобе Маше Одинцовой. Судя по объему живота, Маша беременна на девятом месяце.  Странно, ведь по идее, она уже давно должна была родить. В руках у Маши вместо шприца находится огромная трёхлитровая банка с надписью «Рассол», из которой торчит толстая длинная игла, больше смахивающая на лезвие шпаги.    
-Давай, пионер, живо поворачивайся на живот! – приказывает она. 
-Зачем? Я не хочу! Мне только что укол сделали!
-Ничего не знаю, сказали надо - значит надо! Алле, гоп!
«И причём здесь «Алле-гоп»? Тут ведь цирк, а операционная», - подумал Дима.
Какая-то неведомая сила переворачивает его на пол. Правой щекой он прижимается к плитке. Кафель под ним мокрый и очень холодный.
-Вот и славно, - промяукала Маша и со злостью воткнула шприц- шпагу в Мотыльковскую ягодицу.
Раздался запах формалина и рассола. Укол очень болезненный: Дима чувствует, как его распирает изнутри. 
-Что за дрянь ты мне колешь? - заорал он что есть мочи.   
-Молчи! Это для потенции!
Боль становится по-настоящему невыносимой, и тогда Мотыльков начинает кричать и вырываться. Только сейчас он понял, что игла прошла через мышцы насквозь, и коварная Маша намертво пригвоздила его к полу, как какое-нибудь редкое крылатое насекомое.
Мутная жидкость из шприца растекается по кафелю, и Дима начинает захлёбываться. Реагент заливается ему в рот и в нос, и его сдавленные крики превращаются в зловещее бульканье. Глаза заволакивает пурпурным туманом, и он делает отчаянную и, как ему показалось, последнюю попытку вырваться, выгнув спину в напряжённой, неестественной конвульсии, как при остром столбнячном синдроме.
***
Кажется, это помогло, так как Дима почувствовал, что иголку вытащили, и дурманящая боль отступила. Затем чьи-то руки подняли Мотылькова с холодного пола и аккуратно усадили его на низкую скрипучую табуретку. Он почувствовал на своём теле дыханье свежего ветерка, который сразу же унёс с собой удушливый запах странного лекарства.
«Наверное, где-то открыли окно», - догадался Дима.
Он жутко боялся, что его снова начнут колоть, поэтому от страха он даже не мог заставить себя оглядеться вокруг. Мотыльков почувствовал, что к нему возвращается голос. Для пущей верности, он набрал в лёгкие как можно больше воздуха и прокричал в окружающую его пустоту:   
-Не надо, Маша, прошу тебя! Не надо мне больше твоих уколов для потенции! Со мной и так всё нормально!
Скабрезная садистка Маша Одинцова ему не ответила, зато он услышал перед собой осторожное, настораживающее мужское покашливание, как будто кто-то хотел обратить на себя внимание.
Дима открыл глаза и увидел, что он сидит в центре просторного зала московского горкома КПСС. Окна  в зале были открыты настежь, этим и объяснялась внезапно появившаяся свежесть. А вот всё остальное вызывало шквал вопросов, которые сейчас прыгали в его ушибленной голове, подобно стайке лиловых кузнечиков.
Напротив Димы находился солидный президиум, в котором сидели важные товарищи, почтенные лица которых сковывала печать многоопытности, всезнайства и склонности к бюрократическому образу жизни. Товарищей было трое.
Справа сидела худощавая тётушка с узенькой полоской тонких старческих губ, у которой волосы были собраны в настолько плотный пучок, что кожа на её лице была натянута как медицинский шгут. Её глаза выражали абсолютное презрение к происходящему.
На противоположном конце стола расположился почтенный гражданин нейтральной и, можно сказать, абсолютно невыразительной внешности, одетый в пыльный коричневый пиджачишко. Гражданин с упоением ковырялся в носу, периодически проверяя свой мизинец на предмет наличия различных биологических субстанций. Мотыльков его тоже не интересовал.
В центре президиума стоял маленький, худосочный гражданин в очках и монотонно зачитывал что-то по бумажке, которую он сжимал в своих маленьких ручонках, похожих на лапки воробушка. Гражданин был столь малого роста, что ему пришлось встать на стол, чтобы казаться чуть выше своих сидящих коллег. Истошные Димины вопли явно отвлекли его от чтения. Он неодобрительно посмотрел на Мотылькова и недовольно поправил очки на лице.   
-Игорь Егорович, попросите, пожалуйста, Вашего подчинённого не кричать в присутствии высокого партийного руководства. Ибо раздражает.
Дима начал озираться по сторонам и увидел Игоря Седовласова, сидящего рядом с ним за детсадовским столом и стульчиком, которые были расписаны под хохлому. Игорю с его немаленьким ростом сидеть за этим крохотным предметом мебели было совершенно неудобно. Седовласов прятал свое бледное лицо в ладонях и рыдал навзрыд. При замечании крохотного аппаратчика он перестал дрожать, вытер рукавом сопли и с обидой посмотрел на Мотылькова. Под глазами у Игоря лежали глубокие красные тени. Было заметно, что он несколько суток не спал.   
-Дима, помолчи, пожалуйста. Ты и, правда, сильно нас всех отвлекаешь.
Мотыльков счёл необходимым заткнуться. 
Ответственный товарищ снова принялся зачитывать с того места, где его прервали Мотыльковские вопли, но вдруг он отложил свою бумагу и снова воззрился на вконец ошалевшего второго секретаря.
-Дмитрий Иванович, потрудитесь объяснить президиуму, почему на Вас нет одежды?
Дима посмотрел на себя и понял, что мелкий товарищ совершенно прав, и он действительно сидит на стульчике голышом. Оно и понятно, после операционной его забыли переодеть. Пришлось ему, как в бане, прикрыть срамное место рукой. Дима попытался придумать более или менее правдоподобное объяснение этому удивительному факту, и даже открыл рот, чтобы сказать что-нибудь в своё оправдание, но его опять перебил рыдающий Седовласов.
-А он у нас эксгибиционист! Вот! - выкрикнул Игорь, не прекращая свой необъяснимый скулёж.
От такого бесстыжего поклёпа у Мотылькова опять пропал голос. Точное значение термина «эксгибиционист» было ему неведомо, но звучало оно весьма обидно и как-то даже оскорбительно. Он попытался подать Игорю знак, чтобы он помолчал и перестал «топить» своего приятеля, но зарёванный Седовласов даже не посмотрел в его сторону.    
Ответственный товарищ осуждающе покачал головой.
-Вот как, а ещё напялил на себя личину коммуниста! Посмотрите, товарищи! – громко произнёс он, обращаясь за поддержкой к своим коллегам. - Какую змею партия пригрела у себя на груди!
Товарищи согласно закивали, при этом у пожилой тётушки угрожающе натянулось лицо. Диме показалось, что ещё чуть-чуть, и кожа на нём лопнет, обнажив неподвижные лицевые мускулы. Её равнодушный коллега, тайком от остальных членов президиума, вытер свой палец об свою правую штанину, не менее пыльную, чем его пиджак. Видимо, его попытки обнаружить в своём носу залежи неких «сокровищ» наконец-то увенчались успехом. 
От всей нелепости и сюреалистичности происходящего у Мотылькова голова шла кругом. Всё было настолько реально, что ему даже в голову не могло придти, что это всего-навсего обычный сон, пусть даже и очень правдоподобный.
Тем временем, важный коротышка продолжил свою обвинительную эскападу своим сухим канцелярским тоном.      
-Помимо только что установленного факта склонности гражданина Мотылькова к появлению н; людях в обнаженном виде, что, безусловно, нашло своё отражение и зафиксировано в протоколе, Д.И.Мотыльков неоднократно привлекался к дисциплинарной ответственности за пьянство на рабочем месте. - Мало того, - коротышка сделал паузу – Гражданин Мотыльков, бессовестно отлынивая от своих служебных обязанностей, с утра до ночи пил запоем!
-А по выходным дням он ещё и клей  нюхает! ПВА ! – раздался дрожаще-плаксивый, противный голос Седовласова.   
-Это наглая, гнусная ложь! – не выдержал Дима. – Никаких клеёв я не нюхаю!
Малорослый товарищ присел на корточки с неожиданной злобой замолотил своим крохотным кулачком по столу. Видимо, нарушение установленных регламентом процедур окончательно вывело его из равновесия.
-Прошу Вас немедленно закрыть свой рот! Вам никто не давал слова, товарищ Мотыльков!
Дима замолчал и страдальчески потупил взор. Он не ожидал от коротышки подобного взрыва эмоций. На секунду в зале установилась раскалённая тишина, и было слышно лишь частое дыхание «главного» и плаксивое тявканье Седовласова.
Тут «равнодушный» в президиуме немного поднатужился и шумно испортил воздух. Это было настолько неожиданно, что все рассмеялись, включая Диму и даже ту самую, чрезмерно серьёзную даму с излишне неподвижным лицом. Правда, она не смеялась, а просто скалилась, прикрывая костлявой ладошкой свои крупные лошадиные зубы. Обстановка в зале сразу же разрядилась. Коротышка схватился за живот, всем своим тщедушным тельцем содрогаясь от распирающего его смеха. Равнодушный товарищ стал удивлённо озираться по сторонам, по-видимому, пытаясь разобраться в причинах столь внезапного улучшения настроения окружающих.
Насмеявшись вдоволь, коротышка смахнул слезу с краешка глаз своей тощенькой птичьей лапкой.
-Рассмешил ты нас, Сергей Михайлович, ой рассмешил. Тишина! Тишина в зале! Тише, товарищи! – сказал он, обращаясь к кому-то, кто находился позади Мотылькова.
Дима обернулся и увидел, что за ним находится огромная толпа хихикающих и улюлюкающих зрителей, которые вели себя так, будто бы они находились не в горкоме, а пришли посмотреть на выступление цирковых клоунов.
В первом ряду сидела Димина мама, нервно комкающая в руках мятый носовой поток. По соседству с мамой восседала здоровая щетинистая свинья в драных полосатых портках. Именно так Дима представлял себе подросшего, возмужавшего и забуревшего Пятачка из мультика про Винни Пуха, которого пообтесала суровая, взрослая жизнь.
«Пятачок» с упоением грыз пломбир в вафельном стаканчике, нисколько не заботясь тем, что крошки и брызги от мороженного летят на окружающих. Свинья не просто ела, она с видом истинного гедониста наслаждалась своим лакомством, громко чавкала, хрюкала и трясла головой.
Диминой маме такое соседство было явно не по душе. Она брезгливо отстранялась от хрюшки и смахивала платочком крошки, попадавшие ей на платье. Тем временем, свинья одним укусом прикончила остатки мороженного и достала из своих занюханных порток большую плитку горького шоколада с орешками.
«Какая сластёна эта свинья, интересно, а у свиней бывает заворот кишок или сахарный диабет?» - подумал Дима, с неподдельным интересом разглядывая прожорливого «Пятачка».
Наверное, Дима таращился на свинью больше времени, чем этого требовали правила приличия, потому что боров прекратил работать челюстями и уставился на Мотылькова своими маленькими поросячьими глазками.
-Чего смотришь, гнида? – захрюкало прожорливое щетинистое существо.
От неожиданности Дима чуть не грохнулся со стула. Уж не почудилось ли ему? Всем известно, что говорящих свиней в природе не бывает. Он хотел ответить свинье, но нужные слова почему-то затерялись в закоулках его подсознания, и ему ничего другого не оставалось сделать, как позорно отвернуться.
Но склочный хряк даже и не думал не униматься.
-Вылупился он, понимаешь! Ты что, никогда не видел, как труженики села кушают? Я от зари до зари в поле подыхаю, чтобы таким дармоедам как ты было чем себе брюхо набить. Самому пожрать некогда! А он такой-сякой-разэдакий, в рот заглядывает, спокойно покушать не даёт. Сволочь беспартийная!
Слова развоевавшейся хрюшки неприятно резанули Мотылькову слух. И Дима решил дать словесный отпор.
-Я не дармоед, товарищ боров. И для Вашего сведения, я в партии с восемнадцати лет.
Боров и глазом не моргнул. 
-Хрю-хрю-хрю. Знаем мы Вас, городских паразитов. Целыми днями сидите в кабинетах, геморрой на жопе насиживаете и бумажки на портянки пускаете!
-Чего-чего? – переспросил Мотыльков, оскорбленный в своих лучших чувствах. 
-Да ничего! - прорычал толстый свин. - Сели честным колхозникам на шею и ножки свесили. Кто, спрашивается, перестройку тормозит? Это Вы, глисты книжные! Тьфу!
Cвинья плюнула в его сторону, по видимому, метя Диме в затылок. Но Мотыльков успел вовремя пригнуть голову и поросячий «снаряд» приземлился прямо на бумажку, которую держал в руках крошка в президиуме.   
От скорого прихода справедливого и праведного гнева у ответственного товарища на затылке зашевелились редкие, сальные волоса. Его напускное бюрократическое веселье сразу же, как рукой сняло. Он вмиг стал похож на закипающий чайник, у которого вот-вот должно было сорвать крышку.
И это случилось. Малорослый товарищ спрыгнул со стола и принял излюбленную позу памятника Владимиру Ильичу Ленину, указывая на безкультурную хрюшку трясущимся, обвинительным перстом.
-Товарищ боров! Вы забываете, что Вы не в хлеву, а в горкоме партии!
-Горком, хлев, - задумчиво пробормотала в ответ свинья, ковыряясь грязным копытцем в своей огромной зубастой пасти.  - По мне так разница небольшая. Воняет здесь, прямо скажем, ничуть не лучше, чем у меня в сарае! 
Из ушей и носа председателя повалил дым, что ещё более усугубило его сходство с пресловутым чайником. Он заорал так, что с потолка посыпалась штукатурка, сопровождая  эти крики судорожными движениями, напоминающие танец паралитика:
-Немедленно вывести эту грязную свинью вон!
Среди присутствующих сразу же нашлись энтузиасты выполнить это поручение. Двое крепких мужчин в грязных рабочих спецовках схватили свинью и силой поволокли её к выходу. Свинья отчаянно вырывалась и даже исхитрилась укусить одного из дружинников за запястье. Последний взвыл от боли, так как зубы у «Пятачка» были довольно острые, но хватку при этом не ослабил.
Наконец, оскандалившегося борова вывели из помещения под одобрительные возгласы сидящих в зале. Дима тоже вздохнул с облегчением: эта наглая, циничная свинья ему совершенно не понравилась. Кроме того, его маме без этого свинского соседства будет явно комфортнее.   
Взбешённый маленький горкомовец вновь забрался на стол, налил себе полный стакан воды из прозрачного хрустального графина, и начал пить тёпленькую водицу долгими, жадными глотками. Это немного успокоило ответственного товарища, он вытер заплёванную бумажку рукавом и продолжил свою обвинительную речь.
-Но это ещё не всё. Товарищ Мотыльков периодически имел…, - тут грозный аппаратчик словно поперхнулся, подбирая наиболее точный термин, приемлемый в данной ситуации. – Итак, товарищ второй секретарь периодически вступал во внеслужебные связи с молоденькими сотрудницами Мазуткинского райкома, чему есть неоспоримые доказательства. – Я попрошу выступить по существу дела товарища Лагутину. Прошу  Вас, Людмила Геннадьевна!
Из задних рядов поднялась молодая девушка со спящим грудным ребёнком на руках и, нежно прижимая  к себе свою драгоценную ношу, грациозно продефилировала в президиум.
-Люська! Ты, что-ли? - удивленно воскликнул Дима, но девушка покосилась на него таким холодным, уничтожающим взглядом, что Мотыльков почувствовал себя так, будто его только что окатили ушатом студёной воды. 
У девушки были карие глаза, тонкие губы, мило вздёрнутый кверху носик, а её коричневые волосы были собраны в короткую косу, которая очень красиво покоилась на её левом плече. Люсенька была одета в простенький голубенький сарафанчик, который, судя по её загорелым ногам, обутым в лёгкие кожаные  сандалии, должен был скрывать крепкую и подтянутую фигуру. У девушки был совершенно замученный вид, на её лице не было ни грамма косметики,  и с первого взгляда было совершенно невозможно с полной уверенностью сказать, красива она или нет. Однако, по какой-то непонятной причине, на Люсеньку хотелось посмотреть и во второй, и в третий, и даже в четвёртый раз. Судя по тому, что все мужики, присутствующие на собрании, при виде Люсеньки внезапно оживились, в их головах крутилась только одна мысль: «Ну, надо же! Какая здоровая и крепкая самка!».
Люся подошла к президиуму и встала рядом с предводителем собрания. Маленький мужичок сквозь линзы своих очков с большим  уважением уставился на Люсину округлую и, надо сказать, весьма немаленькую грудь. Так как девушка была, как минимум, в полтора раза выше его, то он заговорил именно с этой частью её тела. То ли ему не хотелось сильно задирать голову, чтобы глядеть ей в глаза, то ли он решил, что вести диалог с Люсенькиной грудью ему будет на порядок приятнее.    
-Большое спасибо Вам за то, что вы смогли придти к нам, уважаемая Людмила Геннадьевна. А ребёночка, простите, Вам не с кем что-ли было оставить?
-Не с кем! - отрезала Люся. – Мужа у меня нету, родители работают. Есть бабушка, но она живёт в другом городе. А в ясли в таком возрасте не берут, сами знаете.
-Да это всё так, так, - немедленно согласился с ней «ответственный».     - Надо признаться, матерям-одиночкам в наше время очень непросто приходится.
Он возвысил голос.
-Особенно, когда папаши, как говорится, сделают своё «дело» и бежать, бежать в кусты. Так сказать, поближе к кухне, подальше от ответственности. Это во всех отношениях печальная ситуация. А  дитятко Ваше как зовут? – ласково спросил товарищ кроха и показал ребёнку «козу».
-Да как и папу в общем то, - ответила Люсенька и покосилась на второго секретаря, который всё это время неуютно ёрзал на стуле. –Дмитрием.
От этих слов Мотыльков немедленно впал в транс.
-Не скажете ли нам, уважаемая Людмила Геннадьевна, - продолжил свои расспросы маленький аппаратчик. - Как зовут этого самого папу, чтобы мы все знали, кто этот подлец, бросивший Вас с младенцем на руках?
 -Никакого секрета здесь нет, - пожала плечами Люсенька. – Отец ребёнка  - это вон тот голый паразит, который сейчас сидит передо мной на стуле.
-Назовите, пожалуйста, его имя!
-Дмитрий Иванович Мотыльков, второй секретарь райкома комсомола. 
Дима вскочил со стула как ошпаренный.
-Она всё врёт, нет у меня никаких детей!
Сзади опять раздались издевательские смешки, и Дима понял, что с его голым задом поворачиваться спиной к публике неприлично, и будет лучше, если он сядет. Что он незамедлительно сделал, алея как маков цвет.
-Займите своё место, Дмитрий Иванович, - холодно отчеканил очкастый председатель президиума. – Вам ещё дадут возможность сказать пару слов. А сейчас настоятельно рекомендую Вам не мешать говорить другим. – Людмила Геннадьевна, прошу Вас, продолжайте! – обратился он к Люсеньке. - Расскажите нам, при каких обстоятельствах  состоялось Ваше знакомство с товарищем Мотыльковым.
-Ну что же, рассказывать тут особо нечего. После окончания училища меня приняли на работу в Мазуткинский райком комсомола.
-На какую должность, прошу прощения?
-Машинистка-стенографистка.
-Там Вы и познакомились с обвиняемым?
-Верно. Он часто заходил в машбюро, иногда по работе, когда просто так, поболтать. Я сразу, поняла, что я ему нравлюсь. Он стал давать мне поручения чаще, чем всем остальным сотрудницам, иногда дарил шоколад, конфеты. Когда речь шла о документах особой важности, он вызывал меня в свой кабинет и там объяснял мне какие правки нужно внести или какой абзац заново перепечатать. В одно из таких «рабочих совещаний» оно и случилось.
-C этого места, пожалуйста, подробней, - облизнулся председатель президиума, подмигнув Люсиной груди заблестевшими масляными глазками.
-Да куда уже подробней? Это было настолько стремительно, что он, кажется, даже забыл дверь на ключ запереть. Всё произошло прямо на его рабочем столе, на бумагах с пометками «весьма срочно» и «выполнить немедленно».
Зал возмущенно заохал. Кто-то даже схватился за сердце и громогласно потребовал валидола и сердечных капель.
-Простите, пожалуйста, Людмила Геннадьевна, разрешите задать Вам  нескромный вопрос: не были ли Вы против такого развития событий?
-Нет, в тот самый момент, я скорее была даже «за».
-У Вас не возникла мысль, что Вы совершаете поступок по своему характеру весьма аморальный и даже антисоветский?
-Ну, Вы знаете, не я же была инициатором. Мне кажется, что в этом случае вся ответственность ложится на мужчину.               
-Не отрицаю нисколько и, более того, поддерживаю! Ибо процесс размножения в нашей стране в большинстве случаев ведёт к поступательному увеличению количества маленьких граждан Советского Союза. И мы это делаем вовсе не ради удовольствия, товарищи! – сказал коротышка, снова обращаясь к публике.  - Цели здесь ставятся совершенно практические: у нас будет рождаться больше солдат, рабочих, колхозников и прочих товарищей, составляющих становой хребет нашего передового советского общества. Но, и я хочу это особо подчеркнуть, есть большое и жирное «но»!
 Голос маленького аппаратчика стал по-лекторски монотонен.
-В соответствии с партийной точкой зрения, процесс размножения  в СССР дозволен только людям, состоящим в браке, и исключительно во внеслужебное время. И будет много лучше, если Вы находитесь при этом в ежегодном оплачиваемом отпуске. Случаи, выходящие за рамки упомянутого, классифицируется нами как аморальное поведение или «аморалка».
-Мне очень стыдно за своё поведение. Уверяю Вас, такое больше не повторится  - тихо сказала Люсенька, и в подтверждение своих слов томно захлопала увлажнившимися ресницами.
Главный докладчик обогнул стол президиума и, подойдя к Люсеньке, картинно пожал ей руку.
-Я верю Вам, Людмила Геннадьевна! Такие честные глаза, как у Вас, не могут лгать. К тому же и я, и мои уважаемые коллеги приняли к сведению Ваше прилюдное чистосердечное раскаяние.
-Спасибо большое, - выдавила из себя Люсенька.
Она хотела ещё что-то сказать, но не выдержала и расплакалась.
-Ну, будет, будет, - по-отечески сказал Люсеньке «главный» и даже погладил её по ножке. – Идите домой, Людмила Геннадьевна, мы и так притомили Вас своими расспросами.
Люсенька молча кивнула и вышла за дверь, сжимая в руках свёрток с младенцем, который всё это время спал крепким, безмятежным сном.
На мгновение в зале воцарилась тишина. И коротышка решил перейти к заключению своей обвинительной речи. Он подошёл вплотную к раздавленному Мотылькову и стал говорить. Но говорил он, по большей части, не с ним, а с притихшей и покорной аудиторией.
-Уважаемые товарищи, конец этой, казалось бы, нежной и трогательной истории любви между товарищем Мотыльковым и юной машинисткой весьма и весьма гадок. Товарищ Лагутина узнала, что беременна и сообщила эту радостную новость будущему отцу. Но Дмитрий Иванович повел себя отнюдь не как настоящий коммунист, и даже совсем не как настоящий мужик. Он стал уговаривать свою сотрудницу сделать аборт, а когда Людмила Геннадьевна отказалась, он задействовал все свои связи, чтобы перевести её на работу в горком комсомола. Якобы на повышение. Ах, как он был жалок, друзья мои, когда он, стоя на коленях, со слезами на глазах умолял её никому ничего не рассказывать! Так сказать, не портить ему молодость и карьеру. Этот малодушный гад обещал всячески помогать молодой маме. Это правда, Дмитрий Иванович? – спросил маленький аппаратчик, теперь уже обращаясь к пришибленному Мотылькову.
Дима промолчал, не зная, куда деваться от подобной скотнической осведомлённости председателя. Последний принял молчание Димы за согласие.
-Вот-вот. Вы сулили доверчивой гражданке Лагутиной золотые горы, а в итоге позорно смылись по водосточной трубе. Своим безнравственным, истинно свинским поведением Вы, Дмитрий Иванович, бросили тень на боевой авангард нашей страны - Коммунистическую партию Советского Союза! – сказал важный коротышка и грозно показал на гипсовый герб СССР, вмурованный в стену за президиумом.
В тот момент Диме казалось, что герб застрял в этой стене намертво и, скорее всего, провисит там целую вечность, пережив Мотылькова, этого бюрократа-коротышку, его карикатурных коллег, которые неподвижно замерли, наподобие музейных восковых экспонатов. И очень может быть,  что этот серпасто-молоткастый венок переживет вечный город Рим, его преемницу – Москву, и даже таинственные Египетские Пирамиды.
Нет, неправ был наш наивный отрок Мотыльков. Очень скоро этот герб, расколотый на две половинки, переедет на близлежащую помойку, а парочка туповатых мусорщиков будут чесать свои плешивые репы, не зная как эту гипсовую громадину перетащить в грузовик. Такое не могло привидится Мотылькову и в самом бредовом кошмаре.
Коротышка снова забрался на стол и с каждым произнесённым словом он магическим образом становился всё выше и выше, как Алиса из сказки Льюиса Кэрола, которая по совету гусеницы съела кусочек волшебного гриба.
-Прошу заметить уважаемых товарищей, что Дмитрий Иванович до недавнего времени занимал ответственную  должность в райкоме комсомола. Встаёт логичный вопрос: каким образом, будучи человеком во всех смыслах абсолютно аморальным, и я бы даже сказал опустившимся, как, спрашивается, его всё это время держали на таком ответственном посту? Ведь нельзя же, согласитесь, ходить по райкому пьяным и голым, приставать в таком виде к симпатичным машинисткам, и при этом совершенно спокойно себя чувствовать, не боясь увольнения?
Среди зрителей нашлись такие, которые вслух начали высказывать догадки по этому поводу. Председатель, уже ставший по росту выше среднего, приложил ладонь к уху и громко спросил аудиторию.
-Ась? Не слышу. Вон там, в третьем ряду! Ага, правильно! Совершенно правильно, товарищи! Дмитрия Ивановича покрывал его друг-плакса-собутыльник, первый секретарь райкома Игорь Егорович Седовласов. Именно он не давал волне народного гнева, так сказать, смыть карьеру товарища Мотылькова по паскудным трубам ватерклозета. 
-Я прав, Игорь Егорович? – спросил коротышка Седовласова, который был в настолько невменяемом состоянии, что сейчас это зарёванное и всклокоченное существо даже отдалённо перестало напоминать в прошлом строгого и вдумчивого первого секретаря.
Игорь не стал отвечать, а просто провалился сквозь землю, а если точнее, сквозь пол, вымощенный старинным дубовым паркетом. Провалился Игорь вместе со своей детской мебелью отнюдь не в фигуральном,  а именно в буквальном смысле,  и с такой скоростью, как если бы тяжёлый булыжник бросили в реку. Словно в подтверждении этой гипотезы, по паркету пошли мутные «водяные» круги.
За это время бюрократический субъект успел вымахать ввысь не менее, чем на полтора метра, и сейчас он был практически в два раза выше любого из присутствующих в этом зале. Изменился и его голос, ставший более громким, гулким и басовитым, как медная труба. 
-Ушёл он нас плаксивый очковтиратель Седовласов! Скрылся! Это ничего, товарищи, у нас и до него руки дойдут! Ибо длинные! Дайте срок! Что касается Вас, товарищ Мотыльков, - выкрикнул он, снова обратив внимание на затаившегося Диму. - Вашу судьбу мы уже давно решили. Встаньте, Дмитрий Иванович!
Голова председателя-великана уже уперлась в потолок, его огромная несуразная туша угрожающе нависала над Мотыльковым. Дима попытался встать, но ноги не послушались его, и он обессилено плюхнулся на свою табуретку. Великана это обстоятельство ничуть не смутило.
-За Ваше вопиющее поведение, злоупотребление служебными полномочиями, а также принимая во внимание тот очевидный факт, что Вы, Дмитрий Иванович, просто козёл, Вы исключаетесь из Коммунистической партии Советского Союза без права на восстановление. Вы также снимаетесь с должности второго секретаря Мазуткинского райкома комсомола и не можете занимать командные административные и партийные должности в течение пятнадцати лет. К сожалению, мы не можем обойти стандартную процедуру и обязаны предоставить Вам последнее слово. У Вас есть, что сказать нашему высокому собранию, товарищ Мотыльков?
У Димы началась истерика. Он захохотал, встал во весь рост и даже убрал руки с причинного места. Его страх куда-то ушёл, уступив место бурному веселью. Дима бесстрашно заглянул бывшему карлику в его несуразно огромные очки, размером с легковой автомобиль ВАЗ 2101, и коротко и ясно проговорил.
-Да пошли Вы все на…
Конкретизировать то место, куда он с чувством посылал всех присутствующих в этом зале, Дима не успел. В следующую секунду торжественный, строгий зал горкома превратился в жуткий балаган, взорвавшийся буйством самых невообразимых, почти потусторонних красок.
Не выдержав Диминого площадного хамства, нерушимый великан раздулся как огромный воздушный шар, а затем с громким хлопком лопнул, забрызгав весь зал какой-то коричневой пахучей жидкостью. Основная масса жидкости пролилась на карикатурных коллег главного товарища.
Таинственная субстанция смыла вздорную, напускную фальшь и обнаружила нелицеприятную правду: под маской живых людей в президиуме  сидели самые обыкновенные манекены с криво намалеванными лицами. Манекены, словно не понимая, как они попали из витрины магазина в президиум горкома, удивленно скалились на Мотылькова своими искусственными ртами и безмолвно взирали на Диму своими неживыми, рисованными глазницами.
За его спиной раздалось зловещее похрюкивание. Дима резко обернулся и обнаружил, что вместо пёстрой, но всё же человеческой  аудитории, на стульях сидят совершенно одинаковые свиньи, все как один похожие на того самого борова-смутьяна. Многочисленная популяция свинок тупо созерцала происходящее и ела дубовые желуди из одинаковых бумажных пакетиков. От этого чудного зрелища на Мотыльков впал в ступор.
-Получается, что нормальный здесь только я! – холодея от ужаса, выкрикнул  он.
Громкое натуралистическое чавканье свиней переросло в самый настоящий грохот, и у Мотылькова подкосились ноги. Он упал на пол, и потолок перед его глазами закрутился в разноцветном фантасмагорическом калейдоскопе.
В этой сюрреалистической театральной постановке близился занавес.
И когда сумасшедший калейдоскоп превратился в чёрную космическую дыру, Мотыльков очнулся на больничной койке.
***
Привычная обстановка палаты сразу же успокоила его. Хотя, по правде говоря, по-настоящему привычной и узнаваемой была только его койка,  да разве что стойка с капельницей. Всё остальное за время его сна кардинально изменилось. Пока Мотыльков спал, кто-то выкрасил стены комнаты в кричащий ярко-красный цвет, а над его кроватью зачем-то повесили портрет товарища Берии, последнего сталинского наркома госбезопасности.
-И кому только понадобилось делать здесь ремонт? – сказал вслух Дима, автоматически ощупывая свою пораненную голову, на которой, вопреки его ожиданиям, не обнаружилось ни бинтов, ни повязок.
-Кому понадобилось, тот и сделал, - раздался голос Юры Матросова.
Дима посмотрел на своего соседа и с трудом его узнал. Нет, его исписанный фломастерами гипс и волосатая грудь никуда не делись, но странной Мотылькову показалась именно его одежда: Юра был одет в парадную форму капитана КГБ. Надо сказать, что форма эта смотрелась на нём отнюдь не празднично, а как-то совершенно по-буднишнему. Похоже, что такой во всех отношения обязательный элемент одежды, как рубашка, Юра принципиально не признавал, посему китель был одет прямо на его голое, мохнатое и, по-видимому, не очень чистое тело.  Форменная фуражка с синим кантом была надвинута на глаза, а в руках у Матросова дымилась дешёвая, а посему довольно вонючая сигарета. От этого убийственного запаха даже заядлый курильщик Мотыльков закашлялся и замахал перед своим лицом ладонью, пытаясь отогнать едкий дым, заполонивший своими ядовитыми клубами маленькую больничную палату. Дима даже подумал, что он проснулся  именно от нестерпимой вони этих пренеприятнейших папирос. 
-Я вижу папироски мои тебе не нравятся, Димыч, - как ни в чём ни бывало, продолжил беседу Матросов, затягиваясь своей сизодымной дрянью. - Ну, это ты, братец, зря. Говорят, табачок «Герцеговины Флор» предпочитал не только несчастный романтик Володя Маяковский, но и суровый садист-прагматик Иосиф Сталин. Неужели, ты никогда не слышал о таком прелюбопытнейшем факте?
Дима показательно прокашлялся.
-Слышал, конечно. А ты что же, подражательством, Юра, занимаешься? – подковырнул Матросова Дима.
-Конечно нет, просто я считаю, что два великих человека не могли ошибаться. Крепковатые, конечно, цигарки, но что-то в этом резковатом, маслянистом вкусе, есть. Ты не считаешь?    
-Ничего в них нету, дерьмо оно и в Африке дерьмо! Скажи, с каких это пор в палате курить разрешают?
-А кто тебе сказал, что это палата? – деланно удивляясь, спросил Матросов. – Если ты не заметил, это и не палата вовсе.
-А что же это? – теперь пришёл Димин черёд удивляться.   
-Разве ты ещё не догадался? Это комната для допросов. 
-Допросов кого? - уточнил Дима.
-Ну, прежде всего для допросов опасных преступников или асоциальных личностей, планирующих совершить противоправные действия в отношении Советской власти.
-А я-то здесь причём? Я к нашей власти абсолютно лоялен! – возмутился Дима, но на душе у него почему-то очень нехорошо заскреблись кошки.      
-Сейчас узнаешь причём, - угрожающе прошипел новоиспеченный капитан госбезопасности, выбросил тлеющий окурок и деловито засучил рукава.
Не успел Мотыльков опомниться, как Юра схватился обеими руками за гипс у основания своей повреждённой ноги и, поднатужившись, потянул его книзу, пытаясь его снять. Гипс соскочил с лёгкостью колпачка от фломастера, обнажив нечто страшное.
Нет, старый гипс не скрывал ужасные абсцессы мягких тканей или влажную гангрену. Просто вот ноги у Юры под гипсом не оказалось. Там, где должна была быть нога, росла большущая бутылка водки. Бутылка прочно вросла в Юрино тело, и, на манер пиратского протеза, располагалась горлышком вниз. Бутылка была не пустая, в ней бултыхалось, по меньшей мере, 5-6 литров прозрачной жидкости. Дима присмотрелся, и смог прочитать название на этикетке. Водка называлась «Радость чекиста», и если верить этикетке, содержание этанола в напитке составляло не менее восьмидесяти процентов. Был бы этот процентик чуть выше, и этот напиток мог смело называться спиртом, тем самым став на порядок «радостнее».
Не успел у Димы пройти первый шок после открытия особенностей Юриной анатомии, как атипичный капитан Матросов огорошил его ещё больше. Юра спрыгнул со своей койки на пол и стремительно подскочил к Мотылькову. Никакого прихрамывания или же неуклюжества у Матросова больше не наблюдалось, скорее напротив, его скорости и грации позавидовал бы даже такой стремительный и смертельный хищник, как ягуар.
Диме было совершенно непонятно, каким образом, имея великоразмерную бутылку вместо ноги можно передвигаться со скоростью олимпийского марафонца. Ещё больше встревожился Мотыльков, когда Юра выкрутил бутылку-протез, которая, как оказалось, была вкручена в его торс наподобие гигантского стеклянного винта, а затем взял её двумя руками за горлышко как дубину. Вопреки всем законам физики, Матросов, стоя на одной ноге, не только не падал, но и, что характерно, довольно устойчиво держался.
Уразумев кровожадные намерения одноногого чекиста, Мотыльков попытался встать с кровати. К сожалению, этого сделать удалось, потому что он по рукам и ногам был стянут сыромятными кожаными путами. Капитан предусмотрел все варианты. Дима понял, что сейчас его будут бить, и он попробовал вступить в переговоры с этим мясником в погонах, коварно связавшим его, пока он спал. 
-Юра, я ничего такого не сделал! Отпусти меня!
Мотылькову сразу же вспомнился его недавний противный сон про беспощадную Машу Одинцову с её пугающим шприцом-банкой. В этом сне он тоже испытывал ощущение тотальной беспомощности. Только вот Юра Матросов был почти в два раза шире беременной комсомолки и, наверное, гораздо сильнее. Эти мысли пришли ему на ум, когда Юра склонился над ним и кровожадно облизнулся, видимо, предвкушая интересную беседу со своим обездвиженным пленником. Мотыльков понял, что сопротивление бесполезно.
-Слушай меня внимательно, проштрафившийся пионервожатый. Слушай и запоминай. Метода у меня, знаешь ли, весьма нестандартная.
-Первое, - сказал Юра и, для наглядности загнул указательный палец. - На вопросы отвечать чётко, правдиво, сопли не жевать, маму не звать. Ибо бесполезно: всё равно не придёт. Если почувствую, что ты мне врёшь, получишь бутылкой по башке.
Юра загнул ещё один палец.   
-Далее. Повторять дважды не буду. Не поймёшь с первого раза – опять бутылкой по башке. И, наконец, третье, оно же самое приятное. За каждый правильный ответ ты получаешь стакан «Радости». И можешь мордой не крутить, отказов я не приму. Положено - значит, будешь пить. Если потребуется, то и насильно в тебя волью.
Словно в подтверждение своих слов, капитан Матросов похрустел мозолистыми пальцами, напомнив Диме опасного бойца, разминающегося перед решающим сражением.
-Очень советую тебе, Дмитрий, не ёрничать и не юлить. Бутылка тяжелая, килограммов десять в ней будет. Бью я сильно, с размахом. Поэтому, как ты уже понял, аттракцион нам с тобой предстоит интересный. Я думаю тебе не надо напоминать, что орубиться от перепоя для твоего организма будет гораздо ненапряжнее, чем сдохнуть от проломленного черепа. Я, кстати, уже выпил, - Юра крутил гигантское бутылище в руке с такой лёгкостью, будто это была обыкновенная зубочистка. – Нет, не думай, не для храбрости, конечно. Просто когда мышцы расслаблены, удары увесистей получаются!
От нехорошего предчувствия, Дима ещё сильнее вжался головой в подушку.
Вдоволь наигравшись со своей «радостью», Матросов солнечно улыбнулся и объявил затравленному Мотылькову.
-Ну что же, сосед Дмитрий, пора начинать. А то, как говорится, водка стынет!
Свободной рукой Юра придвинул к себе табурет, поставил на него немытый гранёный стакан и наполнил его до краёв из своей громадной бутылки. Затем Матросов достал из-за пазухи серую картонную папку с аккуратной надписью «Дело № 13», открыл её на нужной странице, достал ручку и приготовился записывать. После этого его обычная дружелюбная улыбка мигом сошла с его сосредоточенного лица. Юра нахмурил брови и прокашлялся. Дима понял, что допрос начался.
-Имя! – басовито проревел Матросов.
-Ты и так его прекрасно знаешь! – прокричал в ответ Дима. 
У капитана помутнели глаза, и в следующую секунду больничная палата закачалась у Мотылькова перед глазами. Странно, но больно ему не было, зато от ощущения раскачивающейся комнаты его начало сильно тошнить, как на «Чёртовом колесе» в парке аттракционов Выставки достижений  народного хозяйства, на котором он как-то имел несчастье покататься. Наконец, когда картинка перед его глазами приобрела некое подобие статичности, Юра повторил свой вопрос.
-Имя! – теперь в его голосе Мотыльков уловил явную угрозу и поэтому сразу же поспешил дать правильный ответ. 
-Дмитрий.
-Полное! – агрессивно рявкнул его мучитель.
Дима судорожно сглотнул.
-Мотыльков Дмитрий Иванович.
-Дата рождения!
-13 июня 1968 года.
Матросов усиленно заскрипел ручкой по бумаге.
-Место рождения?
-Город Москва.
Теперь в Юрином голосе наметилось мартовское потепление.
-Молодец, Димка! Это уже третий правильный ответ. Оказывается,  ты всё-таки не полный дурак, сечёшь фишку. Ты только не подумай, что  мы не знаем такие пустяки, как, где и когда ты соизволил произвестись на свет. Просто таковы правила. Ты думаешь, мне самому хочется этой долбаной писаниной заниматься? – доверительно сообщил Матросов. - Совсем не охота! Но инструкцию ведь тоже не полные дураки писали. Кстати об инструкциях. Я тебе сейчас одну руку освобожу, чтобы ты смог до «беленькой» дотянуться. Чай, не инвалид. Пока ещё не инвалид, - на всякий случай решил уточнить Матросов и немедленно ослабил путы, стягивающие руки Мотылькова.
Дима тут же вытащил руку из-под сыромятного ремешка и несколько раз сжал и разжал кисть, пытаясь восстановить кровообращение, страдающее от садистских усилий не в меру усердного капитана Матросова. Последний же с фальшивым участием созерцал эту картину и даже скорчил Мотылькову рожу.
-Я жду, - сказал он, видя, что связанный не проявляет должной инициативы.
Диме явно не хотелось пить эту дрянь, но ещё больше он страшился опять разозлить не совсем уравновешенного Матросова, к тому же, у которого, как выяснилось, слова с делом не расходились. Дима протянул руку, и коснулся гранённой поверхности стакана. Его поверхность оказалась обжигающе холодной, и Мотыльков рефлекторно убрал руку. Матросов опять усмехнулся.
-Что, студёная у меня водочка?
-Зачем ты заморозил бутылку? – обиженно спросил Дима, дуя на обожжённые пальцы.
-А где ты видел, чтобы порядочные люди водку тёплой пили? – удивился Матросов. – Это только алкаши дешёвые пьют водку комнатной температуры. К тому же этот стакан вполне себе можно как холодный компресс использовать. У тебя, как я погляжу, уже сиреневый фонарь под глазом расплывается. Эх, Мотыльков, Мотыльков! Рука-то у меня тяжелая, но тебя ведь предупреждали! Так? Так! А то, что стакан холодный – это и не беда вовсе. На вот тряпочку, - Юра достал из кармана скомканный  и явно не очень чистый клетчатый носовой платок и протянул его Мотылькову.
Дима с сомнением взял в руку этот бывший в употреблении предмет личной гигиены и обернул им этот ненавистный,  покрытый изморосью стакан. Двумя пальцами, большим и указательным, он брезгливо взял эту противную, пахнущую спиртом ледышку и под пристальным взглядом Матросова поднёс стакан к губам. При этом на больничные простыни пролилось несколько капель и навязчивый водочный запах стал чувствоваться ещё сильнее.
Нельзя сказать, что комсомолец Дима Мотыльков совсем не злоупотреблял водкой. Более того, когда-то он с большим и искренним уважением относился к этому исконно русскому напитку. Особенно если водочка пьётся под хорошую закуску и с душевной компанией. Компания была, прямо скажем, не из самых приятных, и закуску ему тоже пока не предлагали. Но это было ещё полбеды.
 Дело в том, что Мотыльков очень боялся напитков, в которых было больше, чем 40 градусов. Эта нелюбовь прочно укоренилась в его подсознании ещё с босоногих пионерских времён. Первое оно же и последнее знакомство с химической субстанцией под названием «спирт» произошло, когда он учился в восьмом классе. На каком-то дне рождения одноклассники решили над ним подшутить и вместо воды плеснули ему в стакан медицинского спирту.
Спирт этот бережно хранила в небольшой баночке бабка одного из мальчишек, которая регулярно протирала им свои фурункулы на ногах. Надо сказать, что шутка удалась на славу. В тот момент наивный отрок Дима был совершенно неискушён в вопросах выпивки, поэтому перед тем, как к нему пришло запоздалое осознание того, что с этой «водой» что-то не так, он уже сделал пару глотков. Ему страшно обожгло горло и  в следующий момент он уже бежал на кухню за чайником с кипячёной водой. Он долго и жадно пил прямо из чайного носика, безуспешно пытаясь потушить «пожар», разгорающийся в его желудке и пищеводе. Всё это происходило под издевательский хохот его не в меру остроумных одноклассников. Инициатору затеи, правда, повезло меньше всех. Его бабка умудрилась потом заметить пропажу пятидесяти грамм спирта и, несмотря на многочисленные болезни и преклонный возраст, в клочья разодрала ремнём жопу будущего юмориста.
После этого случая Мотыльков зарёкся использовать спирт иначе, как в медицинских целях и исключительно наружно. Догадывался ли об этом Матросов или нет, Диме было неведомо. Но, судя по его злорадной ухмылке, Юра попал прямо в цель. Перед Мотыльковым встала непростая дилемма: пить – противно, не пить - опасно.
Коротко взвесив свои шансы на выживание в случае отказа выпить, и сразу же признав их ничтожными, Дима выбрал первый вариант, ибо так повелевал вечный инстинкт самосохранения. Он выдохнул и залпом выпил крепчайшее содержимое аномально морозного стакана. Чудовищной силой воли он проглотил последнюю каплю, при этом сделав такое лицо, будто его только что заставили проглотить целый лимон. Проглоченная жидкость больше всего напоминала по вкусу детский сироп от кашля,  замешанный на спирту, гадостность неимоверная. Юра покачал головой, отнял у Мотылькова стакан, поставил его на табурет и снова наполнил его из своей волшебной бутылки. Дима почувствовал, что он потихоньку начинает хмелеть.
Тем временем, странный допрос продолжался. Юрин голос опять изменился, теперь в нём преобладали скрипучие канцелярские модуляции, похожие на блеянье козла. Дима в который раз удивился умению этого человека так удачно управлять своим голосовым аппаратом в зависимости от конкретной ситуации.
-С какого времени в КПСС?
-С апреля 1985 года. 
Лицо Юры приняло особо торжественное выражение.  Он отставил бутылку в сторону и с чувством приложил правую ладонь туда, где у него, по идее, должно было биться горячее чекистское сердце.   
-Ответь мне правду, товарищ Мотыльков! Любишь ли ты нашу великую марксистко-ленинскую партию?
-Люблю! – коротко выдохнул Дима и для правдоподобности даже попытался прослезиться, но, сколько он не тужился, ничего у него не вышло. Зато лицо у него перекосилось на славу. Такое выражение бывает у человека, когда он мягким местом садиться на гвоздь.
-Хорошо, - сразу же как-то расчувствовался суровый Матросов. – И я верю тебе! Ибо любить партию для советского гражданина так же естественно, как любить выпивку, женщин и солнечный свет.  Другого ответа я от тебя, товарищ Дима, и не ожидал. Тем не менее, за партию не грех и выпить!
Мотыльков приготовился к ещё одной порции водочного «лекарства», но Юра отставил стакан в сторону и вновь потуже затянул кожаные ремни. Дима вопросительно уставился на капитана:
-У меня руки связаны. Будешь меня с ложечки поить?
-О, это слишком долго, - сказал Юра, откупоривая зубами свой бутылёк и выплёвывая пробку на пол. – К счастью для меня и несчастью для тебя, есть более быстрые, но гораздо менее приятные способы!
Матросов зажал бутылку под мышкой, и не успел Дима опомниться, как он схватил его за подбородок, силой разжал ему рот и вставил туда прозрачное бутылочное горлышко.
Сопротивление было бесполезно, и Мотыльков понял, что его собираются упоить до смерти. Ибо такое количество не мог выпить не один человек на Земле. Захлёбываясь в потоках вонючего спиртового раствора, он уже приготовился встретить свой бесславный конец, но его мучения прекратились также внезапно, как и начались. Юра вытащил из Мотыльковской ротовой полости бутылку и с удовольствием к ней приложился. Вытерев губы рукавом своего кителя, он вновь обратился к связанному пленнику. 
-Выпили и будет, а то сейчас нажрёмся в сливу, и допрос придётся отложить. Ты же не хочешь повторения процедуры? А, комсомол?
Дима бешено завертел головой по подушке, всем своим видом показывая, что повторения процедуры он не жаждет. Голова у Мотылькова совсем закружилась, и происходящее стало очень похоже на какую-то посредственную любительскую постановку из репертуара подмосковной военной части. Страх перед экзекуцией моментально прошёл, и теперь он наблюдал за этими странными событиями как зритель, а не как непосредственный участник. Мотыльков начал глуповато улыбаться, словно догадавшись о чём-то, но капитан истолковал эту улыбку по-своему.
-Вот и славно. Теперь скажи мне, пожалуйста, Дмитрий Иванович, как ты относишься к нашему генсеку, дорогому товарищу Брежневу?               
-Что за тупые у тебя, капитан, вопросы? А? Он ведь давно уже помер! Ты бы ещё спросил как я отношусь к Ивану Грозному или Екатерине Второй! Ну, хорошо, так и быть отвечу, - наконец смилостивился Дима. - Я его с детства ненавижу. Мама рассказывала, что когда Леонида Ильича показывали по телевизору, я какался от страха, и в этом случае ей приходилось меня менять. Мне годика три тогда было, не больше. В конце концов, родителям это надоело, и они перестали смотреть телевизор в моём присутствии. Сейчас, когда с той золотой поры прошло столько времени, вид товарища Брежнева не вызывает у меня столь бурную реакцию. Но определённый дискомфорт в животе у меня, честно говоря, всё же ощущается. Так что и отношение у меня к нему соответственное – боюсь ненароком обосраться!   
Глаза у Юры немедленно вылезли из орбит, он явно не ожидал такой внезапной и радикальной перемены в Мотыльковском поведении. Из твари хнычущей и дрожащей второй секретарь превратился в бесноватого комсомольского хама, своей безобразной антинародной критикой попирающего самое святое. Он угрожающе оскалился, обнажив полный рот острых кривых зубов, и из-за чего стал моментально похож на крокодила, и стиснул в руках свою бутылку-орудие с такой нечеловеческой силой, что она обиженно хрустнула.
-Ну, всё, контра антисоветская, пришёл твой конец, - сказал Юра и для убедительности тряхнул своей головой так, что с неё слетела фуражка с кокардой. – Пусть меня отдадут под трибунал, но я тебя замочу. Да я тебя, сучонка такого…
Дима не стал дослушивать угрозы хищного капитана. Ему стало неинтересно, и он повернул голову к стене.
На стенке, прямо на уровне Диминого лица сидел большущий рыжий таракан. Мотыльков сразу же заметил жука и очень удивился. Казалось бы, чего тут такого необыкновенного? Тараканы в городских больницах – вещь, в сущности, совершенно обыкновенная и даже, можно сказать, банальная. Но, тем не менее, связанный Мотыльков смотрел на таракана с открытым ртом, и, надо сказать, для этого были причины.
Во-первых, этот таракан был размером с ладонь, что, согласитесь, не часто встречается в наших суровых широтах. А во-вторых, в передних лапках этого таракана дымилась самая настоящая курительная трубка, от которой исходил приятный вишнёвый запах. Ну, а самое странное было то, что таракан заговорил с ним человеческим голосом.
-Здравствуй, товарищ Дима, - сказал таракан, при этом обнаружив сильный южный акцент.
Так может быть, это был вовсе не южный, а тараканий акцент? Весьма может быть. Дима никогда не слышал, как общаются между собой тараканы, и разговаривают ли они друг с другом вообще, поэтому наверняка сказать было трудно. Скорей всего, русский язык приходился усатому насекомому не родным. Как бы там ни было, а тараканище с ним  поздоровался, и со стороны Мотылькова было крайне невежливо играть в молчанку. Весь вопрос был в том, как нужно обращаться к усатому насекомому, на «ты» или на «вы». Немного поразмыслив, и решив, что они пока ещё мало знакомы, он выбрал второй вариант. 
-Здравствуйте, товарищ таракан, - поздоровался Дима.
Над его головой недовольно запыхтел Юра, о котором Мотыльков уже и думать забыл. А зря! Краешком глаза Дима заметил, как он заносил свою стеклянную дубину для того, чтобы нанести ему страшный и, видимо, последний удар. 
-Отставить, капитан! – сказал Юре таракан командным и не терпящим возражения голосом. – Ты что же, братец, не видишь, что мы с заключённым разговариваем!
Юра тут же поставил бутылку на пол и вытянулся по стойке смирно.
-Виноват, товарищ Генералиссимус! Больше не повториться!
 Таракан пошевелил усами, и затянулся трубкой, выпустив в воздух крохотное облачко дыма.
 «Какая большая шишка этот таракан, если Юра его так беспрекословно слушается», - подумал Дима.
Таракан действительно отдалённо напоминал сосновую шишку, и цветом и фактурой. Мотыльков читал, что насекомые таких размеров водятся только на далёком острове Мадагаскар. Передняя половина тела у курящего таракашки была чёрного цвета, а задняя – ярко рыжей.    
-Скажите, пожалуйста, товарищ таракан, а все представители Вашего вида владеют русским языком? – спросил Мотыльков.
-Нет, – прошелестел таракан. – Только руководящий состав. Как правило, от полковника и выше.
-Неужели тараканам присваивают воинские звания?
-А чем мы хуже других? –  ответил вопросом на вопрос таракан, и Мотыльков уловил в его голосе лёгкую обиду.
-Ничем, конечно, - быстро поправился Дима. - Не обижайтесь, пожалуйста!
Таракан гордо промолчал и с видом оскорблённого достоинства убрался на потолок.
-Подождите, пожалуйста, товарищ таракан, - воскликнул Мотыльков.      - Я хотел у Вас кое-что спросить! Не будете ли Вы так любезны спуститься ко мне поближе? 
Это было сказано так подчёркнуто вежливо, что обидчивый таракан не устоял перед Мотыльковским обаянием и спланировал со стены прямо к нему на подушку. Его рыжие длинные усики были так близко, что их кончики даже касались его лица, и Диме стало как-то немного не по себе.   
-Говори! – милостиво разрешил таракаш, совершенно растаявший от Диминых ласковых слов. 
-Товарищ Генералиссимус, - начал Дима и понял, что подобрал ключик к сердцу амбициозного и непримиримого насекомого.
Таракан от важности стал красным и гордо выпятил хитиновую грудь.
– Товарищ Главнокомандующий, - продолжил Мотыльков, видя, что его лесть попала в цель. – А можно мне домой? К маме, и к…Дане?
-А кто такая эта самая Дана? -  поинтересовалось высокопоставленное насекомое.
Дима на секунду запнулся.
-Понимаете, ну как Вам сказать, эта девушка – предел моих мечтаний. Как будто всё самое прекрасное, что может быть в женщине, взяли и собрали в одном человеке. И красивая, и умная, и целеустремлённая. В общем, это мой идеал.
-А скажи мне, пожалуйста, разве такое бывает? – усомнился таракан.
-Получается, что бывает, - сказал Дима, встав на зыбкий путь эфемерных философских измышлений, ибо весомых доказательств в пользу своей версии у него не было.   
-Тараканам человеческая красота недоступна, - глубокомысленно ответил усатый Генералиссимус, затянувшись крошечной трубкой. – И мой опыт подсказывает мне, что вещи не всегда на поверку оказываются такими, которыми кажутся на первый взгляд. Хотя, разве что исключение, конечно! Но мне нравится, товарищ Дима, что ты искренне веришь в эту свою даму сердца. Ладно, - таракан решительно пошевелил своими тонкими ножками и громогласно обратился к Юре Матросову, неподвижно замершему в ожидании указаний.
-Товарищ капитан! Приказываю немедленно освободить подозреваемого и препроводить его к месту изначальной дислокации!   
-Есть! – немедленно отозвался последний и с решительностью захлопнул папку с надписью «Дело № 13».
-А вообще ты мне скажи, ты зачем слукавил, про своё  отношение к Советской власти? – спросил Диму таракан. Ты же нас, по-простому говоря, просто на дух не переносишь! А комсомолец ты ряженный, веры в тебе никакой нету. 
-Напротив! Я Вас обожаю, товарищ наиглавнейший таракан! – ответил Дима, стремясь сменить тему разговора. -  Честное слово, Вы мне с первого взгляда понравились! Я, конечно, ну что греха таить, с Вашими сородичами из ряда вон плохо обращался, особенно в детстве. И ногами давил, и отравой морил и даже, страшно признаться, в бензин окунал и от спички поджигал. И так шустро после этого они разбегались в разные стороны, пока не превращались в маленькие кучки золы. Аттракцион назывался «живой факел». Я сейчас, конечно же, такими глупостями не занимаюсь, ибо уже большой, - счёл возможным оговориться Дима. – А вот ботинком приложить иного зазевавшегося нагловатого таракашку я ещё как могу! В этом уж будьте уверены! Но сейчас, гляди на Вас, мне становится немного совестно за своё ребяческое поведение.      
Таракан переместился с краешка подушки к Диме на грудь, и он смог рассмотреть его поближе. Усы у таракана были очень густые, ворсистые и даже немного похожие на человеческие, только они были длиннее и массивнее. Между усами располагалась пара близко посаженных фасеточных глаз, которые сейчас внимательно изучали лицо Мотылькова, от чего ему стало как-то совсем не по себе. Несколько секунд таракан молчал, задумчиво шевеля своими усами.
-Ну, хорошо, я дам тебе ещё один шанс. Но обещай мне впредь вести себя хорошо и больше не бедокурить.
Дима высвободил руку и погладил таракана по прочному коричневому панцирю. Таракан приподнялся на ножках и довольно вытянул корпус по направлению поглаживания, совсем прямо как кошка, которую ласково потрепали за шёрстку. До полного соответствия ему не хватало только замурлыкать.      
-Больше не буду тараканов обижать! Никогда! – торжественно пообещал Мотыльков.
Чтобы придать больше убедительности своей импровизированной клятве, он хотел даже перекреститься, но тут ему пришло в голову, что начальствующий таракан наверное сочтёт это действо идеологически безграмотным и посему в последний момент Дима решил этого не делать. Только решительно тряхнул подбородком.
-Тогда бывай, Дмитрий Иванович! – прошелестел таракан и вытряхнул лапкой пепел из выкуренной трубки прямо Мотылькову на простынь. – Я только надеюсь, что ты не ошибся в своих чаяниях! Ни в себе, ни в других!
-Немедленно разбудить товарища второго секретаря! – отдал приказ тараканище.
«Всё-таки есть у него какой-то кавказский  акцент», - успел подумать Дима, но тут стоящий истуканом Юра незамедлительно пришёл в движение и отвесил Мотылькову смачную оплеуху.
-Проснись! – закричал Юра, и Диме показалось, что в его голосе прорезались какие-то невоенные истеричные нотки. Но, видимо, этой физической меры воздействия Матросову показалось мало, и он стал трясти Мотылькова за плечи, периодически молотя его по щекам. Теперь уже Дима почувствовал боль. А из глаз удивительного таракана ему в лицо ударил мощный свет прожекторов, ослепляя и обескураживая его. Между тем Юра совершил таинственную метаморфозу и из одноногого капитана превратился в какого-то невиданного доселе незнакомого мужчину в зелёной шапочке и мешковатом медицинском облачении того же цвета.
-Очнитесь, немедленно! – сказал доктор, делая акцент на слове «немедленно». И тряхнул его за плечи ещё раз.   
-Товарищ капитан, а я вовсе не сплю! – ответил Дима, сказав первое, что пришло ему в голову. – Развяжите меня,  пожалуйста! Меня ведь товарищ Генералиссимус освободить велел. 
-Бредит, конечно, зато в сознании, - с облегчением сказал доктор, раскрыв Мотылькову правое веко и посветив в глаз маленьким карманным фонариком. – Зрачок реагирует.    
Дима был весь в поту и шум в голове стоял страшный. Подташнивало. Видимо стакан употреблённого спирта не прошёл даром. Вокруг суетились какие-то люди с приборами. Он успел заметить медсестру Лану-Светлану со своим поддоном с салфетками. Вид у всех был встревоженный.
-А что случилось? – поинтересовался Мотыльков.
-У тебя был приступ, сынок, - сказал доктор в шапочке, и Диме сразу стало понятно, что он здесь самый главный. – Сердце слабое у тебя оказалось. Мы тебя почти с того света достали. Но сейчас всё нормально. Отдыхай.
Доктор шёпотом отдал распоряжения медсёстрам и ушёл. Лана осталась и положила Диме на лоб тряпку, смоченную в холодной воде. Она очень участливо посмотрела на Диму.
-Плохо?
-Да нет, сейчас уже лучше. А который сейчас час?
-Уже очень поздно. Засыпайте! Это указание заведующего отделением.
Этот наказ Дима исполнил незамедлительно. Голова стала какой-то непонятно тяжёлой, и глаза закрывались сами собой. Окончательно проваливаясь в объятья к Морфею, Мотыльков заметил, что соседняя койка пустовала.
Юры в палате не было.











Глава 8
Палата усиленной терапии
Как Вы думаете, можно ли в течение полугода быть абсолютно счастливым? Быть счастливым каждый день недели, каждую минуту и каждую секунду? Счастье на выдох и счастье на вдох?
Согласитесь, что это совершеннейшая утопия. В жизни так не бывает.
До встречи с Даной, Дима думал абсолютно таким же образом. На поверку оказалось, что это было его дремучее заблуждение. Уже на следующий день после встречи в «Художественном», Дмитрий Мотыльков почувствовал себя безумно счастливым, влюблённым молодым человеком.
В городской больнице, куда он угодил самым нелепейшим образом, Мотыльков провел две долгие и, как ему казалось, совершенно бестолковые недели. Через пару дней после приступа, который сопровождался этими странными, лишёнными всяческого смысла сновидениями, Дима  почувствовал себя гораздо лучше. Врачи, же, напротив, считали, что толк в его столь длительном пребывании в лечебном учреждении всё же имелся.
Спорить с эскулапами было бесполезно, и Мотыльков просто-напросто покорился судьбе. Юра Матросов из больницы исчез бесследно, и совсем скоро Дима про него забыл. Надо сказать, что в его отсутствии был несомненный плюс: кроме Мотылькова в палате никого не было, и подселять к нему пока что никого не собирались. По счастливой случайности травмы обходили советских людей стороной. Надо сказать, что в отсутствие надоедливого, пьющего и политически безграмотного Юры, Мотылькову было как-то спокойнее. И вот почему: Дана приходила к нему почти каждый день, и за это время Мотыльков успел окончательно потерять голову. Всё-таки было в этой девушке нечто такое, что  заставляло Диму вспоминать о ней снова и снова. Этому, конечно, в немалой степени способствовало то, что свободного времени у него было навалом, и других занятий, помимо чтения, не находилось.
В одно из таких приятных посещений у них случилась первая близость. Дело было утром. Дима сидел на койке и перечитывал «Педагогическую поэму» А.С.Макаренко. Книга была довольно интересной, местами даже занимательной, но Мотыльков откровенно скучал, то и дело поглядывая на часы. Дело в том, что он не видел свою девушку вот уже 18 часов 14 минут и 56 секунд,  и посему он с ужасающим нетерпением ждал её прихода. Наконец, дверь отворилась и Дана тихонько прокралась внутрь, прижимая палец к губам.
-Это что за конспирация? – улыбаясь спросил Дима, с удовольствием захлопнув порядком надоевший роман про удачно перевоспитавшихся беспризорников.   
-Так нужно, сейчас всё узнаешь, - прошептала Дана, достала из кармана  халата маленький ключ и закрыла дверь на замок.
-Ну, это уже мне порядком начинает нравится, откуда у тебя взялся ключ? – удивился Мотыльков.
-Если я тебе скажу, что украла, ты же мне всё равно не поверишь? – ответила Дана, лукаво подмигнув ему и оставляя ключ в замочной скважине.
-Конечно нет, - сказал Дима, со смехом заключая Дану в объятия. – Весь вопрос заключается в том, зачем тебе этот самый ключик понадобился? 
Одновременно Мотыльков поймал себя на мысли о том, какие у неё всё-таки большие, крепкие и соблазнительные ягодицы. За время их короткого, но бурного знакомства дальше поглаживаний оных не заходило.
И дело, конечно, не в том, что Дима был робок с женщинами. Просто он решил не торопить события, справедливо полагая, что оно как-то само должно придти к правильному и приятному для них обоих знаменателю.
И вот, кажется, на его горизонте замаячил долгожданный секс-крейсер. Событие тем более радостное, что место для их первого соития было выбрано нестандартное. Это Вам не рабочий кабинет или подсобка в райкоме, где можно безнаказанно трахать всяких там машинисток и поварих!   
-Ты чего такой нерешительный сегодня? - прошептала Дана. – Или ты по мне совсем не соскучился?
Её тело сотрясала мелкая, похотливая дрожь, имя которой – страсть. И вот теперь Дима понял, что крейсер перестал подавать наводящие световые сигналы, а уже врубил сирену. Ну, что же, товарищи, намёк понят, пора брать алчущее судно на абордаж. У него ниже ватерлинии пришёл в движение половой поршень.
- Напротив, я не помню, чтобы я когда-либо по кому-нибудь так сильно скучал! – с готовностью отозвался Дима, снимая, даже нет, срывая с неё белый больничный халат. Под ним оказался простенькая, чёрная шерстяная водолазка. Дима попытался стащить её с Даны, но она легонько оттолкнула его и одним движением скинула с себя эту досадную помеху, мешающую их телесному единению.
Теперь между ними осталась только зыбкая преграда в виде чёрного кружевного бюстгальтера. Мотыльков со знанием дела расстегнул  застёжку сзади. Технология несложная, конечно, но некоторый навык всё же требуется.
Щёлк! И лифчик полетел на пол.
Следом легли её неизменные голубые джинсы. Ну, всё, товарищи! Как говорится, туши свет, сливай воду! Грудь у Даны оказалась такая же красивая, как и всё остальное: большая, округлая с чёткими, темноватыми ареолами. А ещё говорят, что бюст таких размеров портится после родов. Нет, в данном случае злые языки явно погорячились с прогнозами.
Дима сжал эту красоту обеими руками и нетерпеливо поцеловал Дану. Поцелуй был короткий и даже немного животный. Дана засунула свой язык глубоко ему в рот и от страсти прикусила своими зубками краешек Диминой губы. Он явственно ощутил на языке солоноватый привкус крови.
Дима покрывал поцелуями её шею, потихоньку добравшись до места под её маленьким, аккуратными правым ушком, у которого в силу задумки природы отсутствовала мочка.
«Какое совершенство линий, даже уши у неё необыкновенно красивые», - подумал Дима, в тот момент, когда она запрыгнула на него сверху.
Их языки снова сплелись, но теперь это было уже не единственное, что их соединяло. Дана тихонько застонала, всем телом содрогнувшись от удовольствия. Она провела ногтями по его спине, и на ней остались красные следы. Дима сжал зубы, чтобы не закричать. Нет, это была не просто боль, а боль, смешанная с райским наслаждением. В ту секунду наслаждения это показалось даже естественным, так как одно гармонично дополняло другое.
Ритм соития задавала она, а он лишь подстраивался под него, временами прижимая её бедра к себе ещё крепче, чтобы войти в неё ещё глубже. Тогда с её губ срывался изможденный, сдавленный стон. Совсем скоро чувственный ритм их движений заметно ускорился. Она прижалась своей щекой к его и тихо прошептала:
- Можешь в меня кончить!
-А ничего не будет? - задыхаясь отозвался Мотыльков.
-Ничего не будет, глупенький, сегодня можно!
И он с радостью принял это соблазнительное приглашение. Каждый мускул, каждая клеточка его тела напряглась в предвкушении оргазма, и Мотыльков почувствовал как сгустки ни с чем не сравнимого удовольствия, появившись где-то в районе диафрагмы, как электрический ток побежали по всем нервным окончаниям и, сконцентрировавшись, взорвались в его паху.
 В тот момент, когда оргазм достиг своего апогея, Дана застонала. И получилось это несколько громче, чем того требовали правила больничного секса. Видимо, часть этой неопознанной любовной энергии успела передаться и ей. 
На несколько секунд их тела замерли, и Мотыльков почувствовал, как его сперма стекает по внутренней стенке её влагалища. В его паху стало совсем мокро, его семя смешалось с её соками. Потом стало совсем тихо, единственным звуком было биение их сердец и разгорячённое соитием дыхание. Дана внимательно посмотрела ему в глаза и легла рядышком, положив голову ему на грудь. Её темные распущенные волосы щекотали его ноздри, и это совсем не раздражало, скорее наоборот, ощущение было приятным.
-Ты кончила? – спросил Дима, прикоснувшись губами к её макушке.
-Не совсем, то есть я хочу сказать, что это был не совсем типичный оргазм. Но когда ты кончил, я точно что-то почувствовала. Даже не знаю как сказать. Как удовольствие в удовольствии. Скажу тебе как врач, медицинская наука пока объяснить этот любопытнейший феномен не в состоянии.
-И чего у тебя со всеми так что ли? – обиженно произнёс Мотыльков.
Дана сонно прикрыла глаза.
-Нет, конечно, - спокойно ответила она, ласково потершись щекой о его безволосую грудь.
-Тогда ладно.
В следующую секунду любовники задремали, и мечтательная улыбка озарила их умиротворённые, сияющие лица.
***
На следующее утро, аккурат за три дня до выписки, к Мотылькову наведался его начальник Игорь Седовласов. Вид у Игоря был хмурый. Дима пытался выяснить причину, но Игорь лишь отмахнулся, спросив нет ли у Мотылькова координального улучшения самочувствия, а то ему одному на работе совсем грустно приходится.
Видимо, дела на «Мазутке» шли не важно, но это были всего лишь Димины догадки. Для поднятия настроения он пересказал Игорю сон, где его приятель поливал слезами потрёпанный детсадовский инвентарь.
Игорь шутку оценил.
-Сны хорошо моя бабка покойница толковала. Хотя здесь, на мой взгляд, смысл очевиден даже такому искушенному комсомольцу, как я. Поснимают нас скоро с тобой с наших должностей на хрен. Вызовут в горком и пнут ботинком под зад. Это сейчас в порядке вещей, нянькаться с нами никто не будет. А ещё хуже, если переведут на оперативную работу в какой-нибудь отдалённый колхоз под названием «Лапти Ильича». Ты ведь картошку любишь?
-Нет!
-А колхозниц молодых? 
-Ну, так это конечно. Тогда айда в колхозы! Осеменением займемся! Амелиорацией, так сказать, породы советского труженика.
В ответ Игорь даже не улыбнулся.
-Тебе вот весело, а мне нет. Пока ты тут в больницах отлёживаешься, Семикин катается по нашу райкому как сраный асфальтовый каток. То тут мы не успеваем, то там у нас проблемы. Чую я, добром это повышенное внимание к нашей «Мазутке» не кончится. Накапает, как пить дать, накапает этим говнюкам в горкоме партии.  И после этого, дорогой мой друг, плакала наша карьера горючими, крокодиловыми слезами. А уходить нам пока рано, надо успеть одно дельце обстряпать.
-Ты ещё не оставил эту затею? – спросил Мотыльков.
-Думаю о ней денно и нощно, - на полном серьёзе ответил Игорь, и Дима понял, что Седовласов действительно решился. – Сейчас самое время деньги начать зарабатывать. - И не просто деньги, - подчеркнул Игорь, - Серьёзные деньги.
-А как же твоя партработа? Ты же умница, молодой, энергичный.                - Такие люди стране нужны.
Игорь подошёл к окну и задумчиво посмотрел на унылый больничный дворик, усеянный опавшей осенней листвой. Его взгляд скользил по мокрым, пустым деревянным скамейкам и, наконец, упёрся в глухую бетонную стену, отделяющую больницу от тихой городской улицы.   
-Нашей стране много кто нужен, а вот нужны ли мы этой стране? В этом я уже начинаю сомневаться, - тихо сказал Седовласов.
-Ты сегодня какой-то странный, Игорь. Ей Богу, не такой как обычно. Ходишь мрачнее тучи, несёшь всякую ахинею про тотальную невостребованность. Уж в чём, в чём, а в твоей востребованости лично у меня сомнений не возникает.
Игорь молча продолжал смотреть на бетонную стену, на которой от осенней промозглой сырости уже начали проступать зеленоватые пятнышки мха. Он неуютно поёжился, будто бы почувствовал могильный холод, исходящий от бетонной ограды. Чего на самом деле никак не могло быть, потому что в палате было довольно тепло.
-Водочное какое-то настроение сегодня, - пробормотал Седовласов. – Очень выпить хочется, а нельзя. Работы навалом. Тебе-то хоть пить можно, а то я слышал у тебя сердечко маленько пошаливает?
-Можно-можно, только вот желания никакого нету.
Игорь улыбнулся и протянул Диме руку.
-Добро, ты давай старик лучше выздоравливай поскорее!  Я, пожалуй, пойду, а то ещё кучу вещей надо переделать.
Дима ответил ему своим обычным крепким дружеским рукопожатием.
-Давай старик, ты только не хандри, я тебя очень прошу. А то ты сам на себя не похож.
-Это всё оттого, что я все больше и больше вживаюсь в роль кабинетно-коридорного начальника. Или советского плакатно-выставочного передовика в самом худшем смысле этого слова. Не поверишь, даже выражение лица меняться стало. А мог бы людей лечить.
Игорь вздохнул.
-Ну, да ладно, ты главное не ссы - прорвёмся! Где только наша не пропадала! Так ведь?!
Он похлопал Мотылькова по плечу и вышел за дверь, оставив Диму в состоянии полнейшего недоумения и лёгкой задумчивости.
 Видимо, проблемы на службе действительно существовали. Игорь не стал бы просто так жаловаться, это совершенно не в его стиле. В любом случае, настроение у Димы всё же немного подпортилось. Он встал с кровати, подошёл к окну и задернул пыльные казённые шторы, пошитые из красной грубой ткани. Палата немедленно окрасилась в суровые багровые оттенки, как раз то, что надо, чтобы немного подумать. А что? Этот странный тип в малиновом пиджаке как раз этого и хотел. Разве нет? Мол, ты обмозгуй всё как следует, пораскинь мозгами, времени-то навалом будет.
Дима лёг обратно на кушетку и слегка прикрыл глаза – ему показалось, что так будет легче думаться. Перед его внутренним взором проплывали знакомые образы: угрюмый Игорь, тонущий под грузом своих мыслей о сказочном богатстве, успевшие стать родными и привычными коридоры Мазуткинского райкома, странный блеск в глазах Даны во время их незабываемого и пока что единственного секса. Он попытался сосредоточиться на чём-то одном, но образы хаотично сменяли друг друга, причудливо перекликаясь и путаясь, то тех пор, пока один единственный Данин образ окончательно не затмил в его сознании все остальные.      
***
Через несколько дней Мотылькова благополучно вышвырнули из больницы. Да и вообще, зачем ему, спрашивается, у каких-то непонятных людей лечиться, если его сердечная подруга – врач? Пускай и детский, но всё же самый настоящий советский дохтур.
А если он вдруг решит заболеть свинкой или, не приведи Господь, какой-нибудь жетлухой, то лучшего специалиста ему всё равно не найти.
Желтуху Мотыльков боялся как огня, ибо более страшного заболевания он на тот момент представить себе совершенно не мог. Дело в том, что ему в райкоме как-то рассказали одну грустную историю про парня, который уже во взрослом возрасте умудрился заболеть желтухой. После этого, казалось бы, совершенно плёвого и давно уже обузданного нашей передовой советской медициной заболевания, у парня внезапно начались серьёзные проблемы по мужской линии. А вот здесь уже отечественная медицина беспомощно развела руками. Вы, говорит, колышек березовый  к одному месту-то привяжите, авось поможет? Правда это была или вымысел, но, тем не менее, Дима к этой истории отнёсся очень серьёзно. Пожалуй, что даже слишком.         
В общем, за незапланированным отпуском по состоянию здоровья последовали привычные суетливые будни в Мазуткинском райкоме. В стране происходили значительные перемены к худшему, и это не могло не отразиться на их с Игорем работе, которая начинала становиться всё более бессмысленной и бестолковой.
Казалось, что там, на самом верху все чего-то выжидают, а чего - непонятно. Народ как приклеенный сидел у телевизора, безуспешно пытаясь понять, кто же все-таки больший «демократ» в советской стране: Ельцин или Горбачев, и почему они, такие молодые и энергичные, с таким энтузиазмом грызутся между собой.
Выходить на прогулку по ночным улицам столицы стало небезопасным. Обыкновенным явлением стал гоп-стоп, появился рэкет. Дефицит душил население со страшной силой, превратившись для многих в вопрос каждодневного выживания. Даже Москва, которая жила уютней и сытнее всех остальных российских городов, стала постепенно превращаться в озлобленный полуголодный город.
Оазисом среди этого всесоюзного маразма по-прежнему оставались магазины «Берёзка», где за инвалютные чеки можно было ненадолго почувствовать себя человеком. Вокруг «Берёзок» постоянно ошивался полукриминальный многонациональный сброд, спекулирующий чеками и фарцующий  различными дефицитными товарами. А в дефиците было практически всё необходимое для обеспечения нормального функционирования  организма – вещи, бытовая химия и жратва.
Мотылькова всегда интересовал один непонятный парадокс: почему такая передовая в техническом отношении страна, которая запустила в космос первый искусственный спутник Земли и первого же космонавта – Юрия Гагарина, не может нормально прокормить собственное население, по правде говоря, не столь уж многочисленное по сравнению, скажем, с Китаем или Индией. Дело уже дошло до того, что стало великой проблемой достать самые обыкновенные хлопчатобумажные носки.
Народ чувствовал, что их нерушимая и несокрушимая страна Советов безнадёжно трещит по швам, и основная тема всех без исключением разговоров была одна – скоро что-то точно должно произойти.
Обвалиться. Загореться. Рвануть.
Молодёжь перестала массовым порядком вступать в комсомол, а стала потихоньку присматриваться к различным неформальным движениям. К обычному пьянству добавилось и новое, доселе неизвестное социальное явление – наркомания. Короче, жить стало гораздо интересней, хоть и на порядок трудней.      
От всех этих непоняток психологическое состояния Игорь Седовласова только ухудшилось и постепенно переросло в депрессию. Он частенько стал задерживаться после работы без видимых на то причин. Пару раз он напивался пьяным в рабочие утренние часы, а потом спал прямо у себя в кабинете. Тогда Мотылькову приходилось брать всю работу на себя, отвечать на все звонки, упоённо врать начальству про то, что первый секретарь сейчас на объекте.
Мотылькова Игорь с  собой более выпивать не приглашал, что, пожалуй, было самым странным в его поведении. А самое интересное состояло в том, что к Игорю зачастили всякие тёмные личности, одетые в своеобразную униформу – синие джинсы и чёрную водолазку с воротом. Стрижка у этих загадочных молодых людей тоже была одинаковая – армейский полубокс. Дима аккуратно попытался вывести Седовласова на чистую воду, но Игорь будто бы взял обет молчания.
Да уж, интересные дела творились у них в райкоме.
Зато с личной жизнью у Мотылькова дела обстояли куда более радужно. С Даной они встречались почти каждый день. Уже через два месяца Дима предложил им съехаться, что казалось ему делом совершенно естественным и даже логичным. Но, к его превеликому удивлению, Дана наотрез отказалась это сделать. На его удивленный вопрос «Почему?», она ответила, что она – девушка строгих правил, и переехать к нему она пока не готова по причине их относительно недавнего знакомства. Надо бы,  сначала узнать друг друга получше, а там видно будет. На выходных она ездила к матери и ребёнку в Ногинск. Приезжала оттуда она всегда в несколько задумчивом и даже немного грустном состоянии, и Диме требовалось время, чтобы её расшевелить. Если не брать в расчёт эти кратковременные перемены в Данином настроении, то всё было замечательно. Его мама, как и следовало ожидать, сначала была далеко не в восторге от того, что её сын встречается с замужней, хоть и не живущей с мужем женщиной. Тем более, что у неё уже есть ребёнок и она старше его. Но после того как она познакомилась с Даной поближе, её мнение о ней разительно поменялось.
-Хорошая девушка, хоть и немного странная, - сказала Димина мама.
-А в чём её странность-то заключается? – сразу же вскинулся Мотыльков. – Может быть тебе показалось?
-Может быть, сынок, всё может быть, - примирительно ответила мама, которой не хотелось вступать с влюблённым  идиотом в длительные споры.      
За дождливой, промозглой осенью наступила холодная и очень снежная зима, а короткая московская весна в один день переросла в солнечное погожее лето. Да, факт остаётся фактом: погода в Москве может меняться самым причудливым и неожиданным образом.         
Хорошая погода располагала к романтическим прогулкам. У них, как и у всякой молодой пары, со временем появилось своё собственное излюбленное место для свиданий.
Тёплыми июньскими вечерами они сидели на скамеечке на Церковной Горке, расположенной неподалёку от станции метро ВДНХ и часами болтали о всякой всячине. Вы же знаете, что иногда не так важно о чём с тобой говорит любимый человек, главное просто слышать его голос. На самой вершине Горки стоял Храм Тихвинской Иконы Божьей матери с полинявшими от времени синими куполами и стареньким церковным кладбищем. В последнее время помимо пожилых людей сюда на церковные службы стали изредка забредать представители среднего возраста.
Молодёжи было мало, зато совсем недавно здесь стали крестить и венчать, правда, особо при этом не афишируясь. Гонения на религию к тому моменту почти прекратились, но большинство по привычке смотрело на эти вещи с подозрением, а некоторые, так даже с привычной ненавистью и категорическим неприятием.       
Местечко было выбрано ими не случайно. Во-первых - это было близко от метро, что само по себе являлось большим плюсом. Во-вторых, с Церковной Горки открывался чудесный вид.
На противоположной стороне, на пересечении Проспекта мира с Останкинским проездом начиналась легендарная Аллея космонавтов, где они иногда гуляли. Казалось, что суровые, выщербленные в камне мужественные лица первых покорителей космоса - это не простые памятники, а настоящие столпы, нерушимые героические колонны, на которых покоится купол дряхлеющего советского государства. В конце аллеи на своём залуженном пьедестале восседал самородок-самоучка, великий русский учёный Константин Циолковский. За его спиной, сверкая обшивкой блестящего корпуса, небесный свод ВДНХ пронзал металлический шпиль остроносой космической ракеты. Это был любимый монумент Димы Мотылькова не только на своем районе, а вообще в Москве – Памятник покорителям космоса. Особенно чарующе он смотрелся в свете мощных вечерних прожекторов, когда им с Даной казалось, что ещё чуть-чуть и неподвижно замершая ракета оторвётся от пыльной земной поверхности и устремится наверх – к неизведанным планетам и таинственным звёздам. Надо только наподдать газу, и все тяготы земного притяжения останутся далеко позади.
Этот год был совершенно волшебным временем, которое не так часто случается в жизни каждого человека, а у некоторых не случается никогда. Формула таких незабываемых моментов чрезвычайно проста: молодость, любовь и первозданная свежесть впечатлений. Такие моменты накрепко оседают в бездонных омутах человеческой памяти, скорей всего потому, что хорошее всегда отпечатывается в нас крепче и надёжнее плохого.
Вечер 11 июля 1989 года по всем параметрам должен был стать событием особенно запоминающимся, если не сказать выдающимся. Дана и Дима встретились ровно в 19.00 на своей любимой скамейке – одной из немногих на горке, у которой не была отломана спинка. У этой скамейки, правда, был один единственный существенный недостаток, заключавшийся в несовершенстве антуража.
Подле лавки стояла заплёванная бетонная урна, до самого верху припорошенная желтоватыми сигаретными бычками. Под ногами хрустели осколки зелёного бутылочного стекла, ибо незадачливые пьющие товарищи не озаботились донести использованную стеклотару до помойки. Это всё, конечно же, досадные мелочи жизни. И не более того.
Рядом с тропинкой пышным цветом цвела небольшая разноцветная клумба. По всей видимости, цветочки на ней были посажены относительно недавно и ещё не успели вырасти настолько, чтобы отдельная группа советских граждан рвала их по ночам на бесплатные букеты девушкам или, не дай Бог, на продажу у того же метро ВДНХ.
Время прошло незаметно.
Мотыльков нежно обнимал Дану за плечи. Она часто курила, сонно созерцая проезжающие мимо них автомобили, суетливо рассекающие просторы засыпающего Проспекта мира. Час был поздний, и машин было совсем немного.
-Тебе не кажется, что они похожи на огромных металлических светлячков? – спросила она.   
-Кто? – не понял Дима.
-Машины. Снуют туда-сюда с включёнными фарами. Торопятся, сигналят, спешат куда-то. Зачем?
-А что здесь такого удивительного? Сегодня самый что ни на есть обыкновенный рабочий день. И завтра точно такой же. Люди спешат домой.
-Да, наверное, спешат, - задумчиво сказала Дана. - Ведь правда хорошо, когда дома тебя кто-то ждёт?
-Конечно хорошо. Ты когда уже ко мне переедешь? – спросил Мотыльков, решивший воспользоваться ситуацией, чтобы ещё раз прозондировать почву.       
Дана выбросила погасшую сигарету и сразу же закурила новую.
-О, Боги, Боги. Мы ведь совсем недавно это с тобой обсуждали.
-Ну и что? – начал распаляться Дима.
Отказ Даны совершенно естественным образом выводил его из себя.
-Я всё жду, когда же ты, наконец, передумаешь. Какой смысл жить в общаге, когда у меня есть отдельная хата? 
-Ты живёшь не один, а с мамой. Это большая разница. К тому же, ты ведь сам сделал всё, чтобы мне оставили комнату в общежитии.
-Это было давно и неправда. Сейчас всё совсем по-другому.
Дана неудачно стряхнула пепел на джинсы. В том месте, куда попал пепел, появилось небольшое светлое пятнышко. Она тут же стала с остервенением тереть это место платочком, но всё оказалось без толку. Пятно по-прежнему красовалось на самом видном месте чуть повыше коленки. Азабина досадливо поморщилась.   
-Не знаю, Дима. Вот так сразу переехать к тебе, не узаконив наши отношения. Это как-то не совсем, - она запнулась в попытке подобрать наиболее точную характеристику. - Правильно что-ли. Прости, но я в этих вопросах немного старомодна.
-Тогда давай их возьмём и узаконим, - с жаром откликнулся Мотыльков.
Дана удивлённо посмотрела на него.
-Ты это что же, Мотыльков, предложение мне делаешь?
-А что здесь такого странного?
-Дим, я ведь уже замужем.
-Чисто формально!
-У меня ребёнок…
-Да мне по барабану!
-А мне нет!
Дана уже почти перешла на крик. Сигарета уже истлела почти до половины, и она немедленно достала из пачки ещё одну. 
-Я заметил, что ты в последнее время стала чересчур много курить, - сказал Дима уже немного спокойнее. - Прямо-таки одну за одной. Это вредно.
-Чья бы корова мычала. Тоже мне, Минздрав нашёлся!
Дима напряжённо уставился на Дану с таким выражением, как будто ему только что, одетому в белый парадный фрак и гордо восседающему на белом же коне (а как ещё должно делаться свадебное предложение?), вылили на голову целую бочку отборного, дымящегося дерьма. Во взгляде Мотылькова читалась такая страшная обида,  что, конечно же, Дана это сразу почувствовала и с извиняющимся видом клюнула его носом в щёку.
-Прости, пожалуйста, у меня сегодня был очень тяжёлый день. Много больных, у одного ребёнка астматический приступ прямо в кабинете случился. Не хотела срываться.
-Я понял.
-Надеюсь, ты не станешь на меня обижаться?
-Нет, конечно.
Они посидели ещё несколько минут, потом Дана посмотрела на часы и как-то сразу быстренько засобиралась.       
-Уже поздно. Мне пора.
Тогда они встали и пошли по склону узкой асфальтированной тропинки по направлению к метро. Миновав неповоротливые деревянные двери, они вошли в слабоосвещенный станционный вестибюль.
Вы никогда не замечали, что каждой станции метрополитена ей свой особенный запах? Однако общие нотки, характерные для всей московской подземки, из этой «ароматной какофонии» вычленить всё же можно.
Здесь всегда царствуют стойкие запахи изношенной резины, спёртого воздуха с витающим в нём лёгким амбре от свежих металлических стружек и какой-то по-настоящему казённой сыромятной затхлости. Да, запах Московского метрополитена им. В.И.Ленина  не спутать ни с чем, он единственный в своём роде, уникальный и неповторимый. 
Около турникетов Дана остановилась и,  немного покопавшись, извлекла из сумочки медную пятикопеечную монетку.
-Может быть тебя проводить? – галантно поинтересовался Мотыльков, нежно взяв её за руки.
 -О нет, не стоит. Я договорилась с подружкой немного прогуляться перед сном. Тем более, я завтра выходная, могу хоть целый день спать. А тебе завтра на работу.
-Тогда до завтра.
-Пока.
Они долго и со вкусом сосались на глазах у пожилой тётки-надзирательницы в будке, которая злобно косилась то на них, то на свои старые наручные часы. Прощальный поцелуй был у них своего рода священным ритуалом, неукоснительно соблюдавшимся по окончании каждого свидания.
Потом Дана ловко всунула монетку в разъём турникета и быстро побежала вниз по эскалатору, не разу при этом не обернувшись.
Подобно хорошему дисциплинированному дневальному, Мотыльков неподвижно стоял на месте, в эту самую минуту желая только одного:  чтобы метро сломалось, и Дана осталась бы у него на ночь (что, кстати, пару раз случалось, когда они досиживали до самого закрытия переходов – до часа ночи). Одновременно, он почти физически ощущал направленный на него недобрый взгляд старой будочной перечницы. Если бы одним взглядом можно было бы навредить, то у Димы давно бы уже выросло какое-нибудь жуткое злокачественное образование на лбу. И чего он этой злобствующей бабке, спрашивается, такого сделал?
Ровно через восемь минут, когда воздух перестал пахнуть ванилью, Мотыльков повернулся спиной к эскалатору и неспешно покинул серые каменные своды станции метро ВДНХ.





















Глава 9
Горькая ваниль
Утро 12 июля 1989 года выдалось необыкновенно хреновым. А ведь ничего не предвещало. Наоборот, дела на службе, как казалось, стали как-то налаживаться. Игорь на утренней планёрке в присутствие всего трудового коллектива сообщил ему, что его собираются наградить какой-то большой и необыкновенно красивой грамотой за преогромный личный вклад в общее великое дело. Все, конечно же, долго аплодировали, хлопали по плечам и даже прозрачно намекали на то, что совсем неплохо было бы выпить по этому поводу. Поэтому в свой кабинет он возвращался в наипрекраснейшем расположении духа.
Через пять минут ему позвонила Дана и коротко сообщила ему, что они больше не встречаются. Сказала – и отключилась.
Вконец офигевший Мотыльков напряженно всматривался в телефонную трубку в робкой надежде, что это ему сниться, и никаких звонков от любимой не было.
Из трубки доносились лишь короткие прерывистые гудки. Вместе с осознанием реальности происходящего, у Мотылькова началась истерика. Он со всей дури саданул ни в чём не повинной пластмассой трубкой об стол, в результате чего она раскололась на несколько частей, а провод от неё улетел куда-то в сторону. Этого ему показалось мало. Ему вдруг до ужаса захотелось перевернуть свой письменный стол. Последний был стар, списан из обкома, сварганен из дуба и  посему был весьма тяжёл, но Мотыльков был уверен, что у него всё получится. Его сил хватило лишь на надрывный рывок, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы стол наклонился, и всё что лежало на нём шумно съехало или скатилось на пол. Особенно сильно пострадали гипсовые близнецы-уродцы. Мотыльков поднял белые черепки-останки бюстиков вождей и зашвырнул ими в стенку.
-Ничего-ничего, ребята! Не ссыте!– прошептал неадекватный вандал. – Завтра же похороню Вас у Кремлёвской стены!
Дав уродцам заведомо невыполнимое обещание, Мотыльков решил временно прекратить уничтожение казённого инвентаря и немного передохнуть. Но душа жаждала отнюдь не покоя, а немедленных и решительных действий. Тогда он широко распахнул ногой дверь, почти сорвав ее с петель, и побежал в единственное место, где, по его мнению, можно было бы получить ответы на все вопросы – в общежитие, где проживала  Дана Азабина.    
***
На входе в общагу Мотыльков уверенно предъявил своё комсомольское удостоверение, чем несказанно напугал слегка подслеповатую вахтёршу, успевшую заметить только слово «райком». Узнав номер комнаты, он стремглав помчался наверх по пожарной лестнице. Со спринтерской скоростью он добежал до пятого этажа и нашёл нужную дверь. Мотыльков истерично подергал за ручку и осознал, что дверь заперта. Нет! Такого положительно не может быть! Она же сегодня выходная!
Мысль, о том, что Дана может и не сидеть в общаге целый день, почему-то его не посетила. Внутри у него всё похолодело, но, чтобы окончательно удостовериться, он приложил ухо к шершавой дверной поверхности. В комнате играла чуть слышная музыка. Удача! Теперь  уже Мотыльков решительно постучал в дверь, сначала одними костяшками пальцев, а потом уже и кулаком. В комнате началось какое-то шевеление, противно скрипнули пружины:  по-видимому, кто-то вставал с кровати.
Дима набрал полный рот воздуха, готовый ко всему: крикам, скандалам, обвинениям, мольбам, унизительному ползанью на брюхе, но тут дверь распахнулась, и ему пришлось шумно выдохнуть. Его удивлению не было предела.
-Вы не Дана!
-Конечно я не Дана, я – Лена, - констатировала жующая, сильно накрашенная девица с бигудями на башке, сжимающая в руке какой-то невероятно огромный бутерброд. – А Вы, собственно, кто?
На улице стояла безумная июльская жара и потный, раскрасневшийся Дима благообразного впечатления на Лену не произвёл. «Несчастный студентик, у которого проблемы с сессией», - безапелляционно заключила она.
Тогда Дима включил официоз.   
-Дмитрий Мотыльков. Второй секретарь райкома комсомола. Я хотел бы поговорить с Даной.
-Однако!
Лена по-деловому облокотилась спиной на дверной косяк и с аппетитом откусила от своего бутерброда.
-Тот самый Дима? Бывший который?
От небрежно наклеенного на него ярлыка «бывший», у Мотылькова болезненно сжалось сердце. «Уже даже соседи в курсе», - с негодованием подумал он. А вслух он сказал совершенно другое.
-Бывший или нет, но мне надо срочно её увидеть. Это возможно?
-Здесь её нет. Она уже две недели назад, как съехала.
-Куда? – спросил Мотыльков внезапно ослабевшим голосом.
-Не знаю. Я же говорю, я с ней две недели не виделась.
-А свой новый адрес она оставила? Или телефон?
-Ничего такого. Обещала писать, и всё.   
-Переехала значит, - задумчиво пробормотал Дима, как бы пробуя это слово на вкус и неуверенно переминаясь с ноги на ногу.
Лена сочувственно кивнула головой. Ей чисто по-бабьи стало жаль этого раздавленного, невысокого паренька. В ее взгляде безошибочно читалось: «Ну и стервозиной наша Данка-то оказалась! Кто же в наше суровое время направо и налево мужиками раскидывается?».
У Димы предательски зачесалось в носу, но пускать слезу при этой сильно наштукатуренной бабце он посчитал излишним. Ни слова не говоря, он повернулся и понуро потопал прочь. Тут Лена опомнилась и крикнула ему в след:
-Может в кино сходим? А?
Мотыльков сделал вид, что не слышит. В его оправдание можно было сказать, что после таких ошеломляющих известий он и правда стал частично невосприимчив к различным внешним раздражителям. К примеру таким, как приглашение в кино. Лена равнодушно пожала плечами и захлопнула дверь.
***
Дальше похождения Мотылькова всё больше стали походить на халтурный сценарий к какой-нибудь малобюджетной мыльной опере. Покинув душные коридоры общежития и выйдя на относительно свежий воздух, он стал думать о своих дальнейших действиях.
Чувствовал он себя хуже некуда. Его любимая девушка коварно бросила его, причем, налицо были все признаки того, что эта тайниковая операция готовилась заранее. Логично было бы сходить в поликлинику, где Дана трудилась последнее время, но что-то подсказывало ему, что и там её, скорее всего, не окажется. Оставался только один выход – садиться на поезд и ехать в Ногинск. Благо адрес ему был хорошо известен по личному делу Даны – улица 3-го Интернационала, дом 57. Вообще чудеснейшая вещь - память. Мотыльков вот как ни скрипел, так и не смог точно запомнить, когда у Игоря Седовласова день рождения. Кажется, в декабре? Когда уже снег? Или снега ещё нет? Ну, в общем, не суть. А вот личное дело Азабиной, которое он видел год тому назад, он изучил даже лучше, чем русский алфавит.   
Тем временем, ноги сами несли Диму Мотылькова на Курский вокзал, от которого шла электричка до Ногинска.
Московские вокзалы – зрелище довольно унылое и противное. Особенно летом. Ведь жара в общественном месте, где обильно потеющие граждане ограничены в доступе к воде и щёлочным соединениям, это не просто жара, а сущая пытка. На вокзалах всегда очень наплёвано, накурено и наблёвано. Граждане намеренно игнорируют плевательницы, так как общая привокзальная атмосфера способствует ментальному превращению человека разумного в быдло неумелое.
А особо отличившиеся товарищи, намеренно забывают, что есть такое поразительное достижение цивилизации как ватерклозет, он же унитаз, и справляют свои естественные потребности в местах совершенно для этого не предназначенных. К сожалению, в глазах советской транспортной милиции это является страшным святотатством и строго карается. Обычное в этих случаях наказание - 15 суток. Тем не менее, желающих похулиганить таким образом - пруд пруди.   
Немереные толпы нервных приезжих, полчища попрошаек, калек, синяков и проходимцев различного сорта гарантированно сделают Ваше пребывание на вокзале не только дискомфортным, но и потенциально опасным для здоровья.    
Именно поэтому Мотыльков так люто ненавидел вокзалы, но другого пути до Ногинска не было. По счастливой случайности он попал в перерыв между электричками. Поэтому он почти полтора часа простоял на платформе, подпирая собой стенку привокзального кафетерия, и умудрился за это время выкурить почти целую пачку сигарет. Из распахнутых окон кафе доносились привычные запахи дрянного суррогатного кофе со сгущённым молоком, пельменей и ещё чего-то скоропостижно зажаренного. Аппетит отсутствовал напрочь, от избытка никотина болела голова, ожидание явно затягивалось. Чтобы скоротать время, он купил свеженький номер газеты «Гудок».
Газетные листы навевали страшную скуку. Всё-таки прав был профессор Преображенский из замечательной кинокартины «Собачье сердце», который с жаром советовал своему ассистенту Борменталю, чтобы он никогда и не при каких обстоятельствах не читал советских газет. Фильм вышел на экраны относительно недавно и чрезвычайно Диме понравился.
Взгляд Мотылькова механически скользил по строчкам, праздно блуждал по отпечатанным заголовкам. Спустя какое-то время он осознал, что ничего из прочитанного он не понимает и перечитывает одну и ту же статью уже в третий раз. Тогда он свернул газетку в трубочку, засунул руки в карманы и стал прохаживаться взад-вперёд по пустому асфальтовому перрону. Сигареты кончились, новых купить было негде, посему занять себя было нечем. Оставалось только ждать.
Где-то в районе полудня, царапая рельсы металлическими колесами, к платформе пришвартовалась раскалённая под июльским палящим зноем пыльная Ногинская электричка. Двери со скипом растворились, изрыгнув пёстрые стада дачников, заморенных длительным путешествием в душных дребезжащих вагонах с неудобными деревянными сиденьями. Осоловевшие дачники, с которых уже успело сойти семь потов, в полном молчании катили по перрону свои тряпочные тележки на колёсиках. В глазах у всех читалась только одна единственная мысль: «Скорее бы добраться до метро». 
 Дима подождал, когда толпа рассосётся полностью и без спешки забрался в осиротевшую электричку. Первым делом он упал на деревянное сиденье, расположенное подле с открытого окошка. Место было сильно блатное, так как все остальные окна в вагоне были наглухо закрыты, причём вскрыть их без помощи подручных предметов представлялось делом абсолютно бесперспективным. До отъезда оставалось не больше пятнадцати минут. 
Потихоньку поезд заполнился пассажирами, которые сразу же стали заниматься своими делами. Напротив него уселась рыженькая девушка с круглым веснушчатым лицом и сразу же уткнулась в какую-то книжку в потрёпанной мягкой обложке. На соседней скамейке небритый мускулистый товарищ в тельняшке и красном берете с обречённым вздохом открыл бутылочку с пивком, а сидящая рядом с ним семья из трёх человек достала из рюкзачка бутерброды с сыром и весело принялись их уплетать, запивая каким-то бледно-лиловым компотиком. В углу вагона жужжала большая студенческая компания. Молодые люди обсуждали что-то очень забавное, веселились, смеялись, кричали и вообще вели себя несколько громко и  невероятно раскованно. В проходе лежала большая кавказская овчарка с кожаным ошейником и с интересом смотрела на шумную компанию, высунув от жары свой длинный розовый язык. Её хозяин – сморщенный сухонький старичок с козлиной бородкой и в очках, сильно смахивающий на товарища Калинина, апатично созерцал свой пуп, от нечего делать поигрывая большими пальцами рук. Словом, ничего такого особенного – самый обычный контингент самой что ни на есть обыкновенной пригородной электрички.
Коммутатор в вагоне ожил, и искаженный  динамиками голос сообщил, что поезд отправляется. От внутренней вибрации стёкла в вагоне задрожали, и поезд тронулся, постепенно набирая скорость. Вскоре Мотылькову надоело разглядывать соседей, и он стал любоваться однообразными видами за окном. Через какое-то время городские индустриальные пейзажи сменились более спокойными руральными мотивами. Несмотря на стойкое отвращение к вокзалам и всему, что с ними связано, Диме очень нравились старые, уже неиспользуемые железнодорожные узлы. Таких было полно во Владимирской области, где у его родственников был крошечный деревянный домик в дачном кооперативе. Эта необъяснимая эстетическая привязанность возникла у него ещё в далёком босоногом детстве. Он тогда частенько гостил в тех краях. Дима до сих пор помнил, как он часами бродил по этим стареньким ржавым рельсам, поросшим высокой травой, в которой весело стрекотали кузнечики, и копошилась всяческая мелкая живность. Деревянные шпалы уже давно потрескались и истлели. Чуть поодаль - маленькая насыпь из гравия. Там стоял выжженный дотла остов вагона, отцепленный от какого-то товарного поезда, заброшенный и почти красивый в своём одиночестве. Подумать только, ведь совсем недавно на нём возили важные грузы, а теперь он просто перестал быть нужным. И с людьми то же самое. Сегодня ты летишь по рельсам своей судьбы, как по накатанной, скорость бешенная, ветер свистит в ушах, рядом с тобой куча восторженных попутчиков. А через год тебя за ненадобностью поставят на прикол в какое-нибудь старое депо, и, может быть, раз в месяц с тебя соблаговолят смахнуть пыль тряпочкой. Но уже никогда не колесить тебе по привычным маршрутам прошлого. Вечного-то ничего не бывает. И, кажется, даже любовь не вечна. Так ведь?
Мотыльков трясся в вагоне, и думал о том, что, кажется, едет он в Ногинск совершенно напрасно и, скорее всего, вернуть отношения с Даной уже не получится. Он это чувствовал не столько умом, сколько сердцем.
Когда до Ногинска оставалось совсем немного, Мотыльков встал со своего места и неспешно направился в тамбур, перешагивая через сумки, пакеты, вытянутые ноги и лохматого барбоса, успевшего к тому моменту сладко задремать. Очевидно, что большая часть студентов тусовалась именно в тамбуре. Причин на то было несколько. Во-первых, в тамбуре можно курить, во-вторых, там тесно, а значит и с девушками общаться там комфортнее. Словно в подтверждение этого факта, несколько молодых парочек страстно обжималась в углу, надежно укрытые спинами своих товарищей от любопытных взглядов всех остальных пассажиров в вагоне.
Дима протиснулся сквозь многочисленные студенческие тела и смог занять очень удачную диспозицию у автоматических дверей.
Вдыхая густой табачный дым, отфильтрованный через десяток здоровых молодых лёгких, Дима задумался о том, по какой причине в пригородных поездах не бывает туалетов. Их просто нет, они отсутствуют, не предусмотрены конструкцией. А в поездах дальнего следования – они есть. Великие советские конструкторы – физиологи видимо исходили из того, что за 3-4 часа езды в поезде человеку приспичить не может никак. А если чего, то всегда есть тамбур. А потом удивляются, отчего в тамбурах насрано. Идиоты, какие-то, ей Богу! Однажды Мотылькову поведали, что в стабильно загнивающей Западной Германии все вагоны в поездах оборудованы туалетными комнатами, и он почему-то свято в это верил.
Поезд остановился, и Мотыльков спрыгнул на платформу города Ногинска. Судя по крайне обветшалому виду,  дореволюционному зданию городского вокзала уже давно требовался капитальный ремонт:  краска с досок слезла и облупилась, пробоины в низеньких окнах были залеплены плотной бумагой, почерневшей под многолетним слоем пыли.
У вокзала маленькая старушонка вела бойкую торговлю квашеной капустой и малосольными огурцами. Несмотря на удушающую жару, бабушкина голова была обёрнута длинным пуховым платком. Первое правило посещения незнакомого города – отлов компетентного аборигена с целью выяснения топографических особенностей местности. Вид у бабки был донельзя здешний. Кроме неё у станции крутилась парочка каких-то совершенно опустившихся алкашей, поэтому  Мотыльков без колебаний остановил свой выбор на ней.
-Бабуль, почем капустка-то?
-Пятьдесят копеек за кило, родненький!      
-Хм. Недёшево!
-Дешевле уже некуда, соколик!
-Бабуль, а далеко до улицы Третьего интернационала?
-Да нет же. Сейчас пойдешь прямо и как раз в неё упрёшься. А огурчики малосольненькие тебе не нужны? Свои, с грядочки.   
Из уважения к старости Мотыльков купил два огурца, надкусил один и, когда бабка скрылась из виду, сразу же выбросил вынужденную покупку в ближайшую урну. Нет, надо отдать пенсионерке должное, огурцы были и вправду хороши: крепкие, хрустящие и мелкозернистые. Просто как-то раз, несколько лет тому назад, Мотыльков катастрофически перепил водки на одном сабантуе. Повод и кампания не запомнились. Однако память сохранила следующие детали: в конце пьянки из закуски оставались только громадные, как кабачки, пожелтевшие малосольные огурцы и две буханки вчерашнего бородинского хлеба. То ли водка была палёная, то ли воздух в тот день был какой-то не такой, но блевал Дима долго и мучительно.
В то хмурое, болезненное утро, последовавшее за этими печальными событьями, ему почему-то вспоминалась не водка, а именно эти гадкие малосольные огурцы, специфический вкус которых преследовал его потом ещё очень долгое время. А вот бородинский хлеб в опалу не попал. И водка, разумеется, тоже.
Мотыльков бодро вышагивал по старым ногинским улочкам, где деревянные избушки соседствовали с каменными домами, спрашивая себя, что же он знает про этот тихий подмосковный городок.
 Мотыльков неплохо знал историю, чем очень гордился. Но на этот раз его мозг спокойно молчал. Ногинск. Бывший Богородск. Так, что дальше? Ага! Помнится, именно здесь поставили самый первый памятник Ленину буквально на следующий день после его смерти. Передовой город - ничего не скажешь!
СССР – это страна тысячи Ильичей. В каждой республике, почти в каждом городе стоят каменные, бронзовые, железные или гипсовые Ильичи. А в крупных городах их, как правило, несколько. На самом деле Ильичей, конечно же, не тысячу, их гораздо больше, просто так звучит красивее.         
Вот и она – улица Третьего Интернационала. А вот и нужный дом под номером 57. Чем ближе Дима подходил к заветной двери, тем больше ему становилось не по себе. Между вторым и третьим этажом ноги отказались ему служить, до колен налившись холодным свинцом. Он буквально заставил себя нажать на кнопку звонка, совершенно не представляя себе, что может ждать его за этой дверью. Дзынь!!! Ответом ему была тишина. Мотыльков позвонил ещё раз, на этот раз более настойчиво. Опять тот же эффект. Неужели никого нет дома? Тогда он сделал несколько шагов назад и обречённо сел на ступеньки, мужественно решив для себя, что не сдвинется с места, пока не появятся хозяева этой квартиры. Дима попытался принять позу, максимально удобную для долгого ожидания на лестничной клетке: он облокотился спиной на перила и согнул ноги в коленях. По телу разливалась тупая изнуряющая усталость. В подъезде было подозрительно тихо. Спустя двадцать минут подбородок Мотылькова безвольно склонился на грудь, и он погрузился в беспокойную полудрёму.
Его разбудил звук металлических ключей, тихо царапающих отверстие замочной скважины. Дверь открывала темноволосая женщина средних лет, стоящая к нему спиной. Она опасливо косилась на взлохмаченного молодого человека,  столь бесцеремонно развалившегося на её лестничной площадке, стараясь делать при этом как можно меньше шума. Дима моментально вскочил на ноги, при этом напугав бедную женщину до смерти. Ключи со звоном выпали у неё из рук. Она испуганно прижалась спиной к двери, которую она так и не успела открыть.
-Кто вы такой? Что вам нужно? – закричала она.
-Простите, пожалуйста! Я не хотел Вас напугать!
-Вы не местный? Я вас здесь никогда раньше не видела! – И почему вы спите здесь на лестнице? – уже немного спокойнее спросила женщина, правда, так и не сумев окончательно унять дрожь в голосе.
Дима, который ещё не до конца отряхнул остатки сна,  хотел было сказать, что это он специально её караулит, однако успел вовремя остановиться.
-Вы, наверное, мама Даны? Меня зовут Дима.
-Ах да, - немного погодя ответила женщина, и в её глазах сверкнула искорка понимания. – Мотыльков, кажется, ваша фамилия?
Дима утвердительно кивнул головой. Теперь он мог рассмотреть свою собеседницу поближе. Наверное, он ожидал увидеть копию своей любимой Даны. Конечно же, копию сильно постаревшую, с фигурой, успевшей ощутить на себе увядающее прикосновение неумолимого времени, а в её густых волосах в этом возрасте обязательно должны были появиться редкие серебряные нити. В реальности мама Даны была похожа на свою дочь в той же степени как Чёрное море похоже на озеро Байкал. Она была ниже её по росту, волосы не волнились, а кучерявились мелким бесом. Черты лица были несколько грубее, чем у Даны, губы узкие - ниточкой. Даже цвет глаз у них совершенно разный – у мамы они тёмно-коричневые, а у Даны – светло-голубые.
-Подождите здесь, Дима, - сказала Данина мама и скрылась за дверью.
Почему-то Дима почувствовал, что подробные расспросы сейчас совершенно излишни, и совсем скоро всё должно полностью разъясниться. Чувствовал он себя по-дурацки. И холодок на сердце не отпускал. Наконец, женщина вышла к нему в коридор и протянула ему белый запечатанный конверт.
-Что это? – недоуменно спросил Мотыльков.
-Дана просила передать вам это.
-Зачем? Она здесь?
-Её здесь нет.
-А где она?
-Она не хочет, чтобы я вам это рассказывала.
Дима без интереса мусолил в руках тонкий новенький конверт, как будто это была использованная обёртка от эскимо. Он уже догадался, что находится внутри. 
Данина мама сочувственно положила руку ему на плечо.
-Хотите совет? Поезжайте сейчас домой, выпейте чего-нибудь и поскорее забудьте про эту историю. Скажу вам откровенно: моя дочь сильно запуталась. Пожалуйста, дайте ей возможность разобраться в себе. И бросьте ваши дальнейшие поиски. Этим вы только принесёте страдания и ей, и себе.       
-Спасибо, - чуть слышно поблагодарил Дима, положил конверт в карман и стал медленно, как лунатик спускаться по лестнице. Выйдя на улицу, он вспомнил про конверт, и, борясь с сильнейшим искушением выбросить его не читая, всё же взял его в руки и нетерпеливо вскрыл оболочку. Внутри оказался лист бумаги, сложенный пополам. Он развернул его и прочитал следующее.
(Далее следует сканированная копия оригинальной страницы,
текст прилагается)


«Дорогой (зачеркнуто) Здравствуй, Дима!
Если ты читаешь это письмо, то, скорее всего, я всё же решилась прекратить наши отношения. Прости, но у меня просто не хватило духу сказать тебе это в лицо. Я знаю, что в этом случае ты наверняка смог бы отговорить меня, и тогда, поверь мне, стало бы только хуже.
Ты наверняка хочешь знать о причинах, толкнувших меня на этот шаг, и я прекрасно понимаю, что ты действительно имеешь на это право. Ты мне всегда был очень дорог. Знаю, что противоречу самой себе, но всё так сложно! Всё так отвратительно сложно, Дима, что мне иногда кажется, что я потихоньку начинаю терять способность совершать правильные поступки.
В общем, я вернулась к мужу. Вернее, это он вернулся ко мне и к ребёнку. Это произошло пару месяцев назад, но я не стала с ним спать (зачеркнуто) жить. Я всегда была откровенна с тобой и, поверь, никогда не стала бы обманывать тебя. Извини (зачеркнуто). Но я поняла, что я его (зачеркнуто, вторая половина предложения зачеркнута без возможности прочтения). Ты замечательный человек, Дима, и я хочу, чтобы ты поскорее встретил не такую дуру (зачеркнуто) хорошую, славную девушку, у которой не будет лишних тараканов в голове (зачеркнуто), которая еще не успела сотворить такого количества ошибок в своей жизни. Я очень хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.          
Прости меня, пожалуйста, просто так уж вышло!
Я буду (зачеркнуто)
Прости!
Прости!
Прости!»
Когда Мотыльков дочитал последнее «прости», что-то оборвалось у него внутри. И, скорее всего, это что-то оборвалось навсегда и без возможности восстановления. Вопреки его собственным ожиданиям, он воспринял правду стоически. Он с удовольствием, неспеша порвал записку и выбросил мелкие клочки в грязную лужу перед подъездом. Глупые местные голуби, моргая своими жёлтыми лупоглазыми глазёнками, с остервенением кинулись отнимать друг у друга фрагменты паскудного женского предательства. Тоже мне, «птица мира»! Дима улыбнулся и в последний раз окинул взглядом дом, где окончательно раздавили его надежды. Дом показался ему страшно уродливым и угрюмым. На секунду ему показалось, что в окне на пятом этаже зашевелились занавески, и промелькнул силуэт Даниной мамы. Он помахал рукой ненавистному дому и с мыслью, что он сюда никогда больше не вернётся, пошёл на станцию бодрым строевым шагом.         
До станции оставалось не более пятидесяти метров, когда его внимание привлёк продуктовый магазин, расположенный в двухэтажной деревянной избушке. Он решил последовать мудрому совету, данному ему его несостоявшейся тёщей, и основательно затариться.
 Магазинчик был маленький и грязненький с одной-единственной холодильной витриной, за которой располагались два одинаковых красных таза, в каждом из которых был представлен совершенно разный ассортимент. В одном тазике лежал брикет смёрзшейся кильки, в другом – покрытые синим инеем, замороженные телячьи мозги. За витриной стояла похожая на эту самую кильку стервозная костлявая продавщица, которая при виде Мотылькова – единственного посетителя магазина – даже не шелохнулась, показательно уткнувшись носом в какой-то иллюстрированный журнал.
-Здравствуйте, сударыня – произнёс Мотыльков, демонстрируя чудеса вежливости.
-Чего надо? – так же вежливо спросила продавщица.
-Выпить бы, - издалека начал Дима.
-Молодой ещё, а всё туда же! – коротко заключила продавщица, всё таки соизволив оторваться от своих «мурзилок». - Выпить ему хочется, понимаешь! – тут продавщица издевательски хмыкнула, обнаружив целую батарею блестящих золотых зубов - Здесь тебе не вино-водочный магазин! Не отпускаем!
Дима немного приуныл. Самое страшное, что продавщица была права. В самый разгар партийной борьбы с пьянством достать спиртное можно было только по талонам, да и то далеко не везде. Талоны выдавали по месту работы. Раз в месяц тебе полагалась бутылка водки и бутылка вина – доза абсолютно несущественная, особенно для любителей выпить со стажем.
А вот подпольная торговля талонами процветала. «Живой товар» можно было за безумные деньги купить у таксистов. Цена зависела от жадности водилы. Скажем, пузырь беленькой мог стоить от 10 до 15 рублей при средней зарплате трудящихся в 100-120 «деревянных». 300 рублей  в месяц получали начальники, 500 – членкоры Академии наук СССР. Но даже за такую сумасшедшую цену желающих нажраться было хоть отбавляй.
Талонов у Димы не было. Однако все знают, что если нельзя, но очень хочется, то можно. Всегда оставался последний аргумент – взятка. Дима открыл кошелёк, достал банкноту номиналом в 25 рублей, и робко положил её перед носом продавщицы.
-Это что такое? – заартачилась баба, но Дима шестым чувством осознал, что он на правильном пути.      
-Заначка. Меня только что невеста бросила. Посодействуйте. Очень надо.
С минуту продавщица пялилась на сиреневую бумажку с профилем Ильча, а потом вкрадчиво спросила.
-А вы, товарищ, случаем не из ОБХСС ?
Дима отрицательно замотал головой, всем видом излучая невинную честность белого и пушистого агнца. Кажется, это сработало. В голосе бездушной продавщицы неожиданно проснулось человеческое сострадание.
-Молодой человек, без талонов тебе здесь делать нечего. Есть одна бабка-самогонщица, но поговаривают, что от её отравы уже несколько бедолаг на тот свет переселились. Но тебе, дружок, повезло, я тут близко живу. Если подождёшь минутку, я щас быстро сбегаю до дома. У меня там припасено кое-что. Специально для таких, как у тебя, полностью безнадёжных случаев.
Ударили по рукам. Продавщица немедленно скрылась, оставив на прилавке картонку с надписью «Учёт». Ждать и правда пришлось совсем не долго. Через десять минут она вернулась с авоськой, внутри которой что-то позвякивало. При более внимательном осмотре, на дне авоськи обнаружился портвейн «Три семёрки» в количестве двух штук и бутылка азербайджанского креплёного вина «Агдам». По поводу того, откуда в условиях нещадного дефицита, у продавщицы скопилось такое разнообразие бухла, Мотыльков уточнять не стал. В данном случае напитки на выбор не предлагались, приходилось брать то, что дают.
Отечественная «бормотуха» не входила в число его любимых спиртных напитков. Пожалуй, её единственным преимуществом было то, что опьянение наступало быстрее, чем ты мог сосчитать до пятидесяти. Зато, даже при незначительном превышении дозы память отбивалась начисто, а на утро предсказуемо наступал траур по зверски убиенному организму, сопровождаемый невыносимой головной болью, вполне сравнимой с адским похмельем после неосторожного употребления коктейлей «Бурый медведь» (коньяк вместе с шампанским) или «Северное сияние» (шампанское с той же беленькой). Именно за эти чудодейственные свойства  портвейн «Три семёрки» в народе метко прозвали «Три топора». В любом случае, продавщица честно отработала свои 25 «лысиков». 
Пока Мотыльков стоял на платформе и ждал электричку на Москву, его неоднократно посещала идея о том, что пора бы уже и н;чать. Однако он в последний момент одёргивал себя, ибо прекрасно понимал, что достаточно только один раз «светануть» бутылкой, и тогда до самой Первопрестольной он не сможет отделаться от любителей побухать нахаляву. А вот настроение у него было таково, что никакая кампания ему сейчас не требовалась. Поэтому первую бутылку он тихо достал уже в тамбуре, мастерски срезал пластиковую пробку с помощью перочинного ножа и так же тихонько её ополовинил. Цинично, стремительно, одним залпом. Дрянная приторная жижа равномерно заполнила полости его внутренностей, вопреки ожиданиям, не принеся ему никакого морального облегчения. На душе было всё так же гадостно и противно. Иногда в тамбур выходили курить люди, тогда он показательно отворачивался и начинал смотреть в окно. Ему просто хотелось побыть наедине со своими мыслями. Вторую половину бутылки он смаковал долго, почти до самой Москвы, наслаждаясь каждой тошнотворной каплей виноматериала. За Курским вокзалом промелькнула кольцевая ветка метрополитена и Мотыльков сам не заметил, как оказался на станции «ВДНХ». Вообще-то ему нужна была «Бабушкинская», но поток выходящих пассажиров против воли вынес его податливое полупьяное тело из выгона, и он решил, что значит так надо.
В авоське оставалось ещё целых две бутылки, домой идти было ещё рано, а на работу уже поздно. Главный вопрос заключался в том, куда двигаться дальше. На Церковной горке ему больше нечего делать. Оставалось только одно – сходить на Выставку Достижений Народного Хозяйства. 











Глава 10
ВДНХ
В детстве мир кажется нам куда совершеннее, чем это есть на самом деле. Когда мы маленькие, здания кажутся нам монументальней, деревья выше,  мороженое – вкуснее, а трава - зеленее. Любой ребенок – это неисправимый оптимист. У него понятие красоты чистое, истинное, не испорченное воинствующим цинизмом взрослых. Вырастая, мы начинаем потихоньку замечать, что окружающим нас зданиям требуется ремонт, что газон надо стричь не реже одного раза в месяц, что деревья на этом месте мешают построить очередной гаражный кооператив, а после мороженого у нас болит горло и закладывает нос. Лишь немногие из нас сохраняют крупицы этого светлого детского оптимизма, когда вступают во взрослую жизнь. Но если внутри нас не осталось даже слабого намёка на радужное восприятие действительности, нам всё равно доставляет огромную радость возвращаться туда, где в детстве нам было хорошо; туда, где мир вокруг нас был более понятным, добрым и гармоничным.
Именно поэтому, когда на горизонте замаячила скульптура тракториста и колхозницы, венчавшая арку Главного входа Выставки, бледное лицо Мотылькова на секунду украсила мимолётная, почти детская улыбка. Которая, прочем, быстро сменилась на обиженную, кислую мину. 
-Даже у этого долбанного тракториста баба есть. Не за сноп же пшеницы она его полюбила? Может и правда надо было на механизатора выучиться? Сейчас я не морочился бы, а кувыркался в койке с какой-нибудь мосластой крепкозадой колхозницей, которая не будет сущим ангелом снаружи и последним крокодилом внутри. Вот так вот сидеть вчера и целоваться со мной, коварно пряча отравленный кинжал за пазухой и зная, что это наша последняя встреча! Стерва!
Произнеся эту бессмысленную тираду, обращенную невесть к кому, Мотыльков остановился и неподвижно замер, восхищенный картиной, которую он видел бесчисленное множество раз. Ему сразу же вспомнился давно ушедший, полузабытый вкус молочного эскимо, отдающего овсяной кашей, аромат прозрачной газировки из серого матового автомата и теплая мамина ладонь, сжимающая его пухлую детскую ручку.   
Перед Мотыльковым развернулось торжественное великолепие Центральной аллеи Выставки Достижений Народного Хозяйства. Эта пешеходная улица своей шириной не уступала и самому большому проспекту в Союзе, а своей красотой и масштабами, без сомнения, превосходила все площади и парковые комплексы Столицы. По краям аллеи, утопающей в красочном калейдоскопе цветов, стояла каменная роща гигантских фонарей-колосьев. Меж каменных светильников в воздух взвивались сотни холодных водяных струй, бьющих из металлических труб изящных мраморных фонтанов. Порывистый июльский ветер сносил живительную влагу на посетителей выставки, к огромному удовольствию последних. Жаркое тепло исходило от нагретого полуденными лучами асфальта. Незыблемая глыба Центрального павильона взгромоздилась на раскалённую твердь в самом конце аллеи, своими правильными, совершенными контурами выделяясь на тревожном фоне сиреневого предгрозового неба. Солнце палило нещадно. На крыше «Центрального» бронзовые труженики-истуканы протягивали руки к небу, то ли вызывая к его всемогуществу, то ли христарадничая на хлеб насущный.               
Перед Главным павильоном под палящими лучами солнца с непокрытой головой стоял бронзовый дедушка Ленин. Ильич явно пытался стащить с себя зимнее пальто, которое смотрелось, мягко говоря,  не совсем уместно при такой жаре. И как назло, именно в этот трагический момент его запечатлел подобострастный скульптор.       
ВДНХ – огромный комплекс. Но сейчас Дима думал только об одном месте, куда ему хотелось попасть больше всего. Он Главного павильона он взял левее, перейдя на соседнюю аллейку, вдоль которой стояли скамейки, оккупированные отдыхающими. Не доходя до чудовищного ангара выставочного павильона «Космос», который в незапамятные времена гордо именовался «Механизация», Мотыльков опять повернул налево. В угловой палатке он купил килограмм свежих горячих пончиков, которые ему завернули в плотный бумажный пакет, щедро насыпав сверху примерно половину совка горьковатой сахарной пудры. Ведь нельзя же, согласитесь, пить бормотуху на голодный желудок.
В этой части выставки здания уже не были такими образцово-показательными. Справа по ходу  движения стоял старенький павильон «Геология», возле которого он обнаружил небольшой высохший фонтан. Мотыльков постоял и несколько минут тупо смотрел на дно фонтана, засоренное мелкими камушками, бычками и прошлогодними почерневшими листьями.
Похоже на то, что фонтан сломался довольно давно, но никому до этого не было дела. Ответственные товарищи эту конструкцию, по-видимому, шедевром не считали, а может быть, просто не было лишних средств на ремонт. Вот если сломается покрытая златом, идеологически совершенная «Дружба народов» или убийственно красивый «Каменный цветок», тогда совсем другое дело. Они ведь у всех на виду.
Мотыльков подумал и откупорил азербайджанский «Агдам». Да уж. Глупо ожидать, что в наше суровое время перемен люди станут обращать внимание на мелкие детали, притом, что основная картина уже сыпется во всю. Он подошел к фонтану, и плеснул немного вина на пыльное, иссохшее дно.
-За нас, братуха, за мелкие винтики в громадном механизме! Когда-нибудь и нас с тобой починят.
Распив полбутылки в компании со сломанным фонтаном, Мотыльков неспешно двинулся дальше. Полторы бутылки сладкой бормотушной настойки явно сделали свое дело:  Мотыльков стал вступать в стадию приподнятой невесомости. Тем временем, за шумящими кронами деревьев замаячила скульптура здоровенного зубра. А может это был вовсе и не зубр, а какое-нибудь другое пастбищно-жвачное животное. Это павильон «Мясная промышленность». Значит, он находится на правильном пути. Для порядку он немного побродил кругами, временами спотыкаясь о неровности асфальтового покрытия, каким-то чудом ухитряясь сохранять равновесие и не выпустить из рук изрядно полегчавшую авоську.
Наконец, его взору открылась местность, завораживающая совершенной живописностью ландшафта.
Из тёмных вод неглубокого искусственного пруда поднимался позолоченный чешуйчатый столб фонтана «Золой колос». Мотылькову всегда казалось, что этот колос никак не может быть творением рук человеческих, настолько у  него были чужие, почти неземные контуры. Золотистые чешуйки фонтана сверкали на солнце подобно обшивке блестящего инопланетного корабля, поигрывая изменчивой светотенью через призму прозрачных водяных брызг.   
Дима аккуратно сел на травку возле пруда и взял в руки недобитую бутыль азербайджанского креплёного. Ноющая боль в боку напомнила ему о том, что пора бы и закусить. Он развернул пакет и достал оттуда влажный, слипшийся пончик. Что и говорить, прекрасная закуска. Сладкое к сладкому. Желудок благодарно заурчал, принимаясь за работу после почти десятичасового перерыва.
И вообще, единственно, что не изменилось со времён его детства, так это вкус этих тёплых, пахнущих дрожжами пончиков. Однако, не будем сильно отвлекаться от смысла его нахождения здесь. А, собственно, зачем он сюда пришёл? Спокойно нажраться можно было и в парке на районе. Хотя, нет, неправда! Здесь было очень спокойно, народ в основной своей массе даже и не подозревал о существовании этого замечательного места, в своём посещении ограничиваясь лишь центральной частью Выставки. На некотором отдалении от Димы, на противоположном конце пруда, по берегу гуляли немногочисленные парочки, некоторые из них с колясками. Никаких эмоций их вид у Мотылькова не вызывал. После пончиков и «Агдама» ему стало гораздо легче, и он медленно откупорил последнюю бутылку портвейна.
Мирная романтика этого места немного успокоила его. Мотыльков знал, что здесь, наедине с собой и природой, он сможет тихо поразмыслить над своими печалями. С другой стороны, заниматься дальнейшим самокопанием было довольно бессмысленно.
Кто виноват? Что он такого неправильного сделал? Можно ли было как-то переломить ситуацию? Все эти вопросы оставались без ответа.
Всё-таки прав был этот хрен в пиджаке! Мотыльков пьяненько осмотрелся по сторонам и вздрогнул. На секунду ему показалось, что за соседним деревом стоит Дана. Присмотревшись, он понял, что ему показалось: по дорожке гуляла совсем другая девушка. Она тоже заметила Мотылькова и заметно ускорила шаг, чтобы как можно скорее проскочить мимо не совсем трезвого парня с бутылкой, который как-то странно на неё таращился.
Счастливы люди не познавшие настоящей любви. После расставания с любимым человеком они не замечают, что мир вокруг стал пустым, бессмысленным и холодным. Эти люди никогда не искали ту единственную взглядом в толпе, одновременно жаждая и опасаясь её найти. У них никогда не болело сердце от осознания того, что они потеряли что-то очень важное и потеряли его навсегда.
Ведь настоящая любовь - это как глиняный сосуд, который двое любящих людей несут перед собой на вытянутых руках. Этот сосуд будет целым и невредимым только до тех пор, пока желание нести эту ношу обоюдно. Если кто-то из них хотя бы на секунду выпустит его из рук, то сосуд упадёт на землю и разобьётся вдребезги. Кто-то попытается собрать разбросанные фрагменты воедино, напрасно надеясь на то, что всё будет как прежде. Но даже в случае успеха, это будет уже не сакральное вместилище чувств, а всего-навсего лишь склеенный кусок глины, через трещины которого остатки любовной субстанции будут постепенно вытекать наружу.
Однажды разбитое уже не склеить.
Вина оставалось ровно на один глоток. И тут случилось нечто совершенно необыкновенное. Когда Дима поднял бутылку, поток воды из фонтана иссяк. На секунду тёмная гладь пруда стала идеально ровной. Как будто кто-то зловредный взял и за какой-то надобностью перекрыл вентиль.
Солнце стремительно скрылось за тучами, и вокруг стало не по вечернему темно. На голову Мотылькова упала первая капля. В следующий момент бабахнуло так, будто в небе взорвалась тонна тротила. Земля угрожающе задрожала, затряслась и вода в пруду.
И тут с небес сошла вертикальная стена воды. Ливень бросился в атаку сразу, без предупреждения, открыв огонь из всех калибров и всех орудий. Казалось ещё немного, и меленький прудик выйдет из берегов, разольётся как великая река Волга во время весеннего половодья.
Дима с радостью подставил своё лицо под неласковые тёплые струи. Сейчас ему меньше всего хотелось искать укрытие от проливного дождя. Он чувствовал, как ливень быстро заполнял душевную пустоту внутри него,                смывая с его сердца горечь предательства и тяжесть расставания, как какой-нибудь пошлый, грязный налёт.
В полном одиночестве Дмитрий Мотыльков брёл по центральной части ВДНХ. Высоко задрав голову, он восторгался идеализированно-помпезными формами  павильона «Украина», хотя, признаться, этому павильону гораздо больше бы пошло название «Павильон Советской армии». По соседству возвышалась белая башня павильона «Зерно», сильно напоминающая знаменитые сталинские высотки, где традиционно селилась верхушка советской номенклатуры. Дождь усилился. Из-за этого Мотыльков так не понял, работает ли «Каменный цветок» или нет. Архитекторы и скульпторы, соорудившие этот чудо-фонтан, явно черпали вдохновение из сказочно-былинных источников.   
С обратной стороны Центрального павильона в дружном хороводе кружились шестнадцать луноликих девушек, олицетворяющих собой все республики Советского Союза. За спинами прекрасных нимф раскрывался огромный золотистый бутон, вобравший в себя дары нашей необъятной и хлебосольной земли. Мотыльков твёрдо знал, что это самый прекрасный фонтан во всём мире. И если кто-то сейчас попытался бы доказать ему обратное, то нализавшийся Мотыльков зараз уговорил бы его по морде. А потом непременно утопил бы этого последнего лжеца прямо в фонтане.       
Пока Мотыльков шёл сюда, он умудрился несколько раз вспахать носом родной чернозём, поэтому он был не только мокрый, но и чудовищно грязный. И тут ему в голову пришла одна фантастическая идея. Он решил искупаться в фонтане. Нельзя же домой в таком виде заявляться, в самом деле? Да ещё и в метро могут тормознуть. Уж в этом будьте уверены!
Сказано – сделано! Мотыльков перекатился на брюхе через мраморный восьмигранник и с радостным криком свалился в бассейн.
Возле Центрального павильона стояли люди, отчаянно пытающиеся сохранить остатки былой сухости под прикрытием его мощных белокаменных стен. В такую погоду, когда в буквальном смысле слова «льёт как из вёдра», зонтик перестаёт выполнять свою функцию. С ним или без, ты всё равно промокнешь насквозь.
А вот разудалого Диму водой было не испугать. Он плескался в фонтане с видом престарелой утки, которую вырастили в пустыне и перед самой смертью выпустили поплавать в пруду. Его пьяная мокрая радость не знала границ. Он купался, нырял и даже плавал на спине, взболомучивая вокруг себя кучи пены и мелких водяных пузырьков.    
Народ наслаждался этой возмутительной картиной человеческого падения из своего безопасного укрытия. Две сильно накрашенные герлы хиповатого вида, одетые в модный кожаный прикид, дымили крепкими сигаретами и равнодушно глазели на Мотылькова-ныряльщика.               
-Анют, зацени, дурак в фонтане купается, – сказала та, у которой волосы были выкрашены в ядовитый зелёный цвет.   
-Хм. Да он в уже говно, по-моему, - ответила её подруга, бесцельно накручивая ярко розовый локон на указательный пальчик.
-Да нет же! Ты чё! От бухла так не штырит. Полюбому колёс чувак наглотался!
-Может винтовой? – выразила сомнение розоволосая Анюта.   
-Торч, в натуре! Ты только посмотри, как он своими пакшами размахивает!
Мотыльков был достаточно далеко, чтобы слышать эти разговоры, к тому же шипение фонтана надёжно заглушало все прочие звуки. Водные процедуры подействовали на него чрезвычайно положительным образом. Он даже слегка протрезвел, не говоря уже о том, что теперь вся его одежда выглядела значительно чище. Тем не менее, его эпатажному купанию не хватало последнего, завершающего штриха. Демонстрируя обезьянью ловкость, он забрался на постамент, где стояла девушка с пучком пшеницы и косой на голове, подтянулся на руках и поцеловал статую в сусальные неживые уста. Он ещё хотел облобызать её в обе щеки, но поскользнулся и свалился в бассейн, больно ударившись коленкой об твёрдое дно. Потирая ушибленное место, Мотыльков кое-как перелез обратно на сушу.
 И когда Дима, довольный проделанным трюком, стал стаскивать через голову мокрую рубашку, он получил мощнейший удар в бок. Кто бы это ни был, но бил он самым подлейшим образом, то есть сзади.
Дима развернулся и увидел две мерзкие ухмыляющие рожи. Менты. Поверх униформы у стражей порядка были накинуты серые непрозрачные дождевики, в руках резиновые дубинки. Один высокий, светловолосый, чубастый, нос картошкой, руки-ноги длинные, короче, похож на гориллу, переодетую в ментовскую форму. Другой – низенький, чернявый, лоб узкий, щёки впалые, головка крошечная, как у трёхлетнего ребёнка. У Димы упало сердце. Все знают, что маленькие менты гораздо опасней своих более крупных сородичей. Бультерьер – собачка тоже вроде мелкая, но злобности и агрессии этого животного позавидует иной крупный хищник.       
-Дивись, Русик! – воскликнул горилла. – Нам наконец-то удалось привлечь его внимание!
Чернявый оскалился, подошёл к Диме вплотную и изо всей дури ткнул его дубинкой в солнечное сплетение. От неожиданности у Мотылькова перехватило дыхание, и он согнулся пополам. В глазах у чернявого высветилась неподдельная радость. Горилла грубо схватил задыхающегося Диму за шиворот и куда-то его поволок.
-Куда вы меня тащите? – кричал Мотыльков, отчаянно пытаясь вырваться и понимая, что это бесполезно: хватка у длинного была железная.   
-В отдел. Доплавался ты, спортсмен хренов! – откликнулся горилла.      
Чернявый семенил сбоку и подгонял Мотылькова пинками и мелкими зуботычинами. Менты протащили его мимо Центрального павильона, к совершенному восторгу хиповатых девиц.
-Ты только глянь, Анька! – произнесла зелёноволосая, нарочно растягивая гласные звуки. – Дебила того в мусарню ведут.
-Поделом козлине! – в тон ей откликнулась розоволосая, достала тюбик с сиреневой помадой и обвела ей пухленькие губки. – Ну как? Клёво?
-Ага. Всё-таки красивая ты, Анька! – с завистью произнесла её подруга. 
Дождь почти прекратился, из-за туч робко выглянуло солнце, и над золотистым фонтаном выгнулась маленькая семицветная радуга. Двое милиционеров уводили Диму Мотылькова в неизвестном направлении, а статуя русской девушки с колосьями с тоской глядела вслед своему первому и единственному кавалеру.               






Глава 11
Похмельный синдром 
У первого секретаря Мазуткинского райкома комсомола города Москвы Игоря Седовласова день не задался с самого начала. Утром обнаружилось, что у его личного автотранспорта - москвича модели 2140 красного цвета - спущены все четыре колеса. Он был уверен, что если бы у машины было пятое колесо, то непременно спустили бы и его. Действовал злоумышленник быстро, профессионально и с каким-то редкостным остервенением. В каждой шине он насчитал по три-четыре прокола. Неприятно, конечно же, но не смертельно. Он поднялся к себе в квартиру и позвонил знакомым ребятам с автобазы. Те обещали подъехать, решить проблему и уже вечером пригнать машину к райкому.
Вообще-то, по статусу Игорю был положен служебный автомобиль с водителем, но он, единственный из всех московских секретарей, кто демонстративно отказался от этого блага, заслужив негласное одобрение кое-какого начальства.
Как бы то ни было, ему пришлось добираться до работы на общественном транспорте. Всё бы ничего, но именно этим утром он за каким-то хреном понадобился высокому партийному руководству, о чём его радостно проинформировала секретарша, когда он с получасовым опозданием явился на службу. Вот так всегда. Всю неделю не был нужен, а сегодня на тебе - здрасти посрамши. Закон подлости, не иначе.
После планёрки к Седовласову в кабинет ввалился бывший спортсмен Коля Филатов по кличке «Рэмбо», с которым у него состоялись короткие и неприятные переговоры. Филатов, угрюмо глядя  Седовласову прямо в глаза, сообщил, что ставка по крышеванию его видеобара с сегодняшнего дня выросла вдвое. У его организации, дескать, сейчас проблемы с «кавказцами», и если он не хочет иметь дело с ними, то пусть раскошеливается. Как тонкий психолог Игорь сразу понял, что деньги лучше отдать сразу, не мешкая. Он открыл ящик стола, отсчитал нужную сумму и передал её Рэмбо. Филатов спокойно положил купюры в карман, сухо пожал Седовласову руку и скрылся за дверью, сверкнув широким бритым затылком.
«Уж не они ли мне ночью шины прокололи, чтоб я посговорчевее был?» - подумал Игорь, тут же решив про себя, что это какая-то паранойя.
Просто он ещё не привык ощущать себя в роли дойной коровы. К сожалению, ничего не поделаешь: бизнес есть бизнес. В конце концов, эти ребята сильно помогли ему с открытием первой точки, которая, надо признать, с недавних пор начала приносить серьёзный доход, по сравнению с которым его заработная плата казалась жалкой насмешкой.
Даже с учётом повышения «тарифов», в планы Седовласова входило в ближайшее время открыть небольшую кафешку по соседству. Вот тогда ему может понадобиться помощь Мотылькова, который, к слову сказать, в последнее время ходит какой-то малахольный. Это баба Мотыльковская, наверняка, так на него действует. Уж не жениться ли, в самом деле, этот мальчишка собрался? Ничего, ничего. Сейчас без денег никуда, всё равно, рано или поздно придётся о жизни задуматься. Надо с ним на днях переговорить, ввести, так сказать, в курс дела. А с другой стороны, чего мешкать? Сейчас и потолкуем. Только Игорь взялся за трубку телефона, в кабинет ворвалась секретарша с выпученными глазами. Судя по Любочкиному испуганному виду и по тому, что она прибежала без доклада, Игорь сделал вывод, что ничего хорошего она ему не скажет. И он не ошибся.
-Игорь Егорович, у нас ЧП!
-Что случилось?
-Там у Дмитрия Ивановича в кабинете…
 Игорь вмиг сообразил, что тут именно тот случай, когда надобно не расспросы устраивать, а действовать немедленно. Он как ужаленный вскочил со стула и ринулся к Мотыльковскому кабинету. Любочка бежала сзади и всё время повторяла:
-Это ужасно, Игорь Егорович, там такое, там такое, там такое!
Дверь, ведущая в кабинет второго секретаря, была распахнута настежь. Возле входа столпилось человек десять-пятнадцать. Сотрудники  райкома на все лады охали и ахали. Лица у всех были заинтересованно-растерянные.   
-Так, расступитесь, пожалуйста! – Игорь аккуратно растолкал тех, кто не успел вовремя ретироваться при появлении начальника и решительно зашёл в кабинет.
То, что он увидел ему не понравилось. Письменный стол стоял на ребре, на полу валялись осколки разбитого телефона и куча служебных бумаг. Создавалось такое впечатление, что здесь была драка. При таких раскладах здесь весьма уместно бы смотрелось бездыханное тело Димы Мотылькова, лежащее как раз за этим столом. Странно, но там его не оказалось.
-По этой комнате не иначе как Мамай прошёлся, - во всеуслышанье заявил Главбух, как будто читая Седовласовские мысли.         
-В милицию сообщили? – спросил Главбуха Игорь.
-Никак нет, тебя ждали, - коротко, по-военному отрапортовал Главбух.
-Кто-нибудь видел товарища второго секретаря?
-Да, - отозвалась белёсая инструкторша Катя. – Я как раз в холе внизу стенгазету вешала. Дима мимо меня пулей проскочил, даже не поздоровался.
-И что? Всё?
-Ну да, всё, - немного подумав, ответила Катя. – Вид у него какой-то чумной был.
-Так, понятно, - произнёс Игорь, хотя ничего понятного здесь, разумеется, не было. – Расходитесь, товарищи, по своим рабочим местам. Я сам во всём разберусь. 
Народ нехотя начал растекаться по зданию, причём большая часть явно побежала в курилку обсуждать это невероятное происшествие. Любое крупное событие, при этом совершенно не важно, хорошее оно или плохое, заметно оживляло работу коллектива. Игорь этому обсуждению не препятствовал, исходя из той логики, что пусть лучше они сейчас между собой всё в курилке обсудят, чем потом растрезвонят об этом по всем своим знакомым и незнакомым. Конечно же, одно другому не мешает, но у Игоря голова была забита другим. Он вернулся к себе в кабинет, позвонил Мотылькову домой, убедился, что и там никого нет, и стал размышлять, что же ему делать дальше. Самое очевидное - сообщить о случившемся наверх, но это будет равносильно подаче ПСЖ – заявления об увольнении по собственному желанию. А может и с формулировкой какой снимут, из разряда «неполное служебное соответствие». Гораздо разумнее было дождаться, пока его сумасбродный, неуравновешенный заместитель самостоятельно выйдет на связь. Ох, и получит же он тогда на орехи! Игорь не посмотрит, что Дима его друг.
Седовласов стал ждать. На всякий случай он всех отпустил домой пораньше, включая свою секретаршу Любочку, и теперь Игорь сидел в гордом одиночестве.  Ближе к вечеру, к райкому пригнали его красный новенький москвичонок. Игорь вышел, расплатился с механиком и вернулся к себе в кабинет. Седовласова очень неплохо знали и любили на райкомовской автобазе. На всякий случай у ребят всегда был второй комплект ключей от его машины. Игорь хорошо платил сверху, иногда привозил ребятам бутылку-другую водочки, поэтому его вопросы всегда решались быстро и в приоритетном порядке. Ведь главное – это понимание человеческой психологии, а она строится на жажде выгоды, что бы там официальная советская наука не говорила по этому поводу. Ну, что же. Проблема с автотранспортом разрешилась. Одной головной болью стало меньше.            
В районе девяти часов вечера раздался тревожный сигнал телефона. В том, что сигнал именно тревожный, а не радостный или какой-либо ещё,  сомневаться не приходилось. Игорь почти не удивился, когда выяснилось, что звонят из милиции. Звонивший представился начальником отдела по Мазуткинскому району. Что же, очень и очень приятно. Чем, как говорится, можем? Последовал вопрос, работает ли у него Мотыльков Дмитрий Иванович, 1968 года рождения. То, что глагол «работать» был употреблён в настоящем времени, давало хрупкую надежду на то, что обнаружился сам Мотыльков, а не его хладный труп. Более того, этого деятеля должны были поймать где-то на районе, иначе его бы стало теребить другое отделение. Его догадки подтвердились. Мол, если работает, тогда приезжайте, дорогой Игорь Егорович, приезжайте; и скорее забирайте вашего хлопца, а то ему в обезьяннике стало скучно. Затем начальник ОВД в издевательском тоне посоветовал Седовласову взять с собой машину, а иначе Игорю придётся его тащить его на себе. Ибо товарищ не совсем в кондиции. Седовласов положил трубку, изрыгнул потоки нецензурной брани, схватил куртку и побежал вызволять своего горе-заместителя.         
***
Сидящий за стеклянной перегородкой дежурный, к персоне Седовласова особого интереса не проявил. Он с увлечением разглядывал какие-то цветные фотографии, спрятанные в коричневой обложке журнала записей. Игорь тихонько постучал в стекло. Дежурный моментально захлопнул журнальчик, закашлявшись и покраснев как красна девица, из чего Игорь сделал вывод, что картиночки у него однозначно похабные.             
-Добрый вечер. Я ищу товарища Мотылькова.
-Мотыльков, Мотыльков, Мотыльков, - дежурный стал сверяться со своими записями. – А! Этот тот что-ли, который к статуе с поцелуями приставал? Есть у нас такой! – сказал он и захихикал.
У Седовласова нервно задёргался глаз: «Ну, Димка, ну, учудил, паскудец!»   
-А к прохожим не приставал?
-Да вроде нет. По ходу живые девушки его не цепляют. Вы ведь товарищ Седовласов?
-Да.
-Ей, Семёныч! - крикнул дежурный куда-то в темноту дверного проёма. – Тут за телом пришли!
-Какое-такое тело? – переполошился Игорь. – Мне сказали, что он жив.   
-Жив, жив - успокоительно затараторил дежурный. – Не переживайте, сейчас Вас проводят.
По его зову из коридора выскочил рядовой, который и сопроводил злющего Седовласова к обезьяннику. В углу камеры мирно посапывал Дима Мотыльков, мокрый и грязный как свинья. От спящего второго секретаря разило хуже, чем от последнего БИЧа , создавая иллюзию, что это не обезьянник, а приёмник медвытрезвителя.   
-Почему пол заблёван? – деловито справился Седовласов, c превеликим трудом сохраняя полную невозмутимость.
-А мне почём знать? Я на него не блевал!  – отозвался рядовой.
-Открывайте! – скомандовал Игорь.
Решетка с лязгом отодвинулась в сторону. Переборов в себе желание пнуть ногой неподвижно лежащее тело, Седовласов взвалил Мотылькова на плечи и потащил его к выходу. Дима приоткрыл один глаз и замычал Игорю в ухо. Ассоциации с вытрезвителем обострились.
-Скажите пожалуйста! Что за говно ты пила, корова моя безрогая? – спросил Игорь, с трудом волоча на себе тяжелую семидесятикилограммовую тушу.      
С помощью сердобольного рядового тело второго секретаря было с превеликим трудом втиснуто на заднее сиденье москвича. Дима так и не проснулся, совсем даже напротив, он стал очень громко и цинично храпеть. Седовласов обернулся через плечо на своего поверженного друга и тихо произнёс:
-Подвёл ты меня под монастырь, Димка. Чует моё сердце,  отрыгнутся нам с тобой твои сегодняшние похождения.
Как и ожидалось, его комментарий остался без ответа. Игорь повернул ключ зажигания, и четырёхцилиндровый карбюраторный двигатель утробно заурчал. На глазах у выведшего покурить дежурного, машина выехала со стоянки отделения милиции, и совсем скоро красный свет её задних фар совершенно исчез из виду, затерявшись в близлежащих переулках.               

























Глава 12
Коммерсант
Нарушая все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения, агрессивно подрезая более медленные, зазевавшиеся автомобили, по бывшей улице Горького мчалась «девятка»  цвета мокрого асфальта.
Спереди сидели двое молодых мужчин в одинаковых чёрных куртках из тонкой телячьей кожи. Половину заднего сиденья единолично занимал широкоплечий бритый мужик с короткой бычьей шеей, очень похожий на отставного военного. Поверх облегающей майки цвета хаки «военный» носил удобный жилет со множеством отделений и застёжек на молнии. Из внутреннего кармана жилета торчала чёрная рукоять пистолета ТТ. Из-за резких автомобильных маневров, пистолет опасно накренился, норовя выскочить из кармана. Бритый это заметил и поспешно заткнул оружие за пояс.
Японская кассетная магнитола уже в четвёртый раз за день проигрывала заезженный пиратский сборник, почти целиком состоящий из шлягеров группы Дюна. Задорный хулиганский голос Вити Рыбникова уверял сидящих в машине, что для народа в любое время года всегда доступны такие элементарные человеческие радости, как самогон и лёгкие наркотики. Несмотря на стёбный фривольный текст, лица у молодых людей были очень наряженные. Только бритый мускулистый жлоб сзади был совершенно спокоен, уж кому-кому, а ему не впервой идти на разборку. 
Когда заиграла композиция «Браточки», воспевающая российскую организованную преступность, водитель поморщился и сделал музыку потише.
Игорь не любил Дюну, эту кассету притащил Мотыльков. Кроме того, громкие звуки мешали ему сосредоточиться, а он уже был на пределе.
Игоря можно было назвать бизнесменом, типичным представителем формирующегося класса молодых московских дельцов. Видеобары, кафе и биллиардные уже давно ушли в прошлое. С ними было очень много проблем, помимо мафии ему приходилось регулярно отстёгивать всяким государевым людям, количество которых с каждым днём угрожающе росло. Имея мизерные зарплаты, на лапу брали все. Сначала не брать взятки буквально означало погибнуть от голодной смерти, потом это стало входить в привычку.  В одночасье потопив неэффективную советскую экономическую модель, где ничего нельзя было купить, страна, как последняя шлюха, за бесценок отдалась всемогущему синьору Капитализму. И теперь она, задыхаясь от боли и отвращения, терпела на себе его надушенное жирное тело, украдкой поедая свой аванс - несвежий батончик «Сникерса».   
Теперь за деньги можно было купить всё, в том числе и любовь. Каждый месяц Игорь менял своих девушек. С каждым разом его новая пассия была моложе и красивее предыдущей. Игорь всегда считал, что красота женщины является прекрасным дополнением к уму мужчины.
Седовласов постоянно рос над собой. Он продал квартиру в Медведково и переехал в просторные апартаменты в центре Москвы. Эта новенькая девятка только четыре месяца назад сошла с ВАЗовского конвейера, но Игорь уже хотел новую тачку. В «девятке» ему было тесновато. Через две недели ему должны были пригнать новенький «Мерседес» из Германии. И будет совсем здорово, если он через эти две недели все ещё будет числиться в мире живых. Игорь сосредоточился на дороге, стараясь отогнать мрачные думы.
Бизнес, которым он занимался сейчас, не был на сто процентов криминальным. Скорее его можно было назвать полулегальным. Игорь был крупным специалистом по обналичке, за что приобрёл широкую известность в узких кругах.
Схема была такова. Представьте себе, что есть контора, которой надо уйти от налогов либо срочно отмыть деньги, нажитые нечестным путём. Или вдруг находится какой-нибудь мутный деятель, который спит и видит, как он обворует собственное предприятие. Если они захотят сами снять деньги со счёта и положить себе в карман, то это статья Уголовного кодекса Российской Федерации. А сидеть в тюрьме им, видите ли, не хочется. Тогда они обращаются к Игорю. Первым делом Седовласов регистрирует новую фирму. Как правило, на подставное лицо. Далее представитель заказчика заключает с фирмой Игоря договор, согласно которому он должен оказать заказчику какие-то услуги. Скажем, поставить сто вагонов леса или вскопать сто грядок где-нибудь в Жуковском или Долгопрудном. На самом деле, в реальности ничего, конечно же, не поставляется, не разрыхляется и не строится. Потом заказчик переводит денежные средства на счёт фирмы-исполнителя, якобы за честно выполненную работу. Игорь идёт в банк и обналичивает полученную сумму. Часть денег он оставляет себе «за беспокойство», а всё остальное передаёт обратно. Если вдруг поднимется шум, и какой-нибудь ищейке удастся выйти на след его липовой фирмы, то даже в этом случае он ничем не рискует. Когда следователи после долгих поисков найдут его «офис», а, как правило, это будет грязный подвал на территории заброшенного заводского комплекса, то там их ждёт радостная встреча с Генеральным директором, коим обычно является вонючий бомж с улицы, сумасшедший из психушки или какой-нибудь инфантильный великовозрастный придурок, до сих пор какающийся в штаны.
Всё! Точка! Концы в воду! Все довольны и все счастливы!
Просто, как два пальца об асфальт!
Игорь не считал себя негодяем. Да, некоторые из его клиентов – самые настоящие воры и сволочи. Но подавляющее большинство – это обыкновенные предприниматели, старающиеся хоть как-то удержать свой шаткий бизнес на плаву. А платить налоги для них – это непозволительная роскошь. 
Мотыльков был его партнёром, отвечающим за последнюю часть операции – транспортировку наличности. Забирал деньги из банка и перевозил деньги в мешках. Юра Матросов подбирал лохов, которые соглашались стать «генеральными». Не за бесплатно, конечно. Кроме того, в их организации он отвечал за безопасность: разбирался с кидалами, шпаной и отморозками, а также проверял потенциальных заказчиков на благонадежность.
То, как Юра попал в их с Мотыльковым организацию – отдельная история. После того, как в 1991 году Матросова досрочно списали на пенсию из конторы , обнаружилось, что ему, орденоносцу и герою Афгана, всю свою жизнь положившему на алтарь служения Родине, совершенно некуда податься и банально не на что жить. В бандиты он не пошёл по принципиальным мотивам, хотя такого сорта предложения сыпались на него как из рога изобилия.
Тем не менее, период вынужденного безделья и отсутствие понятных целей в жизни стали сказываться: бравый капитан начал потихоньку спиваться. По старой афганской привычке не брезговал Юрка и анашой.
В те времена Игорь робко делал свои первые, ещё недостаточно уверенные шаги в финансовой сфере, и ему позарез был нужен такой специалист, как Матросов. Через друзей он случайно узнал, что один капитан сейчас сидит на мели. Они созвонились и договорись встретится. Матросов Игорю сразу понравился. На следующий день Игорь представил нового сотрудника Димке Мотылькову. Каково же было его удивление, когда оказалось, что эти двое уже давно были знакомы. Лежали вместе в одной больнице или что-то вроде того.
Довериться чужому человеку в их деле было опасно. Тем не менее, Игорь в Матросове не ошибся. Со  временем Юра обнаружил одно очень важное свойство: он смог стать практически незаменимым. Одно только присутствие Матросова в машине внушало Седовласову слабый оптимизм, что они выйдут из этой заварушки целыми и невредимыми. К тому же, Юра единственный из них, у кого есть ствол. Игорю очень хотелось надеяться, что он им сегодня не понадобится. 
У Мотылькова, сидящего рядом с Игорем, лицо было белее, чем снег на  вершинах Эльбруса. По всему чувствовалось, что ему очень страшно.
Седовласов засунул руку в левый карман куртки и тут же одёрнул её, как будто то, что лежало там, было раскалённым на ощупь. Это резкое движение не укрылось от внимания Мотылькова.       
-Ты там что, ежа прячешь?   
-Как ты догадался? – отшутился Игорь, но никто из его попутчиков не улыбнулся.
Наконец, девятка затормозила напротив многоэтажной высотки, расположенной  по адресу ул. Тверская, дом 3. Юра и Дима вышли налегке, а у Мотылькова в руках оказался средних размеров деревянный чемодан с кожаной ручкой, перемотанной синей изолентой. С такими чемоданами в начале в 1950-х годов в столицу приезжали студенты из далёких советских провинций.      
Гостиница Интурист была местом во всех смыслах примечательным. В советские времена здесь фарцевали всякими дефицитными и запрещёнными товарами, начиная от импортной жвачки и заканчивая заграничными фотоаппаратами и видеомагнитофонами. Очень часто спекулировали сами иностранцы, для которых эта гостиница и была построена. Они же и составляли основную клиентуру валютных проституток, гнездившихся здесь под надежной конторской крышей. Почти у всех девочек были загранпаспорта, что до недавнего времени рассматривалось как обладание ключами от райских врат, доступ к которым получали исключительно Богом поцелованные граждане.
Взамен проститутки оказывали конторе ряд услуг, включающих в себя мелкое воровство и сбор компрометирующей информации о клиентах. Иногда девочки принимали участие в так называемых спецоперациях, когда их специально подкладывали под кого-нибудь из своих с целью последующего шантажа. Ну и, конечно же, крышующие сотрудники не отказывали себе в удовольствии потрахаться на шару.
После развала Советского Союза Интурист потерял свой лоск и размах. Конторщики ушли, а проститутки остались. Только теперь с ними можно было расплатиться не только инвалютой, но и дорогими нашему сердцу российскими деревянными рублями. Путаны обычно дежурили у барной стойки, прокуренные, заспанные и оттого покрытые необыкновенно густым слоем тонального крема, который удачно маскировал следы порока на их мутных, безразличных ко всему лицах.   
С недавних пор в Интурист стали пускать кого попало. Раньше такого безобразия не было. В ушедшие времена швейцар обладал властью поистине неограниченной, так как именно от него зависело, пустить, или не пустить тебя на этот архипелаг развесёлой и немного распутной жизни. 
Даже контингент швейцаров поменялся: вместо суровых усатых красавцев на входе стоял обычный паренёк в очках необыкновенно ботанистого вида, одетый в затёртый до блеска клетчатый серенький пиджачишко. Игорь, Дима и Юра уверенно миновали вход. Пацан даже не пытался преградить им путь, только жалобно пискнул им в спину.
-Вам куда?
-Нас ожидают, - не оборачиваясь, холодно процедил Юра, и у очкарика как-то сразу пропало желание углубляться в дальнейшие расспросы.
И это была не ложь, внутри их действительно ждали. Когда  троица  зашла в вестибюль, с дивана встал смуглый молодой человек и вразвалочку направился к ним. Он был одет в чёрный с белым спортивный костюм «Adidas», из-под свободных штанов которого выглядывали востроносые ботинки итальянского производства.
Остановившись перед Седовласовым, молодой человек резко выдернул руку из штанов, и Игорю почудилось, что в ней был зажат короткий стальной нож. Он интуитивно вздрогнул, но парень всего лишь протягивал ему свою правую ладонь для рукопожатия.
-Хасан.
-Игорь, - представился Седовласов и кивнул головой в сторону своих спутников.
-Мои компаньоны – Юрий и Дмитрий.
После того как все поочерёдно поручкались, Хасан любезно пригласил их пройти к лифтам. Пока они ждали кабину, неторопливо спускающуюся с верхних этажей, их внимание привлекла чудовищно мерзопакостная картина. Рядом с ними лифт поджидал маленький коротко стриженый азиат, рядом которым на высоченных шпильках стояла юная проститутка, похожая на трепетную пугливую лань. На вид девочке было лет 16-17, и она была почти в два раза выше своего низкорослого клиента. Было заметно, что она ещё не успела как следует поднатореть в своём деле. Вот поднимется сейчас с ним эта малолетняя дурочка наверх и будет за горстку баксов скакать на его маленьком жёлтом отростке.   
-****ство-то какое, - сквозь зубы процедил Игорь.
Наверное, это было сказано громче, чем стоило бы. Девочка прекратила жевать свою жвачку и возмущенно уставилась на него: мол, ты чего, козёл, не в своё дело лезешь, да еще и палёные комментарии  отпускаешь? Азиат ничего не понял, ибо явно не был силен в русском языке. С таким же успехом его можно было обругать по матушке, он даже бровью не повёл бы.
Смуглый Хасан никак не отреагировал на сказанное, видимо он к этим сценам уже привык. Наконец, лифт приехал, и они зашли внутрь. Сгорающий от алчущего нетерпения азиат, зажавший в своей тонюсенькой когтистой лапке наманекюренную ручку молодой проститутки, сделал попытку прорваться в лифт, но Юра жестом преградил ему путь. Сквозь проём закрывающихся дверей лифта сверкали красные глаза разгневанного азиата. Если бы у него в этот момент был самурайский меч, то он бы обязательно им воспользовался, нашпиговав на него всех четверых, как шашлык на шпажку.            
На шестом этаже они прошли мимо впавшей в состояние угнетенного сомнамбулизма дежурной, которая сидела за столиком с зелёной лампой для чтения. При их появлении, она встрепенулась и сделала вид, что бдительно следит за порядком на вверенной ей местности. Пройдя несколько метров вглубь коридора по красной ковровой дорожке, Хасан остановился возле одного из номеров и произвёл условный сигнал по двери: четыре стука, короткая пауза и ещё два удара. Сим-сим откройся!            
Они вошли в просторную гостиную, в которой стоял диван и три кресла, обитые казённой матерчатой тканью. В двух креслах сидели бравые смуглые ребята, одетые в такие же спортивные костюмы, как и Хасан. Кресло, которое располагалось прямо напротив дивана, было не занято. Ещё двое парней стояли около оконного проёма, наглухо занавешенного пыльными жёлтыми гардинами.
На диване сидел главарь. Почему-то Игорь как-то сразу решил, что именно этот человек всем здесь заправляет. Во-первых, он был самый старший из всех по возрасту. Во-вторых, его стиль одежды сильно отличался от всех остальных. Главный носил стильную разноцветную рубашку с модным отложным воротничком, чёрные шерстяные брюки и белые лакированные ботинки. Одному Богу известно, где он их раздобыл, в Москве такая обувь точно не продавалась. В-третьих, на этом широченном диване могло поместиться, как минимум, четыре человека, однако, несмотря на очевидную нехватку сидячих мест, никого кроме него на этом удобном пружинчатом ложе не наблюдалось. Ну, а в-четвёртых, его сподручные держались от него на некотором расстоянии, создавая вокруг него атмосферу уважительной почтительности, обыкновенно окружающую только тех лидеров, которые имеют непререкаемый авторитет в коллективе. Перед главарём располагался приземистый журнальный столик и пепельница.
Никто из находившихся в гостиной не поспешил встать, когда Игорь и компания зашли в номер. Обращаясь к Игорю, главарь показал рукой на свободное место.          
-Я – Султан. Присаживайся!
Придерживая левую руку в кармане куртки, Игорь сел в свободное кресло. Юра и Дима заняли  места по бокам от Игоря. Хасан встал сзади, прикрывая единственный путь отхода.            
-Деньги принёс? – спросил главный, выразительно глядя на Седовласова.
-Конечно, - ответил Игорь и обернулся на Мотылькова. - Дим, покажи.
Мотыльков поставил чемодан на журнальный столик, щёлкнул металлическими замками и показал Султану его содержимое – аккуратно уложенные пухлые пачки долларовых банкнот с портретом Бенджамина Франклина. Лицо главного приняло заинтересованное выражение. Он взял в со стола зажигалку и стал подносить её к сигарете.
-Сколько там?
-Девяносто.
Зажигалка замерла у Султана в руке. Игорь почувствовал, что его подручные в «Адидасах» тоже напряглись.
-Почему так мало? Уговор был пятьдесят на пятьдесят. Где ещё десять кусков зелени? 
-Банк потребовал себе десять процентов от суммы сделки. Это обычная практика. 
Игорь старался говорить как можно спокойнее, но с каждым произнесённым им словом обстановка в номере накалякалась в геометрической прогрессии. Султан всё-таки прикурил сигарету и теперь не сводил с Игоря жёсткого, немигающего взгляда.   
-Послушай, дорогой, какой такой банк? А? Вы же и есть банк! Разве не так?
-Нет, Султан, мы не банк, - твёрдо  произнёс Седовласов. – Мы всего лишь посредники. И ты прекрасно об этом знаешь.
-Банк не банк, мне до этого дела нет. Если не можешь положить на этот стол десятку бакинских, тогда будешь должен! И точка! – раздраженно сказал Султан, стряхивая сигаретный пепел на старый порыжевший ковер.
В номере повисла напряженная тишина. Игорь не мог видеть своих друзей, но точно знал, что они явно не в восторге от такого, увы, совершенно предсказуемого сценария событий. Все восемь пар глаз теперь были обращены на него, и исход этих переговоров целиком зависел от него, Игоря Седовласова.
Ситуация явно складывалась совершенно не в его пользу, это понятно. Перед Игорем встала дилемма. Он прекрасно понимал, что уговоры и взывание к разуму ни к чему сейчас не приведут. Можно, конечно, плюнуть на эти десять тысяч долларов, но в этом случае пострадает его деловая репутация. К тому же, никто не даст гарантию, что завтра эта сумма не увеличится вдвое или даже втрое. Быковать и рвать на себе тельняшку тоже бесполезно. Не тот контингент. Правда, оставался ещё один вариант, и к нему Игорь готовился заранее. Это последний козырь в его рукаве, но он не был до конца уверен, стоит ли его использовать. Такие карты достают только в конце безнадёжно проигранной партии, в тот момент, когда игроку уже нечего терять. Он-то ладно, но надо ли подвергать этому чудовищному риску своих ребят?
-Ну? Что ты молчишь? – подгонял его Султан, который за время Игоревских раздумий уже успел выкурить одну сигарету и теперь лез в пачку за новой. 
Наконец, Игорь решился. Его вспотевшая левая рука в кармане куртки вот уже десять минут к ряду сжимала ребристую поверхность оборонительной гранаты Ф-1, которую из-за некоторой схожести с одноименным цитрусовым называют просто - «лимонка».
«Теперь всё зависит от моей скорости, - подумал Игорь, вспоминая институтские занятия на военной кафедре.
Двумя пальцами он разогнул проволочку предохранительных усиков, а затем, плотно прижимая к корпусу гранаты металлическую спусковую скобу, легко вытащил чеку одним усилием оттопыренного большого пальца. Ну, вот и всё: стоит ему разжать ладонь и через несколько секунд вся комната заполнится сотней жалящих смертоносных осколков.
Тоскливо-безнадёжный звук, так похожий на щелчок зажигалки «Zippo», не на шутку встревожил главаря и его банду молодчиков. Тот, кто хотя бы раз в жизни метал боевую гранату, уже никогда не забудет этот звонкий металлический щелчок. В глазах Султана пропечатался скрытый, глубоко завуалированный страх. Надо отдать ему должное: резких движений он делать не стал. Видимо, обдумывал, как ему поступить дальше. Игорь ни капельки не сомневался в том, что если бы их разговор происходил не в гостинице, а, скажем, в дремучем лесу, то сейчас он бы уже получил пулю в лоб. И, скорей всего, он её получит, если попытается вытащить гранату из кармана. Однако, более мешкать нельзя! Самое время обозначить свою позицию!
-Итак, давай ещё раз. Мы отвалили банку двадцать штук, остальные сто восемьдесят кусков мы делим поровну, -  нарушил тишину Игорь. - Все чисто и прозрачно. Как в аквариуме. Без кидалова и долгов.
Султан сделал знак своим парням, и чемодан с деньгами унесли в смежную комнату.          
-Ты не будешь пересчитывать? – удивился Игорь.
-В этом нет необходимости. Там не может быть другой суммы, кроме той, что ты назвал мне сейчас, - ответил Султан.   
Игорь встал с кресла и протянул главарю руку.
-Нам нужно спешить. Я так понимаю, что вопрос с долгом закрыт?
-Да, - ответил Султан. – Никаких проблем.
-Тогда всего хорошего.
Хасан отошёл от входной двери, и ребята покинули номер, провожаемые косыми,  тяжёлыми взглядами в спину.    
Только в лифте к Игорю пришло запоздалое ощущение, что у него в руке зажата активированная боевая граната. Ему стало очень не по себе.
-Ты зачем лимонку в кармане заныкал? – запыхтел на Игоря Матросов. – Нас могли всех там сейчас положить! За «чехами» не заржавеет! 
-Ну не положили ведь! Не волнуйся, они бы не стали устраивать перестрелку в гостинице.
-С твоей стороны это была неимоверно свинская импровизация, Игорь, - накинулся на него Мотыльков. – Скажи, что ты не собирался угробить нас из-за какой-то десятки долларов!
-Ничего себе «из-за» каких-то! Скажешь тоже. Это тебе, Димка, не копейки. Да и вообще, расслабьтесь, ребята! У меня всё было под контролем, - сказал Игорь, одной рукой ослабляя ворот рубашки, который стал невыносимо тесным от чудовищного содержания адреналина в крови. – Лучше давайте вместе подумаем, где будем гранату взрывать. Сразу скажу, долго я так не протяну, у меня уже вся рука затекла!         
Через десять минут они стояли на Пречистенской набережной и дружно распивали шотландский «Ballantines». Несмотря на апрельскую плюсовую погоду, над невысокими крышами зданий клубился пар, поднимающийся от открытого бассейна «Москва». Немногочисленные машины ровным счётом не обращали никакого внимания на стоящую на аварийке «девятку», и на троих мужчин, облокотившихся на парапет.   
Заморский купажированный напиток цинично лился в их лужёные глотки прямо из купленной в «Интуристе» бутылки. Облокотившись на чернёные перила, Седовласов осоловело сжимал в руке гранату, и, отхлёбывая из пузатой литровой стеклотары, он почти не чувствовал вкуса спиртного. В таком виде он был похож на шального пьяного гангстера из старых американских фильмов. Для завершённости образа ему не хватало только широкополой шляпы, плаща и автомата Томпсона.   
-Может быть, ты всё-таки выбросишь эту гадость в Москва-реку? – спросил у Игоря Мотыльков. А то, ей Богу, нервирует!      
-Секунду, только вот последний глоток сделаю и брошу! – ответил Седовласов непослушным, заплетающимся языком. - А может, и не брошу, а себе оставлю, в хозяйстве-то всё сгодится!
Матросов бесцеремонно отобрал у него бутылку.
-Нажраться в хлам ты можешь и потом. А сейчас делай, что тебе Димка говорит! А то ещё менты заметят! 
-Ну, раз вы настаиваете, сэр! – в порыве пьяной театральности воскликнул Седовласов, встал в стойку для метания и размахнулся.
Мотыльков зажмурился и сделал шаг в сторону, но звука всплеска он не услышал. Открыв глаза,  он увидел, что лимонка по-прежнему находится  у Седовласова в руке.
-Ты чего, Игорь? Чувство юмора проснулось? Кончай паясничать!      
-Я не…я не паясничаю, - запинаясь, произнёс Седовласов. – Мужики! Я не могу пальцы разжать!
-А ну дай посмотреть! – сказал Юра и аккуратно взял его за запястье. – Хм, - удивлённо пробормотал он. – Действительно, у него мышцы закоротило!   
-Может зажигалкой ему лапу прижечь? – подал светлую идею Мотыльков.
-Тогда может рвануть прямо у тебя под ногами, ты же не хочешь всю свою оставшуюся жизнь осколки из задницы выковыривать? – съехидничал Матросов. – Нет, здесь нужны более традиционные методы.    
Придерживая Игоря за кисть, Матросов и Мотыльков стали по одному отгибать Седовласовские побелевшие, холодные и отёчные пальцы. Даже здоровяку Юре эта процедура давалась с большим трудом.
-Спасибо, братцы! – в порыве пьяной благодарности  слезливо молвил Седовласов. – Век не забуду!   
Наконец, все пальцы были разогнуты, и шипящая граната полетела на середину Москвы-реки. Опять-таки, выручил многоопытный Юра, Седовласов в запуске не участвовал. В ожидании взрыва они сразу же побежали к машине, но, вопреки ожиданиям, граната не разорвалась.    
-Наверное, со взрывателем проблемы, - сказал Матросов по прошествии пары минут. – Ты где эту лимонку достал?
-Друг подарил, - ответил Игорь, зевнул и отрубился.    
Мотыльков с Матросовым понимающе переглянулись, и Дима пересел с пассажирского сидения за руль. Он прекрасно знал новый адрес Седовласова и уже не раз там бывал. Диму нисколечко не смущало то, что он и сам пригубил пару глотков вискаря. Расстояние до Игоревских хором плёвое, а чересчур любопытному гаишнику с лихвой хватит и полтинника «бакинских».   
Машина подъехала к роскошному историческому зданию, расположенному на улице Остоженка, где на самом верхнем этаже находились апартаменты бывшего первого секретаря Мазуткинского райкома. Вдвоём дотащив сонного и поэтому необыкновенно податливого Игоря до квартиры, они сдали Седовласова на поруки его очередной слащавой подружке. Увидев Игоря в таком виде, девушка почему-то ударилась в истерику и стала приставать к ним с расспросами, уж не ранен ли ее «жених»? И только убедившись, что он не ранен, а просто пьян, она перестала щебетать и в одиночку поволокла его к кровати, проявив при этом недюжинную силу, совершенно нехарактерную для такого милого, почти воздушного существа.   
Скабрезно пошутив по этому поводу, из разряда, что «своя ноша не тянет», Юра и Дима спохватились, что они оставили ключи в машине и наперегонки побежали вниз. К их большому облегчению, девятка все ещё стояла на месте. Они сели спереди, достали сигареты и включили кассетник. Кассета начала проигрываться с того самого места, где её остановил Седовласов перед их походом в гостиницу.   


Вот только быстро мы стареем
А в жизни нет ни капли смысла 
И чем дальше, тем сложнее
Отгонять такие мысли

-А ведь это правда, - заметил Матросов.
-Ты это к чему? – не понял товарища Мотыльков. 
-Да так, ни к чему, молодой ты еще – не поймёшь.
-Ну, а ты попытайся!
-Вот как тебе объяснить, понимаешь ли…- начал Матросов, но тут его внимание привлёк предмет, лежащий на чёрном резиновом коврике снизу. – Смотри, Димка! Кажется, это выпало у Игоря из кармана, когда мы его из машины доставали.   
Юра нагнулся и поднял толстый солидный конверт. Матросов заглянул в него, ухмыльнулся и передал его Мотылькову. 
-Что там такое?
-Посмотри сам.
-Это же вещи Игоря!
-А я тебе говорю - посмотри!
Мотыльков открыл конверт и вопросительно уставился на Матросова.
В конверте лежали десять тысяч долларов США - ровно половина от той суммы, которую банк якобы взял за обналичку их последней операции. 







Глава 13
Скупой платит дважды
Поздним вечером пятницы я проснулся с тревожной мыслью, что через три часа мне надо вылетать в Грецию. Дешёвая китайская подделка под последнюю модель «iPhone» вновь отомстила тому дураку, который позарился на это оригинальное сокровище.
Будильник в этом телефоне жил своей жизнью, и звонил, только когда ему этого хотелось. Он мог просто так заорать в два часа ночи, но на этот раз продукт таинственной технологии Поднебесной просто не разбудил меня в нужное время. Ему зачем-то понадобилось сорвать мою поездку.
«Это все происки китайских шпионов», - подумал я, с гримасой отлепляя свою голову от подушки.
 Вообще, я с большим уважением отношусь к сенсорным телефонам, но на хорошую модель у меня не хватает денег. Нельзя, же, согласитесь, ухнуть полторы зарплаты на какое-то средство связи, пусть и суперпередовое средство связи. А счастливцы, которые всё-таки покупают такие мобилки, на пару недель совершенно выпадают из социума, теряясь в сетях мобильной интерактивности. Через две недели, они смутно начинают догадываться, что вокруг них существует реальный мир, но привычка регулярно водить пальцем по экрану прилипает к ним надёжней, чем твёрдый шанкр.  Таких товарищей я называю «ковырялами», а их мобильные устройства – «тыкалками». 
На бегу проклиная пятидесятидолларовый китайский мудафон, я побежал в ванную и стал со страшной скоростью мыться, бриться и материться. Причём все эти вещи для экономии времени пришлось делать одновременно. Отвратительная перспектива лишиться раннего ужина компенсировало приятное осознание того, что вчера я всё-таки успел собраться в дорогу.               
Самое приятное в поездке за границу – это процесс. И процесс этот по степени приятности во многих случаях намного опережает логический результат любого путешествия – прибытие в конечную точку назначения.
Вот, скажем, готовятся честные люди к путешествию, копят весь год деньги, мечтают, как они будут нежиться на тёплом беленьком песочке, подсчитывают в уме, сколько они всего вкусного съедят и выпьют, вместо плавок и купальников бездумно запихивают в багаж вечерние платья со смокингами, думая, что они непременно будут выходить в свет. А в итоге народ приезжает в какой-то неубранный душный гадюшник, который ничего общего не имеет с глянцевыми картинками в туристических каталогах, где местные за их же деньги будут смачно плевать им в тарелку и до трясучки хабалить по каждому поводу.      
Первый этап любой поездки – это сборы, штука муторная, зато по-своему увлекательная. Долго и нудно ты собираешь свой бренный скарб, снова и снова проверяя, всё ли на месте и ничего ли ты не забыл положить.
Разумеется, что-нибудь ты всё равно да забудешь, причём вспомнишь об этом ты ровно по прилёту, когда будет уже поздно. Это наверняка будет какая-нибудь мелочь, но именно эта безделица гарантированно усложнит твою и без того нелёгкую жизнь. Один раз я положил в чемодан бритву, а пену для бритья положить забыл. Времени покупать её у меня не было, ибо надо было идти на какое-то важное мероприятие, а небритое запущенное лицо в наличие имелось. Пришлось растирать по области небритости дешёвое гостиничное мыло, которое, к слову сказать, совершенно отказывалось пениться, а затем с протяжным воем скоблить свою заросшую сущность тупым бритвенным станком. Тупым, так как лезвия для бритвенного станка у меня меняются приблизительно раз в полгода. И меняются лишь в том случае, если вместе с волосами, со щёк снимаются верхние кожные покровы.
Как говорил Остап Бендер: «Бедность – это очень большой порок».
Так что это было не бритье, а извращенная средневековая пытка. Посему на мероприятие я попал выбритый частично, зато с множеством порезов и пунцово-красным раздражением по всему торцовому профилю.
Бывает и такое, что костюм ты в портплед положил, а пояс от него остался дома. И ходи как дурак, распоясанный. Согласитесь, что это даже хуже, чем какая-то пена. Пояс – это аксессуар серьезный. Чай не кушак.
Мой совет - расслабьтесь и постарайтесь получить от процесса сборов эстетическое удовольствие.
Второй этап – это переезд от дома до аэропорта. Этап, надо сказать, чрезвычайно нервозный. Из-за московского автодорожного маразма, ты всегда закладываешь на дорогу больше времени, чем может понадобиться на самом деле.
Но на этот раз времени было в обрез. Потрёпанный и мокрый, я шумно вывалился из подъезда, грохоча колёсиками от громадной дорожной сумки по раскрошенным бетонным ступенькам.
Водила с нашей автобазы всю дорогу развлекал меня историями о том, как он после работы успешно сливает казённый бензин. После чего он слёзно пожаловался мне на то, что его в своё время не взяли в гаишники. Пытаясь вызвать во мне сочувствие, он стал красочно расписывать, как было бы прекрасно, если бы он смог тормозить своих же сограждан и собирать с них бабло. Сейчас жил бы как человек, а не катал бы каких-то мелких сошек в аэропорт за двадцать пять тысяч в месяц. Последний комментарий выбесил меня окончательно.    
-Неужели тебе не противно? – не выдержал я.
-А что тут такого? – искренне удивился водила. – У нас все в стране ****ят! Кто на заводе работает, тот гайки или шурупы какие домой тащит! Так? Гайцы автомобилистов дрючат, менты чурок на рынках кошмарят, а я вот соляру заныкиваю. Уже полкомнаты этими канистрами заставлено. Все воруют, ****ь, все до единого! 
-Я не ворую! – рявкнул я, прервав эту бестолковую, гнилую и, скорей всего, довольно правдивую тираду. 
-Чего, совсем?
-Совсем!
Недалёкий ездюк замолчал, и, заметив его глаза в зеркале заднего вида, я явственно прочитал их выражение: «Ну, и мудак!». Больше за всю поездку мы ни сказали друг другу ни слова.
А самое главное я нисколько не лгал и не рисовался. То, что я не ворую – это, граждане, чистая правда. Да и занимаемое мною место к этому делу совершенно не располагает. Я не сижу на изготовлении загранпаспортов, поэтому мне не несут цветы-бутылки-конфеты и не барыжу путевками в государственные пансионаты и санатории, на чём, к слову сказать, можно очень неплохо навариться. Максимум, что я могу сделать – это умыкнуть с работы коробку скрепок или пачку бумаги. Да и это, к сожалению, не принёсет мне счастья, так как отдел снабжения выдает нам канцелярские принадлежности крайне скудно и трясущимися от экономии руками.
 Слова мерзкого водилы как нельзя лучше доказывали то, что наш великий народ очень любит сказки и, как оказывается, свято в них верит.
В детстве я обожал сказания про Ивана-дурака. Что характерно, в русских сказках главный герой почти никогда умным не бывает. Неувядающий в веках образ народного героя таков -  пышущий здоровьем балбес-увалень, которому невесть за какие заслуги и без малейших усилий с его стороны с неба падают различные блага. Во-первых, ему в конце рассказа всегда достаётся молодая красивая баба. Во-вторых – неограниченный запас продовольственных и материальных ресурсов в виде скатерти-самобранки, самовыпекающей говорящей печки-траспорта или же исполняющей любое желание водоплавающей рыбы-щуки. Короче, в кармане у олигофрена случайно оказывается такой вечный «перпетуум-мобиле»  с пожизненной бесплатной гарантией. Тем временем мозгов у счастливца не прибавляется ни на йоту. Да и, собственно говоря, зачем? Ум, как правило, счастью только мешает. Вот это - величайшая народная философия.
Я по своей наивности думал, что сказки ничего общего с реальностью не имеют. Ох, и как же я, господа-хорошие, ошибался! Таких сказочных счастливцев у нас в стране пруд-пруди. Вчера этот Иван-дурак сидел на завалинке, сопельки на кулак наматывал, курил дешёвенькие папироски, пивко попивал порошковое, сморкался без помощи носового платка. А тут бах! В стране внезапно объявляют залоговый аукцион. Иван чувствует, что вот она, вожделенная щука, и надо скорее брать оную за жабры. Что он, собственно говоря, и делает.
А дальше как в сказке: в одночасье Ваня-дурачок становится умнейшим финансовым гением Иван Ивановичем, в собственности которого словно «по щучьему велению» оказывается бывшие государственные активы, стоимостью в миллиарды условных единиц. В России прилагательные «богатый» и «умный» – синонимы.
После этого Иван Иванович уже не сидит, как прежде, на завалинке, а с раздутыми от важности щеками начинает учить окружающих, как им жить, а
особо непонятливым доходчиво разъясняет, почему он такой успешный менеджер со стратегическим подходом ко всему на свете, а все остальные  – коровьи блинки на травушке-муравушке. 
Сказочному Ивану-дураку такое счастье и не снилось, а если бы ему об этом рассказали, то от зависти он немедленно пошёл бы и утопился в проруби, предварительно сварив из щуки-неумехи уху.   
Новости о сказочных размерах богатства отдельных граждан России стали такой же обыденностью, как известия о терактах, крушениях самолётов, дедовщине в армии, произволе силовиков, мздоимстве на всех уровнях, начиная от воспитательницы детского сада и заканчивая федеральными министрами. Человеческое хамство и беспардонность воспринимаются как норма, а доброта и желание помочь ближнему – как отклонение. Именно поэтому в нашей стране таких индивидов, как этот пресловутый водила, в последнее развелось как грязи.   
К счастью, мне несказанно повезло с дорогой, и я приехал в аэропорт ровно за час до вылета. На всякий случай я решил заполнить таможенную декларацию, так как нашим  дорогим  таможенникам до смерти хочется узнать, что за говно болтается у меня в чемодане. Как будто до посадки на рейс меня и так не просветят рентгеном аж до самой лучевой болезни.   
Я взял ручку и стал заполнять декларацию. Итак…
«Если у Вас денежные средства (иностранная валюта и рубли), превышающие сумму, эквивалентную 3 000 долларов США»?
-Ну, это, товарищи, совсем просто. На четыре дня командировки мне щедро отмерили ровно сто семьдесят долларов суточных. И ни в чём себе не отказывай! На эту сумму я должен питаться, передвигаться по городу и вообще наслаждаться жизнью. Остальное составляют казённые средства, предусмотренные оплату гостиницы. Так-так. Всё равно до «трёхи» долларов не дотягивает! Кстати, если бы эти же деньги лежали на «пластике», то там может находиться и триллион баксов, и в таком случае никому до этого нет никакого дела. Но в моей организации таких высот прогресса ещё не достигли, поэтому я как дикарь вынужден возить за границу пачки смятых долларовых купюр, расфасованных по нескольким конвертам. А если, не дай Бог, установленный лимит по провозу превышен, то таможенники будут требовать от меня какую-то мифическую справку, которую на моей работе по какой-то неведомой причине тоже предоставить не могут. Право же, получается какой-то замкнутый круг, разорвать который способен лишь «звонок другу в погонах».
Ползём далее.
«Есть ли у Вас оружие, боеприпасы и взрывчатые вещества, радиоактивный плутоний, наркотические средства, психотропные вещества, а также их аналоги?».
-А как же, полный карман!
«Объекты дикой флоры и фауны, находящихся под угрозой исчезновения, их части и полученная из них продукция?».
-Конечно, я сам и есть то самое животное! Кобель, если точнее. Так меня называли все мои женщины после определенного периода совместного проживания.
Это, конечно, всё шутка. А если серьёзно, то к заполнению таможенной декларации надо подходить с повышенной ответственностью. А то, не ровен час, добрые сотрудники таможни быстренько организуют Вам личный досмотр. А если ты вдруг решишь оскандалиться и покачать свои несуществующие гражданские права, то они могут ещё и мазок для верности взять. Этих ребят лучше не злить. Себе дороже.
Героически неся перед собой заполненную декларацию, словно боевое знамя, я без проблем прошёл через «зелёный коридор», не замеченный пофигистичным, скучающим таможенником. 
Всем известно, что наиболее прогрессивные граждане регистрируются на рейс заранее, но это, господа хорошие, прямо скажем - неспортивно. По мне, так гораздо приятнее постоять в длинной, раздражённой и вечно тормозящей очереди, ибо без этого ты никогда не сможешь насладиться всей полнотой ощущений от посещения отечественного аэровокзала.
Целых полчаса я с увлечением подсчитывал количество плиток в полу, отбивая победную чечётку каждый раз, когда от очереди откалывался очередной осчастливленный индивид. Когда передо мной оставалось всего два человека, по громкоговорителю объявили:
«Заканчивается регистрация на рейс по маршруту Москва-Афины».
Ну, и ладно, равнодушно подумал я, сейчас и до меня руки дойдут.
Ох, как же я был не прав! Самое увлекательное началось, когда у девушки на регистрации сломался принтер. Мысленно похоронив свою поездку, я всё-таки дождался, пока к стойке притопал неторопливый, флегматичный паренёк, который в два счёта решил проблему. Двое передо мной убежали с посадочными талонами, и я уже приготовился сдать свои документы, как вдруг произошло ещё одно неприятное событие.          
Как поганый навозный ком, в очередь на полном ходу влетел большой нетерпеливый дядя, и агрессивно размахивая перед моим носом золотой картой известной авиакомпании, беспардонно вклинил своё надушенное тело между мной и заветной стойкой регистрации.
И почему в наших аэропортах почти никогда не открывают отдельные стойки для таких вот товарищей? Особо ранимые граждане в очереди сразу же стали громко обвинять скандального обладателя блатных карточек в грубом попрании их гражданских прав, начали призывать в свидетели остальной гневно-ропщущий народ, а один мужик в хвосте даже принялся расчехлять свои тяжёлые мозолистые кулачищи. Люди не понимали, что дядя всё равно пройдет вперед них, посему совершенно не стоит тратить на него свои нервы. Ну, надо же все-таки народу пар выпустить. Ведь это священная советская традиция: скопом наваливаться на вползающих мимо очереди. А вползающих по праву или нет – неважно.
Но, господа, со мной этот номер не пройдёт. Я бесцеремонно взял дядю за отвороты пиджака.   
-Ты что же, господин хороший, прёшь как сучий танк?! Не видишь, тут вообще-то очередь?
Дядя как-то немного сник, но своих наглых оборотов не сбавил.   
-У меня бонусная карта платиновая! По ней я могу без очереди регистрироваться! Читай правила!
Но и у меня был в запасе хороший контраргумент.
-Плевать я хотел на твои блестящие карточки. У меня командировка накрывается! - прошипел я, потрясая перед дядей своим синим служебным паспортом. - Так что за мной будешь!   
Синий паспорт подействовал на дядю отрезвляюще, он послушно встал за мной, а я с победоносным видом сдал свои документы на регистрацию. После завершения всех манипуляций, я в дикой спешке побежал проходить паспортный контроль, краешком глаза заметив, что толстый дядя с облегчением занял моё место. По громкой связи вторично объявили о скором завершении регистрации на рейс, и нервный ропот в очереди перешел в истошные яростные крики.
Дружеская рекомендация господам «очередникам»: не выливайте, уважаемые граждане, свой праведный  гнев на этих милых, ни в чём не повинных регистраторш. Нет, чисто теоретически, Вы в своём праве покричать и поскандалить.
Но имейте в виду, что в порыве мимолетной мстительности девушка может легко посадить Вас куда-нибудь в конец самолёта, именно туда, где расположен гальюн. И поверьте, Вы сильно пожалеете, когда во время полёта Вам принесут «бомжпакет», разогретый почти до температуры плавления, и к запаху пищи будут примешиваться неуместные ароматы отработанных пассажирских газов. И будет во много раз хуже, если кто-нибудь из особо расслабленных пассажиров не сможет донести свое внутреннее содержимое до туалета, а извергнет его прямо на Вас. Причин к совершению подобного акта самодеморализации множество: от несварения до банального перепоя.
Но Вам-то от этого легче не станет!
Вы, наверное, спросите меня, откуда я все это знаю? Сейчас  поведаю эту грустную историю.
«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о минете в туалете».
Стоп, кажется, это из другой оперы. 
Так вот. В студенческие годы, ещё на третьем курсе, я полетел на отдых в Арабскую Республику Египет, имея банальную цель чуток поджарить на жарком африканском солнышке своё тощее бледненькое тельце. Так вот, подхожу я на стойку регистрации, а там сидит такая вот очень милая и симпатичная девчушка. Внимательно изучив мои паспортные данные, она прицельно навела на меня чернёну бровь и радостно прощебетала:
-Молодой человек! Самолёт практически полон, мест осталось совсем мало. Даже не знаю, куда Вас посадить. Может быть поближе к туалету?
-Чего-то не хочется, - промямлил я. - А есть другие варианты?
-Конечно есть! – ласково подмигнула мне «форменная» озорница. - Любой каприз за Ваши деньги!
-Девушка, а Вы уверены, что это легально? – спросил я, прекрасно понимая, куда она клонит.
-Можешь сидеть у туалета, - внезапно погрустнела она, без предупреждения перейдя на «ты». - Последний ряд, последнее место. Устроит?
-Сколько?
Девушка набрала на мобильнике цифру «500» и показала его мне. Моё искреннее возмущение не знало границ.   
-Девушка, у Вас совесть есть? Я ведь бедный студент. Это вся моя стипендия! Повышенная, между прочим!
-Бедные студенты к бабушке в Калугу ездят, а не за бугор, - здраво рассудила она. - Решайся, молодой человек, не задерживай очередь.   
Взвесив все «за» и «против», я тяжко вздохнул, вложил в паспорт 500 российских рублей и передал улыбчивой девушке.
-Но, вот и всё, - радостно сказала она, развернув  ко мне экран своего монитора и опять возвращаясь к обращению  на «Вы». - Вот Ваше место, сразу же за салоном бизнес-класса. Вы хотите сидеть рядом с иллюминатором?
-Хочу, - угрюмо согласился я. - Спасибо.
-Всегда пожалуйста, - подмигнула мне девушка. - Приходите к нам ещё.
Ещё в детстве я перестал носить розовые, оптимистические очки, но в таких ситуациях мне становится искреннее жаль, что я с такой сволочью живу в одном государстве.
Вообще-то это проза жизни пассажиров, проходящих обычную процедуру регистрации и имеющих несчастье вылетать через общий, он же плебейский зал. Современные российские аристократы и купцы, государевы люди, а также их многочисленные свиты чаще всего летают через «Залы государственных лиц и делегаций».
Исходя из названия, услуги данных залов предоставляются официальным делегациям, вылетающих за рубеж по делам государственной важности. Однако, в реальности всё на удивление не так. В дополнение к основному контингенту, там частенько можно увидеть людей, которых никак нельзя заподозрить в какой-либо официальной государственной деятельности. Кого только не встретишь в этой маленькой комнатке с нереально дорогущим баром и затёртыми задами диванами!
Здесь и полуизвестные подруги известных людей, с важным видом изучающих свой французский маникюр, пока с их документами и багажом нянькается обслуга. А вон на посадку тащится известный работник искусств, окруженный свитой из обвешенных чемоданами мрачных помощников и рыдающих от горя бледных женщин в платках, с воплями провожающих своего кормильца в далёкие закордонные страны. Пожилой иностранный коммерс с важным видом попивает поганый чаёк из пакетика, с аппетитом закусывая холодным бутербродом с колбаской, явно не ведая, что счёт за все это удовольствие будет равняться месячному прожиточному минимуму по городу Москве. Его русская спутница, которая моложе его, как минимум, в три раза, мягко хлопает бархатными глазками с умилением поглаживает его костлявую буржуинскую коленку.
Товарищи! Не будьте дешёвыми! Не экономьте на Ваших проститутках! Не маринуйте их в скучных государственных залах, а сразу покупайте им билеты высшего класса! Помните, что в бизнес-салоне для пассажиров этой категории в любом аэропорту мира выпивка и закуска предоставляется бесплатно!
Ну, а если Вы вдруг заметите запаренного молодого человека с кучей паспортов, который не ест и не пьёт, а с выпученными глазами бегает савраской между важными дядями и тётями – то знайте, что этот отрок является сопровождающим какой-то делегации. И я раньше летал через эти залы в служебные командировки, пока на нас не решили сэкономить. А на ком, спрашивается, экономить бюджетные средства? Не на начальниках же?!       
Кстати, эти залы давно убрали из ряда стран, в которых с демократией получше. Видимо, не хотят у них так показательно делить народ по принципу барин-чернь. А у нас так везде: более привилегированные сословия всячески хотят подчеркнуть своё отличие от народа и не хотят даже в одной очереди с ним стоять, не то, что за одним столом есть. Белая кость!
На самом деле, это всё старая неизжившая себя совковая привычка – давать особые привилегии начальству. И чем Выше уровень начальника, тем больше падает на него различных чудес и гешефтов.
Мой шеф Багажник часто произносит свою любимую присказку: «Начальник похож на петуха в большом курятнике: целует зад вышестоящего, клюет ближнего и гадит на нижнего».
 Если он делает всё правильно, то государство всегда найдет способ его отблагодарить.
***
Ну, вот резиновой перчаткой в Вас покопались, мазок взяли, ботинки сняли, исподнее обыскали,  и начинается самый приятный этап путешествия – спринтерский забег по зоне беспошлинной торговли «Duty Free».
Здесь отбывающий пассажир чувствует себя как ребёнок в кондитерской. Мужики по достоинству оценят красивые бутылки с элитным алкоголем, а очаровательным дамам улыбчивые продавщицы готовы предложить широчайший ассортимент всевозможных кремов, косметики, лаков и элитной парфюмерии. Ограничитель тут один – объём денежных средств. А он у всех, как известно, очень и очень разный. Но дело не в этом.
Дьютифри – это уникальное место, где нищий студент вот так запросто может встретить олигарха. А в любое другое время их всегда будет разделять дверь бронированного автомобиля, стена многоэтажного особняка и широкая спина личного телохранителя.
До конца посадки оставалось ровно десять минут, и я забежал в ближайший магазин, над которым светилась вывеска с полосатыми московскими куполами. Время поджимало, но побывать в аэропорту и не зайти в «Duty Free» – это грубейшее нарушение основного закона путешественника. 
Перед полками с алкоголем стоял молодой человек с двумя пузырьками недорогого ирландского виски. В сотый раз тщедушный очкастый юноша вчитывается в бутылочную этикетку, прикидывая, хватит ли его скудной стипендии на выпивку и на духи в подарок для своей девушки. Он то нервно потеребит прыщавый подбородок, то заглянет в тощий истерзанный кошелек. Его лицо отражало яростную борьбу между желанием испить благородного буржуйского напитка и порадовать свою ненаглядную подругу. Я кстати, в таких случаях всегда выбирал второе.
По соседству расположился солидный пузатый мужчина, уютно расположивший своё мягкое брюхо на ручке тележки, до отказа заполненной дорогущими товарами. Чего там только, товарищи, не было! Штабелями лежали коробки с 30-летним французским коньяком и 25-летним односолодовым виски. На дне тележки  серебрились подарочные упаковки с элитной русской водкой, которая идёт исключительно на экспорт. Холёными ручками дядя сгребает в телегу целый стеллаж парфюмерных новинок, так, как будто это вовсе и не дорогие духи, а лежалая картошка на Ярославском рынке. Ну, а что Вы хотите? Всем должно хватить. Скорей всего, здесь не только презенты официальной супруге, а еще и второй тайной жене. А как можно оставить без подарков целый взвод секретарш и любовниц, с нетерпением ждущих возвращения из командировки своего ненаглядного?
Как, спрашиваю я Вас? Радует, что хотя бы этот дядя не жмот, ибо есть низкие люди, которые один раз сильно хапнут, а потом всю оставшуюся жизнь в одном и том же затасканном пиджаке ходят, экономят на всём, трясутся над каждой копейкой. Как говорится, не жил хорошо, и не хрен начинать.
Очарование магазинов «Duty Free» состоит ёще и в том, что деваться тебе отсюда абсолютно некуда – только в воздух. Поэтому, кроме как покупками или литрболом, заняться здесь нечем. Я мудро сделал и то и другое: приобрел со скидкой бутылку ликера «Baileys» и наскоро вмазал стакан холодного ирландского пива. Так, для порядку. В экономическом классе мне всё равно не нальют. А то, что я купил в Дьютифри, распивать на борту запрещают. Очередной маразм. Наверное, опасаются, как бы я им самолёт по пьяни не разнёс. Зря опасаются, я когда выпимши – сама доброжелательность. Картину Рериха писать с меня можно.
Я вышел из магазина и пошёл на посадку. Меня не покидало странное ощущение: я одновременно и в России, и в то же время почти за границей.
Наверное, где-то посередине.
Из России-то меня уже выписали, даже штамп в загранпаспорте поставили. Вот стою я, в длинной очереди у шлюза посадочных ворот, а за прозрачным аквариумом предполётной зоны виднеется маленький клочок прощающейся со мной Родины. При виде этого «последнего рубежа» у меня возникло мимолетное чувство грусти, а может быть даже и тоски, которое, впрочем, быстро сменилось привычным командировочным ажиотажем. А тем временем, по ту строну стекла, на стоянке неподвижно замерли крылатые великаны, деловито сновали контейнеры с багажом, а микроавтобусы методично развозили измотанных гонкой и обилием пластиковых пакетов людей по нужным бортам и кабинам.
Наконец, и у меня отобрали картонный посадочный талон, и от самолёта меня отделял только узкий коридор сифонящей металлической «кишки». Бросив прощальный взгляд на бледные, серо-зелёные родные просторы, я поднялся на борт авиалайнера, где меня встретил приветственный рёв реактивных турбин.   

























Глава 14
В небе
Вечерний рейс Москва-Афины. Стальной корпус гигантской летающей машины со свистом разрывает чёрную предгрозовую завесу, унося усталых пассажиров в спокойную гладь тускнеющего ночного неба.
Как наиболее точно описать ощущения, которые возникают у человека на высоте в десять тысяч метров? Всего два слова: тревожная безмятежность. Поднимаясь на такую высоту и глядя на бескрайний океан холодных перьевых облаков, закрадывается робкая мысль о кошмарной суетности всего, что осталось внизу на земле. Человек начинает понимать, что его самолёт – это всего лишь маленький чужеродный обломок, который на очень короткое время сумел отколоться от шумного земного улья; это воздушная клетка с людьми, плывущая по небу и нарушающая его извечный, одухотворённый покой.
Если мы здесь - гости, то кто же всё-таки хозяева? Может быть это ангелы? Хочется верить, но многие учёные ставят мою гипотезу под сомнение, так как  считают этих летающих мечников с крыльями не более чем религиозной выдумкой. Как бы то ни было, но пока что ни одного ангела я в небе так и не сумел обнаружить. В этом, скорей всего, виновато моё неважное зрение. Но я легко могу представить себе степень разочарования того человека, который впервые смог подняться на такую высоту и ничего интересного здесь не увидел: ни городов, ни золотых врат, ни воздушных крепостей, абсолютно ничего такого, во что мы верили тысячу лет.
Чудовищный был облом, не иначе!         
Но если это не ангелы, тогда кто? Действительно, не постучится ведь ко мне в иллюминатор какое-нибудь хамское облако-шпана и не пролает сквозь свои щербатые перьевые зубы:
-Слышь, мужик, закурить не найдётся?
А я будто бы совсем не удивлюсь и спокойно ему отвечу.
-Не курю.
Облако тоже не растеряется:
-Я смотрю ты не местный. Полтинничком выручи, а?
И вот тогда я возьму и закрою шторку иллюминатора, закончив эту беседу таким вот радикальным и незамысловатым способом.   
Нет, очевидно, что никакое облако меня не потревожит. Правда, это смотря сколько выпить. Ну да что уж там, надраться до «полуоблачного» состояния мне в экономическом классе явно не грозит. От половины стаканчика тёплого «Арбатского» могут захмелеть только дети.
А в бизнес-классе тебе и подушечку предложат, и вискарика нальют, и стюардессу поприжать в туалете можно. Если сильно повезёт, конечно.
И в небе это чёртово неравенство, никуда от него не улететь, не убежать и не скрыться! Но такова природа человеческого существа. Нам нравится группировать людей по классам, уровню доходов, количеству высших образований, цвету кожи, религиозным, нравственным и политическим убеждениям. Мы обожаем подчёркивать свою индивидуальность, своё отличие от окружающих, даже если это отличие – прыщ на причинном месте.   
А правда заключается в том, что мы все непохожи друг на друга уже в утробе матери, начиная с того самого момента, когда одна клеточка делится пополам.
Мы всегда найдём способ эффективного размежевания. Но в этом-то и заключается одновременно и совершенство и проклятие этого мира – в разнообразии неравенства. Если бы мы все были совершенно идентичны друг другу, то на свете было бы очень скучно жить. Это как изо дня в день кушать одну и ту же манную кашку, не представляя, что есть такая замечательная штука, как жареное мясо.    
Поэтому не верьте лжепророкам, которые обещают нам свободу, равенство и братство, и неважно под какими знаменами они выступают. Лучше поддержите тех, кто сумеет сократить разрыв между бедными и богатыми и установит всеобщее равенство перед законом.
Хотя и до этого нам ещё, как до Луны пешком. Все же знают, что в нашей стране гораздо хуже попасться на краже жвачки, чем на многомиллионном воровстве: во втором случае можно хотя бы попробовать откупиться. А вот возьмут ли в качестве взятки жвачку или пачку чипсов – это ещё очень большой вопрос.
Господи, как же я ненавижу эту высоту! Чувствую, что с такими фобиями пилот из меня получился бы неважный. Кстати, мне всегда было интересно, а что чувствовали те, кому посчастливилось подняться ещё выше, скажем, космонавты, астронавты или тайкунавты, видя у себя под ногами сверкающую голубизну земного шара?
Как известно, любое тайное рано или поздно становится явным. Так и в этом вопросе, вся интрига немедленно сошла на «нет» после обстоятельного разговора с настоящим, живым космонавтом. Наш беседа состоялась в одном туристическом питейном заведении в маленьком чешском городке Детеница.
Кабак старательно косил под дремучее средневековье, экономил на электричестве и на столовых приборах. Каменный пол был устлан соломой, в громадных жаровнях вертелись шкворчащие свинячьи туши, а официантки очень правдоподобно изображали из-себя старобогемских провинциалок и без устали хамили посетителям, пьяно млеющих от этой дешёвой, любительской постановки. Поэтому первые две кружки я сидел как на иголках, так как не мог отделаться от ощущения, что нахожусь в каком-то придорожном кафе в районе Павловского Посада. Особенно смущало то, что цены здесь были, как минимум, в два раза ниже отечественных. При такой дешевизне начинаешь автоматически искать тараканов в пище и следы чужого слюноотделения в пиве. Ничего не поделаешь, это комплекс жителя страны третьего мира, когда цены в ресторанах высокие, а средние зарплаты - низкие.      
Не оставляя ни малейшего шанса моему любимому стереотипу о богатырском здоровье, бывший космонавт всё время курил, варварски сочетал плохо сочетаемые напитки, довольно щурился на грудастых чешек и вообще был очень похож на большого усатого кота, которому налили полную миску сметаны.
Вообще бывшие космонавты – это довольно малочисленная, но весьма фанатичная секта. На любого ползающего по Земле они смотрят с лёгким пренебрежением, даже не особо стараясь это дело скрывать. Чем-то похожи на вышедших в тираж поп-звёзд, с той лишь разницей, что в шоу-бизнесе, как правило, героев не дают. Здесь надо сделать оговорку: «пока не дают».   
-Скажите, дядя, а что такое невесомость? – спросил я, осторожно пробуя тёмное монастырское пиво, сваренное по какому-то неведомому традиционному рецепту.    
Вместе с конкретной дозой сигаретного дыма пополам с утопцами, хреном и пивом космонавт «выдохнул» кристальнейше-честный ответ.
-Представь себе, что ты раздавил в одну харю бутылку водки, а потом тебя резко поставили с ног на голову, предварительно огрев по башке чём-нибудь тяжелым и тупым. Например бейсбольной битой. Представил?
-Не очень.
-И не сможешь. Сразу же блевать начнёшь. На аттракционах голова не кружится?
-Бывает.
-Тогда точно проблюёшься.
К нам подошел карлик-официант, выряженный в костюм шута, и поставил перед нами четыре стопки с каким-то бурым напитком.
-Опа, - обрадовался космонавт. - Фернетик принесли. Будешь? Я угощаю.
-Итальянская травяная настойка?
-Нет, это чешский вариант - «цитрон». Он гораздо мягче.   
На вкус фернет был похож на детскую микстурку, и я сразу же почувствовал целебную силу «оздоровления».
-А как там с алкоголем на станции? Неужели «ни-ни»?
-Ну, кто по полгода там сидел, умудрялись с посылками с Земли протаскивать. У янки тоже всегда было что выпить. Там, на станции, знаешь ли, очень дружественная атмосфера, все как одна большая интернациональная семья. Кстати сказать, американцем уж очень гальюн в нашем модуле нравился.
-А у них что, своего не было?          
-Был, но у нас лучше. А говорят технологии у нас паршивые!
Я подумал и задал «важный вопрос номер два». 
-Скажите, неужели шуры-муры возникали? Все же молодые, здоровые. По полгода тяжело ведь без ласки!
Космонавт по-кошачьи сверкнул глазами. 
-Это, парень, секретная информация. Там ведь все люди женатые в основном. Если сболтну чего лишнего, свинью могу кому-нибудь подложить. Скажу следующее: есть там одно укромное местечко, куда камера с Земли не заглядывает. 
 Здесь к нам подошла официантка и небрежно бросила на стол деревянное блюдо со свиными ребрами, тушеными в мёду, и разломленную пополам краюху серого хлеба. Это действо она сопроводила фразой, которая в буквальном переводе с чешского звучала примерно так: «Жрите давайте! Чтоб вам, сволочи, подавиться».
Мы с удовольствием накинулись на еду.   
-А вообще как? Здорово там было? – спросил я восторженным тоном неосведомлённого обывателя.   
-Где?
-В космосе.
-Было по-разному, непросто в общем. Но одно я точно знаю: нашептали нам там что-то.
-Чего нашептали-то?
-Ты не летал, не поймёшь!
-А кто хотя бы нашептал?
-Точно не знаю, - ответил космонавт. - Может Вселенная, а может быть сам Господь Бог. Одно я знаю точно, обратно из космоса люди совсем другими возвращаются.
Это встреча закончилась мирно и, вопреки страшному количеству выпитого, простые чешские обыватели не пострадали.
Вот и сейчас, глядя на бескрайние небесные просторы за стеклом иллюминатора, к чувству созерцательного благоговения примешивается страх, моментально выпрыгивающий наружу,  когда самолёт проходит через зону турбулентности.
Например, как сейчас. Машина резко ныряет вниз. У меня возникает ощущение, что моё тело срывается вместе с ним, а внутренние органы при этом решают остаться на более комфортной для них высоте. Похоже на чувство свободного падения. Это чувство длиться какие-то доли секунды. Всё это время мои руки тисками сжимают подлокотники кресла, а на лбу капельками проступает пот.
Но всё заканчивается так же внезапно, как и началось. Самолёт выравнивается, и моё сердце прекращает попытки выскочить из грудной клетки. Проходит ещё десять минут, и равномерный шум работающих двигателей и бутылочка посредственного сухого вина, купленного у стюардессы за безумные деньги, разгоняют мою тревогу по поводу надвигающейся авиакатастрофы.
Через крохотную щель в голубых занавесочках я видел кусочек бизнес-салона.  Там с комфортом сидели мои старшие коллеги, с которыми я вместе лечу в Афины. В Москве они шли через «спецзал», поэтому по прилёту со многими из них мне придётся заново знакомиться. Ничего, это сущие пустяки, со страху я уже успел нормально накачаться, а алкоголь, как известно, сближает. И плевать я хотел на то, что нажираться в самолёте - не бонтонно.   


Глава 15
Бузуки
По прилёту российскую делегацию встречали. В греческом VIP-зале возвышалась богатырская фигура нашего Чрезвычайного и Полномочного Посла с благородным русским лицом и звучной грузинской фамилией.
Несмотря на поздний час, он тепло поприветствовал нас, крепко пожимая тянущиеся к нему руки и попутно раздавая своим работникам ценные указания. За его широкой спиной робко пряталась долговязая носатая протокольщица, у которой на лбу крупными буквами было написано «МГИМО». Рядом с Послом стоял добродушный советник-посланник, громко и очень бойко говоривший c греческим персоналом на великолепном французском языке. Хитрые греки делали вид, что всё понимают, и старались близко к нему не подходить.
-Здравствуйте! – раздалось у меня за спиной.
Я и не заметил, как ко мне подошёл загорелый и очень манерный мужчина в ковбойке и светлых парусиновых штанах.
-Артур Николаевич Мелик-Дашнаков, советник – официально представился он. - Я так понимаю, что это мы с Вами все предыдущие дни общались по телефону. 
-Да, всё верно, это я вас теребил. 
Мы обменялись визитными карточками.
-Ну, и как Вам здесь, за кордоном живётся? – спросил я, в последний момент понимая, что сморозил страшнейшую глупость. 
-Нормально, - ответил мой собеседник и как-то сразу поскучнел.
Судя по его великолепному, цветущему виду даже непроходимому идиоту стало бы понятно, что Мелик-Дашнаков слукавил, и живётся ему в Греции не просто нормально, а скорее даже и заебись.   
***
Уже через полчаса я с облегчением бросил свой походный красный чемодан на широкую кровать, по мне так даже слишком широкую для одного человека. Наша гостиница находилась в пригороде Афин, в уютном местечке под названием Глифада. Время потихоньку приближалось к полуночи, однако спать не хотелось. К тому же, мой полупустой,  растревоженный винищем желудок срочно требовал продолжения банкета.
Я переоделся в цивильное, поймал машину и доехал до ближайшей таверны на побережье. Стояла тёплая греческая ночь. Несмотря на разгар мирового финансового кризиса и относительно поздний час, в ресторанах и кафешках было по обыкновению многолюдно. Молодёжь предпочитала тусоваться прямо на улице, где столики выставлялись прямо на тротуарах. Люди постарше и посемейнее крепко заседали внутри заведений, где вокруг них в бешеном танце кружились услужливые хороводы из официантов, поваров и администраторов. На набережной приятно пахло крепкими сигаретами, вином и жареной рыбой.
Вообще греки – это народ, ведущий преимущественно ночной образ жизни. Они встают рано, работают до обеда, потом три-четыре часа сиесты, в течение которых всё движение в стране замирает. Вечером греки могут себе позволить поработать ещё пару часов. Последними, как правило, закрываются магазины одежды. Ну, а с десяти часов вечера Афины превращаются в одну громадную пробку. Это свободные эллины отправляются ужинать, кутить и всячески развлекаться. Как правило, шумное, безудержное веселье продолжается до самого утра: в вопросах развлечений грекам нет равных. Признаюсь, что по сравнению с ними я чувствую себя скучным, закомплексованным ботаником.
Но в этих делах главное – стремление, не так ли?
Я сел за маленький круглый столик прямо на набережной, по-видимому, принадлежащий рыбной таверне, находящейся прямо через дорогу. Сытые посетители только что встали из-за него, и его ещё не успели убрать.
А Вы знаете, как в Греции безошибочно определить в хороший ты попал ресторан или нет? Очень просто! В хорошем ресторане по вечерам  буквально яблоку негде упасть. Однажды на Крите я видел идеальное подтверждение этой гипотезы. Рядом стояло два, с виду совершенно одинаковых ресторана. Только в одном был аншлаг, а в другом не было никого. Греки старательно обходили его стороной. Доведённый до отчаяния хозяин с сахарной улыбкой хватал за руки зазевавшихся туристов и буквально тащил их в своё заведение. Быть может, эта крайняя мера спасла его от неминуемого банкротства. Если грека плохо обслужат, или же – совершенно безумный случай  - ему принесут некачественную пищу, то он без всякого стеснения выйдет на улицу и громко скажет, что он думает об этом заведении и его порядках. И самое интересное, что к нему прислушаются. Это Вам, братцы, не Россия, где на любое замечания клиента Вам всегда скажут: «Не хочешь, не бери»! или «Не нравится, не ешь»!
В этой стране люди себя уважают. Поэтому, в таких суровых условиях греческих таверны просто вынуждены держать высокую планку.
Через секунду ко мне подлетел официант, смахнул тряпкой крошки и спросил что-то по-гречески.
-Hi there! I would like to take a look at the menu, please , - произнёс я с сильным американским акцентом, который я тошнотворно развивал в себе ещё со времён студенческой скамьи. 
-Ok, - в тон мне ответил официант и побежал за меню.
На самом деле я уже точно знал, что буду заказывать, меню мне было нужно только для ценовой ориентировки. Сто пятьдесят долларов, из которых получилось сто евро, никак не могли служить мне надёжным финансовым подспорьем. Но даже, несмотря на то, что я мало зарабатываю, я никогда не отказываю себе в удовольствии выпить лёгкого греческого  вина и скушать хорошую свежую рыбку, зажаренную на раскалённых углях. Живём один раз!
Я ещё не успел докурить сигарету, как официант принёс мне ламинированную картонку с цветными картинками.
«Однако!» - подумал я, чувствуя себя престарелым искателем приключений Кисой Воробьяниновым, пришедшим с Лизаветой Качаловой в дорогой ресторан.
За год, что я не был в Афинах, цены успели подскочить, как минимум, в полтора раза. Официант стоял рядом и почтительно молчал, готовый в любой момент принять у меня заказ.
-Well, let me see…Greek salad with extra portion of home-made Feta cheese. One litre of a table white vine for a drink. Yep. А grilled sea bass for a main course. You serve it with boiled potatoes and asparagus, don’t you?
Официант вежливо наклонил подбородок.
 -And a fish, is it fresh enough?  – спросил я, тем самым давая понять, что я в греческой кухне отнюдь не новичок.
-Would you like to see the fish, sir?  – ответил официант, нисколько не удивившись моему, как многим могло бы показаться, совершенно бестактному  вопросу.
-Sure thing, buddy, lead the way!  – сказал я и пошёл за официантом, который повел меня на кухню.
Вас когда-нибудь приглашали на кухню московского ресторана, при условии, что Вы не являетесь представителем санэпидемстанции? Лично меня нет. А в Греции это в порядке вещей. На кухне официант открыл холодильную камеру и выдвинул полку, на которой в колотом льду лежала охлажденная рыба, маленькие кальмары и среднего размера осьминоги. 
-You see ? – сказал официант, беря в руки крупного морского волка и показывая мне его белые, незамутнённые глаза.
-Great, - удовлетворённо произнёс я, и заказал официанту ещё пару крошечных розовых барабулек.
  Спустя каких-то двадцать минут я наслаждался самым простым и при этом самым вкусным из того, что может дать человеку ласковая средиземноморская природа. Скажите, ну что может быть лучше свежих греческих овощей с сыром фета, тягучим оливковым маслом, бальзамическим уксусом и маринованными каперсами? Я ещё не успел доесть салат, как мне принесли рыбу. Уверяю Вас, только греки умеют так великолепно её готовить. Из жареной рыбы вынимают все кости, а получившееся натуральное филе поливают оливковым маслом, добавляя щепотку свежемолотого чёрного перца из меленки. Вино было слегка прохладным, неожиданно дурманящим и замечательно оттеняло трапезу. Мне вдруг резко перехотелось курить. Несколько раз ко мне подходил мой официант и интересовался, всё ли у меня в порядке и нравится ли мне рыба. Вместо ответа я томно закатывал глаза, всем своим видом показывая, что лучше уже быть никак не может.   
После еды мне вдруг резко захотелось движухи, хорошей музыки и какого-нибудь безумного экшена. И в Греции есть только одно место, которое отвечало всем этим критериям сразу. Запрыгнув на заднее сиденье такси я произнёс только одно слово:
-Bouzouki!
Таксист понимающе кивнул головой и четырёхглазый «мерин» помчался по набережной. Через несколько кварталов, а может быть и пригородов (я не очень хорошо ориентируюсь а Афинах) мы подъехали к ночному клубу, пылающим холодным заревом из неона и стекла.
Перед клубом висел рекламный щит, на котором в обнимку позировали импозантный небритый мужчина и симпатичная греческая девушка с завивкой. На входе меня встретила высокая крашеная блондинка.
Вообще в Греции, где днём с огнём не сыщешь натуральный светлый цвет волос, девушка поголовно ходят блондинками. Пергидрольные волосы настолько нелогично смотрятся вместе с чёрными бровями, что лично у меня это вызывает удивлённую оторопь. Говорят, что виноваты в этом тотальном перекрашивании их собственные греческие мужики, за двадцать лет избалованные блондинистыми путанами из гарных славянских республик.
Рядом с хостесс стояли бравые плечистые ребята, совмещающие в себе функции секьюрити и мониторинга фейсконтроля. Моя чёрная турецкая рубашка «US Polo» и синее турецкие же джинсы «Lee» с белыми разводами - единственные более или менее приличные вещи в моём малобюджетном босяцком гардеробе, никаких возражений у бдительной охраны не вызвали. 
Бузуки – это место, где в бешеном, ни на секунду не прекращающемся  темпе происходит греческое музыкальное действо. Гоу-гоу танцы сменяются живыми выступлениями известных артистов, виртуозов-инструменталистов, вокальных дуэтов и шоуменов. И всё это происходит под аккомпанемент национального струнного инструмента – бузуки, отдалённо напоминающего европейскую лютню. Вход – бесплатный, но ты обязательно должен заказать алкоголь и снэки. Столы в клубе низкие, угловатые с толстыми квадратными ножками. Почему так – отдельная история. Я занял козырное место за длинным столом перед сценой и заказал себе колы и бутылку чёрного «Джонни пешехода». Вино – это не клубный напиток.
На сцене выступало инструментальное трио: гитарист, басист и барабанщик,  которые жгли какую-то неизвестную мне тяжелюху. Для лучшей слышимости в зале ударник был изолирован от остальных участников группы прозрачной пластиковой перегородкой. Под тяжелые гитарные рифы на переднем крае сцены извивались три умасленные полуголые девицы, скачущие на длиннющих шестнадцатисантиметровых шпильках. Надо сказать, получалось у них неплохо. Драммер влёгкую фигачил ногами тридцать-вторые «карданные» ноты по напольному басовому барабану. Я автоматически стал отбивать пальцами такт по кромке стола – дурная привычка всех музыкантов-любителей.             
Народу в клубе было немного, но я точно знал, что ближе к двум часам ночи здесь будет самый настоящий шабаш. Танцовщицы сменились спокойными запилами на бузуки, публику постепенно готовили к более сочным и динамичным номерам. А до тех пор, все общались и повсеместно накачивались спиртным.
Кто-то пил узо со льдом – греческую анисовую водку со вкусом лекарства от кашля. Вещь на большого любителя, надо сказать. Были и те, кто фигачил русскую водку. Не могу понять, как люди по своей воле могут пить эту гадость. Ко мне подсели две девушки в одинаковых красных вечерних платьях с глубоким декольте. Ну, здрасьте, дорогие дамы!
Те солнечно улыбнулись во все шестьдесят-четыре зуба, проявив недюжинный интерес к моему вискарю.
«А ну и пусть», - подумал я, подливая им напиток,   - «Мне для Вас, милые создания, ничего на этом свете не жалко!».
Девушки ожидаемо были блондинками, а глубокий вырез служил им для более полной демонстрации их развитых грудных отделов. Лифаков гречаночки не признавали. Ведь это же прекрасно: товар лицом, так сказать! У первой был третий размер, у второй – крупной барышни с напудренным белым лицом – твёрдая «чётверка». Может быть, они ещё и трусы не носят? Над этим стоит призадуматься! Вообще, у гречанок, судя по моим наблюдениям, худосочная грудь не в почёте.          
После длительного и немного утомительного соло, на сцену вышла маленькая девушка с того самого плаката на улице, запевшая таким сильным, на удивление чистым резонирующим голосом, что я сразу же маханул стакан чистого, неразбавленного виски. Вот это да! Нашим безголосым эстрадным куклёхам, ровно как и престарелым сценическим дикобразам стоило бы у неё поучиться. Хотя чему тут научишься? Талант он либо есть, либо нет. Мои соседки пронзительно завизжали. По рядам между столиками стали ходить девушки в униформе с небольшими плетёными шкатулками, в которых находились разноцветные бутоны гвоздик.
Дело в том, что в бузуки, если посетителям нравится выступление, то они могут бросаться этими цветами в артистов; друг в друга тоже можно. Громкая музыка вовсе не располагает к общению, и, поверьте мне, эти игры доставят Вам немалое удовольствие. Говорят, что в былые времена вместо гвоздик употреблялись тарелки, но это приводило к повышенному травматизму, поэтому постепенно от них отказались.
Мои девицы пили как бегемоты на водопое, а сигарету так вообще изо рта не вынимали. Я хотел заказать ещё виски, но они активно запротестовали, сделав знак официанту, чтобы очередная бутылка была записана на их счёт. Ну что же, я не против равенства полов!
Чтобы привлечь внимание девушки с гвоздиками я кинул в неё поднятым с пола бутоном. Девушка протиснулась сквозь толпу подошла и вытряхнула на наш стол полную шкатулку цветов. Минус десять евро с моего баланса, зато девицам это понравилось. Каждая взяла себе по гвоздичке и украсила ей своё очаровательное декольте. И, прошу заметить, это было проделано без малейшего намёка на пошлость.
Я люблю Грецию, господа!
Между тем, принесли вторую бутылку, и это послужило сигналом к тому, что нам уже не мешало бы и познакомиться.
-Where are you from?  – прокричали мне на ухо девицы, отчаянно пытаясь переорать сотрясающие воздух децибелы.
-Russia! – гордо завопил я. 
Моя страновая принадлежность почему-то несказанно обрадовала девчонок. С возгласами «Wow» они сдвинули свои бокалы с моим.
«Замечательно, что русских за границей больше водку пить не заставляют», - с облегчением подумал я, смакуя свой разбодяженный «longdrink».
Исполнив ещё парочку зажигательных композиций, певица ушла за кулисы, провожаемая неистовыми аплодисментами. Затем свет погас и ансамбль ударил такую «чернуху», что я всерьёз стал опасаться за целостность своих барабанных перепонок. Обслуживающий персонал, ловко орудуя швабрами, за несколько секунд сгреб со сцены килограммы шёлковых бутонов. Их потом заново продадут посетителям.
Что-то явно затевалось. Наконец, банда запилила какой-то неимоверно бравурный восточный мотив. Грубо разрезая гитарную мелодию и органные клавишные аккорды, в песню с визгом ворвались медные духовые инструменты. Света в клубе стало так много, что я смог рассмотреть целые пласты макияжа на лице «крупненькой» гречанки.
В свете юпитеров появился тот самый импозантно небритый мужик с плаката, и на сцену со всех столов полетел град из красных и фиолетовых цветов. Как хорошо, что некоторых странах гвоздики используются где-то кроме похорон! Мужчина запел, и у девок грудь стала ходить ходуном. Их крики узнаваемого одобрения перешли в истеричные предэкстазные визги. Так в своё время люди реагировали на молодых симпатичных мальчиков из «The Beatles». Пел он довольно неплохо, но я как-то не являюсь большим поклонником сладкоголосого восточного исполнения с его томными причмокиваниями и леденящими душу протяжными завываниями. К тому же мужичок был чрезвычайно манерным, и это тоже мне не понравилось. Зато зал буквально стоял на ушах. Наверное, это был какой-то известный греческий исполнитель, гвоздь программы. Другого объяснения быть не могло. Музыканты от солиста не отставали и, что называется, рубили по полной.
Народ потихоньку начал залезать на столы. Мои девицы тоже стали дёргать меня за руки, призывая последовать их примеру. Долго уговаривать меня не пришлось, и через каких-нибудь пару секунд мы дружно отплясывали на этих столах, по очереди прикладываясь к бутылке огненной солодовой воды. Стаканы с колой полетели на пол.
Вокруг нашей троицы шли такие же танцы, кто-то запустил в нас охапкой гвоздик. Мы смеялись и швырялись цветами в ответ.
Вот это и есть настоящее бузуки – торжество веселья и торжество разудалой жизни. Без масок, фальшивых улыбок и пьяной поножовщины.
Общими усилиями мы допили остатки виски, и потом мои воспоминания стали носить крайне обрывочный характер, так, как будто меня плашмя огрели обухом по голове. Помню, как мы обжимались с одной из гречанок. Ну, с той, что покрупнее, у которой грудь была больше. Помню, как таксист, видя наше с ней плачевное состояние, заломил совершенно  бессовестную цену за подвоз до гостиницы. Помню, как я её спросил:
-What’s your name, sweetie? 
-Vasiliki! – ответила она.
-Василики, говоришь? Звучит как-то не по-русски! А! Знаю! Сегодня ты будешь моей Василисою! – пьяно пошутил я. – Только косы до пят тебе не хватает, роднуля!
Василики, кончено же, ничего не поняла и почему-то всё время называла меня Иваном. Я, естественно, не возражал. Хорошо помню, как в районе четырёх утра мы завалились в гостиницу. Помню, что долго не мог найти электронную карточку-ключ от номера, и наконец, она нашлась в обложке служебного паспорта. Помню, как её светлые волосы золотистым веером разметались по моей подушке, а дальше ничего - только приятная, убаюкивающая темнота.   










Глава 16
Встреча в Акрополе
Мерзопакостный звонок проверещал ровно в половину восьмого утра. Я не глядя нажал кнопку сброса. На это пустячное движение моя голова отозвалась страшным спазмом в широчайшем промежутке от затылка до самых надбровных дуг. К моему величайшему сожалению следует констатировать, даже самые хорошие напитки при смешивании могут дать самое безобразнейшее похмелье.
Я сорвался с матраса и стал копаться в своей походной аптечке, малодушно помышляя о двух таблетках цитрамона и пачке активированного угля.
На кровати сладко посапывала моя вчерашняя подруга. Ну и здоровая же она! И как это я вчера с таким сокровищем справился? Василиса не была толстой, просто почти все мои подруги были меньше меня по габаритам.
Надо сказать, что с крупными дамами в трезвом состоянии я чувствую себя слегка неуютно. Особенно во время секса (их ведь так много!). Напротив, в маленьких девушках всё под рукой. Хотя и серьёзный минус имеется – низкая грузоподъёмность. Вечно за них приходится пакеты таскать, а чаще всего и пакеты, и их самих. Ибо они, такие маленькие, бедненькие и несчастненькие, слишком быстро выдыхаются. А крупных дам можно легко посылать на рынок за картошкой. В одну руку пятнадцать кэгэ и в другую столько же. Крупные девушки всё-таки лучше приспособлены к жизни!          
В зеркало я посмотреть убоялся, всё равно ничего хорошего я там не увижу. Я немного походил по комнате, стряхивая болезненные остатки сна. Мне было совершенно необходимо взбодриться, но холодный душ – верное средство от недосыпов и перепоев - это всё-таки слишком экстремально.
К счастью, я знал, что может спасти моё пошатнувшееся здоровье: свежий морской воздух, который, как известно, благотворно влияет на всякую залётную хворь.
Балкон моего номера выходил на чудесный морской залив, обрамлённый широкой полосой зеленоватых холмов. Я посмотрел вниз, где заманчиво плескалось синее море. Нужно только посильнее разбежаться, и я смогу нырнуть туда прямо с этого места. Ведь, собственно говоря, двери, пляж и плавки – это арсенал ленивых, сибаритствующих людей. С трудом отогнав безумную мысль о прыжке, я попробовал включить разгоряченную похмельем голову. Итак, вниз мне с балкона не надо, так как, во-первых, меня поселили на втором этаже. А во-вторых, по моему разумению, пляж был немного диковат: то здесь, то там из-под воды торчали угловатые грани неповоротливых валунов.
Я вышел из номера, спустился по лестнице вниз и предпринял невероятно смелую попытку искупаться. Ногами я аккуратно прощупал каменистое дно, зашёл в воду по пояс и с боевым кличем погрузился в холодную толщу прибрежных вод. По телу прошла ледяная волна: водица была студёная. Купальный сезон для изнеженных европейцев открывался только через месяц, но я просто не мог не искупаться в Эгейском море.
Взмах обеими руками, толчок, и я уже плыл в стиле «дельфин». Лучше всех приходилось моей голове, так жужжание пчелиного роя в ней почти полностью прекратилось.
Выход из морских пучин мне дался намного сложнее, чем вход. Я немного отклонился от курса и напоролся на острый валун, скрытый под мутной водной поверхностью. Я потерял равновесие и стал заваливаться на бок. В позе раненого ракообразного я стал шарить руками по дну, пытаясь нащупать нормальную опору: так было легче пробраться сквозь лабиринты камней, водорослей и слизи.
На берегу я стал отжиматься на кулаках, благо разогретые плаванием мышцы это позволяли. Медики бы это не одобрили: физическая нагрузка после возлияний строго противопоказана. Но я, мокрый и с красным лицом, упрямо добивал себя двукратными подходами по тридцать раз. Восемнадцать! Рывок! Девятнадцать! Рывок! Двадцать! Рывок!
Последней десяток дался мне с большим трудом. Убрав руки, я заметил на влажной гальке свежие пятна крови. О, ужас, я помираю! На большом пальце правой руки обнаружился широкий кровоточащий порез. Проклятая каменюка! И это убогое место считается пятизвёздочной гостиницей?! Только потом я узнал, что нормальный окультуренный песчаный пляж находится на противоположной стороне полуострова. А на этой стороне шезлонги с зонтиками предназначались исключительно для декоративных целей.
Посасывая изранённую конечность и чувствуя себя при этом каким-то средневековым вампиром, я добрался до своего номера. Василиса, не открывая глаз, сонно пробормотала что-то по-гречески и натянула одеяло на голову. Я не стал будить девушку: в конце концов, она не виновата, что мне по долгу службы  приходится так рано вставать. Я посмотрел на часы и понял, что через двадцать минут наша делегация выезжает из гостиницы. На завтрак времени не оставалось. Ну и ладно, я и так вчера запасся калориями на полдня вперёд. До обеда точно должно хватить.
Около вестибюля в парадных одеяниях, надушенные, выглаженные, сытые и причепуренные, стояли члены нашей делегации. Я оказался единственным, кто посмел явиться на официальные переговоры без галстука. Это как раз и была та сама вещь, которую я впопыхах забыл взять из дома. 
Расстёгнутый ворот рубашки придавал мне не то богемный, не то откровенно рас****яйский вид. Первым этот изъян моего туалета заметил руководитель нашей делегации товарищ Свинобрюхов. К тому же его чуткие ноздри уловили мой вчерашний запах порока, и он неодобрительно покачал головой. Пить в командировке без санкции вышестоящего руководства считается дурным тоном. А пить всем вместе, то есть стадом и гуртом, наоборот, рассматривается как почётная обязанность командируемого, так как это есть проверенная времёнем и самой жизнью святая российско-советская традиция.
-Почему не по уставу? – сурово осведомился Свинобрюхов, кивая на мой воротник.
-Забыл, сегодня вечером куплю, - ответил я, старясь не дышать в его сторону.
«Я бы посмотрел на твою рожу, придурок, если бы ты ещё и бабу в моём номере обнаружил», - подумал обладатель расстёгнутого воротника.
-Оставить! После встречи зайдешь ко мне, я тебе свой резервный отдам.
-Спасибо, Николай Демидович! Выручили!
Тут подъехал посольский микроавтобус, и мы дружно залезли вовнутрь. Вообще, Свинобрюхов – нормальный мужик, правда, терпеть не может москалей. Нас вообще никто не любит, зато все почему-то к нам едут. Ко мне Свинобрюхов относится ровно, хотя и не без некоторой симпатии.
 «Я без всяких мам и пап в Сибири начинал! Это тебе, дружок не Москва, там вмиг яйца свои в тайге отморозишь», - сказал он мне при нашей первой встрече.
Как и многие сильные мира сего, Свинобрюхов не терпел ни малейшего сомнения в гениальности своей персоны. Во время переговоров он мгновенно распалялся до белого каления, если замечал, что я ковырялся в носу или игрался в мобильный телефон. И это, понимаете ли,  вместо того, чтобы записывать его выдающиеся речи! При этом Свинобрюхов обладал широкой натурой, был сметлив, щедр и в хорошем  настроении мог дать дельный совет.      
Автобус ехал по горному шоссе, и его кидало в разные стороны. Наверное, водила тоже вчера нахлобучился. А что? Их же не проверяют! На машинах с посольскими номерами можно ездить в любом состоянии души и тела, хотя бы даже и в полное говнище. За срок своего пребывания в стране дипломаты настолько привыкают к этому, что по прибытии на родину долго не могут въехать в обыкновенную трезвую колею.      
От таких амплитуд мой желудок быстро забил в колокола. Перед моим взором завораживающе маячила лысина одного из членов делегации, сидящего в кресле впереди меня: «Эх, только бы не блевануть»!
Я потел, крепился и глубоко дышал кондиционером, который точечно сифонил мне в лицо. 
Первой и основной остановкой в нашей программе визита был Парламент Греческой Республики. До недавнего времени красивый в своём благополучии Центр Афин был завален мусором, в витринах не хватало стёкол. Накануне здесь проходила массовая демонстрация: люди протестовали против ухудшения уровня жизни и драматического сокращения государственных расходов. Греческим властям не позавидуешь: полиция едва сдерживала нарастающий в стране бунт. Протестующие забрасывали их камнями и бутылками с зажигательной смесью, громили лавки, автомобильные салоны и магазины. Нам, привыкшим жить в искусственно созданной нищете, нам, которые целые столетия перебивались с хлеба на квас, греков не понять. В этой стране уже сменилось несколько поколений людей, привыкших жить и хорошо и сытно. В Греции люди знали, что государство о них позаботится. Они с радостью выходили на пенсию, обоснованно предвкушая двадцать-тридцать лет уютной, беззаботной и полноценной старости. В России пенсия означает недолгое, поголодное и унизительное существование. Если, доживя до благообразных седин, ты не успел сколотить хоть какой-нибудь маломальский капиталец, то иди и поскорее ложись в гроб. На рынке труда старики никому не нужны, а пенсии-подачки не хватит даже на минимальное удовлетворение самых элементарных жизненных потребностей. В своей жизни мы не ели ничего слаще репки, покорные и апатичные ко всему. Мы не бастуем, когда нас грабят и не бунтуем, когда у нас подло крадут наше будущее. Мы – великий русский народ, так и не осознавший, что не человек создан для государства, а государство создано для человека. Ну, ничего, русский мужик долго запрягает, да быстро едет. Только вот, видит Бог, не хочется мне стать свидетелем того, как он этими санями в очередной раз насмерть переедет мою несчастную Россию. Пусть лучше эта «саночная» энергия будет направлена в мирное, созидательное русло. Греки слеплены из другого теста. Быть может, именно поэтому у них есть будущее.      
Величественное здание Парламента, бывшая резиденция его Величества Короля Греции, было оцеплено полицией. Когда мы выходили из автобуса, стражи порядка бросились прикрывать нас металлическими щитами. Полицейские к демонстрантам агрессии не проявляли, а, скорее всего, так и вовсе им сочувствовали. Внутри Парламента служащие постоянно сновали взад-вперед. В повестке дня было принятие непопулярных антикризисных мер, предполагающих уменьшение социальных выплат и сокращение государственного аппарата. Обстановка в высшем законодательном органе страны была раскалена до предела. 
На официальной встрече с греческими депутатами мы обсуждали всё то же заезженное бла-бла, напоминающее взаимные уверения в любви, после того как оная уже закончилась: «товарищи, давайте жить дружно», «налажен культурно-гуманитарный обмен» и «будем поступательно развивать наше торгово-экономическое сотрудничество».
Выражение лиц греков было донельзя растерянное, их мысли находились очень далеко от российско-греческого диалога, так как под ними уже вовсю шатались кресла. И ведь не было в них того самого чувства паскудной предопределённости, которое в последнее время начало доминировать в нашем национальном сознании. Для них угроза потерять насиженное место, а вместе с ним и власть, была - реальнее некуда!
После беседы в Парламенте нам сообщили, что встреча в Министерстве иностранных дел отменяется, так как все подходы к зданию перекрыты демонстрантами. Уж не к революции ли дело идёт?
Эту дыру в программе мы решили закрыть посещением Афинского акрополя. Я эти античные развалины уже видел, но моим коллегам было интересно. Этот акрополь захватывали, взрывали, перестраивали и обкрадывали столько раз, что оригинальный облик построек, к сожалению, не сохранился. На территорию самого музейного комплекса нам попасть не удалось, так все здешние служащие принимали участие в стачке. Поэтому пришлось ограничиться дистанционным осмотром, и размытыми, бликующими снимками. На длинной, кривенькой улочке, где нам удалось припарковать микроавтобус, было полно маленьких семейных лавчонок. Там продавались различные «клюквенные» сувениры, и члены нашей делегации быстро разбрелись кто куда.
Мне всякие магнитики на холодильник, брелочки и китайские тарелочки с видами Греции были совершенно без надобности. Я уже подумывал, не сходить ли мне в ближайший кабак, и не тяпнуть ли мне для общего оздоровления стаканчик холодного пива, как вдруг моё внимание привлекла одна интересная особа женского пола.
 Девушка была среднего роста, носила чёрную мини-юбку и салатовую майку со смешными розовыми кисками. Волосы – тёмно-каштановые, до плеч, слегка волнистые, пышные и распущенные. Губы у девушки были самые обыкновенные, ни худые, ни полные, зато натуральные и безупречно очерченные. Носик изящный, слегка вздёрнутый. Цвет глаз не определялся, потому что половину её лица закрывали «стрекозиные» солнечные очки. На стройных ногах фемины болтались свободные греческие сандалии, а в руках был фотоаппарат, который она явно собиралась кому-то всучить. Закусив прехорошенькую губку, девушка зондировала взглядом прохожих, видимо вспоминая, как будет по-английски: «Сфотографируйте меня, пожалуйста, на фоне вон этой штуки».
В таких случаях надо яростно мычать, делать пальцами «рамочку» и выразительно вращать глазами. Кажется, девушка была выше этого. Я не мог смотреть на эти жалостливые проявления языкового барьера и решил помочь незнакомке, которая, судя по ряду безошибочных признаков, была моей соотечественницей.       
-Девушка, а хотите я Вас сфотографирую?
-Ой, было бы здорово! – ответила она, с облегчением передавая мне свою фотокамеру. – А Вы тоже из России, да?
-Из неё, родимой! Если встанете чуть-чуть левее, то с этого ракурса будут хорошо видны колонны Парфенона.
Девушка вняла моему совету и заняла нужную дислокацию. Я навел на неё объектив простенькой мыльницы «Canon» и сделал пробный кадр. 
-Ну, что Вы такая серьёзная? Улыбайтесь!
-Я всегда такая, - сказала она, но всё же улыбнулась.   
-Внимание, - громко пробасил я, умышленно копируя манеру фотографов-профессионалов. - Снимаю!
Я щёлкнул фотоаппаратом ещё раз. Девушка сразу же захотела посмотреть на то, что получилось, приподняла свои солнечные очки и начала изучать снимки на небольшом экранчике своей камеры. В свете дня мне показалось, что глаза у неё то ли тёмно-зеленого, то ли светло-коричневого оттенка, очень большие, выразительные и миндалевидные.
Когда я передавал ей фотоаппарат, наши руки соприкоснулись, и мы оба получили заряд статического электричества.
«Не девушка, а какая-то катушка тесла», - подумал я. Нет, это не электричество, а искра проскочила между нами.  Ну, что же! Начало многообещающее».   
-Как Вас зовут?
-Элина.
-О! Это ведь чисто греческое имя. Вы знаете, что греки называют себя эллинами, а Грецию - Элладой? – спросил я, нахально демонстрируя свою эрудицию, как эксгибиционист свои «достоинства». 
-Кажется, я где-то слышала об этом.
-У вас здесь родственники?
-Нет, я здесь по делам.
-А я думал, что на отдыхе.
-Здесь в Афинах проводился научно-практический симпозиум отоларингологов. Просто конференция закончилась ещё вчера, и сегодня у меня свободный день. А Вы что здесь делаете? Предлагаете незнакомым девушкам услуги сессионного фотографа?
-По большей части – да! – сказал я, ухмыльнувшись в ответ. – Если честно, то я здесь, как и Вы, увы, в командировке.   
-Зд;рово! А кто Вы по профессии?
-Можно сказать, что дипломат. Я здесь с делегацией, - сказал я, кивая на моих коллег, мечущихся рысью из магазина в магазин.
Самые активные уже успели к этому времени обрасти кульками и пакетами. Быстрые же они, однако!
-Пожилые у Вас коллеги. Простите, пожалуйста, - тут же поправилась она. - Я хочу сказать, что Вы из них самый молодой.    
-Да, скажу я Вам, с ветеранами – полная скукота. В этой связи, можно задать Вам вопрос, Элина?
-Конечно.
-А что Вы делаете сегодня вечером?
Она немножко замялась. Неужели от меня до сих пор пасёт?! Всё, с завтрашнего дня бросаю пить!
-В общем-то, никаких особенных планов у меня нет. А Вы всегда такой прямолинейный? – спросила она, глядя мне прямо в глаза.
Тон у нее стал более холодным, но, видит Бог, сдаваться я не собирался.   
-Только в особых случаях. Я знаю одно классное место на побережье. Может быть, сходим туда вместе?
Она задумалась, ещё раз посмотрела на меня и, наконец, произнесла. 
-Давайте попробуем.
Ого, осторожная лиса высунула мордочку из норы. Несколько правильных движений, и её можно будет вытащить оттуда полностью.
Тем временем мои сотоварищи полностью запаслись сувенирной продукцией и стали сбиваться в группу.  Поэтому наше прощание с Элиной не заняло много времени. Мы наскоро обменялись телефонами, и я побежал к своим.
-А ты чего подарков не купил? – спросил меня Свинобрюхов, с гордостью показывающий всем остальным гипсовую модель акрополя в миниатюре.
-У меня этим барахлом и так вся квартира завалена! Теперь не знаю куда девать! – опрометчиво заявил я, непроизвольно кинув свой взгляд туда, где только что стояла Элина.
Но девушки там уже не было.
***
К себе в номер я вернулся только в пять часов вечера. Как я и думал, Василисы там не оказалось. Вместо неё на журнальном столе лежала короткая записка.
«Ivan! I go to a job. You have nice time in Greece, Vasiliki» .
Понятно. На большее её школьных знаний английского не хватило. И на том спасибо. Я бросил мокрую рубашку в угол комнаты и грузно спланировал на кровать. Надо было звонить Элине, но я всё ещё не мог чётко уяснить для себя, хочется ли мне этого или нет. А может всё-таки поспать?
Как и всегда в таких случаях, это решение я отдавал на откуп самой судьбе. Я взял в руки бумажник и достал оттуда двухрублёвую юбилейную монету с изображением Юрия Гагарина. Так, если орёл, то позвоню, если решка, то пойду спать!
-Ну, Юра, выручай! – прошептал я, подбрасывая монетку как можно выше: ведь иначе, судьба решит, что я особо не стараюсь.   
Монетка звонко ударились об потолок, брякнулась на пол и закатилась под кровать. У меня было огромное желание достать другую монетку, скажем, номиналом в пять рубликов, и повторить всю процедуру ещё раз. Но я совершенно точно знал, что в этом случае правильного эзотерического эффекта достигнуть не удастся. Монетка была счастливая. Кряхтя от натуги, я свесил половину тела с кровати и приподнял свисающее одеяло. Металлический Гагарин тускло сверкал на полу, автоматически отрезая мне все пути к отступлению. Глубоко внутри я знал, что так и будет.
Я взял в руки свой мудафон, у которого ещё две недели назад из-за удара треснул экран, и с четвёртой попытки наковырял Элин номер. Она взяла трубку почти сразу.
-Алло.
-Привет, это я, фотограф из Акрополя. Как ты?
-Нормально. Как у Вас дела, уважаемый фотограф?
Её голос показался мне немного взволнованным, хотя было слышно, что она обрадовалась моему звонку. Может быть, я отвлек её от каких-то неотложных дел? Повинуясь внутреннему императиву воинствующего эгоизма, я всё же решил, что ничего важнее нашего предстоящего свидания нет и быть не может.               
-Всё замечательно, - ответил я, стараясь не выдавать невесть откуда взявшуюся, еле заметную дрожь в голосе. 
Неужели я волнуюсь? К чему бы это?
-Ты ещё не передумала по поводу сегодняшнего вечера? 
Господи, тупее вопроса, право же, уже невозможно придумать. И это с таким богатым опытом общения как у меня! Школьник ли я, в самом деле?
-Нет, не передумала. А куда мы пойдём?
-Вариантов масса. Для начала предлагаю пересечься. Ты где остановилась?
-Гостиница «Президент».
-Так. Так. Ты знаешь где находится Глифада?
-Я здесь совсем недавно. Это далеко?
-Нет, это пригород Афин. От тебя где-то полчаса езды. Хочешь, я заеду за тобой?
-Не стоит. Я могу приехать прямо туда.   
-Хорошо. Тогда давай встретимся возле Собора Константина и Елены. Очень красивая церковь. Находится в самом центре города, пропустить невозможно. Ты когда будешь готова?
-Где-то через час. 
-Тогда в шесть?
-Тогда в шесть!   
Я отложил трубу в сторону и закурил сигарету. Во время разговора я то и дело сжимал счастливую монетку в ладони.
-А ну, дай-ка попробую ещё разок, - произнёс я и снова подбросил монету.
На этот раз я смог поймать её на лету. Разжав кулак, я убедился, что судьба посылает мне всё тот же ответ: Юра по-прежнему смотрел на меня с блестящей медно-никелевой поверхности.
Ну, так что же? Значит, «поехали»?!               













Глава 17
Лунная серенада
В прохладной тени православного храма святых Константина и Елены неспешно прогуливался подтянутый молодой человек. Временами он останавливался, доставал мобильный телефон и делал с него фотографии.
Церковь и правда была великолепна – её  мягкие, совершенные контуры  делали  её настоящей жемчужиной греческого зодчества. Один взгляд на этот храм вызывал в памяти образ Собора Святой Софии в славном граде Константинополе, который фанатичные турки не постеснялись превратить в мечеть.
Площадь, на которой стоял храм, с обеих сторон омывалась бурным транспортным потоком. Глифада – это прекрасное место для того, чтобы прожить здесь жизнь. Может быть, однажды я смогу купить здесь квартирку. И тогда каждый вечер я буду приходить  сюда.
Элина опаздывала на полчаса. Наверное, стоило оценить свою платёжеспособность, для этого я заглянул в свой кошель. Развлечение вышло посредственным. За прошлую ночь я спустил четыреста евро (100 евро плюс триста собственных сбережений), о чём напоминала одинокая, сиротливая двадцатка. Оставалась надежда на кредитную карточку, но она небезосновательно считалась неприкосновенным запасом.
«Да, слабая подготовка у Вас к предстоящему свиданию, юноша», - подумал я. Ресторан со всей очевидностью отменялся, и мне срочно был нужен запасной план. Мозг заскрипел на полную катушку.
-А ты совсем другой, когда без костюма, - раздался голос из-за спины.
Элина незаметно подкралась сзади. Она сменила экипировку туриста на строгие брюки, чёрную блузку и закрытые туфли на каблуке.      
-Привет! А где майка с кисками?
-В номере. Она решила, что не подходит для сегодняшнего вечера.
-О, это она зря! – сказал я, беря девушку за руку. – Так как сейчас мы едем на пикник!
-На пикник? – удивилась Элина. – Ты шутишь?
-Отнюдь. Ты давно пила вино на берегу моря?
В её взгляде вспыхнуло любопытство.
-По-моему, я никогда этого не делала, - задумчиво произнесла она.   
-Вот и славно! Тогда пошли в магазин.
По дороге Элина рассказала мне, что она врач-ординатор последнего года. Специализируется на заболеваниях ушей или что-то вроде того. В отличие от многих её коллег, осуществляющих манипуляции, ногти у неё были хоть и короткие, но при этом чрезвычайно ухоженные. Элина показалась мне очень серьезной, спокойной и рассудительной и, возможно, даже чуточку зажатой. Последнее я отнёс за счёт нашего слишком короткого по времени знакомства.      
Неподалёку от площади мы обнаружили большой двухэтажный супермаркет. На втором этаже располагался скромный по местным понятиям винный отдел, в котором не было ни одного иностранного бренда. Из-за того, что все маркировки на этикетках были на греческом языке, я наугад схватил две бутылки белого вина, на которых, как мне показалось, была надпись, сильно похожая на «Chardonnay». В том же отделе мы купили штопор, стоивший почти пятнадцать евро, то есть даже дороже, чем сами напитки, и упаковку недорогих стеклянных бокалов для белого вина. Сырное ассорти, шоколадки и сдобные печеньки полагались на закуску. При выборе сладостей Элина проявила недюжинный азарт, видимо это была её маленькая слабость.         
К счастью, на кассе принимали  карточку, которую я заранее положил к себе в карман, так что мне не пришлось «светить» своим кошельком со своей жалкой синюшной двадцаткой! С двумя беременными, весело звенящими пакетами мы прошли сквозь небольшую наземную парковку и повернули обратно к набережной. На тротуарах росли  лимонные и апельсиновые деревья, источавшие неимоверно прекрасный аромат. Странно, но плоды были на месте, видимо среди местных жителей не находилось энтузиастов разжиться этим ничейным урожаем, хотя я слышал, что некоторые варят из местных апельсинов достаточно неплохой джем.   
На набережной я поймал машину, и через десять минут мы покинули городскую черту. Таксист получил чёткие указания ехать как можно медленнее, а я, прилипнув к окну, старался найти наиболее удобное место для нашей романтической стоянки. Дважды мы останавливались, я выходил из машины, внимательно осматривал местность и каждый раз находил веские основания для критики. В первом случае самые лучшие места в партере уже были заняты здешними лобызающимися парочками, а в другом месте спуск к воде показался мне слишком крутым. Не то, чтобы мы собирались купаться, но все жё.               
Наконец, наши поиски увенчались успехом. Дорога резко свернула влево, и нашему взору открылось широкое пространство живописной морской бухты. В двадцати метрах от нас, у самого обрыва, там, где Эгейское море без устали штурмовало отвесные скалы, я увидел небольшую каменистую площадку, на которой могло поместиться только два человека.
Вниз вела узкая, петляющая тропа. Я пошёл первым, крепко сжимая Линину руку, ведь обувь девушки была совершенно не приспособлена к лазанью по горам. Один раз она чуть не оступилась, и только моё оперативное вмешательство спасло её от синяков и ссадин. По обеим сторонам тропинки росли низкие колючие кустарники и редкие заросли местной греческой флоры, сумевшей приспособиться к жизни на этих каменистых склонах.
Перед самой площадкой тропинка обрывалась. Дальше – только на лифте. Скатившись по камням на спине, я первым вступил на вожделенный пятачок и, галантно поддерживая Элину за талию, помог ей спрыгнуть. При этом ей пришлось обнять меня за шею, и этот вынужденный жест на секунду создал зыбкую иллюзию близости. Однако надо было как-то обустраиваться, и я понял, что мы забыли взять подстилку. Я уже начал подумывать над тем, что сейчас нам придётся выпотрошить все пакеты и воспользоваться ими не по назначению, но моя спутница достала из сумки махровое гостиничное полотенце с маркировкой «President Hotel» и расстелила его у нас под ногами. Я сел рядом с Линой, достал порционный сыр, сласти и откупорил вино с помощью своего «дорогущего» штопора. 
-Ну, давай, - произнёс я, намереваясь почокаться.
Она осторожно приблизила свой бокал к моему.
-А я думала, что наши дипломаты более красноречивы, - насмешливо сказала она.
-Всё верно. Просто нам так часто приходится произносить официальные речи и протокольные тосты, что в своем кругу мы позволяем себе немного расслабиться. – К тому же, - сказал я, поигрывая маслянистым вином в бокале, - я не совсем обыкновенный дипломат.
Вечернее солнышко потихоньку падало за остроконечные силуэты гор, а пока мы наслаждались красными отблесками заката, окрасившими наши бокалы с греческим вином в тёплый янтарно-рубиновый цвет. Это продолжалось не более двадцати минут. А потом внезапно наступили сумерки, и солнце, шипя и раскидывая вокруг себя солёные брызги, с размаху окунулось в море под раскатистые крики серебристых чаек. Как завороженные мы наблюдали, как красноватая полоска неба, темнеющая горизонталь моря и далёкие туманные горы смешиваются в однообразную художественную палитру. Будто бы нет ни воды, ни суши, а есть только прекрасный монотонный пейзаж, написанный художником, признающим лишь один цвет – серый. И по какой-то причуде он, сжигаемый муками творчества, нарисовал в центре картины крошечную розовую точку – единственное цветное пятно на этом странном тёмно-пастелевом полотне.
-Ты говорил, что ты не обычный дипломат. Это как? – спросила меня Элина, пригубляя терпкий, ароматный напиток.
Я решил перевести разговор из плоскости профессиональной в область творческую.   
-Просто я не только дипломат, но ещё и музыкант.
-Ты играешь в группе? – усомнилась моя собеседница, посмотрев на меня как на существо с другой планеты.   
-И играю и пою! – с готовностью откликнулся я, одновременно вытаскивая из заднего кармана джинс мобилу и проводя пальцем по экрану.
Я быстро нашёл нужный трек и нажал на иконку «Play». Начала играть запись с нашей последней репетиции: простая песня под акустическую гитару с басом, бонгами и шейкером.
      
Чудесный вечер
Сумерки нас укроют
Ночь нас наполнит страстью
Чувства твои откроет

Эхо шагов умолкнет
В скверах и переулках
Слышишь, как сердце бьётся?
Раны своей не помнит

Барабанов в этой композиции не было, поэтому я вывел слабые динамики на максимум, чтобы был лучше слышен припев.       

Тёплым ливнем
Небо на нас прольётся
Грани сотрёт, размоет между тобой и мною
Наших судеб нить переплетется
Утро лучом багряным тайны любви раскроет


На втором куплете я стал чуточку подпевать самому себе, стараясь попасть в терцию. Говорят, что голос у меня неплохой. Может и не выдающийся, зато чистый, без тошнотворно-вымученных потуг на эстрадность или академичность.

Зелёным светом
Твои глаза искрятся
В Старой Москве под утро сумерки растворятся
Наши шаги пробьются сквозь тишины объятья
Вместе идём навстречу радуге новой жизни

Когда закончился второй, а потом и третий припев, я поставил трэклист на «shuffle», так как дальше шла какая-то несусветная ахинея, связанная с поисками нами нового, не похожего на другие группы звучания.
-Красивая песня. Твои слова? – спросила меня Элина, пока я обновлял ей бокал.   
-Мои! – с гордостью объявил я.   
-Здорово! А как называется твоя группа?   
-Мы ещё не придумали название, - ответил я, отправляя в рот кусочек овечьего сыра, посыпанного сухими ароматными травами. - Сейчас думаем над вариантами «Социальный протест» или «Сопли Ильича».
-Мне кажется, вам эти названия не подходят.
-Почему?      
-Музыка у вас довольно спокойная, скорее даже лирическая. Мне кажется, что для «Социального протеста» вам нужно играть в более брутальном стиле.
-У нас есть и другие песни.
-Всё равно! Думаю, Вам стоит поискать что-нибудь более созвучное.   
Мы немного помолчали. Звучало клавишное соло из «Light my fire» . Я чувствовал тепло её плеча, но на фазу активных действий до поры, до времени не решался.
Стало настолько темно, что совсем скоро мы перестали ощущать разницу между сушей и морем. Земля и Вода, подобные философским Инь и Янь, слились воедино, и только шелест редкой выгоревшей травы, приятно щекочущей наши спины, мог убедить нас в том, что мы пока ещё находимся на грешной Земле. Хотя мимолётное, всепоглощающее чувство восторга убеждало нас в обратном.
Я совершенно точно знал, что это невысказанное вслух ощущение наполняет нас как сладкий наркотический дурман и, безусловно, является взаимным. Но невидимая стена первого свидания всё же существовала, при этом мне очень хотелось надеяться на то, что мы оба жаждали её разрушить. 
-Можно тебя обнять? – спросил я.
-Можно, но разве только обнять – ответила Элина.
Так, с наскоку не получилось, но так даже интереснее. Я вновь обновил наши бокалы и обнял Элину за плечи. Внезапно, с той стороны залива, где среди череды далёких дорожных огней виднелась узкая полоска шоссе, вдруг стало подниматься нечто большое, яркое и красное. 
-Что это? – спросила Элина, прижимаясь к моему плечу.
Я прищурил свои близорукие глаза.
-Не знаю, похоже на воздушный шар или дирижабль с подсветкой. Может быть, это реклама ресторана или казино?
На наших глазах загадочный «дирижабль» рос и увеличивался в объёме, настырно пробиваясь сквозь вязкий сумрак, словно мощная осветительная ракета или маленькое ядерное солнце. Внезапная догадка пришла к нам одновременно.
-Да ведь это же луна! -  в один голос воскликнули мы, откровенно радуясь этому привычному на первый взгляд явлению, как какие-нибудь маленькие дети.   
Море немного успокоилось, и на его волнистой поверхности появилась широкая лунная дорожка, из-за своих размеров скорее похожая на широкополосную лунную магистраль.
Вот он, нужный момент! Я повернул к себе лицо Элины и поцеловал её в губы. Она холодно, словно нехотя ответила на поцелуй. Ох уж эти наши северные женщины, вечно они корчат из себя ледяной Эверест, на поверку оказываясь огненным Везувием. И как любому пробуждающемуся вулкану, им нужно время, чтобы как следует раскочегаритьтся. Постепенно она стала проявлять больше чувственности. Несколько раз она открывала глаза и пугливо оглядывалась вокруг, не подсматривает ли кто-нибудь за нами с вершины холма. Как глупо! Назовите меня испорченным, но с моей точки зрения, мы ничего предосудительного не делали.
Тем временем луна набрала нужную высоту и теперь освещала наши тела привычным бледновато-жёлтым цветом. Я запустил пятерню в её ароматные шелковистые волосы и поцеловал её в ушко. Она не сопротивлялась. В перерывах между поцелуями мы распили последнюю бутылку вина, и тогда нам стало совсем хорошо. Единственным неудобством были греческие комары, которые открыли на нас, иноземцев, настоящую охоту. Все открытые участки тела зудели от многочисленных укусов этих кровожадных насекомых, расплодившихся у побережья в совершенно неимоверных количествах.   
Не знаю, сколько времени мы провели на горном склоне: может быть три часа, а может гораздо больше. Наконец, Элина легонько высвободилась из моих объятий и заглянула в мобильный телефон.   
-Ого, сейчас уже четыре часа!
-Ночи? 
-Боюсь, что утра.
-Ну, хотя бы по московскому времени?
-Не хочу тебя огорчать, но это местное время.
Она ласково погладила меня мне по щеке.
-У меня через четыре часа самолёт. Я должна ехать. 
-Неужели так скоро? – с досадой произнёс я, перехватывая Линину руку и покрывая её поцелуями.      
-Всё хорошее когда-нибудь заканчивается.
И опять судьба сажала нас на поезда, идущие в разные стороны.
-Ты знаешь, мне кажется, что я никогда не забуду этот вечер, - сказал я, передавая Элине пакет с недоеденными шоколадками, когда она садилась в такси.
-Никогда не говори никогда, - грустно улыбнулась она, подумала и добавила правильную фразу. - Я тоже. Кстати, в Москве у меня тот же телефон, что и здесь.   
-Я обязательно позвоню тебе.
-Я буду ждать, - ответила она и захлопнула заднюю дверь.
Элина уехала. А я ещё долго смотрел на мерцающую лунную дорожку, захваченный в водоворот самого прекрасного и удивительного чувства, которое существует в этой реальности.
Теперь я совершенно точно знал, как назвать нашу группу.   


















Глава 18
Разрывая облака
В России существует только два подлинно национальных праздника: Новый год и 9 мая.
Первый праздник является общенациональным днём закоренелых врагов печени и желудка, когда граждане закупают даже больше спиртного, чем это нужно, чтобы создать смертельную концентрацию спирта в крови, а вся еда на обильном праздничном столе метко именуется закуской. И именно эта благословенная пища мешает ста сорока миллионам граждан России одновременно отправиться на «Тот Свет» под бой кремлёвских курантов и полное оптимизма послание Президента ЭРЭФ. К тому же, в отличие от всех остальных червонных дней календаря, этот праздник длится не один день, а почти две недели, чем пользуются почти все без исключения индивиды, не успевшие как следует подорвать своё здоровье в уходящем Старом Году. Самые хитрые и обеспеченные мотают на этот период на чужбину, как правило, в те места, где есть пальмы и пляж. Но и там их настигают порочные флюиды алкогольного волюнтаризма, которые подобно мощным, невидимым радиосигналам транслируются из самого сердца нашей лоскутной державы.
Главные напитки – шампанское и водка. Традиционный стол – оливье с колбасой, заливное, красная рыба, яйца с икрой и винегрет. На Новый год люди традиционно собираются дома семьями или в тёплой дружественной обстановке. Некоторые осмеливаются в этот чисто семейный праздник идти на Красную площадь, где они стучат на морозе зубами об бутылку шампанского в сомнительной компании легальных и не очень легальных эмигрантов.         
9 мая – праздник для нас, русских, совершенно особенный. Его празднование связано с тем, что в мае 1945 года мы ценой огромных потерь наваляли зарвавшейся Германской империи, имевшей глупость 22 июня 1941 года напасть на Советский Союз. Война почти полностью разорила наш генофонд, который был и без того обескровлен Великой войной и событиями, последовавшими за октябрьским переворотом 1917 года.
Педантичные немцы наивно полагали, что нельзя воевать с рогаткой против пулемёта в условиях голода, холода, и когда свои же стреляют тебе в спину. Но потомки древних германцев жестоко ошиблись, недооценив наше руководство, завалившей умного врага горой человеческих трупов. Тем не менее, героический подвиг нашего народа, своей грудью заслонившего товарища Джугашвили и его приспешников от плодов их собственной тупости, узколобости и недальновидности, и по сей день вдыхает в нас самый мощный заряд ура-патриотизма и торжественного, орошаемого слезами пафоса.
Главный напиток на 9 мая – это, конечно же, водка. Пиво пьют, в основном те, у кого молоко ещё на губах не обсохло. А лучшая еда к водке - это маринованная селёдочка с зелёным лучком, бородинский хлебушек, отварная картошечка с маслицем и укропцем, а также мясные и рыбные деликатесы. На 9 мая принято исполнять военные песни и этим занимаются во всех форматах, начиная от заблёванной дворовой скамейки и заканчивая Большим Кремлёвским Дворцом. К тому же между 1 и 9 маем на всех сваливается практически неделя отпуска, во время которой большинство выезжает к себе в загородные особняки или дачки. А те, у кого нет ни того, ни другого, просто идут в парк, чтобы квасить и жарить шашлыки.
Новый год и 9 мая – единственные праздники, которые объединяют нашу огромную, холодную и раздираемую внутренними противоречиями страну. Их приближения с нетерпением ждут всё: и малые дети, и седовласые старики. Остальные праздники не в счёт.
- А может быть 23 февраля? – спросите Вы. - День советской армии и флота, зачем-то переименованный в День защитников отечества?
-Не, служивых у меня в роду не было, а книжки я читать люблю. Из них я, собственно, и узнал, что русская армия появилась ещё до большевистской диктатуры. А наша история знает много памятных дат, освященных славой и доблестью русского оружия.
-Тогда точно 8 марта! Ты разве не любишь женщин?
-Конечно, люблю. Но любить их только раз в году не входит в мои правила! У меня нет особого женского дня. Так как я думаю о женщинах всегда, то у меня все дни, тоже соответственно, женские.               
9 мая весь город превращается в одну большую сцену. Именно поэтому я всеми правдами и неправдами протащил свой горе-ансамбль на праздник Победы, который традиционно проходит на Поклонной горе.
Поклонка – место культовое и весьма помпезное, народу туда на сейшены приходит масса, поэтому сыграть там, да ещё и на 9 мая – это предел мечтаний любой музыкальной банды . Организаторы до последнего не хотели брать на праздник какую-то неизвестную, сидящую в глухом замшелом подполье, команду, но я неистово дёргал за все доступные мне нитки, лески и даже канаты, а также подключил все имеющиеся в моём распоряжении связи. И, наконец, ровно за три дня до начала действа, нам скорбно объявили, что нас, так и быть, выпустят на сцену, но при этом нам выставили ряд условий. Первое – песня должна быть о войне, а во-вторых, мы заранее должны были предоставить им нормальную студийную запись.
Основная проблема заключалась в том, что песен на такую тематику у нас не было. Но, как говориться, говно вопрос! За ночь я написал наикрутейшую песнягу, следующим вечером мы записали её вживую на репетиционной базе, находящейся в подземном бункере где-то в районе Водного Стадиона, и Voil; – ранним утром восьмого мая 2012 года наш демо-диск лёг на стол организаторов концерта. Последние послушали, покивали, посетовали на давление, оказываемое на них с моей стороны, но, всё же, скрипя зубами, как лица, страдающие бруксизмом, разрешили нам выступить в течение пяти-шести минут в самом начале мероприятия. Так сказать, разогреть народные массы, жаждущие хлеба и зрелищ.   
Мои ребята, кончено же, обрадовались. Полгода ошивания по грязным подвалам и вонючим заплёванным шарагам, где в разбавленное пиво добавляют демидрол, не прошли даром. Кстати, в нашем городе андеграунд полностью оправдывает своё название . Почти все репетиционные базы и рок-клубы расположены в заброшенных московских подземельях. Первоначально наша банда  сыгрывалась в забетонированном ядерном бомбоубежище на Речном вокзале, затем мы лабали в филиале городской канализации в Чертаново, а сейчас мы  совершенствуем свою игру в тепловом пункте на Новослободке. Там, по крайней мере, тепло. 
Новость о предстоящем выступлении очень обрадовала наших ребят. Больше всех ликовал Влад, наш ударник и по совместительству большой любитель пенного напитка.
-Ну, ты, чувак, просто мастер переговоров! Теперь только держись -  раскрутимся на всю Россию! 
-А как же! А то и на всё Южное Бутово, - пессимистично пошутил я. – На целую неделю станем кумирами девиц-заМКАДышей и Химкинской синевы.   
У меня были причины так говорить. Совсем недавно я понял, что современная музыка мертва. До последнего хватаясь за жизнь, она умирала в страшных корчах, попутно создавая интересные комбинации стилей и ярких незаурядных исполнителей. Эта агония длилась десятилетиями, но страшный  конец был неизбежен. Сейчас это полуразложившийся труп, который регулярно подкрашивают, подмазывают и водят на сеансы к реаниматологу, где его регулярно бьют током и отмачивают в формалиновых ваннах. После этого его выволакивают на сцену, где он весело пляшет, обштыренный электричеством и кокаином. Эти телодвижения выдаются за что-то новое и интересное, но это всего лишь судорожные потуги зомби, за нарисованной улыбкой которого прячется гниющая плоть. Нельзя заниматься плагиатом и самокопированием до бесконечности. Всё, что было можно, уже давно спето и сыграно в 1960-х и 1970-х годах. Знатоки скажут, что даже раньше.
Вот и мы чего-то пыжимся, барахтаемся, выжимаем из себя последние капли оригинальности, а быть может, на соседней базе ребята играют точно такую же инструментальную чушню с той лишь разницей, что в их песнях в два раза чаще встречается замечательное слово из трёх или пяти букв. Нот всего семь, и они не оживают, если не вдохнуть в них философию времени.
В наш скучный век наблюдается вырождение ярких личностей. Посмотрите на современную музыкальную индустрию. Слова «музыкальная индустрия» или «хит-индустрия» максимально точно отражают суть этого жуткого псевдомузыкального маразма. Современная российская музыка,  вырвавшись из красных оков в 1980-е, все 1990-е билась в агонии поиска идентичности, чтобы бесславно откинуться в «нулевые».
Для контраста возьмём, скажем, время расцвета западной музыкальной эстрады, то есть 1960-е, 1970-е и 1980-е годы (нашу музыку в расчёт можно не брать, ибо подлинная свобода творчества отсутствовала). Музыкальные коллективы того времени пытались донести до слушателя квинтэссенцию своего мировоззрения. Посредством музыкальных гармоний и стихов западные группы выражали самый широкий спектр человеческих чувств: любовь, гнев, радость, страдание, страсть. Это была не просто музыка, это была философия жизни, диалог между талантливым исполнителем и сотнями миллионов слушателей, жаждущих искренности. Многие из этих талантов стали кумирами не только своих современников, но и многих будущих поколений. О чём они, скорей всего, даже и не догадывались. Самые талантливые из них блестящей кометой пронеслись по всемирному музыкальному небосклону, только за тем, чтобы угаснуть за одну секунду.
Давайте попробуем сравнить ту, ушедшую эпоху, с картиной, которую  мы наблюдаем сейчас. Скажем правду - эта картина просто ужасна. Музыка превратилась в машину по производству денег. Любой музыкальный проект должен  соответствовать всего лишь одному критерию: много ли деньжат сможет отбить богатый спонсор, который изволил в этот проект вложить свое кровное. Нет, я не против того, чтобы зарабатывать деньги творчеством, просто должно же быть ещё что-нибудь, кроме этих, шуршащих на все лады купюр. Слова «творчество», «нешаблонность» и «талант» мертвым эхом отдаются в музыкальном склепе современной России. Да и в мире, к моему глубочайшему сожалению, наблюдается похожая тенденция. Всемирный дефицит творческих идей? Очень похоже.
Я часто задавал себе вопрос, почему большинство современных мне групп не «зажигают»? Почему их не хочется слушать? Ответ до противного очевиден. Они сами не верят в то, что пытаются донести со сцены или с экрана. Они неискренни. Мы живём в век воинствующих посредственностей, чья основная цель заключается не в том, чтобы вдохновить своих слушателей или изменить их жизнь к лучшему. Главное - срубить бабла и получить крохи дешёвой сиюминутной славы. А вот задаться элементарным вопросом: «Насколько я хорош для сцены» никто из них не хочет.
Будем откровенны. Расцвет российской клубной эстрады как творчества, свободного от стереотипов, пришёлся на конец 1990-х, начало 2000-х годов. Тогда и в самых захудалых точках можно было встретить примеры зародышей чистого незамутненного творчества. Не то, чтобы не косили под западных фирмачей. Косили и ещё как! Просто кое-кто ещё и креативил. 
Однажды в 2003 году я попал на концерт в один из крупных московских рок-клубов, в которых каждый день выступала «связка» из 10-15 молодежных команд. Выступали они, конечно же, задаром. Мне особенно запомнилась одна из них. Быть может, это было их первое и последнее выступление. Группа играла лёгкую музыку - смесь русского рока и кантри. Голос у девушки был такой глубины и красоты, что его хотелось слушать часами. Она смотрела в зал и пела: «Я подарю этот мир тебе». И в тот момент я действительно верил ей, потому что звучало это искренне и ненаигранно. Больше я эту группу и эту девушку нигде не видел. Наверное, как и тысячи похожих проектов, они распались от отсутствия обозримых перспектив.
Вот такая вот ерунда. Но, даже имея это в виду, я всё равно должен был попытаться сделать что-то интересное и нереально творческое, чтобы в старости не корить себя за бездействие молодости. Рок-н-ролл - это вообще музыка молодых. 
Влад на мои высказывания ни малейшего внимания не обратил. Наверное, решил, что я, попросту, рехнулся от счастья. Ладно, пусть парень порадуется. Барабанщикам и так хуже всех. На сцене они сидят в самой жопе, а ударная  установка почти полностью закрывает их от зрителей. А на репу и концерты им приходиться таскать три огромных тюка с «малым», «железом» и педалью для «бочки», каждый из которых весит по 5-6 килограммов. Не в пример вольготнее чувствуют себя свободные вокалисты, флейтисты и прочие необременённые тяжестями дудочники.            
***
Целый день 9 мая погода пыталась показать большой кукиш и залить суетливых людишек с их выходными и праздниками мелкой прохладной моросью. Но специальный авиаотряд не дремал и посыпал капризные облака едкими химическими реагентами, разгоняя дорогу долгожданному солнышку с его ещё неокрепшим майским теплом.       
С десяти часов утра по центру Москвы колесила отечественная бронетехника, вызывая щенячий восторг населения, которое за отсутствием возможности наблюдать за парадом вживую, надёжно прилипло к экранам прямой трансляции. И Бог с ним, с покорёженным асфальтом, ведь хотя бы раз в год в нас просыпается почти отмершее чувство гордости за некогда великую страну. Шурша гусеницами и колёсами, по гранитной брусчатке Красной площади ехали закованные в броню танки, грохотали самоходные носатые гаубицы и неторопливо ползли сигарообразные ядерные «Тополя», при одном взгляде на которых раскрывалось значение глагола «захерачить».               
В 14 часов 38 минут мы с большим трудом и, надо сказать, далеко не сразу утрамбовались в мой «Фолькс». Влад вместе со своими баулами, гитарами, шнурами и остальными техническими прибамбасами разместился на заднем сидении по соседству с нашим басистом Сергеем Сергеичем, молчаливым и замкнутым в себе юношей.
Сергеич был чрезвычайно молод, худощав и концептуален. Он окончил Минское музыкальное училище по классу баяна, а затем быстро освоил бас-гитару. За пару лет юный отрок переиграл почти со всеми более или менее известными белорусскими коллективами. Сам Сергеич бахвалился, что он сотрудничал с самими «Сябрами», хотя кто-то, уже не помню кто, говорил мне, что Сергеич всего лишь скручивал у них кабели после выступлений, в чём, надо сказать, достиг немалого искусства.
Конечно же, маленькая Беларусь никак не могла вместить в себя такое преогромное талантище, и в двадцать лет Сергеич переехал в Москву. Сергеич работал сессионьщиком в пяти или шести группах и одновременно приторговал дисками на Савёловском вокзале, который в народе ещё с 1990-х годов прозвали «Совком». Сергеич, по его же собственным словам, пришёл в нашу группу «не токмо денег ради, но и по зову сердца». На деле «зов сердца» означал всего лишь двадцатипроцентную скидку, то есть за одну репетицию Сергеич брал с нас 150 рублей, а не 200, как со всех своих прочих команд. Концерт на Поклонной горе белорусский самородок сразу же оценил в пятихатку. Очень похоже, что у аккуратного длинноволосого Сергеича на все случаи жизни был прейскурант. По-хорошему, надо было уже давно послать этого кулачка-барышника на три весёлых буквы, но я никак не мог найти Сергеичу достойную замену. Поэтому пришлось согласиться с его вымогательскими условиями.   
-Как она, Сергей Сергеич? – обернувшись с водительского кресла, спросил я.
-Кто? – в свою очередь спросил Сергеич, с интересом рассматривая резиновые коврики от «Жигулей» на полу.
-Жизнь твоя! Как она?
-Лучше всех.
-По новостям передают, что в твоей Белоруссии кризис. 
-Врут, - коротко огрызнулся Сергеич,  по-прежнему не поднимая на меня своих юных честненьких глаз.
Рядом со мной примостилась Элина. Как Вы уже, наверное, догадались, я тотчас же позвонил ей после своего возвращения из Греции, даже не выждав положенных по нашему мужскому регламенту «трёх дней полного эфирного молчания». Это было наше третье, а значит юбилейное свидание. В прошлый раз мы ходили в кино. 
После нескольких неудачных попыток пристегнуться, Элина оставила это бесполезное занятие.
-Здесь нужна грубая мускульная сила, - со смешком изрёк я и с силой дёрнул неподатливый ремень.
-Спасибо, в моём «Ситроене» у меня получается лучше. 
-Ясный пень! Этим рыхлым, хрупким французам лишь бы не напрягаться.
-Понятно. А руль у тебя так же работает? – подковырнула меня Элина, когда мы выезжали из двора, поскрипывая тормозами на поворотах.
Я не стал отвечать на этот выпад, прекрасно понимая, что переспорить среднестатистическую женщину под силу только другой, более изворотливой среднестатистической женщине.       
***
Уже с самого утра на «Поклонке» оглушительно пищали рамки металлоискателей, постепенно сливаясь в одну непрерывную электронную трель. Живые людские ручьи с разных сторон стекались к месту проведения народных гуляний,  образуя у входа в мемориальный комплекс одну большую человеческую пробку, которая стремительно росла по мере приближения начала музыкального действа. Полиция старательно проверяла граждан, безапелляционно разворачивая тех, у кого находились колюще-режущие предметы или алкоголь. Но полицейских катастрофически не хватало, и самым отчаянным всё же удавалось пронести с собой пару банок ароматизированных слабоалкогольных коктейлей или же чекушку-другую «беленькой». Эти счастливцы ныкались на травке, подальше от всевидящего ока властей, и с видом героев-победителей распивали свою контрабанду, при этом довольно щерясь на пусторуких, менее удачливых сограждан,  большинство из которых уже и так находилось «под парами».
Гуляющие праздно слонялись по каменным аллеям и с обывательским видом разглядывали сувениры, которыми приторговывали скучающие лотошники  в красных передниках. Гораздо б;льшим спросом пользовалась газировка, сахарная вата и мороженое. Всё, без исключения, по заоблачным ценам.
Кто-то громко выкрикнул «Разливное пиво!», и неорганизованная толпа сразу же построилась в организованную очередь. Правда, через пять минут всё встало на свои места: очередь распалась, а горе-шутника линчевали. 
Полицейский долго изучал наши пропуска, заблаговременно выданные нам устроителями мероприятиями, сличая фотографии на бейджиках с гораздо менее симпатичными оригиналами. В его мозгу назревал мощный когнитивный диссонанс из-за явного несоответствия красивых ламинированных карточек с жёлтой надписью «Организатор» и нашей дерьмовой машины, на которой ни один приличный человек, по определению, ездить не может. Это и ежу понятно. Он даже связался по рации с базой, где ему подтвердили, что мы артисты, выступающие в первом отделении. Только после этого он вернул нам пропуска, хотя его лицо выражало явное несогласие с безумным решением организаторов. Будь его воля, он бы ни за что не позволил всякому отребью топтать сцену своими грязными пролетарскими сапожищами. Но, как известно, грамотный мент может приебаться даже к фонарному столбу.
-А это кто такая? И почему у неё нет пропуска? – спросил он, показывая на Элину.            
-Это наш продюсер.
Элина приняла истинно «продюсерский» вид, то есть смесь самонадеянной наглости и чрезмерной самоуверенности. 
Мент сразу же начал переваривать новую информацию, взвешивая для себя, «тварь ли это перед ним дрожащая» или же она «право имеет»?              Но модное иностранное слово всё-таки произвело на него правильное впечатление.
-Идите!
До концерта оставалось всего полтора часа.
***
Бескрайний океан людских голов бился о тройной кордон полицейского оцепления, но коренастые омоновцы стояли насмерть, словно незыблемые гранитные изваяния. Периодически кто-то выкрикивал «Рассея!» и «Ура!», и шумящая орда тут же подхватывала этот призыв, вмиг ощетиниваясь российскими триколорами и самодельными плакатами с надписью «Победа».         
Уже битых полчаса мы томились за кулисами с инструментами на готове, выжидая, когда конферансье в чёрном смокинге объявит наш выход. Последний, известный актер и шоумен, щеголяющий трёхдневной небритостью и красными глазами, которые выдавали в нём заядлого любителя «травки», уже успел как следует раскумариться и сейчас активно разминал свои голосовые связки.
-Ла-ла-ла. Мы-мы-мы. Так, ребятки, Вы как называетесь?
Я сложил ладони рупором и прокричал ему название на ухо, даже не надеясь перекрыть гул толпы.
-Чаво-чаво? Это кто из Вас такую ***ню придумал?
Я хотел ответить этому клоуну на его же жаргоне, но тут обкуренный конферансье расправил руки в стороны, как самолёт, заходящий на посадку, и в несколько огромных скачков оказался на сцене. Толпа немного притихла.      
-Господа! Россияне и россиянки! Мальчики и девочки! Дедушки и бабушки! Граждане!
Голос артиста стал тише, и теперь он не орал, а вроде бы вёл доверительный диалог с аудиторией.
«Чепушила редкостный, но профессионализм у него не отнять», - подумал я.
-Вот и наступил этот святой праздник, всенародный праздник, наш День Победы! Давайте помянем добрым словом всех тех, кто пал смертью храбрых на полях сражений, помянем наших дедов и прадедов, благодаря подвигу которых наша страна смогла отстоять свою свободу и независимость.   
«Насчёт свободы это ты, отец, немного загнул», - сказал я про себя.
-Но не будем о грустном! Сегодня у нас большая программа. Перед Вами выступят ярчайшие звезды российской эстрады, а также лучшие ансамбли песни и пляски нашей страны!
Кто из толпы выкрикнул.
-Газманова! Гарика Сукачёва хотим! Кобзона!
 -Но давайте не будем забегать вперёд, - промурлыкал конферансье, примирительно поднимая руки к небу. – Сначала Вас хочет поздравить молодой, но очень патриотичный музыкальный коллектив!      
Мы приготовились к выходу, и внутри у меня всё сжалось от страха: «Господи, там же десятки тысяч людей! Мы же до этого только в «Точке» и «Релаксе» выступали, когда в зале находилось двадцать, максимум тридцать наших корешей и знакомых, которые к этому моменту уже успели выкушать по три-четыре кружки пива!».   
-Давайте поприветствуем «Лунную магистраль» - самую лучшую группу города Калининграда!   
-Какой, на фиг, Калининград!? Он что совсем сдурел!? – проворчал Влад, пихая меня локтем в бок.
Конферансье отошёл подальше от микрофона и ядовито шепнул нам совершенно другим, скучновато-будничным тоном.
-Ну, чего встали, желторотые? Быстро на сцену, а то время-деньги.    
Элина коротко сжала мне руку и быстро поцеловала в щёку.
-Это на удачу!
-Пошли, мужики! – сказал я своим ребятам, немного дрогнувшим от волненья голосом.   
Словно обречённые мы вышли на концертные подмостки. Влад сел за барабаны, мы с Сергеичем воткнулись в нужные гнёзда.  Наш басист, судя по его внешнему виду, переживал меньше всех. По своему обыкновению, он соорудил морду кирпичом. Надо сказать, морда у него вышла отменная.   
Публика безмолвствовала. Наверное, люди думали: «Это вообще кто такие?»,  безуспешно пытаясь вспомнить, где они могли нас раньше видеть или слышать. Не тужьтесь понапрасну, господа, наша группа – это типичный андеграунд. И занесло нас на этот праздник так же случайно, как получают бациллу французского насморка. 
Надо было как-то поприветствовать зрителей, но отдельные слова в моей голове отказывались складываться в предложения. Конферансье из-за кулис страшно вращал глазами и усиленно делал нам знаки, что уже давно пора начинать.
-Здравствуйте. Песня называется «Военным лётчикам», - только и смог выдавить из себя я.
Не в силах произнести ещё что-нибудь путное и нетленное, я обернулся к Владу и махнул рукой.
«Па-паш!», - бархатно зазвенел шестнадцатидюймовый «крэш» вместе с песочной «чайной». «Бам-бам», «бам-бам» - пошли восьмые ноты по тому, четвёртые по бас-бочке, перемежаясь с чёткими, поставленными ударами по рабочему на вторую, третью и четвёртую доли. Вместе с барабанами гулко вступил бас, разбавивший бит низкими, насыщенными колебаниями. Это было самое начало раскачки, и я только «вешал» едва слышные, почти что хрустальные аккорды, играя исключительно на чистом звуке. В толпе началось вялое брожение.
Ничего-ничего, сейчас я Вам покажу Кузькину мать!
Через два квадрата я решил, что уже хватит с ними нянькаться и c ненавистью наступил на педаль примочки. Воздух на сцене взорвался агрессивным жужжанием лампового гитарного дисторшна, а я стал прыгать в такт музыке. Передний зрительский фланг почувствовал мой драйв и даже стал пританцовывать. Есть контакт! Мы так разогнались, что вступление получилось в два раза длиннее, чем нужно. Скорость тоже немного скаканула, но ведь это прекрасно. На первой же репе я отобрал у Влада метроном, строго наказав ему использовать этот адский девайс только дома или в студии. «Ты когда трахаешься, тебе ведь метроном не нужен? Так ведь? Зачем же он тебе сейчас? Все должно быть естественно: к припеву разогнались, к куплету замедлились, а на соло как пойдёт! Метроном – это еще один цветок на могилу живой музыки».
Дурацкое оцепенение первых секунд выступления спало, и во всём теле ощущалась пьянящая лёгкость. Я почувствовал, что способен вложить в свои стихи самые правильные, самые настоящие эмоции. Я прибрал громкость на гитаре, максимально приблизил губы к микрофону (именно так как учат в западной вокальной школе) и запел.               

Шквальным огнём на врага мы идём
Поливая из всех орудий
Звёзды над нами
Сияют в тумане
Под тяжестью неба изнемогая

Я опять топнул по примочке, делая тяжёлый выход на припев, длинною в целый такт. Барабаны и бас не отставали. Я максимально напряг диафрагму и стал петь слегка форсированным голосом, практически на октаву выше.    

Затихает гул сраженья на нейтральной полосе,
Боевой машины корпус пролетает в темноте.
Через годы и столетья, разрывая облака,
Поцелуй моей подруге передай издалека.

Последнюю строчку я спел так нежно и трогательно, насколько мне позволяло моё живейшее из существующих воображение, которое убедительно рисовало мне сентиментальную картину долгожданной встречи боевого, увешанного орденами и медалями российского/советского летчика с его хорошей и верной девушкой. Кстати, верность это втрое по значимости женское качество, идущее сразу же после красоты. Ум – не суть, он спокойно почивает на третьем месте. 
Народ уже плясал вовсю, многие улыбались, кто-то откровенно слэмился, не смея мечтать о том, что на этом тухлом концерте ему покажут настоящий рок-н-ролл. Вслед за припевом родился второй куплет.         

Вспышка во мгле
Друг сгорает в огне
В штопоре его машина
Но я не боюсь и к тебе я вернусь
В небе ради тебя задержусь

Потом мы сыграли ещё один припев, а потом ещё и ещё. Мы вошли в такой музыкальный раж, что сбились со счёта. Такого никогда не бывает у профессиональных артистов. Затем настало крещендо – хаотичное мочилово по всем тарелкам, барабанам и струнам. Правда, закончили мы одновременно: на ноте «ре».
Под услаждающий грохот оваций, на ватных ногах я выполз за кулисы. Конферансье одобрительно улыбнулся мне и пошёл объявлять следующий номер. Моя Элина бросилась мне на шею, как та самая придуманная мною подруга на шею моего воображаемого, былинного лётчика.
-Ну, ты даёшь! Честно говоря, я не ожидала! Ты вообще молодец!
-Ага, - сказал я, вытирая низом майки своё мокрое лицо. – Я – молодец! 

***
А уже вечером мы сидели с ней в маленьком открытом кафе в самом начале Проспекта мира. Элина куталась в белый клетчатый плед и пила морковный сок со сливками, а я обнимал её и потягивал немецкое безалкогольное пиво. Нет, я не сделал очередной шаг к резиновой женщине, просто пить за рулём – преступление, а тот, кто это делает – самый настоящий преступник.
Обходительная официантка, которая весьма своевременно предложила Элине плед, в очередной раз подошла к нам и спросила, не желаем ли мы чего-нибудь ещё.
-Нет, спасибо, нам больше ничего не надо, - ответил я.
В Линин стакан упал листик дерева, раскинувшего свои ветви над нашими сонными головами. Дереву позволили расти дальше, выпилив квадратное отверстие в дощатом настиле. В этом мудром решении угадывалось влияние смежного с рестораном Аптекарского огорода, и очень может быть, что хозяева этого заведения имели склонность к креативному экодекору. С помощью тонкой соломинки Элина вытащила почти утонувший в морковном соке лист, вытерла его бумажной салфеткой и положила мне его на ладонь.
-Это мой подарок тебе. Ты классно сегодня выступил. Уж во всяком случае, не хуже, чем все эти наши так называемые «звёзды». Люди тебя действительно слушали.
-Буду хранить его как зеницу ока, - сказал я, убирая листок в передний карман ветровки. – И ещё я хочу, чтобы ты подарила мне свою маленькую фотку.
-Зачем тебе моя фотка? Ведь оригинал рядом с тобой.
-Буду носить её в кошельке. Чтобы, когда я его открывал, все говорили: «Вау, какая классная тёлка! Неужели твоя?».
Элина улыбнулась и задумчиво помешала трубочкой в стакане.
-Нет. Когда я дарила молодым людям свою фотографию, через некоторое время я с ними расставалась. 
-В таком случае мне больше не нужна твоя фотка, - сказал я, не раздумывая. 
И это, граждане, была самая настоящая правда. Элина положила голову мне на плечо.
-Твой басист. Сергей, кажется? Странный такой.
-Чего в нём такого странного?
-Не знаю. Глаза у него какие-то неискренние.
-Тебе показалось. Серёга – нормальный парень.
Я сделал знак официантке, чтобы она принесла счёт. 
-Знаешь, - произнёс я, кладя на стол синюю банковскую карту и понимая, что ещё со времён Греции я сижу в непозволительно-глухом овердрафте. – Сегодня у меня сбылась мечта.
-Какая?
-Выступить на большой сцене. Я грезил об этом с того момента, как впервые взял в руки гитару. Но сейчас, я понимаю, что это не главное.
-Да? А что же тогда главное? – промурлыкала Элина, засыпающая у меня на плече.
-То, что сейчас я сижу рядом с самой красивой девушкой на свете.
-А ты, оказывается, большой льстец, - сказала она.
-О, совсем напротив, скорее я большой правдоруб. Отчего иногда и страдаю.      
Ближе к ночи заметно похолодало, и мы нехотя встали из-за стола. Ведь мне ещё предстояло отвести Лину домой.
На выходе из кафе мимо нас промелькнул задний бампер моей машины, которую тащил на себе тягач, мигающий жёлтыми огоньками. Оказалось, что я цинично встал прямо на троллейбусной остановке. Теперь понятно, почему вокруг было так мало машин. Я тупо смотрел вслед своему эвакуируемому средству передвижения.   
-У тебя ведь там всё оборудование и гитара. Да? – спросила меня Элина.
-Да! – немного погодя ответил я. - Если б я знал, что так выйдет, я бы выпил чего-нибудь покрепче.    
               






















Глава 19
Место для секса или 20 лет спустя
Каменный Достоевский, которого несведущие граждане почему-то всегда принимают за Карла Маркса, хмуро восседал на своём кубическом стульчаке перед Российской государственной библиотекой. Гадкие голуби, эти мерзкие летающие крысы, явно не испытывали к бородатому Феде особой любви, загадив бедного писателя с головы до ног. Сердобольная бабушка в пальтишке с энтузиазмом подкармливала юрких сереньких воробушков, которым и без её семечек хватало манны небесной в виде урн, плевков и помоек. Сбоку от Библиотеки, по дороге, ведущей к Боровицкой, разложись мордатые букенисты, по идиотским лицам которых можно было легко сделать вывод, что они за всю свою жизнь не прочитали даже сказку про Колобка. Бомжи, приезжие и студенты кучковались вокруг палатки с алкогольно-табачным профилем, чей дневной оборот был сопоставим с доходностью крупного нефтяного месторождения. Это единственная палатка, оставшаяся в Центре, и я уверен, что она станет последней палаткой, которую уберут в моём городе.
Когда я был студентиком, очкастым, усатым, с пышными бакенбардами, мы часто собирались здесь попить пивка (второе место – сквер возле Гоголевской библиотеки). Как-то раз один мой сокурсник купил в этой палатке бутылку пивка, отпил немного, а потом сразу же начал блевать. Излишней нежностью желудка мой приятель не страдал, поэтому мы все не на шутку переполошились. Судорожно поблевывая, он показывал нам на эту бутылку, которую он отбросил в сторону. При ближайшем рассмотрении оказалось, что из горлышка торчал маленький крысиный хвостик. Сама мышка тоже обнаружилась: бедного зверька сначала утопили, а потом цинично пастеризовали. В этом досадном происшествии надо, конечно же, винить не саму палатку, а производителя.      
В подземном переходе Библиотеки, соединяющем Воздвиженку, Александровский сад и Моховую, несмотря на кажущийся избыток ментов, орудовали вороватые цыганские дети, которые с удовольствием залезут в Вашу сумку или вытащат какой-нибудь модный дорогостоящий гаджет из Вашего кармана.               
В общем, жизнь на Библиотеке имени Ленина шла своим чередом, а я стоял и ждал, когда же появится моя ненаглядная. Цветов и конфет у меня не было, и это совсем не ради экономии, а для сохранения полной свободы рук.   
Когда на втором свидании женщина спросит Вас: «А что мы будем сейчас делать?», ни в коем случае не говорите ей правду. Умная и так догадается, а тупая баба серьёзному человеку, в общем-то, ни к чему. Ибо единственно правильный ответ – это «Будем дружить организмами». Конечно же, я не беру в расчёт настоящих энтузиасток, которые, не дожидаясь приглашения, сами бросаются на член, как на амбразуру. Такие девушки в наш век секса по веб-камерам ценятся на вес золота.
Когда люди говорят мне, что в Советском Союзе секса было больше, я всегда отвечаю им: «Просто Вы стали старше, поэтому и секса у Вас, соответственно, стало меньше». С другой стороны, совершенно очевидно, что с появлением порноидустрии никаких секретов уже не осталось. Это раньше девочки и мальчики, краснея, шептали друг другу на ушко и чертили всякие схемы процесса на песке. Это раньше видеокассета со всякими непристойностями ходила по рукам в рамках одного городского округа, а старые чёрно-белые фотографии с помятыми голыми тётками, найденные на помойке, считались неслыханным раритетом и выгодным предметом обмена. Сейчас всё просто – вышел в сетку и насмотрелся такого, после чего обычный секс между мужчиной и женщиной начинает казаться каким-то социальным пережитком.            
Элина пришла со стороны Арбатской, чего я, надо признаться, ожидал меньше всего. Было немножко пасмурно, поэтому моё предложение прошвырнуться до «Художественного» и посмотреть там какую-нибудь  полнейшую гадость было воспринято на ура. В кинотеатре мы взяли самые дорогие билеты на последний ряд, где, исходя из моего опыта, всегда мало народу и темнее всего. Основной контингент зрителей явно пришёл сюда жрать. Шорох смыкающихся челюстей временами заглушал даже хвалёную звуковую стереосистему. Любители попкорна, сосисок и прочей мусорной еды всегда вызывали во мне чувство лёгкого несварения, и я заметил, что с каждым посещением кино, этих типчиков становится всё больше и больше.
На экране шёл наискучнейший фильм про психологические проблемы обыкновенных американских семей, про их вечно молодящихся стариков и старух, ищущих материальную выгоду в браке, про бесчувственных карьеристок, мыслящих категориями «товар-деньги-товар» и прочую социально-бытовую лабуду.
Ну, а я так с первых минут просмотра был в куда большей степени увлечен своей красивой соседкой, по которой я, надо признать, неимоверно соскучился. К счастью, в первые пятнадцать минут сеанса выяснилось, что Элина также не является большой поклонницей голливудского кинематографа. И вообще, мы зачем в кино находимся? Не фильм же мы сюда смотреть пришли, в самом деле?
Отрадно, что у дураков мысли сходятся. Поначалу мы просто обжимались и обменивались бактериями из ротовой полости, потом мы просто улеглись на кресла, благо весь ряд был свободен. Расчёт на то, что жевать спереди намного удобнее, чем на галёрке, полностью оправдался. Все были настолько увлечены этой американской травяной жвачкой, что на нас никто не обращал внимание. Через несколько плохо сыгранных сцен в фильме мне удалось вплотную познакомится с содержимым её бюстгальтера. Надо сказать, содержимое не разочаровало. К тому же Элина не отличалась столь распространённой в наше время телесной бревнистостью. С ней было по-настоящему интересно. Дело потихоньку шло к сексу, но я не понаслышке знал, что трахаться в кинотеатре неудобно. К тому же люди имеют премерзейшее свойство крутить своими любопытными головами в разные стороны, а я не любитель устраивать бесплатные реалити-шоу.
Своей вздутой, беременной ширинкой я упирался в её живот, и с её стороны это не осталось незамеченным. Немного смущаясь, Элина начала расстёгивать мне пуговицы на штанах.
-Я же доктор, - жарко шептала она.  - Доверься мне. Это совершенно необходимо сделать по медицинским показателям.
-Хм, я уже давно начал подозревать, что моё здоровье только от этого и зависит!      
Нам пришлось снова принять вертикальное положение, так как у некоторых любителей закусить напитки стали проситься на волю, и они снова начали курсировать между рядами. Я очень старался смотреть на экран и при этом не делать такое блаженное лицо, но у меня не очень-то получалось, учитывая ту пикантную ситуацию, которая складывалась у меня ниже пояса. Я уже было начал постепенно вникать в запутанную сюжетную фабулу, но к тому моменту, когда главный герой картины узнал, что он параноик, а все вокруг идиоты и подлецы, у меня случился оргазм. Я дёргался и извивался на удобном мягком кресле, а она всё продолжала и продолжала. К сожалению, мужское удовольствие очень стремительно, и у него всегда есть чёткий, ограниченный предел, перешагнув который от наслаждения становится почти больно.
-Ну, хватит, - только и смог выговорить я.
-Тебе понравилось? – спросила она.
-А как же. Может тебе тоже «помощь» нужна?
-Нет, ты только меня раздразнишь. Я не люблю, когда всё по отдельности. Только вместе, сразу и побольше! 
Вот это я понимаю, взрослый подход. 
-Тогда скорее пошли отсюда! Меня сейчас вывернет от этой америкосовской киножути. 
Как только мы встали, народ стал дико ржать, кто-то даже хрипло закашлялся, подавившись своими солёными кукурузными очистками. Наконец-то в этом фильме обнаружился мало-мальски смешной момент. Ну, в общем-то, всё логично: пришёл на комедию – смейся, смотришь мелодраму – плачь. Иначе деньги потрачены впустую. 
На улице мы стали совещаться, где же нам всё-таки уединиться. Самая очевидная опция – это затусоваться у меня дома. Но, во-первых, там такой беспорядок, близкий к первородному хаосу, что Элина может просто-напросто испугаться и убежать, а во-вторых, именно сегодня я, не подумав, одолжил ключи одному своему приятелю, которому негде было «посвидаться» со своей подруженцией.
-Тогда пойдём к тебе, - без малейшей тени смущения предложил я.
А чего уже теперь стесняться-то?
-Я вижу тебе не терпится познакомиться с моими родителями.
-А после знакомства мы сможем на пару часиков закрыться у тебя в комнате?
-Не думаю, у меня мама очень строгих правил.
-Мда, тогда этот вариант отпадает. 
Можно было поступить классическим способом – пойти и снять какую-нибудь недорогую гостиницу. Но что-то останавливало меня от того, чтобы озвучить это предложение. И тут на меня, как нежданная-негаданная снежная лавина, сошло внезапное озарение.
-Лина! Скажи, пожалуйста, а ты плавать любишь?   









Глава 20
Самый лучший спорт на планете
Москва живёт по законам военного времени. Город старательно маскирует все хорошие места, которыми может заинтересоваться враг. Этот закон имеет обратную сторону, так как порой и сами жители с трудом могут найти приличное местечко для досуга. К примеру, старый заброшенный завод рядом с Садовым кольцом, на территории которого смуглые таджикские гастеры каждый день воют с заезжими гастролирующими бомжами за право поспать в разрушенных фабричных казематах, скрывает один из самых элитных столичных притонов. Возле клуба стоят блестящие ряды «Линкольнов» и «Хаммеров», а местных девочек, лениво покуривающих длинные гламурные папироски у входа, можно хоть сейчас отправлять на международный конкурс красоты.
Так и на Третьей Мытищинской улице очень сложно обнаружить что-нибудь, помимо школы, научно-производственного предприятия «Квант», компьютерной фирмы, жилого комплекса и вечно строящегося здания непонятно чего. Но это вещи очевидные, заметные с любого ракурса. А вот о том, что на Новоалексеевской находится глубоко законспирированный двадцатиметровый бассейн, знают лишь посвящённые, ибо ни вывески, ни прочих указателей не сыскать днём с огнём.   
Путь к нему лежит через проходную, и несколько скрытых лестничных пролётов, миновав которые, счастливец увидит прочную деревянную дверь с глазком, а также кнопку коммутатора с еле заметной надписью «Бойлерная». Нажмите на эту кнопочку и – о, чудо! – раздастся электронное мычание и дверка откроется, впуская Вас туда, где могут находиться только истинные адепты банно-плавательных утех. Поздравляю! Вы открыли для себя ещё одну «терру ингокнита» на исполинской карте города Москвы.       
Я толкнул тугую дверь ногой, встаскивая за собой уже почти не упирающуюся Элину, вот уже час твердившую одно и то же.
-Но у меня же нет с собой купальника!
-А у меня плавок, и что дальше?
-Как что? Вот увидишь, нас без купальных принадлежностей не пустят.
-А мы сделаем вид, что они у нас есть! В самом бассейне, кроме посетителей никого нету. Главное – с ресепшеном разобраться. А там – хоть потоп! Тем более, бельё у тебя чёрное, без кружавчиков, издалека запросто за купальник сойдёт.      
Возле самого входа нас встретил огромный плюшевый медведь с подносом в руках, на который явно стоило что-то положить (деньги? самогонку? конфеты?), но жестяной поднос был пуст. Вдоль стены стояли шкафчики для верхней одежды, а с другой стороны коридора кто-то по эстетическим соображениям поставил аквариум с плавающим рыбным ассорти и клетку с нахохлившимися салатовыми канарейками, загаженную сонными пернатыми почти до половины.   
На ресепшене сидела такая же нахохлившаяся старая грымза – оператор той самой кнопки «наружного впуска». Помимо этого, в её обязанности также входит оформление абонементов и издание грозных оглушительных воплей в том случае, если посещение бассейна не уложилось в отпущенные Вам 45 минут. Очень сложный переговорщик. С улыбкой на устах я подошёл к тётушке и нежно проворковал.   
-Добрый день! У Вас сауна свободна?
-Всё до следующего четверга расписано.
-А вторая, та, что побольше?
-Закрыта на ремонт.
-Тогда дайте два разовых абонемента.
-А медсправки у Вас есть? – язвительно спросила бабка, просканировав нас из-под очков.   
Так, приехали. Мой гениальный план рушится прямо на глазах.
-Дома забыли. Они у нас есть! Правда-правда! Да Вы только посмотрите на этот идеальный французский маникюр, - стал с жаром доказывать я, положив прелестную Линину руку на стол перед старой мегерой. – Никакого следа грибковых образований!
-Молодой человек, я всё понимаю, но без справки нельзя.
Бабка прочно встала на пути нашего секса, словно увесистая железобетонная конструкция. Здесь бы пригодился подъёмный кран.
-Мы в следующий раз их принёсем, хорошо? Поплавать очень хочется, - отчеканил я, протягивая бабушке полторы тысячи рублей: восемьсот за посещение и почти столько же сверху. - Сдачи не надо. Пусть эти средства пойдут в фонд реконструкции второй сауны. 
Ну, давай, давай, бери деньги, сколопендрия ты, эдакая!      
-Ладно, идите, - наконец, смилостивилась женщина, протягивая нам две тонкие бумажки с печатями. – Вам повезло, молодой человек, что у меня память хорошая. И спутницу Вашу я тоже помню. Но больше без справки не приходите. Не пущу!
Осчастливленные этой невообразимой милостью, мы прошмыгнули в свои раздевалки. К счастью, цербер-надзиратель не заметила, что у нас не было тапочек. Зато было чудовищное либидо. Из раздевалок мы вышли почти синхронно, оба босиком, оба в нижнем белье – она в бикини и трусиках, а я – в боксерах. Потянуло хлоркой, что давало слабую надежду на то, что эта вода не является питательным бульоном для размножения различных микробов и бактерий.   
Бассейн был украшен искусственными, вечнозелёными кустарниками. В углу находился большой аквариум, наполненный мягкими игрушками. В центре стояли две металлические горки, с острыми, как бритва, краями. Один раз я как-то неудачно сманеврировал и порезал себе плечо. А хирург, которая накладывала мне швы, долго не могла понять, как это можно так пораниться на детской горочке в бассейне. Сзади горок из двух отверстий в светло-зелёном кафеле с двухметровой высоты били шумные искусственные водопадики, которые можно было ненадолго включить с пульта, вмурованного в стену.
В воде отсутствие плавательной униформы не так заметно, поэтому мы сразу же спустились в воду по хромированной вертикальной лестнице.
Был вечер воскресенья, и кроме нас в бассейне находилось ещё двое посетителей: толстый, исполинского размера мужчина, плавающий на спине и периодически выпускающий изо рта маленькие водяные струйки, как какой-нибудь заправский кит, и пожилая благообразная тётушка в жёлтой резиновой шапочке, плавающая «по-собачьи».
Элина и я забились подальше от них в угол и стали ждать. Когда эти двое не смотрели в нашу строну, Элина демонстрировала превосходное чувство юмора, без предупреждения залезая мне в трусы. С таким манером ожидание становилось абсолютно невыносимым. Я уже был готов утопить эту надоевшую мне парочку недоспортсменов, но тут удача улыбнулась нам.
Сперва свою тренировку закончил мощный китообразный атлет, а через десять минут ушла необученная плавательной технике бабушка. С последним хлопком двери мы с облегчением переглянулись и наперегонки бросились к «лягушатнику», где было гораздо мельче.
-Погоди, я щас, - сказал я Элине.
Я выбежал из бассейна и включил водопады. Раздался шум пылесоса, и водичка потекла из пробоин в колоннах.
-Нам нужна полная шумоизоляция, - радостно прошептал я ей на ухо, садясь на кафельный низ и облокотившись спиной о низкие бортики.   
Она опасливо посмотрела по сторонам (случаем, не подглядывают ли за нами какие-нибудь водолазы) и села на меня сверху.
Вы можете представить себе двух разнополых космонавтов, трахающихся на борту космической станции? Отличие лишь в том, что у них полная невесомость, а у нас, в принципе, то же самое, только наполовину, так как вода мне была только по грудь. Брызги и гул водопадов создавали ощущение, что мы где-то в верховьях Амазонки. Но белый искусственный свет и холодный кафель под задницей говорили мне об обратном. Элина скакала на мне как заправская любительница парнокопытных. А я аккуратно поддерживал её ягодицы своими ладонями, поддерживая оптимальный темп наших фрикций. Ощущения секса в воде были незабываемы: «снаружи» холодно, а «внутри» тепло, можно сказать, почти горячо.
Из-за опасения быть прерванными на самом интересном моменте, было стрёмно, весело и классно одновременно. Я очень надеялся на жадность хозяев этого бассейна, не позволившую им установить здесь камеры наблюдения. Иначе кого-то ждёт бесплатный сеанс любительской порнографии в низком графическом разрешении.   
Я с жаром прижимал Лину к себе, словно стараясь пропороть её насквозь. Вверх, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз. Убыстрение, замедление, убыстрение, убыстрение, убыстрение.
Всё это маятниковое действо привело к естественной развязке. Чувствуя приближение моей кульминации, она резко дёрнулась, и наше несостоявшееся потомство белыми комочками растеклось по прозрачной хлорированной глади. Умолкли водопады, и в бассейне воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая лишь звуками поцелуев и порывистым шелестом нашего разгорячённого дыхания.
Из-за резко обострившихся чувств я сумел услышать крадущееся шарканье, и за несколько секунд до того, как рядом с нами распахнулась дверь, я сбросил с себя Эллину и притворился, что я сосредоточенно  обучаю её плаванью на спине. Голос бабки громыхал как паровозный гудок.
-Десять часов вечера. Последний сеанс закончился без пятнадцати! Вы почему не смотрите на часы?            
-Сейчас уже выходим, - ответил я, делая над собой колоссальное усилие, чтобы не рассмеяться, глядя на фыркающую Элину.   
Я очень живо представил себе, что бы произошло, если эта гестапо-регистраторша ворвалась на самом апогее нашего интима. Уверен, что она бы сразу же заверещала как резанная.
-АААААА! Что за гадостью вы здесь занимаетесь?
-Трахаемся!  - очень спокойно ответил бы я. - А что? Дело-то молодое!
-Без справки не положено! – не унимается старуха. 
-На положено - *** наложено! Айда с нами, третьей будешь! 
 И тут по законам жанра ударил бы похоронный марш, а бабка стала бы раздеваться под музыку, как опытная танцовщица в стриптиз клубе. Сначала она снимает серую бесформенную кофту, из-под которой выпрыгивает сморщенная грудь, похожая на уши спаниеля, такая длинная, что она касается самого пола, как лист раскрытого армянского лаваша. Потом в бассейн шлепаётся старая шерстяная юбка, и бабка остаётся лишь в одних носках и апельсиновых корках целлюлита. И я от одного вида этой мерзости начинаю блевать прямо в воду.   
 «Господи, какая чушь в голову лезет», - подумал я. 
Я даже хихикнул по этому поводу, когда мы с Элиной выходили из воды, немного продрогшие, усталые, но на всём белом свете не было людей счастливее нас.   
-Я вижу у тебя от этой сварливой женщины поднимается настроение.
-О, ты даже не можешь себе представить, насколько ты права. 
Я обнял её, и мы неспешно направились к выходу.











Глава 21
Любовь
У меня был один дружок-балагур, который очень любил повторять, что для любого мужчины отношения с женщиной – это просто череда воспоминаний о сексе. А всё остальное – история, заброшенная в пыльный чулан и обросшая там серебристой паутиной вместе с игрушками, погремушками и заклеенными книжками с картинками, с которыми мы так любили возиться в детстве.
Я как-то задумался над этим совершенно не однозначным изречением, и  понял, что мой приятель прав лишь частично. Этот механизм работает в большинстве случаев, когда отношения не оставляют на сердце ни шрамов, ни рубцов, а посему без промедления сдаются в наш личный «архив».    
Однако есть в этой жизни мгновения настолько сокровенные, что про них бесполезно рассказывать ближним, ибо всё равно не поймут. Их бесполезно описывать, так как самые лучшие слова не в силах передать настоящие эмоции. И даже думать про эти моменты не стоит, потому что далеко не всегда мы можем объяснить самим себе, что в них такого дорогого, и почему при воспоминании об этом по сердцу разливается такое душевное и очень приятное тепло. Память бережно хранит эти картины, и не важно, что они могут и не являться определяющими вехами на нашем жизненном пути, например такими, как выбор профессии или спутника жизни. Но при этом, очень может быть, что именно об этих, самых прекрасных фрагментах наших судеб мы будем вспоминать, делая наш последний вздох. 
Я имею в виду тот день, когда мужчина впервые объясняется женщине в любви, и узнаёт, что это чувство является взаимным. Если и есть в этой жизни что-то вечное, постоянное, и актуальное на все времена, так это любовь. Она сопровождала человечество на протяжении всей его истории, начиная с самого рождения, и я уверен, что она будет жить даже после того, как канет в Лету последний представитель нашей суетливой и несовершенной цивилизации.
Любовь непостоянна, скоротечна, подвержена постоянным колебаниям, как столбик термометра во время русской весны, и плохо поддаётся методам современного диагностирования. Кто-то даже говорит, что это болезнь, временное расстройство психики, сродни лёгкому помешательству.
Но именно поэтому любовь и имеет для всех нас такую огромную, непреходящую стоимость, на которую не может повлиять ни социально-политический строй, ни фальшивая мудрость кем-то выдуманных законов и традиций, ни регулярные обвалы цен на мировых финансовых рынках.    
Историю настоящей любви очень сложно изобразить на страницах романа, так как каждая мелочь здесь имеет значение, а за длинной цепью второстепенных событий можно забыть описать что-то по-настоящему важное.
Настоящие чувства врываются в нашу жизнь настолько редко, что, право же, куда больше шансов в один прекрасный момент открыть входную дверь и увидеть, как на нас на полных парах мчится скорый товарный поезд.
Эта любовь способна легко затеряться в сумасшедшей карусели из пустых романов-однодневок и понять, что она-то и была самой настоящей, можно только потеряв её навсегда.         
Нет смысла говорить о том, сколько дней мы провели вместе с Элиной, и как мы успели духовно сблизиться за это время. Кто-то может всю жизнь прожить с человеком, пребывая в состоянии благожелательного равнодушия, и многих это устраивает. Но нам было так хорошо вместе, что когда её не было рядом, я чувствовал себя как гитара, лишённая струн. С каждым разом наши свидания становились всё более незабываемыми, мне казалось, что нам физически не хватает часов, чтобы полностью насытиться друг другом.
Я неоднократно предлагал ей съехаться, апеллируя к тому, что мы оба взрослые, работающие современные люди, но она неизменно отвечала мне, что при всей своей раскованности у неё весьма консервативное воспитание и единственный человек, с которым она согласно постоянно проживать в одном помещении – это её будущий муж. При этом Элина с улыбкой делала оговорку, что замуж она пока что не собирается. Я улыбался  ей в ответ и сбавлял обороты. Я не собирался на неё давить, в таких вопросах человек самостоятельно, без какого-либо прессинга со стороны должен всё для себя решить. К тому же, я был уверен, что у нас с Линой ещё будет возможность окунуться во все прелести бытовухи. И у цветочно-конфетного периода есть свои неоспоримые преимущества, как ни крути.
И это вовсе не означало, что Элина не оставалась у меня ночевать. Раз-два в неделю – стабильно, всё зависело от степени её измотанности и от плавающего графика её работы. Порой её визиты становились для меня полной неожиданностью.
Я очень люблю тёплые сентябрьские вечера – замечательное время, когда уже спала удушающая августовская жара, но ещё не успели начаться октябрьские дожди и морозные ноябрьские ночи.
В один из таких вечеров я стоял на балконе и курил. Балкон у меня старенький, незастеклённый, обложенный прочной советской фанерой. Было около часа ночи, и мой район отходил ко сну. Спокойную негу нарушало только пьяное карканье опустившихся безработных жителей, оккупировавших детскую площадку, и тревожная сирена скорой помощи, спешившей на срочный вызов. Пульс города продолжает биться, просто ночью частота ударов снижается. 
Соседнее здание смотрело на меня жёлтыми глазами своих оконных проёмов, безмолвно осуждая беспечного полуночника, которому надо рано вставать на работу. Ну, что же я могу поделать, дорогой мой дом? Совами не становятся, совами рождаются! 
С высоты голубиного полёта я увидел, как возле моего подъезда припарковался красный «Ситроен». Водитель парковал машину уверенно, по-мужски, максимально выкручивая руль вправо, и потом, когда заднеё правое колесо почти коснулось бордюра, он резко бросил его в обратном направлении. Зачётно. Из автомобиля вышла Элина и, пугливо покосившись в ту сторону деткой площадки, где только что раздался требовательный клич «Наливай!»,  уверенно направилась к моему домофону, код от которого был прекрасно ей известен.
Я выбросил недокуренную сигарету, и она полетела вниз красным, тлеющим огоньком, едва не разбившись об капот белого «Мерседеса». Это ничего, даже в случае стопроцентного попадания ущерб был бы минимален.
И вообще, любой автовладелец, оставляющий свою машину на ночёвку в нашем дворе, должен быть морально готов ко всяческим неожиданностям. И опасность здесь не только в том, что машину могут угнать или поцарапать. Просто в своё время какой-то отчаянный любитель зелёных насаждений решил превратить наш двор в благоухающий цветущий сад. С этой целью он посадил яблоньки, каштаны, ёлочки и груши дички. Уже давно этот садовод лежит в могиле, но дело его живёт. Деревья вымахали, и самые высокие из них стали доходить до пятого этажа. А самое страшное, что они стали регулярно и очень обильно плодоносить, осыпая своими плодами головы жителей и разрушая нежное лакокрасочное покрытие автомобилей.
Сначала с неба падают мелкие яблочки, оставляющие на поверхности машин приличные вмятины, потом наступает очередь таких же маленьких, но очень твёрдых груш. Ближе к осени по крышам начинают барабанить каштаны, ну а потом к атаке подключаются ёлки, чьи иголки очень трудно выковыривать из-под дворников. К тому же, они имеют нехорошую тенденцию забиваться во всевозможные проёмы и щели. После иголок у всех деревьев начинается листопад, и, поверьте мне, поэтический вид Вашего автомобиля, облепленного со всех сторон разноцветными листьями, вряд ли вызовет у Вас тот восторг, какой испытал Александр Сергеевич Пушкин во время своей Болдинской осени. Ну, а потом наступит изменчивая московская зима. В дополнение к сезонным напастям автомобилиста - снегу и сосулькам, падающим с крыш, - дорожки во дворе на радость Вам и Вашему автомобилю  обильно посыпят въедливой химической дрянью.
Не дожидаясь, пока Элина позвонит в дверь и разбудит моих легковозбудимых нервнобольных соседей по коридору, которые всегда отличались тем, что могли орать друг на друга в любое время дня и ночи, я слегка приоткрыл дверь и выключил свет в прихожей. Пусть думает, что ко мне в квартиру влезли ночные воры.
Лина ворвалась ко мне вместе с запахом ванили, нетерпеливыми влажными поцелуями, двумя пакетами с едой и аккуратно сложенным «херкостюмом» .
-Ты опять курил? Тебе же нельзя! – прошептала она, когда мы, наконец, с большим трудом смогли оторваться друг от друга.
-Скоро брошу, - ответил я, принимая от неё пакеты с чем-то вкусненьким.
-Прости что так поздно. Вообще-то это экспромт, у меня сегодня дежурство в больничке, - произнесла она, стоя перед зеркалом и поправляя растрепавшуюся чёлку. 
-Тебя там не хватятся, милая? – спросил я, обнимая Лину сзади и как бы между прочим целуя её в основание шеи. 
-Нет, меня подменит коллега. Кстати, он меня хочет.
-Он не оригинален.
-Ну, да. Главное показаться на обходе. Я уеду в семь. Ты ведь меня отпустишь в семь утра, милый? – спросила меня Лина, развернувшись ко мне и целуя меня в нос.
-Вот в этом я не уверен, - сказал, глядя ей прямо в глаза. – Какая ты у меня сегодня красивая!
Я был немедленно вознаграждён за констатацию очевидного.
-Я очень хочу кушать, - возбужденно сказала она.  - Ты голоден?
-Как волк! Особенно, если будешь готовить ты! 
Мы пошли на кухню и начали наскоро собирать то ли очень поздний ужин, то ли очень ранний завтрак. В пакетах оказались помидоры «черри», упаковка руколлы, комок «моцареллы» в рассоле, рулон слоеного теста, изюм, орехи, полдюжины красных отечественных яблок и небольшая бразильская дынька, которая всегда появляется в московских супермаркетах в конце лета.
Элина занялась салатом и дыней, а я взял в руки истинно мужское дело – приготовление мяса. Я достал из холодильника кусок охлаждённой говядины и стал нарезать мясо кубиками. Я буду жарить его в самом конце, когда уже всё будет готово.   
Тем временем Лина закончила крошить ингриденты для салата, осталось только подождать, когда высохнут листочки руколлы. Потом Лина взяла лист дрожжевого теста и начала раскатывать его скалкой. Интересно, уж не пирожки ли она, в самом деле, собирается печь? 
-У тебя есть коньяк? – спросила Лина, растирая щепотку муки по столу.
-Коньяка нет. Есть бурбон.
-Подойдёт.
-А что это будет?
-Яблочный штрудель. Пробовал?
-Конечно. Тебе не лень возиться? Всё-таки уже поздно, ты устала.
-Нет, конечно. Тебе понравится.
Она стряхнула с рук остатки муки.
-Потолки вот это, пожалуйста, - попросила она, протягивая мне пачку грецких орехов.   
Я ловко орудовал пестиком в небольшой узбекской пиале, думая о том, как это здорово смотреть на любимую девушку, и, в сущности, совершенно неважно, чем именно она в этот момент занимается. Я отложил измельчённые орешки и взял её покрытую мучной пылью руку в свою.       
-Я люблю тебя.
Она вздрогнула от неожиданности, и скалка откатилась в сторону. Лина смотрела на меня, и её глаза начали лучиться самым настоящим, самым искренним счастьем.
-Я тоже тебя люблю.
Спустя десять минут салат был заправлен и разложен по тарелкам, обжаренная на быстром огне говядина дымилась на отдельном блюде в центре стола, свернутый колбаской штрудель спокойно подрумянивался в духовке, а в бокалах плескалась квалитетная хорватская «Грашевина».
-За нас! – торжественно произнёс я, поднимая узкий бокал для шампанского, который достался мне от моей прапрабабушки дворянского происхождения.
-За нас! – мягко согласилась с моим тостом Элина.
Соприкоснувшись, наши бокалы издали праздничный, ликующий звон, и я задумался, свидетелями скольких радостных событий они стали за свою более чем вековую историю, и какие разные напитки побывали в них, начиная с элитной креманки и заканчивая водкой, домашним черноплодным вином и самодельным ликёром из красной смородины.
В эту ночь до штруделя дело так и не дошло. После ужина мы занимались любовью, и до самого утра мы оба не могли заснуть. Проваливаясь в минутную полудрёму, я просыпался и проверял, на месте ли Элина, никуда ли она не ушла и, вообще, со мной ли это всё происходит. В сером свете наступающего рассвета я открывал глаза, и видел, что Лина сморит на меня с настоящей, будоражащей нежностью, и мы опять занимались любовью. Мы тонули в объятиях друг-друга так, будто наши кожные покровы могли прорасти друг в друга, подобно тому, как корни дерева жадно впиваются в почву в поисках влаги.
Какое же это всё-таки великое счастье – любить! Смотреть в глаза единственной на этом свете, по настоящему любимой женщины, и наяву видеть там штормовой океан чувств. Скажите, что в этом материальном мире может сравниться с этим ощущением? Ведь это даже больше, чем плотские утехи. Это чувство органическо-духовного единения с той недостающей частью самого себя, которую для ясности называют второй половинкой. Это великое чувство единения двух людей, которое тесней, чем все сущее на этом свете. Ведь нельзя, согласитесь, представить себе реку, лишённую берегов, горы, над которыми не смыкается небесный свод и настоящее счастье без того единственного человека, который смог бы его с тобой разделить.
Тот, кто не испытал подобного, живёт всего лишь наполовину.
***
После этой ночи я героически встал в половину седьмого утра. Лина ещё спала, а я пошёл на кухню, поставил на плиту турку, налил воду и положил туда две чайных ложки кофе с горкой и пять ложек ароматного тростникового сахара. Правильный кофе должен вариться на самом маленьком огне. Это занимает примерно пятнадцать-двадцать минут, поэтому я достал из духового шкафа холодный штрудель и отрезал себе маленький кусочек.
«Кстати, совсем недурственно!», - подумал я, твёрдо решив для себя, что сегодня я не в состоянии идти на работу.
Этим утром мне была нужна лёгкая, воздушная музыка под стать моему невесомому, влюблённому настроению. Мне хотелось продлить это удивительное состояние, упиваться им, смаковать его, как сладкий, божественный нектар. Я включил музыкальный центр, стоявший у меня на кухне вместо ненавистного телевизора, и нашёл единственно правильную композицию, которую я слышал бесчисленное количество раз. Мягкий женский вокал вкрадчиво влетел мне в уши, потянув за собой музыкальную амброзию из лёгкой джазовой аранжировки.
 
Запах кофе и ванильной лени
Пылью на ресницы ляжет время
Мало сна, упрямы словно дети
Всю обиду и любовь на ветер


Я оставлю тебе день
Эту ночь
И может быть пару фраз
Занесёт мои слова
Долгожданный снег
Моих песен для тебя
В этом мире просто больше нет…

Пять утра и снова жизнь по кругу
Мы летим с тобой в метро друг к другу
Чтобы снова тихо падать в руки
Пить вино и растворяться в скуке

Заслушавшись легковесных мелодий, я проморгал момент, когда кофе надо было снимать с плиты. Я очнулся только тогда, когда взбудораженная кофейная пена зашипела, встретившись с раскалённой газовой конфоркой. Я немедленно кинулся к плите и принялся устранять последствия своего излишнего музыкального фанатизма. За этой суетой я не услышал шлепанье её босых ног по паркету.      
-Ммм. Кофе в постель, как это романтично! – проворковала Лина, прикрывая ладонью зевок и прислонившись спиной к холодильнику, который был почти на полметра выше её.
Она была прекрасна, что было несколько странно, так как невыспавшиеся женщины почти всегда выглядят хуже обычного. Её утренний наряд состоял только из чёрных кружевных трусиков.            
-На самом деле, изначально я собирался тебя разбудить и обрадовать, что сегодня твоя очередь готовить завтрак, - сказал я, переливая дымящийся кофе из турки в широкие фарфоровые чашки.
-Как мило, что ты этого не сделал, иначе мне пришлось бы закатить тебе скандал, - сказала Элина, целуя меня в щёку. – Ах, какой аромат! Что за кофе?
-Кофе самый обыкновенный, «Чёрная карта». Погоди, сейчас ты станешь свидетелем моего «ноу-хау». Осторожно, все права защищены!
Я достал с полки баночку со специями и насыпал в каждую чашку по чуть-чуть молотой корицы, мускатного ореха и махонькую, крохотную щепотку кардамона.
-Так ты поняла, что я тебя люблю? – спросил я, делая глоток терпкого, пахнущего восточными специями напитка.
-Я уже давно догадывалась об этом.
-Знаешь, у меня такое в первый раз. Нет, кажется, всё-таки во второй.
-Неужели? – нахмурилась Элина.
-Да. В первом классе мне казалось, что я люблю девочку Настю. У неё были очень красивые русые косы.
-И что же случилось с этой Настей?
-Я перёшел в другую школу, и мы больше не видились. – Нет, опять не так, - замахал руками я. – Три года назад я случайно встретил её. Она гуляла вместе с подружкой на Церковной горке. Это где новый выход ВДНХ.
-Вау, - произнесла Лина, смакуя изысканный яблочный десерт собственного приготовления. - Я чувствую, что у этой встречи могло быть интересное продолжение.
-А как же! - сказал я и подлил ей ещё кофе. – Оказалось, что она работает в магазине одежды и в свободное время подрабатывает проституцией. Всё! Конец истории!    
Элина солнечно рассмеялась. 
В семь часов утра мы сидели в московской плохооборудованной кухне, в которой даже не было толковой вытяжки, а у каждого второго стула была расшатана спинка, слушали Джару и пили самый вкусный кофе в нашей жизни.       
***
А это же самое время, под нами, в почти такой же убогой кухонной обстановке перед маленьким телевизором завтракала обыкновенная московская семья:  муж и жена. Они дружно наворачивали свои борщи, смотрели утренний выпуск новостей, а улыбающаяся ведущая радостно щебетала из голубого экрана:
«Во вторник известный российский бизнесмен Иван Абрамович Баграмян купил половину Филиппинских островов. Сумма сделки не разглашается, но специалисты считают, что она составила сумму, эквивалентную двадцати пяти процентам валового внутреннего продукта Российской Федерации.
В свои новые владения бизнесмен прибыл вместе со своей женой Роксоланой, американской топ-моделью украинского происхождения. По сведениям нашего телеканала, супружеская чета зашла в порт Филлипин на роскошной яхте, последним владельцем которой была Кристина Онассис, дочь греческого миллиардера Аристотеля Онассиса – создателя крупнейшего в мире торгового флота».
Мужик при упоминании фамилии Баграмян начинает краснеть и с негодованием отводит от телевизора взгляд, делая вид, что плавающий ошмёток варёной говядины в его тарелке намного интереснее, чем это форменное безобразие, творящееся на экране. Он попытался переключить канал, но жена вовремя отобрала у него пульт.
-Оставь, Вася! Интересно же, как нормальные люди живут! 
Между тем телеведущая продолжала:
«И это не единственная крупная покупка олигарха, ставшая достоянием общественности. Месяц назад Баграмян с помпой отпраздновал день рождения своего сына от своего предыдущего, пятого по счёту брака. Несовершеннолетнему Платону бизнесмен презентовал легендарный футбольный клуб «Пу Доджерс», который в последнее время испытывал значительные финансовые затруднения. Платон Баграмян уже заявил, что своей главной задачей он считает возвращение клуба в британскую Премьер-лигу».
Тут по телевизору показали кадры улыбающегося юного воротилы, стоящего рядом со своим  отцом – маленьким холёным человечком в хорошем костюме с наметившимся животиком, надменным взглядом и опрятной сизой щетиной, которого явно напрягало общение с кучкой надоедливых репортёров.    
«По информации ряда источников, в настоящее время клуб проводит переговоры по приобретению ведущих легионеров Италии, Голландии, Бразилии, Португалии, России, Испании….».
Мужику всё-таки исхитрился вырвать пульт из цепких жениных лап, и урок занимательной футбольной географии оборвался.
-Вась, а Вась! – говорит его жена, вытягивая губки куриной попкой. – А этот самый Иван Абрамыч, не с тобой ли работал в одном ЖЭКе лет пятнадцать назад? Вы с ним ещё тогда в паре слесарили, унитазы к полу прикручивали?
-Ну, - непонятно мычит муж, закусывая изрядно поднадоевший супчик круто посоленным кусочком бородинского хлеба, к которому он нежно прижимал тоненькую струнку свежего зелёного лука.
-А потом его сделали начальником бригады по уборке улиц на районе. Так?
-Ну, - так же односложно отвечает её муж, жопой чуя, что этот разговор для него ничем хорошим закончиться не может.
-И он ровно через месяц купил себе навороченный джип? Так ведь? Я это хорошо помню, Вася. Он тогда всех жён слесарей в нём прокатил.   
-И что дальше? – удивился мужик, с отвращением отставляя от себя свой пищевой рацион, опостылевший своей каждодневностью.
-А ничего, Вася! Ты как был водопроводчиком шестого разряда пятнадцать лет назад, так им и остался. А человек вон в люди выбился! Посмотри! Острова покупает, яхты!
-Я, Варвара, между прочим, уже два года как водопроводчик пятого, а не шестого разряда. И воровать, заметь, пожалуйста, я не умею! И не буду!
-А сливные системы в новых унитазах менять на говно старое, пока жильцы тебя не видят? Это что же? Не воровство?
-Это совсем другое дело, Варвара! – ответил Вася, понимая, что зря он своей жене так много рассказывал про свои мелкие тёмные делишки. - Я зарплаты дворников себе в карман не клал, казённым инвентарем не торговал и счета не подделывал! За это сесть можно! А я в тюрьму не хочу!
-Сидит тот, кто чупа-чупсы с витрины тырит. Или кто делиться не умеет! – как гадюка зашипела на Василия жена. - А те, кто, как ты говоришь, счета подделывает - дарит сыновьям клубы футбольные и жёнам…- тут Варвара даже всплакнула - …шубы норковые! А мы даже приличные бутсы нашему Петечке купить не можем, чтобы он в секцию заниматься пошёл.    
-Если так хочется, поди сама и наворуй! – закричал Василий, с бешенством сжимая и разжимая свои узловатые кулаки. 
Но его жену такими манёврами было не пронять.   
-Дурак ты, Вася! Никакого стремления жить лучше у тебя нету! Так и будешь всю оставшуюся жизнь гайки на унитазах крутить! И со своими, такими же, как ты, корешками-неудачниками в рабочее время водку жрать! 
Её муж обречённо встал из-за стола, одел драную кожаную куртку и пошёл курить на лестницу. Больше он в этот день с Варварой не разговаривал: разобиженная жена объявила ему бойкот.
А ночью Василий мечется по кровати, ворочается из стороны в сторону и никак не может уснуть. Жена пошла спать в другую комнату, и его одолевают тяжелые угрюмые мысли. Он жалеет том, что купил это грёбанный телевизор, показывающий всякое говно, и что жену его этот ворюга Ваня Баграмян не увёз тогда на своём джипе в неизвестном направлении. Плохо, что в конце восьмидесятых он не пошёл учиться в институт, так как образование было тогда не в почёте, а деньги нужны всегда. И просто отвратительно, что он так и не научился воровать по-крупному, зато регулярно тащит домой всякую мелочь (эх, права Варя!). Он вспомнил, как мама заставляла его читать всякие умные книжки, а он вместо этого ходил на автобусную остановку с пацанами и докуривал бычки за прохожими.
И ещё о многих вещах философствовал сантехник пятого разряда. Но главная его мысль заключалась в том, что сделанного уже никак не воротишь, а жизнь, зараза, штука сложная и по-издевательски короткая.   
             























Глава 22
Черутти, черутти и ещё раз черутти 
Говорят, человек есть венец эволюции, занимающий самую верхнюю строчку в пищевой цепи. Злоупотребляя своим эволюционным положением,  он готов скушать всё, что растёт и, практически всё, что может бегать, прыгать, плавать или ползать по земле. А вот, чтобы другие виды смогли пообедать этим кровожадным и вечноголодным гегемоном, им приходится проявлять настоящие чудеса ловкости, хитрости и коварства.
Болезней у этого «царя природы» с каждым годом становится всё больше и больше. Медицинский прогресс уже не поспевает за эволюцией бактерий, вирусов и разнообразных генетических заболеваний. Больным научились пересаживать органы, а обычный насморк возведён в разряд неизлечимых хронических заболеваний. Медики пичкают нас супертаблетками, делают прививки, мануалят наши болезненные тела, а продолжительность жизни сейчас ровно такая же, как какие-нибудь пятьсот лет назад.
При этом современный человек является не только самым больным но, в общем-то, и самым беспомощным, самым неприспособленным  видом на этой планете.
Оставьте любого городского жителя хотя бы на пару лет без врачебной помощи, и он безо всякого труда протянет свои короткие, «царственные» ножки. Снимите с него очки, и он будет смешно пересчитывать своей головой многочисленные городские столбы. Отберите у него машину, и он потеряет мобильность, так как его слабые конечности уже не могут выдержать дальних переходов. Разденьте его догола, предложите прогуляться в городском парке, и он замёрзнет в первую же ночь, ибо шкура уже не та! Конфискуйте его кошелёк, и он умрёт с голоду, так как питаться отбросами и падалью могут далеко не все, а уж пить воду из луж и подавно. Скажите ему, что отныне он не сможет ходить в свой банк и работать там скучным, офисным планктоном, и он тихо скончается от горя, потому что он больше ничего не умеет делать.
Даже родить человеческая самка, самостоятельно, в одиночку, без кучи врачей, сложной аппаратуры и чудовищного списка мощнейших препаратов, зачастую уже не в состоянии. А любая лесная зверюга – запросто.
Это не эволюция. Это самая настоящая деградация. Мы вырождаемся. Мы катимся под откос со скоростью асфальтового катка. Да – медленно, да – потихоньку, да - в запасе ещё много километров хорошей асфальтированной трассы. Но эта дорога заканчивается пропастью, и падение так же неотвратимо, как ночь, которую сменяет день. 
Даже все чувства: вкуса, зрения, слуха, осязания, обоняния у нас развиты куда хуже, чем у братьев наших меньших. Но мне повезло, запахи я различаю куда лучше, чем многие представители моего вида. Вы никогда не замечали, что один и тот же аромат духов на разных женщинах смотрится совершенно по-разному? Мне кажется, что всё зависит от индивидуального, естественного запаха тела, присущего каждой женщине. Этот запах скрывается от нас за плотной ширмой искусственных ароматизаторов, таких как мыло, гели для душа, духи или крема. И чтобы почувствовать этот настоящий, истинный женский аромат, надо избавиться от всей этой фальшивой мишуры, отвлекающую мужское сознание от самого главного.
И поверьте мне, если этот запах приятен Вашему обонянию, то скорей всего с этой женщиной у Вас всё получиться. Если запах Вам по каким-то причинам категорически не нравится, то счастливое совместное будущее невозможно. В этом плане мы недалеко ушли от животных. Когда две собачки знакомятся, они сперва-наперво тщательно обнюхивают друг-друга. 
Когда я учился в 10-м классе общеобразовательной гимназии, я познакомился со славной девушкой Олей, с которой у меня был крайне непродолжительный, но довольно запоминающийся роман. Скорее это был даже не роман, а полуроман – череда коротких эпизодических свиданий. В общем, ничего серьёзного.
Как-то раз, одним погожим весенним деньком мы вышли прогуляться по Манежной площади, характер которой можно описать следующим образом: фонтаны, фонари, и куча иногородних, студентов, школоты, праздно слоняющихся между ними.
Помнится, я подарил Оленьке маленькую красную розочку, которую в целях экономии я в последний момент выдрал из шикарного букета, подаренного маме на день рождения за пару  дней до этого. Вот в таком составе мы с Олей и совершали траверсный променад по Манежке, держась за руки, как взрослые: я, она и увядающая роза. Потом мы сели на освободившееся место у центрального фонтана, стилизованного под глобус, верхушку которого венчала маленькая статуя Георгия Победоносца.
Оленька была до умопомрачения красива той свежей распускающейся красотой, которой может обладать только юная шестнадцатилетняя девушка. Олино лицо поражало классической правильностью черт, именно так я представлял себе Афродиту. Её светлые волосы были собраны в хвост, а вот глаза подкачали: синие, пустые и холодные.
Даже несмотря на эту «прохладу», Оля мне нравилась чрезвычайно. Брызги от фонтана ледяным крошевом окутывали наши разгоряченные на солнцепеке тела. Я сидел на холодном граните и обнимал Олю за талию. Мы целовались целый час, а может быть и больше. Это были не взрослые страстные поцелуи, а скорее подростковая «проба пера», своего рода спортивная тренировка перед настоящими боевыми действиями. Зато по длительности поцелуйного действия мы  побили все «засосные» рекорды, предстоящие нам обоим в грядущих любовных сражениях. Так вот, после этого, мне на всю жизнь запомнился запах её духов. Конечно же, что в тот момент их название и марку я уточнять не стал.
Помимо свиданий, между мной и Ольгой была развернута горячая любовная переписка. Прошу заметить, не электронная, и не в социальных сетях, как это принято сейчас. Это была самая что ни на есть традиционная любовная переписка с использованием самых обыкновенных бумажных носителей.
Посредником в передаче корреспонденции выступила Олина школьная подруга Саша, с которой мы вместе учились на подготовительных курсах в Московском финансовом институте. Каждый вторник и четверг, я с замиранием сердца получал Олины письма, написанные на развороте школьной тетрадки «в линеечку» и упакованные в маленький бумажный конвертик с наклейкой в виде пурпурного блестящего сердечка. Из курса российской истории Оля почерпнула информацию о том, что благородные дворянские дамы в незапамятные стародревние времена имели привычку душить письма возлюбленным своими парфюмами, дабы их кавалеры могли наслаждаться этим запахом в случае отсутствие предмета своего обожания. И даже в наше суровое время, уважаемые дамы и господа, этот «книжный» приём неизменно вызывал во мне килограммы буйного поросячьего восторга. Свои письма в Ольгин адрес я по аналогии также душил мужским одеколоном «Меркурий». Саша незлобно подшучивала над моей наивной невежественностью, но письма передавала исправно.      
Помимо Манежки у нас с Олей состоялось ещё несколько подобных свиданий, по завершению которых, мы как-то весьма незаметно и безболезненно для нас обоих расстались. Зато у меня как у собачки Павлова выработался рефлекс на Олины духи: едва заслышав этот запах, я как вышколенный боевой конь начинал возбужденно озираться по сторонам и бил в пол копытом.  И не потому, что я так невозможно скучал по ней: юность не способна зацикливаться на одном человеке: после Оли появилась Настя, Настю сменила Маша, а дальше пошло-поехало.   
 Просто у меня в сознании был жив далёкий образ той красивой, невинной девочки, свежесть и молодость которой подчеркивал именно этот запах. Скорее всего, это была даже не ассоциация с конкретным человеком, а какая-то очень целостная и приятная картина. Однако до поры до времени их название оставалось для меня совершеннейшей загадкой. Записную книжку с Олиным телефоном я потерял, да и названивать ей спустя годы по поводу каких-то духов, согласитесь, было бы глупо.
Разгадка наступила самым неожиданным образом. Однажды я спускался по эскалатору в метро, и вдруг мимо меня прошла девушка, со спины до ужаса похожая на Олю. В довершении всего, за девушкой протянулся шлейф уже знакомого мне аромата. Повинуясь сиюминутному порыву, я побежал вслед за девушкой, которую я смог нагнать только в конце движущейся дорожки. Девушка совершенно опешила, когда резко обернулась и увидела, что за ней гонится совершенно не знакомый ей юноша с горящими глазами. К сожалению, или к счастью, но это была не Оля. Немного запыхавшийся от бега, я незамедлительно вступил с ней в разговор. 
-Девушка, а Вы не подскажете…?
Но боевая красотка сразу же дала мне от ворот поворот.
-Молодой человек! Я в метро не знакомлюсь.
Сказала – как отрезала. Подвижная лента эскалатора закончилась, и девушка резко взяла вправо. Пришлось бежать за ней вдогонку.
-Девушка, так я не ради знакомства. Мне просто Ваши духи нравятся.
Тут уже настал её черед удивляться. 
-То есть как это духи?
Видимо, она даже не могла помыслить, что можно вот так запросто подойти к такой красавице, как она, не чтобы стрельнуть телефончик, а ради чего-то ещё.
-А вот так. Я хочу такие же своей девушке купить. Название не подскажите?
-Да, конечно. «Cerutti 1881».
-Спасибо.
Донельзя довольный, я тут же умчался по своим делам, оставив девушку размышлять на перроне относительно нездоровых странностей моего поведения. В итоге, через несколько месяцев, несколько раз отложив свою нищенскую студенческую стипендию и заняв ровно столько же у друзей, я сумел скопить достаточно бабок, чтобы купить эти духи и преподнести их своей тогдашней подруге. Как помнится, это произошло на День всех влюбленных. Духи ей, конечно же,  понравились, но меня постигло ужасное разочарование. Запах ей совершенно не шёл, более того, меня даже начало подташнивать от него. Я строго-настрого запретил ей душиться ими в моём присутствии, чем вызвал просто бурю праведного негодования. Мол, сначала даришь, а потом сам же и пользоваться запрещаешь. Где здесь, спрашивается, логика? Свою запутанную, глубоко ущербную логическую цепь, я ей, конечно же, раскрывать не стал. Но решение осталось в силе.
После этого случая у меня прошло маниакальное желание надушить этими духами всех моих подруг. И к чему эту историю вспомнил? Ведь она довольно банальна. Собственно говоря, к тому, что колесо судьбы повернулось довольно причудливым образом, и наши с Ольгой дорожки пересеклись снова.
Произошло это на просторах какой-то социальной сети. Кроме того, что эти сети значительно облегчают работу спецслужбам по составлению подробных досье на граждан, они также созданы для того, чтобы найти своих бывших любовниц и посмотреть, как у кого сложилась жизнь. Обыкновенно ничем серьёзным такие встречи не заканчиваются, если не считать великим результатом один-два раза по старой памяти. С Ольгой всё было по-другому. Она сама разыскала меня и предложила попить кофейку. Я уже встречался в этот момент с Элиной, но мне было любопытно с ней повидаться, и я согласился.
Мы встретились в кафе на Старом Арбате, который был загажен плотными баррикадами из палаток с убогими, псевдорусскими сувенирами. Сам Арбат был такой же псевдорусский и псевдопраздничный, напрочь лишенный хоть какого-нибудь элементарного шарма. Для того чтобы почувствовать дыхание настоящей, дореволюционной Москвы, надо свернуть с Арбата в переулки. Отголоски старой Империи ещё живы там. Надо только захотеть впустить их в своё сердце.   
Мы заказали себе по чашечке эспрессо и стали общаться. По прошествии тринадцати лет в Оле было трудно узнать ту милую, неопытную девчушку, которая подрабатывала в модельном агентстве и слушала Ляписа Трубецкого. Она была по-прежнему красива, но это была уже совершенно иная красота. Если девушка красива в шестнадцать лет, тогда надо сказать «спасибо» папе с мамой. А если девушка красива в тридцать лет, то в этом случае уже следует благодарить генетику, образ жизни, спорт, качественный макияж и нож пластического хирурга. Женщины они ведь как рыночный творог – очень маленький срок годности.      
Ещё до того, как она открыла рот, я понял, что нам придётся знакомиться заново. Раньше Оля была просто красивой куклой без единого грамма серого вещества в голове. Теперь передо мной сидела личность. Её глаза больше не зияли той наплевательской пустотой, скорее в них замерла какая-то тонкая, еле уловимая частичка грусти. После кофе мы перешли на коньяк, и тогда она развернула передо мной длинные свитки своей жизненной летописи.
В восемнадцать лет она вышла замуж за подающего надежды сыночка сильно наворовавших родителей. Парнишка сумел окончательно покорить сердце юной красавицы после того, как он свозил её в своё навороченное загородное имущество и покатал на санях с бубенцами, запряжённых четвёркой самых настоящих северных оленей. После свадьбы вся семейка спешно бежала в Испанию, так как папа-вор забыл с кем-то вовремя поделиться, слепоглухонемая российская Фемида проснулась, и, как шатающийся медведь-топтыгин, стала грузно наступать ему на пятки.
Но кремово-пальмовая сказка с кабриолетами, бассейнами и лангустами длилась недолго. Через год парнишка её бросил, так как в Испанию переселился папин кореш с ещё большим количеством суррогатных капиталов, у которого дочка была вполне себе детородного возраста.
Пропала шикарная загородная вилла, исчезли сытные европейские завтраки на берегу моря, и даже северные олени, которые из-за мягкого климата теперь сидели без работы и целыми днями прохлаждались в шезлонгах и пили ледяную сангрию, показали ей длинный, шершавый язык.   
Вот так Оля осталась одна, на чужой земле, без образования, без средств, к тому же не владея в достаточной степени языком конкистадоров. Надо было возвращаться в Рашку, но тогда это казалось ей жутким кошмаром. Уж лучше в петлю. Заграница – это как попасть на тот свет. Оттуда никто не возвращается. Или почти никто.
И опять Оленьку выручила незаурядная внешность. Её подобрал какой-то местный фотограф, который, судя по всему, обладал всеми признаками вырождающейся гениальности, и предложил ей хорошую работу. Разумеется, только при условии, что Ольга станет его любовницей. Деваться было некуда. Работа была, в общем-то, нормальная: фотоссессии на плакаты и для глянцевых журналов. Самое сложное во всём этом деле была постельная составляющая, так как гениальному мастеру фотокамеры было под шестьдесят, к тому же, дедушка был устрашающе сладострастен. Проще говоря, он почти за символические  деньги  обрёл бесплатный секс со здоровой и красивой «пипеткой».
Но вместе с периодическими поскрипываниями богемной койки росла и Олина известность. Со временем её стали приглашать другие фотографы, гонорары росли как на дрожжах, и через какое-то время она послала озабоченного дедульку к чертям собачьим и подвизалась в Мадридское модельное агентство. Но настоящая слава пришла к ней после того, как она снялась в рекламе минеральной воды, где она страстно прижимала запотевшую бутылку к своей мокрой, полупрозрачной маечке и жарко шептала, закатывая глазки от удовольствия: «Это великолепно! Попробуй и ты!». 
После этого Олечка обрела подлинную финансовую независимость, выбирая только те предложения, которые сулили хорошие барыши, сняла пентхаус в центре города и даже обзавелась собственным импресарио.
После упомянутой рекламы к ней подкатил бывший супруг, который долго и унизительно ползал за ней на карачках. Богатенький нытик кричал, что он совершил страшную ошибку и слёзно умолял его простить. Не давая подняться ему с колен, Оля быстренько выдворила за дверь этого плачущего дурака с повисшей соплёй в носу.
Её вторым мужем стал владелец компании, которая в то время претендовала на звание крупнейшего производителя фруктов и овощей. До свадьбы Оля взяла кредит, выкупила пентхаус и обзавелась секретным счётом в швейцарском банке. Теперь уже никто не сможет её выкинуть на улицу!
Второй брак был куда удачнее предыдущего. Денег её муж зарабатывал достаточно, был умён, красив и успешен, на подарки не скупился, а в её внутренний мир и работу практически не вмешивался. Оля не хотела детей, отговариваясь, что она ещё очень молода и для начала хочет чуточку пожить для себя. Муж удивился, но особо настаивать не стал, так как от предыдущих двух браков у него уже были две дочери.
В общем, семейная идиллия могла длиться вечно, и у Оли и Хосе были все шансы «жить долго, счастливо и умереть в один день», но тут случилась одна маленькая заковырка. Дело в том, что со временем у Оли проявился вкус к бизнесу и она начала потихоньку вникать во все мужнины предприятия. И настолько ей это понравилось, что она решила втянуться в авантюру по смещению своего благоверного с поста председателя совета директоров и завладеть солидным пакетом акций компании. На измену её подбил заместитель Хосе Энрике, уже давно метивший на эту должность и по совместительству являющийся Олиным любовником. Поводом послужили некие финансовые махинации, который её муженёк в своё время скрыл от акционеров. Компрометирующие документы хранились в сейфе у них дома, и, зная шифр замка, Ольга запросто сняла с них копию.   
Поначалу всё шло хорошо. Хосе, не ожидавший подлых ударов сбоку и в спину, почти капитулировал. Большая часть совета директоров, которых Оля сумела ублажить и умаслить, понятное дело, каждого своим способом, была на их с Энрике стороне.
За неделю до голосования, когда исход дела заговорщиков, уже не у кого не вызывал сомнений, Хосе сделал ход конём. Недаром он был таким удачливым воротилой.
Когда ничего не подозревающая Оля возвращалась из ресторана после делового ужина с одним обаятельным предпринимателем, внезапно предложившим нашей деловой леди очень крупную и очень выгодную для неё сделку, её красный «Ferrari» остановила полиция.
Дальше произошло то, чего она совсем не ожидала: полицейский вежливо попросил её разрешения осмотреть машину. Со словами: «Я не знаю, что Вы ищете, но кроме пляжных платьев Вы ничего там не найдёте» она нажала на кнопку открытия багажника…и на Ольгу сразу же надели наручники. В багажнике было столько высококачественного, очищенного героина, что на иглу можно было посадить всё население какой-нибудь Гранады.
Уже перед самым отделением полиции машина остановилась, и Ольге на сотовый позвонил Хосе. Ледяным тоном муж предъявил ей ультиматум: либо она сейчас же отказывается от всех своих активов, имущества, передаёт ему украденные бумаги, и чтобы духу её не было в Испанском Королевстве; либо её оформляют и тогда уже судят по всей строгости закона. Надо ли говорить, что при таких раскладах она уже не выйдет из тюрьмы никогда.
Легавые терпеливо ждали, они были в сговоре с её супругом. Оле стало ясно, что находящийся у самой последней черты Хосе готов идти до конца.
Выбора не было. Рыдающую Ольгу отвезли на какую-то квартиру в пригороде Мадрида, где под присмотром полиции неизвестные люди заставили её подписать все необходимые бумаги об уступке имущества и доли в компании в пользу Хосе. Более того, оказалось, что она должна мужу триста тысяч евро – это была вся сумма, которая находилась на её личном счёте. Она, было заартачилась, но полицейские имели необыкновенный дар убеждения.   
После этого её в том самом виде, в каком она посещала ресторан, то есть в босоножках и лёгком сарафанчике, повезли в аэропорт и посадили на самолёт. Все те же незнакомые лица отобрали у Ольги испанский паспорт, в замен выдав ей старый российский. Получив испанское подданство, Оля не стала выходить из российского гражданства.
Размазывая подтекающую косметику по лицу, Ольга смотрела в иллюминатор в своём экономическом классе (её супруг решил не тратиться на дорогие билеты) и размышляла о том, что десять лет назад она приехала в эту страну без ничего и теперь улетает отсюда без единого гроша в кармане, не считая пару сотен евро в сумочке и драгоценностей, которые были надеты на ней. Вот она, горькая насмешка судьбы! И всё же она приобрела самую бесценную вещь – опыт. Теперь она уже не наивная школьница!
Пока стюардесса показывала презентацию спасательного оборудования, пилоты уже вовсю вещали по громкой связи.
-Уважаемые пассажиры, авиакомпания «Аэрофлот – российские авиалинии» и я, капитан воздушного судна Григорий Сорин, рады приветствовать вас на борту нашего самолёта. Мы выполняем рейс по маршруту Мадрид-Москва.
Ей опять позвонил Хосе, который произнёс несколько заранее выверенных фраз.
-Если я тебя ещё раз, тварь, увижу в Мадриде, или если я узнаю, что ты обратилась в Посольство в Москве, чтобы тебе выдали новый паспорт, будешь мотать свой срок в самой поганой женской тюрьме! Заявление о разводе получишь по почте.   
Оля подозвала стюардессу, прочёсывающую ряды в поисках пассажиров с включённой электроникой и строго грозившую им пальчиком, и протянула ей пятьдесят евро.
-Девушка, принесите, пожалуйста, бутылку сухого красного вина. Я знаю, что до взлёта Вам этого не разрешают делать, но мне очень надо.
Стюардесса выразительно посмотрела на её потёкшую тушь и молча взяла купюру…
Олина трагедия разыгралась всего пару недель назад. Конечно же, она благоразумно умолчала о том, что именно она захотела подставить своего мужа и захапать его собственность. В Олином варианте повести она представала не иначе как белая, пушистая овечка, которая пала жертвой плохих людей и чудовищных обстоятельств. Настоящая правда покажет своё хищное, неблаговидное рыло гораздо позднее: по письмам, намёкам и обрывкам случайно подслушанных разговоров. Но этот момент настанет ещё очень и очень нескоро.
Я был тронут её историей, после половины бутылки коньяка она уже рыдала у меня на плече.
-Ну-ну, не надо плакать! В жизни и не такое бывает, - всё время повторял я, стараясь её хоть немного утешить. 
-Ты такой заботливый, - продолжала кукситься Оля, налегая на крепкий и не очень хороший коньяк.      
До сих пор не могу понять, почему Оля решила позвонить именно мне, своему давнему, почти что шапочному знакомому, с которым у неё, ко всему прочему, практически ничего не было.
В общем, утешение продолжилось у меня дома. Пока мы ехали в метро, Оля с боязнью прижималась ко мне. За время пребывания в заграничном «раю», она успела порядочно отвыкнуть от московских реалий, поэтому обилие страшных личностей в подземке повергло её шок. После двенадцати вечера в метро ездят только пьяные, их вечные спутники - воры, обирающие пьяных, гастеры, едущие на гулянку, проститутки-индивидуалки, заступающие на ночную смену и другие граждане, решившие сэкономить на услугах московских бомбил. Напротив нас сидел парень в кожаной куртке, грязной вязаной шапке и с плеером в ушах, у которого было такое ужасное пропитое лицо, что Оля испуганно зарылась у меня на груди. Жестокий и некрасивый жест, но такое поведение вполне естественно для девочки, всю свою жизнь окруженную красивыми людьми и красивыми вещами, пусть и вели себя эти люди зачастую не очень красиво.      
Моя холостяцкая берлога произвела на неё такое же могучее впечатление. Как хорошо, что мы оба уже успели, как следует поднакачаться! Это тебе не хрустальный дворец в Мадриде, сладкая моя!   
Как тигрица, Оля запрыгнула на кровать и встала на четвереньки, мотнув своей светлой гривой и выгнув спину. Я наклонился и обеими руками стал массировать её упругие, тренированные ягодицы. Мне очень давно хотелось это сделать. 
-Что ты мне сжимаешь попу, будто бы арбуз выбираешь? – спросила Оля.
-Проверяю, чтоб кожа не треснула, - пошутил я.
 Заниматься с ней сексом было одно удовольствие. В ней очень гармонично сочетались изобретательность и опыт, она трахалась как настоящая профессионалка, истинная энтузиастка своего дела – бескомпромиссно, эгоистично и может быть чуточку отрешённо. Более того, у неё не было никаких проблем с техникой. Вы ведь знаете, что такое «глубокая глотка»? Не так ли, товарищи мужики?
Наши скачки закончились около двух часов ночи, главным образом потому, что из-за коньяка я никак не мог кончить. Приятно до одурения, а ствол не стреляет никак. Вроде поймал предоргазменный момент, но нет: не оно. Потом чувствуешь, что вот-вот, а она вдруг берёт и немного меняет положение тела. В таком состоянии это жутко отвлекает. Сейчас-сейчас! Уже весь мокрый, как после кросса. Дзынь!!! Дзынь!!! Дзынь!!! Твою мать! Зазвонил мобильный телефон: сосед Дмитрий решил со мной побеседовать, на ночь глядя. Телефон был наскоро задушен подушкой – некогда с ним, окаянным, возиться. Да, что ж ты будешь делать!
Наконец, всё нужные факторы совпали, я приподнялся и обрызгал ей грудь,  а остатки моей спермы мелкими вязкими каплями легли на её плоский идеальный живот.
«Вот тебе, Ольга, за то, что я лишился девственности не в пятнадцать лет, как должен был, а только в шестнадцать! Вот тебе за то, что с той поры я почти ненавижу блондинок, но у меня ничего не выходит с брюнетками! Вот тебе за выброшенные в корзину карандашные наброски твоего лица! Вот тебе за Ляписа Трубецкого и группу «Кирпичи»!   
Оля растёрла моё семя по своему бархатному телу и сразу же уснула, повернувшись на бок. Я поднёс свои пальцы к носу и вдохнул её запах, дурманящий не хуже суррогатных коньячных спиртов.
Черутти! Спустя столько лет! Черутти! Благоухание нашей юности, аромат, вернувшийся ко мне на заре моей зрелости, когда в мире настала пора жестоких Арабских революций, и пробил час отчаянной схватки за права личности и гражданина. Черутти…!













Глава 23
Шириной с планету Земля
Каждый день мы совершаем кучу ошибок, которые большинство из нас попросту не замечает. Мы регулярно опаздываем на работу, перегружаем свои лёгкие канцерогенными табачными смолами, а своё зрение чтением бесполезной литературы. Мы молча завидуем тем, кто гребёт деньги лопатой и имеет больше квадратных метров, но ленимся вынести мусор из квартиры или помыть на кухне полы. Мы шёпотом ругаем власть, не понимая, что ей от этого ни горячо, ни холодно, страшно переживаем за героев глянцевых изданий, забывая жить своей жизнью. И вообще, мы всё время стараемся прыгнуть выше, схватить больше и бросить дальше, при этом не пытаясь стать лучше.   
Эти досадные погрешности чаще всего не влекут за собой каких-либо драматических изменений в нашем устоявшемся жизненном пространстве, и мы можем снова и снова безнаказанно прыгать в бездонный колодец и наступать на одни и те же грабли.
Но бывают и совершенно дикие, порой даже критические промахи и прочёты, от которых нам хочется биться головой об стену, размозжив её вместе с заранее покусанными локтями.    
Наши свидания с Элиной не ограничивались посещениями кинотеатров, музеев, кафе и прочих публичных мест, а также регулярными ночёвками у меня дома. Три раза в неделю она вела вечерний приём в обычной городской поликлинике, так как её жалкой зарплаты в больничке не хватало даже на осуществление ежемесячных платежей по автокредиту. Поликлиника располагалась рядом с моей работой, и я был весьма доволен, что всё так удачно совпало.
Я приезжал к ней вечером, под самый конец приёма, и причиной тому было вовсе не воспалённое горло. Перед моим приходом Лина обычно высылала из кабинета медсестру. При этом на неё падала дополнительная нагрузка, так как ей приходилось самостоятельно заполнять истории болезни, но отсутствие любопытной сестрички в кабинете, безусловно, шло нам на пользу. 
В этот тёплый осенний вечер народу в коридоре сидело неожиданно много. Я соорудил необыкновенно больной вид и спросил, кто в очереди последний. Ответ меня разочаровал. Передо мной сидели три совершенно одинаковых бабки, бледный, трагически восторженный юнец, потный товарищ, у которого на носу росли чёрные волосы и субтильный плешивый дедок в сандалиях. Дед неподвижно замер на лавке, облокотившись на палочку и прикрыв веки, и чтобы точно понять, жива эта мумия или нет, требовались объективные результаты вскрытия.
Такой расклад меня совершенно не устраивал, очевидно, что все эти товарищи сегодня к врачу не попадают. Я отошёл в сторону и набрал номер своей любимой. В кабинете зазвонил телефон. А затем я услышал её голос в моей трубке.      
-Ты уже там? – спросила она. – Говори быстрее. У меня пациент. 
-Да, я на месте. Знаешь, ты пользуешься невероятной популярностью у населения.
-Полный аншлаг?
-Не то слово.
-Сколько их?
-Шестеро.
-Пипец. У меня ещё двое по записи. Подожди немного. Я их приму, а потом тебя позову.
Я сел рядом с хворающими, которые пялились на меня с весьма снисходительным видом. Наверное, они пребывали в иллюзиях, что я сегодня к лору не попаду. Думают, парень зря булки высиживает.
«Как раз наоборот, товарищи, это вам сегодня ничего не светит!», - с определённой толикой злорадства подумал я.
Добрый доктор сдержала слово. Повезло неподвижному деду, который совершенно неожиданно для всех проявил недюжинную прыть, дерзко проскочив в кабинет, обскакав более медлительную старушку. В последний момент бабушка схватила наглеца за брючину, но дед пригрозил ей клюкой и был таков. После него и бабки, которая во избежание повторения истории с дедом, забаррикадировала дверь своим телом, Элина вышла в коридор, равнодушно назвала мою фамилию и объявила оставшимся больным, что приём на сегодня закончен. Никто не двинулся с места, не встал даже восторженный отрок, на которого внешность доктора явно оказала положительный терапевтический эффект. Люди надеялись до последнего. Не стоит. Ибо проход без очереди, граждане – это священная прерогатива человека, который спит с доктором.       
Я прошёл в кабинет под недовольные бурления поджидальцев, и Элина закрыла дверь на ключ. Она была одета в короткий белый халат, джинсовую мини-юбку и элегантные босоножки на платформе, подчеркивающие её красивый и очень актуальный в этом сезоне чёрный педикюр.   
-Привет милый! – произнесла она, обнимая меня за шею и нежно прижимаясь ко мне. 
-Здравствуй, любимая! – ответил я, впиваясь её губы с неистовой страстью человека, который после суточной голодовки получил бокал пива и шкворчащий говяжий бифштекс. – Как же я хочу тебя! Давай прямо здесь? Я чувствую, что не дотерплю до дома.
-Давай…любимый.
Слева от двери стояла раковина, за ней металлический шкаф с проводами, не зная точного назначения которого, я почему-то свысока именовал «автоклавом». В центре комнаты стояло кресло для недужных, рядом с которым располагалась громоздкая, украшающего вида лор-установка. Вот тебе и наглядное отличие между технарём и гуманитарием. Гуманитарию,  кроме его собственной страшной физиономии, народ попугать нечем. Зато при виде этого угловатого медицинского агрегата с его проводами, квадратными переключателями, распылителями, зеркалами и рядом ужасающих металлических трубок, с пыточными насадками на конце, можно легко наложить в штаны.
Рядом стоял письменный стол, накрытый прозрачным оргстеклом, за которым обычно сидела медицинская сестра. Я грубо смахнул с него всё лишнее, и на пол шлепнулась кипа историй болезней в одинаковых картонных обложках. Не снимая короткую юбку, одним движением Лина приспустила тонкие стринги, и я повалил её на стол…
Мы занимались любовью, а за дверью покашливали и посапывали больные отитами, фарингитами, ларингитами, гайморитами и хроническими тонзиллитами. Нас не отвлекала даже казённая, полустерильная обстановка, хотя фанаты медицинского фетиша оценили бы эту картину по достоинству.         
Потом я ещё несколько минут лежал на её вздымающейся груди, а она гладила мои мокрые от наших движений волосы.
Из поликлиники мы выходили по одному, соблюдая все правила конспирации. Я выполз из кабинета на полусогнутых, создавая максимально правдоподобный образ человека, которому только что удалили кисту. Она – с утомлённым видом начинающего медика, который честно отпахал свою смену.
Когда она вышла из поликлиники, уже не было смысла шифроваться, и она направилась к моей машине. У входа в поликлинику, рядом со своим квадратным «Лексусом» стоял гремевший в 1990-х годах сатирик, не преминувший вытаращиться на красивые Линины лодыжки, длину которых уже не мог скрывать привычный наряд эскулапа.
Я переложил свой китайский мобильник c пассажирского сиденья на торпеду, и она села рядом со мной.
-Заметила Метросяна? – спросил её я.
-Нет.
-А вот он тебя заметил. Гляди вон он стоит.
Элина посмотрела в нужную сторону через грязное лобовое стекло.
-Действительно это он. Если честно, никогда его не любила.
-Вам, интеллектуалам, не угодишь. Ну, что? Ко мне? – спросил я, убирая каштановую прядь с её очаровательного ушка.      
-Да, секс был суперский, - со сладкой улыбкой ответила Элина. - Может быть, дома продолжим?
-По-любому.
У меня зазвонил рабочий телефон, который нам обычно выдавали на время служебных поездок. Честно говоря, я просто забыл его сдать. Я посмотрел на номер, и у меня сразу же возникло нешуточное желание выбросить трубку в окошко.
-Прости, - сказал я Элине. Это мой начальник.
-Тот, которого ты называешь «Багажником»?
-Он самый. Я, пожалуй, выйду на улицу, там более шумно. Пусть думает, что он позвонил не вовремя – быстрее отвянет.
-Хорошо, милый.   
Я вышел на улицу и ответил на звонок. Вопреки моим ожиданиям начальник залечил меня по полной программе. Интимно дыша в трубку, он почти десять минут к ряду занудно объяснял мне, почему я должен выйти на работу в субботу, каково политическое значение встречи, свалившейся на наше управление, как тот самый снег на голову, что будет со мной, если я не подготовлю тезисы вовремя, и почему он сам в эти выходные будет отдыхать на даче, в то время как я буду корпеть над материалами. Чёрт бы побрал мой аналитический склад ума! Как это всё-таки отвратительно быть самым умным в отделе. Мне так хотелось побыстрее отделаться от Багажника и его «курса молодого бойца», что я почти сразу же на всё согласился, чем несказанно начальника удивил. Дома меня ждало чудесное продолжение секса, и по сравнению с этим поход на службу в выходные дни ровным счётом не значил ничего.             
Когда я сел обратно в машину, я заметил, что Элина плачет.
-Милая, что случилось?
Я протянул к ней руку, но она с силой оттолкнула её.
-Да что с тобой? – не мог понять я.
-Как же я тебя ненавижу! - сказала она, вытирая едкие слезы. – Что же ты не сказал мне, что у тебя такое радостное событие?
-Да какое радостное событие? Ты что? Заболела? – сказал я, вновь пытаясь её обнять.
Она яростно ощерилась, как кошка, которую загнали в угол.   
-Не трогай меня! Больше не смей трогать меня никогда! Понятно?! - И ещё, - крикнула она, бросая мне на коленки мой мобильный телефон. – Прими мои искренние поздравления по случаю твоего будущего отцовства, сволочь!
Элина выскочила из машины и даже не стала закрывать за собой дверь. Я посмотрел в мобильник, и на душе у меня стало совсем нехорошо.
На экране была открытая смска от Ольги:
«Privet, kotik :). Dergu pari, ti ne zabyl pro nashy volshebnuyu noch. Tak vot, u menja dla tebya chudesnaya novost’. Ja beremenna, oshibki bit ne moget – analiz krovi pokazal. Pozvoni mne kak tolko smogesh. Chmoki-chmoki» 
Но это ещё полбеды, в истории звонков был один пропущенный вызов от Оли и один отвеченный – длиной в три с половиной минуты. Теперь я уже не мог соврать Лине, что это просто ошиблись номером. Похоже, что она уже успела всё обсудить с моей случайной подругой. Мобильник опять завибрировал, от Ольги пришло ещё одно сообщение. Я не стал его открывать.
 В тот момент я смотрел, как на другом конце переулка в своём красном автомобиле захлёбывается от рыданий мой самый любимый человек. И я, наверное, в первый раз в своей жизни не знал, как поступить в данной ситуации.
Зато я чувствовал, как этот узкий переулок на моих глазах превращается в огромную пропасть, шириной с нашу голубую планету. Только что нас разнесло по разным полюсам земного шара, и вновь сблизить нас могло только самое настоящее чудо.            
Глава 24
Судьба
Я сидел на длинной деревянной скамейке посередине старинного Гоголевского бульвара в самом центре города-героя Москвы. Это была единственная на всём бульваре скамейка, у которой спинка была обращена к аллее.
Мой взор был направлен не на вечно спешащих куда-то прохожих, а на контуры низких, приземистых зданий – таких незыблемых и совершенных на фоне этого суетливого, вечно меняющегося мира. Я сидел один, и рядом со мной стояла бутылка самого дешёвого, самого крепкого и самого поганого пивного напитка, который только мог предложить наш загибающийся отечественный рынок.
Моя двухнедельная борода и остановившийся стеклянный взгляд отпугивали всех желающих присесть, стрельнуть сигарету или просто поболтать за жизнь. Даже бомжи, или, как я их называю, члены Верхней палаты российского парламента, по обыкновению заседающие на нескольких скамьях возле памятника Николаю Гоголю – и те не решались меня потревожить.
За ушедший год у меня произошло столько изменений, сколько я не испытывал за последние пять лет.
Я бросил курить, почти просил пить.
Я развёлся с этой ушлой моделью-бизнесвуман, которая сумела весьма правдоподобно симулировать свою беременность и свои чувства ко мне. Господи, она ведь даже не могла иметь детей! И самое поганое, что она прекрасно знала об этом. 
Я ушёл со службы. Отчасти это произошло потому, что я перестал ощущать себя частью команды. Я больше не мог смотреть в эти пустые, неодухотворённые лица и в итоге заимел множество врагов. Даже самого сильного и умного зверя может до смерти заклевать стая сплочённых посредственностей. Мне было больно смотреть, как на моих глазах разваливаются юношеские мечты. Я хотел служить Отечеству, а надо было просто идти и зарабатывать деньги. Причём, желательно это было делать за границей. Ведь сейчас это и есть наша национальная идея, не так ли? 
Кризис не в карманах, и даже не в головах. Кризис в душах.      
В моей творческой деятельности также произошел коллапс. Группа «Лунная магистраль», без пяти минут известная на весь мир, официально прекратила своё существование. Причина проста, как три копейки. Тихий, скромный Сергеич тайком от меня и Влада сумел зарегистрировать на себя все права на мои песни, в том числе и на «Военных лётчиков». Потом он нашёл какого-то спонсора и даже снял один-единственный паршивенький клип, который один раз даже прокрутили по реутовскому кабельному телевидению. Разумеется, не в прайм-тайм.
Кто бы мог подумать, что Сергеич окажется такой паскудой? Замоскалел наш Серёга. И голос у него говно. Я уж было вознамерился с ним судиться, но спонсор Сергеича быстренько обул нашего белоруса и переписал эти песенки на себя. И вот Сергеич уже сам оказался в шкуре пострадавшего и теперь жалобно скулит по этому поводу в ночном эфире интернет-радиостанций. Мои композиции перепела какая-то девушка, называющая себя «Зорькой». Кажется, она приехала откуда-то из Заполярья, из области вечной мерзлоты. Где только люди у нас не живут! Эти хиты теперь гремят на радио и активно крутятся по ящику, их знает вся страна, а я не получил за это ни гроша. Кто смел, тот и съел!
Мы живем в мире тотальной неискренности. Это мир искаженной реальности, где нет места правдивому и откровенному восприятию действительности. Потоки неискренности исторгаются на нас из всех источников информации. По телевизору нас подчуют фальшивыми новостями и поддельными репортажами. Фальшивая, лишенная жизни и эмоций музыка льётся из наушников и колонок. Легионы воинствующей бездарности, жадной до славы и денег, приступом берут наше сознание, потрясая своими лысеющими головами, филейными огузками в стрингах и ненатуральными стероидными мускулами. Даже всемирная сеть – этот наиболее демократичный источник информации – силком пытается втянуть нас в неискреннее гламурно-электронное бытие, которое подменило нам нормальное человеческое общение.
Вам никогда не доводилось задумываться, что такое счастье? Вопрос, кончено, философский и я уверен, у каждого найдётся свой ответ. Для кого то – это деньги, возможность жить в хорошем доме, красиво рассекать на роскошной машине и иметь подругу-супермодель. А кто-то ответит, что счастье – это, когда в холодильнике есть продукты на неделю. Умирающий от смертельной болезни скажет, что счастье – это быть здоровым. Калека скажет, что счастье – это быть как все. Действительно, спектр довольно широк. Наверное, состояние счастье – это удовлетворённая потребность в том, чего нам серьёзно, жизненно не хватает. Это то, что мешает нам обрести целостность и равновесие, без чего мы не можем быть по-настоящему счастливыми.
А может быть счастье – это заниматься тем, к чему лежит душа, к чему человек испытывает всепоглощающую страсть? Подавляющее большинство жителей этой планеты занимается нелюбимым делом. Каждый день они со стонами встают с постели и угрюмо тащатся на свою постылую работу. Они глубоко несчастны. Все проблемы этого мира исходят от тех, кто испытывает комплекс хронической нереализованности. Для них вся палитра жизни написана в тёмных тонах. Они пытаются разнообразить свое существование злобой и агрессией. Но эти чувства не способны что-то создать. Только разрушить.
Мне так надоело заниматься нелюбимым делом, что я потерял способность радоваться жизни. На этом пути мне никогда не достичь высот, положения и богатства, хотя эти вещи глубоко вторичны. А окружающих моя деятельность только раздражает. Люди интуитивно распознают ложь и неискренность, никто не любит, когда его обманывают. Может быть, стоит хоть раз заглянуть поглубже в себя и подумать, к чему же меня всё-таки тянет? Может быть, стоит вспомнить о той единственной вещи, которую я делал с удовольствием и радостью? Музыка? Надоело! Опять пойти служить? Тоже нет! Может стоит податься в повара? А что? Мне нравится готовить. Вот только время, время - вот чего нам вечно не хватает. Нельзя бесконечно начинать с белого листа, ибо жизнь имеет своё начало и конец. И если о первой дате нам, чаще всего, доподлинно известно, то вторая всё врёмя поджидает нас за углом.         
Я достал из переднего кармана и поднёс к глазам прозрачный пластиковый конвертик с высохшим листом, подаренным мне Элиной после концерта на Поклонке. С того самого дня я хранил эту вещицу как талисман.
Какая отвратительная случайность! Если бы не Олино треклятое сообщение, то мы до сих пор были бы вместе! Ведь меня не было в машине каких-то десять минут. И именно эти злополучные минуты сыграли свою решающую роль. Почему я не взял с собой этот китайский телефон и почему Оля появилась в моей жизни так некстати? Или всё-таки кстати?
Быть может, линии наших с Линой судеб пересеклись только для того, чтобы потом разбежаться в разные направления, оттолкнувшись друг от друга, как частицы с одинаковым зарядом? Или просто я ищу факторы, которые помогли бы оправдать мой неправильный выбор?
С той последней встречи в Зачатьевском переулке я больше не видел её. Когда я понял, что совершил ужасную ошибку, я попытался сдать назад. Но Элина упрямо не брала трубку, а все мои смски оставались без ответа.
Я искал её взглядом в толпе, с надеждой заглядывал в окна проезжающих красных седанов и уходящих поездов.
Я искал и не мог её найти.
Её глаза смотрели на меня с обложек журналов, плакатов наружной рекламы и даже с картин классиков в Русском музее.
Настрадавшись вволю, я вновь и вновь набирал её номер, пока наконец не услышал, что «абонент в сети не зарегистрирован». После этого я прекратил все попытки связаться с ней, прекрасно понимая, что момент упущен окончательно. А под Новый год, я получил короткое сообщение: «Желаю тебе счастья. Очень надеюсь, что у тебя всё будет хорошо». Подписи не было, но я и так прекрасно знал, кто мне его мне оправил.
Лучше бы  я не получал эту отписку. 
Я шёл по улице, и мне казалось, что среди сотен тысяч злых, равнодушных лиц несколько раз мелькал её красивый, утончённый профиль, обрамлённый копной густых, тёмно-каштановых волос. В двух случаях из трёх это была не она. В третий раз я мчался на машине в одну сторону, а похожая на Лину девушка шла в другую. Я встал у обочины на аварийке, выскочил из машины и, сломя голову, побежал на то самое место, где только что стояла предполагаемая Элина. Но она исчезла, словно растворившись в воздухе.
И это вовсе не неудивительно. Ведь это так просто - скрываться друг от друга в пятнадцатимиллионном мегаполисе! Можно так ни разу и не увидеть своих соседей по лестничной клетке, если у вас разные графики работы.
«Третий Рим» не прощает ошибок. Однажды расставшись, люди теряются навсегда, как песчинки в пустыне. 
Иногда у меня возникало сильное ощущение, что Лина где-то рядом. Только в Книге судеб наша встреча уже не предусмотрена. А может всё к лучшему? Сильная любовь в нашей современной жизни – вещь крайне непрактичная. К тому же, мы с Линой расстались на самом пике наших отношений и не постигли самую заключительную стадию,  которая случается у каждой пары. Это когда все истории друг другу рассказаны, все эмоции пережиты, а до смерти надоевшая Камасутра уже зачитана до дыр.    
Наверное, я плакал, потому что капли горячей влаги уже несколько раз скатились по моей правой щеке. Как хорошо, что меня никто не видит, ведь мужчины не плачут. Прилюдно выражать эмоции в этом мире разрешено только женщинам.
Внезапно громадная чёрная тень накрыла мою скамейку, здание напротив меня,  а затем и весь Гоголевский бульвар. Со страшной скоростью по небу бежала гигантская серая туча, внутри которой что-то гневно клубилось, ругалось и клокотало. Дневной свет захлебнулся в этом пугающем, природном мраке, и вокруг стало темно, как ночью.
«Неужели дождь пойдет? Это в марте-то месяце?» – подумал я.
Словно отвечая на мой вопрос, в небе раздался взрыв. Испуганно заревели сигнализации сотен автомобилей, а воздух наполнился миллиардами белых снежинок, падающих с небес, словно армада пикирующих бомбардировщиков. Москву сотрясал грозный ледяной буран.
Люди с визгами кинулись в укрытие, где-то рядом заплакал ребёнок, а я так и остался неподвижно сидеть на скамейке, словно заиндевевший памятник самому себе. За несколько минут на моих глазах выросли сугробы. Снег забивался мне в глаза и уши, а моя кепка улетела, подхваченная сильным порывом ветра. Я перестал видеть что-либо дальше кончика своего носа, а метель всё усиливалась. Казалось, что ей не будет ни конца, ни края.               
-Да что это я так расчувствовался? – крикнул я бурану, зная, что теперь меня никто не слышит. – Сколько можно жить прошлым? До каких пор я буду вспоминать о том, что уже давно прошло?! Прошлое мертво! Надо идти только вперёд!
-Иногда нужно возвращаться назад! – громко сказал мужской голос где-то совсем рядом со мной.
Всё-таки какая-то сволочь незаметно подсела ко мне, даже, несмотря на снег, метель и непогоду. Я злобно повернулся к источнику сомнительной мудрости, и на языке у меня крутилась такая отборная брань, что любой человек должен был немедленно убежать отсюда. Я повернулся, и обидные слова, уже готовые сорваться с цепи, разом застряли у меня в горле.         
Справа от меня сидел заснеженный пожилой человек с очень юными голубыми глазами. Старичок явно обладал хорошим здоровьем, иначе нельзя было объяснить, почему он в минус пять градусов по Цельсию носил лёгкие атласные брюки и просторный малиновый пиджак. Старик улыбался. Улыбалась каждая морщинка и каждая впадинка на его жёлтом, обветренном лице, а его молодые, небесного цвета глаза излучали радость и сострадание. Его счастливый вид совершенно обезоружил меня, и я ляпнул первое, что пришло мне в голову: 
-Ваш пиджак уже давно вышел из моды, папаша!
Старик улыбнулся ещё шире.
-Я не понимаю, что такое мода. Её придумали люди. А они сами толком не знают, чего хотят.   
-Да вы философ, - сказал я, вопреки своим привычкам втянувшись в этот бессмысленный диалог.
- Я не философ. Философию тоже люди выдумали.
-Люди много чего выдумали.
-О, - со смехом ответил дед. – Многое - да, но, к счастью, далеко не всё.
-Что, например?
Старик взял в руку мою недопитую бутылку пива и опустил её в урну рядом с собой. Я немного ошалел от такой фривольности, но мой гнев куда-то быстренько улетучился, не успев вырваться наружу.
-Ну, например то, что буран сейчас закончится, - уверенно сказал дед, сверившись со своими необычными наручными часами, у которых был не один, а целых семь циферблатов, окрашенных в разные цвета. – И если быть точным, то это произойдёт ровно через десять секунд.
Он строго посмотрел мне в глаза.
-И тогда ты должен обернуться назад.
-Вы серьёзно? – недоверчиво спросил я, уже понимая, что передо мной сидит сумасшедший.      
-Серьёзней не бывает, - ответил старик и по-дружески хлопнул меня по коленке. 
И в этот момент буран прекратился, словно армии снежинок иссякли, а серая туча, бросив в бой свой последний резерв, поспешно ретировалась, капитулировав перед ярким солнечным светом. Солнце победоносно искрилось мириадами оранжевых блестяшек, отражавшихся в свежем, девственно чистом снегу. Посмотрев на довольного, ликующего старика, я медленно поднялся со скамьи и обернулся.
Гоголевский бульвар, укутанный в мягкую, белоснежную перину, был почти пуст. Я говорю почти пуст, потому что здесь, помимо меня, находился ещё один человек.
В десяти метрах от меня стояла Элина.
Несколько секунд мы просто смотрели, а потом пошли друг другу навстречу. Не бросились, не побежали, а именно пошли. Пошли спокойно и уверенно. Так, как движутся навстречу неотвратимому.   

Десять метров…

Чёрная «Audi»  А6 с государственными номерами серии ЕРЕ стояла в глухой пробке в районе Мичуринского проспекта. Мигалку и спецсигнал у Багажника отобрали ещё пять лет назад, когда перед очередными выборами руководство в угоду вечно недовольному плебсу напустило видимость борьбы с коррупцией и чиновничьими привилегиями. Разумеется, изменения не коснулись самых привилегированных, так называемых служащих категории «А». Ну, а таких, как Багажник, то есть тех, кого в наши дни принято называть «менеджерами среднего звена», ободрали начисто, как липку.
Хорошо, знакомые ребята подсобили: и машину нормальную выбили и  «блатные» номера оставили. Хотя в наше время такие номера уже не на всех ментов действуют. Неделю назад его водитель, объезжая такую же, как и сейчас мёртвую пробку, выехал на встречку. Их сразу же тормознул гаец, посмотрел на его, Багажника удостоверение и цинично произнёс: «Не освобождает».
Видите ли, «ксива» ему не понравилась! Должностью он, Багажник, понимаете ли, не вышел! Подумать только, какой-то, мать его, сержант желторотый, мальчишка сопливый! А перед любым консультантом из Администрации, поди, в струнку вытягивается?! Слава Богу, его лучший друг - генерал МВД: он салаге быстро мозги вправил, объяснив, как нужно разговаривать с заслуженными людьми.
Да, упал престиж госслужбы, упал. В наши дни ценность любого удостоверения определяется способностью отмахаться им от гаишника.  Разволновавшийся Багажник не удержался и сделал глоток из серебряной фляжки, заполненной восьмидесятиградусным «татранским чаем» из милой его сердцу Словакии. Арррр! Крепкая штука! Вот, так-то оно лучше!
Только вот машина Багажнику с завтрашнего для больше не положена.
Всё! Баста! Почётное увольнение с государственной службы по достижению предельного возраста пребывания на оной. Опять же, пресловутую категорию «А» это не касается.
Ну, оно, конечно, понятно. При всех режимах Багажник был в обойме. Всем известно: старый патрон дуло не запоганит. Но, видимо, пришло время. Опять же, у руководства детки подросли, пора им начальниками становиться. Вот, кстати у его дружка в погонах, дочка славная. Ответственейшая девочка, блондиночка. Говорят, французский в школе учила, а уж сиськи у неё какие! А ножищи! При воспоминаниях о фигуре дочки своего кореша, Багажник испытал нечто, похожее на эрекцию. Что? Не эрекция вовсе? Ну, да ладно. Показалось, значит!      
Он глотнул ещё травяного настоя. Так! О чем это он? Да! Не своих же говнючков из отдела на начальников ставить? Они ведь тогда ещё, чего доброго, по своему скудоумию хороших людей захотят подвинуть. А работать тогда, кто, спрашивается, будет? Нет, это, товарищи, право же несуразица полнейшая!   
За десять минут машина не прошла и десяти сантиметров. Безобразие! Последний рабочий день решили испоганить.
-Чего не едем-то? А, Толик? – спросил Багажник у водителя, молодого парня из Брянска, страшно гордившегося, что он ездит на машине с блатными номерами.    
-По новостям передали: на Москву метель надвигается. Штормовое предупреждение объявлено, Сидор Поликарпович! Может по «встречке» и в объезд? – спросил Толик, который искренне считал, что с такой машиной закон для водителя не писан.
-Даже не думай! – резко оборвал водителя Багажник, твёрдо решивший пресечь противоправные действия в самом зародыше. – С твоими встречками нам никаких генералов не хватит!
-Как скажете, Сидор Поликарпович, - покорно ответил водитель, который уже давно работал с Багажником и знал, что с шефом лучше не спорить.
Буран начался так же неожиданно, как с Багажником был разорван истекающий служебный контракт. Мокрый снег намертво залепил лобовое стекло, сделав совершенно бесполезными подержанные китайские стеклоочистители, которые Толик ещё полгода назад установил вместо новых оригинальных, выручив за последние хорошую сумму. Что уж скрывать, числился за ним такой грех.   
Багажник оказался в плену снега и немецкого комфорта. Таким Макаром он будет до ночи торчать в этой пробке! И это в последний день службы! И, что самое обидное, до дома осталось не более двух километров, почти что рукой подать.
Он опять воспользовался фляжкой, распахнул дверь машины и стремительно выскочил наружу. Его водитель, явно не ожидавший такого кульбита, открыл окно и крикнул вдогонку своему шефу, который уже неуклюже маневрировал между неподвижными автомобилями, попавшими в снежную ловушку:
-Сидор Поликарпович! Во сколько машину завтра подавать? Как обычно?
Но Багажник уже не слышал его, да и зачем воздух зазря сотрясать? Для этого есть диспетчерская. Вот там завтра Толику и объяснят, что заезжать за дорогим Сидором Поликарповичем больше не требуется.
Нет, не повторил Сидор счастливую судьбу всех советских генсеков, кроме последнего – Миши «Меченного». Не сгорел на работе. Что само по себе отвратительно, ибо не будет пышных похорон за госчёт на Троекуровском и не будет лицемерного некролога в вестибюле с его фотографией, сосканированной со служебной «ксивы» по соседству с двумя бюджетными, увядающими гвоздичками.      
Как только Копыря покинул автомобиль, с ним за одну секунду приключилась прелюбопытнейшая метаморфоза: из подтянутого пожилого господина он превратился в дряхлую, трясущуюся развалину. Шатаясь, как пьяный, приволакивая правую ногу, в которую ещё в молодости попал осколок коньячной бутылки, Багажник перебрался на противоположную сторону проспекта, тихо повторяя вслух одну единственную фразу: «Сволочи, скоты, уроды, подлецы, чтоб вам всем повылазило!».
Опустевшая фляжка упала в сугроб, и размытый пургой силуэт старого разведчика скрылся за прямоугольными каланчами московских высоток.    

Восемь метров…

Дмитрий Мотыльков, счастливый обладатель мелкого, но вполне себе успешного бизнеса, который достался ему от Седовласова, рванувшего в заоблачные выси, стоял на лестничной клетке и курил. Кубинские сигары уже давно успели кончиться, и, по правде говоря, от них страшно драло горло. Поэтому между его пальцами тлел привычный «Кент» номер четыре.
Как там говорится?
«Кто курит сигареты «Кент», тот гад, слизняк и диссидент?».
Губы Мотылька тронула лёгкая улыбка, хотя на сердце у него было тревожно и неспокойно. Дима не любил весну, похожую на зиму и зиму, маскирующуюся под весну. Снег почти полностью запорошил двойную оконную раму, и Дима слегка приоткрыл форточку. За непролазной стеной метели скрывались соседние дома, и даже толстая игла Останкинской телебашни ожидаемо исчезла без следа. Что же будет с его любимым «Туарегом»? Наверное, чтобы откопать машину, придётся вызывать экскаватор. 
Мотыльков с опаской оглянулся на закрытую входную дверь своей квартиры, а затем сделал одну очень странную вещь. Дима достал красивое кожаное портмоне, открыл потайное отделение и извлёк оттуда старую, сложенную пополам фотографию. На снимке была запечатлена красивая темноволосая девушка с грустным, немного усталым взглядом. Она сидела за столом в белом медицинском халате, а вокруг её шеи смыкались блестящие трубки стетоскопа. На оборотной стороне фотографии была надпись, сделанная от руки:
«Диме от меня!».
Кончиками дрожащих пальцев Дима дотронулся до волос девушки и еле слышно прошептал:
-Дана… 
В этот момент дверь за его спиной распахнулась, боковым зрением он увидел свою жену, чья голова была привычно усыпана фиолетовыми пластмассовыми бигудями. Дима поспешно убрал фотографию, сделав вид, что он полез за очередной сигаретой.
-Мотыльков! Опять ты полпачки за один присест выкурить решил? – начала ругаться жена, уперев руки в боки. - И форточку настежь распахнул? А у самого шлёпанцы на босу ногу! Заболеешь же! Пошли в дом сейчас же!
-Сейчас докурю и приду, зайка моя.
-Я тебя больше лечить от простуды не буду! Имей это в виду, Мотыльков!
-Уже иду…Ленусик!
Дима выбросил сигарету в форточку и в очередной раз подумал о том, что это, конечно же, хорошо, когда твоей семье денег хватает с лихвой. А вот то, что из-за этого твоя жена совсем перестаёт шевелить лапами – это очень и очень плохо.
Прошло пять лет с того момента, как Лена полностью распрощалась со своей больницей. Ей очень нравилось сидеть дома, ведь там есть распухший от содержимого холодильник и приличный домашний кинотеатр. За это время ёё в прошлом шикарная задница превратилась в нечто обвисшее и аморфное, и уже не вызвала таких бурных восторгов у мужской половины реанимационного отделения. Слава Богу, что, когда Лена работала там, Мотыльков был совершенно не в курсе её отношений с тамошними докторами. Да и, по правде говоря, не только с докторами. Некоторых пациентов как откачают, им сразу же ****ься подавай!
Как там говорят? Меньше знаешь, крепче спишь?

Шесть метров…

Его грубые, мозолистые ступни ласкало тёплое Аравийское море. Матросов любил поставить стол прямо на пляже, неподалёку от своего летнего бунгало, утопающего в буйной, тропической зелени. Красивая темнокожая  девушка в парео убирала со стола остатки его обеда. Сегодня Юра изволил покушать тигровых креветок, жареных на гриле. Отличное блюдо – калорий мало, а белка много. Всё как доктор прописал: «Меньше кекса, больше секса».
Ну, а теперь - время послеобеденных новостей. На столе, словно по мановению волшебной палочки, оказался iPad. На Гоа слуги умели быть незаметными.
Юра запалил косячок, и неторопливо наковырял адрес нужного сайта. А вообще-то марихуана – это вовсе не необходимость, скорее это дань местным традициям. Матросов уже не мог вспомнить, когда у него было плохое настроение. Весь негатив и добрая половина его хронических болячек остались в Москве. Правильно говорят: все болезни от нервов.
Лила, прибрала на столе и села рядом с ним, кокетливо улыбаясь. Сквозь коричневые пухленькие губки девушки сияли ровные, кристально белые зубы.
-Hey, babe! Your daddy needs some attention , - сказал ей Юра, выпуская голубоватый дым из обеих ноздрей.
Лила залезла под стол. Юра посмотрел на редкие кучевые облака на горизонте (господи, картинка в точности такая же, как на обёртке от шоколадного батончика «Bounty») и погрузился во всемирную паутину.
-Поди ж ты, ядрён батон! Баграмян Филлипины купил. И яхту, ****ь, с тёлкой в придачу.  Хм, бедняга, - произнёс он вслух.
Юра жалел слишком богатых людей. Ведь нельзя чувствовать себя по-настоящему комфортно, когда за тобой круглосуточно наблюдает тысячи  завидущих глаз. Вот и его бывший друг Седовласов такой же. Сколько деньжищ, а счастья нету.
Лучше быть умеренно богатым. А самое главное – вовремя свалить. Россия – страна с устойчивой политической культурой. Она у нас устойчиво плохая. И другой не будет. Юра уже достаточно пережил, чтобы это понять.
Ведь существуют на этом свете люди, которых постоянно преследует неудача. У них всегда всё получается вкривь и вкось. Это карма.
И страны такие бывают. Это тоже карма.
Только не надо обвинять Юру в недостатке патриотизма. Каждый год 20 декабря Юра отмечал День чекиста. Он вставал рано утром, надевал парадную форму, ордена, медали, пил водку стаканами, просматривал старые выцветшие фотографии и даже рыдал, вспоминая тяжёлые годы службы.
А вот назад его не тянуло. Ну, ни капельки не тянуло!
Просто за эти годы Юра отвык любить Родину. Любовь к Родине, она ведь как любовь к женщине: должна быть взаимной.   
Ещё новость с пометкой срочно. Опля! «Москва во власти метели». Ну, как говорится, сытый пьяного не разумеет! У вас там снега, метели и вьюги, а у нас тут плюс тридцать пять, белый песок и пальмы.
Матросов не понимал тех, кто эмигрировал в какую-нибудь Чехию. Глупцы! Там же холодно и нет моря! Пиво пляж не заменит.
Скатерть под его грудью стала шуршать в два раза чаще, и Матросов отложил планшетник в сторону. Всё-таки Лила – хорошая девушка. Крошке скоро стукнет восемнадцать. Надо бы ей подарить что-нибудь.   

Четыре метра…

На большой кровати в просторной, современной спальне на груде мягких подушек и одеял лежала пожилая женщина. Её собеседница, красивая, строгая дама средних лет нервно металась по комнате, как загнанный тигр в клетке. Пожилая женщина спокойно наблюдала, как её дочь кипятится и в бешенстве заламывает руки. Разговор шёл на повышенных тонах.
-Ты опять чепуху городишь, мама! Ну, сколько можно вспоминать про Михаила? Я с ним уже лет десять, как в разводе! Я даже не знаю, где он!            
-А до этого вы, можно подумать, душа в душу жили? С алкоголиком этим? 
-Ну, какая теперь разница?
-Мне больно видеть, что моя дочь, такая умница и красавица, с тех самых пор совсем одна. Тебе плохо, Даночка! Материнское сердце не обманешь. 
-Это потому, что достойные всё никак не попадаются. Повывелись нормальные мужики на Руси! Их пора в Красную книгу заносить, как исчезающих тараканов-прусаков…
-Мужики всегда одинаковые, Дана. Просто ты стала старше.
Мать поправила сползающее покрывало. 
-А помнишь за тобой паренёк один бегал? Невысокий такой? Он тогда в Ногинск приезжал, под дверью у меня сидел. Ну, когда ты ещё в детской работала? Вот он любил тебя сильно! По-настоящему!
-Не помню, - сказала Дана и отвернулась, чтобы мать не смогла разглядеть выражение её лица. – Давно это было. 
-Не знала, что у тебя такая короткая память, - съязвила женщина. - Да что там ты! Плохо то, что ты и внучку мою так воспитала! Прыгает по мужчинам, словно пчёлка по соцветиям, ни на одном остановится не может. Я слышала, она со своим последним кавалером рассталась?
-Не беда! – ответила Дана, сворачивая пробку с зелёной бутылки «Нарзана». - Другого себе найдёт, ещё лучше прежнего.   
-Ой, не знаю. Скорее бы. Я только боюсь, что она может повторить твою судьбу. Яблочко от яблоньки…    
-Не смей так говорить! – истерично закричала Дана, повернув к матери своё красивое заплаканное лицо и топнув ногой по толстому ворсистому ковру. – У моей Элиночки всё будет хорошо!
Вьюга яростно стучалась в окно спальни, словно пытаясь пробраться внутрь, чтобы прекратить этот бесполезный и бессмысленный спор. Наконец, незафиксированная оконная щеколда не выдержала, и метель стремительно ворвалась в комнату, окутав мать с дочерью шершавым облаком из снега и льда.      

Два метра… 

Это была его самая любимая комната в поместье. Он не пускал сюда никого, даже самых доверенных лиц. На стенах, отделанных благородным эбеновым деревом, висели ружья, кинжалы и сабли. Многие музеи мира позавидовали бы коллекции Игоря Седовласова. 
Игорь подошёл к стенду с холодным оружием и бережно взял в руки старинную саблю дамасской стали. В своё время она висела на поясе у какого-то важного персидского вельможи, имя которого было безвозвратно утеряно. Сей достойный господин явно не бедствовал: в основании эфеса зеленел крупный изумруд. Сабельный клинок был в идеальном состоянии, казалось, что тлетворное  дыхание времени совсем не коснулось его. Игорь едва удержался о того, чтобы провести пальцем по острию, но он слишком хорошо знал, чем это может закончиться. Седовласов сделал взмах клинком, и воздух протяжно зазвенел. Резкое движение причинило ему боль.
Интересно, сколько голов было вынуждено расстаться со своими шеями благодаря этому красивому орудию убийства? Этого Игорь знать не мог, но чувствовал, что много. Он положил саблю обратно, а затем снял с противоположной стены английское охотничье ружьё, инкрустированное серебром. Это был уникальный экземпляр, предмет его гордости. Середина девятнадцатого века, работа известного лондонского мастера. А замок до сих пор работает, как часы. Игорь знает, год  назад он ходил с ним на лису. 
Игорь сел за письменный стол  – единственный предмет мебели в этой комнате. В райкоме у него был почти такой же. Вся разница в том, что за этим столом до Игоря работал сам Уинстон Черчилль.      
Седовласов теперь полностью оправдывал свою фамилию: его голова была белее метели, бушевавшей снаружи. Отчасти в этом были виноваты многочисленные психологические перегрузки, отчасти - неоперабельная раковая опухоль, пожирающая его тело изнутри.
Деньги могут всё. Всё, кроме одного: ими нельзя откупиться от смерти. Игорь обвёл взглядом богатую оружейную экспозицию. Какая ирония! Он так долго её собирал, но там, где он скоро окажется, оружие ему не понадобится. У гроба карманов нет.
Седовласов взял со стола копию бумаги на бланке Генеральной прокуратуры и пробежался по ней глазами.
Да…деньги не могут ещё одну вещь. Они не могут отбить у других желание их у тебя отобрать. Игорь не Мать Тереза, он обманывал и подставлял других тысячи раз. В погоне за длинным рублём все средства хороши, но это…это было очень похоже на грабёж.
Игоря силой заставят отдать бизнес. Если он откажется, его закроют в тюрьме, закроют надолго. А пока он будет гнить на нарах, у него конфискуют всё, что осталось. Бежать некуда. Все границы для него закрыты, и бумага из силового ведомства подтверждала эти опасения. Если бы у Игоря было в запасе чуточку больше времени, он бы ещё повоевал с этими рейдерами в форме. Но в том-то вся и загвоздка, что время у Седовласова было на исходе.   
Игорь достал из квадратного сейфа под столом два патрона и зарядил ими ружьё. Выход есть в любой ситуации, даже если этот выход - побег. Седовласов встал и раздвинул стеклянные двери позади стола, ведущие на балкон. Жёлтые гардины разлетелись в стороны, и Игорь сел обратно в кресло. Вот, кажется, и всё.
Он приставил ружье к подбородку, уперев приклад в пол, а большой палец ноги поставил на спусковой крючок. В чёрном отверстии дула притаилась его смерть, но Игорь встречал её мужественно, по-комсомольски, лицом к лицу. Большинство людей привыкло плыть по течению, не задумываясь, что чаще всего эта спокойная река заканчивается вонючими сточными водами. Игорь всегда плыл против течения и не принимал навязанные ему правила игры. Ветер подхватил прокурорскую бумагу, и она стала хаотично летать по комнате. Седовласов с горечью усмехнулся.       
-Крысы собрались пировать! Не доставлю им такого удовольствия!      
И нажал на курок.






Ноль метров…

Наши руки встретились, словно не расставались никогда.
Исчез мой прекрасный, мой любимый, мой надломленный город.
Исчезли полужизнь, полурадость и полустрадание.
Осталось только тепло наших рук.
Осталось только биение наших сердец.
Остались только Я, Она и Вселенная.