Вера

      – Здесь вещи…

     Шкаф. Обычный платяной, двустворчатый. На дверце – вмятина в полировке с паутиной трещин вокруг. В шкафу – одежда. Слева мужская: летняя рубашка, шорты, ветхий банный халат. На всем – белесые пятна.

     – Чертова влажность. Сдаю в химчистку два раза в год, а все равно появляются.... Это она сшила. Мне...А вот ее, справа.

     Светлая блузка с оборками. Куртка. Плиссированная юбка. Все бог знает когда вышедшее из моды. И запах – давно не ношеных вещей, гниющей материи. Мертвый запах памяти.
     – Там белье, там чулки, ¬ он показал на выдвижные ящики.

     Я напрягся: не станет ли демонстрировать содержимое? Не стал.

     Возле шкафа в ряд – туфли, три пары, стоптанные, со стертыми каблуками, и пыльные босоножки. Застежки поедены ржавчиной.

     У стены напротив – швейная машинка в чехле и маленькая стиральная. Две женские сумки. Тоже старые, в брызгах плесени. Он показал на одну, с оторванной ручной:
     – Здесь письма...

    Я смотрел на Влада. Высокий, старше меня – тридцать восемь лет. Начал седеть, но ему это идет. У него есть завидный талант – выбирать и носить одежду. Чтобы он ни надел – от смокинга на каком-то помпезном мероприятии до джинсов – все сидит на нем, как на модели в рекламе. Фигура, что-ли, у него такая стандартная? Стиль всегда сдержанный. Никакой спеси, ничего напоказ. Элегантность дается ему сама собой и видна сразу.

     И вдруг эта замшелая рухлядь.

     Нельзя сказать, что мы большие друзья. Влад мой начальник. Вежливый и холодный. Подчиненных не давит и не заискивает перед ними. Его распоряжения, даже те, которые не кажутся самыми целесообразными, хочется выполнять – старательно и в срок. Его похвала приятна, хотя признаваться в этом немного унизительно. Вроде, типичный корпоративный функционер, и в то же время нет. Он не позволяет себе пускаться в рассуждения о том, что мы все одна команда, сидим в одной лодке и работаем для общей цели. И главное, в нем не чувствуется страха, спрятанного за высокомерием и отполированным хамством и не отпускающего ни на минуту. Страха не угодить, не дать ожидаемый результат, а значит получить меньше атрибутов успеха.

     По вине кризиса и вызванной им сугубой экономии, новогодний корпоратив получился убог. Проходил он днем, в конференц-зале второсортной гостиницы. Час говорили речи. Потом еще два часа фуршет – по одному виду красного и белого вина, пиво и бутербродики, которые разносили неловкие официанты, внезапно оказавшиеся по другую сторону подноса.

     Влад искупил позор руководства и пригласил весь отдел – с женами и мужьями у кого были – провести выходные у него на даче и отметить праздник еще раз. Дача оказалась двухэтажным домом, просторным и уютным, не угнетающим роскошью. Мы жарили мясо на решетке и пили вино. Потом двенадцать взрослых людей выстроили снежную крепость и, разделившись на две армии, по очереди штурмовали ее по обстрелом защитников. Одну армию возглавил сам хозяин, вторую – его подруга Лариса. Крупная и в то же время стройная, с рыжей гривой, она была похожа на молодую кобылицу.

    Вечером, устроившись с напитками возле камина, мы рассказывали страшные истории – про черную руку, машину на пустом шоссе и ужасного Фишера, похитителя детей. Потом разошлись спать – по диванам и матрасам.

     Ночью я проснулся. Моей голове, не привыкшей к похмельной мути, потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить где я. Да, конечно, я на даче у Влада, в одной из комнат на втором этаже.. Тут же где-то рядом туалет. Я переступил через завернутое в одеяло тело неведомого коллеги и вышел в коридор.

    Прямо напротив – другая спальня. В конце коридора – еще две двери. Одна – в тонкой рамке пробивающегося изнутри света. Как у него тут все продумано. С подсветкой никогда не ошибешься. И не промахнешься.

     Я толкнул дверь, на ходу расстегивая брюки. Полностью изготовиться я не успел. И это хорошо, потому что сантехники в комнате не было. В центре на полу сидел хозяин и слегка раскачивался из стороны в сторону в такт музыке. Привлекший меня свет исходил от нескольких десятков свечей. Свечи, разных размеров и формы, стояли везде – на полу, на крышке шкафа, с содержимом которого мне предстояло познакомиться, на полке под картиной или фотографией, висевшей на противоположной стене. Изображения я не разглядел.

     По инерции я сделал шаг вперед, скрипнула половица. Сидевший на коленях человек вздрогнул, и мерные покачивания прекратились.
      – Извини, – сказал я шепотом. Я очень надеялся что мое вторжение останется незамеченным.
      – Туалет рядом, – произнес Влад, не оборачиваясь.

     Я удовлетворил, наконец, разбудившую меня потребность, и стал пробираться обратно в комнату – на цыпочках, чтобы не мешать ритуалу, случайным свидетелем которого я стал. Когда до цели оставалась пара шагов, я услышал за спиной голос хозяина:
     – Наверно, я должен объясниться.
     Влад стоял в проеме.

     Я хотел ответить, вполне искренне, что объяснять не нужно, что я ничего не видел, и что я вообще не имею привычки совать нос в чужие дела. Но Влад приоткрыл дверь и сказал голосом, каким отдавал распоряжения:
     – Заходи.

     В комнате уже горела люстра, хотя свечи по прежнему были зажжены.
     – Ты верующий?
     Я стараюсь не врать без необходимости. Но мне не хотелось и сразу отчуждать от себя начальника, которого я случайно застал за неким, явно религиозным, таинством.

      – Ну, так... Не слишком.
     – В церковь ходишь?
     – Редко. На Пасху.
     – Зачем? – Влад задавал вопросы в своей спокойной и серьезной манере, будто речь шла о ходе проекта. Трудно было поверить, что несколько часов назад этот человек метал снежки и хохотал как мальчишка, а потом рассказывал страшную историю. Его история была про таинственную комнату, в которую нельзя было входить.
      – Не знаю. Красиво. Ну, и настроение создает.

     Влад молчал. Я не знал, одобряет ли он мои редкие посещения храма Господня, или осуждает их причину как легкомысленную.

      – Это моя часовня, – сказал он наконец. – Наверно, она кажется тебе странной.

     Я осмотрелся. Шкаф, старая обувь на полу, какие-то приборы, самого обыденного назначения. Единственное, что могло быть предметом культа – картина или икона на стене, перед которой недавно на коленях сидел Влад. Но она была полностью затянута черной драпировкой.

     – Это ее портрет, – Влад перехватил мой взгляд. – Я открываю его два раза в год. На ее день рождения и..., – он медлил, подыскивая подходящее слово, – еще в один день. Кроме того, в эти дни я совершаю хадж, – он усмехнулся. – Прохожу маршрутом нашей первой прогулки. Захожу во все парки и кафе, сажусь на те же скамейки, за те же столики. Те, которые остались, разумеется. За столько лет многое изменилось...

     Он шагнул к шкафу:
     – Здесь вещи...


     Мне было неловко за него. Умный, сильный, самодостаточный человек. Как говорится, умерла, так умерла. И зачем он все это говорит мне?

     – Извини, не хочу тебя утомлять. Просто мне не хотелось, чтобы ты считал меня сумасшедшим. Хотя, возможно, я добился как раз обратного. Человек, наполовину живущий в прошлом, вряд ли нормален. И в любом случае, жалок. Так?

     Я промычал что-то тактичное.
     – Спасибо, что выслушал меня. Спокойной ночи.

     Утром хозяева угощали гостей завтраком. Влад выглядел свежим, много и смешно шутил.

                *

     В середине апреля пошел сильный снег. Буран застал меня на пути к метро, и я, не подготовленный к такому климатическому казусу, укрылся от стихии в кафе. Было приятно сидеть возле окна с глинтвейном и наблюдать, как прохожие, уже скинувшие зимние доспехи, на бегу закрываются портфелями, сумочками и хлипкими летними зонтиками от студеной массы, летящей со всех сторон сразу и неизменно попадающей за шиворот. То и дело в кафе, отряхиваясь и фыркая как мокрые собаки, вбегали люди.

     – Игорь, это вы? Узнаете меня?
     Конечно, я узнал ее. Рыжая предводительница армии противника. Тающий снег прочертил на ее щеках синие полоски. В волосах блестели капли воды.

     – Лариса? Очень рад вас видеть.

     Она села рядом, полностью накрыв табурет, положила нога на ногу, и мне стоило некоторого труда не смотреть на ее колени и икры под прозрачным нейлоном.

     Подошла официантка, Лариса заказала кофе с коньяком –  кофе отдельно, коньяк отдельно – и повернулась ко мне:
     – Вы все еще работаете с Владом?
     – Пока не уволили.
     – Как он?
     Я растерялся. Почему она спрашивает об этом меня?
     – Мы с Владом расстались, – сказала она, почувствовав мое замешательство. – Полтора месяца назад....
     Какое мне дело? И что следует говорить в ответ на подобные признания? Предложить собственные услуги? Как-никак я заместитель. Наверно, это называется пошлость. Хотя я никогда не понимал полностью значения этого слова.

     – Простите меня, – Лариса коснулась моей руки. Ее ладонь все еще была холодной.  – Я понимаю, что ставлю вас в неловкое положение. Но вот увидела, и не смогла удержаться... Все же мы были с Владом вместе почти два года.
     – Да без проблем, – я изобразил улыбку.
     – Что вы думаете о Владе? Только честно.
     – Он хороший начальник, – я ответил не задумываясь, – Лучший из всех, что у меня были.

     Лариса кивнула.
     – Вот-вот. Лучший из всех, что были. Я тоже так думала. Долго. Подруги мне завидовали. Родители его обожали. Только...

     Принесли заказ. Лариса отпила коньяк. Нетронутый кофе остался стоять дымящейся декорацией.
     – Только потом я стала замечать, что когда он не на людях, дома, его будто отключают... Он тут, рядом, а, кажется, нет его. Рассказываешь ему что-то, он слушает и даже отвечает к месту, но набор фраз один и тот же – универсальный, на все случаи. И ночью.. ну, вы понимаете... вроде все как надо, и даже лучше, а потом прижмешься к нему, и холод – такой холод, что реветь хочется.

    Реветь ей хочется. А мне очень хочется дать тебе, дуре, в лоб.

     – Ну, что ж поделать, если такой темперамент? – сказал я вслух. – У нас, флегматиков, есть свои преимущества.
     – Это Влад флегматик? – Лариса засмеялась, почти весело. - Если бы. Я все время чувствовала страшное напряжение. Будто внутри у него трос, и он натягивается все сильнее и сильнее. И однажды оборвется... А потом я нашла эту комнату на даче. Хренов мавзолей. Да вы не поверите, это безумие какое-то.

     – Я видел эту комнату...
     Изумленное лицо Ларисы было забавно.
     – Вы тоже? Хотя, если подумать, не так уж это и удивительно. Дверь была не заперта. Может, он хотел, чтобы я ее нашла? Искал случая рассказать, показать письма, шмотки...

     Подчиняясь странному любопытству, я спросил:
     – Влад просил вас надевать эту одежду?
     – Да, ну, стану я надевать заплесневелое старье. К тому же пошитое на лилипутку.
      –Значит, все-таки примеряли вещички?

     По лицу Ларисы я понял, что она сейчас разозлится, и быстро добавил:
     – Это немного странно, но особого сумасшествия я не вижу. Даже трогательно. Вот вам было бы лестно, если бы вас кто-то вспоминал, много лет спустя?
     – Да ты что! Я бы описалась со страха.
     Алкоголь подействовал: щеки Ларисы порозовели, лексикон упростился, и мы перешли на ты.

     – Почему же? Так ли это безумно? Молодая пара. Любовь-морковь. Она неожиданно умирает. Трагично, согласись.
     – Кто умирает? – Лариса смотрела на меня как на придурка. – Эта? Да живехонька она. Цветет и пахнет, судя по фоткам в фейсбуке. Не замужем до сих пор. И работает рядом. Три остановки на метро. Без пересадки.
     Я снова не знал, что сказать. В таких случаях надо задавать уточняющие вопросы.
     – Ты уверена?
     – Абсолютно. На письмах – имя полностью. А на фотках – та же баба, что и на гребаной иконе. Не сильно изменилась, сучка. Даже похудела.
     – Влад тебе и портрет показывал?
    – Дождешься. Я сама сдернула тряпку. Думала, убьет меня флегматик. А когда закрывал обратно, не смотрел на нее, будто Медуза Горгона какая...

     Мы разговаривали с Ларисой еще часа два. Она то жаловалась на бывшего любовника, то издевалась над ним. Я охотно смеялся и искал в памяти детали, которые могли бы представить моего начальника в нелепом свете. Лариса повторяла заказ – пока на столике не выстроились четыре пустых коньячных стакана и столько же чашек с холодным кофе. Она придвинулась ко мне вплотную, и я чувствовал жар обтянутого клетчатой юбкой крупа. Можно было продолжить беседу у меня дома, но я вдруг подумал, что утром проснусь возле похмельной, не слишком свежей уже бабы с запахом изо рта и смертельной обидой в душе. Что на моем месте мог бы оказаться почти любой, что нам обоим будет неловко, и что впечатление, обещавшее быть сильным, будет испорчено. Сделав вид, что иду в туалет, я подозвал официантку, быстро расплатился и вышел из кафе. Апрельская метель закончилась, и снег, так неожиданно обрушившийся на город, исчезал на глазах – будто он не таял, а сразу испарялся.

                *

     Жизнь продолжалась своим чередом – суетливым и скучным одновременно. Дни проходили во множестве больших и малых дел и навсегда исчезали из памяти. Я часто видел Влада, готовил для него презентации и доклады. Пару раз мы вместе ездили в командировки. Приближался мой день рождения. Я решил устроить вечеринку и пригласил начальника. Он пришел в сопровождении девушки, намного его моложе. Среди гостей была семейная пара – мои одноклассники, которые были вместе лет с пятнадцати, а поженились в восемнадцать. Я решил использовать их в качестве приманки. Выбрав момент, когда остальные гости курили на кухне, я сказал:

      – Сначала я думал, что Сашка поставил на себе крест, женившись так рано, а сейчас завидую ему.
    – Почему? ¬ спросил Влад после паузы.
     Сформулировать причину зависти, которой я вовсе не испытывал, оказалось непросто. Когда своего ума не хватает, я охотно пользуюсь чужим.
     – Ну..., как говорят немцы, альте либе ростет нихьт. Старая любовь не ржавеет.

     Влад молчал. Я понял, что изящно развить увертюру мне не удастся и перешел к делу.
     – Скажи, а правда, что та женщина – на портрете в комнате – жива?

     Как любой, не страдающий слабоумием корпоративный работник, я знаю, что вопросы, затрагивающие частную жизнь начальства  – если она не выставлена на письменном столе в виде трогательных семейных фотографий – могут сильно повредить карьере или даже вовсе ее оборвать. И все же, приняв во вниманиее некоторые обстоятельства, я решил рискнуть. И не ошибся.

    Влад усмехнулся. Усмешка часто предшествует откровенности. В современном мире мужчина должен быть расслабленным и саркастичным. Сильные страсти смешны, и их следует стыдиться.
     – Да. Тебя это удивляет?
     – Немного.
     – А тебя не удивляет то, что миллиарды людей тысячелетия поклоняются кровожадным и невнятным басням, собранным без всякой логики и порядка в книге, которую невозможно прочитать? А толпы, боготворящие шутов и  лицедеев? А забитые под завязку, орущие и свистящие арены, по которым носятся, сопя и роняя слюни, безмозглые бугаи? Это тебя не удивляет?
     Влад говорил без пауз, словно речь была приготовлена и отрепетирована заранее.

     – Не знаю, я как-то не думал об этом....
     – А ты подумай. И когда ты подумаешь, ты поймешь, что в человеке заложена – природой, богом, чертом – потребность поклоняться и обожать что-то такое, что больше, выше, лучше его самого. Ты слышишь меня? По-треб-ность! Она – источник любой религии, от шаманизма до шоубизнеса. Она рождает шедевры искусства. Она дает вождям власть, заставляет людей истреблять друг друга, и тем двигает вперед историю. Ты согласен?

     Я растерялся. Страстность, с которой говорил Влад, испугала меня.
      – Согласен или нет? Отвечай!
     – Да, конечно, ты прав...
     – Так что же странного в том, что я выбрал для поклонения живого человека, женщину, которая красивее, лучше, чище всех, кого я знаю, и меня самого?

     Никто никого не лучше и не чище. Если в одном месте чего убавится, то в другом присовокупится. А сумма всегда примерно одна и та же. То есть, вариации бывают, но незначительные. И странно как раз то, что ты, Влад, взрослый умный мужик, этого не понимаешь. Или не хочешь понимать.
      Влад словно читал мои мысли.
     – Ты считаешь, что я живу иллюзией?
     – Не знаю...

                *

    Найти ее было не сложно. Имя я уже знал, хотя Влад ни разу при мне не произнес его вслух. Это было табу, наложенное им – осознанно или подсознательно. Как черная ткань, скрывавшая портрет. Сам портрет видеть было не обязательно. Достаточно было  знания, что любимый образ там, на расстоянии жеста, а прекрасное сочетание звуков может быть вызвано к жизни движением губ.

     Лариса, пьяневшая от коньяка и ревнивой тоски, несколько раз назвала ее имя и фамилию. По отдельности они не были очень редкими, но их сочетание составило единственный вариант, который мне удалось найти. Человек, склонный всюду искать закономерности, увидел бы в этом знак.

     Я пришел к ней на работу и вызвал ее в приемную в качестве посетителя, каковым, в общем-то, и являлся.

     После налитых ядом описаний Ларисы – с поправкой на ветер – и нескольких весьма выигрышных фотографий в фейсбуке я ожидал увидеть надменную красавицу.

     Я ошибся. Частично. Она была очень небольшого роста: почти на две головы ниже меня, хотя я не гигант. Она вынуждена была смотреть на меня снизу вверх, и от этого ее глаза, темно-карие, почти черные, казались кроткими. Темные волосы до плеч. Очень белая кожа, не бледная, а именно белая, как молоко. Губы и ногти – ярко-красные. Словесное описание может оставить впечатление нарочитой готики, чего-то искусственно, понарошку зловещего, вроде девочки из семейства Адамсов. Но в действительности оно было совсем иным – теплым и даже уютным. И еще – ее лицо показалось мне уставшим, чуть заспанным.

    – Здравствуйте. Я друг Влада, – слова прозвучали естественно, хотя я несколько повысил себя в звании. Не беда, тем более, что кое-какие обязанности друга мне уже были переданы. Правда, визит к даме сердца в их число не входил.
    – С ним все в порядке? – к концу фразы в ее голос, негромкий и мягкий, вплелась тревожная нота.
     Быстроглазая секретарша замерла в предвкушении.
     – Да, все нормально. Я к вам по делу.
     – Пойдемте.

     Она шла впереди, и я мог разглядеть ее фигуру. Не самую модельную, но ладную. Она провела меня в свой кабинет. Небольшая чистая комната, и в ней все в идеальном порядке. Никаких картинок, фотографий, ваз с цветами, даже зеркала, кажется, там не было. Ни одного признака того, что хозяйка кабинета – женщина, еще молодая и – я уже совершенно ясно это видел – привлекательная.
     – Я вас слушаю, – она села не за письменный стол, а в кресло для посетителей, рядом с тем, в котором устроился я.

     Собираясь на встречу, я думал, что разговор для разрядки обстановки надо будет перемежать игривыми и смешными фразами. Теперь я понимал, что этого делать не надо. Нельзя. И мне это нравилось. Мне вообще все в ней уже нравилось.

     Я напомнил себе зачем пришел: я действительно хотел помочь Владу. Искренность, в правильных дозах, может быть мощным оружием атаки.
    – Это, конечно, не мое собачье дело, и все такое. И, пожалуйста, не думайте, что Влад меня сюда подослал. Это моя собственная инициатива. Дело в том, что Влад вас... В общем, мне кажется, что вы для него очень много значите...
     – Я знаю..
     – Тогда почему?
     – Что почему? Впрочем, я понимаю, – она избавила меня от необходимости объяснений, в которых я бы неминуемо увяз, как в болоте. – Как вас зовут? Игорь? Видите ли, Игорь. Все когда-нибудь кончается. Даже самое хорошее.
    –  Да, – согласился я. ¬ И это ужасно.

     Последние слова прозвучали неожиданно для меня самого. Я прикусил язык.
    – Разве? – в ее голосе не было насмешки, скорее разбавленное усталостью любопытство и бабья жалость. ¬ Извините, у меня через пять минут деловая встреча.
     – Да, да, конечно.
     Я обрадовался достаточно элегантному завершению разговора, который не вел никуда. На столе, в металлической рамке стояла небольшая колода визитных карточек. Я взял одну.
     – Я вам позоню.
     – Если у вас есть груз, с доставкой которого мы можем помочь. У вас есть такой груз?
     – Очень может быть.

*
     Я звонил. Раз в неделю или две. Пытался шутить и подводил разговор к необходимости встретиться. Если бы она высмеяла меня – мой убогий юмор, интеллект, внешность – я бы прекратил попытки с облегчением и благодарностью и к концу дня забыл бы о ней. Мой покой и безопасность карьеры были бы восстановлены. Но она отказывала неизменно, но мягко,. стараясь ничем меня не ранить. Ее такт был таким же привлекательным как и ее тихий голос, и, получив очередной отказ, я обнаруживал, что испытываю сильнейшее возбуждение, с каким в общественных местах появляться предосудительно и физически неудобно.

     Я дал себе слово не шпионить за ней. Не разыгрывать якобы случайных встреч. Это было бы фальшиво. По причине, которую я не мог себе объяснить, притворство по отношению к ней казалось мне невозможным. Со временем я стал звонить все реже, но результат не менялся.

     Измаил пал неожиданно, на последней вялой попытке приступа. Однажды я услышал по радио, что грядет день работников транспорта – то ли железнодорожного, то ли автомобильного. Я набрал ее номер, пожелал свершений, отсалютовал, как обычно, под столом ее голосу – и мысленно с ним попрощался.

     – Вы так и не оставите меня в покое? ¬ спросил она. Интонация была одинаково лишена раздражения и кокетства. – Хорошо, я встречусь с вами.

    Все остальное произошло так же просто. Во время обязательного ритуала в кафе, она была внимательна и мила. Пила вино, не много, но и не мало. В самый раз. Смеялась, когда я хотел ее рассмешить. Задавала только те вопросы, на которые я мог ответить, представ в самом выгодном свете. Я казался себе все более остроумным и неотразимым. По плану после ужина я должен был повести ее в клуб. На самом деле оказаться в толпе потных подростков мне хотелось меньше всего. Воодушевленный ее интересом и помня о силе дозированной искренности, я предложил поехать ко мне. В конце концов, она уже все давно решила – в первые пять минут. Если решила не давать, не даст и после клуба. Тем более что очаровать кого бы то ни было исполнением современных танцев мне сложно, и это говоря очень мягко.

     Она улыбнулась – не мне, а куда то в сторону – встала  и пошла к выходу. Я догнал ее и, пока она надевала пальто, пытался сгладить свою поспешность нагромождением шуток.

     Возле ресторана стояло несколько такси. Я открыл для нее заднюю дверь. Она села и сдвинулась влево, освобождая место рядом с собой.

*

     Ее тело  показалось мне почти игрушечным. Голая кукла в три четверти среднего женского роста. Гладкая. Прохладная. Гибкая. Послушная. Ее тело не пахло ни косметикой, ни возбуждением – ничем. Я накрывал ее собой полностью, как одеялом. Я возвышался над ее покорно склоненной спиной, как сказочный великан. Я держал ее на весу, то двумя руками, то одной без всякого напряжения и чувствовал себя Геркулесом. Она крутилась на мне белой компактной юлой. Я мог делать с ней все, что хотел. И в то же время, я чувствовал, что моя власть над ней – случайна и зыбка как сон. Чем ближе были наши тела, тем большей близости мне хотелось –недостижимой, невозможной. Отпуская ее, я попрощался с ней. Она должна была исчезнуть к утру. Ее тело должно было раствориться, стать воспоминанием, прохладным  и немного печальным, как ее прикосновения.

     Она не исчезла. Она готовила завтрак, горячий, превосходный. Я многое могу простить женщине за толково приготовленный завтрак. Ей прощать было нечего. Она была совершенна.  Пока я ел, она смотрела на меня сквозь вертлявого джинна, поднимавшегося из чашки с кофе, и улыбалась.

     Она вообще много улыбалась и мало говорила. Почти всегда уступала мне и при этом не показывала ни тени неудовольствия. Ничего невозможного я не требовал, и все же... Красивая, желанная многими женщина, образование которой была куда лучше, а карьера успешней, чем мои собственные, не только спала со мной, но и служила мне как господину. Служила без заметного глазу притворства – словно власть над ней мне была дана по праву рождения. Служила так, словно в этом служении был смысл ее существования.

     Иногда я мысленно сравнивал ее с другими – по тем критериям, по которым мужчины обычно ранжируют женщин. Ни по одному из этих критериев я не отдал бы ей первое место, а часто даже второе или третье. И все же ей не было равных. В абсолютном первенстве она лидировала с отрывом, больше напоминавшим пропасть. Пропасть зияла и пугала  пустотой.

     У нас была обычная жизнь пары. Мы ходили в гости и приглашали к себе. Посещали увеселения – вдвоем и в компаниях. Мой рейтинг в глазах знакомых, особенно женщин, очень вырос – это было заметно в их взглядах и в интонациях голоса. Я не брал ее только на вечеринки, устраивавшиеся на работе. Огорчать подобным образом Влада мне не хотелось – как из гуманных соображений, так и из шкурных. Мы никогда не говорили о нем.

     Я дарил ей подарки. Часто. Дорогие или забавные. Я делал это с радостью, предвкушая ее благодарность и смех. И все же в такие минуты – на каком-то другом, мало мне знакомом  этаже сознания, на который я старался не заходить – я превращался из господина в вассала, платящего дань.

     Часто когда она спала, я смотрел на нее, разглядывал, изучал как драгоценный экспонат, по воле случая оказавшийся в моем владении. Даже во сне ее лицо не покидала полуулыбка. Почему она со мной? – спрашивал я себя. – Я самый обычный тип. Приятный внешне, как говорят. Неглупый. Хороший коллега. С таким можно выпить пива, посмеяться, повспоминать. Но в целом заурядный. Примерный представитель среднего класса. Впрочем, минуточку. Представлять средний класс не так просто. Если еще точнее, это тяжкий труд. В обществе, где традиционно преобладают истерики, а самоконтроль считается качеством едва ли не постыдным, нас меньшинство. Многие ли способны, день за днем, год за годом сдерживать внутреннего хама перед лицом хама внешнего ради безопасности и достатка? Безопасность и достаток презирают лицемеры, у которых они есть и были всегда. Те, у кого нет того или другого, стремятся к ним всей душой. Герои идут на риск, в общем-то, ради них. Мне удалось достичь благополучия, не подвергая жизнь и здоровье большой опасности. Это не так уж мало. Я не обманывал себя. Я знал, как знаю сейчас, что в этой логике есть правда. Правда не природная, не животная, но та правда, на которой строится нормальная жизнь и то, что называется цивилизацией. Я гораздо больше создал, чем разрушил, больше утешил, чем унизил. У меня не было потребности разрушать и унижать. Я был доволен тем, кем я был. И я любил ее.

     Описывать счастье скучно. Читать о нем еще скучнее. Чтобы читателю было интересно, герою должно быть плохо. И чем хуже, тем интереснее.

    Я попросил ее переехать ко мне. Она согласилась, но сказала, что сначала нужно уладить кое-какие дела. Я не настаивал. Я умею ждать. Потом я уехал в командировку, а когда вернулся, на столе лежал ключ и записка в две строчки. Еще не прочитав, я знал, что там написано. Я знал это с самого начала – на том этаже сознания, на который боялся заходить.

    На следующий день со мной стало происходить что-то странное. Будто кто-то повернул переключатель, переведя мое тело в режим немыслимо высоких оборотов. Я мог не есть и не спать несколько дней подряд, слух и зрение обострились, я находился в состоянии непрекращающейся, саму себя питающей эйфории. Тотальной, почти радостной ярости.

    Я звонил ей. Она брала трубку. Говорила мало, но в противоположность мне – всегда мило и мягко. Успокаивала, а затем ускользала. Я звонил снова, и все повторялась сначала. Я выследил ее и уложил в постель, и потом, улизнув в ванную, исполнил первобытный танец победы. А утром прощаясь с ней и целуя ее, я почувствовал в едва заметном движении ее губ, которое она изо всех сил пыталась скрыть, отвращение. И тогда, в то самое мгновение внутри меня открылась не рана даже – пустота. И как предвестие будущего явилось мне знание, что оставшихся лет и десятилетий со всеми их впечатлениями, путешествиями, встречами не хватит, чтобы заполнить эту пустоту.

     Я не звонил ей больше. В шкафу остались малиновые шерстяные перчатки со штопкой на большом пальце левой руки, шелковый шарф и зонтик со сломанной спицей.

                *

    Влад не прикоснулся к вещам. Просто молча показал на полку, куда я должен был их положить.

     Музей пополнился тремя экспонатами. Его обстановка не изменилась: та же мебель, те же предметы, тот же портрет под покрывалом на стене. Влад взял с подоконника небольшой пульт. Заиграла музыка – тот же мотив, что я слышал позапрошлой зимой.

    Влад больше не замечал меня. Некоторое время он смотрел прямо перед собой на темную материю. Потом сел на пол и стал раскачиваться в такт музыке.

     Ритм был быстрый, двойной: будто человека, чье сердце бьется волнении, поезд несет к долгожданному назначению. Я вдруг почувствовал, что мне трудно стоять. Я опустился на колени, закрыл глаза, и вскоре мне показалось, что это я еду в поезде. Еду через отчаянную скуку жизни к ускользающей цели. У нее есть имя, которое я не хочу произносить вслух, и облик, любое изображение которого будет ложью. Когда-нибудь я доеду. Я приду к ней, и она примет меня. Я верю.


                *****


9 января 2012 г.